Страница:
— Правильно, — серьезно сказала она. — Всегда найдётся скотина, которой одного работодателя покажется мало. Вообще, я этот оазис, скорее всего, навещаю в последний раз. Из осторожности. И толчком послужила как раз история с твоей супругой, которую Эдуард свет Петрович сдал, хотя получал от нее хорошие деньги. Предавший однажды... — она невинно улыбнулась. — случае чего, если с ним возникнут проблемы, на тебя старой памяти можно рассчитывать? — и рассмеялась — Все же в тебе сохранилось здоровое высокоморальное начало — перекосился весь...
— Давай поговорим о деле, — сказал он сухо.
— Родик, ты растешь на глазах...
— Давай поговорим о деле.
— Ро-одик... Дай ты возможность много выстрадавшей женщине хоть на миг почувствовать себя совершенно раскованной и веселой! Мне через два часа предстоит тащиться на роскошнейшие похороны, если бы ты слышал, сколько там будет вульгарнейшей пышности и натужной скорби... Ну, не столь уж натужной — многие из тех, кто будет провожать мое сокровище в последний путь, станут поневоле примерять на себя столь же унылый финал... И под ложечкой будет посасывать довольно мерзко... Бог ты мой, как надоело все, и какой прекрасной теперь видится нищая студенческая юность... Выпьем?
— Я за рулем.
— Ладно, тогда и я не буду. Давай о деле... — она и достала из сумочки пухлую пачку серо-зеленых бумажек, перетянутую черной резинкой. — Держи.
— Здесь все? — солидно спросил он, взвесив пачку в руке.
— Пока пять тысяч. Родик, я понимаю, что невероятно перед тобой виновата... — Она подняла узкую ладонь, предупреждая его то ли удивленную, то ли сердитую реплику, так и не сорвавшуюся с губ. — Но это все, что удалось наскрести по сусекам.
Нескрывая раздражения, он демонстративно снял резинку, поворошил купюры с бородатым Грантом.
— Неужели опасаешься «куклы»? — Ирина обиженно надула губы, и в ее голосе Родиону почудилась нотка презрения.
— Да нет, смотрю просто. Мы же договаривались... Ирина подняла глаза, потемневшие на миг:
— Родик, не надо на меня давить...
В голосе явственно прорезался металл. Пожалуй, именно так могла держаться вышеупомянутая императрица, когда сделавший свое дело убийца потребовал бы вместо оговоренной платы пожаловать ему еще и патент на чин фельдмаршала. У Родиона в голове промелькнула фразочка из Дюма: «Только Елизавета Английская и Екатерина Великая умели быть для своих фаворитов и государынями, и любовницами». Из бархатных перчаток вдруг выскочили, прорвав тонкую ткань, острые коготки...
Он не смутился и не поддался ее превосходству — но понял, что Ирина тверже, чем ему раньше казалось. Впрочем, мягкая домашняя кошечка не смогла бы хладнокровно нанять киллера и держаться сейчас столь непринужденно...
— Я на тебя ничуть не давлю, — сказал он, как можно небрежнее пряча доллары во внутренний карман. — Но полагался всецело на честное купеческое слово...
Ирина лукаво усмехнулась:
— Родик, демагогии ради можно напомнить, что конкретных сроков я не называла, верно? Милый, я вовсе не собираюсь тебя, как выражаются юнцы, прокидывать. Что обещала, то и заплачу. До последнего президентика. Но ты, как человек серьезный, должен понимать ситуацию. В шкатулках, ящиках стола и карманах пиджаков оказалось гораздо меньше, чем рассчитывала. Снять сейчас со счета такие деньги буквально после убийства означает дать пищу... ну, не для прямых обвинений, для ненужных пересудов. Иногда пересуды оказываются сильнее обвинений... Причем, извини за цинизм, твое положение, если у тебя найдут в кармане полсотни тысяч баксов, будет гораздо хуже моего. Мне не придется объясняться, а вот тебе...
— Это намек? — угрюмо спросил он.
— Бог с тобой, Родик! Ты сегодня просто несносный. Трудный день?
— Говорю же, поверил в честное купеческое слово...
— Которое никто и не собирается нарушать. Я только хочу, чтобы ты вошел в мое положение... — Она ослепительно улыбнулась. — Родик, я была с тобой в чем-то неискренней?
— Нет, — вынужден был он сказать.
— Я в тебя вселяла какие-то надежды? Обещала нечто вовсе уж невероятное? Наконец, позволь тебе напомнить, ты первый об этом заговорил, и никак нельзя сказать, будто тебя сбила с пути истинного инфернальная дива... Ведь правда?
— Я тебя и не обвиняю ни в чем. — Он никак не мог прогнать зудящее раздражение, чувствовал себя словно бы обворованным. — Просто думал, что сегодня...
— Потерпи, — сказала она серьезно, глаза вновь стали чистыми, как ясное весеннее небо. — Все оказалось чуточку труднее, но это не смертельно. Через пару недель обязательно найду способ снять нужную сумму, не привлекая внимания.
— Через пару недель я уеду из города. Навсегда.
— Значит, постараюсь управиться раньше. Иди сюда, — она похлопала по обширной кровати узкой ладонью, казавшейся какой-то иной без всегдашнего брильянтового сверкания. — Как я ни храбрюсь, мне, между прочим, холодно и одиноко. Тебе не понять — ты мужик. Какой бы спившейся скотиной дражайший ни был, все же прожили вместе немало лет, а «вдова» — слово всегда печальное, без поправки на обстоятельства...
Родион присел рядом, утонув в ненавязчиво-нежном облаке ее горьковатых духов. Осторожно обнял обнаженные плечи. Она и в самом деле казалась угнетенной нешуточными переживаниями, и сердце у него помаленьку отмякло. Ее колдовское обаяние было сильнее, чем представлялось.
— Я бы тебе предложила одну глупость, — сказала она тихо. — Но ведь не согласишься?
— Принцем-консортом? — усмехнулся он. — Нет уж... Ирина отрешенно положила его ладонь себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом, полузакрыла глаза:
— Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске... — Ее голос звучал невероятно устало. Не освобождаясь из объятий Родиона, она стала медленно откидываться назад, и он поневоле опускался вместе с ней. — Там было еще что-то, не помню, вот досада. Люби меня светло... Что-то то ли гасло, то ли взошло... — и открыла глаза, отсвечивающие легким безумием. — Вот и люби меня — такую...
Поддаваясь страсти, он так и не понял, был ли в ее словах двойной смысл.
— Давай поговорим о деле, — сказал он сухо.
— Родик, ты растешь на глазах...
— Давай поговорим о деле.
— Ро-одик... Дай ты возможность много выстрадавшей женщине хоть на миг почувствовать себя совершенно раскованной и веселой! Мне через два часа предстоит тащиться на роскошнейшие похороны, если бы ты слышал, сколько там будет вульгарнейшей пышности и натужной скорби... Ну, не столь уж натужной — многие из тех, кто будет провожать мое сокровище в последний путь, станут поневоле примерять на себя столь же унылый финал... И под ложечкой будет посасывать довольно мерзко... Бог ты мой, как надоело все, и какой прекрасной теперь видится нищая студенческая юность... Выпьем?
— Я за рулем.
— Ладно, тогда и я не буду. Давай о деле... — она и достала из сумочки пухлую пачку серо-зеленых бумажек, перетянутую черной резинкой. — Держи.
— Здесь все? — солидно спросил он, взвесив пачку в руке.
— Пока пять тысяч. Родик, я понимаю, что невероятно перед тобой виновата... — Она подняла узкую ладонь, предупреждая его то ли удивленную, то ли сердитую реплику, так и не сорвавшуюся с губ. — Но это все, что удалось наскрести по сусекам.
Нескрывая раздражения, он демонстративно снял резинку, поворошил купюры с бородатым Грантом.
— Неужели опасаешься «куклы»? — Ирина обиженно надула губы, и в ее голосе Родиону почудилась нотка презрения.
— Да нет, смотрю просто. Мы же договаривались... Ирина подняла глаза, потемневшие на миг:
— Родик, не надо на меня давить...
В голосе явственно прорезался металл. Пожалуй, именно так могла держаться вышеупомянутая императрица, когда сделавший свое дело убийца потребовал бы вместо оговоренной платы пожаловать ему еще и патент на чин фельдмаршала. У Родиона в голове промелькнула фразочка из Дюма: «Только Елизавета Английская и Екатерина Великая умели быть для своих фаворитов и государынями, и любовницами». Из бархатных перчаток вдруг выскочили, прорвав тонкую ткань, острые коготки...
Он не смутился и не поддался ее превосходству — но понял, что Ирина тверже, чем ему раньше казалось. Впрочем, мягкая домашняя кошечка не смогла бы хладнокровно нанять киллера и держаться сейчас столь непринужденно...
— Я на тебя ничуть не давлю, — сказал он, как можно небрежнее пряча доллары во внутренний карман. — Но полагался всецело на честное купеческое слово...
Ирина лукаво усмехнулась:
— Родик, демагогии ради можно напомнить, что конкретных сроков я не называла, верно? Милый, я вовсе не собираюсь тебя, как выражаются юнцы, прокидывать. Что обещала, то и заплачу. До последнего президентика. Но ты, как человек серьезный, должен понимать ситуацию. В шкатулках, ящиках стола и карманах пиджаков оказалось гораздо меньше, чем рассчитывала. Снять сейчас со счета такие деньги буквально после убийства означает дать пищу... ну, не для прямых обвинений, для ненужных пересудов. Иногда пересуды оказываются сильнее обвинений... Причем, извини за цинизм, твое положение, если у тебя найдут в кармане полсотни тысяч баксов, будет гораздо хуже моего. Мне не придется объясняться, а вот тебе...
— Это намек? — угрюмо спросил он.
— Бог с тобой, Родик! Ты сегодня просто несносный. Трудный день?
— Говорю же, поверил в честное купеческое слово...
— Которое никто и не собирается нарушать. Я только хочу, чтобы ты вошел в мое положение... — Она ослепительно улыбнулась. — Родик, я была с тобой в чем-то неискренней?
— Нет, — вынужден был он сказать.
— Я в тебя вселяла какие-то надежды? Обещала нечто вовсе уж невероятное? Наконец, позволь тебе напомнить, ты первый об этом заговорил, и никак нельзя сказать, будто тебя сбила с пути истинного инфернальная дива... Ведь правда?
— Я тебя и не обвиняю ни в чем. — Он никак не мог прогнать зудящее раздражение, чувствовал себя словно бы обворованным. — Просто думал, что сегодня...
— Потерпи, — сказала она серьезно, глаза вновь стали чистыми, как ясное весеннее небо. — Все оказалось чуточку труднее, но это не смертельно. Через пару недель обязательно найду способ снять нужную сумму, не привлекая внимания.
— Через пару недель я уеду из города. Навсегда.
— Значит, постараюсь управиться раньше. Иди сюда, — она похлопала по обширной кровати узкой ладонью, казавшейся какой-то иной без всегдашнего брильянтового сверкания. — Как я ни храбрюсь, мне, между прочим, холодно и одиноко. Тебе не понять — ты мужик. Какой бы спившейся скотиной дражайший ни был, все же прожили вместе немало лет, а «вдова» — слово всегда печальное, без поправки на обстоятельства...
Родион присел рядом, утонув в ненавязчиво-нежном облаке ее горьковатых духов. Осторожно обнял обнаженные плечи. Она и в самом деле казалась угнетенной нешуточными переживаниями, и сердце у него помаленьку отмякло. Ее колдовское обаяние было сильнее, чем представлялось.
— Я бы тебе предложила одну глупость, — сказала она тихо. — Но ведь не согласишься?
— Принцем-консортом? — усмехнулся он. — Нет уж... Ирина отрешенно положила его ладонь себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом, полузакрыла глаза:
— Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске... — Ее голос звучал невероятно устало. Не освобождаясь из объятий Родиона, она стала медленно откидываться назад, и он поневоле опускался вместе с ней. — Там было еще что-то, не помню, вот досада. Люби меня светло... Что-то то ли гасло, то ли взошло... — и открыла глаза, отсвечивающие легким безумием. — Вот и люби меня — такую...
Поддаваясь страсти, он так и не понял, был ли в ее словах двойной смысл.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Топор дровосека
Автобусная остановка, где он чинно сидел на лавочке, была невероятно современной: элегантно-изящная коробочка из прозрачного прочного пластика, покрытого цветными рекламами шантарских банков и фирм. Такие павильончики вошли в моду недавно — настолько, что шпана еще не завела привычки их вандальски раскурочивать.
Правда, данный павильончик от юных вандалов был защищен надежно — грозной аурой правоохранительных органов. Чуть левее, по ту сторону неширокой улочки, располагался райотдел милиции, и соседство это на противозаконные подвиги вдохновить не могло.
За спиной у него безмятежно посверкивал многочисленными окнами институт искусств, уродливое здание времен позднего сталинизма, до сих пор украшенное бронзовым барельефом оседлавшей земной шар советской работницы, смахивающей то ли на распатланную вакханку, то ли на опрометью вылетевшую из гроба вампирицу. Создание это эстетические чувства оскорбляло несказанно — но, как краем уха слышал Родион, не снимали его из уважения к создателю, заслуженному мэтру Бугурщукурову, каковой здравствовал до сих пор, громогласно отрекся и от пережитков сталинизма в сознании, и от партийного билета, а ныне ваял скульптурную группу «Классик Мустафьев, передающий президенту народные чаяния» (те, кто видел эскизы, говорили, что зрелище еще похлеще советской работницы).
Впрочем, вечерняя жизнь возле института кипела самая современная, симпатичных студенточек в темпе подхватывали разноцветные иномарки, а «синие чулки», чужие на этом празднике жизни, гуртовались на автобусной остановке.
В точности напротив, зажатое меж зелеными железными воротами, ведущими во двор райотдела, и кирпичной пятиэтажкой времен критики всеобщей кукурузизации, помещалось здание, которое Родион и собирался навестить: поделенный меж офисами нескольких фирм симпатичный небоскребчик, облицованная гранитом сталинская семиэтажка, где вот уже второй час Лика вкушала греховные радости.
Спешить не было нужды — вдобавок он только что купил свежий номер «Завтрашней газеты», и на первой же странице обнаружил известия о незадачливом криминальных дел мастере Олеге Кирееве. Терпения не хватило, и он, усевшись на скамейку, пробежал страницу глазами, потом перечитал уже не спеша, со смаком. Как и следовало ожидать, летальный исход пострадавшему не угрожал, от заряда дроби, выпущенного в задницу, умирают редко. Зато шум поднялся до небес — коллеги вынужденного лежать на пузе репортера изощряли умы, пытаясь выдумать версию позавлекательнее, но особенной фантазией похвастать не могли, как один ухватившись за гипотезу, по которой бесстрашный журналист чересчур глубоко вник в загадочные криминальные сложности «теневой стороны» града Шантарска, за что и был обстрелян недремлющей мафией. Расхождение имелись лишь в фигурах возможных кандидатов народа заказчика — перечислялись совершенно незнакомые Родиону клички, ссылки то на махинации вокруг платинового прииска на речке Беде, то на историю с вагонов японских компьютеров, самостоятельно укатившимся куда-то с товарного двора. Ни один из борзописцев даже на шажок не приблизился к истинной подоплеке. Родион, сколько ни ломал голову, так и не понял, печалиться ему или радоваться, что нежданно-негаданно оказался творцом очередного «идеального преступления». Его, правда, торжественно обещали изловить и начальник областного УВД Трофимов, и начальник городского УВД генерал Дронов, а также некие подполковник Воловиков и майор Шевчук из уголовного розыска, прокурор города, чин из ФСБ, чин из департамента общественной безопасности и еще парочка грозных дяденек. Все вышеперечисленные при большом стечении журналистов заверяли, что следствие успешно продвигается вперед, в распоряжении сыскарей уже имеются многочисленные наработки и определенные подвижки, равно как и следы, а посему поганый киллер будет обезврежен в самом скором времени. Прочитав все это с чувством глубокого удовлетворения, носившим некоторые черты оргазма, Родион вспомнил Марка Твена, гениально подметившего касаемо напавшего на след сыщика: след, увы, не повесишь за убийство...
Бережно спрятав газету во внутренний карман, он поднялся, дождавшись, когда проедет автобус, перешел неширокую улицу, на ходу вытаскивая жетончик. Телефон-автомат, прикрепленный к кирпичной стене, красовался метрах в двадцати от крыльца райотдела, что и сберегало изобретение товарища Белла от бесславной кончины.
Косясь на пожилого вахтера, восседавшего в ярко освещенном аквариуме фойе, набрал номер. Номер того телефона, что стоял у вахтера под боком. Трубку тот поднял почти сразу же и браво отчеканил (не иначе, отставной майор или нечто аналогичное):
— Каландаришвили, пятнадцать, проходная!
Пикантное было ощущение — разговаривать с цербером, не подозревавшим, что собеседник видит его, как на ладони...
— Это Толмачев, — сказал Родион небрежно-барственным тоном. — Михал Михалыч, вы бы проверили в двести тридцатом — вдруг эти свиристелки телевизор не выключили, вечно с ними хлопоты...
— Будет сделано! — браво отрапортовал вахтер. Точно, отставник.
Положил трубку и засеменил на второй этаж. Не теряя времени, Родион повесил свою, быстро пошел ко входу. Высокая стеклянная дверь в металлической раме была лишена столь необходимого в Шантарске украшения, как замок — отчасти из-за ненормированного рабочего дня господ коммерсантов, отчасти из-за вышеупомянутого соседства милиции.
Распахнулась она бесшумно. Столь же тихо затворив ее за собой, Родион на цыпочках пробежал в коридорчик направо, ко второй лестничной клетке. Оказавшись меж первым и вторым этажом, прислушался. Полное безмолвие. Вахтер, конечно, ни на йоту не поверил скороспелой байке насчет невыключенного телевизора, зато не сомневался, что звонил подлинный Толмачев. Родиону прекрасно было известно, что Толмачев, подобно всем прочим владельцам офисов, регулярно платит вахтерам вторую нелегальную и неучтенную зарплатку, чтобы ничему не удивлялись и рот держали на запоре. Сведениями этими (и кое-чем еще) без особого удивления снабдил душевный человек Эдуард Петрович. Скорее всего, вахтер подумает, что мимо его поста снова должны пройти телефонные девочки, которых ему приличия ради наблюдать не полагается...
Все коридоры были ярко освещены, Родион бесшумно шагал по ним, чувствуя себя персонажем фантастического рассказа о вымершей Земле. Показалось на миг, что это продолжается Белоснежный Кошмар — и тело прошибла неприятная судорога. Вообще, что-то с ним происходило — движения были убыстренными, пусть и не суетливыми, кожа казалась необычно горячей, время от времени без нужды поглядывал по сторонам, быстро, по-птичьи вертя головой. Однажды померещилось, будто за угол моментально втянулась смутная полупрозрачная тень. Это ничуть не испугало, но проходя мимо, он все же заглянул за тот угол скрупулезности ради — и ничего такого не узрел. От ярко-мертвенного света слегка резало глаза, затылок время от времени окатывало жаркой волной...
Вот и нужная дверь. Родион прислушался, приблизив ухо к замочной скважине. Изнутри не доносилось ни звука. Дверь прилегала плотно и была старательно обита изнутри звуконепроницаемым покрытием, так что ничего удивительного. Деловые люди обо всем позаботились. Но они сейчас там, никаких сомнений. Родион сам видел, как машина Толмачева свернула на задний двор, к черному ходу...
Проверив пистолет, сунул еге за пояс. Достал плоский ключик, примерился, держа его двумя пальцами, вспоминая, где расположен выключатель. Мысленно прорепетировал всю последовательность действий.
Приставив ключик к скважине, уверенным толчком вогнал его до упора, повернул дважды по часовой стрелке, одним прыжком ворвался во мрак, прянул влево, протянул руку и, уже смутно различая в падавшем с заднего двора свете бело-лилового фонаря внутренность комнаты, нажал выключатель, заранее крепко зажмурившись.
Посчитав про себя до трех, открыл глаза. Для него переход от мрака к яркому свету прошел совершенно безболезненно. Гораздо хуже пришлось двум голым личностям, застигнутым на диване в интересной позиции — ничего экстраординарного, впрочем, далеко не шедевр из «Камасутры»...
Оба повернули головы, так и не отклеившись друг от друга, заморгали глазами, как ослепленные лучом прожектора совы. Им следовало бы посочувствовать — живое воплощение растерянности и полного ошеломления, но Родион, ухмыльнувшись, старательно запер за собой дверь, отошел к столу и, опустившись в кресло, сказал совершенно будничным, как и было задумано, даже чуть скучающим тоном:
— Мужик, ты бы с нее слез, в конце-то концов...
Оглядел комнату. Крохотный Эдем, затерянный в недрах сугубо конторского здания: пестренькие, приятные для глаза обои, знакомый по фотографии вишневый мини-диван, еще один, широченный, идеально приспособленный для любых экспериментов на просторе, телевизор, холодильник, на столе бутылки, конфеты, фрукты...
Толмачев опомнился — и сначала, джентльмен сраный, накинул поднятую с ковра простыню на съежившуюся Лику, а уж потом прикрылся сложенной ковшиком ладонью. Выпрямился, непроизвольно сделал шаг к сложенной на кресле одежде...
— Стоять, козел!
Родион с несказанным наслаждением взял его на прицел. «ТТ» с глушителем выглядел крайне убедительно. Субъект, наградивший его развесистыми рогами, даже не пытался дергаться, успел просчитать ситуацию и оценить изрядное расстояние, отделявшее его от обладателя пистолета...
— Сядь, — сказал Родион все так же лениво. — Присядем же и побеседуем, как выражался господин кардинал... Значит, здесь и трахаетесь согласно четкому расписанию? Есть один забавный анекдот: муж, стало быть, вернулся из командировки...
— Я же тебе говорила... — вскрикнула Лика, глядя на своего незадачливого партнера с порадовавшим Родиона отчаянием.
— Да? — с любопытством спросил Родион. — А позволь узнать, что ты ему такое говорила? Что муженек умом подвинулся?
— Вот именно, — отрезала она с прежним почти самообладанием, подобрала ноги, закуталась в простыню.
— Лика... — укоризненно процедил любовничек. Судя по плавным, замедленным движениям и осторожному тону, он, в отличие от разозленной подруги, прекрасно сознавал опасность, которой оба подвергались. Вряд ли он был трусом — просто серьезно относился к направленному на него оружию.
— Вот он у тебя умный, — сказал Родион. — А ты дура. Будь любезна, объясни, где это в моих действиях прослеживается патология? Разве что в том, что не спешу я вас согласно традиции стулом отколошматить... Посмотрим. Как себя будете вести.
— Послушайте, — начал Толмачев, присевший рядом с Ликой. — Давайте поговорим, как разумные люди...
— Интересно! — удивился Родион. — А я чем, по-вашему, занимаюсь? Застукал женушку со стебарем — и, вместо того, чтобы бить обоим морду лица, веду учтивые разговоры...
— Бывшую женушку, — отрезала Лика.
— Увы, не с точки зрения закона, — сказал он с ухмылкой. — Это у вас что? — налил себе в чистый бокал белого вина, неторопливо отпил пару глотков и развел руками: — Вам не предлагаю, вы сейчас вроде как под арестом, так что никакой роскоши не полагается, уж не взыщите...
Глаза у нее потемнели от ярости. Но промолчала. Кавалер сидел не шевелясь и, судя по глазам, что-то лихорадочно прикидывал в уме. Искал выход, конечно, и, дураку ясно, не мог найти. Окинув его непредвзятым взором, Родион вынужден был признать, что слегка проигрывает в росте и стати, но не предстает, конечно, полным ничтожеством. В общем, ничего особенного — пребывая под дулом пистолета, да еще голышом, суперменом не будешь выглядеть, хоть ты тресни...
— Послушайте, — опять завел Толмачев. — Уберите эту штуку и поговорим...
— Обойдешься.
— Боитесь? — сузил глаза любовничек.
— Ерунда, — сказал Родион искренне. — Что-то я не зрю перед собой особенного превосходства, сойдись мы с тобой в кулачном, финал был бы проблематичным, учено говоря, недетерминированным... — Он широко улыбнулся. — Мне просто нравится, тварь такая, смотреть, как ты под дулом дергаешься, словно сперматозоид на мокром паркете...
— Слушай... — Толмачев непроизвольно дернулся вспомнив, должно быть, какой он крутой и деловой.
— Сиди, выблядок, — лениво сказал Родион, гордясь собой. — А то залеплю сейчас промеж глаз, мозги по комнате запорхают... Ну? Херовато? Не ожидали такой прыти от простого советского инженера? Хорошо вы устроились, ребятки: личный бордельчик, расписание, поди, в электронный блокнот «Касио» занесено... Поделись, браток, опытом — тебе она минет исполняет с проглотом или без? У меня всегда, стервочка, выплевывала...
— Скот! — Лика едва владела собой. — Что ты из себя строишь, ничтожество?!
— Рассерженного мужа. Согласно классической традиции, — сказал он спокойно. — Провожу психологический террор, как говорят специалисты. Хочу, чтобы вам стало уныло. Вам уныло? Да что вы жметесь, уныло ведь...
Он допил бокал до дна. Ноздри защекотал донельзя знакомый запах разгоряченной женщины, витавший в комнате. Вообще-то, он плохо представлял себе, чего желает и чего добивается, но никакого разочарования не чувствовал, наоборот... Одно приятное, чуточку творческое удовольствие.
Двое на диване следили за каждым его движением. Пистолет в руке слегка дрогнул» и Родион опустил руку на колено. Закурил, медленно выпустил дым и сообщил:
— Надо подумать, что мне с вами, прелюбодеями, делать. Может, вышвырнуть одежду в окошко, чтобы собирали потом по двору? Нет, тихонечко смоетесь черным ходом, в машину сядете, а там придумаете что-нибудь... На вахтера выгнать? Ведь не смолчит, как вы его ни одаривайте потом...
— Чего вы, собственно, добиваетесь? — негромко спросил Толмачев.
— Да ничего, — сказал Родион. — Я развлекаюсь. Непринужденно и весело, В руке у меня заряженный пистолет, передо мною неверная супруга и ейный хахаль в голом виде. Если это не развлечение, тогда и не знаю, каким бывает веселье...
Грань меж явью и нереальностью куда-то пропала, временами ему казалось, что видит себя со стороны. Раздавив окурок посреди полированной столешницы, он продолжал:
— А еще я тебе хочу показать, доморощенный супермен, что ты поторопился себя записать в крутые мачо западного образца. Преуспевающая фирма, очаровательная любовница, все схвачено, за все заплачено... — голос у него сорвался, он заговорил быстрее, уже возбужденно, чуть визгливо: — Привык, скотина, что ты теперь хозяин жизни — с лакированными тачками, с покорными бабами, с кредитными карточками в каждом кармане... А потом прихожу я, и ты превращаешься в голое дерьмо... — кажется, его трясло. — Вы мне сломали жизнь, сволочи, с вашим капитализмом и рынком, с вашими фирмами... Ну что ты притих, говнюк? Скажи все, что обо мне думаешь, разрешаю, стрелять не буду...
Толмачев столь любезным приглашением не воспользовался, сидел, сжав губы, чуть ссутулившись, Лика временами поглядывала на него с надеждой — и ее взгляд вновь становился потухшим.
— Вы у меня, братцы-кролики, получите урок на всю жизнь, — сказал Родион, успокоившись. — Такой, чтобы вас потом десять лет трясло от омерзения к друг к другу. Тут надо подумать... Тебе не жаловалась эта очаровательная блядь, как я ее немного проучил? (Толмачев непроизвольно обернулся к Лике.) Нет, не жаловалась... Ладно, убивать я вас не буду, — криво усмехнулся, чувствуя упругую пульсацию под черепом, — Ты у меня сейчас поставишь ее рачком, и натрахаетесь от души, это я вам гарантирую, только, непременное условие, под моим чутким руководством... Я вам буду творчески подсказывать, что и как. Думается мне, после сегодняшнего вечера вам долго не захочется играть в эти игры в прежнем составе... Потом можете написать оперу, — он мотнул головой в сторону райотдела. — Вот где посмеются господа менты, а если еще и в газеты попадет...
— Лика! — вскрикнул Толмачев.
Попытался ее удержать, но она уже спрыгнула с дивана, встала перед Родионом, придерживая на плече съехавшую простыню, сверкая глазами, разъяренная и прекрасная:
— Нет уж, второго раза не дождешься... Ты ноль, понятно? Маленький злобный ноль с вислым члеником, ничтожество шизанутое, завистливая бесполезная тварь... Я тебе устрою психушку в сжатые сроки, там тебе и место на всю оставшуюся...
ЧШШ-ПОК!
Пистолет дернулся в руке. Она падала медленно, уронив сначала руку с плеча, и простыня опередила ее, нелепым комом оказавшись на полу за миг до того, как Лика повалилась лицом вниз на пушистый ковер. Родион так и не понял, хотел он нажать на спуск или все произошло само по себе, волей неведомой силы, накрывавшей его последние дни шапкой-невидимкой, уводившей от погони, берегущей от провала...
Толмачев рванулся к нему, рыча что-то.
ЧШШ-ПОК! ЧШШ-ПОК!
Кровь из шеи хлынула так, словно прорвало водопроводный кран. Родион отскочил, чтобы не испачкаться, смотрел, как зачарованный. Из-под неподвижного тела растекалась темная лужа, толстые мягкие ворсинки ковра тонули в ней, и Родион поймал себя на том, что прикидывает с азартом болельщика, скоро ли ширящаяся лужа достигнет Ликиной щиколотки... Где-то глубоко в сознании слышался беззвучный вопль, но тут же на смену минутной растерянности пришла прежняя собранность.
Он посмотрел на лежащих холодным взглядом ремесленника. С Толмачевым все было кончено — кровь, полное впечатление, вытекла до последней капельки. Плечи Лики, казалось, вздрогнули.
Чужая сила водила его рукой, кто-то вновь управлял телом, вкладывая в мозг решимость и хладнокровие. Вытянув руку Родион сделал два контрольных выстрела. Сунул пистолет за пояс, сел и закурил. В голове клубился хрустальный звон — именно так, клубился звон...
— Ну, вот мы и в разводе... — сказал он тихонько, не в силах избавиться от ощущения, будто кто-то проговорил это за него, пошевелил за него его губами.
Докурил сигарету до фильтра — неглубокими, неторопливыми затяжками. Все складывалось прекрасно: блудная супруга отправилась в мир иной, значит, дочка остается с ним, и не все еще, возможно, потеряно, есть шанс сделать из нее человека, выбить из головы поклонение перед лакированными машинами и удачливыми бизнесменами обоего пола, вернуть в прежний мир, к прежним ценностям и идеалам. Прости, Зайчонок, так получилось. Она бы тебя искалечила, любящая мамаша... А с Соней вы подружитесь, и потом, там, в Екатеринбурге, твой папа будет уже не жалким консортом... Есть еще шанс.
Старательно протерев платком все, до чего дотрагивался, он вышел в коридор, запер дверь снаружи и направился к лестнице, уже не обращая внимания на шарахнувшиеся за угол полупрозрачные сгустки тумана. Покинул здание через черный ход — он был для того и предназначен, чтобы выйти отсюда незамеченным, дверь запирается изнутри, а снаружи ручки нет...
Перешел улицу, равнодушно обогнув троицу беседовавших возле остановки милиционеров — из рации у одного доносились неразборчивые сквозь треск помех реплики, завернул за угол и сел в машину. Подумал, что нужно бы поехать к Соне и договориться насчет толкового алиби, но тут же отбросил эту идею. Все должно было обойтись и так. Зойка отправилась с подружками на дискотеку, он предусмотрительно сказал ей, что собирается смотреть фильм по видео, — пусть потом следователь доказывает, что дома его не было. Спал здоровым алкогольным сном, хватив лишнего из-за бытовых сложностей: супруга вновь работала до полуночи, скучно было сидеть одному... А пистолет через четверть часа попадет в тайник, под кучу старых железяк...
Правда, данный павильончик от юных вандалов был защищен надежно — грозной аурой правоохранительных органов. Чуть левее, по ту сторону неширокой улочки, располагался райотдел милиции, и соседство это на противозаконные подвиги вдохновить не могло.
За спиной у него безмятежно посверкивал многочисленными окнами институт искусств, уродливое здание времен позднего сталинизма, до сих пор украшенное бронзовым барельефом оседлавшей земной шар советской работницы, смахивающей то ли на распатланную вакханку, то ли на опрометью вылетевшую из гроба вампирицу. Создание это эстетические чувства оскорбляло несказанно — но, как краем уха слышал Родион, не снимали его из уважения к создателю, заслуженному мэтру Бугурщукурову, каковой здравствовал до сих пор, громогласно отрекся и от пережитков сталинизма в сознании, и от партийного билета, а ныне ваял скульптурную группу «Классик Мустафьев, передающий президенту народные чаяния» (те, кто видел эскизы, говорили, что зрелище еще похлеще советской работницы).
Впрочем, вечерняя жизнь возле института кипела самая современная, симпатичных студенточек в темпе подхватывали разноцветные иномарки, а «синие чулки», чужие на этом празднике жизни, гуртовались на автобусной остановке.
В точности напротив, зажатое меж зелеными железными воротами, ведущими во двор райотдела, и кирпичной пятиэтажкой времен критики всеобщей кукурузизации, помещалось здание, которое Родион и собирался навестить: поделенный меж офисами нескольких фирм симпатичный небоскребчик, облицованная гранитом сталинская семиэтажка, где вот уже второй час Лика вкушала греховные радости.
Спешить не было нужды — вдобавок он только что купил свежий номер «Завтрашней газеты», и на первой же странице обнаружил известия о незадачливом криминальных дел мастере Олеге Кирееве. Терпения не хватило, и он, усевшись на скамейку, пробежал страницу глазами, потом перечитал уже не спеша, со смаком. Как и следовало ожидать, летальный исход пострадавшему не угрожал, от заряда дроби, выпущенного в задницу, умирают редко. Зато шум поднялся до небес — коллеги вынужденного лежать на пузе репортера изощряли умы, пытаясь выдумать версию позавлекательнее, но особенной фантазией похвастать не могли, как один ухватившись за гипотезу, по которой бесстрашный журналист чересчур глубоко вник в загадочные криминальные сложности «теневой стороны» града Шантарска, за что и был обстрелян недремлющей мафией. Расхождение имелись лишь в фигурах возможных кандидатов народа заказчика — перечислялись совершенно незнакомые Родиону клички, ссылки то на махинации вокруг платинового прииска на речке Беде, то на историю с вагонов японских компьютеров, самостоятельно укатившимся куда-то с товарного двора. Ни один из борзописцев даже на шажок не приблизился к истинной подоплеке. Родион, сколько ни ломал голову, так и не понял, печалиться ему или радоваться, что нежданно-негаданно оказался творцом очередного «идеального преступления». Его, правда, торжественно обещали изловить и начальник областного УВД Трофимов, и начальник городского УВД генерал Дронов, а также некие подполковник Воловиков и майор Шевчук из уголовного розыска, прокурор города, чин из ФСБ, чин из департамента общественной безопасности и еще парочка грозных дяденек. Все вышеперечисленные при большом стечении журналистов заверяли, что следствие успешно продвигается вперед, в распоряжении сыскарей уже имеются многочисленные наработки и определенные подвижки, равно как и следы, а посему поганый киллер будет обезврежен в самом скором времени. Прочитав все это с чувством глубокого удовлетворения, носившим некоторые черты оргазма, Родион вспомнил Марка Твена, гениально подметившего касаемо напавшего на след сыщика: след, увы, не повесишь за убийство...
Бережно спрятав газету во внутренний карман, он поднялся, дождавшись, когда проедет автобус, перешел неширокую улицу, на ходу вытаскивая жетончик. Телефон-автомат, прикрепленный к кирпичной стене, красовался метрах в двадцати от крыльца райотдела, что и сберегало изобретение товарища Белла от бесславной кончины.
Косясь на пожилого вахтера, восседавшего в ярко освещенном аквариуме фойе, набрал номер. Номер того телефона, что стоял у вахтера под боком. Трубку тот поднял почти сразу же и браво отчеканил (не иначе, отставной майор или нечто аналогичное):
— Каландаришвили, пятнадцать, проходная!
Пикантное было ощущение — разговаривать с цербером, не подозревавшим, что собеседник видит его, как на ладони...
— Это Толмачев, — сказал Родион небрежно-барственным тоном. — Михал Михалыч, вы бы проверили в двести тридцатом — вдруг эти свиристелки телевизор не выключили, вечно с ними хлопоты...
— Будет сделано! — браво отрапортовал вахтер. Точно, отставник.
Положил трубку и засеменил на второй этаж. Не теряя времени, Родион повесил свою, быстро пошел ко входу. Высокая стеклянная дверь в металлической раме была лишена столь необходимого в Шантарске украшения, как замок — отчасти из-за ненормированного рабочего дня господ коммерсантов, отчасти из-за вышеупомянутого соседства милиции.
Распахнулась она бесшумно. Столь же тихо затворив ее за собой, Родион на цыпочках пробежал в коридорчик направо, ко второй лестничной клетке. Оказавшись меж первым и вторым этажом, прислушался. Полное безмолвие. Вахтер, конечно, ни на йоту не поверил скороспелой байке насчет невыключенного телевизора, зато не сомневался, что звонил подлинный Толмачев. Родиону прекрасно было известно, что Толмачев, подобно всем прочим владельцам офисов, регулярно платит вахтерам вторую нелегальную и неучтенную зарплатку, чтобы ничему не удивлялись и рот держали на запоре. Сведениями этими (и кое-чем еще) без особого удивления снабдил душевный человек Эдуард Петрович. Скорее всего, вахтер подумает, что мимо его поста снова должны пройти телефонные девочки, которых ему приличия ради наблюдать не полагается...
Все коридоры были ярко освещены, Родион бесшумно шагал по ним, чувствуя себя персонажем фантастического рассказа о вымершей Земле. Показалось на миг, что это продолжается Белоснежный Кошмар — и тело прошибла неприятная судорога. Вообще, что-то с ним происходило — движения были убыстренными, пусть и не суетливыми, кожа казалась необычно горячей, время от времени без нужды поглядывал по сторонам, быстро, по-птичьи вертя головой. Однажды померещилось, будто за угол моментально втянулась смутная полупрозрачная тень. Это ничуть не испугало, но проходя мимо, он все же заглянул за тот угол скрупулезности ради — и ничего такого не узрел. От ярко-мертвенного света слегка резало глаза, затылок время от времени окатывало жаркой волной...
Вот и нужная дверь. Родион прислушался, приблизив ухо к замочной скважине. Изнутри не доносилось ни звука. Дверь прилегала плотно и была старательно обита изнутри звуконепроницаемым покрытием, так что ничего удивительного. Деловые люди обо всем позаботились. Но они сейчас там, никаких сомнений. Родион сам видел, как машина Толмачева свернула на задний двор, к черному ходу...
Проверив пистолет, сунул еге за пояс. Достал плоский ключик, примерился, держа его двумя пальцами, вспоминая, где расположен выключатель. Мысленно прорепетировал всю последовательность действий.
Приставив ключик к скважине, уверенным толчком вогнал его до упора, повернул дважды по часовой стрелке, одним прыжком ворвался во мрак, прянул влево, протянул руку и, уже смутно различая в падавшем с заднего двора свете бело-лилового фонаря внутренность комнаты, нажал выключатель, заранее крепко зажмурившись.
Посчитав про себя до трех, открыл глаза. Для него переход от мрака к яркому свету прошел совершенно безболезненно. Гораздо хуже пришлось двум голым личностям, застигнутым на диване в интересной позиции — ничего экстраординарного, впрочем, далеко не шедевр из «Камасутры»...
Оба повернули головы, так и не отклеившись друг от друга, заморгали глазами, как ослепленные лучом прожектора совы. Им следовало бы посочувствовать — живое воплощение растерянности и полного ошеломления, но Родион, ухмыльнувшись, старательно запер за собой дверь, отошел к столу и, опустившись в кресло, сказал совершенно будничным, как и было задумано, даже чуть скучающим тоном:
— Мужик, ты бы с нее слез, в конце-то концов...
Оглядел комнату. Крохотный Эдем, затерянный в недрах сугубо конторского здания: пестренькие, приятные для глаза обои, знакомый по фотографии вишневый мини-диван, еще один, широченный, идеально приспособленный для любых экспериментов на просторе, телевизор, холодильник, на столе бутылки, конфеты, фрукты...
Толмачев опомнился — и сначала, джентльмен сраный, накинул поднятую с ковра простыню на съежившуюся Лику, а уж потом прикрылся сложенной ковшиком ладонью. Выпрямился, непроизвольно сделал шаг к сложенной на кресле одежде...
— Стоять, козел!
Родион с несказанным наслаждением взял его на прицел. «ТТ» с глушителем выглядел крайне убедительно. Субъект, наградивший его развесистыми рогами, даже не пытался дергаться, успел просчитать ситуацию и оценить изрядное расстояние, отделявшее его от обладателя пистолета...
— Сядь, — сказал Родион все так же лениво. — Присядем же и побеседуем, как выражался господин кардинал... Значит, здесь и трахаетесь согласно четкому расписанию? Есть один забавный анекдот: муж, стало быть, вернулся из командировки...
— Я же тебе говорила... — вскрикнула Лика, глядя на своего незадачливого партнера с порадовавшим Родиона отчаянием.
— Да? — с любопытством спросил Родион. — А позволь узнать, что ты ему такое говорила? Что муженек умом подвинулся?
— Вот именно, — отрезала она с прежним почти самообладанием, подобрала ноги, закуталась в простыню.
— Лика... — укоризненно процедил любовничек. Судя по плавным, замедленным движениям и осторожному тону, он, в отличие от разозленной подруги, прекрасно сознавал опасность, которой оба подвергались. Вряд ли он был трусом — просто серьезно относился к направленному на него оружию.
— Вот он у тебя умный, — сказал Родион. — А ты дура. Будь любезна, объясни, где это в моих действиях прослеживается патология? Разве что в том, что не спешу я вас согласно традиции стулом отколошматить... Посмотрим. Как себя будете вести.
— Послушайте, — начал Толмачев, присевший рядом с Ликой. — Давайте поговорим, как разумные люди...
— Интересно! — удивился Родион. — А я чем, по-вашему, занимаюсь? Застукал женушку со стебарем — и, вместо того, чтобы бить обоим морду лица, веду учтивые разговоры...
— Бывшую женушку, — отрезала Лика.
— Увы, не с точки зрения закона, — сказал он с ухмылкой. — Это у вас что? — налил себе в чистый бокал белого вина, неторопливо отпил пару глотков и развел руками: — Вам не предлагаю, вы сейчас вроде как под арестом, так что никакой роскоши не полагается, уж не взыщите...
Глаза у нее потемнели от ярости. Но промолчала. Кавалер сидел не шевелясь и, судя по глазам, что-то лихорадочно прикидывал в уме. Искал выход, конечно, и, дураку ясно, не мог найти. Окинув его непредвзятым взором, Родион вынужден был признать, что слегка проигрывает в росте и стати, но не предстает, конечно, полным ничтожеством. В общем, ничего особенного — пребывая под дулом пистолета, да еще голышом, суперменом не будешь выглядеть, хоть ты тресни...
— Послушайте, — опять завел Толмачев. — Уберите эту штуку и поговорим...
— Обойдешься.
— Боитесь? — сузил глаза любовничек.
— Ерунда, — сказал Родион искренне. — Что-то я не зрю перед собой особенного превосходства, сойдись мы с тобой в кулачном, финал был бы проблематичным, учено говоря, недетерминированным... — Он широко улыбнулся. — Мне просто нравится, тварь такая, смотреть, как ты под дулом дергаешься, словно сперматозоид на мокром паркете...
— Слушай... — Толмачев непроизвольно дернулся вспомнив, должно быть, какой он крутой и деловой.
— Сиди, выблядок, — лениво сказал Родион, гордясь собой. — А то залеплю сейчас промеж глаз, мозги по комнате запорхают... Ну? Херовато? Не ожидали такой прыти от простого советского инженера? Хорошо вы устроились, ребятки: личный бордельчик, расписание, поди, в электронный блокнот «Касио» занесено... Поделись, браток, опытом — тебе она минет исполняет с проглотом или без? У меня всегда, стервочка, выплевывала...
— Скот! — Лика едва владела собой. — Что ты из себя строишь, ничтожество?!
— Рассерженного мужа. Согласно классической традиции, — сказал он спокойно. — Провожу психологический террор, как говорят специалисты. Хочу, чтобы вам стало уныло. Вам уныло? Да что вы жметесь, уныло ведь...
Он допил бокал до дна. Ноздри защекотал донельзя знакомый запах разгоряченной женщины, витавший в комнате. Вообще-то, он плохо представлял себе, чего желает и чего добивается, но никакого разочарования не чувствовал, наоборот... Одно приятное, чуточку творческое удовольствие.
Двое на диване следили за каждым его движением. Пистолет в руке слегка дрогнул» и Родион опустил руку на колено. Закурил, медленно выпустил дым и сообщил:
— Надо подумать, что мне с вами, прелюбодеями, делать. Может, вышвырнуть одежду в окошко, чтобы собирали потом по двору? Нет, тихонечко смоетесь черным ходом, в машину сядете, а там придумаете что-нибудь... На вахтера выгнать? Ведь не смолчит, как вы его ни одаривайте потом...
— Чего вы, собственно, добиваетесь? — негромко спросил Толмачев.
— Да ничего, — сказал Родион. — Я развлекаюсь. Непринужденно и весело, В руке у меня заряженный пистолет, передо мною неверная супруга и ейный хахаль в голом виде. Если это не развлечение, тогда и не знаю, каким бывает веселье...
Грань меж явью и нереальностью куда-то пропала, временами ему казалось, что видит себя со стороны. Раздавив окурок посреди полированной столешницы, он продолжал:
— А еще я тебе хочу показать, доморощенный супермен, что ты поторопился себя записать в крутые мачо западного образца. Преуспевающая фирма, очаровательная любовница, все схвачено, за все заплачено... — голос у него сорвался, он заговорил быстрее, уже возбужденно, чуть визгливо: — Привык, скотина, что ты теперь хозяин жизни — с лакированными тачками, с покорными бабами, с кредитными карточками в каждом кармане... А потом прихожу я, и ты превращаешься в голое дерьмо... — кажется, его трясло. — Вы мне сломали жизнь, сволочи, с вашим капитализмом и рынком, с вашими фирмами... Ну что ты притих, говнюк? Скажи все, что обо мне думаешь, разрешаю, стрелять не буду...
Толмачев столь любезным приглашением не воспользовался, сидел, сжав губы, чуть ссутулившись, Лика временами поглядывала на него с надеждой — и ее взгляд вновь становился потухшим.
— Вы у меня, братцы-кролики, получите урок на всю жизнь, — сказал Родион, успокоившись. — Такой, чтобы вас потом десять лет трясло от омерзения к друг к другу. Тут надо подумать... Тебе не жаловалась эта очаровательная блядь, как я ее немного проучил? (Толмачев непроизвольно обернулся к Лике.) Нет, не жаловалась... Ладно, убивать я вас не буду, — криво усмехнулся, чувствуя упругую пульсацию под черепом, — Ты у меня сейчас поставишь ее рачком, и натрахаетесь от души, это я вам гарантирую, только, непременное условие, под моим чутким руководством... Я вам буду творчески подсказывать, что и как. Думается мне, после сегодняшнего вечера вам долго не захочется играть в эти игры в прежнем составе... Потом можете написать оперу, — он мотнул головой в сторону райотдела. — Вот где посмеются господа менты, а если еще и в газеты попадет...
— Лика! — вскрикнул Толмачев.
Попытался ее удержать, но она уже спрыгнула с дивана, встала перед Родионом, придерживая на плече съехавшую простыню, сверкая глазами, разъяренная и прекрасная:
— Нет уж, второго раза не дождешься... Ты ноль, понятно? Маленький злобный ноль с вислым члеником, ничтожество шизанутое, завистливая бесполезная тварь... Я тебе устрою психушку в сжатые сроки, там тебе и место на всю оставшуюся...
ЧШШ-ПОК!
Пистолет дернулся в руке. Она падала медленно, уронив сначала руку с плеча, и простыня опередила ее, нелепым комом оказавшись на полу за миг до того, как Лика повалилась лицом вниз на пушистый ковер. Родион так и не понял, хотел он нажать на спуск или все произошло само по себе, волей неведомой силы, накрывавшей его последние дни шапкой-невидимкой, уводившей от погони, берегущей от провала...
Толмачев рванулся к нему, рыча что-то.
ЧШШ-ПОК! ЧШШ-ПОК!
Кровь из шеи хлынула так, словно прорвало водопроводный кран. Родион отскочил, чтобы не испачкаться, смотрел, как зачарованный. Из-под неподвижного тела растекалась темная лужа, толстые мягкие ворсинки ковра тонули в ней, и Родион поймал себя на том, что прикидывает с азартом болельщика, скоро ли ширящаяся лужа достигнет Ликиной щиколотки... Где-то глубоко в сознании слышался беззвучный вопль, но тут же на смену минутной растерянности пришла прежняя собранность.
Он посмотрел на лежащих холодным взглядом ремесленника. С Толмачевым все было кончено — кровь, полное впечатление, вытекла до последней капельки. Плечи Лики, казалось, вздрогнули.
Чужая сила водила его рукой, кто-то вновь управлял телом, вкладывая в мозг решимость и хладнокровие. Вытянув руку Родион сделал два контрольных выстрела. Сунул пистолет за пояс, сел и закурил. В голове клубился хрустальный звон — именно так, клубился звон...
— Ну, вот мы и в разводе... — сказал он тихонько, не в силах избавиться от ощущения, будто кто-то проговорил это за него, пошевелил за него его губами.
Докурил сигарету до фильтра — неглубокими, неторопливыми затяжками. Все складывалось прекрасно: блудная супруга отправилась в мир иной, значит, дочка остается с ним, и не все еще, возможно, потеряно, есть шанс сделать из нее человека, выбить из головы поклонение перед лакированными машинами и удачливыми бизнесменами обоего пола, вернуть в прежний мир, к прежним ценностям и идеалам. Прости, Зайчонок, так получилось. Она бы тебя искалечила, любящая мамаша... А с Соней вы подружитесь, и потом, там, в Екатеринбурге, твой папа будет уже не жалким консортом... Есть еще шанс.
Старательно протерев платком все, до чего дотрагивался, он вышел в коридор, запер дверь снаружи и направился к лестнице, уже не обращая внимания на шарахнувшиеся за угол полупрозрачные сгустки тумана. Покинул здание через черный ход — он был для того и предназначен, чтобы выйти отсюда незамеченным, дверь запирается изнутри, а снаружи ручки нет...
Перешел улицу, равнодушно обогнув троицу беседовавших возле остановки милиционеров — из рации у одного доносились неразборчивые сквозь треск помех реплики, завернул за угол и сел в машину. Подумал, что нужно бы поехать к Соне и договориться насчет толкового алиби, но тут же отбросил эту идею. Все должно было обойтись и так. Зойка отправилась с подружками на дискотеку, он предусмотрительно сказал ей, что собирается смотреть фильм по видео, — пусть потом следователь доказывает, что дома его не было. Спал здоровым алкогольным сном, хватив лишнего из-за бытовых сложностей: супруга вновь работала до полуночи, скучно было сидеть одному... А пистолет через четверть часа попадет в тайник, под кучу старых железяк...