Страница:
— Ага, — он машинально потрогал кобуру, пристегнутую к поясу под курткой.
— Настроение?
— Боевое. А что?
— А то, что на дело нам с тобой придется идти уже часика через полтора, только сначала заедем за сумкой, я ее в камере хранения оставила. Даже бинокль раздобыла, десятикратник.
— Бинокль-то зачем?
— Пригодится, — авторитетно сказала Соня. — Видишь ли, Родик, если мы его не тряхнем в сжатые сроки, к вечеру, а то и пораньше, обязательно тряхнут другие — между прочим, профи, не нам чета. Так что придется поспешать, если мы с ними там столкнемся, что я вполне допускаю, и пушечка твоя не поможет — против нее будет добрых полдюжины...
— Кого брать-то будем? — спросил он спокойно.
— Вольного каталу. Это иногда — сущий золотой прииск... А уж в нашем случае — точно.
— Подожди, не понял я что-то...
Соня, оглянувшись и увидев, что на соседних лавочках примостились непрошеные свидетели — на одной шумная компания, на другой влюбленная парочка, — придвинулась, обняла, положила голову ему на плечо и тихонько сообщила на ухо:
— Вольный катала, Родик, — это профессиональный карточный игрок. А вольным зовется оттого, что не состоит ни в каких системах и структурах. Откуда автоматически вытекает, что он лишен надежной «крыши». Опасен, конечно, как крокодил, отомстить может и крови не побоится, но, поскольку он волк-одиночка, искать обидчиков ему гораздо труднее — в особенности если обидчики, вроде нас с тобой, новички-дилетанты, нигде не засветившиеся...
— Видел я какое-то кино про такого...
— Кино, между прочим, иногда отражает жизнь... Эти индивидумы, запомни на будущее, конспирируются лучше любого шпиона — как раз оттого, что слишком многие радешеньки потрясти его, как грушу. У нашего есть казна. Усек? В хорошем выигрыше он, крапленый, и свои закрома оборудовал на хате у непосвященной бабы, с каковой и собрался двинуть к теплому морю. Коттеджик купить, на землю осесть — в общем, на пенсию собрался. Пальчики уже не те, годочков изрядно, нервишки поистрепались... Братва его вычислила и будет сегодня экспроприировать. Вот и нужно опередить...
— А ты-то откуда...
— Оттуда, — передразнила она чуточку сердито. — В сауне конференцию обслуживали, так сказать... Так сказать, обслуживали, так сказать, конференцию. Только обычные бляди безмятежно водочку лакали в промежутках меж стояньем раком, а я слушала и на ус мотала... Что ты напрягся, милый? По-моему, должен помнить, что в жены берешь не гордость пансиона для благородных девиц, уж какая есть... Или, по-твоему, такие наколки можно в кругу импотентов-джентльменов собирать?
Он проворчал что-то неразборчивое, крепче прижал ее к себе. Соня вдруг приблизила лицо, требовательно сказала:
— Поцелуй. В губы...
Прекрасно понимая, что его подвергают испытанию, он не колебался — прижал еще крепче, поцеловал в губы, на миг ощутив легкую брезгливость, но тут же это схлынуло, они долго целовались, вцепившись друг в друга. Соня отстранилась первой:
— Хорошего помаленьку, некогда... Ты на машине?
— Ага.
— Эх, нам бы как-то загримироваться... Ничего, помолимся Аллаху, авось, проскочит. Не догадается он искать среди честных советских инженеров... А вообще, нужно будет после всего побыстрее сматываться из города. Знаешь, что я придумала? Тебе нужно будет в темпе поменять паспорт на фамилию жены, соврешь ей что-нибудь убедительное, а я потом твою фамилию возьму. Есть знакомая паспортистка, зарядить ее зелеными — за пару дней оформит... Такой финт здорово помогает.
— А тебя-то не вычислят? Эти... в сауне?
— Вот уж чтобы да, так нет, — убежденно сказала Соня. — Девок там было чуть ли не десяток, из самых разных заведений, с бору по сосенке, и вызывали всех уже будучи поддатыми. Нет, не докопаются — бригада не из самых авторитетных и деловых, так, сержантский состав...
Он вновь поднес к глазам бинокль, заметив шевеление на кухне. В широкий просвет меж легонькими закусками в цветочек рассмотрел белокурую женщину в халате — лет тридцати пяти, лицо усталое и обыкновенное, волосы стянуты пучком на затылке. Она поставила чайник — спокойно, без малейшей суеты, отошла к холодильнику, исчезла из поля зрения.
— Что там? — спросила Соня.
— Ходит все, ходит, по дому хлопочет...
— Его не видно?
— Раз мелькнул в комнате и опять пропал.
— Вот тварь такая, — нетерпеливо сказала Соня. — Второй час торчим. Если так и не выйдет через полчаса, придется вваливаться, опасаюсь я насчет конкурентов...
— Выйдет, — сказал Родион. — В телеграмме четко стояло — переговоры на четырнадцать тридцать местного, время поджимает, а до почты идти отсюда минут десять...
— Четко... — тихо огрызнулась Соня. — И телеграмма как настоящая, Людка мне ее делала, поверила, дуреха, насчет розыгрыша... А вот если клиент не поверит? Есть у него кто-то в Ялте, но все равно, волчара битый, повидал такое, что нам и не снилось.
Они разместились на четвертом этаже недостроенной кирпичной девятиэтажки, возвышавшейся напротив серой «хрущевки», держась в глубине комнаты. Соня сидела на штабеле вкусно пахнущих свежими опилками досок, покачивала ногой и нервничала, хоть и старалась этого не показывать. Родион чувствовал себя гораздо спокойнее — после всех своих подвигов как-то уже освоился с ролью лихого гангстера...
— Парик хотя бы надень, что ли... — посоветовал он, не оборачиваясь, прикипев к биноклю, словно служака-пограничник со старого плаката. — Меньше будет потом возни...
Соня проворчала что-то невнятное, но тут же послушно принялась натягивать черный парик, извлеченный из объемистой сумки.
— Ага! — азартно выдохнул Родион.
Из подъезда вышел ничем не примечательный мужичок лет пятидесяти пяти — седой, морщинистый, в дешевых джинсах и отечественной клетчатой рубашке под серой ветровкой. Он как две капли воды походил на типичнейшего работягу с «Шантармаша», даже кепочка была, как у Нефедыча. Родион видел его словно бы на расстоянии вытянутой руки — и отметил цепкий, мгновенный взгляд, которым мужичок прошил окружающее пространство: двор, асфальтовые выщербленные дорожки, гаражи... Пожалуй, по этакому взгляду можно и понять, что не со слесарем дело имеешь... Или все дело в том, что Родион знал заранее?
Он отступил на шаг, опустил бинокль, прячась в тень — показалось, что встретились глазами. Когда решился выглянуть, прекрасно различаемая невооруженным взглядом добыча двигалась в сторону почты.
Соня выглянула у него из-за спины, вгляделась, подтолкнула кулачком в поясницу:
— Вперед!
Подхватив сумку, Родион первым стал спускаться по лестнице — перила еще не положены, один железный каркас торчит, ступеньки покрыты толстым слоем опилок...
Наискось пересекли стройплощадку, на которой не было ни единого человека, даже сторожа — то ли забастовка, то ли нет денег на доводку, — вошли во двор. Тихонько поднялись на третий этаж. Взвизгнула «молния» сумки. Родион натянул мышасто-серый плащ с милицейскими капитанскими погонами, нахлобучил фуражку нового образца, с орлом и кокардой, напоминавшей об эмблеме незабвенного КГБ. Застегнул все пуговицы. Фуражка оказалась маловата, пришлось натянуть ее потуже, так, что резала уши. Пожалев, что нет зеркала, он тихонько спросил:
— Ну, как?
Соня, мельком оглядев его, подняла большой палец. Сняла кожанку, кинула ее в сумку, надела поверх юбки и блузки розовый халатик. Женская натура взяла свое — девушка невольно окинула себя критическим взором, держа маленькое зеркальце в вытянутой руке. Чуть растрепала черные локоны парика.
Родион нахлобучил темные очки, они переглянулись и взошли этажом выше. Там он решительно позвонил.
Секунд через десять послышались шаги, дверь открылась, и хозяйка настороженно глянула на них поверх внушительной цепочки:
— В чем дело?
— Да вот, гражданка снизу на вас жалуется... — сказал Родион уверенно-властным тоном. — Позвонила, пришлось реагировать...
Соня, выдвигаясь вперед, запахивая халатик, затараторила:
— Ну что за свинство такое? С потолка в кухне прямо капает, лужа целая натекла, на какие шиши ремонтировать прикажете? Я с ребенком сижу, у меня капиталов нет...
— У нас вроде не течет нигде... — неуверенно промолвила хозяйка.
Цепочку она не снимала — вполне возможно, сожитель ее кратенько проинструктировал насчет возможных опасностей, пусть и не раскрывая свое инкогнито, притворившись малость рехнувшимся на почве возможного налета. Или она сама, без инструктажей, боялась налетчиков — район был довольно криминальный.
— У вас, может, и не течет! — сварливо взвилась Соня. — А у меня на пол хлыщет! Сходи посмотри, если не веришь! Потоп целый!
Момент был щекотливый. В конце концов, они представления не имели, знает ли в лицо хозяйка соседей снизу...
— Может, те трубы, что в стене? — задумчиво предположила хозяйка, и Родион понял по выражению ее лица, что уловка, похоже, срабатывает. — На площадку недавно так и протекло, из стены прямо...
— Мне там без разницы, из стены или из люстры! — взвизгнула Соня самым что ни на есть плебейским тоном. — Вчера капало, а сегодня настоящий ливень начинается... От кого еще протекать-то?
— Ну, давайте посмотрим, гражданочка... — вздохнул Родион с таким видом, словно ему самому эта тягостная обязанность стоит поперек горла. — Может, и протекает где…
Хозяйка после недолгого колебания лязгнула цепочкой, приоткрыла дверь пошире, полуотвернулась...
И отлетела к стене от сильного толчка. Родион вмиг оказался рядом, уперев дуло пистолета пониже челюсти, прошипел в лицо:
— Молчать, застрелю!
Соня уже захлопнула за ними дверь. Хозяйка беззвучно шевелила губами, как выброшенная на берег рыба. Со странной смесью жалости и презрения Родион, не отнимая пистолета, выкрутил ей руку, развернул лицом к стене. Подскочившая Соня перехватила ее вторую руку, быстренько оплела запястья широкой синей изолентой, прижав конец к коже, орудуя рулончиком. Такая изолента, если намотать с десяток слоев, держит получше наручников...
Тут только из груди хозяйки вырвалось что-то среднее меж всхлипом и стоном.
— Молчать, с-сука! — рявкнул Родион со злостью, удивившей его самого. — Марш!
Он боролся за свое будущее и потому заставил себя очерстветь сердцем...
Ухватив женщину за волосы, втащил в комнату, толкнул на старенький диван, прижал, чтобы Соня без помех опутала ей лодыжки той же изолентой. Вместо кляпа засунули кусок ваты из Сониной сумки — и снова в ход пошла изолента, рулончик так и остался болтаться у щеки хозяйки. Ничего, дышит носом, не помрет...
Оглянувшись на Соню, Родион повелительно мотнул оловой. Кивнув, девушка подошла к окну, осталась стоять, выглядывая из-за шторы. Теперь только у Родиона нашлось время, чтобы без спешки окинуть взглядом однокомнатную, бедно обставленную квартирку — громоздкий шкаф в возрасте, телевизор, тоже преклонных годов, убогие безделушки...
Женщина слабо забарахталась на диване, слезы поползли по щекам на тугой пояс изоленты.
— Лежи, стерва... — буркнул Родион, уже без особой злости, повернулся к ней спиной, чтобы не дать себя рассмотреть.
Интересно, где тут может таиться казна? Все практически на виду, кроме...
Направился к шкафу, услышав за спиной глухое мычание, обернулся, присмотрелся с интересом — а пожалуй, что угадал, то-то задергалась, зараза...Интересно, что он ей наврал? Моряк на пенсии? Офицер в отставке? Совершенно бесцветное создание из породы совдеповских кляч — для такой седенький мужичок и в самом деле становится последним шансом, а если еще зашел разговор про домик у теплого моря...Чувство собственного превосходства было столь щемящим, что лицо расплылось в блаженной улыбке.
Распахнул скрипучую дверцу, приметился снять вешалку с платьем...
Соня свистнула сквозь зубы. Родион одним прыжком оказался рядом с ней, встал за спиной. Она шарахнулась, налетев на него, повернула испуганно-азартное личико:
— Появился... У подъезда торчит, озирается...
Наступила полнейшая неопределенность — кинется он в квартиру или даст деру? Есть ли у него что-то огнестрельное? Что, если казна все же не на квартире?
— Давай... — шепотом распорядился Родион.
Соня, на миг незнакомо осунувшись лицом, достала крохотный газовый баллончик, не больше тюбика с губной помадой, зажала в кулаке, спрятав руку в карман халатика, направилась к двери. Убедившись, что женщина на диване не способна ни освободиться, ни подать голос, Родион бесшумно притворил за Соней дверь, оставив крохотную щелочку, решительно дослал патрон в ствол и прижался к стене, держа пистолет дулом вверх.
Время тянулось мучительно медленно, секунды расплывались, словно капли чернил на тонкой бумаге. Сердце колотилось так, что он впервые в жизни испугался инфаркта. Но вот страха не было, ничуть...
В голове с невероятной скоростью проносились самые случайные и дурацкие мысли: что он был дураком, до сих пор так и не сыграв в казино, что у машины снова барахлит трамблер, что Лика просила купить парочку банок кальмаров...
Наступил критический момент номер два: Соня подвергалась сейчас нешуточному риску, если катала что-то заподозрит, а она лопухнется...
Шаги на лестнице?! Это Сонины каблучки застучали, но слышны и другие звуки...
Короткий, отчаянный вскрик:
— Родик!
Он вылетел на лестницу с пистолетом наготове, побежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Внизу слышалась возня, ноздри защекотал неприятный запах — вопреки рекламе, импортный газ, сделав свое дело, не рассеивался мгновенно...
Соня, в распахнутом халатике, прижалась к стене, выставив перед собой крошку-баллончик в инстинктивном жесте обороны, а тремя ступеньками ниже, прижав ладони к глазам, скрючившись, шипя от боли, стоял седой. Под ногами у него валялся ножик с узким длинным лезвием, самодельный на вид, но выглядевший грозно, способный войти в живот на ладонь, как игла в масло...
Глаза пощипывало, но можно перетерпеть... С налету Родион, имевший неплохой опыт скоротечных драк, въехал седому левой под вздох. Распорядился:
— Нож подбери!
Сунув пистолет в карман плаща, подхватил безвольно обвисшего мужичка, поволок его наверх, слепо налетая на перила. Сзади стучали Сонины каблучки. Где-то наверху открылась дверь, послышался спокойный разговор мужчины и женщины, кажется, они спускались, но Родион уже головой вперед забросил жертву в крохотную прихожую, посторонился, пропуская Соню — глаза у нее слезились, захлопнул дверь и с изумившей его самого аккуратностью наложил цепочку.
Не теряя времени, поволок седого — недомерок, сука, а тяжеленный! — в единственную комнату, бросил на пол, вырвал у Сони нож и одним взмахом рассек изоленту у самого виска женщины (она, отшатнувшись, зажмурилась в ужасе), присел с рулончиком над пленником — а как вы думали, господа мои, у Робин Гуда есть только пленники, потому что слова «жертва» или «ограбленный» звучат очень уж пошло, не гармонируя с бравыми молодцами из Шервудского леса...
Выпрямился, надежно спутав запястья и лодыжки, но оставив свободным рот. Соня, оттащив его в сторону, горячечно зашептала:
— Все прошло, как по нотам, постоял и побежал наверх, а я спускалась, как будто ни в чем не бывало...
И словно бы захлебнулась, губы у нее прыгали. Родион влепил ей легонькую затрещину — универсальное средство от истерики. Подействовало. Она умолкла, овладела собой, потирая подпухшие глаза.
— Иди в кухню, — остановил ее Родион. — Водой прополощи...
Присел над пленником, потыкал его дулом пистолета в скулу, прикрикнул:
— Кончай дремать!
Тот отчаянно пытался проморгаться, но получалось плохо, слезы текли потоком, лицо дергалось в непроизвольных гримасах. В голову Родиону ударил на миг бодрящий хмель превосходства. Седой не дергался, не бился, лежал спокойно — дважды попробовав крепость пут, отказался от борьбы...
— Короче, ты! — рявкнул Родион. — Где хабар?
— Козел...
Родион, тщательно рассчитав усилие, ударил его по уху ребром ладони. Удовлетворенно оскалился, увидев, как дернулось тело седого от мгновенно прошившей боли, сказал с расстановкой:
— Не хочется мне шарить по вашим вонючим закоулкам. Если скажешь, ничего не сделаю. Будешь молчать — сам найду, а тебе завяжу рот и кишки выпущу, подыхать будет грустно... Черт-те сколько проваляешься с выпущенным ливером, пока сдохнешь...
Удивился, как легко и непринужденно текут слова — полноте, не было ли в роду разбойничков?
— В шкафу, слева... — прокряхтел пленник. — Забирай, скот, только давай по-честному, без зверства...
— Не сомневайся, — сказал Родион. — Слово у меня железное. А ты себе еще заработаешь, пальчики я тебе оставляю и глазки тоже... — упиваясь собственными репликами, звуками властного и уверенного голоса, добавил врастяжку: — И не дергайся потом, а то придется вернуться и пасть запечатать...
И замолчал, чтобы не сболтнуть чего-то, позволившего бы пленнику понять, что он имеет дело с дилетантами. Вошла Соня с влажным лицом, повеселевшая.
Пошарив под платьями, Родион вытащил за длинный ремешок довольно объемистую сумку, расстегнул «молнию» с таким ощущением, словно вспарывал человеку горло. Запустил обе руки, поворошил кучу: легкие пакеты, где сквозь мутный целлофан просвечивают деньги, рубли в банковской упаковке, рубли в виде перехваченных резинками толстых стопок, серо-зеленые длинные бумажки заокеанского происхождения, тяжелый полотняный мешочек, набитый чем-то плоским — монеты? — еще один мешочек, на ощупь словно бы наполненный вермишелью, вот только вермишель эта тяжеловата для обычной лапши... Пожалуй, это КАЗНА. Именно так приличные клады и должны выглядеть...
Работая руками, словно снегоуборочная машина, он выгреб на пол кучу перепутанных чулок, какое-то белье, встал, выдернул ящики, вывернул все на пол. Больше ничего ценного не отыскал, лежала, правда, под простынями тоненькая пачка пятитысячных — но Робин Гуд такой мелочью должен брезговать...
Повернулся к Соне, продемонстрировал сумку на вытянутой руке, громко сказал военной хитрости ради:
— Алка, иди скажи Верблюду, чтобы подгонял тачку, да пусть встанет подальше...
Она, улыбаясь во весь рот, приняла у него сумку и вышла. Родион повернулся к лежащим. Женщина плакала неудержимо, слезы лились в три ручья, она ничего не видела и не слышала вокруг. Седой, наоборот, сумел-таки проморгаться, смотрел, словно целился, кривясь лицом в бессильной злобе.
— С-сука, — сказал он с чувством. — Чтоб у тебя мои башли поперек глотки встали...
Родион едва не пнул его под ребра, но вовремя спохватился: обремененный добычей джентльмен удачи может себе позволить некоторое благородство...
— Переживешь, — сказал он беззлобно. — Чай, не киркой в шахте зарабатывал.
Снял в прихожей плащ, фуражку, упаковал их в Сонину сумку и вышел, захлопнул дверь, ничуть не беспокоясь о судьбе связанных пленников: не пацан, волчара битый, рано или поздно ухитрится и освободит руки...
Соня с сумкой через плечо стояла у подъезда — очаровательная девочка, собравшаяся на занятия в консерваторию, в ореоле юной свежести и невинной простоты... Они пошли со двора — ничем не примечательная парочка, каких в Шантарске предостаточно, разница в возрасте не столь уж шокирующая, встречаются пары и поуморительнее.
— Почему-то на душе вдруг стало абсолютно спокойно, — сказала Соня, подняв брови. — Обидно даже. Ты ничего такого не чувствуешь?
— Нет, — сказал он. — Обидно даже...
И оба прыснули.
— Куда теперь? — спросил он.
— На вокзал. Положим сумку в камеру хранения, вдруг пригодится еще...
— А потом — ко мне? — спросил он с деланной небрежностью, хотя внутри все так и кипело. Соня лукаво покосилась на него:
— Вообще-то, можно и ко мне, предки скоро сматываются. А я, коварное создание, хочу тебя использовать — чтобы уверились, будто я до сих пор гранит грызу... За преподавателя сойти сможешь?
— Это мы запросто, — засмеялся он. — Бывший интеллигент как-никак, могу и доцента сыграть...
Остановился, повернул ее к себе, запустив руки под куртку, обхватил тонкую талию, притянул. Поцеловал так, что она задохнулась. Жизнь была прекрасна.
— Настроение?
— Боевое. А что?
— А то, что на дело нам с тобой придется идти уже часика через полтора, только сначала заедем за сумкой, я ее в камере хранения оставила. Даже бинокль раздобыла, десятикратник.
— Бинокль-то зачем?
— Пригодится, — авторитетно сказала Соня. — Видишь ли, Родик, если мы его не тряхнем в сжатые сроки, к вечеру, а то и пораньше, обязательно тряхнут другие — между прочим, профи, не нам чета. Так что придется поспешать, если мы с ними там столкнемся, что я вполне допускаю, и пушечка твоя не поможет — против нее будет добрых полдюжины...
— Кого брать-то будем? — спросил он спокойно.
— Вольного каталу. Это иногда — сущий золотой прииск... А уж в нашем случае — точно.
— Подожди, не понял я что-то...
Соня, оглянувшись и увидев, что на соседних лавочках примостились непрошеные свидетели — на одной шумная компания, на другой влюбленная парочка, — придвинулась, обняла, положила голову ему на плечо и тихонько сообщила на ухо:
— Вольный катала, Родик, — это профессиональный карточный игрок. А вольным зовется оттого, что не состоит ни в каких системах и структурах. Откуда автоматически вытекает, что он лишен надежной «крыши». Опасен, конечно, как крокодил, отомстить может и крови не побоится, но, поскольку он волк-одиночка, искать обидчиков ему гораздо труднее — в особенности если обидчики, вроде нас с тобой, новички-дилетанты, нигде не засветившиеся...
— Видел я какое-то кино про такого...
— Кино, между прочим, иногда отражает жизнь... Эти индивидумы, запомни на будущее, конспирируются лучше любого шпиона — как раз оттого, что слишком многие радешеньки потрясти его, как грушу. У нашего есть казна. Усек? В хорошем выигрыше он, крапленый, и свои закрома оборудовал на хате у непосвященной бабы, с каковой и собрался двинуть к теплому морю. Коттеджик купить, на землю осесть — в общем, на пенсию собрался. Пальчики уже не те, годочков изрядно, нервишки поистрепались... Братва его вычислила и будет сегодня экспроприировать. Вот и нужно опередить...
— А ты-то откуда...
— Оттуда, — передразнила она чуточку сердито. — В сауне конференцию обслуживали, так сказать... Так сказать, обслуживали, так сказать, конференцию. Только обычные бляди безмятежно водочку лакали в промежутках меж стояньем раком, а я слушала и на ус мотала... Что ты напрягся, милый? По-моему, должен помнить, что в жены берешь не гордость пансиона для благородных девиц, уж какая есть... Или, по-твоему, такие наколки можно в кругу импотентов-джентльменов собирать?
Он проворчал что-то неразборчивое, крепче прижал ее к себе. Соня вдруг приблизила лицо, требовательно сказала:
— Поцелуй. В губы...
Прекрасно понимая, что его подвергают испытанию, он не колебался — прижал еще крепче, поцеловал в губы, на миг ощутив легкую брезгливость, но тут же это схлынуло, они долго целовались, вцепившись друг в друга. Соня отстранилась первой:
— Хорошего помаленьку, некогда... Ты на машине?
— Ага.
— Эх, нам бы как-то загримироваться... Ничего, помолимся Аллаху, авось, проскочит. Не догадается он искать среди честных советских инженеров... А вообще, нужно будет после всего побыстрее сматываться из города. Знаешь, что я придумала? Тебе нужно будет в темпе поменять паспорт на фамилию жены, соврешь ей что-нибудь убедительное, а я потом твою фамилию возьму. Есть знакомая паспортистка, зарядить ее зелеными — за пару дней оформит... Такой финт здорово помогает.
— А тебя-то не вычислят? Эти... в сауне?
— Вот уж чтобы да, так нет, — убежденно сказала Соня. — Девок там было чуть ли не десяток, из самых разных заведений, с бору по сосенке, и вызывали всех уже будучи поддатыми. Нет, не докопаются — бригада не из самых авторитетных и деловых, так, сержантский состав...
Он вновь поднес к глазам бинокль, заметив шевеление на кухне. В широкий просвет меж легонькими закусками в цветочек рассмотрел белокурую женщину в халате — лет тридцати пяти, лицо усталое и обыкновенное, волосы стянуты пучком на затылке. Она поставила чайник — спокойно, без малейшей суеты, отошла к холодильнику, исчезла из поля зрения.
— Что там? — спросила Соня.
— Ходит все, ходит, по дому хлопочет...
— Его не видно?
— Раз мелькнул в комнате и опять пропал.
— Вот тварь такая, — нетерпеливо сказала Соня. — Второй час торчим. Если так и не выйдет через полчаса, придется вваливаться, опасаюсь я насчет конкурентов...
— Выйдет, — сказал Родион. — В телеграмме четко стояло — переговоры на четырнадцать тридцать местного, время поджимает, а до почты идти отсюда минут десять...
— Четко... — тихо огрызнулась Соня. — И телеграмма как настоящая, Людка мне ее делала, поверила, дуреха, насчет розыгрыша... А вот если клиент не поверит? Есть у него кто-то в Ялте, но все равно, волчара битый, повидал такое, что нам и не снилось.
Они разместились на четвертом этаже недостроенной кирпичной девятиэтажки, возвышавшейся напротив серой «хрущевки», держась в глубине комнаты. Соня сидела на штабеле вкусно пахнущих свежими опилками досок, покачивала ногой и нервничала, хоть и старалась этого не показывать. Родион чувствовал себя гораздо спокойнее — после всех своих подвигов как-то уже освоился с ролью лихого гангстера...
— Парик хотя бы надень, что ли... — посоветовал он, не оборачиваясь, прикипев к биноклю, словно служака-пограничник со старого плаката. — Меньше будет потом возни...
Соня проворчала что-то невнятное, но тут же послушно принялась натягивать черный парик, извлеченный из объемистой сумки.
— Ага! — азартно выдохнул Родион.
Из подъезда вышел ничем не примечательный мужичок лет пятидесяти пяти — седой, морщинистый, в дешевых джинсах и отечественной клетчатой рубашке под серой ветровкой. Он как две капли воды походил на типичнейшего работягу с «Шантармаша», даже кепочка была, как у Нефедыча. Родион видел его словно бы на расстоянии вытянутой руки — и отметил цепкий, мгновенный взгляд, которым мужичок прошил окружающее пространство: двор, асфальтовые выщербленные дорожки, гаражи... Пожалуй, по этакому взгляду можно и понять, что не со слесарем дело имеешь... Или все дело в том, что Родион знал заранее?
Он отступил на шаг, опустил бинокль, прячась в тень — показалось, что встретились глазами. Когда решился выглянуть, прекрасно различаемая невооруженным взглядом добыча двигалась в сторону почты.
Соня выглянула у него из-за спины, вгляделась, подтолкнула кулачком в поясницу:
— Вперед!
Подхватив сумку, Родион первым стал спускаться по лестнице — перила еще не положены, один железный каркас торчит, ступеньки покрыты толстым слоем опилок...
Наискось пересекли стройплощадку, на которой не было ни единого человека, даже сторожа — то ли забастовка, то ли нет денег на доводку, — вошли во двор. Тихонько поднялись на третий этаж. Взвизгнула «молния» сумки. Родион натянул мышасто-серый плащ с милицейскими капитанскими погонами, нахлобучил фуражку нового образца, с орлом и кокардой, напоминавшей об эмблеме незабвенного КГБ. Застегнул все пуговицы. Фуражка оказалась маловата, пришлось натянуть ее потуже, так, что резала уши. Пожалев, что нет зеркала, он тихонько спросил:
— Ну, как?
Соня, мельком оглядев его, подняла большой палец. Сняла кожанку, кинула ее в сумку, надела поверх юбки и блузки розовый халатик. Женская натура взяла свое — девушка невольно окинула себя критическим взором, держа маленькое зеркальце в вытянутой руке. Чуть растрепала черные локоны парика.
Родион нахлобучил темные очки, они переглянулись и взошли этажом выше. Там он решительно позвонил.
Секунд через десять послышались шаги, дверь открылась, и хозяйка настороженно глянула на них поверх внушительной цепочки:
— В чем дело?
— Да вот, гражданка снизу на вас жалуется... — сказал Родион уверенно-властным тоном. — Позвонила, пришлось реагировать...
Соня, выдвигаясь вперед, запахивая халатик, затараторила:
— Ну что за свинство такое? С потолка в кухне прямо капает, лужа целая натекла, на какие шиши ремонтировать прикажете? Я с ребенком сижу, у меня капиталов нет...
— У нас вроде не течет нигде... — неуверенно промолвила хозяйка.
Цепочку она не снимала — вполне возможно, сожитель ее кратенько проинструктировал насчет возможных опасностей, пусть и не раскрывая свое инкогнито, притворившись малость рехнувшимся на почве возможного налета. Или она сама, без инструктажей, боялась налетчиков — район был довольно криминальный.
— У вас, может, и не течет! — сварливо взвилась Соня. — А у меня на пол хлыщет! Сходи посмотри, если не веришь! Потоп целый!
Момент был щекотливый. В конце концов, они представления не имели, знает ли в лицо хозяйка соседей снизу...
— Может, те трубы, что в стене? — задумчиво предположила хозяйка, и Родион понял по выражению ее лица, что уловка, похоже, срабатывает. — На площадку недавно так и протекло, из стены прямо...
— Мне там без разницы, из стены или из люстры! — взвизгнула Соня самым что ни на есть плебейским тоном. — Вчера капало, а сегодня настоящий ливень начинается... От кого еще протекать-то?
— Ну, давайте посмотрим, гражданочка... — вздохнул Родион с таким видом, словно ему самому эта тягостная обязанность стоит поперек горла. — Может, и протекает где…
Хозяйка после недолгого колебания лязгнула цепочкой, приоткрыла дверь пошире, полуотвернулась...
И отлетела к стене от сильного толчка. Родион вмиг оказался рядом, уперев дуло пистолета пониже челюсти, прошипел в лицо:
— Молчать, застрелю!
Соня уже захлопнула за ними дверь. Хозяйка беззвучно шевелила губами, как выброшенная на берег рыба. Со странной смесью жалости и презрения Родион, не отнимая пистолета, выкрутил ей руку, развернул лицом к стене. Подскочившая Соня перехватила ее вторую руку, быстренько оплела запястья широкой синей изолентой, прижав конец к коже, орудуя рулончиком. Такая изолента, если намотать с десяток слоев, держит получше наручников...
Тут только из груди хозяйки вырвалось что-то среднее меж всхлипом и стоном.
— Молчать, с-сука! — рявкнул Родион со злостью, удивившей его самого. — Марш!
Он боролся за свое будущее и потому заставил себя очерстветь сердцем...
Ухватив женщину за волосы, втащил в комнату, толкнул на старенький диван, прижал, чтобы Соня без помех опутала ей лодыжки той же изолентой. Вместо кляпа засунули кусок ваты из Сониной сумки — и снова в ход пошла изолента, рулончик так и остался болтаться у щеки хозяйки. Ничего, дышит носом, не помрет...
Оглянувшись на Соню, Родион повелительно мотнул оловой. Кивнув, девушка подошла к окну, осталась стоять, выглядывая из-за шторы. Теперь только у Родиона нашлось время, чтобы без спешки окинуть взглядом однокомнатную, бедно обставленную квартирку — громоздкий шкаф в возрасте, телевизор, тоже преклонных годов, убогие безделушки...
Женщина слабо забарахталась на диване, слезы поползли по щекам на тугой пояс изоленты.
— Лежи, стерва... — буркнул Родион, уже без особой злости, повернулся к ней спиной, чтобы не дать себя рассмотреть.
Интересно, где тут может таиться казна? Все практически на виду, кроме...
Направился к шкафу, услышав за спиной глухое мычание, обернулся, присмотрелся с интересом — а пожалуй, что угадал, то-то задергалась, зараза...Интересно, что он ей наврал? Моряк на пенсии? Офицер в отставке? Совершенно бесцветное создание из породы совдеповских кляч — для такой седенький мужичок и в самом деле становится последним шансом, а если еще зашел разговор про домик у теплого моря...Чувство собственного превосходства было столь щемящим, что лицо расплылось в блаженной улыбке.
Распахнул скрипучую дверцу, приметился снять вешалку с платьем...
Соня свистнула сквозь зубы. Родион одним прыжком оказался рядом с ней, встал за спиной. Она шарахнулась, налетев на него, повернула испуганно-азартное личико:
— Появился... У подъезда торчит, озирается...
Наступила полнейшая неопределенность — кинется он в квартиру или даст деру? Есть ли у него что-то огнестрельное? Что, если казна все же не на квартире?
— Давай... — шепотом распорядился Родион.
Соня, на миг незнакомо осунувшись лицом, достала крохотный газовый баллончик, не больше тюбика с губной помадой, зажала в кулаке, спрятав руку в карман халатика, направилась к двери. Убедившись, что женщина на диване не способна ни освободиться, ни подать голос, Родион бесшумно притворил за Соней дверь, оставив крохотную щелочку, решительно дослал патрон в ствол и прижался к стене, держа пистолет дулом вверх.
Время тянулось мучительно медленно, секунды расплывались, словно капли чернил на тонкой бумаге. Сердце колотилось так, что он впервые в жизни испугался инфаркта. Но вот страха не было, ничуть...
В голове с невероятной скоростью проносились самые случайные и дурацкие мысли: что он был дураком, до сих пор так и не сыграв в казино, что у машины снова барахлит трамблер, что Лика просила купить парочку банок кальмаров...
Наступил критический момент номер два: Соня подвергалась сейчас нешуточному риску, если катала что-то заподозрит, а она лопухнется...
Шаги на лестнице?! Это Сонины каблучки застучали, но слышны и другие звуки...
Короткий, отчаянный вскрик:
— Родик!
Он вылетел на лестницу с пистолетом наготове, побежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Внизу слышалась возня, ноздри защекотал неприятный запах — вопреки рекламе, импортный газ, сделав свое дело, не рассеивался мгновенно...
Соня, в распахнутом халатике, прижалась к стене, выставив перед собой крошку-баллончик в инстинктивном жесте обороны, а тремя ступеньками ниже, прижав ладони к глазам, скрючившись, шипя от боли, стоял седой. Под ногами у него валялся ножик с узким длинным лезвием, самодельный на вид, но выглядевший грозно, способный войти в живот на ладонь, как игла в масло...
Глаза пощипывало, но можно перетерпеть... С налету Родион, имевший неплохой опыт скоротечных драк, въехал седому левой под вздох. Распорядился:
— Нож подбери!
Сунув пистолет в карман плаща, подхватил безвольно обвисшего мужичка, поволок его наверх, слепо налетая на перила. Сзади стучали Сонины каблучки. Где-то наверху открылась дверь, послышался спокойный разговор мужчины и женщины, кажется, они спускались, но Родион уже головой вперед забросил жертву в крохотную прихожую, посторонился, пропуская Соню — глаза у нее слезились, захлопнул дверь и с изумившей его самого аккуратностью наложил цепочку.
Не теряя времени, поволок седого — недомерок, сука, а тяжеленный! — в единственную комнату, бросил на пол, вырвал у Сони нож и одним взмахом рассек изоленту у самого виска женщины (она, отшатнувшись, зажмурилась в ужасе), присел с рулончиком над пленником — а как вы думали, господа мои, у Робин Гуда есть только пленники, потому что слова «жертва» или «ограбленный» звучат очень уж пошло, не гармонируя с бравыми молодцами из Шервудского леса...
Выпрямился, надежно спутав запястья и лодыжки, но оставив свободным рот. Соня, оттащив его в сторону, горячечно зашептала:
— Все прошло, как по нотам, постоял и побежал наверх, а я спускалась, как будто ни в чем не бывало...
И словно бы захлебнулась, губы у нее прыгали. Родион влепил ей легонькую затрещину — универсальное средство от истерики. Подействовало. Она умолкла, овладела собой, потирая подпухшие глаза.
— Иди в кухню, — остановил ее Родион. — Водой прополощи...
Присел над пленником, потыкал его дулом пистолета в скулу, прикрикнул:
— Кончай дремать!
Тот отчаянно пытался проморгаться, но получалось плохо, слезы текли потоком, лицо дергалось в непроизвольных гримасах. В голову Родиону ударил на миг бодрящий хмель превосходства. Седой не дергался, не бился, лежал спокойно — дважды попробовав крепость пут, отказался от борьбы...
— Короче, ты! — рявкнул Родион. — Где хабар?
— Козел...
Родион, тщательно рассчитав усилие, ударил его по уху ребром ладони. Удовлетворенно оскалился, увидев, как дернулось тело седого от мгновенно прошившей боли, сказал с расстановкой:
— Не хочется мне шарить по вашим вонючим закоулкам. Если скажешь, ничего не сделаю. Будешь молчать — сам найду, а тебе завяжу рот и кишки выпущу, подыхать будет грустно... Черт-те сколько проваляешься с выпущенным ливером, пока сдохнешь...
Удивился, как легко и непринужденно текут слова — полноте, не было ли в роду разбойничков?
— В шкафу, слева... — прокряхтел пленник. — Забирай, скот, только давай по-честному, без зверства...
— Не сомневайся, — сказал Родион. — Слово у меня железное. А ты себе еще заработаешь, пальчики я тебе оставляю и глазки тоже... — упиваясь собственными репликами, звуками властного и уверенного голоса, добавил врастяжку: — И не дергайся потом, а то придется вернуться и пасть запечатать...
И замолчал, чтобы не сболтнуть чего-то, позволившего бы пленнику понять, что он имеет дело с дилетантами. Вошла Соня с влажным лицом, повеселевшая.
Пошарив под платьями, Родион вытащил за длинный ремешок довольно объемистую сумку, расстегнул «молнию» с таким ощущением, словно вспарывал человеку горло. Запустил обе руки, поворошил кучу: легкие пакеты, где сквозь мутный целлофан просвечивают деньги, рубли в банковской упаковке, рубли в виде перехваченных резинками толстых стопок, серо-зеленые длинные бумажки заокеанского происхождения, тяжелый полотняный мешочек, набитый чем-то плоским — монеты? — еще один мешочек, на ощупь словно бы наполненный вермишелью, вот только вермишель эта тяжеловата для обычной лапши... Пожалуй, это КАЗНА. Именно так приличные клады и должны выглядеть...
Работая руками, словно снегоуборочная машина, он выгреб на пол кучу перепутанных чулок, какое-то белье, встал, выдернул ящики, вывернул все на пол. Больше ничего ценного не отыскал, лежала, правда, под простынями тоненькая пачка пятитысячных — но Робин Гуд такой мелочью должен брезговать...
Повернулся к Соне, продемонстрировал сумку на вытянутой руке, громко сказал военной хитрости ради:
— Алка, иди скажи Верблюду, чтобы подгонял тачку, да пусть встанет подальше...
Она, улыбаясь во весь рот, приняла у него сумку и вышла. Родион повернулся к лежащим. Женщина плакала неудержимо, слезы лились в три ручья, она ничего не видела и не слышала вокруг. Седой, наоборот, сумел-таки проморгаться, смотрел, словно целился, кривясь лицом в бессильной злобе.
— С-сука, — сказал он с чувством. — Чтоб у тебя мои башли поперек глотки встали...
Родион едва не пнул его под ребра, но вовремя спохватился: обремененный добычей джентльмен удачи может себе позволить некоторое благородство...
— Переживешь, — сказал он беззлобно. — Чай, не киркой в шахте зарабатывал.
Снял в прихожей плащ, фуражку, упаковал их в Сонину сумку и вышел, захлопнул дверь, ничуть не беспокоясь о судьбе связанных пленников: не пацан, волчара битый, рано или поздно ухитрится и освободит руки...
Соня с сумкой через плечо стояла у подъезда — очаровательная девочка, собравшаяся на занятия в консерваторию, в ореоле юной свежести и невинной простоты... Они пошли со двора — ничем не примечательная парочка, каких в Шантарске предостаточно, разница в возрасте не столь уж шокирующая, встречаются пары и поуморительнее.
— Почему-то на душе вдруг стало абсолютно спокойно, — сказала Соня, подняв брови. — Обидно даже. Ты ничего такого не чувствуешь?
— Нет, — сказал он. — Обидно даже...
И оба прыснули.
— Куда теперь? — спросил он.
— На вокзал. Положим сумку в камеру хранения, вдруг пригодится еще...
— А потом — ко мне? — спросил он с деланной небрежностью, хотя внутри все так и кипело. Соня лукаво покосилась на него:
— Вообще-то, можно и ко мне, предки скоро сматываются. А я, коварное создание, хочу тебя использовать — чтобы уверились, будто я до сих пор гранит грызу... За преподавателя сойти сможешь?
— Это мы запросто, — засмеялся он. — Бывший интеллигент как-никак, могу и доцента сыграть...
Остановился, повернул ее к себе, запустив руки под куртку, обхватил тонкую талию, притянул. Поцеловал так, что она задохнулась. Жизнь была прекрасна.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Крещение
Лихой шантарский гангстер, только что провернувший на пару с верной подругой Бонни серьезное по любым меркам дело, сидел в тесной кухоньке и откровенно маялся.
Угнетала и меблировка квартиры — десять лет назад вполне приличная, а ныне производившая впечатление откровенной убогости, — и Сонины родители. Насколько Родион помнил из ее рассказов, папаша был старше него всего на восемь годочков, а маменька и того меньше, на шесть, но оба казались гораздо старше своих лет и выглядели какими-то тусклыми, словно легонькие алюминиевые пфенниги бывшей ГДР. Люди, у которых не было впереди ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего будущее, — замурованные в янтаре времени две сереньких мышки, безвозвратно ушибленные реформами интеллигенты, не способные вырваться из нынешнего подвешенного состояния, да и не прилагавшие к тому ни малейших усилий.
Приняли его, надо признаться, невероятно радушно — поставили чай и накормили дешевым китайским печеньем, честно поведав, что зарплату — ну вы же прекрасно понимаете, Родион Петрович? — вновь маринует в какой-то «черной дыре» который месяц, хорошо еще, дочка сумела устроиться где-то продавщицей и старается, бедненькая, совмещая учебу с работой, осунулась вся. Слава Богу, хозяин достался приличный, а то и, знаете ли, наслушались всяких ужасов про разгульные нравы и скверные привычки «новых русских»...
Бедненькая дочка, вовсе не казавшаяся осунувшейся, сидела здесь же, стоически ухитряясь не морщиться и не прыскать в кулак после особенно глупых (для того, кто знал истинное положение дел) реплик родителей. Переодевшись в скромное, синее с белой каймой платьице, подол которого не доставал до колен всего-то на ширину мужской ладони. Соня выглядела сущей весталкой, благонравнейшей и непорочнейшей. Родиону приходилось делать некоторое усилие, чтобы идентефицировать это потупившее глазки создание с разнузданной юной женщиной, в мгновение ока пробуждавшей в нем зверя и супермена.
Он старался разевать рот как можно реже и отделываться фразами покороче. Хорошо еще, Сонины родители принимали его потаенное отвращение к ним за скромность истинного интеллигента, впервые оказавшегося с визитом в незнакомом доме, и оттого не особенно и мучили расспросами. Все скользкие местечки и подводные камни ему удалось миновать благополучно — как-никак он не особенно и притворялся, скорее, стал на время прежним. Их затурканным собратом, которому не понаслышке знакомы и задержанная зарплата, и липкий страх перед непонятным будущим. Изобразить преподавателя литературы оказалось нисколечко не трудно , благо старые учебники литературы канули в Лету, а новые если и были, то серым мышкам в руки не попали...
Довольно быстро он сделал беспроигрышный ход — умело направил беседу в нужное русло убогого интеллигентского трепа, якобы «интеллектуального общения». После чего самому и не пришлось утруждать голосовые связки — папаша с мамашей, не сознавая того, исполняли дуэт, бросая за гостя нужные реплики. То же словоблудие, что и лет семь назад: не рассуждения и выводы, а готовые словесные блоки, поток штампов, мистической веры в «реформы» и патологической ненависти ко всем, кто имел несчастье оказаться по другую сторону баррикад. Разве что поменялись имена кумиров, канувших в безвестность. Нуйкиных, Коротичей и прочих Войновичей сменили Явлинский, Хакамада и, в качестве местного колорита, Мустафьев с его эпохальным романом «Клятые и битые», где на протяжении полутысячи страниц весьма косноязычно излагалась история бравого солдатика, рядового Ванятки, вместо боевых подвигов увлеченно воровавшего со склада казенную тушенку, а в свободное время отстреливавшего из-за угла особистов и регулярно обличавшего Сталина в неумении планировать стратегические операции. В финале романа возмущенный произволом комиссаров Ванятка совсем было собрался побрататься с культурным, пахнущим одеколоном и часто чистившим зубы фельдфебелем Гансом, дабы совместно бороться против кремлевского тоталитаризма, но реакция в лице недостреленного Ваняткой по недосмотру особиста Кацмана подкралась по иссеченному осколками березнячку и срезала из именного, от Берии, нагана обоих пацифистов...
Оторопело слушая всю эту чушь: — О-о, Явлинский! Джеффри Сакс, непонятый и неоцененный лапотной Русью! — Родион не сразу и вспомнил, что пару лет назад был в точности таким же, а вспомнив, испугался даже что проснется и обнаружит себя где-нибудь на заседании «Демократического союза» Шантарска...
Не проснулся, слава Богу. Вокруг была явь. Серая парочка показалась настолько жалкой, что превосходства над ней и не чувствовалось вовсе. Не хотелось унижать себя настоящими эмоциями, направленными против них. И он сидел чурбаном, в нужных местах взмыкивая, кивая, поддакивая.
Маялся несказанно. Судя по Сониному личику, ее обуревали те же чувства. Оба вертелись, как на иголках. Но разгадка таилась не в томлении тел, а в том, что они так и не потрогали руками добычу, не развернули пакеты, не сосчитали денежки, не окинули сытым взором доставшийся так легко клад... На стенку лезть хотелось.
Угнетала и меблировка квартиры — десять лет назад вполне приличная, а ныне производившая впечатление откровенной убогости, — и Сонины родители. Насколько Родион помнил из ее рассказов, папаша был старше него всего на восемь годочков, а маменька и того меньше, на шесть, но оба казались гораздо старше своих лет и выглядели какими-то тусклыми, словно легонькие алюминиевые пфенниги бывшей ГДР. Люди, у которых не было впереди ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего будущее, — замурованные в янтаре времени две сереньких мышки, безвозвратно ушибленные реформами интеллигенты, не способные вырваться из нынешнего подвешенного состояния, да и не прилагавшие к тому ни малейших усилий.
Приняли его, надо признаться, невероятно радушно — поставили чай и накормили дешевым китайским печеньем, честно поведав, что зарплату — ну вы же прекрасно понимаете, Родион Петрович? — вновь маринует в какой-то «черной дыре» который месяц, хорошо еще, дочка сумела устроиться где-то продавщицей и старается, бедненькая, совмещая учебу с работой, осунулась вся. Слава Богу, хозяин достался приличный, а то и, знаете ли, наслушались всяких ужасов про разгульные нравы и скверные привычки «новых русских»...
Бедненькая дочка, вовсе не казавшаяся осунувшейся, сидела здесь же, стоически ухитряясь не морщиться и не прыскать в кулак после особенно глупых (для того, кто знал истинное положение дел) реплик родителей. Переодевшись в скромное, синее с белой каймой платьице, подол которого не доставал до колен всего-то на ширину мужской ладони. Соня выглядела сущей весталкой, благонравнейшей и непорочнейшей. Родиону приходилось делать некоторое усилие, чтобы идентефицировать это потупившее глазки создание с разнузданной юной женщиной, в мгновение ока пробуждавшей в нем зверя и супермена.
Он старался разевать рот как можно реже и отделываться фразами покороче. Хорошо еще, Сонины родители принимали его потаенное отвращение к ним за скромность истинного интеллигента, впервые оказавшегося с визитом в незнакомом доме, и оттого не особенно и мучили расспросами. Все скользкие местечки и подводные камни ему удалось миновать благополучно — как-никак он не особенно и притворялся, скорее, стал на время прежним. Их затурканным собратом, которому не понаслышке знакомы и задержанная зарплата, и липкий страх перед непонятным будущим. Изобразить преподавателя литературы оказалось нисколечко не трудно , благо старые учебники литературы канули в Лету, а новые если и были, то серым мышкам в руки не попали...
Довольно быстро он сделал беспроигрышный ход — умело направил беседу в нужное русло убогого интеллигентского трепа, якобы «интеллектуального общения». После чего самому и не пришлось утруждать голосовые связки — папаша с мамашей, не сознавая того, исполняли дуэт, бросая за гостя нужные реплики. То же словоблудие, что и лет семь назад: не рассуждения и выводы, а готовые словесные блоки, поток штампов, мистической веры в «реформы» и патологической ненависти ко всем, кто имел несчастье оказаться по другую сторону баррикад. Разве что поменялись имена кумиров, канувших в безвестность. Нуйкиных, Коротичей и прочих Войновичей сменили Явлинский, Хакамада и, в качестве местного колорита, Мустафьев с его эпохальным романом «Клятые и битые», где на протяжении полутысячи страниц весьма косноязычно излагалась история бравого солдатика, рядового Ванятки, вместо боевых подвигов увлеченно воровавшего со склада казенную тушенку, а в свободное время отстреливавшего из-за угла особистов и регулярно обличавшего Сталина в неумении планировать стратегические операции. В финале романа возмущенный произволом комиссаров Ванятка совсем было собрался побрататься с культурным, пахнущим одеколоном и часто чистившим зубы фельдфебелем Гансом, дабы совместно бороться против кремлевского тоталитаризма, но реакция в лице недостреленного Ваняткой по недосмотру особиста Кацмана подкралась по иссеченному осколками березнячку и срезала из именного, от Берии, нагана обоих пацифистов...
Оторопело слушая всю эту чушь: — О-о, Явлинский! Джеффри Сакс, непонятый и неоцененный лапотной Русью! — Родион не сразу и вспомнил, что пару лет назад был в точности таким же, а вспомнив, испугался даже что проснется и обнаружит себя где-нибудь на заседании «Демократического союза» Шантарска...
Не проснулся, слава Богу. Вокруг была явь. Серая парочка показалась настолько жалкой, что превосходства над ней и не чувствовалось вовсе. Не хотелось унижать себя настоящими эмоциями, направленными против них. И он сидел чурбаном, в нужных местах взмыкивая, кивая, поддакивая.
Маялся несказанно. Судя по Сониному личику, ее обуревали те же чувства. Оба вертелись, как на иголках. Но разгадка таилась не в томлении тел, а в том, что они так и не потрогали руками добычу, не развернули пакеты, не сосчитали денежки, не окинули сытым взором доставшийся так легко клад... На стенку лезть хотелось.