Страница:
Четвертое - это все-таки национализм, так как предполагает любовь не к Родине, не к локальности своей цивилизации - что уместнее квалифицировать как патриотизм, а любовь именно к "своей нации", к субъективной основе своей цивилизации. Эта любовь национальна и не может быть иной, ибо есть любовь именно к нации, и в ней нет ничего предосудительного, как и в любви к самому себе. Другое дело, что в России всякая форма любви к собственной нации интерпретируется как нечто обязательно сопряженное с ненавистью к другой. Но здесь нет такой жесткой зависимости. Она носит явно надуманный и тенденциозный характер, нацеленный на то, чтобы прервать основные связи, связующие людей в нацию, превращающие отношение к ней в сферу особых отношений, в основу развитых форм национальной идентичности. Ведь они развиты ровно настолько, насколько есть отношение любви к собственной нации.
В этой связи отчуждение людей от отношений любви к собственной нации превращается в их отчуждение от основ собственной национальной идентичности, чреватое кризисом идентичности и историческим коллапсом нации. Так что надо прекратить практику запугивания русских русским национализмом вообще, и прежде всего в том его значении, за которым стоит любовь русских к своей собственной нации, которую никто не вправе ограничивать или, тем более, отменять. А потому впредь и далее недопустимо превращать национализм в универсальный жупел, отчуждающий русских от их естественного права сосредоточения на проблемах собственной нации, на осознании и реализации своих интересов в истории в качестве национальных.
Это становится уже просто нетерпимым, когда чуть ли не само проговаривание слова "русский", не говоря уже о внятных представлениях о русских как нации и русских национальных интересах, тотчас же квалифицируется как национализм с навешиванием сопутствующих ему крайних ярлыков и характеристик. И дело не только в том, что национализм, как было показано выше, значительно более сложное и противоречивое явление, чем обычно представляется, но и в том, что в специфических условиях современной России он превратился в универсальное и очень удобное идейное оружие для борьбы с любыми проявлениями русского национального сознания в истории. Именно русского, так как наметилась тенденция к двойным стандартам в понимании и решении национального вопроса в России - один для русских, другой для всех остальных.
С одной стороны, тщательно оберегаемые и культивируемые ценности собственной национальной идентичности и обусловленные ими национальные интересы всевозможных национальных центров и диаспор России. А с другой навязывание именно русской нации, несмотря на то, что она россияобразующая нация, вненациональных ценностей в качестве главных ценностей национальной идентичности, а в итоге такой режим бытия в истории, от которого неотделимы процессы денационализации и депопуляции, тотального отчуждения русских от национальных основ своего бытия в истории.
Таким образом, любить русским свою нацию, себя как русских не только не грешно и не запрещено никакой конституцией, но исторически продуктивно и необходимо, а вот не любить - не только странно, но и опасно для исторических судеб собственной нации и России. В этом строго определенном смысле быть националистом - значит быть патриотом собственной нации, но любить ее не за ее этничность, а за ее национальность, за ее историческое, культурное и духовное своеобразие. Такой культурный национализм принципиально надэтничен, так как любовь, к примеру, к русской истории, культуре и духовности может объединить многие этносы и представителей любых этносов - всех тех, кто идентифицирует себя с русской историей, культурой и духовностью, для которых они есть единственно адекватная, а потому и возможная форма бытия их души. И в этих процессах нет и не может быть никаких этнических ограничений.
Тем самым культурный национализм, национализм духа преодолевает ограниченность этнического национализма, национализма крови. Он принципиально открыт для объединения людей любой крови, любой этничности, любого происхождения, от любых родителей, ибо питается соками не этнической, а исторической, культурной и духовной идентичности, любовью к архетипическим основам именно данной национальной идентичности. Но он остается все-таки национализмом, не исключающим уважения к другим нациям, любви других к своей нации, но исключающим любые формы космополитизма и связанного с ним национального промискуитета, так как предполагает сосредоточенность на проблемах бытия и развития прежде всего своей нации.
Именно в этой связи национализм и "есть Любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его многообразии. Национализм есть вера в инстинктивную и духовную силу своего народа, вера в его духовное призвание. Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвел в божьем саду. Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божьим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих из веры, из этой воли и из этого созерцания"60. Так понятый национализм никому не угрожает, а есть лишь форма бытия национального в нации и национального отношения к ней как к нации, любовь и забота о сохранении и развитии ее исторического, культурного и духовного своеобразия, отношение к нему как к базовым структурам идентичности в истории, как к последним основаниям своего бытия в истории. Не видеть этой стороны в национализме, того, что кроме любви к Родине есть и должна быть еще и любовь к людям этой Родины, к нации, персонофицирующей образ этой Родины, значит радикально обеднять богатство содержания патриотики и патриотического отношения к действительности. А оно неизбежно сопряжено с национальным отношением к нации - с национализмом, с культурным национализмом, национализмом духа.
Итак, надо различать два уровня в национальной идентичности этнический и, собственно, национальный. Этнический уровень идентификации доцивилизационный, он тяготеет и питается соками кровного родства. Национальный - цивилизационный, он питается культурным и духовным родством, культурной и духовной идентичностью. И в это пространство идентичности могут войти разные и многие этносы и связанные с ними нации.
Для России это имеет первостепенное значение, так как многие этносы, не став частью русской нации, несмотря на это, могут стать и становятся россиянами, идентифицируя себя с Россией и русскими, сливаясь с русской историей, превращая не все, но многие базовые исторические, культурные и духовные архетипы русских в свои собственные. Между нациями значительно больше общего, чем между этносами. Не случайно теория и практика фашизма подпитывались именно этническим национализмом, национализмом крови и избранности происхождения от избранных предков, избранного этноса или избранной расы.
В этой связи совсем не случайно, что в современной Европе философия этноцентризма и этносуверенитетов строжайше запрещена. Но вот что показательно: она всемерно поощряется на постсоветском пространстве. И это понятно почему - потому что такая философия разрушает геополитическое пространство России, разрушает Россию как Россию. Что это, как не политика двойных стандартов: в Европе принцип единых политических наций, объединяющих людей различной этнической принадлежности принадлежностью к единой европейской цивилизации. Здесь, в России, принцип этнических размежеваний вплоть до образования этнократически организованных государств. Здесь, в России, предпочитают не замечать, что Россия - это больше, чем география, что это локальная цивилизация, способная объединить на принципах своей истории, культуры, духовности не все, но многие нации, идентифицирующие себя с Россией. В России пренебрегают Россией, ее национальным объединительным потенциалом.
И последнее: тенденция этнизировать национальный вопрос в России, свести национальность к этничности чревата радикальными искажениями в самой постановке вопроса о русском вопросе в России - он может быть просто снят как русский. Основанием для этого могут послужить два бесспорных факта. Первый - смешанность этногенеза русской нации, то неоспоримое обстоятельство, что этническая основа русских как нации - результат этнических синтезов многих этнических групп, прежде всего славянского, финно-угорского и тюркского происхождения. И второй - большая смешанность и современных этнических процессов у русской нации.
Русские относятся к нациям открытого типа, у которых отсутствуют какие-то выраженные ограничения и запреты в культуре и духовности на межнациональные браки. И как итог - их высокий процент в структуре брачных отношений, составляющих биологическую основу этничности. Это дало основание для некоторых даже отрицать реальность русской как единой нации. Оказывается, существуют лишь люди, именующие себя русскими. На самом деле они русские разного происхождения, смешанного - "русские татары", "русские немцы", "русские евреи".... Россия атомизирована и разделена на свои "протоцивилизации, больше увязанные со своими межнациональными средами, чем с такими же русскими в других местах страны. И русской культуры как таковой тоже не существует, так как ее творцами были люди смешанного происхождения"61. Вот чем неизбежно заканчивается этнизация национального вопроса, в данном случае русского.
Было бы легкомысленно вообще отмахиваться от тех проблем, которые входят в нацию в связи с увеличением количества межнациональных браков. Первая проблема, которую они создают, по крайней мере, в первом поколении это обострение проблемы национальной идентичности, достаточно остро вставшая в условиях кризиса русско-российской идентичности 90-х годов ХХ века в России. Свою лепту в ее возникновение, думается, внесло и большое количество межнациональных браков с русской составляющей в СССР. Оно стало одним из инициирующих факторов массового безразличия русских к судьбам собственной нации в собственной истории, которое в таких масштабах возможно только в условиях, когда речь идет о судьбах не собственной нации и не собственной истории.
Для некоторых, похоже, так оно и было, особенно для определенной части элитных слоев российского общества, поведение которых по глубине и масштабам агрессивности по отношению к национальной, русско-российской составляющей российской истории, напоминало поведение оккупанта в захваченной стране. Одним словом, проблема есть, особенно если к ней присовокупить еще и совершенно непропорциональное влияние на судьбы страны той части инонациональной составляющей России, влияние которой настолько же непропорционально, насколько и неидентично национальным особенностям устоев России. И дело не только и не столько в том, что оно инонациональное, а в том, что оно именно не идентично России.
Таким образом, проблема есть, другое дело, как ее интерпретировать. Думается, при всей ее реальности и остроте она еще не дает оснований для сомнений в реальности русской нации как нации, России как русско-российской цивилизации, русской культуры как русской. Во-первых, этногенез всех народов был смешанным. Так называемых "чистых" наций нет. Они потому и нации, а не замкнутая этническая группа, что их этническое основание результат этнических синтезов. В этом смысле все нации смешанного происхождения.
Во-вторых, национальный вопрос не стоит этнизировать и проблему национальной идентичности сводить к проблеме чистоты этнических кровей. Есть принципиальные различия между этнической и национальной идентичностью. Если первая питается "чистотой крови", то вторая "чистотой духа", если первая апеллирует к генетике, то вторая - к культуре и духовности. Разумеется, между этнической и, собственно, национальной идентичностью есть связь и взаимозависимость, но не настолько, чтобы этничность во всех случаях определяла национальность. У нее есть собственные основания для идентичности, перекрывающие этнические и действующие поверх их влияния на основы национального бытия, которые становятся тем больше национальными, чем больше определяются историей, культурой и духовностью.
Тем самым, в-третьих, чистота нации заключается не в этнической чистоте, а в чистоте идентичности и, следовательно, в глубине идентичности. Нация - это состояние души, и чем больше индивид идентифицирует себя с этим состоянием, чем больше он растворяет себя в русской истории, культуре, духовности, тем больше он становится объективно русским независимо от своего этнического происхождения.
Таким образом, не стоит этнизировать все пространство национального, подменяя национальное бытие бытием этнического, что чревато огрублением национальной реальности, искажением сути происходящих в ней процессов, в данном случае тех, которые связаны с бытием русской нации. Каким бы сложным оно ни было в этническом отношении, оно сохраняет себя в качестве бытия русской нации и до тех пор, пока воспроизводит в своих основах архетипические основы русского бытия в истории, культуре и духовности. Они есть последние, а потому и исходные основания всякого национального бытия в истории.
Миф третий. Он касается интерпретации природы и самих истоков национальных противоречий. Сложился устойчивый стереотип их понимания как только инобытия социально-экономических, как противоречий, не имеющих своей собственной основы в истории, а целиком и полностью выражающих лишь природу социально-экономических и политических противоречий. Этот момент, конечно же, присутствует в национальных противоречиях, но представлять дело так, что национальные противоречия лишь национальная форма, в которую переводятся социально-экономические и политические противоречия и, следовательно, достаточно разрешить их как социально-экономические и политические, как тотчас же вслед за ними и на их основе будут разрешены и национальные, значит не считаться с реальностью. А она такова, что обнаруживает у национальных противоречий собственную основу в истории, целиком и полностью не перекрываемой иными противоречиями в истории. О чем речь? Речь идет о цивилизационной исторической реальности, которая радикальным образом отличается от социально-экономической как формационной.
Если в основе формационной исторической реальности лежат отношения собственности и власти, то цивилизационная базирует свое бытие на системе архетипов социальности, культуры, духовности, на специфическом способе их проживания в истории и самой истории. Это духовные основы истории в душе каждого человека, самая глубокая основа идентификации человека, за которой уже ничего нет, но которая определяет все в человеке и через него многое в истории, сам тип истории и исторического развития. Это своеобразный генетический код истории, лежащий в основе цивилизационной исторической реальности и определяющий то, чем одна локальная цивилизация отличается от другой. А они отличаются не отношениями собственности и власти, а более глубокими основаниями истории - генетическим кодом истории.
Носителем этого кода истории являются не классы. Они субъекты собственности и власти, субъекты формационной логики истории. Носителем генетического кода истории являются этнокультурные общности людей, в нашем случае нации. И именно они выступают субъектами локальных цивилизаций и цивилизационной логики истории. В этом смысле именно нация является абсолютным собственником истории. Не классы приватизируют историю. Они приходят и уходят из истории вместе с приходом и уходом из истории той или иной формационной стадии, их породившей. История принадлежит нации, которая как этнокультурная общность порождается не какой-то стадией истории, а всей историей, самим типом исторического развития.
Сказанное многое объясняет как в истории вообще, так и в природе национальных отношений и, в частности, в природе и истоках национальных противоречий. Они имеют собственную основу в истории, гнездятся в ее цивилизационных противоречиях - в противоречиях между разными архетипами социальности, культуры, духовности, между разными способами их проживания в истории и самой истории. Это противоречия в основах человеческой души, которые по-разному понимают и по-разному относятся к миру, по-разному проживают свою жизнь в истории и историю в своей жизни. И эти противоречия могут принять достаточно непримиримый характер, настолько, что их нельзя будет снять никакими средствами и результатами социально-экономического и политического реформирования общества. Потому что дело не в собственности и власти, не в уровне и качестве жизни, а в смыслах и ценностях этой жизни, в том, что люди просто иначе живут в истории и иначе хотят творить историю, иметь просто другую историю. И с этим ничего нельзя будет поделать, потому что это реальность, которую можно будет преодолеть только с преодолением самой нации, которая идентифицирует себя с локальностью другой цивилизации.
Миф четвертый. Он есть продолжение непонимания цивилизационных оснований и причин национальных противоречий, того, что в их основе может лежать не недостаток колбасы и тотальный дефицит, не какие-то экономические или политические противоречия, а дефицит культурного, исторического и цивилизационного единства, цивилизационные противоречия. Так вот, надо преодолеть иллюзию, что можно объединить кого угодно и объединиться с кем угодно в одном историческом и национальном пространстве. Для этого оно должно быть пространством единства наций. Нации должны обнаруживать единство, если не в системе архетипов социальности, культуры, духовности, то хотя бы в способе их проживания в истории и самой истории. Они должны обнаруживать цивилизационное единство и, соответственно, быть неотъемлемой частью локальности какой-то цивилизации. Если этого нет, распад обеспечен, и его не остановить никакими заклинаниями о дружбе народов, никакими экономическими подачками.
Сказанное весьма актуально для России. Ведь распад СССР повторил распад Российской империи после Февраля 1917 года. Дважды за одно столетие геополитическое пространство России стало расползаться по одним и тем же границам. И это не случайно. СССР и Российская империя были сложены из одних и тех же, но разных по своей цивилизационной сути блоков. Это было не хаотическое и не случайное единство, но потенциала цивилизационного единства не хватило для сохранения единства России-СССР.
Из этого следует, что Россия не для всех может стать Родиной, подчеркнем, не местом пребывания, а духовной Родиной. Она не всех может объединить. Нет у нее такого безразмерного объединительного потенциала. Не все могут стать Россией - Россия может объединить только тех, кто может быть Россией, кто способен стать элементом русско-российской цивилизации. Реально речь может идти только о восточнославянском единстве и, возможно, Казахстане. Это не только предел геополитической целесообразности, но и реально достижимого цивилизационного единства, такого, которое на каких-то новых поворотах истории не обернется для России новым цивилизационным распадом и предательством.
Россия должна ограничиться, но одновременно с этим и благодаря этому сосредоточиться на себе как на России. Одна из причин, по которой Россия не может объединиться и сосредоточиться на себе как на России, как раз и заключается в том, что она хочет объединить в себе то, что Россией не является и, соответственно, сосредоточиться на том, что выходит за цивилизационные, культурные и духовные границы ее как России. Мы хотим сделать Россию местом жизни чуть ли не всех, но именно поэтому она перестает быть местом жизни для самой русской нации. В основе любых новых объединительных процессов впредь должны лежать не вненациональные или наднациональные принципы и идеалы, а глубоко национальные, те, которые определяются сущностью исторической и национальной России, сущностью локальности ее цивилизации.
Миф пятый. Если не все могут стать Россией, то, следовательно, и Россия и в ней русские и союзные ей нации не могут стать чем угодно, элементом какой угодно культуры, духовности, цивилизации. Это стоит подчеркнуть особо, так как Россию в очередной раз втягивают в цивилизационный переворот, в пространство слома национальной, исторической и цивилизационной идентичности, вталкивают то ли в Европу, то ли в Америку, но уж точно отдаляя от самой себя как России, от своих архетипов социальности, культуры, духовности, от самого русско-российского способа их проживания в истории и самой истории. Так маргинальная, вненациональная Россия свою неидентичность исторической и национальной России хочет навязать всей России. Выйти России из России - это, возможно, легко сделать "группе всегда прогрессивно мыслящих товарищей", которые за главный признак своей "прогрессивности" принимают свою вненациональность и неидентичность исторической и национальной России. Но как это сделать всей России, коренной России?
Ведь выйти России из России, ко всему прочему, означает перестать быть Россией. Если это не преступление, то уж точно очередная утопия, которая совершенно не учитывает опыта интеграционных процессов в истории. А они весьма поучительны, так как их пределом всякий раз оказываются пределы локальной цивилизации. Две локальные цивилизации не могут жить в одном геополитическом пространстве. Одна должна уступить место другой. Они интегрируются только на принципах поглощения одной цивилизацией другой. В этом смысле все цивилизационные интеграционные процессы в истории завершаются либо поглощением одной локальной цивилизацией другой, либо границами одной из них, которые становятся границами геополитического расширения локальной цивилизации, пределами интеграционных процессов на ее цивилизационных основах. В этом отношении весьма выразительным является опыт цивилизационных интеграционных процессов в мировой истории.
История знает несколько вариантов-попыток становления единых, общечеловеческих цивилизаций. Все они базировались на принципах, которым по тем или иным причинам придавалось исключительное значение.
Первый вариант - на базе классовой идентичности и исключительности. Это коммунистический цивилизационный проект становления единого человечества поверх всех и всяких национальных различий, с опорой только на принцип классовой солидарности - так называемый "пролетарский интернационализм". Но пролетариат - классовая, а не этническая категория, а потому лишенная признаков конкретной культуры. Это субъект формационной, а не цивилизационной исторической реальности и логики истории и только уже в силу этого не способный к цивилизационному объединению человечества.
Но, несмотря на это, ставилась и решалась задача по объединению всего человечества только идеей социальной справедливости, только на базе формационных свойств и качеств общества, при полном игнорировании цивилизационного многообразия мира. Но человечество нельзя объединить только экономическими, социальными или политическими идеями и средствами. Необходим еще и цивилизационный объединительный потенциал, необходимо объединить еще и разные культуры, формы социальности и духовности, разные способы проживания себя в истории и истории в себе - разные типы цивилизационного бытия в истории. Но объединить все это не по силам даже Богу.
Второй вариант несравненно хуже первого. Он выразил стремление построить единую цивилизацию на национальной основе, но за счет придания исключительности только одному национальному началу истории, на базе его исключительности. Это фашизм. Он видел единую цивилизацию через призму преодоления всякого национального и цивилизационного многообразия мира, за счет сведения этого многообразия к его национальному и цивилизационному единообразию. Это должна была стать цивилизация на одной этно-расовой основе, одной культуры и духовности - цивилизация германской расы. Что из этого получилось, всем хорошо известно. Но симптоматично то, как предельно универсалистские цивилизационные проекты объединения человечества близко подходят к фашизму. И это не случайно, так как они все связаны с преодолением национального и цивилизационного многообразия мира. А фашизм в одном из самых существенных его проявлений и есть борьба против национального начала истории, и неважно какого, своего или чужого.
Третий вариант цивилизационного объединения человечества определяется попытками придать исключительное значение какой-то одной локальной цивилизации и на ее принципах попытаться цивилизационно организовать и объединить все человечество. В разное время на эту роль претендовали разные цивилизации. В настоящее время на роль такой цивилизации-интегратора претендует западный американо-европейский цивилизационный комплекс, пытающийся своей иерархии ценностей, своим архетипическим основам бытия в истории придать статус универсальности и на этой основе объединить все человечество.
Но если можно объединить христианское цивилизационное многообразие с многообразием мира ислама, а исламское цивилизационное многообразие с индуистским, а индуистское с конфуцианским, а конфуцианское с буддистским; если ко всему этому присовокупить колоссальное национальное многообразие воплощения всего этого - и если можно будет все это объединить на основе американо-европейских ценностей, то тогда цивилизационное многообразие человечества действительно будет единым, но это будет американо-европейским цивилизационным единством и многообразием, единством и многообразием одной цивилизации, ее основ бытия в истории. Насколько оно реально? Не стоит спрашивать у истории, она уже дала ответ: она, как история, никогда не преодолеет своего исторического многообразия, которое - суть, прежде всего, цивилизационное многообразие. Иначе она просто перестанет быть историей.
В этой связи отчуждение людей от отношений любви к собственной нации превращается в их отчуждение от основ собственной национальной идентичности, чреватое кризисом идентичности и историческим коллапсом нации. Так что надо прекратить практику запугивания русских русским национализмом вообще, и прежде всего в том его значении, за которым стоит любовь русских к своей собственной нации, которую никто не вправе ограничивать или, тем более, отменять. А потому впредь и далее недопустимо превращать национализм в универсальный жупел, отчуждающий русских от их естественного права сосредоточения на проблемах собственной нации, на осознании и реализации своих интересов в истории в качестве национальных.
Это становится уже просто нетерпимым, когда чуть ли не само проговаривание слова "русский", не говоря уже о внятных представлениях о русских как нации и русских национальных интересах, тотчас же квалифицируется как национализм с навешиванием сопутствующих ему крайних ярлыков и характеристик. И дело не только в том, что национализм, как было показано выше, значительно более сложное и противоречивое явление, чем обычно представляется, но и в том, что в специфических условиях современной России он превратился в универсальное и очень удобное идейное оружие для борьбы с любыми проявлениями русского национального сознания в истории. Именно русского, так как наметилась тенденция к двойным стандартам в понимании и решении национального вопроса в России - один для русских, другой для всех остальных.
С одной стороны, тщательно оберегаемые и культивируемые ценности собственной национальной идентичности и обусловленные ими национальные интересы всевозможных национальных центров и диаспор России. А с другой навязывание именно русской нации, несмотря на то, что она россияобразующая нация, вненациональных ценностей в качестве главных ценностей национальной идентичности, а в итоге такой режим бытия в истории, от которого неотделимы процессы денационализации и депопуляции, тотального отчуждения русских от национальных основ своего бытия в истории.
Таким образом, любить русским свою нацию, себя как русских не только не грешно и не запрещено никакой конституцией, но исторически продуктивно и необходимо, а вот не любить - не только странно, но и опасно для исторических судеб собственной нации и России. В этом строго определенном смысле быть националистом - значит быть патриотом собственной нации, но любить ее не за ее этничность, а за ее национальность, за ее историческое, культурное и духовное своеобразие. Такой культурный национализм принципиально надэтничен, так как любовь, к примеру, к русской истории, культуре и духовности может объединить многие этносы и представителей любых этносов - всех тех, кто идентифицирует себя с русской историей, культурой и духовностью, для которых они есть единственно адекватная, а потому и возможная форма бытия их души. И в этих процессах нет и не может быть никаких этнических ограничений.
Тем самым культурный национализм, национализм духа преодолевает ограниченность этнического национализма, национализма крови. Он принципиально открыт для объединения людей любой крови, любой этничности, любого происхождения, от любых родителей, ибо питается соками не этнической, а исторической, культурной и духовной идентичности, любовью к архетипическим основам именно данной национальной идентичности. Но он остается все-таки национализмом, не исключающим уважения к другим нациям, любви других к своей нации, но исключающим любые формы космополитизма и связанного с ним национального промискуитета, так как предполагает сосредоточенность на проблемах бытия и развития прежде всего своей нации.
Именно в этой связи национализм и "есть Любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его многообразии. Национализм есть вера в инстинктивную и духовную силу своего народа, вера в его духовное призвание. Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвел в божьем саду. Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божьим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих из веры, из этой воли и из этого созерцания"60. Так понятый национализм никому не угрожает, а есть лишь форма бытия национального в нации и национального отношения к ней как к нации, любовь и забота о сохранении и развитии ее исторического, культурного и духовного своеобразия, отношение к нему как к базовым структурам идентичности в истории, как к последним основаниям своего бытия в истории. Не видеть этой стороны в национализме, того, что кроме любви к Родине есть и должна быть еще и любовь к людям этой Родины, к нации, персонофицирующей образ этой Родины, значит радикально обеднять богатство содержания патриотики и патриотического отношения к действительности. А оно неизбежно сопряжено с национальным отношением к нации - с национализмом, с культурным национализмом, национализмом духа.
Итак, надо различать два уровня в национальной идентичности этнический и, собственно, национальный. Этнический уровень идентификации доцивилизационный, он тяготеет и питается соками кровного родства. Национальный - цивилизационный, он питается культурным и духовным родством, культурной и духовной идентичностью. И в это пространство идентичности могут войти разные и многие этносы и связанные с ними нации.
Для России это имеет первостепенное значение, так как многие этносы, не став частью русской нации, несмотря на это, могут стать и становятся россиянами, идентифицируя себя с Россией и русскими, сливаясь с русской историей, превращая не все, но многие базовые исторические, культурные и духовные архетипы русских в свои собственные. Между нациями значительно больше общего, чем между этносами. Не случайно теория и практика фашизма подпитывались именно этническим национализмом, национализмом крови и избранности происхождения от избранных предков, избранного этноса или избранной расы.
В этой связи совсем не случайно, что в современной Европе философия этноцентризма и этносуверенитетов строжайше запрещена. Но вот что показательно: она всемерно поощряется на постсоветском пространстве. И это понятно почему - потому что такая философия разрушает геополитическое пространство России, разрушает Россию как Россию. Что это, как не политика двойных стандартов: в Европе принцип единых политических наций, объединяющих людей различной этнической принадлежности принадлежностью к единой европейской цивилизации. Здесь, в России, принцип этнических размежеваний вплоть до образования этнократически организованных государств. Здесь, в России, предпочитают не замечать, что Россия - это больше, чем география, что это локальная цивилизация, способная объединить на принципах своей истории, культуры, духовности не все, но многие нации, идентифицирующие себя с Россией. В России пренебрегают Россией, ее национальным объединительным потенциалом.
И последнее: тенденция этнизировать национальный вопрос в России, свести национальность к этничности чревата радикальными искажениями в самой постановке вопроса о русском вопросе в России - он может быть просто снят как русский. Основанием для этого могут послужить два бесспорных факта. Первый - смешанность этногенеза русской нации, то неоспоримое обстоятельство, что этническая основа русских как нации - результат этнических синтезов многих этнических групп, прежде всего славянского, финно-угорского и тюркского происхождения. И второй - большая смешанность и современных этнических процессов у русской нации.
Русские относятся к нациям открытого типа, у которых отсутствуют какие-то выраженные ограничения и запреты в культуре и духовности на межнациональные браки. И как итог - их высокий процент в структуре брачных отношений, составляющих биологическую основу этничности. Это дало основание для некоторых даже отрицать реальность русской как единой нации. Оказывается, существуют лишь люди, именующие себя русскими. На самом деле они русские разного происхождения, смешанного - "русские татары", "русские немцы", "русские евреи".... Россия атомизирована и разделена на свои "протоцивилизации, больше увязанные со своими межнациональными средами, чем с такими же русскими в других местах страны. И русской культуры как таковой тоже не существует, так как ее творцами были люди смешанного происхождения"61. Вот чем неизбежно заканчивается этнизация национального вопроса, в данном случае русского.
Было бы легкомысленно вообще отмахиваться от тех проблем, которые входят в нацию в связи с увеличением количества межнациональных браков. Первая проблема, которую они создают, по крайней мере, в первом поколении это обострение проблемы национальной идентичности, достаточно остро вставшая в условиях кризиса русско-российской идентичности 90-х годов ХХ века в России. Свою лепту в ее возникновение, думается, внесло и большое количество межнациональных браков с русской составляющей в СССР. Оно стало одним из инициирующих факторов массового безразличия русских к судьбам собственной нации в собственной истории, которое в таких масштабах возможно только в условиях, когда речь идет о судьбах не собственной нации и не собственной истории.
Для некоторых, похоже, так оно и было, особенно для определенной части элитных слоев российского общества, поведение которых по глубине и масштабам агрессивности по отношению к национальной, русско-российской составляющей российской истории, напоминало поведение оккупанта в захваченной стране. Одним словом, проблема есть, особенно если к ней присовокупить еще и совершенно непропорциональное влияние на судьбы страны той части инонациональной составляющей России, влияние которой настолько же непропорционально, насколько и неидентично национальным особенностям устоев России. И дело не только и не столько в том, что оно инонациональное, а в том, что оно именно не идентично России.
Таким образом, проблема есть, другое дело, как ее интерпретировать. Думается, при всей ее реальности и остроте она еще не дает оснований для сомнений в реальности русской нации как нации, России как русско-российской цивилизации, русской культуры как русской. Во-первых, этногенез всех народов был смешанным. Так называемых "чистых" наций нет. Они потому и нации, а не замкнутая этническая группа, что их этническое основание результат этнических синтезов. В этом смысле все нации смешанного происхождения.
Во-вторых, национальный вопрос не стоит этнизировать и проблему национальной идентичности сводить к проблеме чистоты этнических кровей. Есть принципиальные различия между этнической и национальной идентичностью. Если первая питается "чистотой крови", то вторая "чистотой духа", если первая апеллирует к генетике, то вторая - к культуре и духовности. Разумеется, между этнической и, собственно, национальной идентичностью есть связь и взаимозависимость, но не настолько, чтобы этничность во всех случаях определяла национальность. У нее есть собственные основания для идентичности, перекрывающие этнические и действующие поверх их влияния на основы национального бытия, которые становятся тем больше национальными, чем больше определяются историей, культурой и духовностью.
Тем самым, в-третьих, чистота нации заключается не в этнической чистоте, а в чистоте идентичности и, следовательно, в глубине идентичности. Нация - это состояние души, и чем больше индивид идентифицирует себя с этим состоянием, чем больше он растворяет себя в русской истории, культуре, духовности, тем больше он становится объективно русским независимо от своего этнического происхождения.
Таким образом, не стоит этнизировать все пространство национального, подменяя национальное бытие бытием этнического, что чревато огрублением национальной реальности, искажением сути происходящих в ней процессов, в данном случае тех, которые связаны с бытием русской нации. Каким бы сложным оно ни было в этническом отношении, оно сохраняет себя в качестве бытия русской нации и до тех пор, пока воспроизводит в своих основах архетипические основы русского бытия в истории, культуре и духовности. Они есть последние, а потому и исходные основания всякого национального бытия в истории.
Миф третий. Он касается интерпретации природы и самих истоков национальных противоречий. Сложился устойчивый стереотип их понимания как только инобытия социально-экономических, как противоречий, не имеющих своей собственной основы в истории, а целиком и полностью выражающих лишь природу социально-экономических и политических противоречий. Этот момент, конечно же, присутствует в национальных противоречиях, но представлять дело так, что национальные противоречия лишь национальная форма, в которую переводятся социально-экономические и политические противоречия и, следовательно, достаточно разрешить их как социально-экономические и политические, как тотчас же вслед за ними и на их основе будут разрешены и национальные, значит не считаться с реальностью. А она такова, что обнаруживает у национальных противоречий собственную основу в истории, целиком и полностью не перекрываемой иными противоречиями в истории. О чем речь? Речь идет о цивилизационной исторической реальности, которая радикальным образом отличается от социально-экономической как формационной.
Если в основе формационной исторической реальности лежат отношения собственности и власти, то цивилизационная базирует свое бытие на системе архетипов социальности, культуры, духовности, на специфическом способе их проживания в истории и самой истории. Это духовные основы истории в душе каждого человека, самая глубокая основа идентификации человека, за которой уже ничего нет, но которая определяет все в человеке и через него многое в истории, сам тип истории и исторического развития. Это своеобразный генетический код истории, лежащий в основе цивилизационной исторической реальности и определяющий то, чем одна локальная цивилизация отличается от другой. А они отличаются не отношениями собственности и власти, а более глубокими основаниями истории - генетическим кодом истории.
Носителем этого кода истории являются не классы. Они субъекты собственности и власти, субъекты формационной логики истории. Носителем генетического кода истории являются этнокультурные общности людей, в нашем случае нации. И именно они выступают субъектами локальных цивилизаций и цивилизационной логики истории. В этом смысле именно нация является абсолютным собственником истории. Не классы приватизируют историю. Они приходят и уходят из истории вместе с приходом и уходом из истории той или иной формационной стадии, их породившей. История принадлежит нации, которая как этнокультурная общность порождается не какой-то стадией истории, а всей историей, самим типом исторического развития.
Сказанное многое объясняет как в истории вообще, так и в природе национальных отношений и, в частности, в природе и истоках национальных противоречий. Они имеют собственную основу в истории, гнездятся в ее цивилизационных противоречиях - в противоречиях между разными архетипами социальности, культуры, духовности, между разными способами их проживания в истории и самой истории. Это противоречия в основах человеческой души, которые по-разному понимают и по-разному относятся к миру, по-разному проживают свою жизнь в истории и историю в своей жизни. И эти противоречия могут принять достаточно непримиримый характер, настолько, что их нельзя будет снять никакими средствами и результатами социально-экономического и политического реформирования общества. Потому что дело не в собственности и власти, не в уровне и качестве жизни, а в смыслах и ценностях этой жизни, в том, что люди просто иначе живут в истории и иначе хотят творить историю, иметь просто другую историю. И с этим ничего нельзя будет поделать, потому что это реальность, которую можно будет преодолеть только с преодолением самой нации, которая идентифицирует себя с локальностью другой цивилизации.
Миф четвертый. Он есть продолжение непонимания цивилизационных оснований и причин национальных противоречий, того, что в их основе может лежать не недостаток колбасы и тотальный дефицит, не какие-то экономические или политические противоречия, а дефицит культурного, исторического и цивилизационного единства, цивилизационные противоречия. Так вот, надо преодолеть иллюзию, что можно объединить кого угодно и объединиться с кем угодно в одном историческом и национальном пространстве. Для этого оно должно быть пространством единства наций. Нации должны обнаруживать единство, если не в системе архетипов социальности, культуры, духовности, то хотя бы в способе их проживания в истории и самой истории. Они должны обнаруживать цивилизационное единство и, соответственно, быть неотъемлемой частью локальности какой-то цивилизации. Если этого нет, распад обеспечен, и его не остановить никакими заклинаниями о дружбе народов, никакими экономическими подачками.
Сказанное весьма актуально для России. Ведь распад СССР повторил распад Российской империи после Февраля 1917 года. Дважды за одно столетие геополитическое пространство России стало расползаться по одним и тем же границам. И это не случайно. СССР и Российская империя были сложены из одних и тех же, но разных по своей цивилизационной сути блоков. Это было не хаотическое и не случайное единство, но потенциала цивилизационного единства не хватило для сохранения единства России-СССР.
Из этого следует, что Россия не для всех может стать Родиной, подчеркнем, не местом пребывания, а духовной Родиной. Она не всех может объединить. Нет у нее такого безразмерного объединительного потенциала. Не все могут стать Россией - Россия может объединить только тех, кто может быть Россией, кто способен стать элементом русско-российской цивилизации. Реально речь может идти только о восточнославянском единстве и, возможно, Казахстане. Это не только предел геополитической целесообразности, но и реально достижимого цивилизационного единства, такого, которое на каких-то новых поворотах истории не обернется для России новым цивилизационным распадом и предательством.
Россия должна ограничиться, но одновременно с этим и благодаря этому сосредоточиться на себе как на России. Одна из причин, по которой Россия не может объединиться и сосредоточиться на себе как на России, как раз и заключается в том, что она хочет объединить в себе то, что Россией не является и, соответственно, сосредоточиться на том, что выходит за цивилизационные, культурные и духовные границы ее как России. Мы хотим сделать Россию местом жизни чуть ли не всех, но именно поэтому она перестает быть местом жизни для самой русской нации. В основе любых новых объединительных процессов впредь должны лежать не вненациональные или наднациональные принципы и идеалы, а глубоко национальные, те, которые определяются сущностью исторической и национальной России, сущностью локальности ее цивилизации.
Миф пятый. Если не все могут стать Россией, то, следовательно, и Россия и в ней русские и союзные ей нации не могут стать чем угодно, элементом какой угодно культуры, духовности, цивилизации. Это стоит подчеркнуть особо, так как Россию в очередной раз втягивают в цивилизационный переворот, в пространство слома национальной, исторической и цивилизационной идентичности, вталкивают то ли в Европу, то ли в Америку, но уж точно отдаляя от самой себя как России, от своих архетипов социальности, культуры, духовности, от самого русско-российского способа их проживания в истории и самой истории. Так маргинальная, вненациональная Россия свою неидентичность исторической и национальной России хочет навязать всей России. Выйти России из России - это, возможно, легко сделать "группе всегда прогрессивно мыслящих товарищей", которые за главный признак своей "прогрессивности" принимают свою вненациональность и неидентичность исторической и национальной России. Но как это сделать всей России, коренной России?
Ведь выйти России из России, ко всему прочему, означает перестать быть Россией. Если это не преступление, то уж точно очередная утопия, которая совершенно не учитывает опыта интеграционных процессов в истории. А они весьма поучительны, так как их пределом всякий раз оказываются пределы локальной цивилизации. Две локальные цивилизации не могут жить в одном геополитическом пространстве. Одна должна уступить место другой. Они интегрируются только на принципах поглощения одной цивилизацией другой. В этом смысле все цивилизационные интеграционные процессы в истории завершаются либо поглощением одной локальной цивилизацией другой, либо границами одной из них, которые становятся границами геополитического расширения локальной цивилизации, пределами интеграционных процессов на ее цивилизационных основах. В этом отношении весьма выразительным является опыт цивилизационных интеграционных процессов в мировой истории.
История знает несколько вариантов-попыток становления единых, общечеловеческих цивилизаций. Все они базировались на принципах, которым по тем или иным причинам придавалось исключительное значение.
Первый вариант - на базе классовой идентичности и исключительности. Это коммунистический цивилизационный проект становления единого человечества поверх всех и всяких национальных различий, с опорой только на принцип классовой солидарности - так называемый "пролетарский интернационализм". Но пролетариат - классовая, а не этническая категория, а потому лишенная признаков конкретной культуры. Это субъект формационной, а не цивилизационной исторической реальности и логики истории и только уже в силу этого не способный к цивилизационному объединению человечества.
Но, несмотря на это, ставилась и решалась задача по объединению всего человечества только идеей социальной справедливости, только на базе формационных свойств и качеств общества, при полном игнорировании цивилизационного многообразия мира. Но человечество нельзя объединить только экономическими, социальными или политическими идеями и средствами. Необходим еще и цивилизационный объединительный потенциал, необходимо объединить еще и разные культуры, формы социальности и духовности, разные способы проживания себя в истории и истории в себе - разные типы цивилизационного бытия в истории. Но объединить все это не по силам даже Богу.
Второй вариант несравненно хуже первого. Он выразил стремление построить единую цивилизацию на национальной основе, но за счет придания исключительности только одному национальному началу истории, на базе его исключительности. Это фашизм. Он видел единую цивилизацию через призму преодоления всякого национального и цивилизационного многообразия мира, за счет сведения этого многообразия к его национальному и цивилизационному единообразию. Это должна была стать цивилизация на одной этно-расовой основе, одной культуры и духовности - цивилизация германской расы. Что из этого получилось, всем хорошо известно. Но симптоматично то, как предельно универсалистские цивилизационные проекты объединения человечества близко подходят к фашизму. И это не случайно, так как они все связаны с преодолением национального и цивилизационного многообразия мира. А фашизм в одном из самых существенных его проявлений и есть борьба против национального начала истории, и неважно какого, своего или чужого.
Третий вариант цивилизационного объединения человечества определяется попытками придать исключительное значение какой-то одной локальной цивилизации и на ее принципах попытаться цивилизационно организовать и объединить все человечество. В разное время на эту роль претендовали разные цивилизации. В настоящее время на роль такой цивилизации-интегратора претендует западный американо-европейский цивилизационный комплекс, пытающийся своей иерархии ценностей, своим архетипическим основам бытия в истории придать статус универсальности и на этой основе объединить все человечество.
Но если можно объединить христианское цивилизационное многообразие с многообразием мира ислама, а исламское цивилизационное многообразие с индуистским, а индуистское с конфуцианским, а конфуцианское с буддистским; если ко всему этому присовокупить колоссальное национальное многообразие воплощения всего этого - и если можно будет все это объединить на основе американо-европейских ценностей, то тогда цивилизационное многообразие человечества действительно будет единым, но это будет американо-европейским цивилизационным единством и многообразием, единством и многообразием одной цивилизации, ее основ бытия в истории. Насколько оно реально? Не стоит спрашивать у истории, она уже дала ответ: она, как история, никогда не преодолеет своего исторического многообразия, которое - суть, прежде всего, цивилизационное многообразие. Иначе она просто перестанет быть историей.