Адамов Аркадий Григорьевич. «След лисицы»

   — Так где же он? — совсем по-будничному, как о самом простом и очевидном, спросил Цветков.
   — Я… я взяла… — захлебываясь в слезах, пробормотала Люда, — потому что он… он сказал… что покончит с собой, если…
   — Кто он?
   — Он… он еще сказал… что я его любовь… и… и свет… я… его жизнь… его судьба… и я… я буду большой артисткой… большим… талантом… А я так хотела… всю жизнь мечтала… сниматься в кино…
   — Все ясно, — сказал, наконец, Цветков и посмотрел на Игоря. — А, как полагаешь?
   — Починский, — подтвердил Игорь.
   — Ну, тогда давай по-быстрому.
   Они еще не знали, какое разочарование ждет их через полчаса и какие новые тревоги.

ГЛАВА 6.
ВСЕ КАРТЫ СПУТАНЫ

   Глядя на Люду Данилову, Цветков с удовлетворением и даже с затаенной гордостью думал о том, что дело с музейным портсигаром можно считать завершенным.
   Да и второе дело — кража из ателье, — которое, по словам Свиридова, упустил Цветков, тоже вот-вот будет раскрыто до конца. Уже там, в Снежинске, задержан один из преступников — Кот. Найдены украденные вещи. Наконец-то взят с поличным опасный «дядя Осип». Он оказался портным. Этот «дядя» сначала перешивал краденые вещи, а потом уже сбывал их. Вот почему они не были обнаружены в Снежинске. Да, поездка Лосева не пропала зря. Правда, на свободе остался Косой. И он в Москве. Это опасно. Но Лосев сообщил, что Косой собирается связаться с Васькой. Значит, ниточка есть. Надо только поговорить с парнем. Конечно, лучше всего мог бы сделать это Лосев. Но придется уж ему, Цветкову. И именно сейчас, пока Откаленко не привез того артиста.
   Цветков подумал о Починском и невольно бросил взгляд на притихшую Люду. Непонятно все-таки, зачем ему этот проклятый портсигар. Но зря устраивать такой спектакль он бы не стал. Самоубийством ей грозил, скажи пожалуйста! Сниматься в кино ей обещал! И эта дуреха всему верила, кукла безмозглая! Хотя нет, не безмозглая. И подлость в ней сидит. Как она Ваську подсовывала, чтобы со следа сбить? Штучка!
   Он еще раз, уже с интересом, посмотрел на тихо всхлипывавшую Люду, и та, поймав его взгляд, жалобно спросила:
   — Что со мной будет? Я же не сама…
   — Суд решит, что будет, — жестко ответил Цветков. — Вот мать только вашу жалко.
   — А меня не жалко? Чего ее-то жалеть? — вдруг вспыхнула Люда. — Да она… она, если хотите знать, мне всю жизнь испортила! Из-за нее все!..
   Она вдруг сжала кулаки так, что побелели косточки суставов, слезы сами высохли на засверкавших глазах. Казалось, и не было минуту назад рыдающей, раздавленной и потерянной девчонки. Сейчас перед Цветковым сидел злой и жестокий зверек, готовый кусаться.
   Он сурово сказал:
   — Думайте, что говорите! Это кто кому испортил жизнь, если уж на то пошло?
   — Вы просто ничего не знаете! — вся дрожа, воскликнула Люда. — Это темная, опустившаяся старуха! Всю жизнь не разгибает спины, а чего успела? Люди живут как люди! А мы? Каждую копейку считаем! На то не хватает, на это! Лишней вещи не купишь! Девчонки в туфельках ходят — загляденье! И чулки! И костюмчики шьют! А я? Хуже всех должна быть, да? Нет, видите ли, денег! Сама всю жизнь не одевалась, так и я должна? И житья мне не дает, что я техникум бросила. Учись, мол! А жить на ее копейки? Кушать я еще на них согласна, а одеваться? Или другой кто меня одевать будет?..
   Она кричала все это в лицо Цветкову, забыв, кто перед ней сидит, кричала, потому что уже не могла сдержать кипевшей в ней злости.
   Цветков молча слушал, наливаясь ответной яростью и в то же время ужасаясь той мутной и злой душе, которая открылась вдруг в этой зареванной и истеричной девчонке.
   — …Ненавижу ее! — кричала Люда. — И отец от нее ушел, потому что ненавидел! И меня бросил из-за нее! Все из-за нее! Так прикажете теперь ее…
   Но тут Цветков вдруг грохнул кулаком по столу.
   — А ну, молчать! Дрянь эдакая!
   Люда испуганно умолкла на полуслове.
   Цветков еле сдержался, чтобы не дать волю своим чувствам, иначе он просто выпорол бы ее сейчас так, как никогда не порол своих ребят, как только однажды отец порол его старшего брата Веньку, когда тот пришел вдруг пьяный с деревенской гулянки и ударил мать. И на следующий день Венька валялся в ногах у матери и просил прощенья. Этот случай остался у них обоих в памяти на всю жизнь. А это? То, что слышал сейчас Цветков, было в сто раз хуже того, что сделал Венька. Да откуда же взялась на свет эта дрянь, эта сопливая девчонка? Откуда взялись у нее эти мысли, эти страшные слова?
   А Люда, съежившись в комок, уже испугавшись всего того, что успела наговорить, теперь только исподлобья, со страхом смотрела на него и молчала.
   Цветков вызвал сотрудника и отрывисто приказал:
   — Возьми вот ее к себе. Пусть подождет.
   — У меня тот паренек сидит, Федор Кузьмич.
   — А он пусть ко мне зайдет.
   — Сам?
   — Конечно, сам.
   Сотрудник, пропустив вперед Люду, вышел из комнаты.
   И сразу на столе у Цветкова, словно ожидая этого момента, необычно часто зазвонил телефон. Вызывал Снежимск.
   — Говорит оперуполномоченный Федоров. Вы просили сообщить еще раз о состоянии Лосева. Сейчас все в порядке, только слабость. Врач еще утром его смотрел, говорит, может ехать, долежит в Москве. Так что сегодня отправили. Поезд номер…
   Цветков молча слушал.
   — Все ясно, — сказал он наконец. — Встретим. Еще раз поздравляю с успехом. Что?.. Ну, нас еще рано.
   Он повесил трубку и, не снимая с нее руки, задумался.
   В это время в комнату неловко заглянул Васька.
   — Заходи, — сказал ему Цветков, не снимая руки с трубки.
   Когда парень приблизился, он кивнул ему на стул.
   — Садись. Вот какое дело, Василий, — Цветков откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Ваську. — Сначала про портсигар из музея. Слышал эту историю?
   — Слышал.
   — Его, считай, мы уже нашли.
   — На Люду дело повесили? — враждебно спросил Васька. — Она его не брала.
   — А кто его взял, по-твоему?
   — Да хоть бы я!
   — Брось. Она созналась. И даже сказала, зачем взяла.
   На Васькином лице отразилось замешательство. Он хотел взять на себя вину: спасая Люду, он готов был на что угодно. Но решительно не мог понять, зачем ей нужен был этот портсигар. И то, что Цветков знает это, убедило его больше, чем что-либо другое, что Люда действительно созналась. И он растерянно пробормотал:
   — Зачем же… взяла?
   — Он нужен был не ей, — спокойно пояснил Цветков. — Ей велел это сделать один… В общем его сейчас привезут, и ты сам услышишь. А пока нам надо поговорить о другом…
   В этот момент снова зазвонил телефон. Цветков досадливо взял трубку, и до него донесся взволнованный голос Откаленко:
   — Федор Кузьмич! Починский уехал!
   — Куда?
   — С театром. На гастроли. В Австрию!
   — Что?! Когда ушел поезд?
   — Час назад.
   — Немедленно на вокзал! И сразу телеграмму по линии! — жестко приказал Цветков. — Пусть ссадят на ближайшей станции.
   Он положил трубку и посмотрел на Ваську.
   — Видал? Вот наша работа какая. Ну ничего, далеко он не уйдет.
   — Кто такой? — угрюмо спросил Васька.
   Цветков посмотрел на встревоженного парня. Он понимал, что Васька сейчас думал совсем не о том, поймают или не поймают того человека. Он думал о Люде, и боялся, и не хотел верить в то, что она его обманула. Надо было его убедить в этом, надо было, чтобы он не мучился, не тосковал по этой дрянной девчонке, чтобы он был свободен и открыт душой для других, настоящих, хороших людей, которые еще встретятся на его пути. И еще надо было, чтобы Васька был готов к новым испытаниям. Он уже сделал первый очень важный шаг в сторону от своей прошлой жизни. Теперь надо заставить его сделать еще один шаг.
   — Кто ж это такой? — снова спросил Васька.
   — Артист один, Владиком зовут, — небрежно ответил Цветков. — Не слыхал?
   — Артист, говорите?
   По напряженному тону, каким переспросил Васька, Цветков догадался, что всколыхнулись в душе у парня какие-то воспоминания или подозрения.
   — А что? Ты, брат, для нее стал мелковат. Шика нет в тебе, лоска, да и денег тоже. Олег и тот был поинтереснее. Она ведь и с ним встречалась тайком от тебя.
   Цветков ожидал, что Васька сейчас взорвется, закричит, не поверит, и уже пожалел, что упомянул про Олега. Но Васька, опустив голову, молчал и только поспешно прижал рукой задергавшуюся щеку.
   — …Ну, а потом появился этот артист, — продолжал Цветков. — С ним загуляла. Но и тебя и дружка твоего за нос водила.
   — Был один такой дружок, да сплыл, — процедил сквозь зубы Васька. — Уж он получит, гад буду.
   — Не стоит пачкаться, — Цветков презрительно махнул рукой, потом со значением повторил: — Не стоит, Вася. Тут большое дело надвигается. Виталий-то наш заболел там, в Снежинске.
   — Ну да? — встрепенулся Васька, и Цветков почувствовал, что ему удалось увести его от мыслей о Люде.
   — Заболел, — досадливо повторил он. — И Косого взять не успел. Тот теперь здесь, в Москве. Брать его должны мы. И вот тут, Василий, к тебе сначала один вопрос, а потом… Но сначала вопрос. Виталий, когда в сознание пришел, рассказал…
   — Без сознания был! — вырвалось у Васьки, и он подозрительно спросил: — Может, загибаете насчет болезни? Может, его Косой…
   — Нет, — покачал головой Цветков. — Все точно. И у Косого нет никаких подозрений. Так вот, Виталий рассказал, что Косой хвастал перед ним какой-то штукой, которую ты ему дал. Что за штука, а?
   — Дело прошлое, — с неохотой буркнул Васька.
   — Дело-то, может, и прошлое, но обернуться может настоящим. Все зависит от того, что за штука. Косой зря-то хвастать не будет, как полагаешь?
   И Васька с неожиданной растерянностью ответил:
   — Да… обернуться может… если он на свободе…
   В этот вечер столько навалилось на него неожиданного, столько ударов вытерпела его душа, что у Васьки уже не осталось ни желания, ни сил что-то скрывать. И только одна мысль заставляла его еще колебаться. Из-за этой «штуки» могла пострадать мать, ни в чем не виноватая, ни о чем не знающая. Потому он в тот раз ничего и не рассказал Виталию.
   — Что же ты ему дал, Вася? — повторил свой вопрос Цветков.
   — Я ему много чего дал. Думал, отвяжется, — через силу ответил Васька.
   Цветков кивнул головой.
   — Знаю. И этим он перед Лосевым хвастался.
   Цветков совсем недавно прочел срочное спецсообщение из Снежинска, где подробнейшим образом излагалось все, что рассказал Лосев, придя в сознание.
   — А дал я ему… — с трудом преодолевая последние колебания, наконец, сказал Васька. — Дал пистолет. Маленький, с перламутровой рукояткой. Его отец с фронта привез. Мать испугалась, все просила, чтоб сдал. А он… он уже чувствовал, что его арестовать могут… — губы у Васьки задрожали. — Говорил, застрелится. А мать тайком взяла и спрятала, так, что сама потом забыла куда. Потом, когда отца… в общем пришли за ним, то и при обыске не нашли. А мать и думать забыла про этот пистолет. А то бы сдала. Это точно, сдала бы, — тревожно повторил Васька. — А я потом его нашел и ничего ей не сказал. Боялся напоминать. И потом память все-таки… — Васька на секунду умолк и с неожиданным ожесточением продолжал: — Вот однажды ночью, в колонии, я, дурак, трепанул об этом Косому. А он мне житья потом не давал. Чтоб отдал ему, значит, этот пистолет. Знаете, как грозил? Ну, я в конце концов его у матери и стащил. Гад я последний…
   — Значит, пистолет сейчас у него?
   — Ага.
   — А патронов сколько?
   — Одна обойма была. Но я ее… — Васька слабо усмехнулся. — В общем выбросил. Нету у него патронов. Если… если, конечно, раздобыть не успел, как собирался. А уж он что задумает, то сделает.
   Цветков почувствовал: Васька напуган известием, что Косой на свободе и что он в Москве. И власть свою над ним Косой, конечно, использует. Этого допустить было нельзя ни в коем случае! Следовало сказать Ваське что-то такое, задеть такие струны в нем, чтобы прошел страх перед Косым, чтобы появилась ненависть, чтобы Васька стал верным помощником Цветкова в предстоящей борьбе. Это нужно было не только и даже не столько Цветкову, сколько самому Ваське, чтобы он вздохнул свободно, чтобы почувствовал себя человеком. Но что же ему рассказать о Косом? Что могло особенно сильно задеть сейчас Ваську?
   Цветков перебирал в памяти все, что знал о нем, все, что рассказал там, в Снежинске, Лосев. Косой насмехался над Васькой, он откровенно презирал его…
   И вдруг Цветкова словно осенило. Ну конечно! Ведь Ваське, особенно сейчас, в эту трудную для него минуту, дороже всего… А Косой…
   — Еще сообщил Лосев, — медленно произнес Цветков, — что Косой пробовал было насмехаться над твоим отцом. Говорил, что воры заставляли таких, как он, им пятки лизать, парашу есть. Это чуть не погубило Лосева…
   — Он так говорил? — Васька весь подался вперед.
   В его глазах засветилась такая ненависть и такая отчаянная решимость, что Цветков понял: с этого момента Косой будет иметь в Ваське врага, какого еще не имел. Это было больше чем необходимо, это было справедливо.
   И с неожиданной для него мягкостью Цветков сказал:
   — Ты, Василий, забудь, что было у тебя плохого. Это все прошло и не вернется. Понятно? Отец твой был правильным, настоящим человеком. Таким будешь и ты, его сын. Можешь мне поверить. Я, милый, кое-что в этом понимаю. И первое настоящее испытание тебе — Косой. Тут дело тонкое. За ним еще кое-кто стоит и, может быть, поопасней, чем он. Поэтому будем действовать вместе.
   — Только бы скорее, — с угрозой ответил Васька и, вдруг вспомнив, спросил: — А почему вы сказали, что Виталий чуть себя не погубил?
   — А он чуть в морду не дал Косому за те слова. Это, как ты понимаешь, в наши планы не входило. В общем сорвался Лосев в тот момент.
   Васька ничего не сказал, но по глазам его Цветков понял, как близок ему стал в этот миг Лосев.
   Потом они договорились, как следует поступать Ваське, когда Косой даст о себе знать. Казалось, предусмотрели все.
   За это время звонил с вокзала Откаленко, сказал, что поезд, где находится Починский, прибудет на ближайшую станцию через два часа, что он будет ждать сообщения оттуда у дежурного, вот только добежит до ближайшей аптеки, возьмет лекарства для сына, и назад на вокзал. Но Цветков приказал не возвращаться. Пусть дежурный позвонит ему, он все равно задержится на работе. А Откаленко надо будет завтра рано утром встретить на вокзале Лосева, отвезти домой. Цветков продиктовал ему номер поезда и номер вагона.
   И вот уже ушел Васька, потом Цветков велел отпустить Люду: все равно Починского привезут уже не раньше утра.
   Наконец прошло два часа, потом три. Цветков оглядел пустой стол, с которого он уже собрал все бумаги, потом посмотрел на часы. Ого! И, не выдержав, сам позвонил на вокзал.
   — Только что получено сообщение, товарищ майор, — доложил дежурный. — Гражданина Починского в поезде не оказалось.
   А на следующий день появился Лосев. Чуть побледневший, осунувшийся, отчего большие его глаза под длинными ресницами казались еще больше, но по-прежнему легкий, изящный, одетый, как всегда, чуть франтовато, он, сконфуженно улыбаясь, вошел в кабинет Цветкова. У того в это время сидел Откаленко. Игорь изумленно посмотрел на друга, потом перевел взгляд на Цветкова и воскликнул:
   — Явление Христа народу! Ты же болен, черт возьми! Я же тебя лично еще утром уложил в постель! Мы тебе цветы и фрукты готовим! Делегацию составляем!
   — Мероприятие отменяется. — счастливо засмеялся Лосев.
   — Да как тебя домашние медики твои отпустили? — не унимался Игорь. — У тебя ведь еще вчера температура была.
   — Была и сплыла.
   — Врешь, симулянт несчастный! Симулирует здорового! Как вам это нравится, Федор Кузьмич?
   — Совсем не нравится, — хмуро ответил Цветков. — А потому отправляйся домой, Лосев.
   Виталий взмолился:
   — Федор Кузьмич, ну хоть часок побуду! Только узнаю, как дела идут. Имею я в конце концов право узнать, как они идут?
   Цветков неожиданно смягчился:
   — Ладно. Узнавай, раз пришел. Вот разыскиваем этого проклятого артиста. Родные и те не знают, что думать. Иди с Откаленко, он тебя проинформирует.
   — Ну, а Косой?
   — Его ждет твой Васька. — И Цветков задумчиво прибавил: — Боюсь я этой встречи.
   Виталий нахмурился.
   — Разрешите, я к нему загляну?
   — Нечего. Все договорено. И вообще он сейчас на работе.
   — Пошли, симулянт, — поднялся со своего места Откаленко. — Не будем мешать начальству.
   Цветков добродушно усмехнулся.
   Друзья зашли к себе в комнату, уселись на диван и закурили. Игорь, добродушно усмехаясь, продолжал начатый в коридоре разговор.
   — …Просто свихнулась на всяких лекарствах. На то она, конечно, и медсестра. Но в отношении меня у нее только одно лекарство. Знает, что не выношу ее слез. Вот и пользуется. Ну, да ладно! — перебил он себя. — Давай лучше расскажи, как ты там воевал, в Снежинске.
   — Нет, — замотал головой Виталий. — Сначала ты расскажи, как вышли на того артиста.
   — Это, старик, успеется.
   — Нет! В конце концов я больной человек. Может, это моя последняя воля.
   Они еще не кончили свое веселое препирательство, когда позвонил Цветков.
   — Живо ко мне!
   Он сказал это таким тоном, что Игорь, а за ним Виталий опрометью бросились из комнаты.
   Когда они появились у Цветкова, тот с усмешкой оглядел их, взволнованных и нетерпеливых, и сообщил:
   — Починского обокрали. Всю ночь пробегал, искал свои чемоданы. Сейчас сидит у дежурного по вокзалу.
   — Обокрали? — ошеломленно переспросил Игорь. — И значит…
   — Вот именно, — заключил Цветков. — Ясно, что портсигар тоже уплыл.
   — Ну, знаете! — Игорь развел руками. — Это уже мистика.
   — Как же все случилось? — спросил Виталий.
   — Ничего не известно. Откаленко, быстро в машину! И Починского сюда. Будем разбираться.
   Через полчаса растерянный, изнервничавшийся Починский сидел в кабинете Цветкова и сбивчиво рассказывал, еще считая себя лишь жертвой чьего-то преступления:
   — Приехал я на вокзал задолго до отхода поезда. Наших еще не было. Зашел в ресторан. Думаю, перекушу. А то дома не успел, торопился…
   «И чего это ты так торопился, сукин сын?» — с усмешкой подумал Игорь.
   — Сто граммов водки заказал, — продолжал Починский. — Это я точно помню, не больше. Потом подсел ко мне очень приличный человек. Инженер. Командированный. Ну, выпили… — Починский замялся. — Порядочно, надо сказать. Он что-то рассказывал. Я тоже. Увлеклись. Потом он попросил постеречь его чемодан, в туалет пошел. Потом и я пошел. Возвращаюсь, а чемоданов моих нет. А его стоит. Я туда, сюда. Нет его!
   — Почему не заявили сразу в милицию?
   — «Почему», «почему»! — раздраженно ответил Починский. — Потому что милиция только в книгах хорошо работает да на сцене…
   — Когда вы ее изображаете, на юморе, — насмешливо заметил Игорь.
   — Не остроумно, — отрезал Починский. — Лучше вот найдите мои чемоданы.
   Цветков невозмутимо кивнул головой:
   — Постараемся. Какие у вас там были вещи?
   — Вам что, все их перечислить?
   — Обязательно.
   — Что ж, пишите, — иронически усмехнулся Починский. — Костюм светлый, бежевый, потом серый пиджак, совсем новый, между прочим…
   Он стал перечислять свои вещи. Игорь записывал.
   Когда Починский, наконец, кончил, Цветков спросил:
   — Это все?
   — Все, если не считать мелочей.
   — Назовите и мелочи.
   — Булавки, иголки, зубную щетку, да?
   — Да, и их.
   — Вы что, издеваетесь надо мной? — возмутился Починский. — Меня обокрали, кто-то совершил преступление, а вы…
   Цветков, хмуро глядя ему в глаза, отчеканил:
   — Сбавьте тон. Мы сейчас перейдем к вашему собственному преступлению.
   — Что?! Что вы сказали?!.
   — Что слышите. Где портсигар из музея?
   — Какой портсигар?! Я не знаю никакого портсигара! — полные щеки его залились краской, глаза забегали по сторонам. Он кричал все громче, все озлобленнее. — Это что за приемы?! Я буду жаловаться! У нас на просмотре ваш министр был! Я ему немедленно позвоню, вот увидите! Я в ЦК партии позвоню! Вы еще меня не знаете!..
   Цветков все так же невозмутимо оборвал его:
   — Прежде чем звонить и жаловаться, может быть, пригласим Данилову? Она вам кое-что напомнит,
   — Не знаю никакой Даниловой!
   — То есть как это не знаете? — вмешался Игорь. — Заговариваться начинаете?
   Починский посмотрел на него взбешенными глазами, потом нервно сказал:
   — Да, да, действительно. Но при чем тут она?
   — Может быть, перестанете валять дурака? — хладнокровно осведомился Цветков. — И все честно расскажете?
   Но тут вдруг Починский заплакал. Видно, нервы его не выдержали. Он тяжело всхлипывал, и по толстым щекам потекли слезы.
   — Я не могу… Все так неожиданно навалилось… Я человек впечатлительный… Такой грубый нажим…
   Игорю стало противно, и он безжалостно заметил:
   — Только не грозите кончить самоубийством. И в кино сниматься нам не обязательно.
   — Издеваетесь!.. — визгливо, сквозь слезы крикнул Починский. — Еще издеваетесь!..
   Виталий слушал, чувствуя, как начинает нестерпимо болеть голова и озноб пробирает тело. «Все-таки температурка есть», — подумал он.
   — Будете говорить или нет? — холодно спросил Починского Цветков.
   — Только не вам!..
   — Придется нам, гражданин Починский.
   — А я не могу… с вами… разговаривать!.. У меня нет сил выносить… ваши издевательства… — он еле сдерживал рыдания, большие пухлые руки его тряслись, когда он вынимал платок, чтобы вытереть слезы.
   Цветков брезгливо сказал:
   — Рассказывайте, Починский. Чего уж там.
   — И не устраивайте бесплатных спектаклей, — вставил Игорь.
   — Уберите его!.. — завизжал Починский. — А то я за себя не отвечаю!..
   Цветков строго посмотрел на Игоря, и тот, усмехнувшись, проворчал:
   — Теперь мы за вас отвечаем.
   Он умолк, скосив глаза на Виталия и как бы приглашая того в свидетели этой сцены. Но тут же взгляд его стал озабоченным. Игорь встал и сказал Цветкову:
   — Федор Кузьмич, разрешите нам с Лосевым выйти. Я его домой отвезу.
   Цветков поглядел на Виталия и кивнул головой:
   — Давайте.
   — Не пойду, — решительно возразил Виталий и вдруг, словно по наитию, многозначительно добавил: — Я хотел бы кое-что еще узнать о том инженере.
   Цветков и Откаленко переглянулись, и Цветков пожал плечами:
   — Ладно. Слушай.
   Игорь недовольно уселся на свое место.
   — Ну, теперь по порядку, — обратился к Починскому Цветков. — Первое. Зачем вам нужен был портсигар?
   На толстом лице Починского появилось выражение почти трагическое, и, театрально вздохнув, он сказал:
   — Хорошо. Слушайте же. Я сам не знаю, что со мной творилось. Если хотите, это тоже по Достоевскому. И это будет почти исповедь. — Он снова вздохнул и, сделав многозначительную паузу, приступил к рассказу: — Все началось с постановки у нас в театре пьесы одного австрийского классика. На премьере, которая прошла с грандиозным успехом, — я играл одну из главных ролей — присутствовали сотрудники посольства. А потом посол устроил прием в честь участников спектакля. И там, на приеме, я познакомился с одним искусствоведом. Обаятельнейший человек! Он восхищался Москвой, ее музеями. Потом заговорил о музее Достоевского, о том, как популярен Достоевский на Западе. И между прочим, сказал, что там за любой сувенир Достоевского, за любую его вещицу платят колоссальные деньги. «Я бы, — сказал он со смехом, — и сам, не задумываясь, отдал бы…» — тут он назвал громадную сумму. Ну, посмеялись. Потом заговорили о другом. Обменялись адресами. В тот момент я и не подозревал, как трагически обернется для меня этот памятный вечер…
   Починский говорил с чувством, голос его звучал то зловеще, то насмешливо, то грустно, он судорожно прижимал к груди свои большие розовые руки или делал эффектные жесты, помогая рассказу. Починский явно старался очаровать, подкупить слушателей этой своей игрой, не чувствуя всей ее неуместности и бессмысленности.
   — …Вскоре я, клянусь вам, забыл об этой встрече, — с пафосом продолжал он. — И вдруг узнаю, что театр едет в Австрию на гастроли. И тут мне словно что-то в голову ударило: вот бы привезти с собой какую-нибудь безделицу Достоевского! Пошел в музей, увидел этот портсигар и потерял покой. Это было как наваждение, как рок какой-то! Снился он мне! Представлял — да так живо! — как позвоню по приезде в Вену этому искусствоведу, как встретимся, как передам ему портсигар. Деньги уже распределил, хозяином их себя уже чувствовал. И так и сяк их тратил. Потом планы начал составлять, как этот портсигар… ну, достать, что ли, — он глубоко вздохнул, широким жестом промокнул вспотевший лоб и горестно, чуть заискивающе улыбнулся. — Конец этой трагедии вы знаете. Но клянусь, все это было как мания, как болезнь. В принципе я честный человек и никогда раньше…
   — Раньше было тоже не все хорошо, — сухо заметил Цветков. — Нам уже кое-что известно о вас.
   — Это клевета! — воскликнул Починский. — У меня есть завистники! Я их знаю!..
   — Об этом потом, — остановил его Цветков и, взглянув на Виталия, сказал: — Теперь расскажите нам о том инженере. Что он вам говорил, как выглядел?
   Починский замялся.
   — Я… я, признаюсь, не очень был трезв… Поэтому боюсь, что не много помню.
   — Постарайтесь все-таки вспомнить.
   — Ну, что он говорил… Что инженер. Командированный… Да! Что приехал с Севера…