Адамов Аркадий Григорьевич. «След лисицы»

   Виталий бурей ворвался в кабинет Цветкова. Тот лишь взглянул на него, оторвавшись от какой-то бумаги, и, не дав Виталию раскрыть рот, приказал:
   — Позови сначала Откаленко.
   Через полчаса решение было принято. Васькой надлежало заняться вплотную. И заняться в основном предстояло Виталию.
   Придя к себе в комнату, Виталий плотнее уселся за стол, достал тощую папку и, опершись на нее локтями, принялся обдумывать создавшуюся ситуацию. Итак, Васька… В первую очередь и только Васька… Что же знал об этом парне Виталий?
   Знал, прямо скажем, не мало. Прежде всего семья. Отец, мать… Отец — шофер, знающий, уважаемый, непьющий. На работе — самые лучшие отзывы, по дому — тоже. Мать — чертежница, в проектной организации, тихая, скромная женщина. Словом, семья рабочая, трудовая. С этой стороны плохого влияния быть не может.
   Ну, а что известно о самом Ваське? Да в общем все самое главное. Виталий, не раскрывая папки, вспоминал, что там имелось о Ваське. Его порезали в драке. С тех пор и кличка пошла — Резаный. Парень отчаянный, упрямый, волевой. Он сколотил компанию и жестоко отомстил обидчикам. В ход тогда опять пошли ножи. И после этого суд, колония. Парень недавно вышел оттуда. Васькины друзья? С ними у Виталия дело обстояло неважно. Он знал только одного. Зовут Олег. А фамилия… Как же его фамилия?
   Виталий раскрыл папку и принялся медленно перебирать бумаги, пробегая их глазами. И неожиданно запнулся на одной. Черт возьми! Как же он раньше не обратил на это внимания? Ваську зовут Василий Анатольевич, а отца — Сергей Трофимович! Значит, не родной у Васьки отец? А где же родной?..
   Виталий сделал себе пометку и продолжал просматривать бумаги. Как же фамилия Васькиного друга, где он живет? Наконец он нашел то, что искал. Но сбоку на том же листе была записана и другая фамилия — Сахаров Виктор. Кто это? Виталий не без труда вспомнил этого парня, и тогда еще одна пометка появилась в записной книжке…
   Через два часа был составлен план работы по новой версии. Цветков, хмурясь, проглядел его и утвердил. А напоследок сказал:
   — Времени тебе на все два дня. Понятно? Не считая сегодняшнего. Прямо сейчас туда двигай. И с Васькой аккуратно, смотри. Не замкни. Ты его хоть раз в глаза видел?
   — Как же! Толковали однажды. Черт, а не парень, — Виталий вздохнул. — Во дворе у них был. Зараза, а не двор.
   Цветков неодобрительно глянул на него и спросил сухо:
   — Может, тебе и план этот уже ни к чему? Может, ты уже все знаешь?
   Виталий, скрывая смущение, с напускной беспечностью ответил:
   — Без плана мы никуда, Федор Кузьмич. Хозяйство, как известно, у нас все насквозь плановое. — И уже другим тоном добавил: — Но там меня никто не знает. Ни одна душа.
   На что Цветков сухо ответил:
   — Ладно. Ступай и трудись. И помни: Васька как и всякий другой, живой человек. Не только факты, но и струны ищи, за которые ухватиться можно.
   Виталий ушел от Цветкова с обычным чувством какого-то строптивого уважения к этому человеку.
   В комнате за вторым столом сидел Откаленко и что-то сосредоточенно обдумывал, склонившись над листом бумаги.
   — Все-таки Федор Кузьмич — это голова, — убежденно объявил Виталий.
   — Бриан — тоже голова, — рассеянно, как давно заученное, проговорил Откаленко, не отрывая глаз от бумаги.
   — А ты бы ему палец в рот положил?
   Начиналась их обычная игра «в Ильфа и Петрова». Афористичные цитаты из их книг, обращенные на дела угрозыска, складывались порой в необычайно смешные диалоги.
   Но сейчас обоим было не до игры.
   Виталий запер свой стол и направился было к двери, но остановился и нерешительно сказал:
   — Между прочим, автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Позвони, а? Хотя бы «газик», на пятнадцать минут?
   Откаленко, не поднимая головы, буркнул:
   — Лучше пей кефир.
   Виталий демонстративно вздохнул и вышел.
   Первым пунктом в его плане был визит в штаб народной дружины. Уж там-то Ваську, наверное, знали как облупленного.
   Он шагал по сумеречным улицам, обдумывая, с чего начать разговор о Ваське в штабе. Интересно, сколько раз приводили его туда «по факту хулиганства», как пишут в протоколах. Факты… Внезапно Виталий вспомнил напутственные слова Цветкова, и в душе появилось какое-то смутное недовольство. Факты, факты… А что, если?..
   Виталий остановился и после секунды колебаний решительно свернул за угол. «Ладно. Штаб не убежит», — подумал он.
   Во двор дома, где жил Васька, он зашел, когда уже порядком стемнело. В палисаднике на ближайшей к воротам скамейке Виталий увидел двоих. Около плотного человека в кепке притулилась хрупкая детская фигурка. Лиц нельзя было разобрать. В глубине двора под деревом вокруг дощатого стола сидели люди. Оттуда неслись возбужденные голоса и отчаянный стук костяшек, «Ну, лето началось, — подумал Виталий. — Это признак поточнее прилета грачей. Те еще иногда запаздывают».
   Он приблизился к сидевшим на скамейке. В это время детский голос спросил:
   — Вась, а Вась, а выше всего гора где?
   — Где? — солидно переспросил чей-то ломкий голос. — В Африке.
   — А-а…
   Голос старшего из беседующих заставил Виталия насторожиться. Голос был знакомый и имя тоже.
   Детский голос опять спросил:
   — Вась, а Вась, сколько лет надо в Африке жить, чтобы негром стать?
   — Чудила! — коротко усмехнулся старший. — Киляй спать.
   Добродушно-умиротворенное настроение Васьки толкнуло Виталия на новое решение. Он подошел к скамейке и весело сказал:
   — Привет, Вася.
   Тот вытянул шею и, вглядевшись, неприязненно ответил:
   — Здравствуйте.
   — Как живешь? — спросил Виталий, присаживаясь на скамью и закуривая.
   — Как желудь.
   — Это как понять?
   — Живу среди дубов и не знаю, какая свинья сожрет.
   Виталий усмехнулся.
   — Из желудя, между прочим, тоже дуб получается. С неважной перспективой живешь.
   — Какая есть.
   — Ты его отправь, а мы потолкуем.
   Виталий похлопал мальчонку по плечу. Тот сидел, напряженно вслушиваясь в разговор. Виталий хотел было добавить, уже для мальчишки, что самая высокая гора не в Африке, а в Азии, и даже привести ее трудное название, но тут же раздумал: Васька был парень самолюбивый.
   — Давай домой, — строго сказал Васька мальчонке. — Мне тоже пора.
   — А поговорить? — спросил Виталий.
   — Поговорим, когда повесточку пришлете, — насмешливо ответил Васька, поднимаясь со скамьи. — Как некоторым другим.
   «На Люду намекает», — подумал Виталий.
   — А без повесточки, по душам?
   Голос Васьки напрягся от сдерживаемой злости:
   — Душа у меня рваная. Интереса для вас не представляет.
   Он поднялся со скамьи. За ним сорвался мальчонка, и они тут же растаяли в сгустившихся сумерках.
   Виталий минуту еще сидел, раздосадованный неожиданным оборотом разговора. Потом он остервенело смял окурок о скамью, поднялся и огляделся.
   Двор тонул во мраке. Только над столом, где играли в домино, тускло светила лампочка, спускавшаяся прямо с дерева. Видно, кто-то специально протянул сюда шнур от дома. Игра за столом продолжалась с прежним азартом, и голоса не утихали, они стали даже еще резче и неприятнее среди глубокой тишины темного двора.
   «Вот оно, болото чертово», — зло подумал Виталий и направился к игравшим.
   Он подошел, когда очередная игра закончилась и выигравший собирал деньги. Всего вокруг стола разместилось человек шесть молодых, рабочего вида парней. Все они явно были навеселе, хотя ни стаканов, ни бутылок видно не было, и отчаянно дымили.
   — Прополоснем это дело, — хрипло сказал кто-то. — Потом я отыгрываться буду.
   — Не за то отец бил, что играл, — ответил ему другой, — а за то, что отыгрывался.
   Разговор щедро пересыпался отборной, но беззлобной руганью, которую воспринимали спокойно, как привычный эмоциональный довесок даже к самому дружескому разговору.
   Появление постороннего человека не прошло незамеченным. Парни подозрительно покосились на Виталия, и один из них спросил:
   — Нюхать пришел или играть?
   — Меня отец бил за то, что играл, — ответил Виталий. — На деньги, конечно.
   — А мы тебе штаны оставим, — насмешливо пообещал другой. — Не сомневайся.
   — На интерес бы я сыграл, — лениво ответил Виталий, уже жалея, что в порыве досады подошел сюда.
   — Интереса не получится, — мотнул головой парень. — Один попробовал. Его сделали… — и он бросил взгляд на опустевшую скамейку у ворот.
   Виталий перехватил его взгляд, и вдруг в голове блеснула догадка. Он уже не жалел, что подошел, все внутри напряглось в ожидании каких-то открытий.
   — Ну и неправильно, — запальчиво возразил он. — Раз человек объявляет…
   — Ты особо не тявкай, — оборвал его другой парень. — Он на равных началах. А когда лопухом остался, шиш выложил.
   — Не, он сперва материно кольцо пообещал, — вмешался другой парень. — Домой покилял. Потом вернулся, говорит: «Заработаю».
   — Он заработал, — грязно выругался первый.
   «Это уже не просто факты, — лихорадочно думал Виталий, боясь пропустить хоть слово. — Это уже и душа». — И небрежно спросил:
   — А теперь он как играет?
   Парни незаметно переглянулись. Один из них встал и, чуть пошатываясь, подошел к Виталию, второй неожиданно оказался за его спиной.
   — Номера выкидываешь? — с угрозой спросил первый и, наливаясь пьяной злостью, просипел: — Покажь карманы, мусор!
   У Виталия была секунда на размышление. Он чувствовал жаркое дыхание стоявшего сзади, видел, как напряглись сидевшие за столом, готовые в любой момент кинуться на него. Лезть в карман было поздно, удар мог последовать мгновенно.

   И Виталий нанес его первым, затылком, со всего размаха по лицу стоявшего сзади. Раздался крик. В тот же миг Виталий двумя руками рванул подошедшего парня на себя, нагнулся, и тот, не удержавшись, со стоном перелетел через него. А Виталий кинулся бежать к темневшим вдали воротам.

   Парни бросились за ним.
   — Ножа ему! — яростно крикнул кто-то.
   «Только бы не споткнуться в этой тьме!» — мелькнуло в голове у Виталия.
   У самых ворот он внезапно метнулся в сторону и прижался к стене, нащупывая в кармане пистолет. Он даже задержал дыхание, и сердце забилось еще отчаянней. Но то, что Виталий узнал о Ваське, и то, что того сейчас нет дома, меняло все планы.
   Парни не заметили его. Они распаленной стаей пронеслись мимо, и Виталий услышал, как заспорили они на улице, обсуждая, в какую сторону он убежал.
   Тогда Виталий неслышно отделился от стены и крадучись направился в глубь двора, к единственному парадному, над которым тусклым желтым апельсином висела лампочка.
   На третьем этаже он позвонил. Дверь, обвешанную почтовыми ящиками, отперла высокая худая женщина в кофте с закатанными рукавами и в переднике. Лица ее Виталий рассмотреть не мог: свет на площадку падал только из двери.
   — Не вы ли Вера Григорьевна? — спросил он, уже успев отдышаться.
   Женщина в испуге прижала руки к груди.
   — Я…
   Она провела Виталия по узкому коридору. В комнате стоял полумрак. Горела только маленькая лампочка на столе, загороженная с одной стороны газетой. У окна угадывались две постели, большая и маленькая. Женщина сказала негромко:
   — Они спят. Муж после суток. И Мишутка. Садитесь.
   Виталий только сейчас разглядел ее осунувшееся строгое лицо с чуть заметными продольными морщинками на впалых щеках. «Красивая была», — подумал он.
   Женщина сидела напротив него, положив на стол сцепленные руки, и с усталой покорностью смотрела на неожиданного гостя.
   — Я насчет Васи, — почему-то через силу сказал Виталий. — Надо подумать о нем.
   — Догадалась. Я уже все глаза проплакала. Плохо с ним. И моя тут вина есть.
   Она говорила медленно, тихо, глядя на свои руки, очень худые, с длинными огрубевшими пальцами. И Виталий с состраданием подумал: «Заботы, заботы… Сколько их у нее…»

   — Расскажите мне, Вера Григорьевна, все про Васю и… про свою вину. Я вас не обману.
   В этот миг у Виталия вдруг появилось предчувствие, что за Васькой нет вины, и еще что он, Виталий, вдруг прикоснулся к какой-то издерганной, больной и сложной судьбе, мимо которой он уже не может пройти равнодушно. И это предчувствие в нем все росло, по мере того как говорила эта женщина, говорила тихим, ровным голосом, поминутно смахивая со щек слезинки, все уже перестрадав, все вспомнив в длинные, бессонные, одинокие ночи, одинокие всегда, и когда не было того, кто спал там сейчас, и когда он появился, потому что с ним она не могла делиться этим.
   Вера Григорьевна и сама не понимала, почему она все рассказывает этому тонкому и какому-то ясному пареньку с почти детским, сейчас строгим и чутким лицом. Видно, есть у человека предел, дальше которого не может он носить в себе свое горе. И в ответ на первое же слово участия в такой момент, на искреннее, душевное движение распахивается исстрадавшаяся человеческая душа.
   …Первого мужа ее арестовали в декабре пятьдесят второго года. Он был врачом. Васе минуло семь лет. Забирали мужа ночью. Она до сих пор помнит Васин отчаянный крик: «Папа, не уходи!.. Папа, убей их!..» Он цеплялся за отца, его невозможно было оторвать. Потом он долго не спал по ночам, вскакивал, звал отца. На улице волчонком смотрел на военных. Стал замкнутым, таким замкнутым, что никогда не могла она понять, что у него на душе, о чем он думает. Так и до сих пор все не может понять. А потом эти ужасные драки. Она не знает, как и почему они начались. И вот — колония. А после нее… Все хорошие вещи свои куда-то спустил. Говорит, пропил. Но она думает, что здесь другое. Что именно — не знает. Вася пьянством никогда не занимался. Здесь другое что-то… И какой-то камень у него на душе. Ласковым бывает только с Мишуткой, это его сводный братишка, — она кивнула на маленькую кровать у окна.
   Виталий напряженно вслушивался в ее глуховатый голос, а взгляд его не мог оторваться от кружка света на столе, в котором лежали ее руки, натруженные, потрескавшиеся… И вдруг он увидел то, что, собственно, видел все время, но это проходило мимо сознания. На одном из сцепленных худых пальцев было надето кольцо.
   — Простите, Вера Григорьевна. Откуда у вас это кольцо?
   Она схватилась за кольцо так, словно он хотел отнять его.
   — Это подарок первого мужа. Это память.
   — А Вася знает, чье это кольцо?
   Она подняла глаза на Виталия и тихо сказала:
   — Однажды я ему про это сказала.
   — Когда же?
   …В тот вечер, года два назад, он пришел со двора неожиданно рано, возбужденный, испуганный даже. Пришел совсем неожиданно. И застал мать в слезах. Кольцо лежало перед ней на столе, она смотрела на него и плакала. Вспоминала годы жизни и человека, подарившего их ей. И Вася, ничего не поняв, но о чем-то догадавшись, вдруг глухо спросил: «Мама, откуда у тебя это кольцо?» А потом стиснул зубы и, ничего не сказав, убежал.
   — А в чем же ваша вина перед Васей?
   — Моя вина в моей слабости…
   Женщина разомкнула пальцы, провела ладонями по лицу, словно стирая с него колебания и усталость, и вздохнула.
   — Да, слабость, — повторила она. — А Вася сказал, когда вернулся, что я… предатель, — и горько усмехнулась.
   …Виталий опомнился, когда был уже двенадцатый час. Он поднялся.
   — Пойду, Вера Григорьевна. И поверьте мне, — он осторожно коснулся ее руки, — я ничего не употреблю во зло Васе. Ничего. И я… я теперь знаю, как с ним говорить.
   — Я верю, — женщина грустно и чуть недоуменно улыбнулась. — Почему-то верю вам. Вы нам поможете.
   В ту ночь Виталий долго не мог заснуть.
   На следующий день, когда Виталий зашел к Цветкову, у того сидел Свиридов. Цветков был мрачен. Увидев входящего Виталия, Свиридов тяжело поднялся со стула.
   — Ладно, Федор Кузьмич, — сказал он. — Пойду к себе.
   Когда закрылась за ним дверь, Виталий настороженно спросил:
   — Чего это он?
   — Ничего особенного, — хмуро ответил Цветков. — Что у тебя?
   И Виталий сразу забыл о Свиридове.
   Цветков слушал его молча и, только когда Виталий рассказывал о драке во дворе, процедил:
   — Золотой факт для товарища Свиридова.
   — В каком же это смысле? — запальчиво спросил Виталий.
   — Выдающиеся методы работы у моих подчиненных. Вот в каком смысле. — И, видя, что Виталий готов заспорить, сухо бросил: — Продолжай.
   Пересилив возникшее раздражение, Виталий сначала скупо и обиженно, а потом все более увлекаясь, стал рассказывать дальше. Цветков больше его не перебивал. А потом сердито сказал:
   — Как же это ты ей такую гарантию дал? А если мы Ваську ее посадим?
   — Думаю, не придется.
   — Думать мало, чтобы гарантии давать. Она ведь сказала: «Я вам верю…» — И, не давая Виталию опять заспорить, сказал: — Ладно. Нам торопиться надо. Двигай, куда собрался.
   Виталий вышел из кабинета Цветкова со смешанным чувством удовлетворения и досады. «Срывает на других свои настроения», — раздраженно подумал он. Разве Цветков мог понять, какие чувства переполняли Виталия, когда он слушал ту женщину, как хотелось ему влить хоть каплю надежды в ее душу!
   На улице солнце палило июльским жаром. Город был застигнут врасплох. Люди, изнывая в надетых по привычке пальто, заполняли теневую сторону улиц. Тележки с газированной водой, желтые цистерны с квасом, крикливое племя мороженщиц еще, видимо, только готовились к своей гуманной миссии.
   Виталий расстегнул золотистый плащ, снял кепку и зашагал быстрее.
   Штаб дружины помещался в красном уголке одного из ЖЭКов. Это была длинная полуподвальная комната, вдоль стен стояли стулья, над ними висели пропылившиеся плакаты. Стена у двери была залеплена объявлениями и различными списками. Посреди комнаты квадратным островом тоже стояли стулья, а в глубине, у дальней стены, протянулся стол, накрытый выгоревшим зеленым сукном. В стороне стоял небольшой письменный столик и возле него дощатый шкаф. За столиком сидел какой-то паренек и читал книгу. Рядом лежала еще книга, большая, потрепанная, на белом квадратике бумаги, приклеенном сверху, от руки было написано: «Книга дежурств и происшествий».
   Увидев входящего Виталия, паренек отложил книгу и поднялся навстречу.
   — Сахаров? — пожимая ему руку, спросил Виталий.
   — Ага. Виктор. А вы Лосев?
   Парень был длинный, с тонкой шеей, в очках. Улыбчивое, добродушное лицо располагало к разговору.
   — Ну-ка, погляди в своем гроссбухе, — сказал Виталий. — Что там у вас есть о Василии Кротове.
   — Кротов… Кротов… — повторил парень, раскрывая большую книгу. — Что-то фамилия знакомая.
   Пока он проглядывал записи, Виталий взял в руки книжку, которую читал Сахаров. Книга была о космонавтике. Сахаров скосил глаза и, не поднимая головы, пробурчал:
   — Парадоксы нашего века. Космос — и какой-нибудь хулиган или грабитель.
   — Абсолютно разные проблемы, — возразил Виталий. — Техника и воспитание людей.
   — Космос — это не только техника, но и наука. Высшее достижение человеческого разума! — Сахаров проговорил это назидательно, с ноткой превосходства.
   Виталию тон его не понравился, и он снова возразил, но уже запальчиво:
   — Сейчас космическую ракету, как известно, может создать и ученый-людоед. Да ты ищи, ищи, — и он кивнул на толстую книгу в руках у Сахарова.
   — Ищу… Вот, пожалуйста! Кротов… — Сахаров быстро проглядел запись. — Ну конечно! Теперь вспомнил.
   Ваську уже два раза приводили за драку в штаб. Уговаривали, доказывали. Смотрел на всех волком. Вызывали и мать. Та сидела с каменным лицом, еле цедила слова. Наконец сообщили на автобазу, где работал Васька: пусть, мол, и там нажмут.
   Сахаров говорил возмущенно, то и дело поправляя очки.
   Виталий не выдержал:
   — Ты сам с ним говорил?
   — И сам тоже. А что?
   — Тебе, брат, только ракеты строить.
   — Ну, знаешь… — обиделся Сахаров. — Неумно остришь.
   Виталий хотел было ответить, но сдержался. «Еще одного золотого факта не будет».
   На обратном пути он ломал себе голову: как говорить с Васькой? Но так ничего и не придумал.
   А Цветков сказал решительно:
   — Говорить рано. — Подумав, добавил: — Завтра займись-ка дружком его, Олегом этим самым. Еще кто поинтересней у него есть?
   — Остальные — мелочь. Этот самый интересный, — солидно ответил Виталий.
   Цветков усмехнулся:
   — Допустим.
   Об Олеге Полуянове, сантехнике одного из строительных управлений, сведения собрать удалось быстро. Он жил весело и безбоязненно, весело кутил и по-мелкому спекулировал, чем придется. Жил он один в маленькой комнате, оставшейся ему после смерти тетки. Его родители жили в Одессе. Олег франтовато одевался и был отменно вежлив с соседями. Недавно у него недели две жил какой-то «земляк». Вообще приятели к нему захаживали часто, девушки тоже. И среди последних… Виталий сначала не поверил в свою догадку. Он даже специально сбегал на работу за фотокарточкой. «Да, эта самая, — сказала ему старушка соседка. — Как звать только, не знаю». Это была Люда Данилова. Она бывала одна или с кем-нибудь, но никогда с Васькой.
   Под вечер Олег Полуянов, невысокий, стройный, курчавый парень с нежным лицом и бойкими карими глазами, появился в комнате Виталия. Вид у него был заносчивый и оскорбленный.
   — Чем обязан приглашению? — развязно спросил он.
   Но в самой глубине глаз Виталий подметил тревогу.
   — Садитесь, — сухо сказал он. — Сейчас узнаете.
   После нескольких минут самого общего и совсем безобидного разговора, в ходе которого Полуянов, однако, все больше нервничал, Виталий решил, наконец, перейти в наступление и неожиданно спросил:
   — Почему пускаете к себе жить посторонних?
   — Я?! Посторонних?! — возмутился Полуянов. — А может, это был мой родной папа, почем вы знаете?
   С каждым новым вопросом — а Виталий дотошно интересовался всеми его грязными делишками и многочисленными знакомыми — Полуянов кричал все громче. О Люде Даниловой он заявил, что знать ее не знает. А когда Виталий спросил его про Ваську, он вдруг побагровел и, бешено стукнув кулаком по коленке, заорал:
   — Ясно! Все ясно! Откуда ветер дует и чего несет! Надумал меня в тюрягу?! За Людку?! Нужна мне эта вонючая гусыня, как рыбке зонтик! Да я таких — на рубль дюжину!.. А сам чистенький! Да? Он у вас чистенький?! Кошмар какой-то!..
   Виталий, очень довольный, с напускным равнодушием пожал плечами:
   — Я вам, кажется, о Кротове ничего не говорил.
   — А мне и говорить не надо! Я и сам скажу! Чистую правду скажу! Как слеза, чтоб мне не жить! Мне только рот раскрыть!
   — Он ваш друг, кажется?
   — Как папа римский! Ни больше и ни меньше! Были когда-то дни золотые. Но как он за нее сел, — Полуянов сложил крест-накрест растопыренные пальцы и спрятал за них лицо. — Все! Как отрезал!
   — Тогда нечего болтать, что вы что-то знаете.
   На лице Полуянова появилась хитрая усмешка, и он самодовольно прищурился:
   — Я отрезал, а он нет. Пусть он вам скажет, зачем позавчера приходил ко мне, куда ехать предлагал. Пусть скажет, если он у вас такой чистенький, какую вещь одному толкнул.
   Виталий почувствовал холодок в спине и чуть дрогнувшим голосом спросил:
   — Какую вещь?
   — Уж, конечно, с дела вещь. А какую, пусть сам скажет. Я не интересовался. И еще пусть кличку одну назовет.
   — Какую же кличку?
   — «Косой» — вот какую!
   — Это кто такой?
   — А я почем знаю? Я сам прямой, у меня все кореши прямые. Косых не держим.
   Больше от Полуянова ничего добиться было невозможно, хотя Виталий, преодолевая отвращение, которое внушал ему этот парень, задавал вопрос за вопросом. Полуянов только грязно ругал Ваську и Люду Данилову. Виталий понял, что больше он ничего не знает.
   Дело принимало серьезный оборот.
   В тот вечер Цветков сказал:
   — Все это, конечно, интересно. Но мало, милый, мало. Погоди! — поднял он руку, видя, что Виталий собирается заспорить. — Погоди. У меня вопрос к тебе есть. Вот отсидел Васька, так? Вышел? Куда он на работу устроился?
   — Вернулся, где работал. На автобазу.
   — Так. А сейчас? Почему он среди дня в музей пришел, если работает? Отгул? Прогул? И потом, отчим его тоже там работает?
   — Тоже.
   — Ваську туда он устроил?
   — Наверное, он.
   — «Наверное»! А почему у них отношения плохие, у Васьки с отчимом?
   — Отца он забыть не может.
   Цветков недоверчиво покачал головой.
   — Отца он и не помнит почти. И вообще, это святое, это других любить не мешает. Что-то тут еще, милый, есть… — Он посмотрел на Виталия и закончил: — Тут важные какие-то струнки. Их знать надо.
   Виталий, вздохнув, согласился: да, тут в его сведениях был явный пробел.
   Поэтому на следующее утро он поехал на автобазу.
   Узкий двор ее был забит машинами. Одни стояли вдоль глухой каменной ограды, другие, урча, вползали или выползали из широких ворот мастерских и гаража, откуда несся неумолчный шум и рокот моторов.
   Виталий с трудом пробрался среди машин и по темноватой лестнице поднялся на второй этаж: в проходной ему объяснили, как пройти к заместителю директора базы Баранникову.
   Это оказался крупный, решительный человек с бритой головой и пожелтевшими от курева усами. Говорил Баранников грохочущим басом и, видимо, привык, что никто ему тут не прекословит.
   Когда Виталий объяснил цель прихода, Баранников сердито и громко сказал: