Адамов Аркадий Григорьевич. «След лисицы»

   Потом выработали план дальнейших действий и разошлись.
   Через час «Москвич» вернулся в Москву. В центре Павел Иванович на секунду притормозил. Девушка вышла, и «Москвич» тронулся дальше. До самого дома его проводила зеленоватая «Волга», затем, прихватив еще двух сотрудников, во главе с Цветковым, уже в сумерках вернулась назад, к подозрительной даче.
   Садясь в машину, Светлана весело спросила:
   — Куда же мы с вами поедем?
   — Увидите, увидите, — озабоченно ответил Павел Иванович, заводя мотор и излишне поспешно, рывком трогая машину с места. — Думаю, что не ошибусь. Я ведь приезжий и Москву знаю неважно. А вы?
   — Тоже не очень, — призналась Светлана. — Ну, центр знаю, конечно.
   Первое время, пока машина плутала по улицам, Светлана с любопытством оглядывалась и наслаждалась ездой. Павел Иванович изо всех сил старался занять ее разговором: он надеялся, что его спутница не заметит, как они выедут из города.
   Но вскоре девушка начала проявлять нетерпение.
   — Как мы долго едем! — сказала она. — Мне не терпится посмотреть на портсигар. Вы не представляете, как мы все волнуемся.
   — Что вы! Еще как представляю! Я и сам, признаться, волнуюсь.
   Да, он волновался, и не на шутку. Еще бы! Его в трепет бросало при мысли, что произойдет там, на даче, где его ждет Сердюк. Подумать только: оказаться замешанным в такое жуткое дело! И потом… потом ему было жаль эту девушку. Впрочем, неизвестно, чего было больше, страха или жалости. Пожалуй, страха… Нет, нет, план безумный. Только такой старый идиот, как он, мог согласиться на такое, и… и только такой отпетый бандит, как этот Антонов, мог такое придумать. Но что же делать, что делать?.. Они ведь едут туда уже! И не ехать нельзя. Павел Иванович должен сегодня передать дальше этот портсигар. Он уже дал слово. Что-то надо придумать. Но что, что?..
   И он все кружил, кружил по улицам, не зная, на что решиться.
   Впрочем… Впрочем, кажется, можно что-то придумать… У Павла Ивановича мелькнула неплохая мысль. Да, да, это, пожалуй, единственный выход… А когда Светлана заметила, что они очень долго едут, Павел Иванович окончательно решился. И машина уже уверенно свернула на Кутузовский проспект.
   Когда они проезжали бывшее Кунцево, Светлана спросила:
   — Что это за шоссе?
   — Кажется, Ленинградское, — неуверенно ответил Павел Иванович.
   Светлана засмеялась.
   — Что вы! Ленинградское я знаю. Это по улице Горького надо ехать. А это… я даже не заметила, как мы на него попали.
   — Да, да! — сделал вид, что вспомнил, Павел Иванович. — Это Киевское.
   — А-а…
   «Только женщине можно так заморочить голову, — подумал Павел Иванович. — Ведь кругом указатели». Он поспешно отвлек Светлану разговором. И, уже внутренне успокоившись, принялся шутить, рассказывать какую-то забавную историю.
   Светлана смеялась и с симпатией поглядывала на своего спутника. «Очень милый и порядочный человек», — подумала она.
   Но когда кончился город и по сторонам шоссе потянулись поля и перелески, девушка впервые с тревогой спросила:
   — Мы, кажется, едем на дачу?
   — Что вы! Какая там дача! — успокоил ее Павел Иванович. — Вон, видите строение? Там он и живет. Только чуть свернуть в сторону придется.
   — Все-таки он далеко живет.
   — Да. И вообще, признаться, мне совсем не хотелось с ним связываться. Если бы не этот портсигар…
   — Вы совершенно правы! — горячо откликнулась Светлана. — О, из-за него я бы на край света поехала!
   — Вот видите! А я вас везу гораздо ближе.
   «А мог бы и на тот свет», — с содроганием подумал он.
   — И вообще, это препротивная личность, — добавил, помолчав, Павел Иванович. — Я с ним совершенно случайно познакомился. А вас так и знакомить не хочу.
   — Но как же…
   — А вот увидите, — Павел Иванович даже улыбнулся: ему все больше нравился придуманный им план.
   Машина свернула с шоссе. Потом потянулись дачи. Большинство из них выглядели нежилыми: окна были заколочены или закрыты ставнями, нерасчищенные дорожки заросли травой или были завалены темными грудами прошлогодней листвы.
   Наконец машина остановилась перед низкой дощатой изгородью. Павел Иванович вылез, кряхтя, распахнул перекосившиеся за зиму створки ворот, и машина осторожно въехала на участок.
   Дача казалась пустой. Никто не вышел навстречу приезжим. И от угрюмого запустения и непонятной, казалось, даже недружелюбной тишины Светлане вдруг стало страшно. Она впервые пожалела, что согласилась на эту поездку. Но лишь на миг. «Вот еще! — подумала она. — Трусиха несчастная. Что может быть в конце концов?»
   В это время Павел Иванович уже закрыл ворота и подошел к машине. Светлана собралась было выйти из нее, но он поспешно сказал:
   — Нет, нет! Бога ради, не выходите! Так будет лучше.
   — Но почему же?
   — Уверяю вас, голубушка. Поверьте мне, — все так же торопливо произнес Павел Иванович и, бросив опасливый взгляд на дачу, прибавил тише: — Я даже не хочу, чтобы вы видели эту пьяную рожу. И совсем это не требуется, уверяю вас.
   Он был так взволнован, что это волнение невольно передалось и Светлане.
   — Что же мне делать? — растерянно спросила она.
   — Оставайтесь в машине. Я вам вынесу этот портсигар. — И настойчиво повторил: — Оставайтесь в машине.
   Взяв с заднего сиденья портфель, Павел Иванович торопливо направился к даче.
   Первая мысль, которая мелькнула у Светланы, была — убежать отсюда. Все здесь начало пугать ее: эта тишина, безлюдье, эта заколоченная дача и сам Павел Иванович, взвинченный, торопливый. Убежать…
   Светлана даже сделала движение, чтобы открыть дверцу машины. А портсигар?.. Она оглянулась. За забором по улице шли какие-то люди, молодые парни… Светлана заставила себя успокоиться. В конце концов тут ей ничто не угрожает. А в дачу она не пойдет, даже если Иван Иванович — так ей представился Павел Иванович — будет теперь просить ее об этом. Не пойдет, и все! Но ждать будет, пожалуйста…
   А в даче происходил в это время следующий разговор.
   — Она не зайдет и вас не увидит, — говорил Сердюку Павел Иванович. — Чего вы опасаетесь? Вы получите деньги и можете сегодня же уехать.
   — Я не могу сегодня уехать, — отрицательно мотнул головой Сердюк. — Сами знаете.
   — Но он не пришел, вы же видите.
   — Ну, завтра придет.
   — Зачем вам нужен этот тип? Неужели ради него вы, набитые деньгами, готовы на подобное дело? Это абсурд!
   Павел Иванович говорил так горячо и убежденно, что Сердюк заколебался. Да и чутье опытного преступника подсказывало: надо как можно скорее отрываться из Москвы, что-то тут неспокойно.
   — Дайте мне его только на две минуты, — наседал Павел Иванович. — Не убегу же я с ним!
   — А может, и убежите? — усмехнулся Сердюк. — Давайте так. Вот вам эта штука, — он вытащил из кармана газетный сверток. — А вы пока оставьте деньги.
   — Хорошо. Вот они. В портфеле.
   Сердюк взял портфель, открыл его, увидел пачки с деньгами и только после этого отдал Павлу Ивановичу сверток.
   — Ладно. Держите. И обратите внимание: деньги не считаю.
   Павел Иванович махнул рукой и поспешно вышел.
   Светлана торопливо развернула сверток и, прижав руку к щеке, воскликнула:
   — Он! Это же он, вы понимаете?!
   — Очень хорошо. Сейчас я все улажу.
   Павел Иванович, взяв у нее портсигар, снова ушел. На этот раз он вернулся быстро. Вид у него был огорченный и сконфуженный.
   — Вы знаете, — сообщил он. — У меня не хватило денег. Обещал ему завтра привезти.
   Светлана закусила губу и посмотрела на него с таким отчаянием, что Павел Иванович добавил:
   — Да не волнуйтесь так. Все хорошо. И завтра…
   — Нельзя ждать до завтра! Надо немедленно привезти сюда милицию! Он обязан отдать! Его… его просто арестуют!..
   Павел Иванович с беспокойством посмотрел на девушку: такого оборота дела он не ожидал. Но тут же изворотливый ум его подсказал выход. Он грустно улыбнулся и сказал:
   — И меня с ним тоже арестуют.
   — Вас?!
   — Конечно. Он же немедленно скажет, что мы сообщники. И что вас я привез, только чтобы удостовериться в подлинности этой вещи. И пойдет писать губерния. Вы разве милиции не знаете? Я же позора не оберусь! Я же домой вернуться не посмею!
   Он говорил с такой горечью, что Светлана заколебалась.
   — Но что же делать?
   — То, что я говорю. Клянусь, портсигар будет завтра у вас.
   — Но скажите мне хоть адрес этой дачи. На всякий случай.
   — Вы мне не верите? — с упреком спросил Павел Иванович.
   Светлане стало стыдно. Этот пожилой, солидный человек так благородно и бескорыстно вел себя и теперь может пострадать из-за нее. Нет, нет, это невозможно!
   — Хорошо, — вздохнула она. — Подождем до завтра.
   — Ну и чудесно! — обрадованно сказал Павел Иванович. — Я к вам приеду с портсигаром ровно в два часа завтра. Вас устроит?
   — Когда угодно!
   Они уселись в машину.
   Через минуту сине-серый «Москвич» вырулил на улицу.
   Когда подъезжали к Москве, Павел Иванович спросил:
   — Вы где живете?
   — Высадите меня, пожалуйста, где-нибудь в центре, — попросила Светлана. — Я еще в магазин зайду.
   Вскоре машина уже ехала по проспекту Маркса. Светлана показала на гостиницу «Москва».
   — Вот здесь, пожалуйста.
   — Здесь? — как-то странно переспросил Павел Иванович и, спохватившись, добавил: — Впрочем, мне все равно.
   Очутившись на тротуаре, Светлана помахала вслед удалявшейся машине и почему-то подумала: «Какие красивые зеркальца у нее по бокам!»
   Подземным переходом она прошла на улицу Горького. Бродя по магазинам, Светлана снова и снова возвращалась мыслями к своей странной поездке. И чем больше она о ней думала, тем больше росло в ней беспокойство. Ей уже казалась подозрительной и дача, где она побывала, и в общем-то совершенно незнакомый ей Иван Иванович, и вся эта история вокруг портсигара. «Глупости, — говорила она себе. — Глупости. Он приедет, как обещал. И мы получим портсигар. Обязательно».
   Уже начинало темнеть, когда Светлана собралась ехать домой. Остановка ее троллейбуса была около гостиницы, и девушка заспешила туда.
   Первое, что она там, около подъезда, увидела, был знакомый «Москвич», Светлана даже узнала зеркальца по бокам. Она остановилась невдалеке, под деревом, чувствуя, как вдруг забилось сердце.
   И в этот момент из подъезда вышел Иван Иванович. Он что-то спросил у швейцара, тот, подумав, ответил. Иван Иванович снисходительно улыбнулся и сунул ему что-то в руку. И швейцар почтительно проводил его до машины.
   Светлана не решилась к нему подойти. Она только проводила «Москвич» глазами и с непонятной тревогой на душе поспешила к остановке троллейбуса. Все-таки что-то она сделала в этот день не так, какую-то совершила ошибку. И неизвестно почему ей вдруг стало страшно.
   Когда стемнело, дача была окружена. За это время в ней не было заметно никаких признаков жизни.
   Но с наступлением темноты в дальней комнате, окна которой, тоже заколоченные досками, выходили в глубь участка, замерцал сквозь щели слабый огонек. Разобрать, кто находится в комнате, было невозможно.
   — Что будем делать? — шепотом спросил Откаленко. — Ведь если постучать, он, пожалуй, не откроет.
   — Ясное дело, не откроет, — поддержал его кто-то из сотрудников. — Раз прячется от всех.
   Решено было незаметно проникнуть в дачу. Один из сотрудников, ловко карабкаясь по углу сруба, поднялся на чердак. Там, осторожно посвечивая себе фонарем, он обследовал пол. Никакого люка или чего-нибудь подобного, ведущего вниз, не оказалось.
   Откаленко предложил пролезть через окно, где доски слабее всего приколочены к наличникам. Кое-какой инструмент на всякий случай привезли с собой из Москвы. Цветков, подумав, согласился.
   Осмотрели окна, выходящие на улицу. На одном из них доски держались довольно слабо. Откаленко и еще один сотрудник принялись со всевозможными предосторожностями вытягивать заржавевшие гвозди.
   Внезапно доска едва слышно затрещала. И мгновенно в дальнем окне погас свет.
   Работу немедленно прекратили. Воцарилась тишина.
   Однако прошло не меньше часа, прежде чем снова появился в окне свет.
   — Успокоился, — тихо произнес Цветков. — Нет, милые мои, тут надо придумать что-то другое. Он может быть и вооружен.
   — Как же его выкурить? — с досадой спросил Откаленко.
   — О! — Цветков вдруг оживился. — Именно так и сделаем.
   И он объяснил свой план.
   Кто-то из сотрудников с сомнением заметил:
   — Много будет шуму.
   — Чем больше, тем лучше, — ответил Цветков. — Но только с умом. И еще надо учесть ветер.
   Все бесшумно принялись за работу. Кто-то сбегал к машине и вернулся с тяжелой канистрой.
   Когда все было готово и каждый занял отведенное для него место. Цветков подал сигнал.
   И в тот же миг с двух сторон от дачи взвились к небу языки пламени. Ветер погнал к окнам едкие клубы дыма.
   — Пожар!.. — раздался откуда-то издали истошный голос.
   — Пожар!.. Пожар!.. — ответили ему с других сторон чьи-то далекие голоса.
   И в тот же момент с треском распахнулась дверь дачи. Оттуда метнулась чья-то тень.
   Наперерез ей кинулся Откаленко.

   — Игорь, назад! — не своим голосом крикнул Цветков.
   Но тут грохнул выстрел, и Откаленко навзничь опрокинулся на землю.
   А в кустах уже завязалась отчаянная борьба. Послышались крики, чей-то стон, звуки ударов.
   На миг все покрыло вдруг громкое шипенье заливаемых водой костров.
   Цветков подбежал к лежавшему на земле Откаленко, опустился перед ним на колени. Откаленко тихо стонал.
   В это время из кустов выволокли отбивающегося, хрипящего человека. При свете догорающего костра и в скрещенных лучах фонарей все узнали его. Это был Сердюк.

   С улицы донесся рокот подъезжающих машин. Их было две. Вторую уже позже вызвал Цветков.
   Связанного Сердюка кинули в одну из них. Вторая умчала в город раненого Откаленко.
   Цветков с сотрудниками приступили к обыску дачи.
   Были обнаружены крупная сумма денег и все вещи, украденные у артиста Починского, все, кроме заветного портсигара из музея.
   Там же, в машине, Цветков устроил первый допрос притихшего Сердюка.
   — Где портсигар? — как бы между прочим спросил он. — Тот самый.
   Сердюк злобно ощерился в усмешке.
   — Ищите, ищите, — хрипло проговорил он. — А найдете, так не посмеете отнять.
   Больше от него ничего нельзя было добиться.
   Когда вернулась вторая машина, начинало уже светать. Шофер доложил Цветкову: врачи сказали, что жизнь Откаленко вне опасности.
   В Москву возвращались молча.
   Утром у Цветкова состоялось короткое совещание.
   — Один вопрос и одна просьба, — сказал представитель ОБХСС. — Это в связи с тем, что магазином Туликина предстоит заняться вплотную. Делец, видно, с размахом и связями. Здесь пахнет крупным хищением.
   — Дело очень перспективное, — отдуваясь, произнес Свиридов. — Прозвучит громко. А первая заслуга здесь группы товарища Цветкова.
   И он добродушно подмигнул Федору Кузьмичу. Но тот никак не прореагировал на этот дружеский комплимент.
   Лосев, сидя в углу, с неприязнью подумал: «Ишь ты! Ветер, наверное, меняется. Не иначе». Он все никак не мог прийти в себя от двух свалившихся на него в это утро известий: ранение Игоря Откаленко и непонятная поездка Туликина со Светланой на дачу. Виталий не мог дождаться конца совещания. Он уже упросил по телефону отца — профессора Лосева, крупного хирурга, — поехать и осмотреть Откаленко. И еще он хотел немедленно повидать Светлану, но без разрешения Цветкова этого теперь нельзя было сделать. Виталий рассеянно слушал, что говорится вокруг, и только слова Свиридова привлекли его внимание к происходившему.
   — Давайте с вопроса, — сказал в этот момент Цветков.
   — Пожалуйста. В каком состоянии вы оставили дачу? Туликин может приехать туда в любой момент.
   Цветков усмехнулся.
   — Это мы учли. Дача в порядке. Следов обыска нет.
   — А участок?
   — И участок прибрали.
   — Так, — заметно успокоился представитель ОБХСС. — Теперь просьба. Туликина хорошо бы пока оставить на свободе, и он ни в коем случае не должен знать, что вы арестовали этого Сердюка. Он должен быть совершенно спокоен.
   — Хорошенькая просьба, — покачал головой Цветков. — Но ведь портсигар теперь у него. И вы думаете, что Туликин оставит этот портсигар себе? Да он его как можно быстрее сплавит куда-нибудь. Тут немедленно надо хватать его за руку!
   Представитель ОБХСС собрался было возразить, но Цветков перебил его:
   — Я вас понимаю. Если будет хоть какая-нибудь возможность, мы оставим Туликина вам. И не будем его трогать. Но пока отложим этот вопрос. Предлагаю вернуться к нему после допроса Сердюка.
   — И разговора со Светланой Гориной, — торопливо вставил Виталий.
   На том совещание и кончилось.
   Когда все стали расходиться, Виталий подошел к Цветкову.
   — Федор Кузьмич, разрешите мне поговорить с Гориной?
   — После допроса.
   Виталий вздохнул, но возразить не решился.
   В кабинете остались он, Цветков и, к их удивлению, Свиридов.
   — Ну, с удачей тебя, Федор Кузьмич, — сказал Свиридов, улыбаясь и всем туловищем поворачиваясь к Цветкову. — Опять с удачей. Знатного ты судака вытянул!
   Цветков пожал плечами.
   А Виталий не утерпел и ядовито вставил:
   — Еще Суворов говорил: «Удача, удача, надобно когда-нибудь и уменье».
   — Уменье-то есть, — махнул рукой Свиридов. — Уж чего-чего, а это есть, — и, кивнув на Виталия, добавил: — А ученые у тебя ребята собрались. Ишь, прямо из Суворова шпарит!
   В это время и ввели Сердюка. Все трое сразу посуровели, оборвав разговор. Свиридов смотрел на преступника зло и чуть опасливо, Цветков — устало, почти небрежно, а Виталий — с нескрываемым любопытством: такую человеческую разновидность он видел впервые, этот был поопаснее и покрупнее Косого, покрупнее всех, кого он, Виталий, до сих пор встречал.
   Сердюк при входе бросил быстрый, испытующий взгляд на всех троих и опустил глаза. Узкое лицо его с покрасневшими веками и тонким, старушечьим ртом выглядело невозмутимым, и только еле заметные бисеринки пота над рыжеватыми бровями выдавали скрытое волнение. Это узкое, нездоровое лицо странно контрастировало с большим, сильным телом.
   — Садитесь, Сердюк, — сухо сказал Цветков. — На вопросы отвечать будете?
   — По силе возможности, — скромно ответил Сердюк. — Да ведь и так все ясно.
   — Что ж, по-вашему, ясно? — спросил Свиридов так поспешно, словно на чем-то уже поймал Сердюка.
   Тот покорно вздохнул.
   — Убег из лагеря — это раз. Безделку всякую спер на вокзале — это два. Ну, и сопротивление власти оказал. Я, граждане следователи, и не отпираюсь.
   — Это хорошо, что не отпираешься, — строго одобрил Свиридов. — Значит, положение свое понимаешь.
   Сердюк опять вздохнул.
   — Конечным делом, понимаю.
   «Уже сообразил, что про кражу у Починского мы знаем», — подумал Цветков. И спросил:
   — Как познакомились с Туликиным Павлом Ивановичем? Как на дачу к нему попали?
   — Да ведь как попал… — неуверенно, словно теряясь, ответил Сердюк. — Снял, можно сказать. Чистый случай. Где ни на есть, а ночевать надо было. Чистый случай, ей-богу.
   Он смущенно тер корявые, загрубелые руки и, не поднимал глаз, потом униженно попросил:
   — Закурить разрешите?
   — Курите, — придвинул ему пачку папирос Цветков и снова спросил: — А Косова давно знаете?
   Сердюк жадно затянулся, поднял глаза к потолку и, мучительно наморщив большой, с глубокими залысинами лоб, извиняющимся тоном ответил:
   — Чтой-то не припомню такого. Вот если бы взглянуть, тогда да.
   — Взглянете, — пообещал Цветков и снова спросил: — Раньше в торговле работали?
   Сердюк охотно кивнул головой, словно радуясь, что может, наконец, ответить на что-то утвердительно.
   — Именно. Продавцом… — и он назвал далекий город.
   — При вас там кража была? Ювелирные изделия и прочее.
   Сердюк снова охотно кивнул.
   — Припоминаю. Когой-то попутало. Люди говорили, даже суд был. Всем крепко дали.
   — Не всем, — усмехнулся Цветков. — До главного тогда не добрались.
   — Ишь ты!..
   Допрос некоторое время продолжался в том же духе: Сердюк охотно, даже подобострастно рассказывал то, что и так было известно, и осторожно обходил скользкие места. Цветков задавал вопросы деловито, спокойно и так же спокойно, почти равнодушно выслушивал ответы. Свиридов пытался было прикрикнуть на Сердюка, но тот каждый раз делал вид, что теряется и не знает, что отвечать от испуга.
   — Ладно, Сердюк, — сказал, наконец, Цветков. — У нас еще разговоров будет много. Все переберем, все вспомним. Раз уж нам встретиться довелось.
   Сердюк поспешно согласился.
   — Чувствую, гражданин следователь. Очень даже. И потому размышлять начинаю.
   — Во-во. Лучше поздно, чем никогда, — согласился Цветков. — Размышляйте. А пока скажите, зачем вчера на дачу к вам девушка приезжала?
   На лице Сердюка отразилось такое удивление, что Цветков с сомнением подумал: «Горина не выходила из машины, так что он может и не знать, что она приезжала. Но тогда…»
   — Убейте, не знаю, — горячо ответил Сердюк, прижимая руки к груди. — Чтоб мне свободы не видать!
   — А что вы мне там, на даче, насчет портсигара сказали, помните?
   — Это да, помню, — Сердюк сокрушенно вздохнул. — По злости сорвалось. Никакого я портсигара видеть не видел.
   — А ведь мы его у Туликина отберем, учтите.
   — Ваше право. Чего ж…
   «Ох, придется с ним повозиться, — подумал молчавший все это время Виталий. — Пока признается, все нервы по одному вытянет».
   — И деньги, которые на даче нашли, тоже, конечно, не ваши? — спросил Цветков.
   — Ясное дело. Да господи!.. Да откуда такие-то деньги у меня?..
   Цветков вздохнул.
   — Да, Сердюк. Размышлять вам есть о чем. Валяйте, пока не поздно. Мой вам совет.
   — Именно! Очень вы точно сказали: пока не поздно, — горячо откликнулся Сердюк. — Кто его знает, может, чего и вспомню.
   — Ну, вот и подождем. С вами нам спешить некуда. Это вы, надеюсь, и сами понимаете.
   Когда Сердюка увели, Свиридов, засопев, сказал:
   — Ну, терпение же у тебя, Кузьмич, адское, прямо скажу! И еще на «вы» с ним! Эх, я б его в другое время… Но ты молодец! Об этом еще разговор будет особый.
   Цветков хмуро сказал:
   — Я вот тогда со справкой так и не успел.
   — И не надо! — поспешно откликнулся Свиридов. — Отпала необходимость. Я, брат, человек прямой. И тебе скажу: поспешили с постановкой твоего вопроса. Неправильно это! Где хочешь скажу: неправильно! Какое дело ты поднял, шутка? Нет, Кузьмич, такими людьми, как ты, не бросаются! — Он говорил громко, все больше распаляясь. — Их поддерживать надо! В интересах общего дела! Прошу понять меня правильно! Я за дело болею, а не за самолюбие, какое оно ни есть. Сколько ты за это время, пока по этому вашему, как его… ну, ну… следу лисьему шел, сколько, говорю, дел поднял, сколько преступников разоблачил, а? Вот то-то, товарищи.
   Свиридов, увлекшись и поминутно промокая платком мокрый от пота лоб, говорил с таким пафосом, что Цветков спросил:
   — Репетируешь?
   — Чего?.. — не понял Свиридов.
   — К собранию, говорю, готовишься?
   — А-а… Ты, Кузьмич, напрасно так-то. Я ведь с открытой душой к тебе. Не таясь. Вон прямо при нем все говорю, — Свиридов кивнул на Виталия. — Потому что тоже член коллектива.
   Виталий молчал, еле сдерживая негодование. Он даже не ожидал от себя такой выдержки. Оказывается, он научился рассуждать и взвешивать прежде, чем что-то сказать, даже в своем, служебном кругу, среди товарищей. И на этот раз Виталий рассудил, что вступать в спор со Свиридовым сейчас бесполезно, даже невыгодно. Пусть он выговорится, пусть все скажет. В данном случае сильнее тот, кто молчит и слушает. Но все время молчать он, Виталий, не будет!..
   Вскоре Свиридов ушел. Когда за ним захлопнулась дверь, Виталий сказал:
   — Хамелеон, вот он кто.
   — Это почему же хамелеон? — поинтересовался Цветков.
   — Видит, что наша взяла, и перекрашивается.
   — А может, искренне осознал ошибку?
   — Да вы что, Федор Кузьмич, серьезно?
   — Очень даже. Попробуй доказать, что он только снаружи перекрашивается! Он же на всех собраниях, во всех кабинетах начнет кричать, что он наш друг-товарищ, что он ошибался, а теперь осознал. Да мало ли еще что! Попробуй, говорю, доказать.
   — И попробую!
   Цветков досадливо махнул рукой.
   — Дел много, понимаешь? Всем некогда. А он ловкач. И кое-кому приятен. Вот так и держится.
   — Федор Кузьмич, — строго сказал Виталий. — Я по совести сюда пришел, я увидел, какие тут должны быть чистые руки и душа тоже. И я вам говорю: до Свиридова доберусь! Увидите!
   — Одну речь выслушал, теперь другую, — Цветков улыбнулся. — А работать кто будет? — Он взглянул на часы. — Давай, милый, быстренько в музей, потолкуй с Гориной, — и, хитро посмотрев в просветлевшее лицо Виталия, добавил: — Официальное дело у тебя к ней, ясно? А насчет совести еще поговорим. Она у меня, милый, тоже есть, не думай. И добираться будем до этого типа вместе.
   Первый человек, которого Виталий встретил, зайдя в музей, была Антонина Степановна. Она показалась ему исхудавшей, усталой, на одутловатом лице под глазами резко проступили синеватые мешочки, уголки рта скорбно опустились. «За дочку, наверное, переживает», — подумал Виталий. Ему стало жаль Антонину Степановну. Но что мог он ей сказать, чем утешить? Ее Люду, эту вконец испорченную девчонку, которую на всем свете любит только одна она, Антонина Степановна, будут судить как воровку. И она вполне заслужила это. Только мать может не замечать… Нет, был ведь еще и Васька. Он тоже ее любил и тоже не замечал…