Адамов Аркадий Григорьевич. «След лисицы»

   — Кротова мы уволили. За прогул и вообще. Из дружины тоже получили о нем сигнал. Хулиган и уголовник. У меня тут и то, подлец, как разговаривал!
   — Вы что же, всех за первый прогул увольняете?
   — Повторяю, — нетерпеливо ответил Баранников. — Хулиган, уголовник. Сидел уже. Еще и за таких чтоб голова болела?
   — За таких именно и должна болеть.
   — У вас. У милиции. У меня других забот хватает. Вон с капиталки машины гонят — ни к черту! — он широким взмахом руки указал на окно.
   — Товарищ Баранников, этого парня нельзя увольнять, — сказал Виталий. — Пропадет. У вас же тут и отчим его работает.
   — Вот именно! И он пришел, говорит: «Сладу с ним нет». Одним словом, всё. Уволили, и баста!
   — Нет, не баста! — рассердился Виталий. — Вы права не имели его увольнять!
   — Я свои права знаю, дорогой товарищ, — загрохотал Баранников. — И прошу в административную деятельность не вмешиваться! — он побагровел и так сжал ручки кресла, что побелели косточки на пальцах. — Благодетели нашлись за чужой счет! Вам что — только попросить! А мне здесь мучайся с таким! Заступники!..
   Спор разгорался, и Виталий чувствовал, что выиграть его не удастся.
   — Хорошо, — наконец сказал он. — Мы еще к этому вопросу вернемся, товарищ Баранников.
   Он выскочил из кабинета, весь дрожа от еле сдерживаемой, бессильной ярости.
   Но уже в троллейбусе Виталий начал понемногу остывать. Собственно говоря, чего он взбеленился? Он же узнал то, что требовалось: Васька сейчас не работает. Баранникова тоже понять можно. А Васька в конце концов устроится на другое место. Сейчас главное не это, сейчас надо заставить его признаться в краже из музея. Но тут вдруг перед Виталием встало лицо Веры Григорьевны, измученное, виноватое, в желтом свете слабой настольной лампы, и он, словно наяву, услышал ее тихий голос: «Почему-то верю вам. Вы нам поможете». И Виталию стало не по себе, словно он уже чем-то обманул эту женщину. «Поможете…» А как помочь? Неужели начать драку с этим Баранниковым? Но как к такому вмешательству отнесется сам Васька?.. То есть что значит «как отнесется»? Нет, брат, шалишь!.. Здесь надо действовать сообща…
   И Виталий на первой же остановке выскочил из троллейбуса и пересел на другой.
   Через полчаса он был уже в штабе дружины. Виталий собрался узнать адрес Виктора Сахарова, но неожиданно застал его самого.
   — Едем, — без всякого предисловия торопливо объявил он. — Там по вашей милости уволили Кротова. Теперь расхлебывать надо. Пропадет парень.
   — Чего, чего?.. — не понял Сахаров и удивленно посмотрел на Виталия, видимо не сразу его узнав.
   — Едем. По дороге все объясню.
   — Но у меня…
   — Слушай! — разозлился Виталий. — Тут судьба человека решается! Поехали!
   Он был так решителен и взвинчен, что Сахаров невольно уступил натиску.
   По дороге они решили заехать к Ваське.
   На звонок отперла соседка.
   — Вася? — переспросила она, не снимая с двери цепочку. — В булочную, что ли, ушел. Баклуши ведь бьет, прохиндей непутевый.
   — Что вы! — воскликнул Виталий. — Это отгулы у него. Заработал! А не пьет эти дни, не хулиганит?
   — Чего не было, того не было, — ответила соседка и словоохотливо добавила: — Только с Сергеем Трофимовичем разговор был у них, страсть как кричали. Вера Григорьевна аж слезами, бедная, вся изошла.
   — Чего ж это они так?
   — Да вот, не поняла я, — с сожалением ответила соседка. — Слов разобрать никак невозможно было. Очень уж Вера-то плакала.
   Переглянувшись с Сахаровым, Виталий сказал:
   — Ладно, гражданочка. Васю нам все равно повидать надо. Впустите? Или на лестнице обождать?
   — Оно бы лучше на лестнице, конечно, — поспешно ответила та и прикрыла дверь.
   Закурив, Виталий уселся на высокий подоконник. Сахаров, протирая очки, спросил:
   — Между прочим, чего о нем хлопотать, если вы его все равно посадите?
   — Это бабушка еще надвое сказала… — И, подумав, Виталий убежденно добавил: — А главное, он должен поверить, что есть справедливость. В том, что его уволили, ее нет. А в том, что посадим, если он украл, — она будет.
   — Нет, ты мне определенно нравишься, — улыбнулся Сахаров. — Ты мыслишь единственно верными нравственными категориями.
   Васька пришел только через час. Он угрюмо оглядел незваных гостей и спросил:
   — Забирать пришли?
   — Не собираемся пока, — ответил Виталий. — Ты лучше нас в дом пригласи.
   Когда вошли в комнату, Виталий без всякого перехода решительно сказал:
   — Пиши заявление.
   — Чего?..
   — Пиши, пиши. «Прошу восстановить меня на работе в должности ученика автослесаря. Обязуюсь…»
   — Да вы что? Баранников меня в шею с этим заявлением выпрет!
   — Не выпрет. Пиши, говорю!
   Васька усмехнулся и полез в стол за бумагой. Написав то, что продиктовал ему Виталий, он зло сказал:
   — Баранников тоже не сам решил. Ему мой шепнул.
   — Это кто такой? — не понял Виталий.
   — Материн муж, вот кто.
   — Да ведь он тебя сам туда устроил, — вмешался Сахаров. — Где же тут логика?
   Васька горько усмехнулся.
   — Устроил, когда за матерью ударял. Прикидывался! А как вселился, тут я и открыл, какой он есть.
   — А какой? Что он — пьет, дерется или еще что?
   — Под меня вот копает!
   Сахаров взволнованно поправил очки и торжественно объявил:
   — Если хочешь знать, то он абсолютно не виноват в том, что тебя уволили. Абсолютно! Письмо о тебе направили мы, штаб дружины. Есть основание думать, что поспешили, да! Элемент ошибки присутствует.
   Васька смотрел на него, удивленно приоткрыв рот.
   Потом они все трое поехали на автобазу.
   По дороге Виталий сказал:
   — Учти, извиниться перед Баранниковым придется.
   В кабинет к Баранникову зашли Виталий, Сахаров и секретарь комитета комсомола автобазы. Васька остался ждать за дверью.
   Как ни странно, но Баранников на этот раз не грохотал. Он взял заявление и обещал рассмотреть его. Причем сказал он это таким мирным тоном, что всем стало ясно: дело улажено.
   Так Виталий через минуту и сообщил ошалевшему Ваське.
   С автобазы все разъехались в разные стороны.
   Виталий спешил, боясь не застать Цветкова. Настроение было счастливо-приподнятое. Ведь нет большей радости, чем сознавать, что в чем-то большом, решающем помог другому человеку, помог не словами, не пустым сочувствием, а делом, вложив в него свой труд, свой ум, кусочек своей души!
   Цветкова Виталий застал, и тот, выслушав его, тяжело хлопнул ладонью по столу и сказал:
   — Все. Завтра вызывай Кротова. И помни: это твой экзамен. Самый трудный, Лосев.
   — Может быть, с вами допросим или с Откаленко? — тревожно спросил Виталий.
   — Надо бы, да не выйдет. У нас с ним завтра миссия особая, дипломатическая. МИД, наконец, дал разрешение. Так что держись, Лосев!
   Васька пришел среди дня. И тут впервые, пожалуй, Виталий рассмотрел его как следует. Это был невысокий кряжистый паренек с грубоватым, тронутым первым загаром лицом и большими шершавыми руками. Левую щеку рассекала светлая и неровная полоска шрама. Когда Васька злился, щека начинала дергаться. Но сейчас он был настроен спокойно, насмешливо и отчужденно, словно и не было у них вчерашней, так ошеломившей его встречи.
   — Сразу в чем уличать будете или сначала чуткость проявите, за жизнь поговорим? — спросил он, без приглашения усаживаясь на стул перед столом. — Тогда, может, и закурить разрешите?
   — Кури.
   Виталий придвинул пепельницу. Васька не спеша достал мятую пачку «Беломора», вытянул кривую папиросу, поправил ее и, закурив, откинулся на спинку стула, потом вопросительно посмотрел на Виталия.
   — Трудный у меня к тебе разговор, Вася, — не спеша проговорил Виталий.
   — Ясное дело, — снисходительно согласился тот. — Уж ваша служба такая.
   — Дело не в службе. Вот однажды ты мне сказал, что душа у тебя рваная. На ветер сбрехнул, чтобы отвязаться, или на самом деле так думаешь?
   Васька нахмурился.
   — Какая она, меня одного касается. Ваше дело, конечно, с какой стороны загребать, но я уже битый, понятно?
   — Не те били и не за то.
   — Ничего. Я тоже не туберкулезный. Долги плачу. А кому меня за дело бить, такой еще не родился.
   До этого момента Виталий волновался, словно ходя в потемках, на ощупь, но сейчас он вдруг почувствовал, как нащупался нерв в их разговоре, и, радуясь и боясь сорваться, заволновался еще больше. Голос его дрогнул совсем невольно, и Васька впервые насторожился.
   — Человек этот родился давно, — тихо произнес Виталий, хотя они с Васькой были одни в комнате. — Родился и… погиб. Ты забыл…
   Лицо Васьки потемнело, глаза сузились, и вдруг задергалась исполосованная шрамом щека. Он прижал ее ладонью. Виталий ожидал крика, но Васька прохрипел сразу вдруг осевшим голосом:
   — А об этом я только знаю, понятно? И все. И амба. И смерть.
   — Значит, помнишь… — Виталий тоже волновался. — Значит, помнишь… — медленно повторил он. — Это еще хуже. Ты однажды назвал мать предателем.

 

   Васька замер, и только опять задергалась щека, и он яростно прижал ее рукой.
   — …А она просто слабая. И она всегда носит то кольцо, — медленно, с усилием продолжал Виталий. Ему было почему-то трудно все это говорить Ваське. — А предатель — ты.
   Васька медленно процедил сквозь зубы:
   — Врешь…
   — Не вру, — Виталий покачал головой. — Я знаю, почему ты не отдал им то кольцо, хоть и обещал. Ты увидел, как мать плачет над ним, и только тогда понял, от кого оно. И тогда тебя порезали. А потом ты отомстил.
   — Долги плачу, — с мрачным упорством повторил Васька. — Христосиков теперь нет. Все на небе.
   — Это верно. Христосиков нет, и долги надо платить. Но какой монетой?
   — Той же самой! — с вызовом ответил Васька. — Можно даже покрупнее.
   — Тут хорошо бы посоветоваться. Но друг у тебя того не стоит, чтобы с ним советоваться. Да и подруга…
   — Ее не трогайте.
   — Ладно. Но… — и Виталий неожиданно спросил: — Ты мать ее знаешь?
   — Ну, допустим.
   — Так вот, она не в мать. Понял?
   — Темните что-то.
   Васька глядел сейчас на Виталия совсем другими глазами, в них уже не было упрямой и злой отчужденности, в них светился интерес, подозрительный, холодноватый, но интерес.
   — И дружок твой из той же породы, — жестко и убежденно сказал Виталий.
   — Слушай! — не выдержал вдруг Васька. — Чего тебе от меня надо?
   — Дружбы. Если совесть твоя чиста. Если ты не предал… свою память.
   Васька исподлобья взглянул на Виталия и прижал ладонь к шраму, хотя щека не дергалась. В глазах мелькнула недоверчивая настороженность.
   — Все равно, — вздохнув, сказал он, словно освобождаясь от какого-то груза, — дружбы у нас не получится, — и усмехнулся. — Разного мы поля ягодки.
   — Совесть не позволяет?
   — Совесть моя пока чиста.
   Разговор затягивался. И оба не собирались его кончать. Виталий видел, что Ваську начинают терзать сомнения, что разговор этот разбередил ему душу. Но доверия, которого так жаждал Виталий, все-таки не было. И напряжение в разговоре начинало спадать, это Виталий тоже чувствовал. Может быть, зря он сказал насчет дружбы? Но это вырвалось бесконтрольно, как дыхание. Просто Виталий добивался доверия. Он видел, Васька не врет сейчас, и совесть, по его понятиям, у него действительно чиста. По его понятиям…
   Затянувшееся молчание неожиданно нарушил Васька.
   — А мать… чего она вам сказала… про себя?
   — Одинокая она, — задумчиво ответил Виталий. — У нее только воспоминания и ты… тоже как воспоминание.
   — И этот…
   — От этого радости, видно, мало. От одиночества, от тоски спасалась. Когда тебя не было.
   — Я ей писал: «Вернусь — вместе будем», — неуступчиво проговорил Васька. — А она…
   В этот момент дверь с шумом распахнулась, и на пороге выросла толстая фигура Свиридова.
   — Та-ак… Допрос? — громко спросил он.
   Виталий сдержанно ответил:
   — Беседа, Николай Иванович.
   — Не имеет значения. Зайдите, Лосев, ко мне.
   — Слушаюсь. Вот только…
   Но Свиридов раздраженно перебил его:
   — Фу! А накурили-то! — Он посмотрел на Ваську и резко спросил: — Фамилия?
   — Кротов.
   — Та-ак… Наслышаны. Хулиганим, дорогой, а? Общественный порядок нарушаем? Это он еще с тобой беседует, — Свиридов кивнул на Виталия. — А ко мне попадешь — другая песня будет. Схватываешь?
   — Схватываю.
   Виталий видел, что Васька с трудом сдерживается от грубости.
   — Ну, в общем, Лосев, кончайте с ним и быстренько ко мне, — приказал Свиридов.
   Когда он вышел, Виталий минуту подавленно молчал. Теперь все впустую, теперь Васька потерян. И Виталий вдруг ощутил, что он думал сейчас о самом Ваське, а вовсе не о тех сведениях, которые рассчитывал у него получить. Сам Васька, с его тревогами, с его судьбой, с его вероломными друзьями и плачущей по ночам матерью, вдруг стал важен Виталию, даже дорог. Ему так хотелось, чтобы этот парень распрямился, безбоязненно и открыто взглянул вокруг, улыбнулся и зашагал.
   Молчание снова нарушил Васька.
   — Начальничек — с ручкой чайничек… — ядовито сказал он. — Эх, не мы их себе выбираем! — И, покосившись на Виталия, спросил: — Ну, чего делать будем?
   Виталий устало улыбнулся.
   — Прощаться.
   Васька еще раз внимательно, с прищуром взглянул на него и многозначительно сказал:
   — А ведь ты чего-то хотел от меня. Точно?
   — Как-нибудь в другой раз, — покачал головой Виталий. — С какой стати ты мне будешь сейчас что-нибудь говорить?
   — Ха! Я, брат, тоже не чокнутый. Разбираюсь, с кем говорю. Вот начальнички все эти твои мне до Фени. Я б ему резанул! Тебя только подводить не хотел.
   Виталий вдруг ощутил, как снова появляется нить в их разговоре, и с досадой подумал, что тем не менее разговор этот надо кончать: «золотых фактиков» быть не должно. И, внезапно решившись, очертя голову спросил:
   — Вася, где сейчас Косой?
   Он ожидал отпора или злой насмешки, но такого испуга, какой мелькнул вдруг на Васькином лице, такой затравленной тоски в глазах Виталий увидеть не ожидал.
   — Не достать тебе его, — тихо промолвил Васька. — Нипочем не достать. Далеко он.
   Виталий ничего не понимал. Если Васька передал этому Косому украденную в музее вещь — а он ему что-то передал очень ценное, как сказал Олег! — то должен изо всех сил отрицать знакомство с Косым. Тем более если он так его боится. Но Васька не только не отрицает, он словно ждет чего-то от Виталия, чего-то безмерно важного для себя, такого важного, что это даже пересиливает в нем страх.
   И Виталий уже напористее спросил:
   — Сначала скажи, какую вещь ты ему передал. Я-то догадываюсь, но хочу от тебя услышать.
   — Не можешь ты догадываться! — крутанул головой Васька и, весь словно ощетинившись, прибавил: — С этим лучше не подъезжай, понял? Сдохну — не скажу! Найдешь Косого — найдешь и вещь. Тогда и разговор будет. А пока трупом можешь меня делать, а не скажу! Трупом! Понял?
   Последние слова Васька выкрикнул почти истерически. Губы его дрожали, и снова страшно задергался шрам на щеке, но Васька на этот раз не прижал его рукой.
   В этот момент Виталий почти инстинктивно пошел по единственно верному пути. Он не стал уговаривать или успокаивать Ваську, а резко спросил:
   — Где Косой? Как до него добраться?
   Васька сразу умолк, потом долгим, испытующим взглядом посмотрел на Виталия и недоверчиво усмехнулся.
   — Побоишься. Небось привык скопом, семеро на одного? — И, заметив, как сжались от обиды губы Виталия, прибавил: — Ладно. Пошутил.
   — Тогда говори. Если доберусь, тебе же, дураку, дышать будет не страшно. Так ведь?
   — Ну, хорошо, — с угрозой произнес Васька. — Скажу, если ты такой, что смерти не боишься.
   То, что услышал Виталий, и то, что предложил ему потом Васька, было так захватывающе необычно, что он взволнованно сказал под конец:
   — Запомни, Вася: или я это возьму на себя, или… к чертовой матери уйду отсюда!
   И дело тут было не только в Косом, но и в самом Ваське.

ГЛАВА 3.
НЕКАЯ ОСОБА С РЕБЕНКОМ

   Когда за день до этого Свиридову позвонили, наконец, из Министерства иностранных дел, в комнате у него, кроме Цветкова и Откаленко, сидел и журналист Тропинин. Последний, перекинув ногу на ногу, нервно покуривал сигаретку. На столе перед Свиридовым лежал экземпляр его очерка, по поводу которого шел неприятный для автора разговор.
   — Понятно, понятно, — говорил Свиридов в трубку. — Так он у меня сейчас. Скажите ему сами. А я лично с вами вполне согласен. — Он кивнул Цветкову и, протягивая ему трубку, сказал: — На-ка…
   Цветков с невозмутимым видом взял трубку. Голос, по которому он сразу узнал сотрудника министерства, ведавшего их делом, убежденно сказал:
   — Вот что, Федор Кузьмич. Все-таки стоит ли беспокоить господина Крагера и его семью по такому вопросу? Положение его слишком высокое для этого. И отношения у нас с его правительством самые лучшие. Если вдруг он вас не так поймет…
   — Мы ведь все это уже обсуждали, — сухо возразил Цветков.
   — Но сомнения остались. И вот товарищ Свиридов тоже их разделяет.
   — А я — нет. И повторяю: у нас нет подозрений в отношении… — Цветков покосился на журналиста, — его самого и его семьи. Просто надо уточнить некоторые обстоятельства.
   — Хорошо, — голос в трубке сделал паузу. — Если ваше решение не изменится, то завтра в двенадцать мы с вами поедем к господину Крагеру.
   Когда Цветков положил трубку, Свиридов бросил на него испытующий взгляд и снова обратился к Тропинину:
   — Вот так, дорогой товарищ. Полагаю, о единичных фактах отрицательного порядка писать не надо. Курс сейчас на укрепление авторитета милиции. А то, понимаете, что ни фильм, то милиционер дурак или бюрократ. Эстрадники тоже… А теперь и газета…
   — Но тут есть и положительные факты, даже героические, — возразил Тропинин, и на полном, до глянца выбритом лице его, обычно добродушном, мелькнуло нетерпение.
   — А это оставить, — сделал округлый, как бы приглашающий, жест Свиридов. — Обязательно оставить. И все будет как надо.
   — Нет, как не надо! — горячо воскликнул Тропинин. — Факты скрывать нельзя! Это хуже всего. Поймите вы.
   «Упрямый мужик, — одобрительно подумал Откаленко. — Никогда бы не подумал».
   — По-вашему, мало еще моют косточки милиции? Добавить надо? — подозрительно осведомился Свиридов. — Всякие там обыватели только и ждут этих ваших фактов.
   — Не обыватели, а читатели! Они хотят знать все. И гласность в таких делах — это лучшее лекарство.
   — Лекарством лечат больных, а мы, слава богу, здоровые.
   — Но критика полезна и здоровым. Я пишу о героях, об отличных людях. Но когда среди них попадается случайный человек…
   — Кадры не пропускают к нам случайных людей!
   Тропинин посмотрел на Цветкова.
   — А что скажете вы?
   — Полезная статья, — коротко ответил Цветков.
   — А вы? — Тропинин обернулся к Игорю.
   — Это помощник Федора Кузьмича, — усмехнулся Свиридов. — Он возражать теперь не будет.
   — Значит, вы допускаете наличие среди вас подхалимов? — живо откликнулся Тропинин. — Кадры, выходит, недосмотрели? — И решительно закончил: — Я передам очерк вашему руководству.
   — Вот, вот, — кивнул головой Свиридов. — И чем руководство выше, тем ему виднее.
   — Что ж, пошлем министру. С вашими замечаниями.
   — Мы люди маленькие, — Свиридов раздраженно закурил. — Но марать наш мундир…
   Спор, наконец, закончился. Тропинин забрал очерк и ушел. Свиридов облегченно вздохнул, потом хмуро спросил Откаленко:
   — У вас есть дела?
   — Меня ждет посетитель, — поняв намек, ответил Игорь.
   Когда он вышел, Свиридов сказал:
   — Слушай, Федор Кузьмич. Давай все-таки договоримся. Найдем, так сказать, общий язык. Для пользы дела. Ты сейчас занимаешь вредную позицию.
   — Возбудил дело?
   — Черт с ним! Но зачем лезешь к дипломату? Хочешь еще неприятностей? У тебя есть хорошая версия с этим Васькой Резаным. Его надо сажать и мотать.
   — Завтра Лосев его вызывает. А с дипломатом…
   — Ну что, что с дипломатом?
   — Надо уточнить. Почему все посетители, бывшие до этой семьи, видели портсигар, а те, кто был после, его не видели?
   — Да при чем здесь эта семья, когда в то самое время в музее был Васька?
   — Вот именно. В то самое время.
   Свиридов откинулся на спинку кресла и насмешливо поглядел на Цветкова.
   На следующий день в половине двенадцатого Цветков и Откаленко в новых «выходных» своих костюмах и белоснежных сорочках с аккуратно завязанными галстуками подъехали к высотному зданию у Смоленской площади.
   Несмотря на парадный вид, выглядели они тем не менее очень по-разному. На Цветкове был старомодный черный костюм: широкие брюки и под стать им пиджак с ватными плечами и узкой талией. Галстук в полоску был завязан широким, неровным узлом. Зато Игорь был одет по самой последней моде, и Цветков, усаживаясь рядом с ним в машину, усмехнулся и сказал:
   — Да, брат. Мы вроде с тобой из разных эпох.
   Игорь поглядел на свои остроносые ботинки и пестрые носки на резиночке, выглядывавшие из-под узких, высоко поддернутых сейчас брюк, и попытался сострить:
   — Содружество поколений.
   — Ты меня в старики не записывай, — проворчал Цветков. — Когда бандит тот стрелять вздумал, кто его на прием взял?
   — Так вы были ближе.
   — А кто тебе мешал ближе быть? — Цветков пригнулся к стеклу и добавил: — Вон он небось стоит, Пятнов этот.
   В условном месте на тротуаре их дожидался высокий, элегантный молодой человек, чем-то неуловимо напоминавший Виталия Лосева, то ли детской припухлостью губ на открытом румяном лице, то ли фигурой.
   Пятнов оказался обаятельным и веселым парнем. В ответ на чуть иронический вопрос Откаленко, как, мол, себя вести в условиях экстерриториальности, он засмеялся:
   — Свободная беседа с криминальным уклоном.
   — Нет, я в другом смысле. Придется ведь…
   — Вот арестовывать или там обыскивать — это не придется. Увы, — шутливо перебил его Пятнов, разведя руками. — Самые вежливые вопросы, больше ничего. — И с ударением прибавил: — Между прочим, семейство господина Крагера необычайно заинтересовалось вашим визитом. Всё, говорят, у вас видели, а вот криминальную полицию не пришлось. Так что не подкачайте.
   Машина остановилась на тихой улице возле старинного, с лепными украшениями особняка. Дежурный милиционер окинул приезжих настороженным взглядом и, словно угадав что-то, успокоенно отошел.
   Дверь открыла молоденькая приветливая горничная в белой наколке.
   По широкой лестнице, дважды отразившись с головы до ног в зеркалах на площадке, все поднялись на второй этаж. В небольшом уютном холле горничная попросила подождать.
   Пятнов с улыбкой посмотрел на своих молчаливых спутников.
   — Только не робеть, товарищи. А то что это за криминальная полиция? У них она ведет себя куда увереннее. Иногда даже просто нахально.
   Цветков усмехнулся, а Игорь деловито сказал:
   — Пожалуйста. Если надо, мы можем тоже нахально.
   Улыбка сбежала с лица Пятнова, и он, оглянувшись на дверь, поспешно сказал:
   — Между прочим, следует различать… — Но, заметив лукавые искорки в глазах у Игоря, снова улыбнулся. — Ну вас, ей-богу! Нашли время разыгрывать.
   Вошла горничная и пригласила всех в соседнюю комнату.
   Это был, очевидно, кабинет. Длинные застекленные шкафы с книгами, несколько гравюр на стене, большой портрет известного политического деятеля над массивным письменным столом, тяжелые, темных тонов гардины на окнах.
   Господин Крагер встретил посетителей у порога. Это был пожилой, невысокий, плотный человек, седые волосы, гладко зачесанные назад, резко контрастировали с большими, черными и блестящими, словно две шкурки соболя, бровями. Из-под сильных очков смотрели чуть усталые, внимательные глаза.

   В стороне, у журнального столика, стояли изящная белокурая женщина в больших роговых очках и долговязый спортивного вида парень, тоже в очках.
   Крагер на чистейшем русском языке приветствовал вошедших и, сделав широкий жест в сторону стоявших у столика, оказал:
   — Моя семья, — и с улыбкой добавил: — Конечно, тоже говорят по-русски. Язык страны пребывания знать необходимо. Мы к вашим услугам.
   После взаимных представлений все расселись у журнального столика, закурили, и Крагер сказал, обращаясь к Цветкову:
   — У нашей криминальной полиции много хлопот. У вас, господин майор, наверное, не меньше, а?
   — Хлопот много, — подтвердил Цветков. — Хотя они во многом другие, чем у вашей полиции.
   — И вы и они раскрывают преступления!
   — Нам и легче и труднее.
   — О! Это интересно! В каких же отношениях вам легче?
   Цветков усмехнулся. Внешне он оставался, как обычно, невозмутим, и только Игорь подметил необычные интонации в его голосе. Цветков сказал:
   — Нам не надо воевать с профсоюзами. Это раз. У нас нет такой организованной преступности. Это два. И нам очень помогает население.
   — Да, да! Дружеские суды!..
   — Товарищеские, — с улыбкой поправил Игорь.
   — Да, да, товарищеские… — Крагер обернулся к сыну: — Ты мне что-то говорил об этом. — И, обращаясь к остальным, пояснил: — Алек кончает юридический колледж.
   — Мне непонятно! — запальчиво произнес Алек. — Вы все время утверждаете, что у вас сокращается преступность. И вдруг такая чрезвычайная мера, как эти дружины. Значит, полиция перестала справляться? Мне непонятно!