Адамов Аркадий Григорьевич. «След лисицы»

   — Историческая вещь, Николай Иванович. Сам ведь слышал, как заведующая сказала.
   — Ей что ни сказать, лишь бы с себя ответственность спихнуть. Они же то и дело теряют все. Шарашкина контора! Это ты тоже слышал.
   — Тут случай другой…
   — Этот случай тебе боком выйдет. Ты какую работу на себя взваливаешь, соображаешь?
   — Соображаю.
   — Не. Не соображаешь. Дело — тухлее не придумаешь. Сотни людей перебрать надо. И как докопаешься? Солидный вор туда вообще не сунется, в музей этот. А если сунется, то фитюльку эту не тронет. Не тот товар. Вот и ищи. Или ты думаешь, он тебе в книге той расписался?
   — Вор тут особый, это верно. И в книге он не расписался.
   — Да нет его вообще! И ты нам новое, да еще тухлое, дело не вешай, понял?
   Разговор накалялся.
   — Что же прикажешь делать?
   — За малозначительностью прекратить. Небрежность тут. На худой конец участковому отдай.
   Цветков прекрасно понимал, сколько неприятностей сулит ему это дело. Свиридов прав. Тут Цветков хлебнет горя. Дело не обычное. Быстро раскрыть не удастся. И потом… Ох, как не хочется ссориться со Свиридовым, наживать неприятности! Устал он, видно. Черт, хоть бы на пенсию поскорее! Но от этой малодушной мысли Цветкова неожиданно разобрала злость. «Я те дам на пенсию, сукин сын!» — мысленно произнес он.
   — Дело это я не прекращу, Николай Иванович.
   — Не прекратишь? — снова навалился на стол Свиридов, буравя Цветкова взглядом. — А я полагаю, покумекаешь и прекратишь.
   Цветков отрицательно покачал головой.
   — Нет, совесть не позволяет.
   — Больно ты совестливый.
   — Какой есть.
   — А она тебе позволяет картину нам портить, товарищей подводить?
   Цветков хмуро молчал. Ну вот, теперь уже не отступишь. Теперь уже либо грудь в крестах, либо…
   — Гляди, Федор Кузьмич, — тихо постучал по столу Свиридов. — Против коллектива идешь?
   — Коллектив тут ни при чем. Против него никогда не шел.
   Свиридов с шумом отодвинул стул и тяжело поднялся.
   — Покумекай все же, Федор Кузьмич. Все оцени. Нажимать на тебя я не собираюсь. Так, поделился мыслями. Ребята твои где?
   — Лосев в Центральной справочной, Откаленко тоже.
   — Ага. Значит, влез в дело?
   — Влез.
   — Ну, ну, — Свиридов достал платок, аккуратно развернул и двумя руками вытер потное лицо, словно после мытья. Потом, вздохнув, закончил: — В общем все, что я тебе сказал, остается в силе.
   И он грузно направился к двери.
   Цветков прошелся несколько раз из угла в угол, заложив руки за спину, и подошел к окну. Около стены, еще, кажется, вчера голый, черный куст уже покрылся зелененькими бусинками лопнувших почек. «При, милый, при! — усмехаясь, подумал Цветков. — Всем чертям назло». Он подмигнул кусту.
   Потом Цветков уселся к столу и закурил. Он выработал в себе привычку резко переключать мысли на другое, так, что прежние мысли начисто уходили, захватив с собой все настроения и волнения, с ними связанные. Впрочем, может быть, помогало этому то обстоятельство, что дел и забот у Цветкова всегда хватало, и все они волновали его, все требовали внимания.
   …Цветков курил и думал о Шурке. Что с ним делать? Жена каждый день твердит: «Бандитов всяких воспитываешь, а собственным сыном не интересуешься». Ну, это уж перебор, конечно. Но и в самом деле — Шурка стал груб, ленится учиться, вот и курить потихоньку начал. Парень кончает одиннадцатый класс, надо о жизни думать, а он только футбол признает и никаких других интересов. Другие ребята — кто в математических олимпиадах участвует, кто коллекции букашек и бабочек собирает. Вон приятель его, Стасик, тысячи их собрал, книги какие-то читает. А Шурка… Один ветер в голове. А парень неплохой, добрый, честный, это уж он, Цветков, точно знает. Но и воли собственной нет у Шурки. Хороший приятель завелся — и он, Шурка, хороший. А попадется приятель похуже — и Шурка за ним потянется. Ну, как воспитать волю у парня, самостоятельность? Чтобы сам влиял на других? Черт знает что!..
   Цветков с досадой размял окурок в пепельнице и поглядел на часы.
   Итак, это дело с портсигаром. Странное дело. Украл его кто-то из посетителей. И в книгу, конечно, не записался. Это ясно. Семьдесят четыре человека надо перебрать, это же семьдесят четыре пары глаз! Может, кто чего и видел. И потом надо уточнить с их помощью время исчезновения портсигара. Но из этих людей пока установили только половину. Адская работа. К примеру, некий Плетнин, пенсионер. По Москве их оказалось сто сорок четыре, этих Плетниных, пенсионеров. Кто из них был в тот день в музее? Или Прошин какой-то, студент. Этих Прошиных еще больше. Лосев и еще двое сотрудников с утра до ночи сидят в Центральном справочном бюро. Откаленко там тоже копался вчера полдня. А потом гонял по городу на машине.
   В комнату без стука вошел Лосев. Аккуратный, легкий, изящный. А устал. Видно, что устал.
   — Федор Кузьмич, через час будет у вас пенсионер Плетнин. Отыскали мы его. — Пухлые губы Виталия были строго сжаты, но глаза под длинными ресницами довольно блестели. — А потом придет…
   Цветков невольно улыбнулся в ответ.
   — Ну, давай сюда Откаленко и других.
   — Идут уже.
   — Вот и договоримся обо всем. К вам небось тоже люди придут?
   — А как же? Человек двадцать сегодня пропустим. Которых установили.
   Виталий опустился на стул около стола, за которым сидел Цветков, и деловито закурил.
   — Много тянешь, — неодобрительно заметил Цветков.
   — Говорят, лучше пить, — улыбнулся Виталий. — Не так вредно. Но работе больше мешает.
   «Чего-то он все эти дни улыбается, — подумал Цветков. — Прямо-таки сияет весь. Вроде по работе сиять пока нечего».
   Вошел Откаленко. И опять Цветков поймал себя на том, что любуется своим помощником. Хорошие попались ему ребята! Философы, конечно, насмешники, но положиться можно. Тянут. Конечно, могут и не туда иной раз потянуть…
   Откаленко сел и тоже закурил.
   В комнату зашли еще несколько сотрудников.
   — Можно ассамблею открывать, — сострил Виталий.
   В комнату Цветкова кто-то осторожно постучал.
   Вошел худощавый, высокий, небрежно одетый человек со сморщенным лицом. Человек огляделся, потом представился:
   — Плетнин Афанасий Акимович. Вот по повесточке явился. Лично вручили. Почте не доверили.
   Он как-то крадучись подошел к столу и положил на краешек повестку.
   — Садитесь, товарищ Плетнин.
   Сколько человек прошло перед Цветковым за долгие годы работы в милиции! Кажется, он научился с первого взгляда уже определять, как начинать, как вести разговор. Но изредка попадались люди, которых так вот, сразу, определить было невозможно. Цветков про себя называл их «замкнутыми». Таким был и этот Плетнин. И потому Цветков медлил начинать разговор.
   — Сведения получить хотите? — вкрадчиво спросил Плетнин, перегибаясь через стол.
   Цветков усмехнулся: Плетнин «разомкнулся».
   — Сначала хочу познакомиться, — ответил он.
   Плетнин охотно закивал головой.
   — Пожалуйста, пожалуйста. Сведения обо мне простые. Пенсионер. И все тут. А работал в жилищных органах. Управляющим домами. Глаз набил, будьте уверены. Старался. Здоровье губил. Сжигал, попросту говоря. И прямо скажу, из доверия не выходил.
   — А потом?
   — Что, извините, «потом»? — Плетнин склонил голову набок и прищурился. — А-а, насчет доверия-то? Ушел по собственному желанию. Заявленьице мое сохранилось. Проверял. Так что тут все в ажуре. Будьте спокойны. Прямо скажу, можете располагать.
   — Два дня назад, Афанасий Акимович, вы в музей один заглянули, припоминаете?
   — Было дело, — охотно кивнул головой Плетнин. — Достоевского Федора Михайловича музей.
   — Интересуетесь?
   — Ну что вы! — усмехнулся Плетнин. — Где уж там… Так зашел, по-соседски. Жена ключ унесла. Ну, деться было некуда. На улице холодно, сыро. Вот и зашел.
   — Интересно показалось?
   — А как же! Ведь тоже квартира. Семейство жило. Планировочка, прямо скажу, неразумная, проходные все комнаты. И мебель, конечно, непрактичная была. Это верно. А так жили ничего, метров по десять на человека приходилось.
   — Личные вещи писателя видели?
   — Непременно. У вас что, подозрения какие имеются? Так вы напрямик. Со мной можно.
   Чем дальше шел разговор, тем все большую неприязнь вызывал у Цветкова этот человек. Но надо было говорить. Что-что, а память у Плетнина, видимо, отличная. Уж если что увидел, то, конечно, запомнил. И Цветков решительно спросил:
   — Вы портсигар там не заметили? Кожаный?
   Плетнин опять склонил голову набок и прищурился.
   — А вам зачем?
   — Да вот… украли его в тот день. Найти надо.
   — Украли… — Плетнин еще больше склонил голову, почти прижал к плечу. — Гм-гм… При мне никто не крал. А то бы я непременно заметил. Но… подозрительные, конечно, были. Они всюду бывают. И потом, прямо скажу, какой там присмотр? Баба эта? Она мух считает, в мысли уходит, а не смотрит. Это я вам с ответственностью говорю!
   Плетнин оживился, на пергаментном морщинистом лице его выступил легкий буроватый румянец. Сощуренные глаза заблестели.
   — Ее непременно уволить надо, раз такое дело. И с характеристикой! Потом руководство там, я вам доложу. Ходит, так не смотрит ни на кого. Прямо скажу, интеллигенция! Уж я на нее насмотрелся. Уж я с ней горя хватил! Вот и эта… В очках, руки розовые, ногти, пудра там и прочее. А вот святыню не уберегла. Руководство, прямо скажу, не соответствует, — он увлекся и говорил со вкусом. — Ну, и потом, секретно, не для разглашения. — Плетнин понизил голос и опять перегнулся через стол. — Она сказала другой там, сам слышал: «Жаловаться, — говорит, — идти больше некуда и сил нет». Чувствуете? Это как-так некуда жаловаться? У нас всюду есть куда жаловаться! И как-так нет сил? Должны быть!
   Широкое лицо Цветкова окаменело, и он осторожно, чтобы не сорваться, хрипловато сказал:
   — Все, гражданин. На этом кончим. Благодарю. Значит, портсигар вы видели? Своими глазами?
   — Так точно.
   — И в котором часу были там?
   — Да часиков так, чтоб не соврать, в одиннадцать.
   — Ну и все. Благодарю.
   Цветков встал, но руки не протянул. Плетнин тоже поднялся и, оглянувшись на дверь, сказал:
   — А настроение там нездоровое. Буду считать, что сигнал подал.
   Цветков ровным голосом повторил:
   — Всего хорошего.
   …В это время в соседней комнате шел совсем другой разговор. Напротив Виталия Лосева сидел спортивного вида худощавый парень с живыми карими глазами, в легкой куртке со множеством «молний». Это был студент Юра Прошин.
   — …Я вам честно скажу, пришел я туда… в общем, одну девушку встретить. Достоевского я, конечно, люблю, но не до такой степени, — Юра широко улыбнулся. — Ходил, ходил и, знаете, заинтересовался. Там есть потрясающие документы! А она, знаете, не пришла…
   — Ну, а портсигар-то видели?
   — Конечно, видел! Да зачем вам это?
   — Украли его. Вот какое дело, — вздохнул Виталий.
   — Украли?! Здорово! Слушайте, надо найти! — Прошин искренне заволновался. — Давайте я вам помогу, а? Я, знаете, дружинник. Помните, того убийцу искали? Я ночи не спал. Дежурил. Вы мне можете полностью доверять.
   — Спасибо, — улыбнулся Виталий. — Запомню. А ваша девушка так и не пришла?
   — Нет, она позже пришла, потом. Ее задержали. Это точно. Я ей абсолютно верю. Мы, понимаете, очень друг друга любим. Это точно.
   Прошина невозможно было слушать без улыбки. Он говорил с такой горячей и подкупающей искренностью, что Виталий, как-то незаметно для самого себя перейдя на «ты», улыбаясь, сказал:
   — Ты отличный парень. И здорово у вас, видно, все получилось. Желаю счастья, — он невольно вздохнул.
   — Эх, — в свою очередь, вздохнул Прошин. — Я ведь тоже собирался на юридический. Но вот из-за Ленки пошел на филологический. Интересно, конечно. Но перспектива не та!
   — Это, брат, ты уж зря. На такие жертвы пошел.
   — Люблю ее очень, — сокрушенно покачал кудлатой головой Юра. — С ума просто сойти. Отец вот смеется, говорит: «Женитесь». А мама говорит: «Рано». Да чего это я! — вдруг опомнился он и с азартом воскликнул: — Слушайте! Я еще свидетелей найду! Я точно время помню. В одиннадцать ноль-ноль пришел и каждую минуту на часы смотрел. Ленку ждал. А ушел в двенадцать сорок пять. Только чтобы на лекцию не опоздать. Точно!
   …Люди шли целый день.
   Час спустя Виталий уже беседовал с пожилой приветливой учительницей Раисой Павловной Смурновой. Она собиралась вести в музей своих ребят и предварительно пришла сама. Раиса Павловна готова была без конца говорить об экспонатах музея. Полное румяное лицо ее при этом светилось тихим восторгом и только где-то в самой глубине глаз почему-то пряталось беспокойство. Виталию даже показалось, что и говорит она так много еще и потому, что боится услышать главный вопрос, ради которого — она понимала — и пригласили ее в милицию. Уловив это, Виталий медлил с этим вопросом, недоумевая и прикидывая про себя, что бы это могло означать. Может быть, она что-то видела, что-то знает… Но если так, то крутить тут нечего. И Виталий, не очень деликатно перебив собеседницу, сказал:
   — Вот что, Раиса Павловна. В тот день из музея был украден личный портсигар Достоевского. Вы-то уж понимаете, какая это потеря.
   — Что вы говорите?! — она всплеснула руками. — Это ужасно! Это… это отвратительно! Какое кощунство!
   — Вот и помогите нам найти его.
   — Я?!.
   Виталий усмехнулся.
   — Да вы не пугайтесь так. Нам только надо знать, видели вы этот портсигар или нет.
   И он внутренне весь напрягся, ожидая ответа: поведение учительницы, ее испуг показались ему неискренними. Действительно, при последних его словах лицо Раисы Павловны стало как-то неуловимо изменяться. Сначала с него стерлось добродушие и восторженность и появилась растерянность, потом испуг, и, наконец, оно затвердело в решимости, стало сухим и замкнутым. Раиса Павловна секунду помедлила и сказала непререкаемым тоном, каким, вероятно, говорила с плохим учеником, в сотый раз не выучившим урока:
   — Я вам сугубо неофициально могу сказать, что этот злосчастный портсигар я видела. Но имейте в виду, больше я никуда не пойду и нигде этого говорить не буду. А уж в суд и подавно.
   — Да в чем дело, Раиса Павловна? — удивленно спросил Виталий.
   — Вы еще спрашиваете?
   — Ну конечно.
   — Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться.
   — Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг…
   — Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует.
   — Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать!
   — Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна?
   — Вы свободны.
   Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала:
   — Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично?
   И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.
   Мальчика звали Коля Рощин. Он восторженно смотрел на Виталия и с воодушевлением рассказывал:
   — Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел!
   — Целый час? — рассмеялся Виталий.
   Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть.
   — Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы?
   Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами.
   — Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность.
   — Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом?
   — Ясное дело, видел.
   — А портсигар там был?
   — Это какой?
   — Ну, кожаный такой, старенький.
   — А-а… Нет, такого не было.
   Виталий насторожился.
   — Не было?
   — Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают.
   …В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил:
   — …Работы Ильюшки Глазунова там превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются.
   — В котором же часу вы там были?
   — Часа эдак в четыре, не раньше.
   — Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко.
   — Непременно.
   — Среди них портсигар кожаный не заметили?
   — Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело?
   — Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился.
   — Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился.
   Взгляд у него был пристальный, цепкий, и Игорь нахмурился еще больше.
   — Постараемся.
   — Ну, ну. Если чем могу быть полезен — пожалуйста, располагайте, — и, усмехнувшись, неожиданно добавил: — Знаете, у вас интересное лицо. Голубые глаза, черные волосы — любопытный контраст. И линия подбородка. Не попозируете?
   — Ну что вы… — улыбнулся Откаленко. — Тут спать некогда, а вы…
   — Нет, серьезно, — тряхнул головой Зернов. — Я непременно выставлю ваш портрет.
   Откаленко нахмурился.
   — Только этого мне не хватало.
   …Вечером подводили итоги. До того никто из сотрудников не мог знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить… не преступника, конечно, — об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку, какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь.
   — Ну, давайте начинать, — сказал Цветков, — время позднее. Сделаем так. Каждый назовет фамилию, с кем беседовал, время, когда тот был в музее, и видел или не видел тот портсигар. А я буду записывать, — он покосился на Виталия. — И без всякой там лирики чтобы. Время, говорю, позднее.
   Цветков выглядел непривычно озабоченным. Хотя обычно мало что можно было прочесть на его широком, грубоватом лице.
   Откаленко нагнулся к Виталию и шепнул:
   — Кузьмич-то наш, улавливаешь?
   — А что такое? — тоже шепотом, не поворачивая головы, спросил Виталий.
   Откаленко вздохнул и с сожалением сказал:
   — Тундра ты, брат.
   В комнату зашел Свиридов, кто-то освободил и подвинул ему стул. Цветков не поднял головы.
   Откаленко покосился на Виталия и хитро подмигнул. Тот на всякий случай подмигнул в ответ: еще одной «тундры» зарабатывать не хотелось. Хотя намека он так и не понял.
   Вскоре Цветков, опросив последнего из сотрудников, минуту сосредоточенно вглядывался в свои записи, и тут уже на его словно окаменевшем лице никто из присутствующих, даже самые проницательные, прочесть решительно ничего не смогли. Потом Цветков поднял голову и медленно произнес:
   — Странное дело. Пожалуй, выявлять новых посетителей музея уже не стоит. Все почему-то замыкается на семье иностранного дипломата.

ГЛАВА 2.
ВИТАЛИЙ ЛОСЕВ УЗНАЕТ О КОСОМ

   В первый день Лосеву так и не удалось поговорить со Светланой Гориной. Потом Виталий невылазно сидел в Центральной справочной, потом опять, потом целый день беседовал с посетителями музея. И только утром следующего дня, после памятного совещания у Цветкова, он, наконец, снова приехал в музей. Виталий весело поздоровался с девушкой в гардеробе, даже поболтал с ней, потом спросил, здесь ли Горина.
   — Тут, тут. Знаете, в самой дальней комнатке. Она как раз сегодня дежурит.
   Он прошел через анфиладу маленьких уютных, несмотря на свою «музейность», комнат. В последней из них перед низенькой дверью, в той самой комнате, где стоял письменный стол, он невольно поправил галстук, чуть откашлялся и тут увидел сидевшую на стуле Антонину Степановну. Она приветливо улыбнулась ему, и на полном, минуту назад чуть сонном ее лице появилось какое-то смешанное выражение беспокойства и расположения. Она вдруг сочувственно спросила:
   — Ты что, милый, вроде не в себе?
   Это было так неожиданно, что Виталий невпопад ответил:
   — Нет. Мне просто вот сюда надо.
   — Ну, да, конечно, — кивнула головой Антонина Степановна. — Дело ваше такое. Светочка будет рада. Она уже про вас спрашивала.
   — Про меня?..
   — А как же! Волнениев-то у нас тут сколько!
   Совладав с собой, он уже спокойно и весело ответил:
   — У нас все равно больше, Антонина Степановна. Да ничего, не жалуемся.
   — У вас уж работа, — вздохнула она. — Молоденькие такие, а покою нет.
   Виталий постучал и, услышав «войдите», толкнул маленькую дверь.
   За столиком, который едва помещался в тесной комнатке, сидела Светлана. На ней был тот же строгий темный костюм. Но на этом сходство с тем образом, который нарисовал себе Виталий, решительно кончалось. Собственно, то был скорее не образ, а лишь некое теплое ощущение внезапной радости от мимолетной встречи. Сейчас перед Виталием была эта девушка, и все в ней восхитило его: и живой взгляд огромных карих глаз, и легкий пушок на щеке, и копна золотистых вьющихся волос, и даже прозрачная слезинка-сережка в маленьком розовом ухе.
   — Я к вам, — сказал Виталий. — Здравствуйте. — И с излишней даже официальностью представился: — Лейтенант Лосев, из угрозыска.
   — Здравствуйте. — Светлана чуть смущенно улыбнулась. — Садитесь.
   Она указала на стул, втиснутый между столом и стенкой.
   — Вот, решил поговорить с вами.
   Виталий хотел сказать «познакомиться», но это показалось ему вдруг неудобным.
   — Да, да. Конечно, — кивнула Светлана. — А о чем?
   Ее смущенный вид неожиданно помог Виталию собраться с мыслями.
   — Вы должны рассказать мне все, что думаете по поводу этой истории.
   — Постараюсь. Думаем мы об этом, конечно, много. Вот только с чего начать…
   — Начните с конца. Как узнали о краже, как поступили.
   — А мы сначала даже не подумали, что это кража…
   Завязался разговор. И у Виталия мелькнуло вдруг странное ощущение, будто разговоров два и идут они сразу, одновременно. В одном Виталий узнавал от девушки какие-то факты по интересующему его делу, но одновременно те же самые слова раскрывали Виталию его собеседницу, ее живой ум, ее усмешку, ее взгляды, и он мысленно говорил себе: «Умница, как она это поняла?», или: «Так вот что ей нравится… вот что она не любит…»
   Светлана вдруг всплеснула руками и воскликнула:
   — Ой, да я же вам хотела совсем другое рассказать! Мы все думали, думали, кто мог это сделать. И знаете, мы вспомнили вот что. В тот день к нам в музей приходил один очень подозрительный парень. Вообще к нам такие не ходят.
   — Кто ж он такой?
   — Не знаю.
   — А в книгу вашу он записался?
   — В том-то и дело, что нет. Хотя Надя его просила.
   — Гм… Просила, говорите?.. — Виталий секунду помедлил. — Давайте-ка поговорим с вашей Надей, а?
   — Давайте! — загораясь, согласилась Светлана. — Я ее сейчас позову.
   Худенькая девушка из гардероба на вопрос Виталия с возмущением ответила:
   — Он мне сказал: «Пора, малявка, знать, что своих сюда не записывают. А я тут почти родственник». Нахал жуткий!
   Виталий и Светлана с улыбкой переглянулись, потом Виталий спросил:
   — Интересно, зачем он пришел? Ведь не Достоевским же он интересуется!
   — Он Людой интересуется, — язвительно сказала Надя.
   Светлана пояснила:
   — Это дочка Антонины Степановны.
   — Дочка Антонины Степановны?.. — медленно повторил Виталий. — Неужели… Черт возьми! Ну, конечно! Ее фамилия тоже Данилова!
   — Вполне естественно, — улыбнулась Светлана.
   — Вы, Светлана, не улыбайтесь. Все действительно вполне естественно. Они ведь все живут недалеко. Парня этого зовут Васькой. И Люда мне говорила…
   — Люда вам говорила?! — с изумлением спросила Светлана. — Так вы ее знаете?
   Виталий понял, что сболтнул лишнее. Он небрежно пожал плечами.
   — Она знакома с одним моим приятелем.
   Спустя некоторое время, уже по дороге из музея, Виталий с радостью и гордостью думал: «Васька Резаный — это версия! Уж он просто так в музей не придет. По этой версии только поработать. Это вам, товарищ Цветков, не семейство дипломата, как ни странно, все замкнулось на них», — заключил он, вспомнив вчерашнее совещание у Цветкова.