Страница:
Алеша сразу заметил, что отец чрезмерно возбужден, а Федор Кузьмич любезно перебарывал пьяную одурь, изображая сосредоточенное внимание. Увидя сына, Петр Харитонович привычно, сокрушенно умолк, но ненадолго. Глоток водки добавил ему напора.
— Алеше, разумеется, это все скучно, он не понимает, как важно для нас сохранить военную мощь. Можно и так сформулировать: есть армия, есть и государство. Если президент позволяет нападки на армию — он государственный изменник. Горбачева будут судить, если не люди, то история. От суда истории не спрячешься за границей. Он предал все и всех, пока добрался до армии. Оставил ее на закуску, и хитро сделал. Еще год назад ему бы эта акция не удалась. Последняя нравственная опора государства — армия. Он ее выбил. Дальше — хаос, власть охлократии. Поразительно! На что он сам надеется, этот самурай. Как он надеется спасти себя и свою любимую жену?
— Может, хватит, отец? Или ты боишься, пенсию не дадут?
Петр Харитонович засопел, кинул на сына ужасный взгляд, поднялся и молча ушел в комнату.
— Зачем ты так, — пожурил Федор Кузьмич. — Батя у тебя хороший.
— Надоел, ей-Богу. Как баба стал. Газетку почитает — и хнычет. Телик поглядит — и носится по квартире как угорелый. Шизнулся на почве политики. Я бы таких в дурдоме держал.
— Он таким страданием страдает, какое тебе неведомо. Федор Кузьмич взял со стола бутылку, две чашки и пошел успокаивать полковника.
— Гляди, сам не шизнись, — напутствовал его Алеша. — Болезнь заразная.
Полковник притулился в углу дивана, перед слепым оком телевизора. Китель и рубаха расстегнуты до пупа — так и не успел переодеться.
— Чего от молодежи ждать, — сказал Федор Кузьмич. — Давайте лучше выпьем по маленькой.
Петр Харитонович вежливо выпил, поставил чашку на краешек стола. Мыслями витал где-то далеко. Федор Кузьмич взялся дальше его утешать, говоря, что Алеша лишь с виду негодяй, а сердце у него, возможно, доброе, хотя пока это незаметно. Но надо подождать, он еще повзрослеет, может быть, женится — и так далее… Жизнь и не таких вразумляла, вон… Петр Харитонович, точно очнувшись, перебил гостя.
— Ой, да бросьте вы… какое это все имеет сейчас значение. — И склонясь к собеседнику, произнес, как о самом сокровенном: — Я почти уверен, в России осуществляется планомерный, продуманный геноцид. Каково ваше мнение?
— Что поделаешь, — ответно пригорюнился Федор Кузьмич. — Надо потерпеть.
— Как это потерпеть?! — Петр Харитонович гневно выкатил грудь, глаза засверкали, от недавней апатии не осталось и следа. — От вас не ожидал такое услышать, именно от вас. Как вы не понимаете! Да им это и надо, чтобы мы терпели. Чтобы сунули шею в новое ярмо. Чтобы не сопротивлялись. Они догадались и церковь подключить, чтобы через нее воздействовать на умы. Проповедь смирения, непротивления злу — сейчас им это просто необходимо. Под заунывное пение дьячков они завершат свое подлое дело. Неужели вы этого не понимаете?
— Понимаю, — успокоил Федор Кузьмич. — А кто это они?
— Те, кто у власти. Поглядите на их физиономии. Добром они не уступят. Бескровных революций не бывает. Неужели это так трудно уразуметь?
От сильного волнения на щеках у Петра Харитоновича проступила нежная синева. В углах губ — белые катышки. Федор Кузьмич поспешил подлить ему в чашку. Полковник опрокинул ее быстрым глотком, так оратор на трибуне наспех смачивает заиндевевшее горло. Собственные мысли привели его в состояние почти наркотическое. Федор Кузьмич слушал его обескураженный. Вон какие интересные люди завелись на Москве, пока он в лагерях прохлаждался. Петр Харитонович — со вздыбленными волосами, с мечущимся, горящим взглядом — уже мерил шагами комнату, призывая к ответу невидимых, ненавистных врагов, губителей Отечества. Взмахи его длинных рук расчерчивали комнату на стратегические квадраты. Федор Кузьмич еле поспевал за ним следить, гадая, что полковник в первую очередь опрокинет — стол или книжный шкаф. За несколько минут полковник развернул перед ним стройный план вооруженной борьбы с узурпатором. По его мнению, режим, который навязали стране демократы, был ужаснее прежнего, но одолеть его проще, пока он не заматерел. У оппозиции нет ярких лидеров — вот беда. У демократов лидеров хоть отбавляй, один бес краше другого беса, а у народа никого нет, кроме двух Егоров. Оба чумовые. Один запретил водку, другой все норовит урезонить кооператоров. Оба мелки, пусты, невежественны — отрыжка старой системы. Да, лидеров нет, но они появятся в нужный час, как всегда бывало на Руси: из ниоткуда приходили спасители. Петр Первый, Минин и Пожарский… да мало ли. Главное, начать действовать, кликнуть клич. Просто критиковать паскудство демократов — ныне уже безответственно. Необходимо срочно сколачивать рабочие дружины, создать подпольный координационный штаб. Демократы вооружены до зубов, у трудового народа на десять человек одна бельевая колотушка. Пора готовиться к уличным боям. Разве трудно понять, что они неизбежны. Суверенные республики грызут Россию с боков, но вопрос власти будет, как всегда, решен в Москве. Петр Харитонович днями составил проект, где Москва разбита на боевые зоны, с точным подсчетом необходимого количества людей, техники, командиров. Конечно, преждевременное выступление так же гибельно, как и промедление. Сигналом должна послужить общенародная акция, к примеру, выборы в Верховный Совет. Люди прозреют, когда поймут, как подло в очередной раз их обвели вокруг пальца. Пока народ одурачен, пока он охотно повторяет лозунги преступников — свобода, гласность! — любые действия бессмысленны. Но в момент прозрения нельзя будет терять ни минуты. Между прозрением и апатией очень короткий промежуток — это и есть великий час икс. Взгляд Петра Харитоновича отуманился умилением. Грозные, торжественные слова с хрустом слетали с губ. Федор Кузьмич уважительно подал ему чашку.
— Надо бы поглядеть, чего там Алеша делает, — сказал он отвлеченно. — Чего-то он затих.
Пошли поглядеть. Алешина сигарета дымилась в пепельнице, но его самого и след простыл.
— Бедный мальчик, — сказал Петр Харитонович. — Я так виноват перед ним.
Часть четвертая. ЧАС НЕГОДЯЯ
— В таком случае, Филиппыч, должен сказать тебе следующее. Не хотелось, а должен. Только я один имею влияние на Федора Кузьмича. Это человек свирепый, неуправляемый, и он жаждет мести. Ему ничего не стоит Асю изуродовать, а тебе проколоть брюхо ножом.
— Это неправда! Он нормальный человек, я с ним разговаривал по телефону.
— Не веришь, спроси у Аси.
Ася, заранее науськанная, хмуро кивнула:
— Да, Филипп, он ищет нашей крови. Я знаю, ты не трус и я не трусиха, но что будет с Ваней?
Филипп Филиппович окостенел над чашкой чаю, очки у него малодушно сползли на кончик носа. Но он быстро взял себя в руки.
— Не вижу связи между угрозами твоего бывшего мужа и моим согласием участвовать в их шайке.
— Это не шайка, — поправил Алеша. — Это торговая фирма «Аякс». Мы будем обеспечивать население продовольствием, книгами, медикаментами, женщинами, домами — да вообще всем, на что есть спрос. Потому что не желаем гнуть спину за миску гороховой похлебки. Ты забыл, Филиппыч: среди волков надо выть по-волчьи.
— Не вижу связи, — напомнил физик.
— Прямой связи нет, — согласился Алеша. — Но вы будете работать вместе, дружески сойдетесь, и ты всегда сможешь контролировать ситуацию. Смотри, какой расклад: с одной стороны — благополучие Аси, Ивана, а с другой — твой каприз и…
— Согласен, — усмехнулся Филипп Филиппович. — Записывай в шайку. В сущности, разница между спекулянтом и порядочным человеком чисто эмпирическая.
Чтобы новорожденная фирма могла без помех заниматься бизнесом, на нее надо было оформить регистрационный номер. Взятку в исполком понес Алеша собственноручно, никому не доверил. До этого они с Федором Кузьмичом проводили разведку: несколько дней Алеша ошивался в коридорах Моссовета среди шустрых демократов, а Федор Кузьмич наводил справки у кооператоров, с которыми его свела вездесущая Ася. У нее была своя заинтересованность. Алеша назначил ей испытательный срок, после которого обещал зачислить в члены-пайщицы фирмы. При том условии, что мозги у нее не заржавели от бесплодных мечтаний.
Было установлено, что в их районе оформляет документы демократический чиновник Н. И. Добрынин, но давать ему надо деньги в расчете на трех-четырех его подельщиков. Минимальная сумма — десять тысяч. Но это без гарантии и с ущемлениями. Без ущемлений — сто тысяч. Акционеры с горем пополам набрали около двадцати тысяч, сложив сбережения Аси, Филиппа Филипповича, призаняв у кого можно, а также ухитрясь взять в Госбанке ссуду под строительство садового домика. С пятнадцатью тысячами Алеша пошел в исполком к Николаю Ивановичу Добрынину. Влиятельный мздоимец произвел на него впечатление хорошо откормленной свинки. Жирная туша, которую венчала лысая башка, эффектно вздымалась над двухтумбовым канцелярским столом.
Лицо у Добрынина было доброе, сочувственное, каждой розовой складочкой излучавшее приязненный вопрос: «Чего тебе надобно, братец? Говори, помогу!»
Заглянув близко в приветливые поросячьи глазки, Алеша понял, что дипломатические изыски тут вовсе ни к чему. Тем более что в уютном кабинете они были одни. Он положил на стол сверток с тремя тугими пачками банкнот и папку с заполненными по формуляру бланками.
— Это чего? — лукаво спросил Добрынин.
— С вашего дозволения, хотим заняться коммерческой деятельностью на благо перестройке.
Сверток с деньгами, перехваченный алой ленточкой, чиновник взвесил на ладони и, что-то невнятно буркнув, сунул его в ящик стола. Раскрыл папку с документами и зорко уткнулся туда носом. Суть дела уловил за две минуты.
— А помещение у вас имеется?
— Конечно, там указано. В документах был обозначен домашний адрес Филиппа Филипповича Воронежского.
Некоторое время чиновник глубокомысленно пыхтел, тер виски ладонями, давая понять, что вопрос не такой простой, каким он может показаться непосвященному во все тонкости человеку. Алеша должным образом оценил его задумчивость.
— Не думайте, Николай Иванович, что мы какая-нибудь шушера краснопузая. Это лишь первый взнос. В случае малейшего процветания уж мы знаем кого благодарить.
Добрынин назидательно заметил:
— Главное, чтобы от вашего предприятия была общественная польза. Народ не простит, если мы не оправдаем его доверия.
— Это уж известно.
— Вы, молодой человек, на каком поприще раньше служили? У вас есть какой-то рыночный опыт?
— Меня десять лет в тюрьме держали, — пожаловался Алеша. — Некогда было рынком заниматься. Но с вашей помощью… надеюсь наверстать.
— За что сидели, если не секрет?
— По навету. Ни за что. Вы же помните, как раньше сажали? Чихнешь не там — вот тебе и срок.
Чиновник благожелательно кивнул:
— Да уж, времена были мрачные. Одним, как говорится, бублик, другим, как говорится, дырка от бублика. Сколь натерпелся наш многострадальный народ. Дай Бог, чтоб не повторилось.
Однако в миг наивысшего гражданского красноречия в силу, видно, приятной душевной расслабленности Добрынин не сумел скрыть скользнувшей на глаза блудливой усмешки, по которой даже в самой невероятной толчее проходимец без промаха сразу узнает другого проходимца. Тут же он напустил на себя важную, отчасти скорбную мину, но было поздно: Алеша засек лицедейский огонек, и Добрынин с досадой отметил, что у посетителя ушки на макушке. Поэтому поспешил выпроводить, пообещав благоприятный исход документу.
— Мы вашего благодеяния не забудем, Николай Иванович, — на прощание еще раз посулил Алеша. — Но и вы постарайтесь не тянуть, хорошо? Время, как говорится, те же деньги.
Взятка за регистрацию почти до дна вычерпнула скудный бюджет фирмы. По просьбе Алеши невозмутимый Филипп Филиппович сделал элементарный математический расчет: провести мало-мальски перспективную торговую операцию было немыслимо, не имея начального капитала хотя бы в двести-триста тысяч. Еще лучше — полмиллиона. Плюс к этому неплохо бы добавить тысчонку-другую валюты, как сейчас делают оборотистые бизнесмены. То есть умные люди на случай денежной реформы или какой-нибудь особенно дикой выходки безумного правительства задействуют в текущих операциях рублевую массу, а базовую квоту хранят в валюте.
Алеша предложил Федору Кузьмичу совершить экспроприацию. Федор Кузьмич подумал и согласился. Другого выхода у них не было. Начинать дело с торговли газетами или спиртным обоим было не по нраву. Когда роковое решение уже было принято, Федор Кузьмич, как бы находясь в лунном затмении, мечтательно произнес: «А чего бы нам не податься на Дон и не зажить с тобой, Алеша, мирной жизнью рыбаков?»
На это Алеша не счел нужным отвечать: он привык прощать наставнику небольшие умственные заскоки.
Экспроприация! Грабеж! Оба понимали, что, свершив это, переступят черту, после которой не будет возврата к обывательскому нормальному бытованию. Это их не страшило. Они и так оба были изгои. И это тоже ничего. В нашей несчастливой стране две трети мужчин были изгоями, остальные — надзирателями. Иное: шагнуть за черту следовало осторожно, крадучись, чтобы не свернуть шею на первом крутом повороте.
Алеша сказал, что только его злополучный батяня и подобные ему недоумки полагают, что общество разделилось на демократов и коммунистов. Это бред. Давно нет никаких коммунистов, никаких фашистов и демократов, а есть богатые и бедные, это такой же неопровержимый, очевидный факт, как восход солнца. Богатые давят бедных, а те вопят о мировой справедливости; и грабить надо именно богатых, потому что им некому жаловаться. В стране нищих идиотов богатый человек, как падший ангел, борется со всем миром в одиночку, с помощью своих денег и наемников.
Федор Кузьмич согласился:
— Ты прав, мой мальчик. Они не пойдут жаловаться еще и потому, что деньги у них ворованные.
Несколько дней ушло на подготовку. Наметили для экспроприации кооперативное кафе на Зацепе, удобное тем, что было загнано в переулки, которые Алеша с детства знал как свои пять пальцев, и коммерческий банк на Кропоткинской. В кафе Алеша пару раз поужинал, пошастал по внутренним помещениям в поисках якобы туалета и уверил наставника, что работа будет не пыльная, почти без риска. Выручку директор кафе, толстый армянин Арик, запирает у себя в кабинете, в сейфе. Надобно к нему наведаться перед закрытием — и все дела. У двери дежурят один-два мальчика, из тех, которые накачали мышцы в спортивных залах. Вот вся трудность. С банком серьезнее, но там и «бабок» должно быть побольше. В банк пришлось посылать Асю, чтобы она как следует огляделась. Ася ходила туда с неделю, открыла там счет и купила у смазливого конторщика какую-то акцию за тысячу рублей. Эту красивую голубоватую бумажку с виньеточным грифом, с четкой роскошной розовой печатью соратники изучали с любопытством, чуть ли на зубок не попробовали.
— Вот настоящие мошенники, — уважительно заметил Алеша. — Обязательно надо их тряхануть.
Ася оказалась отменным оперативником. За несколько посещений она досконально вызнала распорядок работы банка, нарисовала план зала, с указанием множества необходимых подробностей (касса, расположение столов, количество сотрудников, двери и прочее). Ася окунулась в криминальные замыслы с наслаждением, как в парную купель. Она была немного не в себе. Вокруг нее теперь постоянно толклись четверо дорогих ее сердцу мужчин (включая сына), и она чувствовала необыкновенное, райское напряжение всех сил. Она не боялась угодить в тюрьму. Вообще об этом не задумывалась. Много лет подряд она не жила, дремала, а теперь проснулась и с увлечением играла в чудесную праздничную игру с великолепными партнерами, за которую недорого было заплатить и свободой. На Федора Кузьмича она, правда, немного дулась за то, что он ни разу не польстился на ее женские чары. Зато в редкие уловленные часы свиданий с Алешей она привносила в любовный акт нюанс маниакального психоза. На долю благоразумного в любви Филиппа Филипповича оставались нежные, успокоительные ночные совокупления, которым он предавался бесстрастно, как средневековый рыцарь участвовал в неизбежной, но скучной турнирной схватке. Беспокоило ее поведение Ванечки, который, с тех пор как в доме стал появляться Федор Кузьмич, иногда заговаривался. «Лучше бы я родился в Бразилии», — произносил он ни с того ни с сего. «Почему?» — смеясь, удивлялась Ася. «Среди обезьян жить не так стыдно». Разумеется, его ни во что не посвящали, но он догадывался, что вокруг затевается что-то темное, невероятное. Когда заставал на кухне деловую сходку новоиспеченных фирмачей, то держался с независимым видом прокурора, готового изречь обвинительное заключение. Даже с Филиппом Филипповичем разговаривал в покровительственной, высокомерной манере. Учитель физики тяжело переживал подчеркнутую неприязнь своего любимца, пытался как-то косвенно перед ним повиниться, произнося тоже ни к селу ни к городу монологи из классиков, что-нибудь вроде того, что не все, дескать, на свете, друг Горацио, понятно нашим мудрецам. «Ну-ну, — урезонивал Ванечка задурившего коммерсанта. — Любопытно знать, по какой формуле вычисляется ренегатство в сознании интеллигента?» Душным июльским вечером Алеша и Федор Кузьмич потянулись на экспроприацию. Старый «жигуленок» одного из бывалых дружков Федора Кузьмича поставили в переулке, неподалеку от банка, куда не выходило ни одно живое окно, и в половине восьмого переступили порог конторы. В зале у окошечка администратора стояла женщина средних лет в бирюзовом сарафане. Федор Кузьмич замкнул за собой дверь железным прутом, и оба прикрыли лица скоморошьими полумасками из папье-маше, которые резиночками цепляются за уши. Алеша перепрыгнул стойку и сказал розовощекому кассиру, заполняющему бланк:
— Открой сейф! Быстро! Иначе тебе хана!
Перед носом клерка поводил сизым дулом Макарова. В служебном секторе банка находилось еще двое мужчин и женщина в черном халате. Для них Алеша добавил:
— Позовете ментов, перестреляем, как крыс. Поглядите на дверь.
У двери маячил Федор Кузьмич с двуствольным обрезом, выпиленным из грибовского «зауера». Это была сокровенная минута. В небрежном тоне Алеши было столь грозное предостережение, что розовощекий клерк незамедлительно выполнил его указание и двинулся к массивному сейфу. Алеша дернул ручку кассы и выгреб в сумку несколько пачек купюр в фабричной упаковке. Шевельнулся один из сотрудников-мужчин, вроде куда-то даже устремился. Алеша молниеносно дотянулся и вмазал ему в зубы ствол Макарова. Мужчина, хлюпая кровью, неловко сполз по стене. Женщина в халате приглушенно завыла. Кассир ковырялся с сейфом, двигаясь, как механическая кукла. Алеша посоветовал:
— Будь пособраннее, сынок. У тебя мало времени.
Кассир понял и собственноручно уложил в его сумку десятка полтора денежных брикетов. На всю операцию ушло семь минут. Еще три минуты понадобилось на то, чтобы тем же прутом заклинить дверь снаружи и домчать до машины. Через двадцать минут, сделав почетный круг по площади Ногина, они подогнали машину к дому Федорова друга. Потом, пересаживаясь с автобуса на автобус, явились к Асе. Как и уговаривались, Иван отсутствовал. Сумку с деньгами отдали хозяйке, которая спрятала ее на антресолях. Асины глаза пылали неземным восторгом. Она быстро собрала на стол, поставила бутылку коньяку, но пить они не стали. Отдохнули с полчасика на диване. Рядышком привалясь к стене, они были спокойны, как истуканы. Впервые Ася почувствовала страх.
— Ничего, — Алеша нехотя разомкнул сонные губы. — Это в последний раз.
Около одиннадцати они вошли в кафе «У проселка». Как и в банке, машина осталась в переулке. На сей раз это был красный «Запорожец» свояка Филиппа Филипповича, надежного, проклятого миром алкоголика. Заказ у них не приняли, кухня уже не работала. Алеша попросил официанта чего-нибудь холодненького и двести граммов водки. Официант принес тарелку с тонко нарезанной семгой, водку и хлеб и сразу попросил рассчитаться. Поздний ужин обошелся им в восемьдесят рублей. Пригубили по глоточку, молча жевали семгу, не чувствуя вкуса. Выкурили по сигарете.
— Пора! — сказал Алеша.
Сначала заглянули в туалет, оттуда по узкому коридору десять шагов до кабинета директора. Удача им сопутствовала: коридор был пуст. Даже охранник куда-то отлучился. Дверь не заперта. Скользнули в нее по очереди и притворили за собой. Хозяин кабинета стоял у окна спиной к ним. Его черные курчавые волосы красиво спадали на воротник серо-голубого, с блестками пиджака. Обернувшись на легкий щелчок дверного замка, он ничуть не удивился и не испугался. Морда сытая, а глазенки веселые. Уверенный в себе мужик лет сорока.
— Чего надо? — спросил без выражения.
— Деньги, — объяснил Алеша. — Вон из того сейфа.
— А где Юрик? Его там нету, что ли, за дверью?
— Избаловал ты челядь, Арик, — заметил Алеша. — Так недолго и до беды. Поторопись, пожалуйста.
Арик равнодушно пожал плечами, направился к сейфу. Покрутил диски, открыл. Сейф был заполнен оригинально. Нижняя полка уставлена банками с икрой и блоками сигарет, в верхнем отделении пачки денег.
— Куда будете складывать?
Алеша поставил спортивную сумку.
— Сигареты с начинкой?
— Не без этого. Должен вас, господа, предупредить: Москва не такой уж большой город.
— Про это не надо даже думать, — поблагодарил Алеша. — Это мы знаем.
Припасенной с собой бельевой веревкой Федор Кузьмич опрятно прикрутил Арика к батарее. Рот ему заткнул вафельным полотенцем. Федор Кузьмич был убежден, что самые надежные кляпы получаются именно из этого материала. На прощание потрепал по щеке лежащего под батареей армянина.
— Молодец, братишка. Достойно себя держишь.
Когда выходили, телохранитель Юрик был уже на месте, привалился к стене в шаге от двери. Здоровенный детина с сигаретой во рту. Обшарил их взглядом, словно сфотографировал.
— Пока хозяина не тревожь, — улыбнулся ему Алеша. — Злой, как черт.
— Почему?
— Спросил: Юрик где? А мы говорим: не знаем.
— Поссать нельзя отойти, да?!
Как и в первый раз, сначала отогнали машину к дому свояка, после на метро, на автобусе добрались до дома. Но поехали не к Асе, а к Грибову, у которого жительствовал Федор Кузьмич. Пока заметали следы, крутясь неподалеку от Кировской, наткнулись на «комок», который, несмотря на полуночный час, приветливо светился нарядной витриной. На прилавке за стеклом множество ярких бутылок с вином и водками, парфюмерия, кроссовки и все прочее, весь колониальный набор. Внутри «комка» трое юнцов кайфуют, попивая американское пиво из жестянок, курят «Кент» и по очереди тискают рослую деваху с уморительно невинным личиком. Бес попутал Алешу. Не успел Федор Кузьмич его остановить, как он уже торкнулся к задней двери, деликатно в нее постучал.
Через стекло Федор Кузьмич видел, как один из парней, что-то шутливое бросив напарникам, потянулся открывать. Они ничего не боялись: чего им было бояться в городе, где такие ребята, как они, энергичные и хваткие, были хозяевами. «Тьфу ты, черт неугомонный!» — выругался Федор Кузьмич, недовольный Алешиным самовольством. Но все же пришлось и ему внутрь заглянуть: не бросишь же побратима. Алеша в тесноте «комка» сразу начал упаковывать в огромный синий заграничный рюкзак все, что попадало под руку: обувь, куртки, бутылки со спиртным. Он так сноровисто управлялся, что любо-дорого было поглядеть. Ошарашенные его молчаливым напором, молодые люди активно запротестовали лишь после довольно продолжительной заминки. Сосредоточенные Алешины сборы их словно загипнотизировали. Первой, как и следовало ожидать, опомнилась полупьяная девица:
— Мочите его, мальчики! Он же ненормальный!
От ее заполошного возгласа мальчики встрепенулись, как от звука полковой трубы. Самый из них сообразительный с угрозой спросил:
— Алеше, разумеется, это все скучно, он не понимает, как важно для нас сохранить военную мощь. Можно и так сформулировать: есть армия, есть и государство. Если президент позволяет нападки на армию — он государственный изменник. Горбачева будут судить, если не люди, то история. От суда истории не спрячешься за границей. Он предал все и всех, пока добрался до армии. Оставил ее на закуску, и хитро сделал. Еще год назад ему бы эта акция не удалась. Последняя нравственная опора государства — армия. Он ее выбил. Дальше — хаос, власть охлократии. Поразительно! На что он сам надеется, этот самурай. Как он надеется спасти себя и свою любимую жену?
— Может, хватит, отец? Или ты боишься, пенсию не дадут?
Петр Харитонович засопел, кинул на сына ужасный взгляд, поднялся и молча ушел в комнату.
— Зачем ты так, — пожурил Федор Кузьмич. — Батя у тебя хороший.
— Надоел, ей-Богу. Как баба стал. Газетку почитает — и хнычет. Телик поглядит — и носится по квартире как угорелый. Шизнулся на почве политики. Я бы таких в дурдоме держал.
— Он таким страданием страдает, какое тебе неведомо. Федор Кузьмич взял со стола бутылку, две чашки и пошел успокаивать полковника.
— Гляди, сам не шизнись, — напутствовал его Алеша. — Болезнь заразная.
Полковник притулился в углу дивана, перед слепым оком телевизора. Китель и рубаха расстегнуты до пупа — так и не успел переодеться.
— Чего от молодежи ждать, — сказал Федор Кузьмич. — Давайте лучше выпьем по маленькой.
Петр Харитонович вежливо выпил, поставил чашку на краешек стола. Мыслями витал где-то далеко. Федор Кузьмич взялся дальше его утешать, говоря, что Алеша лишь с виду негодяй, а сердце у него, возможно, доброе, хотя пока это незаметно. Но надо подождать, он еще повзрослеет, может быть, женится — и так далее… Жизнь и не таких вразумляла, вон… Петр Харитонович, точно очнувшись, перебил гостя.
— Ой, да бросьте вы… какое это все имеет сейчас значение. — И склонясь к собеседнику, произнес, как о самом сокровенном: — Я почти уверен, в России осуществляется планомерный, продуманный геноцид. Каково ваше мнение?
— Что поделаешь, — ответно пригорюнился Федор Кузьмич. — Надо потерпеть.
— Как это потерпеть?! — Петр Харитонович гневно выкатил грудь, глаза засверкали, от недавней апатии не осталось и следа. — От вас не ожидал такое услышать, именно от вас. Как вы не понимаете! Да им это и надо, чтобы мы терпели. Чтобы сунули шею в новое ярмо. Чтобы не сопротивлялись. Они догадались и церковь подключить, чтобы через нее воздействовать на умы. Проповедь смирения, непротивления злу — сейчас им это просто необходимо. Под заунывное пение дьячков они завершат свое подлое дело. Неужели вы этого не понимаете?
— Понимаю, — успокоил Федор Кузьмич. — А кто это они?
— Те, кто у власти. Поглядите на их физиономии. Добром они не уступят. Бескровных революций не бывает. Неужели это так трудно уразуметь?
От сильного волнения на щеках у Петра Харитоновича проступила нежная синева. В углах губ — белые катышки. Федор Кузьмич поспешил подлить ему в чашку. Полковник опрокинул ее быстрым глотком, так оратор на трибуне наспех смачивает заиндевевшее горло. Собственные мысли привели его в состояние почти наркотическое. Федор Кузьмич слушал его обескураженный. Вон какие интересные люди завелись на Москве, пока он в лагерях прохлаждался. Петр Харитонович — со вздыбленными волосами, с мечущимся, горящим взглядом — уже мерил шагами комнату, призывая к ответу невидимых, ненавистных врагов, губителей Отечества. Взмахи его длинных рук расчерчивали комнату на стратегические квадраты. Федор Кузьмич еле поспевал за ним следить, гадая, что полковник в первую очередь опрокинет — стол или книжный шкаф. За несколько минут полковник развернул перед ним стройный план вооруженной борьбы с узурпатором. По его мнению, режим, который навязали стране демократы, был ужаснее прежнего, но одолеть его проще, пока он не заматерел. У оппозиции нет ярких лидеров — вот беда. У демократов лидеров хоть отбавляй, один бес краше другого беса, а у народа никого нет, кроме двух Егоров. Оба чумовые. Один запретил водку, другой все норовит урезонить кооператоров. Оба мелки, пусты, невежественны — отрыжка старой системы. Да, лидеров нет, но они появятся в нужный час, как всегда бывало на Руси: из ниоткуда приходили спасители. Петр Первый, Минин и Пожарский… да мало ли. Главное, начать действовать, кликнуть клич. Просто критиковать паскудство демократов — ныне уже безответственно. Необходимо срочно сколачивать рабочие дружины, создать подпольный координационный штаб. Демократы вооружены до зубов, у трудового народа на десять человек одна бельевая колотушка. Пора готовиться к уличным боям. Разве трудно понять, что они неизбежны. Суверенные республики грызут Россию с боков, но вопрос власти будет, как всегда, решен в Москве. Петр Харитонович днями составил проект, где Москва разбита на боевые зоны, с точным подсчетом необходимого количества людей, техники, командиров. Конечно, преждевременное выступление так же гибельно, как и промедление. Сигналом должна послужить общенародная акция, к примеру, выборы в Верховный Совет. Люди прозреют, когда поймут, как подло в очередной раз их обвели вокруг пальца. Пока народ одурачен, пока он охотно повторяет лозунги преступников — свобода, гласность! — любые действия бессмысленны. Но в момент прозрения нельзя будет терять ни минуты. Между прозрением и апатией очень короткий промежуток — это и есть великий час икс. Взгляд Петра Харитоновича отуманился умилением. Грозные, торжественные слова с хрустом слетали с губ. Федор Кузьмич уважительно подал ему чашку.
— Надо бы поглядеть, чего там Алеша делает, — сказал он отвлеченно. — Чего-то он затих.
Пошли поглядеть. Алешина сигарета дымилась в пепельнице, но его самого и след простыл.
— Бедный мальчик, — сказал Петр Харитонович. — Я так виноват перед ним.
Часть четвертая. ЧАС НЕГОДЯЯ
1
К концу лета организационные вопросы были улажены. Поначалу фирма укоренилась в таком составе: Алеша и Федор Кузьмич — сопредседатели, Филипп Филиппович Воронежский — коммерческий директор, а также бухгалтер и ответственный за рекламу. Уговаривали Филиппа Филипповича три полных месяца. Мечтатель и мизантроп, он не хотел на склоне лет марать руки в сомнительных предприятиях. Его не прельщали ни богатство, ни азарт, но Алеша вбил себе в голову, что для успеха им необходим именно этот человек: с незаурядным, математического склада умом и незапятнанной репутацией. С того достопамятного застолья Алеша стал официально вхож в семью, подружился с Ванечкой, не жалел комплиментов для будущего коллеги, но никак не мог отыскать уязвимого места в глинобитном упрямстве учителя физики. Оказалось, ларчик, как всегда, открывался просто. Когда он в очередной раз пристал к разомлевшему от чая Филиппу Филипповичу с уговорами и тот, по обыкновению, отделывался шутливыми фразами, Алеша вдруг вспылил:— В таком случае, Филиппыч, должен сказать тебе следующее. Не хотелось, а должен. Только я один имею влияние на Федора Кузьмича. Это человек свирепый, неуправляемый, и он жаждет мести. Ему ничего не стоит Асю изуродовать, а тебе проколоть брюхо ножом.
— Это неправда! Он нормальный человек, я с ним разговаривал по телефону.
— Не веришь, спроси у Аси.
Ася, заранее науськанная, хмуро кивнула:
— Да, Филипп, он ищет нашей крови. Я знаю, ты не трус и я не трусиха, но что будет с Ваней?
Филипп Филиппович окостенел над чашкой чаю, очки у него малодушно сползли на кончик носа. Но он быстро взял себя в руки.
— Не вижу связи между угрозами твоего бывшего мужа и моим согласием участвовать в их шайке.
— Это не шайка, — поправил Алеша. — Это торговая фирма «Аякс». Мы будем обеспечивать население продовольствием, книгами, медикаментами, женщинами, домами — да вообще всем, на что есть спрос. Потому что не желаем гнуть спину за миску гороховой похлебки. Ты забыл, Филиппыч: среди волков надо выть по-волчьи.
— Не вижу связи, — напомнил физик.
— Прямой связи нет, — согласился Алеша. — Но вы будете работать вместе, дружески сойдетесь, и ты всегда сможешь контролировать ситуацию. Смотри, какой расклад: с одной стороны — благополучие Аси, Ивана, а с другой — твой каприз и…
— Согласен, — усмехнулся Филипп Филиппович. — Записывай в шайку. В сущности, разница между спекулянтом и порядочным человеком чисто эмпирическая.
Чтобы новорожденная фирма могла без помех заниматься бизнесом, на нее надо было оформить регистрационный номер. Взятку в исполком понес Алеша собственноручно, никому не доверил. До этого они с Федором Кузьмичом проводили разведку: несколько дней Алеша ошивался в коридорах Моссовета среди шустрых демократов, а Федор Кузьмич наводил справки у кооператоров, с которыми его свела вездесущая Ася. У нее была своя заинтересованность. Алеша назначил ей испытательный срок, после которого обещал зачислить в члены-пайщицы фирмы. При том условии, что мозги у нее не заржавели от бесплодных мечтаний.
Было установлено, что в их районе оформляет документы демократический чиновник Н. И. Добрынин, но давать ему надо деньги в расчете на трех-четырех его подельщиков. Минимальная сумма — десять тысяч. Но это без гарантии и с ущемлениями. Без ущемлений — сто тысяч. Акционеры с горем пополам набрали около двадцати тысяч, сложив сбережения Аси, Филиппа Филипповича, призаняв у кого можно, а также ухитрясь взять в Госбанке ссуду под строительство садового домика. С пятнадцатью тысячами Алеша пошел в исполком к Николаю Ивановичу Добрынину. Влиятельный мздоимец произвел на него впечатление хорошо откормленной свинки. Жирная туша, которую венчала лысая башка, эффектно вздымалась над двухтумбовым канцелярским столом.
Лицо у Добрынина было доброе, сочувственное, каждой розовой складочкой излучавшее приязненный вопрос: «Чего тебе надобно, братец? Говори, помогу!»
Заглянув близко в приветливые поросячьи глазки, Алеша понял, что дипломатические изыски тут вовсе ни к чему. Тем более что в уютном кабинете они были одни. Он положил на стол сверток с тремя тугими пачками банкнот и папку с заполненными по формуляру бланками.
— Это чего? — лукаво спросил Добрынин.
— С вашего дозволения, хотим заняться коммерческой деятельностью на благо перестройке.
Сверток с деньгами, перехваченный алой ленточкой, чиновник взвесил на ладони и, что-то невнятно буркнув, сунул его в ящик стола. Раскрыл папку с документами и зорко уткнулся туда носом. Суть дела уловил за две минуты.
— А помещение у вас имеется?
— Конечно, там указано. В документах был обозначен домашний адрес Филиппа Филипповича Воронежского.
Некоторое время чиновник глубокомысленно пыхтел, тер виски ладонями, давая понять, что вопрос не такой простой, каким он может показаться непосвященному во все тонкости человеку. Алеша должным образом оценил его задумчивость.
— Не думайте, Николай Иванович, что мы какая-нибудь шушера краснопузая. Это лишь первый взнос. В случае малейшего процветания уж мы знаем кого благодарить.
Добрынин назидательно заметил:
— Главное, чтобы от вашего предприятия была общественная польза. Народ не простит, если мы не оправдаем его доверия.
— Это уж известно.
— Вы, молодой человек, на каком поприще раньше служили? У вас есть какой-то рыночный опыт?
— Меня десять лет в тюрьме держали, — пожаловался Алеша. — Некогда было рынком заниматься. Но с вашей помощью… надеюсь наверстать.
— За что сидели, если не секрет?
— По навету. Ни за что. Вы же помните, как раньше сажали? Чихнешь не там — вот тебе и срок.
Чиновник благожелательно кивнул:
— Да уж, времена были мрачные. Одним, как говорится, бублик, другим, как говорится, дырка от бублика. Сколь натерпелся наш многострадальный народ. Дай Бог, чтоб не повторилось.
Однако в миг наивысшего гражданского красноречия в силу, видно, приятной душевной расслабленности Добрынин не сумел скрыть скользнувшей на глаза блудливой усмешки, по которой даже в самой невероятной толчее проходимец без промаха сразу узнает другого проходимца. Тут же он напустил на себя важную, отчасти скорбную мину, но было поздно: Алеша засек лицедейский огонек, и Добрынин с досадой отметил, что у посетителя ушки на макушке. Поэтому поспешил выпроводить, пообещав благоприятный исход документу.
— Мы вашего благодеяния не забудем, Николай Иванович, — на прощание еще раз посулил Алеша. — Но и вы постарайтесь не тянуть, хорошо? Время, как говорится, те же деньги.
Взятка за регистрацию почти до дна вычерпнула скудный бюджет фирмы. По просьбе Алеши невозмутимый Филипп Филиппович сделал элементарный математический расчет: провести мало-мальски перспективную торговую операцию было немыслимо, не имея начального капитала хотя бы в двести-триста тысяч. Еще лучше — полмиллиона. Плюс к этому неплохо бы добавить тысчонку-другую валюты, как сейчас делают оборотистые бизнесмены. То есть умные люди на случай денежной реформы или какой-нибудь особенно дикой выходки безумного правительства задействуют в текущих операциях рублевую массу, а базовую квоту хранят в валюте.
Алеша предложил Федору Кузьмичу совершить экспроприацию. Федор Кузьмич подумал и согласился. Другого выхода у них не было. Начинать дело с торговли газетами или спиртным обоим было не по нраву. Когда роковое решение уже было принято, Федор Кузьмич, как бы находясь в лунном затмении, мечтательно произнес: «А чего бы нам не податься на Дон и не зажить с тобой, Алеша, мирной жизнью рыбаков?»
На это Алеша не счел нужным отвечать: он привык прощать наставнику небольшие умственные заскоки.
Экспроприация! Грабеж! Оба понимали, что, свершив это, переступят черту, после которой не будет возврата к обывательскому нормальному бытованию. Это их не страшило. Они и так оба были изгои. И это тоже ничего. В нашей несчастливой стране две трети мужчин были изгоями, остальные — надзирателями. Иное: шагнуть за черту следовало осторожно, крадучись, чтобы не свернуть шею на первом крутом повороте.
Алеша сказал, что только его злополучный батяня и подобные ему недоумки полагают, что общество разделилось на демократов и коммунистов. Это бред. Давно нет никаких коммунистов, никаких фашистов и демократов, а есть богатые и бедные, это такой же неопровержимый, очевидный факт, как восход солнца. Богатые давят бедных, а те вопят о мировой справедливости; и грабить надо именно богатых, потому что им некому жаловаться. В стране нищих идиотов богатый человек, как падший ангел, борется со всем миром в одиночку, с помощью своих денег и наемников.
Федор Кузьмич согласился:
— Ты прав, мой мальчик. Они не пойдут жаловаться еще и потому, что деньги у них ворованные.
Несколько дней ушло на подготовку. Наметили для экспроприации кооперативное кафе на Зацепе, удобное тем, что было загнано в переулки, которые Алеша с детства знал как свои пять пальцев, и коммерческий банк на Кропоткинской. В кафе Алеша пару раз поужинал, пошастал по внутренним помещениям в поисках якобы туалета и уверил наставника, что работа будет не пыльная, почти без риска. Выручку директор кафе, толстый армянин Арик, запирает у себя в кабинете, в сейфе. Надобно к нему наведаться перед закрытием — и все дела. У двери дежурят один-два мальчика, из тех, которые накачали мышцы в спортивных залах. Вот вся трудность. С банком серьезнее, но там и «бабок» должно быть побольше. В банк пришлось посылать Асю, чтобы она как следует огляделась. Ася ходила туда с неделю, открыла там счет и купила у смазливого конторщика какую-то акцию за тысячу рублей. Эту красивую голубоватую бумажку с виньеточным грифом, с четкой роскошной розовой печатью соратники изучали с любопытством, чуть ли на зубок не попробовали.
— Вот настоящие мошенники, — уважительно заметил Алеша. — Обязательно надо их тряхануть.
Ася оказалась отменным оперативником. За несколько посещений она досконально вызнала распорядок работы банка, нарисовала план зала, с указанием множества необходимых подробностей (касса, расположение столов, количество сотрудников, двери и прочее). Ася окунулась в криминальные замыслы с наслаждением, как в парную купель. Она была немного не в себе. Вокруг нее теперь постоянно толклись четверо дорогих ее сердцу мужчин (включая сына), и она чувствовала необыкновенное, райское напряжение всех сил. Она не боялась угодить в тюрьму. Вообще об этом не задумывалась. Много лет подряд она не жила, дремала, а теперь проснулась и с увлечением играла в чудесную праздничную игру с великолепными партнерами, за которую недорого было заплатить и свободой. На Федора Кузьмича она, правда, немного дулась за то, что он ни разу не польстился на ее женские чары. Зато в редкие уловленные часы свиданий с Алешей она привносила в любовный акт нюанс маниакального психоза. На долю благоразумного в любви Филиппа Филипповича оставались нежные, успокоительные ночные совокупления, которым он предавался бесстрастно, как средневековый рыцарь участвовал в неизбежной, но скучной турнирной схватке. Беспокоило ее поведение Ванечки, который, с тех пор как в доме стал появляться Федор Кузьмич, иногда заговаривался. «Лучше бы я родился в Бразилии», — произносил он ни с того ни с сего. «Почему?» — смеясь, удивлялась Ася. «Среди обезьян жить не так стыдно». Разумеется, его ни во что не посвящали, но он догадывался, что вокруг затевается что-то темное, невероятное. Когда заставал на кухне деловую сходку новоиспеченных фирмачей, то держался с независимым видом прокурора, готового изречь обвинительное заключение. Даже с Филиппом Филипповичем разговаривал в покровительственной, высокомерной манере. Учитель физики тяжело переживал подчеркнутую неприязнь своего любимца, пытался как-то косвенно перед ним повиниться, произнося тоже ни к селу ни к городу монологи из классиков, что-нибудь вроде того, что не все, дескать, на свете, друг Горацио, понятно нашим мудрецам. «Ну-ну, — урезонивал Ванечка задурившего коммерсанта. — Любопытно знать, по какой формуле вычисляется ренегатство в сознании интеллигента?» Душным июльским вечером Алеша и Федор Кузьмич потянулись на экспроприацию. Старый «жигуленок» одного из бывалых дружков Федора Кузьмича поставили в переулке, неподалеку от банка, куда не выходило ни одно живое окно, и в половине восьмого переступили порог конторы. В зале у окошечка администратора стояла женщина средних лет в бирюзовом сарафане. Федор Кузьмич замкнул за собой дверь железным прутом, и оба прикрыли лица скоморошьими полумасками из папье-маше, которые резиночками цепляются за уши. Алеша перепрыгнул стойку и сказал розовощекому кассиру, заполняющему бланк:
— Открой сейф! Быстро! Иначе тебе хана!
Перед носом клерка поводил сизым дулом Макарова. В служебном секторе банка находилось еще двое мужчин и женщина в черном халате. Для них Алеша добавил:
— Позовете ментов, перестреляем, как крыс. Поглядите на дверь.
У двери маячил Федор Кузьмич с двуствольным обрезом, выпиленным из грибовского «зауера». Это была сокровенная минута. В небрежном тоне Алеши было столь грозное предостережение, что розовощекий клерк незамедлительно выполнил его указание и двинулся к массивному сейфу. Алеша дернул ручку кассы и выгреб в сумку несколько пачек купюр в фабричной упаковке. Шевельнулся один из сотрудников-мужчин, вроде куда-то даже устремился. Алеша молниеносно дотянулся и вмазал ему в зубы ствол Макарова. Мужчина, хлюпая кровью, неловко сполз по стене. Женщина в халате приглушенно завыла. Кассир ковырялся с сейфом, двигаясь, как механическая кукла. Алеша посоветовал:
— Будь пособраннее, сынок. У тебя мало времени.
Кассир понял и собственноручно уложил в его сумку десятка полтора денежных брикетов. На всю операцию ушло семь минут. Еще три минуты понадобилось на то, чтобы тем же прутом заклинить дверь снаружи и домчать до машины. Через двадцать минут, сделав почетный круг по площади Ногина, они подогнали машину к дому Федорова друга. Потом, пересаживаясь с автобуса на автобус, явились к Асе. Как и уговаривались, Иван отсутствовал. Сумку с деньгами отдали хозяйке, которая спрятала ее на антресолях. Асины глаза пылали неземным восторгом. Она быстро собрала на стол, поставила бутылку коньяку, но пить они не стали. Отдохнули с полчасика на диване. Рядышком привалясь к стене, они были спокойны, как истуканы. Впервые Ася почувствовала страх.
— Ничего, — Алеша нехотя разомкнул сонные губы. — Это в последний раз.
Около одиннадцати они вошли в кафе «У проселка». Как и в банке, машина осталась в переулке. На сей раз это был красный «Запорожец» свояка Филиппа Филипповича, надежного, проклятого миром алкоголика. Заказ у них не приняли, кухня уже не работала. Алеша попросил официанта чего-нибудь холодненького и двести граммов водки. Официант принес тарелку с тонко нарезанной семгой, водку и хлеб и сразу попросил рассчитаться. Поздний ужин обошелся им в восемьдесят рублей. Пригубили по глоточку, молча жевали семгу, не чувствуя вкуса. Выкурили по сигарете.
— Пора! — сказал Алеша.
Сначала заглянули в туалет, оттуда по узкому коридору десять шагов до кабинета директора. Удача им сопутствовала: коридор был пуст. Даже охранник куда-то отлучился. Дверь не заперта. Скользнули в нее по очереди и притворили за собой. Хозяин кабинета стоял у окна спиной к ним. Его черные курчавые волосы красиво спадали на воротник серо-голубого, с блестками пиджака. Обернувшись на легкий щелчок дверного замка, он ничуть не удивился и не испугался. Морда сытая, а глазенки веселые. Уверенный в себе мужик лет сорока.
— Чего надо? — спросил без выражения.
— Деньги, — объяснил Алеша. — Вон из того сейфа.
— А где Юрик? Его там нету, что ли, за дверью?
— Избаловал ты челядь, Арик, — заметил Алеша. — Так недолго и до беды. Поторопись, пожалуйста.
Арик равнодушно пожал плечами, направился к сейфу. Покрутил диски, открыл. Сейф был заполнен оригинально. Нижняя полка уставлена банками с икрой и блоками сигарет, в верхнем отделении пачки денег.
— Куда будете складывать?
Алеша поставил спортивную сумку.
— Сигареты с начинкой?
— Не без этого. Должен вас, господа, предупредить: Москва не такой уж большой город.
— Про это не надо даже думать, — поблагодарил Алеша. — Это мы знаем.
Припасенной с собой бельевой веревкой Федор Кузьмич опрятно прикрутил Арика к батарее. Рот ему заткнул вафельным полотенцем. Федор Кузьмич был убежден, что самые надежные кляпы получаются именно из этого материала. На прощание потрепал по щеке лежащего под батареей армянина.
— Молодец, братишка. Достойно себя держишь.
Когда выходили, телохранитель Юрик был уже на месте, привалился к стене в шаге от двери. Здоровенный детина с сигаретой во рту. Обшарил их взглядом, словно сфотографировал.
— Пока хозяина не тревожь, — улыбнулся ему Алеша. — Злой, как черт.
— Почему?
— Спросил: Юрик где? А мы говорим: не знаем.
— Поссать нельзя отойти, да?!
Как и в первый раз, сначала отогнали машину к дому свояка, после на метро, на автобусе добрались до дома. Но поехали не к Асе, а к Грибову, у которого жительствовал Федор Кузьмич. Пока заметали следы, крутясь неподалеку от Кировской, наткнулись на «комок», который, несмотря на полуночный час, приветливо светился нарядной витриной. На прилавке за стеклом множество ярких бутылок с вином и водками, парфюмерия, кроссовки и все прочее, весь колониальный набор. Внутри «комка» трое юнцов кайфуют, попивая американское пиво из жестянок, курят «Кент» и по очереди тискают рослую деваху с уморительно невинным личиком. Бес попутал Алешу. Не успел Федор Кузьмич его остановить, как он уже торкнулся к задней двери, деликатно в нее постучал.
Через стекло Федор Кузьмич видел, как один из парней, что-то шутливое бросив напарникам, потянулся открывать. Они ничего не боялись: чего им было бояться в городе, где такие ребята, как они, энергичные и хваткие, были хозяевами. «Тьфу ты, черт неугомонный!» — выругался Федор Кузьмич, недовольный Алешиным самовольством. Но все же пришлось и ему внутрь заглянуть: не бросишь же побратима. Алеша в тесноте «комка» сразу начал упаковывать в огромный синий заграничный рюкзак все, что попадало под руку: обувь, куртки, бутылки со спиртным. Он так сноровисто управлялся, что любо-дорого было поглядеть. Ошарашенные его молчаливым напором, молодые люди активно запротестовали лишь после довольно продолжительной заминки. Сосредоточенные Алешины сборы их словно загипнотизировали. Первой, как и следовало ожидать, опомнилась полупьяная девица:
— Мочите его, мальчики! Он же ненормальный!
От ее заполошного возгласа мальчики встрепенулись, как от звука полковой трубы. Самый из них сообразительный с угрозой спросил: