Страница:
репрессированным мужем? У нее на руках пятилетний сын и старуха мать. Может,
им из Москвы уехать? Она боится, что и ее возьмут.
-- Некуда уезжать. Чего самой спешить, их всех не сегодня-завтра из
Москвы попросят.
-- Кого их?
-- Евреев. В Биробиджане бараки строят. Иоська, видно, хочет закончить
великое дело, начатое Гитлером.
-- Что же это творится, Сережа? Зачем?
-- Кто знает, что у этого параноика на уме. Во всяком случае чувство
собственного достоинства многих граждан нашего обширного отечества
поднимается на необозримую высоту. Разве не "приятно и радостно сознавать",
как выразился наш отец и учитель, что ты не еврей, что у тебя в пятом пункте
стоит правильная национальность?
-- Брось паясничать! Я серьезно спрашиваю.
-- А я не шучу. Соне помочь попробую. Думаю, удастся. Блат в период
реконструкции решает все. В библиотеке Иностранной литературы, знаешь, на
Варварке, директором некая Маргарита Ивановна Рудомино. Сама в седле сидит
не так уж твердо, но людям помогать не боится. Я попрошу, возьмет Соню в
библиографическую группу. Соня ведь языки знает?
-- Знает. Французский и английский. Не понимаю. Разве отдел кадров
пропустит?
-- Приказ подписывает директор. И отделу кадров в этом случае только
одно остается -- сообщить куда следует. Полагаю, с моей помощью (кое-какие
связи у меня остались) Маргарита Ивановна выдержит. А там посмотрим. Так или
иначе скоро все должно определиться. Либо Сонечке с домочадцами околевать в
биробиджанских бараках, либо...
Сергей замолчал.
-- Что "либо"?
-- Иоська не вечен. Один хороший ударчик его уже стукнул. Еще в сорок
девятом, на семидесятилетии заметно было. Я тебе вот что скажу. Если
кому-нибудь очень нужно его прикончить (думаю, многим нужно), ничего лучше,
чем убрать его давнего лечащего врача этот "кто-нибудь" не придумает. Может
быть все это дело врачей из-за одного Виноградова и затеяли. А евреев заодно
для камуфляжа, чтобы Иоське напоследок удовольствие доставить. А может и
наоборот: Виноградова умело пристегнули к независимо запланированной акции в
рамках борьбы с безродными космополитами, возглавляемой великим русским
патриотом Иосифом Джугашвили.
Ладно, Борька, к Сонечке я сам зайду. По телефону с ней не говори,
слушают небось, сволочи. Барыне привет и сочувствие, -- измучили вы ее с
Лариской.
Борис Александрович встал, как всегда, рано. Спешить некуда, но
многолетняя привычка работать по утрам, "на свежую голову", как говорила
Елизавета Тимофеевна, поднимала его в шесть часов без будильника. В сущности
никакой важной работы давно не было. Он потихоньку писал монографию, даже
скорее курс лекции под условным названием "Физико-химическая физиология
клетки". Нынешние сухие специализированные или трепаческие учебники
раздражали его. Любимая им "Общая физиология" покойного его учителя Дмитрия
Леонидовича Рубинштейна безнадежно устарела. Борис Александрович писал для
себя, понимал, что опубликовать книгу необремененному высокими званиями
пенсионеру практически невозможно.
Последние известия по "Дойче Велле". Все-таки они идиоты. Принимают
всерьез горбачевскую пропаганду. Что, собственно, он сделал? Расширил рамки
дозволенного журналистам, снял и отдал под суд сотню -- другую
проворовавшихся бюрократов из средних эшелонов власти и несколько человек из
верхних. Разрешил показать десяток "полочных" фильмов и опубликовать не
очень крамольных покойников. Он, конечно, умнее и образованнее последних
наших маразматиков. Наверное, скрывал свои способности, иначе наверх не
взобраться. В сущности такой же демагог и лжец, как и все они. Принял старые
американские предложения и кричит на весь мир об инициативах.
Хватит брюзжать. Мало тебе, что журналы и газеты стало читать
интересно? Одна "Плаха" чего стоит! Зря он, правда, Булгакова спародировал.
И распял Авдия зря. Слишком в лоб. Образы сволочей хороши, это он умеет.
Кочкорбаев похож на Орозкула из "Белого Парохода", но все равно хорошо. С
положительными героями, с порядочными людьми пока туго. Разве что волки.
Впрочем и раньше животные у него получались лучше: олени, верблюды, лошади.
И еще "Печальный детектив". Беспощадно обнаженная жизнь советского
провинциального городка. Все правда! И карикатурная интеллигенция -- правда.
Есть и другая, но Астафьев ее не знает. Поэтому обобщения не убеждают.
Старые штампы обменяли на новые. Гласность, перестройка, ускорение. Уже
тошнит. Так хвастаются гласностью, как будто они ее выдумали, а больше нигде
ее нет. Трудовые коллективы. Борис Александрович недавно встретил своего
бывшего аспиранта, теперь работает на кафедре. Столько грязи и склок,
столько анонимных и неанонимных доносов. Он еще раз прочел про себя
написанное недавно восьмистишие.
Мне стало ясно очень рано,
Еще до той большой войны,
Что власть толпы и власть тирана
Нам одинаково страшны.
А нынче, в серенькие годы,
Тираны спрятаны в архив,
Толпа в узде, и враг свободы --
Стоящий в ногу коллектив.
Во время завтрака позвонила дочь.
-- Папа, привет! Как себя чувствуешь? Приступов не было?
-- Доброе утро. Не было.
-- Папа, скоро, совсем скоро, уже через дне недели, новый год. Год
зайца. Мы с Аней решили устроить семейную встречу. Так что считай, что ты
ангажирован. Соберемся у меня, только свои. А то сидишь, как бирюк, один, от
одной скуки загнуться можно. Сядешь патриархом во главе стола, полюбуешься
на детей и внуков. Мамы не будет.
Фальшивый, нарочито бодряческий голос. Каким раздражительным он стал! С
трудом удержался от ненужной резкости,
-- Спасибо, Наташа. Постараюсь быть.
-- Ну, то-то. Арсений тебе кланяется.
Никуда он не пойдет. Скажет -- устал, сердечная недостаточность. Не
приступ, а то еще прибегут. Просто утомление.
Действительно новый год. Как она сказала? Год зайца. Идиотские игрушки
псевдоинтеллигентов. Да нет -- образовановщины по точному определению
Александра Исаевича.
Наверное, со стороны поглядеть, довольно противный старикашка,
кончающий жизнь в заслуженном одиночестве. Ему и в самом деле никто не
нужен. Ни дети, ни внуки. Чужие люди. Ведь не всегда было так. Кого он
любил, кто был не чужой? Прежде всего мама. Ира, все-таки. Сашка
Шерешевский. Лена. Не густо. Все в прошлом. Теперь остался один Сергей,
вечный спутник. Давно не виделись, надо бы позвонить.
Кончается жизнь. Скоро приоткроется занавес. Очень интересно, что за
ним. Обидно и глупо, если ничего.
Борис Александрович отложил папку с "Физиологией" и открыл ключом ящик
в тумбочке письменного стола. Аккуратно сложенные рукописи. Стихи.
Перепечатанные и черновики. Эссе, воспоминания, письма. Хоть и сказано: "Не
надо заводить архива, над рукописями трястись", так то Пастернак, а ему,
Борису Великанову, не стыдно. Так он и не узнает, хорошо или нет то, что он
делал всю жизнь. Не о науке речь, наука средненькая, подавал надежды на
большее.
Это он написал лет десять тому назад. Время от времени перечитывает,
чтобы проверить -- так ли еще думает.
1
Апофеоз рационализма в XVII и XVIII столетиях и связанная с ним
религиозная убежденность в могуществе и непогрешимости науки начинают в наши
дни постепенно затухать, хотя все еще сильны, особенно в широких кругах
образованного общества. Несмотря на поразительные, намного опередившие свое
время работы Беркли и Юма, их пересказ на более современный манер в трудах
Маха, Дюгема и Пуанкаре, подавляющее большинство людей все еще полагают, что
наука не только описывает, но и объясняет мир. Примитивно-оптимистические
утешения диалектического материализма об асимптотическом приближении к
абсолютной истине все еще владеют умами, несмотря на очевидные опровергающие
свидетельства сегодняшней науки.
Объясняет ли что-либо наука? Понимаем ли мы что-нибудь?
Людьми владеет хвастливая и ниоткуда не следующая вера в то, что
человеческий мозг в принципе способен постигнуть истинную сущность вещей и
явлений в окружающем мире. Мозг собаки, как и мозг человека, возник в
результате длительного эволюционного процесса и вполне удовлетворяет своему
назначению: обеспечить выживание биологического вида собаки в ее
экологической нише. Мы знаем, что мозг собаки воспринимает и оценивает
явления в мире не так, как их воспринимает и оценивает человек, но почему-то
уверены, что мы понимаем эти явления правильнее собаки. Именно понимаем, а
не просто знаем и умеем больше собаки.
Всякий, кто профессионально работал в какой-либо области естественных
наук, знает, что по мере увеличения количества регистрируемых фактов и
придумывания все более хитроумных теорий, объединяющих эти факты, с
необходимостью появляются новые постулаты, т.е. утверждения, носящие
характер "это так, потому что это так". Когда-то, на заре современной науки,
появление таких постулатов не казалось опасным: они выглядели
самоочевидными. Это относится, например, к постулатам классической механики.
Правда, являвшийся постулатом первый закон Ньютона раньше не казался
самоочевидным: ведь ежедневный опыт утверждал скорее очевидность постулатов
Аристотеля. Однако постулаты Ньютона, требующие некоторого абстрагирования и
мысленной экстраполяции результатов экспериментов в закономерно изменяющихся
условиях, проще и "достовернее" описывали больший круг регистрируемых
фактов. К ним привыкли, и они стали казаться самоочевидными. Процесс
привыкания к новым представлениям определяет всю историю естественных наук.
"Ученые не меняют взглядов, они просто вымирают", а новые поколения со
школьной скамьи привыкают к новым взглядам. Великие физики конца прошлого --
начала нынешнего века не могли принять квантовую механику, которая ввела
новые постулаты, отличные от постулатов классической физики. Нынешние
студенты и даже школьники не испытывают никаких затруднений при чтении
учебников и при ответах на экзаменах по квантовой механике. Это происходит
не потому, что они понимают суть дела лучше Лоренца или Планка, а потому,
что они привыкают к постулатам квантовой механики, не привыкнув считать
постулаты классической физики самоочевидными и, следовательно, единственно
возможными. На самом деле постулаты квантовой механики не более и не менее
"понятны" и самоочевидны, чем постулаты старой физики. И те и другие
относятся к утверждениям все того же типа "это так, потому что это так".
Чувство непонимания основ усиливается по мере развития науки. Современная
физика вакуума разрушает привычные представления о пространстве. Успехи
астрофизики, заставляющие современных ученых говорить о "большом взрыве",
разрушают привычные представления о пространстве и времени гораздо более
кардинальным образом, чем это уже сделали специальная и общая теории
относительности. Люди, естественно, привыкнут к новым "пониманиям", и они
станут казаться самоочевидными.
В своем развитии наука все более приобретает характер религии: растет
число априорных утверждений, принимаемых "на веру". В конечном счете в самой
основе науки лежит вера в объективное существование внешнего мира,
не,зависящего от нашего сознания. Без этого убеждения наука невозможна, без
этой веры ученый не может работать, не может жить. Это главное недоказуемое
утверждение (я не буду пересказывать рассуждения великих мыслителей),
которое, однако, сопровождается постепенно и неуклонно увеличивающимся
числом менее существенных принимаемых на веру постулатов, вводимых ad hoc
понятий. Задача науки -- регистрировать новые факты и строить модели
(теории), позволяющие возможно более убедительно "объяснить" факты,
пользуясь возможно меньшим числом постулатов и логикой, присущей
человеческому мозгу. В идеале теория, т.е. единственно доступное науке
"понимание", должна однозначно описывать определенную совокупность фактов:
из данной модели по законам человеческой логики можно однозначно прийти к
данной совокупности фактов. Обратная задача (пользуясь математическим
жаргоном) некорректна. Ее нельзя решить однозначно. Одна и та же
совокупность фактов может быть описана различными теориями, выбрать
"правильную" невозможно, не изменяя совокупности фактов. Каждый последующий
шаг в развитии науки отсекает множество возможных путей ее дальнейшего
развития.
В этом отношении эволюция науки напоминает биологическую эволюцию, где
также каждый последующий шаг (случайная мутация), если он закрепляется,
отсекает множество возможных путей дальнейшего развития.
Кстати о биологической эволюции, раз уж я упомянул о ней. В свое время
гениальная и грандиозная идея Дарвина, казалось, все объяснила. Появление
менделевской и дискретной генетики ликвидировало "кошмар Дженкинса"
(Тимофеев-Ресовский), т.е. разбавление и последующее уничтожение немногих
наследуемых изменений в чреде поколений и поэтому на первых порах упрочило
позиции дарвинизма. Однако развитие молекулярной генетики, показавшей, что
одиночная точковая мутация означает изменение одного белка, а не одного
признака, снова оставило без ответа вопрос о механизмах, обеспечивающих
направленный эволюционный процесс. Появление нового признака, на который
может действовать давление естественного отбора, требует в ряде случаев
строго фиксированной последовательности определенных случайных мутаций,
причем до возникновения более или менее фенотипически сформировавшегося
признака давление отбора действовать не может. Чувство неудовлетворенности
мучает в связи с этим многих крупных биологов, с которыми мне приходилось
беседовать, хотя открыто высказывать такие "антидарвинистские" сомнения
решаются далеко не все. В моду входят воззрения типа Любищева и Берга об
"исходном плане эволюции", заложенном в свойствах живого, т.е. уже давно
знакомые науке постулаты: "это так, потому что это так".
2.
Значит ли все сказанное, что мы ничего по-настоящему не понимаем, ни в
чем не можем быть до конца убеждены?
Существует утверждение, правильность которого я знаю наверняка, которое
для меня не требует доказательств, т.к. дано мне непосредственно. Это
убеждение в существовании моего индивидуального сознания. Я знаю, знаю
наверняка, что я могу по своему желанию поднять руку, могу по своему желанию
подумать, вспомнить, сказать. То обстоятельство, что предметы моих мыслей,
сама возможность реализации моих мыслей, по всей вероятности (точно я этого
не знаю, т.к. это относится уже к области науки), возникли благодаря моему
взаимодействию с окружающим миром, не имеет значения. Я знаю точно, что
набор доступных мне действий и мыслей определяется мной самим, моим
желанием. Это точное знание о существовании моей свободы воли не
распространяется на других людей. В рамках человеческой логики, а другой у
нас нет, невозможно извне отличить человека от достаточно хитроумно
сделанного автомата, индивидуальным сознанием, свободой воли не обладающим.
Таким образом, индивидуальное сознание, свобода воли человека находятся и
всегда будут находиться за пределами науки.
Убеждение или, если хотите, вера в существование моего индивидуального
сознания, вера, основанная не на логике, а на непреложном, непосредственно
данном мне знании, означает в конечном счете убеждение в существовании Души
(душа, дух, но не ум, не мозг: "spirit", но не "brain", не "mind", не
"ghost"). Поэтому любой агностик и атеист, какими бы сложными логическими
построениями он ни маскировал это, знает, что у него (у него во всяком
случае) есть душа.
Поразительно: множество людей умом убеждены в том, чего они на самом
деле не знают и не понимают, и (опять-таки умом) отрицают то, что знают
наверняка.
Как я уже говорил, проблема индивидуального сознания, проблема души
лежит за пределами науки. И не только сегодняшней науки. Есть множество
научных проблем, лежащих за пределами современной науки так же, как,
например, проблема радиоактивности лежала за пределами науки времен Галилея
или Ньютона. Индивидуальное сознание лежит за пределами науки вообще, любой
мыслимой науки. Ученые решат проблему мозга, ума, образования центральной
нервной системы в ходе биологической эволюции ("решат" в рамках науки, то
есть сведут эти проблемы к недоказуемым постулатам, пройдя с помощью логики
путь от них до регистрируемых фактов). Проблема индивидуального сознания,
которым наверняка обладаю я, по всей вероятности (чем я лучше других?)
обладают другие люди, и, также по всей вероятности, обладает все живое,
проблема души, не поддающейся научному анализу, то есть вопрос о том, что
"существует" (человеческий словарь весьма ограничен) за материальным миром,
хотя и тесно связано с ним ("ибо мир предметов и мир теней все же тесно
связаны меж собой" -- Ю.Левитанский), -- все это и есть область истинной
религии.
Я сказал "истинной религии", но можно было бы сказать и "любой
религии". Независимо от форм, догм, случайных верований, систем принятых
постулатов в основе любой религии лежит вера в существовании души. Стержнем
мировоззрения каждого религиозного человека является абсолютная осознанная
уверенность в существовании собственного индивидуального сознания, то есть
своей души. Во всех других отношениях конкретные религии -- просто ошибочные
науки, то есть науки, не подчиняющиеся принятым правилам построения науки,
способной на основании своих постулатов и логики описывать и иногда
предсказывать факты материального мира.
Здесь не место говорить о положительной или отрицательной роли, которую
играют различные конкретные религии в жизни человечества: дать оценку
чрезвычайно трудно, и уж но всяком случае это лежит за пределами моей
небольшой заметки.
3.
Наряду с верой в существование души все конкретные религии (кроме
иудаизма) объединяет вера в ее неуничтожимость, вера в существование той или
иной формы "жизни" души после смерти тела. Появление такой веры вполне
естественно. Наличие индивидуального сознания, точное знание каждым
человеком, что он обладает этой неизмеримо более важной, чем любые
материальные атрибуты, "вещью", делает, как правило, мысль о ее потере
непереносимой. С этим, вероятно, связаны все учения конкретных религий о
загробной жизни. Я полагаю, что этот вопрос не допускает ответа ни в рамках
науки, ни в рамках религии. Научная постановка проблемы бессмертия души
бессмысленна, так как само существование души не поддается научному
рассмотрению. Это знание "дано" мне непосредственно, не может быть
обосновано логически и доказательно сообщено другому. Недавние попытки
научно-экспериментального решения этой проблемы с помощью анализа объективно
проводимых интервью людей, переживших клиническую смерть (R.A.Moody, Jr.
"Life after life" и др.), в этом отношении совершенно бессмысленны,
поскольку, как и все регистрируемые наукой факты, не могут быть однозначно
интерпретированы. Сказанное не означает, что опыты типа проводимых доктором
Мууди не имеют смысла. Это настоящая наука, к тому же захватывающе
интересная для огромного числа людей.
Религия также не может доказать или опровергнуть догмат о существовании
души после гибели тела. В рамках человеческой логики из непреложного
существования надматериальной души не следует ни обязательности ее
сохранения, ни обязательности ее уничтожения вне доступной нам материи. Тот
или иной ответ на этот вопрос может быть только делом веры каждого
отдельного человека. К сожалению, никакой возможности экспериментальной
проверки твоего личного решения этой проблемы, кроме смерти, не существует.
4.
Буквально несколько слов о ложной проблеме возможности создания
искусственного интеллекта. Наука отвечает "можно", так как решить, создан
или нет искусственный интеллект, она может только своими методами,
принципиально неспособными отличить объект, обладающий индивидуальным
сознанием, от автомата, им не обладавшим. Религия отвечает "нельзя" потому
что человек может "сделать" только материальное, а индивидуальное сознание
таковым не является. Поэтому ставить этот вопрос безотносительно к тому, в
рамках науки или религии он задается, не имеет смысла.
Все правильно. И сегодня все правильно.
Борис Александрович запер ящик и снова взялся за "Физиологию". Придется
пойти в библиотеку, посмотреть последние "Эннуал Ревьюс", подобрать
литературу по саркоплазматическому ретикулуму. Столько людей в мире
занимаются наукой, страшно подумать. И все новые и новые факты, наблюдения,
фактики, модельки. А новые идеи, новое понимание возникают так же редко, как
десять, двадцать, сто лет тому назад.
Поздно вечером, когда Борис Александрович уже лежал в постели,
телефонный звонок.
-- Борис Александрович? Простите, что так поздно. Это Лютикова
Валентина Григорьевна вас беспокоит.
-- Никакого беспокойства, Валентина Григорьевна. Случилось что-нибудь?
С Сережей?
-- Сергей Иванович болен. Тяжело болен. Врачи говорят -- безнадежно.
Какая-то скоротечная форма рака легких. Он в Кремлевке лежит, за Кунцевым.
Он просит вас приехать. Вы завтра во второй половине дня сможете?
-- Конечно, в любое время, Валентина Григорьевна. Боже мой, я ничего не
знал. Я ведь его месяца три назад видел. Здоровый, веселый.
-- За вами Володя заедет, часа в четыре. Паспорт возьмите, там по
пропускам.
Не больничная палата, а хорошая квартира. Большой холл, гостиная,
спальня. Сергей Иванович полулежал в глубоком кресле, до пояса прикрытый
одеялом.
-- Здравствуй, Борис, заходи, садись. Что смотришь? Страшненький? За
месяц половина от меня осталась. Меньшая и худшая половина. Давай сразу
договоримся, не лицемерь, не утешай. Они все вокруг меня суетятся, слово
"рак" боятся произнести. Я им подыгрываю, а тебе не стану.
Говорил Сергей Иванович тихо, с придыханием. Часто останавливался.
-- Вот видишь, зря ты мне тогда свои опусы на хранение отдал. Да ты не
бойся, не пропадут. Я Андрею велел, когда все кончится, тебе вернуть. Скоро,
скоро кончится. Боли уже. Думаю, метастазы в печени. Мне понтапон колют.
Борис Александрович молчал. Острая жалость перехватила горло. Только бы
эту алость не показать. Но Сергей Иванович на него не смотрел . Глаза его
бегали по сторонам, скользили по лицу Бориса, не задерживаясь.
-- Прошла жизнь, Борька. Я не жалею, хорошая была жизнь. Конечно, еще
хотя бы годика два не мешало. Посмотреть, выйдет ли что-нибудь у Мишки
Горбачева. Интересно. Ведь может выйти. Никогда не думал, что так обернется.
Хотя может и не выйти. Я считаю: фифти-фифти. Я понимаю, тебе плевать, но я
историк, мне интересно.
За этим и позвал? Поговорить напоследок захотелось? С кем еще ему
разговаривать, не с Валей же.
-- Что может выйти, Сережа? Ведь нет ничего, один треп.
-- А ты хотел, чтоб сразу? Семьдесят лет уродовали людей, разрушали
страну, и сразу? И то удивительно, сколько он за неполные два года сделал.
Может сам так не хотел, а сделал.
-- Да что сделал-то? Откуда у тебя вдруг такой энтузиазм?
-- А то сделал, что назад в семидесятые годы уже дороги нет. Теперь
либо вперед, либо в тридцатые. В тридцатые еще можно. Так что ты за него
богу молись. Его скинут -- Иоська быстро найдется, русский Иоська, почище
грузинского.
-- Куда вперед? Партия та же, система та же. Сколько мы пережили
оттепелей, а где они?
-- Эх, Борис Александрович, Борис Александрович! Всю жизнь смотрел,
думал, а видеть не научился. Ты представь себе, что кто-нибудь захотел все
переменить, под корень, чтобы в конце концов от этой идиотской затеи
построить рай земной в соответствии с безграмотной марксовой демагогией и
следа не осталось, с чего ему начинать? Точно с того, с чего Мишка начал.
Без помощи партии партию не уничтожишь. Ты мои слова через три–четыре
года вспомни. Тогда уже ясно будет: вышло или не вышло.
Сергея Ивановича как будто выключили. Задохнулся; умолк. Голова на бок,
глаза закрыты. Еле слышным шепотом:
-- Помолчим немножко, Боря. Устал.
-- Может врача позвать, сестру?
-- Не надо. Пройдет.
Прошло минут десять. Сергей Иванович открыл глаза, слабо улыбнулся.
-- Глупости все это, Борька. И не очень интересно. Я ведь не за этим
тебя позвал. Просто попрощаться хотел. Боялся, не успею. Ты на панихиду не
приходи. Врать будут много. Иди теперь.
На панихиду Борис Александрович все-таки пришел. И на Новодевичье
поехал.
У самого выхода с кладбища к нему подошел Андрей.
-- Папа велел вам отдать этот портфель. Он говорил, вы знаете.
В портфеле кроме бумаг Бориса Александровича была еще папка с
рукописями. К верхней обложке скрепкой пришпилена маленькая записка
карандашом, неровным почерком.
Борис!
Я писал это последние годы. То ли поглупел к старости, то ли
сентиментальным стал, но мне хочется, чтобы опубликовали. И под моим именем.
Пусть увидят, что Сергей Лютиков не только чиновником был. Язык суконный, ты
отредактируй осторожно. Если доживешь до времени, когда можно будет
напечатать без купюр -- сделай. Если увидишь, что не выходит (у Мишки не
выходит) или что не успеваешь, отдай назад Андрею, пусть депонирует в стол
до времени.
Сергей.
им из Москвы уехать? Она боится, что и ее возьмут.
-- Некуда уезжать. Чего самой спешить, их всех не сегодня-завтра из
Москвы попросят.
-- Кого их?
-- Евреев. В Биробиджане бараки строят. Иоська, видно, хочет закончить
великое дело, начатое Гитлером.
-- Что же это творится, Сережа? Зачем?
-- Кто знает, что у этого параноика на уме. Во всяком случае чувство
собственного достоинства многих граждан нашего обширного отечества
поднимается на необозримую высоту. Разве не "приятно и радостно сознавать",
как выразился наш отец и учитель, что ты не еврей, что у тебя в пятом пункте
стоит правильная национальность?
-- Брось паясничать! Я серьезно спрашиваю.
-- А я не шучу. Соне помочь попробую. Думаю, удастся. Блат в период
реконструкции решает все. В библиотеке Иностранной литературы, знаешь, на
Варварке, директором некая Маргарита Ивановна Рудомино. Сама в седле сидит
не так уж твердо, но людям помогать не боится. Я попрошу, возьмет Соню в
библиографическую группу. Соня ведь языки знает?
-- Знает. Французский и английский. Не понимаю. Разве отдел кадров
пропустит?
-- Приказ подписывает директор. И отделу кадров в этом случае только
одно остается -- сообщить куда следует. Полагаю, с моей помощью (кое-какие
связи у меня остались) Маргарита Ивановна выдержит. А там посмотрим. Так или
иначе скоро все должно определиться. Либо Сонечке с домочадцами околевать в
биробиджанских бараках, либо...
Сергей замолчал.
-- Что "либо"?
-- Иоська не вечен. Один хороший ударчик его уже стукнул. Еще в сорок
девятом, на семидесятилетии заметно было. Я тебе вот что скажу. Если
кому-нибудь очень нужно его прикончить (думаю, многим нужно), ничего лучше,
чем убрать его давнего лечащего врача этот "кто-нибудь" не придумает. Может
быть все это дело врачей из-за одного Виноградова и затеяли. А евреев заодно
для камуфляжа, чтобы Иоське напоследок удовольствие доставить. А может и
наоборот: Виноградова умело пристегнули к независимо запланированной акции в
рамках борьбы с безродными космополитами, возглавляемой великим русским
патриотом Иосифом Джугашвили.
Ладно, Борька, к Сонечке я сам зайду. По телефону с ней не говори,
слушают небось, сволочи. Барыне привет и сочувствие, -- измучили вы ее с
Лариской.
Борис Александрович встал, как всегда, рано. Спешить некуда, но
многолетняя привычка работать по утрам, "на свежую голову", как говорила
Елизавета Тимофеевна, поднимала его в шесть часов без будильника. В сущности
никакой важной работы давно не было. Он потихоньку писал монографию, даже
скорее курс лекции под условным названием "Физико-химическая физиология
клетки". Нынешние сухие специализированные или трепаческие учебники
раздражали его. Любимая им "Общая физиология" покойного его учителя Дмитрия
Леонидовича Рубинштейна безнадежно устарела. Борис Александрович писал для
себя, понимал, что опубликовать книгу необремененному высокими званиями
пенсионеру практически невозможно.
Последние известия по "Дойче Велле". Все-таки они идиоты. Принимают
всерьез горбачевскую пропаганду. Что, собственно, он сделал? Расширил рамки
дозволенного журналистам, снял и отдал под суд сотню -- другую
проворовавшихся бюрократов из средних эшелонов власти и несколько человек из
верхних. Разрешил показать десяток "полочных" фильмов и опубликовать не
очень крамольных покойников. Он, конечно, умнее и образованнее последних
наших маразматиков. Наверное, скрывал свои способности, иначе наверх не
взобраться. В сущности такой же демагог и лжец, как и все они. Принял старые
американские предложения и кричит на весь мир об инициативах.
Хватит брюзжать. Мало тебе, что журналы и газеты стало читать
интересно? Одна "Плаха" чего стоит! Зря он, правда, Булгакова спародировал.
И распял Авдия зря. Слишком в лоб. Образы сволочей хороши, это он умеет.
Кочкорбаев похож на Орозкула из "Белого Парохода", но все равно хорошо. С
положительными героями, с порядочными людьми пока туго. Разве что волки.
Впрочем и раньше животные у него получались лучше: олени, верблюды, лошади.
И еще "Печальный детектив". Беспощадно обнаженная жизнь советского
провинциального городка. Все правда! И карикатурная интеллигенция -- правда.
Есть и другая, но Астафьев ее не знает. Поэтому обобщения не убеждают.
Старые штампы обменяли на новые. Гласность, перестройка, ускорение. Уже
тошнит. Так хвастаются гласностью, как будто они ее выдумали, а больше нигде
ее нет. Трудовые коллективы. Борис Александрович недавно встретил своего
бывшего аспиранта, теперь работает на кафедре. Столько грязи и склок,
столько анонимных и неанонимных доносов. Он еще раз прочел про себя
написанное недавно восьмистишие.
Мне стало ясно очень рано,
Еще до той большой войны,
Что власть толпы и власть тирана
Нам одинаково страшны.
А нынче, в серенькие годы,
Тираны спрятаны в архив,
Толпа в узде, и враг свободы --
Стоящий в ногу коллектив.
Во время завтрака позвонила дочь.
-- Папа, привет! Как себя чувствуешь? Приступов не было?
-- Доброе утро. Не было.
-- Папа, скоро, совсем скоро, уже через дне недели, новый год. Год
зайца. Мы с Аней решили устроить семейную встречу. Так что считай, что ты
ангажирован. Соберемся у меня, только свои. А то сидишь, как бирюк, один, от
одной скуки загнуться можно. Сядешь патриархом во главе стола, полюбуешься
на детей и внуков. Мамы не будет.
Фальшивый, нарочито бодряческий голос. Каким раздражительным он стал! С
трудом удержался от ненужной резкости,
-- Спасибо, Наташа. Постараюсь быть.
-- Ну, то-то. Арсений тебе кланяется.
Никуда он не пойдет. Скажет -- устал, сердечная недостаточность. Не
приступ, а то еще прибегут. Просто утомление.
Действительно новый год. Как она сказала? Год зайца. Идиотские игрушки
псевдоинтеллигентов. Да нет -- образовановщины по точному определению
Александра Исаевича.
Наверное, со стороны поглядеть, довольно противный старикашка,
кончающий жизнь в заслуженном одиночестве. Ему и в самом деле никто не
нужен. Ни дети, ни внуки. Чужие люди. Ведь не всегда было так. Кого он
любил, кто был не чужой? Прежде всего мама. Ира, все-таки. Сашка
Шерешевский. Лена. Не густо. Все в прошлом. Теперь остался один Сергей,
вечный спутник. Давно не виделись, надо бы позвонить.
Кончается жизнь. Скоро приоткроется занавес. Очень интересно, что за
ним. Обидно и глупо, если ничего.
Борис Александрович отложил папку с "Физиологией" и открыл ключом ящик
в тумбочке письменного стола. Аккуратно сложенные рукописи. Стихи.
Перепечатанные и черновики. Эссе, воспоминания, письма. Хоть и сказано: "Не
надо заводить архива, над рукописями трястись", так то Пастернак, а ему,
Борису Великанову, не стыдно. Так он и не узнает, хорошо или нет то, что он
делал всю жизнь. Не о науке речь, наука средненькая, подавал надежды на
большее.
Это он написал лет десять тому назад. Время от времени перечитывает,
чтобы проверить -- так ли еще думает.
1
Апофеоз рационализма в XVII и XVIII столетиях и связанная с ним
религиозная убежденность в могуществе и непогрешимости науки начинают в наши
дни постепенно затухать, хотя все еще сильны, особенно в широких кругах
образованного общества. Несмотря на поразительные, намного опередившие свое
время работы Беркли и Юма, их пересказ на более современный манер в трудах
Маха, Дюгема и Пуанкаре, подавляющее большинство людей все еще полагают, что
наука не только описывает, но и объясняет мир. Примитивно-оптимистические
утешения диалектического материализма об асимптотическом приближении к
абсолютной истине все еще владеют умами, несмотря на очевидные опровергающие
свидетельства сегодняшней науки.
Объясняет ли что-либо наука? Понимаем ли мы что-нибудь?
Людьми владеет хвастливая и ниоткуда не следующая вера в то, что
человеческий мозг в принципе способен постигнуть истинную сущность вещей и
явлений в окружающем мире. Мозг собаки, как и мозг человека, возник в
результате длительного эволюционного процесса и вполне удовлетворяет своему
назначению: обеспечить выживание биологического вида собаки в ее
экологической нише. Мы знаем, что мозг собаки воспринимает и оценивает
явления в мире не так, как их воспринимает и оценивает человек, но почему-то
уверены, что мы понимаем эти явления правильнее собаки. Именно понимаем, а
не просто знаем и умеем больше собаки.
Всякий, кто профессионально работал в какой-либо области естественных
наук, знает, что по мере увеличения количества регистрируемых фактов и
придумывания все более хитроумных теорий, объединяющих эти факты, с
необходимостью появляются новые постулаты, т.е. утверждения, носящие
характер "это так, потому что это так". Когда-то, на заре современной науки,
появление таких постулатов не казалось опасным: они выглядели
самоочевидными. Это относится, например, к постулатам классической механики.
Правда, являвшийся постулатом первый закон Ньютона раньше не казался
самоочевидным: ведь ежедневный опыт утверждал скорее очевидность постулатов
Аристотеля. Однако постулаты Ньютона, требующие некоторого абстрагирования и
мысленной экстраполяции результатов экспериментов в закономерно изменяющихся
условиях, проще и "достовернее" описывали больший круг регистрируемых
фактов. К ним привыкли, и они стали казаться самоочевидными. Процесс
привыкания к новым представлениям определяет всю историю естественных наук.
"Ученые не меняют взглядов, они просто вымирают", а новые поколения со
школьной скамьи привыкают к новым взглядам. Великие физики конца прошлого --
начала нынешнего века не могли принять квантовую механику, которая ввела
новые постулаты, отличные от постулатов классической физики. Нынешние
студенты и даже школьники не испытывают никаких затруднений при чтении
учебников и при ответах на экзаменах по квантовой механике. Это происходит
не потому, что они понимают суть дела лучше Лоренца или Планка, а потому,
что они привыкают к постулатам квантовой механики, не привыкнув считать
постулаты классической физики самоочевидными и, следовательно, единственно
возможными. На самом деле постулаты квантовой механики не более и не менее
"понятны" и самоочевидны, чем постулаты старой физики. И те и другие
относятся к утверждениям все того же типа "это так, потому что это так".
Чувство непонимания основ усиливается по мере развития науки. Современная
физика вакуума разрушает привычные представления о пространстве. Успехи
астрофизики, заставляющие современных ученых говорить о "большом взрыве",
разрушают привычные представления о пространстве и времени гораздо более
кардинальным образом, чем это уже сделали специальная и общая теории
относительности. Люди, естественно, привыкнут к новым "пониманиям", и они
станут казаться самоочевидными.
В своем развитии наука все более приобретает характер религии: растет
число априорных утверждений, принимаемых "на веру". В конечном счете в самой
основе науки лежит вера в объективное существование внешнего мира,
не,зависящего от нашего сознания. Без этого убеждения наука невозможна, без
этой веры ученый не может работать, не может жить. Это главное недоказуемое
утверждение (я не буду пересказывать рассуждения великих мыслителей),
которое, однако, сопровождается постепенно и неуклонно увеличивающимся
числом менее существенных принимаемых на веру постулатов, вводимых ad hoc
понятий. Задача науки -- регистрировать новые факты и строить модели
(теории), позволяющие возможно более убедительно "объяснить" факты,
пользуясь возможно меньшим числом постулатов и логикой, присущей
человеческому мозгу. В идеале теория, т.е. единственно доступное науке
"понимание", должна однозначно описывать определенную совокупность фактов:
из данной модели по законам человеческой логики можно однозначно прийти к
данной совокупности фактов. Обратная задача (пользуясь математическим
жаргоном) некорректна. Ее нельзя решить однозначно. Одна и та же
совокупность фактов может быть описана различными теориями, выбрать
"правильную" невозможно, не изменяя совокупности фактов. Каждый последующий
шаг в развитии науки отсекает множество возможных путей ее дальнейшего
развития.
В этом отношении эволюция науки напоминает биологическую эволюцию, где
также каждый последующий шаг (случайная мутация), если он закрепляется,
отсекает множество возможных путей дальнейшего развития.
Кстати о биологической эволюции, раз уж я упомянул о ней. В свое время
гениальная и грандиозная идея Дарвина, казалось, все объяснила. Появление
менделевской и дискретной генетики ликвидировало "кошмар Дженкинса"
(Тимофеев-Ресовский), т.е. разбавление и последующее уничтожение немногих
наследуемых изменений в чреде поколений и поэтому на первых порах упрочило
позиции дарвинизма. Однако развитие молекулярной генетики, показавшей, что
одиночная точковая мутация означает изменение одного белка, а не одного
признака, снова оставило без ответа вопрос о механизмах, обеспечивающих
направленный эволюционный процесс. Появление нового признака, на который
может действовать давление естественного отбора, требует в ряде случаев
строго фиксированной последовательности определенных случайных мутаций,
причем до возникновения более или менее фенотипически сформировавшегося
признака давление отбора действовать не может. Чувство неудовлетворенности
мучает в связи с этим многих крупных биологов, с которыми мне приходилось
беседовать, хотя открыто высказывать такие "антидарвинистские" сомнения
решаются далеко не все. В моду входят воззрения типа Любищева и Берга об
"исходном плане эволюции", заложенном в свойствах живого, т.е. уже давно
знакомые науке постулаты: "это так, потому что это так".
2.
Значит ли все сказанное, что мы ничего по-настоящему не понимаем, ни в
чем не можем быть до конца убеждены?
Существует утверждение, правильность которого я знаю наверняка, которое
для меня не требует доказательств, т.к. дано мне непосредственно. Это
убеждение в существовании моего индивидуального сознания. Я знаю, знаю
наверняка, что я могу по своему желанию поднять руку, могу по своему желанию
подумать, вспомнить, сказать. То обстоятельство, что предметы моих мыслей,
сама возможность реализации моих мыслей, по всей вероятности (точно я этого
не знаю, т.к. это относится уже к области науки), возникли благодаря моему
взаимодействию с окружающим миром, не имеет значения. Я знаю точно, что
набор доступных мне действий и мыслей определяется мной самим, моим
желанием. Это точное знание о существовании моей свободы воли не
распространяется на других людей. В рамках человеческой логики, а другой у
нас нет, невозможно извне отличить человека от достаточно хитроумно
сделанного автомата, индивидуальным сознанием, свободой воли не обладающим.
Таким образом, индивидуальное сознание, свобода воли человека находятся и
всегда будут находиться за пределами науки.
Убеждение или, если хотите, вера в существование моего индивидуального
сознания, вера, основанная не на логике, а на непреложном, непосредственно
данном мне знании, означает в конечном счете убеждение в существовании Души
(душа, дух, но не ум, не мозг: "spirit", но не "brain", не "mind", не
"ghost"). Поэтому любой агностик и атеист, какими бы сложными логическими
построениями он ни маскировал это, знает, что у него (у него во всяком
случае) есть душа.
Поразительно: множество людей умом убеждены в том, чего они на самом
деле не знают и не понимают, и (опять-таки умом) отрицают то, что знают
наверняка.
Как я уже говорил, проблема индивидуального сознания, проблема души
лежит за пределами науки. И не только сегодняшней науки. Есть множество
научных проблем, лежащих за пределами современной науки так же, как,
например, проблема радиоактивности лежала за пределами науки времен Галилея
или Ньютона. Индивидуальное сознание лежит за пределами науки вообще, любой
мыслимой науки. Ученые решат проблему мозга, ума, образования центральной
нервной системы в ходе биологической эволюции ("решат" в рамках науки, то
есть сведут эти проблемы к недоказуемым постулатам, пройдя с помощью логики
путь от них до регистрируемых фактов). Проблема индивидуального сознания,
которым наверняка обладаю я, по всей вероятности (чем я лучше других?)
обладают другие люди, и, также по всей вероятности, обладает все живое,
проблема души, не поддающейся научному анализу, то есть вопрос о том, что
"существует" (человеческий словарь весьма ограничен) за материальным миром,
хотя и тесно связано с ним ("ибо мир предметов и мир теней все же тесно
связаны меж собой" -- Ю.Левитанский), -- все это и есть область истинной
религии.
Я сказал "истинной религии", но можно было бы сказать и "любой
религии". Независимо от форм, догм, случайных верований, систем принятых
постулатов в основе любой религии лежит вера в существовании души. Стержнем
мировоззрения каждого религиозного человека является абсолютная осознанная
уверенность в существовании собственного индивидуального сознания, то есть
своей души. Во всех других отношениях конкретные религии -- просто ошибочные
науки, то есть науки, не подчиняющиеся принятым правилам построения науки,
способной на основании своих постулатов и логики описывать и иногда
предсказывать факты материального мира.
Здесь не место говорить о положительной или отрицательной роли, которую
играют различные конкретные религии в жизни человечества: дать оценку
чрезвычайно трудно, и уж но всяком случае это лежит за пределами моей
небольшой заметки.
3.
Наряду с верой в существование души все конкретные религии (кроме
иудаизма) объединяет вера в ее неуничтожимость, вера в существование той или
иной формы "жизни" души после смерти тела. Появление такой веры вполне
естественно. Наличие индивидуального сознания, точное знание каждым
человеком, что он обладает этой неизмеримо более важной, чем любые
материальные атрибуты, "вещью", делает, как правило, мысль о ее потере
непереносимой. С этим, вероятно, связаны все учения конкретных религий о
загробной жизни. Я полагаю, что этот вопрос не допускает ответа ни в рамках
науки, ни в рамках религии. Научная постановка проблемы бессмертия души
бессмысленна, так как само существование души не поддается научному
рассмотрению. Это знание "дано" мне непосредственно, не может быть
обосновано логически и доказательно сообщено другому. Недавние попытки
научно-экспериментального решения этой проблемы с помощью анализа объективно
проводимых интервью людей, переживших клиническую смерть (R.A.Moody, Jr.
"Life after life" и др.), в этом отношении совершенно бессмысленны,
поскольку, как и все регистрируемые наукой факты, не могут быть однозначно
интерпретированы. Сказанное не означает, что опыты типа проводимых доктором
Мууди не имеют смысла. Это настоящая наука, к тому же захватывающе
интересная для огромного числа людей.
Религия также не может доказать или опровергнуть догмат о существовании
души после гибели тела. В рамках человеческой логики из непреложного
существования надматериальной души не следует ни обязательности ее
сохранения, ни обязательности ее уничтожения вне доступной нам материи. Тот
или иной ответ на этот вопрос может быть только делом веры каждого
отдельного человека. К сожалению, никакой возможности экспериментальной
проверки твоего личного решения этой проблемы, кроме смерти, не существует.
4.
Буквально несколько слов о ложной проблеме возможности создания
искусственного интеллекта. Наука отвечает "можно", так как решить, создан
или нет искусственный интеллект, она может только своими методами,
принципиально неспособными отличить объект, обладающий индивидуальным
сознанием, от автомата, им не обладавшим. Религия отвечает "нельзя" потому
что человек может "сделать" только материальное, а индивидуальное сознание
таковым не является. Поэтому ставить этот вопрос безотносительно к тому, в
рамках науки или религии он задается, не имеет смысла.
Все правильно. И сегодня все правильно.
Борис Александрович запер ящик и снова взялся за "Физиологию". Придется
пойти в библиотеку, посмотреть последние "Эннуал Ревьюс", подобрать
литературу по саркоплазматическому ретикулуму. Столько людей в мире
занимаются наукой, страшно подумать. И все новые и новые факты, наблюдения,
фактики, модельки. А новые идеи, новое понимание возникают так же редко, как
десять, двадцать, сто лет тому назад.
Поздно вечером, когда Борис Александрович уже лежал в постели,
телефонный звонок.
-- Борис Александрович? Простите, что так поздно. Это Лютикова
Валентина Григорьевна вас беспокоит.
-- Никакого беспокойства, Валентина Григорьевна. Случилось что-нибудь?
С Сережей?
-- Сергей Иванович болен. Тяжело болен. Врачи говорят -- безнадежно.
Какая-то скоротечная форма рака легких. Он в Кремлевке лежит, за Кунцевым.
Он просит вас приехать. Вы завтра во второй половине дня сможете?
-- Конечно, в любое время, Валентина Григорьевна. Боже мой, я ничего не
знал. Я ведь его месяца три назад видел. Здоровый, веселый.
-- За вами Володя заедет, часа в четыре. Паспорт возьмите, там по
пропускам.
Не больничная палата, а хорошая квартира. Большой холл, гостиная,
спальня. Сергей Иванович полулежал в глубоком кресле, до пояса прикрытый
одеялом.
-- Здравствуй, Борис, заходи, садись. Что смотришь? Страшненький? За
месяц половина от меня осталась. Меньшая и худшая половина. Давай сразу
договоримся, не лицемерь, не утешай. Они все вокруг меня суетятся, слово
"рак" боятся произнести. Я им подыгрываю, а тебе не стану.
Говорил Сергей Иванович тихо, с придыханием. Часто останавливался.
-- Вот видишь, зря ты мне тогда свои опусы на хранение отдал. Да ты не
бойся, не пропадут. Я Андрею велел, когда все кончится, тебе вернуть. Скоро,
скоро кончится. Боли уже. Думаю, метастазы в печени. Мне понтапон колют.
Борис Александрович молчал. Острая жалость перехватила горло. Только бы
эту алость не показать. Но Сергей Иванович на него не смотрел . Глаза его
бегали по сторонам, скользили по лицу Бориса, не задерживаясь.
-- Прошла жизнь, Борька. Я не жалею, хорошая была жизнь. Конечно, еще
хотя бы годика два не мешало. Посмотреть, выйдет ли что-нибудь у Мишки
Горбачева. Интересно. Ведь может выйти. Никогда не думал, что так обернется.
Хотя может и не выйти. Я считаю: фифти-фифти. Я понимаю, тебе плевать, но я
историк, мне интересно.
За этим и позвал? Поговорить напоследок захотелось? С кем еще ему
разговаривать, не с Валей же.
-- Что может выйти, Сережа? Ведь нет ничего, один треп.
-- А ты хотел, чтоб сразу? Семьдесят лет уродовали людей, разрушали
страну, и сразу? И то удивительно, сколько он за неполные два года сделал.
Может сам так не хотел, а сделал.
-- Да что сделал-то? Откуда у тебя вдруг такой энтузиазм?
-- А то сделал, что назад в семидесятые годы уже дороги нет. Теперь
либо вперед, либо в тридцатые. В тридцатые еще можно. Так что ты за него
богу молись. Его скинут -- Иоська быстро найдется, русский Иоська, почище
грузинского.
-- Куда вперед? Партия та же, система та же. Сколько мы пережили
оттепелей, а где они?
-- Эх, Борис Александрович, Борис Александрович! Всю жизнь смотрел,
думал, а видеть не научился. Ты представь себе, что кто-нибудь захотел все
переменить, под корень, чтобы в конце концов от этой идиотской затеи
построить рай земной в соответствии с безграмотной марксовой демагогией и
следа не осталось, с чего ему начинать? Точно с того, с чего Мишка начал.
Без помощи партии партию не уничтожишь. Ты мои слова через три–четыре
года вспомни. Тогда уже ясно будет: вышло или не вышло.
Сергея Ивановича как будто выключили. Задохнулся; умолк. Голова на бок,
глаза закрыты. Еле слышным шепотом:
-- Помолчим немножко, Боря. Устал.
-- Может врача позвать, сестру?
-- Не надо. Пройдет.
Прошло минут десять. Сергей Иванович открыл глаза, слабо улыбнулся.
-- Глупости все это, Борька. И не очень интересно. Я ведь не за этим
тебя позвал. Просто попрощаться хотел. Боялся, не успею. Ты на панихиду не
приходи. Врать будут много. Иди теперь.
На панихиду Борис Александрович все-таки пришел. И на Новодевичье
поехал.
У самого выхода с кладбища к нему подошел Андрей.
-- Папа велел вам отдать этот портфель. Он говорил, вы знаете.
В портфеле кроме бумаг Бориса Александровича была еще папка с
рукописями. К верхней обложке скрепкой пришпилена маленькая записка
карандашом, неровным почерком.
Борис!
Я писал это последние годы. То ли поглупел к старости, то ли
сентиментальным стал, но мне хочется, чтобы опубликовали. И под моим именем.
Пусть увидят, что Сергей Лютиков не только чиновником был. Язык суконный, ты
отредактируй осторожно. Если доживешь до времени, когда можно будет
напечатать без купюр -- сделай. Если увидишь, что не выходит (у Мишки не
выходит) или что не успеваешь, отдай назад Андрею, пусть депонирует в стол
до времени.
Сергей.