Страница:
решил переждать дождь под навесом. Ветви деревьев стучали по оконным
стеклам, словно умоляли впустить их в дом. Хотя с тех пор прошли годы и годы
более серьезной и благоразумной жизни, я помню этот вечер очень отчетливо.
Незаметным движением я взял старинный ключик, висевший на цепочке, и
быстро перевел стрелки ровно на час назад; затем, закрыв заднюю дверцу, я
протянул часы Бартайну, который положил их в карман.
- Помнится, вы утверждали, - сказал я с напускной беспечностью, - что
после одиннадцати спокойно можете смотреть на циферблат. Так как теперь уже
почти двенадцать, - тут я сверился со своими часами, - может быть, вы не
откажетесь мне это продемонстрировать.
Он добродушно улыбнулся, вновь вынул часы, открыл их - и вскочил на
ноги с воплем, который, несмотря на все мои мольбы, Господь до сих пор не
дал мне забыть. Его глаза, чернота которых делала еще более разительной
бледность его лица, были прикованы к циферблату часов, которые он судорожно
сжимал обеими руками. Некоторое время он оставался в таком положении, не
издавая ни звука, затем вскричал голосом, искаженным до неузнаваемости:
- Проклятье! Без двух минут одиннадцать!
Я был отчасти подготовлен к подобному всплеску чувств и, не вставая с
места, спокойно сказал:
- Тысяча извинений. Должно быть, я обознался, когда ставил по вашим
часам свои.
Он с резким щелчком захлопнул крышку и положил часы в карман. Взглянув
на меня, он попытался улыбнуться, но нижняя губа у него задрожала, и он не в
силах был закрыть рот. Руки у него тоже тряслись, и, стиснув кулаки, он
засунул их в карманы пиджака. У меня на глазах отважный дух пытался усмирить
трусливую плоть. Но усилие оказалось непомерным; он зашатался, словно у него
закружилась голова, и прежде, чем я успел встать и прийти ему на помощь,
колени у него подогнулись, и он упал, неуклюже уткнувшись лицом в пол. Я
подскочил, чтобы помочь ему подняться, - но Джон Бартайн поднимется не
раньше, чем поднимемся из могил мы все.
Вскрытие не обнаружило ровно ничего; все органы тела были в полном
порядке. Но когда труп готовили к погребению, вокруг шеи заметили едва
различимое темное кольцо; по крайней мере, так говорили несколько человек,
которые были на похоронах, но лично я не могу ни подтвердить этого, ни
опровергнуть.
Точно так же не могу я сказать, где кончается действие законов
наследственности. Отнюдь не доказано, что в области духа испытанное
человеком чувство не может оказаться более долговечным, чем сердце, в
котором оно зародилось, и искать пристанища в родственном сердце, бьющемся
много лет спустя. И если бы меня спросили, что я думаю о судьбе Бромвелла
Олкотта Бартайна, я осмелился бы выдвинуть догадку, что его повесили в
одиннадцать часов вечера, а перед тем дали несколько часов, чтобы
приготовиться к переходу в мир иной.
Что же касается Джона Бартайна, моего друга, на пять минут моего
пациента и да простит мне Бог - навеки моей жертвы то о нем я не могу
сказать более ничего. Его похоронили, и часы легли в могилу вместе с ним -
об этом я позаботился. Да пребудет душа его в Раю вместе с душой его
виргинского предка если, конечно, это две души, а не одна.
Соседи старика по имени Дэниел Бейкер, жившего поблизости от Лебанона,
штат Айова, подозревали его в убийстве торговца-разносчика, который ночевал
в его доме. Это произошло в 1853 году, когда торговля вразнос была на
Среднем Западе более обычным делом, чем ныне, и притом делом довольно
опасным. Разносчик со своим мешком путешествовал главным образом по
пустынным дорогам и вынужден был искать ночлега у сельских жителей. А
хозяева попадались всякие, иные из корысти не брезговали даже убийством. Не
раз бывало, что путь разносчика с похудевшим мешком и потолстевшим кошельком
прослеживался до одинокого жилища какого-нибудь бобыля, и на этом следы его
терялись. Так было и в случае со "стариком Бейкером", как его все называли
(подобное прозвище на Западе всегда имеет уничижительный оттенок;
неодобрение к самому человеку усиливается презрительным отношением к его
годам). Разносчик вошел в его дом, а выйти не вышел - вот и все, что было
известно.
Семью годами позже преподобный мистер Каммингс, хорошо известный в тех
краях баптистский пастор, проезжал ночью мимо фермы Бейкера. Было не так уж
темно; сквозь нависший над землей легкий туман пробивался лунный свет.
Мистер Каммингс, человек весьма жизнерадостный, насвистывал какой-то мотив,
лишь изредка прерываясь для того, чтобы подбодрить лошадку ласковым словом.
Подъехав к мостику через сухой овраг, он вдруг увидел на нем фигуру человека
- она четко вырисовывалась на сером фоне туманного леса. На спине незнакомец
нес мешок с поклажей, в руке держал большую палку - он явно был
странствующим торговцем. В его позе проглядывала некая отрешенность, как у
лунатика. Поравнявшись с ним, мистер Каммингс придержал лошадь, дружелюбно
приветствовал его и предложил подвезти - мол, милости прошу, если вам со
мной по дороге. Незнакомец поднял голову, взглянул ему прямо в лицо, но не
проронил ни слова и не двинулся с места. С добродушной настойчивостью пастор
повторил приглашение. Тут коробейник выбросил вперед правую руку и указал
куда-то вниз, за край моста, на котором стоял. Следуя направлению руки,
мистер Каммингс опустил взгляд в овраг и, не увидев там ничего особенного,
вновь посмотрел туда, где стоял незнакомец. Его уже не было. Лошадь, которая
все это время вела себя беспокойно, в ужасе всхрапнула и понесла. Прежде чем
пастор сумел с ней совладать, они успели проехать шагов сто и были уже на
вершине холма. Он оглянулся - прежняя фигура опять стояла на том же месте и
в том же положении. Тут только души его коснулся страх перед
сверхъестественным, и он поехал домой со всей быстротой, на какую была
способна его напуганная лошадь.
Он рассказал домашним о своем приключении и рано утром в сопровождении
двоих соседей - Джона Уайта Корвелла и Эбнера Рейзера - вернулся к оврагу.
Там он увидел труп старика Бейкера, висевший на веревке, привязанной к одной
из балок моста в точности под тем местом, где ночью стояла странная фигура.
Настил моста был покрыт толстым слоем пыли, слегка увлажненной ночной росой,
но никаких следов, кроме как от повозки и лошади мистера Каммингса, на нем
видно не было.
Когда они, стоя на склоне оврага, снимали тело, рыхлая земля у них под
ногами начала осыпаться, и глазам их открылись человеческие останки, которые
благодаря воздействию талых вод лежали уже почти на поверхности. В них
опознали труп пропавшего без вести торговца. В ходе двойного расследования
коллегия присяжных при коронере постановила, что Дэниел Бейкер покончил с
собой вследствие внезапного помешательства, а Сэмюел Морриц был убит лицом
или лицами, суду не известными.
Летом 1896 года Уильям Холт, богатый фабрикант из Чикаго, временно
проживал в центре штата Нью-Йорк в маленьком городке, название которого
пишущий эти строки не запомнил. Годом раньше Холт разъехался с женой, с
которой у него вышли нелады. Было ли это просто несходство характеров или
нечто более серьезное, знает сейчас, вероятно, один Холт, а он не страдает
пороком излишней откровенности. Но то, о чем пойдет речь дальше, он
рассказал по крайней мере одному человеку, не взяв с него обещания держать
язык за зубами. Сейчас Холт живет в Европе.
Однажды вечером он вышел из дома своего брата, где гостил, и отправился
на прогулку. Можно предположить - хотя трудно сказать, существенно ли это
для понимания случившегося, - что он был погружен в тягостные размышления о
своих домашних неурядицах и о том плачевном положении, в какое он из-за них
попал. Чем бы ни были заняты его мысли, он так глубоко задумался, что
потерял представление о времени, о том, где он находится и куда идет; он
только чувствовал, что городок остался далеко позади и что дорога, совсем не
похожая на ту, по которой он шел вначале, завела его в совершенно безлюдные
места. Словом, он заблудился.
Поняв свою оплошность, он улыбнулся - ведь центральную часть штата Нью-
Йорк не назовешь краем головорезов, да и заблудиться всерьез здесь
невозможно. Он повернул и двинулся вспять той же дорогой. Спустя некоторое
время он обнаружил, что ему стало легче различать детали ландшафта -
становилось светлее. Повсюду разливалось мягкое красноватое свечение, и на
дороге впереди себя он увидел собственную тень. "Луна восходит", - решил он.
Но потом вспомнил, что как раз настало новолуние и что если своенравное
светило уже вошло в один из периодов видимости, оно давно должно было
спрятаться за горизонт. Он остановился и обернулся, пытаясь найти источник
быстро усиливавшегося свечения. Но тень переместилась и, как прежде,
распласталась на дороге у него перед глазами. Свет снова шел из-за спины.
Это было очень странно - он недоумевал. Он поворачивался туда и сюда, но
тень все время двигалась, оставаясь впереди, а свет лился сзади - "ровный,
зловещий багрянец".
Холт был ошеломлен - "ошарашен", как он сам выразился, - но все же,
видно, сохранил некое исследовательское любопытство. Он вынул часы, желая
проверить, будет ли виден циферблат, и тем самым оценить силу свечения,
природу и источник которого он не мог определить. Цифры были хорошо
различимы и стрелки показывали одиннадцать часов двадцать пять минут. В тот
же миг таинственный свет внезапно усилился до неимоверного, ослепительного
сияния, затопившего все небо и погасившего на нем звезды; тень Холта выросла
до чудовищных размеров и протянулась чуть не до самого горизонта. И в этом
потустороннем освещении он увидел впереди и выше себя фигуру жены в ночной
сорочке и их ребенка, которого она прижимала к груди. Она смотрела Холту
прямо в глаза, и, рассказывая об этом, он не мог подобрать слов, чтобы
описать выражение ее лица, - сказал только, что оно было "нездешнее".
Вспышка была очень краткой и сменилась кромешной тьмой, среди которой
белела все та же неподвижная фигура; постепенно она стала блекнуть и,
наконец, пропала совсем, подобно светлому пятну, что стоит некоторое время
перед глазами, когда их закроешь. Видение имело еще одну особенность,
которую он поначалу не принял во внимание, но потом вспомнил: показалась
только верхняя часть женской фигуры, выше талии.
Наступившая тьма была не абсолютной, а относительной, поскольку
очертания местности постепенно стали вновь видны.
На рассвете Холт, наконец, добрался до городка, причем со стороны,
противоположной той, откуда выходил. Брат с трудом его узнал. Глаза его
блуждали, лицо осунулось и было бескровно. Путаясь и запинаясь, он поведал
брату о ночном происшествии.
- Ляг, отдохни пока, бедный ты мой, - сказал тот. - Подождем. Скоро все
выяснится.
Предчувствие его оправдалось - через час пришла телеграмма. Дом Холта в
пригороде Чикаго был уничтожен пожаром. Огонь отрезал жене выход, и ее
видели в окне верхнего этажа с ребенком на руках. Она стояла неподвижно и,
казалось, пребывала в забытьи. Уже приехала пожарная команда с лестницей, но
тут пол под ними провалился и они сгинули в пламени.
Это случилось в одиннадцать часов двадцать пять минут по нью-йоркскому
времени.
Летом 1874 года я заехал в Ливерпуль по делам нью-йоркского торгового
дома "Бронсон и Джарретт". Уильям Джарретт- это я. Моим компаньоном был
Зенас Бронсон. Он умер, ибо не смог пережить обрушившуюся на него нищету,
когда в прошлом году фирма обанкротилась.
Покончив с делами и чувствуя усталость и опустошенность, я решил, что
продолжительное морское путешествие будет для меня тем самым сочетанием
приятного с полезным, поэтому вместо того, чтобы отплыть на одном из
многочисленных прекрасных пароходов, я взял билет до Нью-Йорка на парусник
"Утренняя заря", на котором плыли и закупленные мною товары. "Утренняя заря"
была английским судном с минимумом удобств для пассажиров, коими были только
я сам и юная девица со служанкойнегритянкой средних лет. Мне показалось
странным, что молодая англичанка нуждается в подобном присмотре, но позже
она рассказала, что негритянка досталась ее семье в наследство от одной
супружеской пары из Южной Каролины. Супруги умерли в один день в доме отца
девушки в Девоншире - обстоятельство само по себе достаточно примечательное,
чтобы запечатлеться в моей памяти, даже если бы в разговоре и не выяснилось,
что мужа звали Уильям Джарретт - так же, как меня. Я знал, что кто-то из
моих родственников осел в Южной Каролине, но ничего не знал об их судьбе.
"Утренняя заря" вышла из залива Мерси пятнадцатого июня, и несколько
недель погода нам благоприятствовала - на небе не было ни облачка. Капитан -
прекрасный моряк, но не более того, нечасто удостаивал нас своим обществом,
за исключением завтрака, обеда и ужина. С девушкой мы стали добрыми
друзьями. Ее звали Джанет Харфорд. По правде говоря, мы почти не
расставались, и я часто пытался проанализировать то чувство, которое она мне
внушала - нежное, скрытое, но властное притяжение, постоянно побуждавшее
меня искать ее общества; но попытки оставались тщетны. Одно мне было
понятно: это не любовь. Убедившись в этом и видя, что и она относится ко мне
спокойно, как-то, когда мы сидели на палубе (кажется, это случилось третьего
июля), я рискнул как бы в шутку попросить ее разрешить мое психологическое
недоуменье. Я чувствовал, что она со мной вполне искренна.
На мгновенье она смолкла и отвернулась. Я испугался, что был груб и
неделикатен, но она снова посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд ее был
серьезен. И тут меня пронзило самое удивительное и странное ощущение. Мне
показалось, будто это не ее взгляд обращен на меня, а как бы через ее глаза
другие люди - мужчины, женщины, дети, чьи лица словно бы мне чем-то знакомы,
- теснятся, борются за право взглянуть на меня. Парусник, океан, небо - все
исчезло. Предо мною было лишь это странное фантастическое видение. Затем
наступила темнота, постепенно, как бывает, когда привыкнешь, из глубин ее
снова стали проступать знакомые очертания палубы, мачты и снастей. Мисс
Харфорд сидела, откинувшись, с закрытыми глазами, повидимому, задремав.
Книга, которую она читала, лежала раскрытой у нее на коленях. Не знаю, что
подтолкнуло меня - но я взглянул на страницу: это оказалась удивительная и
любопытная книга - "Размышления" Деннекера. Указательный палец девушки
задержался на фразе:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
Мисс Харфорд вздрогнула и встала; солнце опустилось за горизонт, но еще
не похолодало. Ни ветерка в воздухе, ни тучки в небе, звезды еще не
зажглись. С палубы послышались торопливые шаги. Вызванный из каюты капитан
присоединился к старшему помощнику, изучавшему показания барометра. "Боже
милостивый!" - услыхал я его восклицание.
Через час водоворот на месте затонувшего судна вырвал у меня из рук
Джанет Харфорд, и я, ослепший от темноты и морских брызг, потерял сознание,
оплетенный снастями плавающей мачты, к которой сам себя привязал.
Очнулся я при свете лампы. Я лежал на койке в каюте среди знакомого
окружения. На диване напротив сидел полураздетый человек и читал книгу. Я
узнал своего друга Гордона Дойла, с которым в день отплытия встретился в
Ливерпуле, - он собирался сесть на пароход "Прага" и еще уговаривал меня
составить ему компанию.
Я окликнул его. В ответ он произнес: "Да", - и, не поднимая глаз,
перевернул страницу.
- Дойл, - повторил я, - ее спасли?
Наконец он соблаговолил взглянуть на меня и усмехнулся, как будто я
сказал чтото смешное. Очевидно, он думал, что я еще не совсем пришел в себя.
- Ее? О ком это ты?
- О Джанет Харфорд.
Его лицо выразило изумление. Он пристально смотрел на меня, не
произнося ни слова.
- Но ты ведь мне скажешь, - проговорил я, - скажешь потом.
Чуть погодя я спросил:
- А что это за судно?
Дойл вздернул брови:
- Пароход "Прага", следующий рейсом Ливерпуль - Нью-Йорк и уже три
недели болтающийся со сломанным валом, пассажиры - мистер Гордон Дойл и
некий сумасшедший по имени Уильям Джарретт. Эти два выдающихся
путешественника вместе погрузились на пароход, но теперь им грозит
расставание в связи с твердым намерением первого выбросить второго за борт.
Я выпрямился:
- Не хочешь ли ты сказать, что я уже три недели плыву на этом пароходе?
- Да вроде того. Если сегодня третье июля.
- Я что, был болен?
- Здоровее некуда. И к тому же весьма пунктуален в приеме пищи.
- Господи! Дойл, за этим кроется какая-то тайна. Ради всего святого,
будь посерьезней. Разве "Утренняя заря" не потерпела крушения?
Дойл изменился в лице, подошел и взял меня за руку.
- Что ты знаешь о Джанет Харфорд? - преувеличенно спокойно спросил он.
- Сначала скажи, что ты знаешь о ней!
Дойл некоторое время пристально разглядывал меня, будто раздумывал, что
делать дальше, а потом, снова усевшись на диван, сказал:
- В конце концов, почему бы и нет? Я обручен с Джанет Харфорд. Мы
познакомились в прошлом году в Лондоне. Семья ее - одна из самых богатых в
Девоншире - была против, и мы сбежали, вернее, сейчас бежим, ибо в тот день,
когда мы с тобой, прогулявшись по причалу, садились на этот пароход, она
прошла мимо нас со своей черной служанкой и села на "Утреннюю зарю". Она не
согласилась плыть со мной на одном судне. Мы решили, что будет лучше, если
она поплывет на паруснике, где мало лишних глаз и можно не опасаться, что ее
выследят. Теперь боюсь, как бы эта треклятая поломка не задержала нас
настолько, что "Утренняя заря" придет в Нью-Йорк первой, ведь бедная девушка
не знает даже, к кому там обратиться.
Я лежал на койке, не шевелясь и почти не дыша. Но, видимо, Дойлу не был
неприятен этот разговор, и после паузы он продолжил:
- Кстати, она только приемная дочь Харфордов. Мать ее умерла у них в
доме, после того как ее сбросила лошадь на охоте. Отец, сойдя с ума от горя,
в тот же день покончил с собой. На ребенка никто не предъявил прав, и
некоторое время спустя Харфорды удочерили ее. Девушка выросла в уверенности,
что она их родная дочь.
- Дойл, а что это у тебя за книга?
- "Размышления" Деннекера. Забавная вещь - Джанет дала мне. У нее
оказалось два экземпляра. Хочешь взглянуть?
Он перебросил мне томик, раскрывшийся при падении. На одной странице
был отчеркнут абзац:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
- У нее был... Я хочу сказать, у нее своеобразный вкус, - выдавил я в
волнении.
- Да, а теперь, пожалуйста, признайся, откуда ты знаешь ее имя и
название судна?
- Ты говорил о ней во сне, - ответил я.
Через неделю лоцманский катер провел нас на буксире в нью-йоркский
порт.
Что сталось с "Утренней зарей", так никто никогда и не узнал.
Филип Эккерт много лет прожил в старом деревянном, иссеченном непогодой
доме милях в четырех от Мэриона, небольшого городка в Вермонте. Должно быть,
многие еще вспоминают его, я надеюсь, добром, и в какой-то мере знают
историю, которую я собираюсь рассказать.
Старина Эккерт, как его обычно называли, жил бобылем и общительностью
не отличался. Поскольку он никогда не рассказывал о себе, никто из соседей
не знал ничего ни о его прошлом, ни о его родственниках, если таковые
существовали. Он не был ни резок, ни груб в обхождении, но каким-то образом
умел избегать назойливого любопытства и при этом не пользовался дурной
славой, что нередко случается с человеком скрытным; никто в городе не
говорил, что мистер Эккерт - раскаявшийся убийца или старый пират на отдыхе.
Существовал он на то, что давала небольшая и не слишком плодородная ферма.
Однажды Эккерт исчез, и длительные поиски, предпринятые соседями, не
увенчались успехом и не пролили света на то, куда он пропал и почему. Ничто
не свидетельствовало о том, что он собирался покинуть дом: похоже было, что
он просто вышел принести ведро воды. В течение нескольких недель в округе
только об этом и говорили; но и потом старина Эккерт остался героем легенды,
которую рассказывали заезжим людям. Не знаю, как в конце концов обошлись с
его собственностью, - без сомнения, в соответствии с законом. Лет двадцать
спустя, когда я в последний раз слышал эту историю, дом все еще стоял
нежилой и совершенно пустой.
Конечно же, пошли слухи, что в нем водятся привидения, распространились
обычные рассказы о блуждающих огнях, скорбных стонах и жутких призраках. А
лет эдак через пять после исчезновения старины Эккерта таинственных историй
развелось такое множество и количество очевидцев придало им такой вес, что
несколько самых уважаемых граждан Мэриона сочли нужным провести
расследование и с этой целью переночевать в доме Эккерта. Участниками
задуманного предприятия были Джон Хоулком, аптекарь; Уилсон Мерль, адвокат,
и Эндрус С. Палмер, школьный учитель, - люди известные и влиятельные. В
условленный день в восемь вечера они должны были встретиться у Хоулкома и
вместе отправиться на ночное дежурство в дом, в котором заранее были
проведены некоторые приготовления, запасено топливо и прочее, поскольку дело
происходило зимою.
Палмер, нарушив уговор, не явился, и, прождав его полчаса, остальные
двое пошли в дом Эккерта без него. Они расположились в гостиной у ярко
горящего камина и, не зажигая света, стали ждать. Они заранее уговорились по
возможности не произносить ни слова, поэтому даже перестали обсуждать
отсутствие Палмера, составлявшее единственный предмет их разговора по дороге
к "дому с привидениями".
Прошло, наверное, около часа. Вдруг они услышали (не без волнения, надо
полагать), как открылась дверь черного хода н раздались шаги в комнате
рядом. Исследователи вскочили, но остались на месте, готовые ко всему, что
бы ни случилось. Наступила долгая тишина - сколько она длилась, ни тот, ни
другой не мог впоследствии вспомнить. Затем дверь из смежной комнаты
отворилась, и вошел человек.
Это был Палмер. По лицу его разливалась бледность сильного волнения - и
у его товарищей тоже кровь отлила от щек. Он был словно в беспамятстве: не
ответил на приветствия, даже не взглянул на своих товарищей, а медленно
пересек комнату при слабом свете прогоревшего камина, распахнул парадную
дверь и шагнул в темноту.
Первая мысль обоих была, что Палмер смертельно напуган, что в задней
комнате он увидел, услышал или вообразил себе нечто, напрочь отнявшее у него
всякий разум. Движимые дружескими чувствами, они выбежали за ним в открытую
дверь. Но ни они, ни кто другой никогда больше не видели и не слышали
Эндруса Палмера!
На следующее утро его исчезновение подтвердилось. Пока Хоулком и Мерль
находились в "доме с привидениями", был снегопад, и слой свежевыпавшего
снега достиг нескольких дюймов. Следы Палмера отчетливо виднелись на всем
пути от его жилища до задней двери дома Эккерта. Но там они обрывались: от
парадной двери вели только два ряда следов его товарищей, которые клятвенно
свидетельствовали, что выбежали за Палмером. Палмер пропал так же бесследно,
как и сам старина Эккерт. Кстати, издатель местной газеты выдвинул против
Эккерта весьма своеобразное обвинение: будто бы тот "добрался до Палмера и
уволок его".
На двадцатой миле дороги из Манчестера в Бунвиль, в восточной части
штата Кентукки, стоял в 1862 году деревянный плантаторский дом, побогаче
видом, чем большинство зданий в этих краях. На следующий год дом сгорел -
возможно, не без помощи солдат, отставших от колонны генерала Джорджа У.
Моргана, когда генерал Керби Смит гнал его от Камберлендского ущелья до
самой реки Огайо. Перед пожаром дом простоял пустым четыре или пять лет.
Поля вокруг него поросли ежевикой, изгороди рухнули, даже хижины
немногочисленных негров и прочие хозяйственные постройки, запущенные и
разграбленные, пришли в упадок; для окрестных негров и бедняков-белых и само
здание и заборы оказались богатейшим источником топлива, которым они
пользовались преспокойно, открыто, средь бела дня. Только средь бела дня. С
наступлением темноты ни один человек, кроме проезжавших мимо путников, не
приближался к этому месту.
Строение, о котором я веду речь, было известно как дом с привидениями.
Там обитали злые духи, видимые, слышимые и досаждающие людям, - в этом
местные жители сомневались не более, чем в том, что им внушал по
воскресеньям странствующий проповедник. Узнать мнение владельца дома на сей
счет не представлялось возможным; он сам и его семья однажды ночью исчезли
бесследно. Они оставили все: утварь, одежду, провизию, лошадей в конюшне,
коров на пастбище, негров в надворных постройках - все было на своем месте,
ничего не пропало, кроме мужчины, женщины, трех девушек, мальчика и
младенца! Удивительно ли, что усадьба, где семь человек вдруг как в воду
стеклам, словно умоляли впустить их в дом. Хотя с тех пор прошли годы и годы
более серьезной и благоразумной жизни, я помню этот вечер очень отчетливо.
Незаметным движением я взял старинный ключик, висевший на цепочке, и
быстро перевел стрелки ровно на час назад; затем, закрыв заднюю дверцу, я
протянул часы Бартайну, который положил их в карман.
- Помнится, вы утверждали, - сказал я с напускной беспечностью, - что
после одиннадцати спокойно можете смотреть на циферблат. Так как теперь уже
почти двенадцать, - тут я сверился со своими часами, - может быть, вы не
откажетесь мне это продемонстрировать.
Он добродушно улыбнулся, вновь вынул часы, открыл их - и вскочил на
ноги с воплем, который, несмотря на все мои мольбы, Господь до сих пор не
дал мне забыть. Его глаза, чернота которых делала еще более разительной
бледность его лица, были прикованы к циферблату часов, которые он судорожно
сжимал обеими руками. Некоторое время он оставался в таком положении, не
издавая ни звука, затем вскричал голосом, искаженным до неузнаваемости:
- Проклятье! Без двух минут одиннадцать!
Я был отчасти подготовлен к подобному всплеску чувств и, не вставая с
места, спокойно сказал:
- Тысяча извинений. Должно быть, я обознался, когда ставил по вашим
часам свои.
Он с резким щелчком захлопнул крышку и положил часы в карман. Взглянув
на меня, он попытался улыбнуться, но нижняя губа у него задрожала, и он не в
силах был закрыть рот. Руки у него тоже тряслись, и, стиснув кулаки, он
засунул их в карманы пиджака. У меня на глазах отважный дух пытался усмирить
трусливую плоть. Но усилие оказалось непомерным; он зашатался, словно у него
закружилась голова, и прежде, чем я успел встать и прийти ему на помощь,
колени у него подогнулись, и он упал, неуклюже уткнувшись лицом в пол. Я
подскочил, чтобы помочь ему подняться, - но Джон Бартайн поднимется не
раньше, чем поднимемся из могил мы все.
Вскрытие не обнаружило ровно ничего; все органы тела были в полном
порядке. Но когда труп готовили к погребению, вокруг шеи заметили едва
различимое темное кольцо; по крайней мере, так говорили несколько человек,
которые были на похоронах, но лично я не могу ни подтвердить этого, ни
опровергнуть.
Точно так же не могу я сказать, где кончается действие законов
наследственности. Отнюдь не доказано, что в области духа испытанное
человеком чувство не может оказаться более долговечным, чем сердце, в
котором оно зародилось, и искать пристанища в родственном сердце, бьющемся
много лет спустя. И если бы меня спросили, что я думаю о судьбе Бромвелла
Олкотта Бартайна, я осмелился бы выдвинуть догадку, что его повесили в
одиннадцать часов вечера, а перед тем дали несколько часов, чтобы
приготовиться к переходу в мир иной.
Что же касается Джона Бартайна, моего друга, на пять минут моего
пациента и да простит мне Бог - навеки моей жертвы то о нем я не могу
сказать более ничего. Его похоронили, и часы легли в могилу вместе с ним -
об этом я позаботился. Да пребудет душа его в Раю вместе с душой его
виргинского предка если, конечно, это две души, а не одна.
Соседи старика по имени Дэниел Бейкер, жившего поблизости от Лебанона,
штат Айова, подозревали его в убийстве торговца-разносчика, который ночевал
в его доме. Это произошло в 1853 году, когда торговля вразнос была на
Среднем Западе более обычным делом, чем ныне, и притом делом довольно
опасным. Разносчик со своим мешком путешествовал главным образом по
пустынным дорогам и вынужден был искать ночлега у сельских жителей. А
хозяева попадались всякие, иные из корысти не брезговали даже убийством. Не
раз бывало, что путь разносчика с похудевшим мешком и потолстевшим кошельком
прослеживался до одинокого жилища какого-нибудь бобыля, и на этом следы его
терялись. Так было и в случае со "стариком Бейкером", как его все называли
(подобное прозвище на Западе всегда имеет уничижительный оттенок;
неодобрение к самому человеку усиливается презрительным отношением к его
годам). Разносчик вошел в его дом, а выйти не вышел - вот и все, что было
известно.
Семью годами позже преподобный мистер Каммингс, хорошо известный в тех
краях баптистский пастор, проезжал ночью мимо фермы Бейкера. Было не так уж
темно; сквозь нависший над землей легкий туман пробивался лунный свет.
Мистер Каммингс, человек весьма жизнерадостный, насвистывал какой-то мотив,
лишь изредка прерываясь для того, чтобы подбодрить лошадку ласковым словом.
Подъехав к мостику через сухой овраг, он вдруг увидел на нем фигуру человека
- она четко вырисовывалась на сером фоне туманного леса. На спине незнакомец
нес мешок с поклажей, в руке держал большую палку - он явно был
странствующим торговцем. В его позе проглядывала некая отрешенность, как у
лунатика. Поравнявшись с ним, мистер Каммингс придержал лошадь, дружелюбно
приветствовал его и предложил подвезти - мол, милости прошу, если вам со
мной по дороге. Незнакомец поднял голову, взглянул ему прямо в лицо, но не
проронил ни слова и не двинулся с места. С добродушной настойчивостью пастор
повторил приглашение. Тут коробейник выбросил вперед правую руку и указал
куда-то вниз, за край моста, на котором стоял. Следуя направлению руки,
мистер Каммингс опустил взгляд в овраг и, не увидев там ничего особенного,
вновь посмотрел туда, где стоял незнакомец. Его уже не было. Лошадь, которая
все это время вела себя беспокойно, в ужасе всхрапнула и понесла. Прежде чем
пастор сумел с ней совладать, они успели проехать шагов сто и были уже на
вершине холма. Он оглянулся - прежняя фигура опять стояла на том же месте и
в том же положении. Тут только души его коснулся страх перед
сверхъестественным, и он поехал домой со всей быстротой, на какую была
способна его напуганная лошадь.
Он рассказал домашним о своем приключении и рано утром в сопровождении
двоих соседей - Джона Уайта Корвелла и Эбнера Рейзера - вернулся к оврагу.
Там он увидел труп старика Бейкера, висевший на веревке, привязанной к одной
из балок моста в точности под тем местом, где ночью стояла странная фигура.
Настил моста был покрыт толстым слоем пыли, слегка увлажненной ночной росой,
но никаких следов, кроме как от повозки и лошади мистера Каммингса, на нем
видно не было.
Когда они, стоя на склоне оврага, снимали тело, рыхлая земля у них под
ногами начала осыпаться, и глазам их открылись человеческие останки, которые
благодаря воздействию талых вод лежали уже почти на поверхности. В них
опознали труп пропавшего без вести торговца. В ходе двойного расследования
коллегия присяжных при коронере постановила, что Дэниел Бейкер покончил с
собой вследствие внезапного помешательства, а Сэмюел Морриц был убит лицом
или лицами, суду не известными.
Летом 1896 года Уильям Холт, богатый фабрикант из Чикаго, временно
проживал в центре штата Нью-Йорк в маленьком городке, название которого
пишущий эти строки не запомнил. Годом раньше Холт разъехался с женой, с
которой у него вышли нелады. Было ли это просто несходство характеров или
нечто более серьезное, знает сейчас, вероятно, один Холт, а он не страдает
пороком излишней откровенности. Но то, о чем пойдет речь дальше, он
рассказал по крайней мере одному человеку, не взяв с него обещания держать
язык за зубами. Сейчас Холт живет в Европе.
Однажды вечером он вышел из дома своего брата, где гостил, и отправился
на прогулку. Можно предположить - хотя трудно сказать, существенно ли это
для понимания случившегося, - что он был погружен в тягостные размышления о
своих домашних неурядицах и о том плачевном положении, в какое он из-за них
попал. Чем бы ни были заняты его мысли, он так глубоко задумался, что
потерял представление о времени, о том, где он находится и куда идет; он
только чувствовал, что городок остался далеко позади и что дорога, совсем не
похожая на ту, по которой он шел вначале, завела его в совершенно безлюдные
места. Словом, он заблудился.
Поняв свою оплошность, он улыбнулся - ведь центральную часть штата Нью-
Йорк не назовешь краем головорезов, да и заблудиться всерьез здесь
невозможно. Он повернул и двинулся вспять той же дорогой. Спустя некоторое
время он обнаружил, что ему стало легче различать детали ландшафта -
становилось светлее. Повсюду разливалось мягкое красноватое свечение, и на
дороге впереди себя он увидел собственную тень. "Луна восходит", - решил он.
Но потом вспомнил, что как раз настало новолуние и что если своенравное
светило уже вошло в один из периодов видимости, оно давно должно было
спрятаться за горизонт. Он остановился и обернулся, пытаясь найти источник
быстро усиливавшегося свечения. Но тень переместилась и, как прежде,
распласталась на дороге у него перед глазами. Свет снова шел из-за спины.
Это было очень странно - он недоумевал. Он поворачивался туда и сюда, но
тень все время двигалась, оставаясь впереди, а свет лился сзади - "ровный,
зловещий багрянец".
Холт был ошеломлен - "ошарашен", как он сам выразился, - но все же,
видно, сохранил некое исследовательское любопытство. Он вынул часы, желая
проверить, будет ли виден циферблат, и тем самым оценить силу свечения,
природу и источник которого он не мог определить. Цифры были хорошо
различимы и стрелки показывали одиннадцать часов двадцать пять минут. В тот
же миг таинственный свет внезапно усилился до неимоверного, ослепительного
сияния, затопившего все небо и погасившего на нем звезды; тень Холта выросла
до чудовищных размеров и протянулась чуть не до самого горизонта. И в этом
потустороннем освещении он увидел впереди и выше себя фигуру жены в ночной
сорочке и их ребенка, которого она прижимала к груди. Она смотрела Холту
прямо в глаза, и, рассказывая об этом, он не мог подобрать слов, чтобы
описать выражение ее лица, - сказал только, что оно было "нездешнее".
Вспышка была очень краткой и сменилась кромешной тьмой, среди которой
белела все та же неподвижная фигура; постепенно она стала блекнуть и,
наконец, пропала совсем, подобно светлому пятну, что стоит некоторое время
перед глазами, когда их закроешь. Видение имело еще одну особенность,
которую он поначалу не принял во внимание, но потом вспомнил: показалась
только верхняя часть женской фигуры, выше талии.
Наступившая тьма была не абсолютной, а относительной, поскольку
очертания местности постепенно стали вновь видны.
На рассвете Холт, наконец, добрался до городка, причем со стороны,
противоположной той, откуда выходил. Брат с трудом его узнал. Глаза его
блуждали, лицо осунулось и было бескровно. Путаясь и запинаясь, он поведал
брату о ночном происшествии.
- Ляг, отдохни пока, бедный ты мой, - сказал тот. - Подождем. Скоро все
выяснится.
Предчувствие его оправдалось - через час пришла телеграмма. Дом Холта в
пригороде Чикаго был уничтожен пожаром. Огонь отрезал жене выход, и ее
видели в окне верхнего этажа с ребенком на руках. Она стояла неподвижно и,
казалось, пребывала в забытьи. Уже приехала пожарная команда с лестницей, но
тут пол под ними провалился и они сгинули в пламени.
Это случилось в одиннадцать часов двадцать пять минут по нью-йоркскому
времени.
Летом 1874 года я заехал в Ливерпуль по делам нью-йоркского торгового
дома "Бронсон и Джарретт". Уильям Джарретт- это я. Моим компаньоном был
Зенас Бронсон. Он умер, ибо не смог пережить обрушившуюся на него нищету,
когда в прошлом году фирма обанкротилась.
Покончив с делами и чувствуя усталость и опустошенность, я решил, что
продолжительное морское путешествие будет для меня тем самым сочетанием
приятного с полезным, поэтому вместо того, чтобы отплыть на одном из
многочисленных прекрасных пароходов, я взял билет до Нью-Йорка на парусник
"Утренняя заря", на котором плыли и закупленные мною товары. "Утренняя заря"
была английским судном с минимумом удобств для пассажиров, коими были только
я сам и юная девица со служанкойнегритянкой средних лет. Мне показалось
странным, что молодая англичанка нуждается в подобном присмотре, но позже
она рассказала, что негритянка досталась ее семье в наследство от одной
супружеской пары из Южной Каролины. Супруги умерли в один день в доме отца
девушки в Девоншире - обстоятельство само по себе достаточно примечательное,
чтобы запечатлеться в моей памяти, даже если бы в разговоре и не выяснилось,
что мужа звали Уильям Джарретт - так же, как меня. Я знал, что кто-то из
моих родственников осел в Южной Каролине, но ничего не знал об их судьбе.
"Утренняя заря" вышла из залива Мерси пятнадцатого июня, и несколько
недель погода нам благоприятствовала - на небе не было ни облачка. Капитан -
прекрасный моряк, но не более того, нечасто удостаивал нас своим обществом,
за исключением завтрака, обеда и ужина. С девушкой мы стали добрыми
друзьями. Ее звали Джанет Харфорд. По правде говоря, мы почти не
расставались, и я часто пытался проанализировать то чувство, которое она мне
внушала - нежное, скрытое, но властное притяжение, постоянно побуждавшее
меня искать ее общества; но попытки оставались тщетны. Одно мне было
понятно: это не любовь. Убедившись в этом и видя, что и она относится ко мне
спокойно, как-то, когда мы сидели на палубе (кажется, это случилось третьего
июля), я рискнул как бы в шутку попросить ее разрешить мое психологическое
недоуменье. Я чувствовал, что она со мной вполне искренна.
На мгновенье она смолкла и отвернулась. Я испугался, что был груб и
неделикатен, но она снова посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд ее был
серьезен. И тут меня пронзило самое удивительное и странное ощущение. Мне
показалось, будто это не ее взгляд обращен на меня, а как бы через ее глаза
другие люди - мужчины, женщины, дети, чьи лица словно бы мне чем-то знакомы,
- теснятся, борются за право взглянуть на меня. Парусник, океан, небо - все
исчезло. Предо мною было лишь это странное фантастическое видение. Затем
наступила темнота, постепенно, как бывает, когда привыкнешь, из глубин ее
снова стали проступать знакомые очертания палубы, мачты и снастей. Мисс
Харфорд сидела, откинувшись, с закрытыми глазами, повидимому, задремав.
Книга, которую она читала, лежала раскрытой у нее на коленях. Не знаю, что
подтолкнуло меня - но я взглянул на страницу: это оказалась удивительная и
любопытная книга - "Размышления" Деннекера. Указательный палец девушки
задержался на фразе:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
Мисс Харфорд вздрогнула и встала; солнце опустилось за горизонт, но еще
не похолодало. Ни ветерка в воздухе, ни тучки в небе, звезды еще не
зажглись. С палубы послышались торопливые шаги. Вызванный из каюты капитан
присоединился к старшему помощнику, изучавшему показания барометра. "Боже
милостивый!" - услыхал я его восклицание.
Через час водоворот на месте затонувшего судна вырвал у меня из рук
Джанет Харфорд, и я, ослепший от темноты и морских брызг, потерял сознание,
оплетенный снастями плавающей мачты, к которой сам себя привязал.
Очнулся я при свете лампы. Я лежал на койке в каюте среди знакомого
окружения. На диване напротив сидел полураздетый человек и читал книгу. Я
узнал своего друга Гордона Дойла, с которым в день отплытия встретился в
Ливерпуле, - он собирался сесть на пароход "Прага" и еще уговаривал меня
составить ему компанию.
Я окликнул его. В ответ он произнес: "Да", - и, не поднимая глаз,
перевернул страницу.
- Дойл, - повторил я, - ее спасли?
Наконец он соблаговолил взглянуть на меня и усмехнулся, как будто я
сказал чтото смешное. Очевидно, он думал, что я еще не совсем пришел в себя.
- Ее? О ком это ты?
- О Джанет Харфорд.
Его лицо выразило изумление. Он пристально смотрел на меня, не
произнося ни слова.
- Но ты ведь мне скажешь, - проговорил я, - скажешь потом.
Чуть погодя я спросил:
- А что это за судно?
Дойл вздернул брови:
- Пароход "Прага", следующий рейсом Ливерпуль - Нью-Йорк и уже три
недели болтающийся со сломанным валом, пассажиры - мистер Гордон Дойл и
некий сумасшедший по имени Уильям Джарретт. Эти два выдающихся
путешественника вместе погрузились на пароход, но теперь им грозит
расставание в связи с твердым намерением первого выбросить второго за борт.
Я выпрямился:
- Не хочешь ли ты сказать, что я уже три недели плыву на этом пароходе?
- Да вроде того. Если сегодня третье июля.
- Я что, был болен?
- Здоровее некуда. И к тому же весьма пунктуален в приеме пищи.
- Господи! Дойл, за этим кроется какая-то тайна. Ради всего святого,
будь посерьезней. Разве "Утренняя заря" не потерпела крушения?
Дойл изменился в лице, подошел и взял меня за руку.
- Что ты знаешь о Джанет Харфорд? - преувеличенно спокойно спросил он.
- Сначала скажи, что ты знаешь о ней!
Дойл некоторое время пристально разглядывал меня, будто раздумывал, что
делать дальше, а потом, снова усевшись на диван, сказал:
- В конце концов, почему бы и нет? Я обручен с Джанет Харфорд. Мы
познакомились в прошлом году в Лондоне. Семья ее - одна из самых богатых в
Девоншире - была против, и мы сбежали, вернее, сейчас бежим, ибо в тот день,
когда мы с тобой, прогулявшись по причалу, садились на этот пароход, она
прошла мимо нас со своей черной служанкой и села на "Утреннюю зарю". Она не
согласилась плыть со мной на одном судне. Мы решили, что будет лучше, если
она поплывет на паруснике, где мало лишних глаз и можно не опасаться, что ее
выследят. Теперь боюсь, как бы эта треклятая поломка не задержала нас
настолько, что "Утренняя заря" придет в Нью-Йорк первой, ведь бедная девушка
не знает даже, к кому там обратиться.
Я лежал на койке, не шевелясь и почти не дыша. Но, видимо, Дойлу не был
неприятен этот разговор, и после паузы он продолжил:
- Кстати, она только приемная дочь Харфордов. Мать ее умерла у них в
доме, после того как ее сбросила лошадь на охоте. Отец, сойдя с ума от горя,
в тот же день покончил с собой. На ребенка никто не предъявил прав, и
некоторое время спустя Харфорды удочерили ее. Девушка выросла в уверенности,
что она их родная дочь.
- Дойл, а что это у тебя за книга?
- "Размышления" Деннекера. Забавная вещь - Джанет дала мне. У нее
оказалось два экземпляра. Хочешь взглянуть?
Он перебросил мне томик, раскрывшийся при падении. На одной странице
был отчеркнут абзац:
"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при
пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при
встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела,
сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".
- У нее был... Я хочу сказать, у нее своеобразный вкус, - выдавил я в
волнении.
- Да, а теперь, пожалуйста, признайся, откуда ты знаешь ее имя и
название судна?
- Ты говорил о ней во сне, - ответил я.
Через неделю лоцманский катер провел нас на буксире в нью-йоркский
порт.
Что сталось с "Утренней зарей", так никто никогда и не узнал.
Филип Эккерт много лет прожил в старом деревянном, иссеченном непогодой
доме милях в четырех от Мэриона, небольшого городка в Вермонте. Должно быть,
многие еще вспоминают его, я надеюсь, добром, и в какой-то мере знают
историю, которую я собираюсь рассказать.
Старина Эккерт, как его обычно называли, жил бобылем и общительностью
не отличался. Поскольку он никогда не рассказывал о себе, никто из соседей
не знал ничего ни о его прошлом, ни о его родственниках, если таковые
существовали. Он не был ни резок, ни груб в обхождении, но каким-то образом
умел избегать назойливого любопытства и при этом не пользовался дурной
славой, что нередко случается с человеком скрытным; никто в городе не
говорил, что мистер Эккерт - раскаявшийся убийца или старый пират на отдыхе.
Существовал он на то, что давала небольшая и не слишком плодородная ферма.
Однажды Эккерт исчез, и длительные поиски, предпринятые соседями, не
увенчались успехом и не пролили света на то, куда он пропал и почему. Ничто
не свидетельствовало о том, что он собирался покинуть дом: похоже было, что
он просто вышел принести ведро воды. В течение нескольких недель в округе
только об этом и говорили; но и потом старина Эккерт остался героем легенды,
которую рассказывали заезжим людям. Не знаю, как в конце концов обошлись с
его собственностью, - без сомнения, в соответствии с законом. Лет двадцать
спустя, когда я в последний раз слышал эту историю, дом все еще стоял
нежилой и совершенно пустой.
Конечно же, пошли слухи, что в нем водятся привидения, распространились
обычные рассказы о блуждающих огнях, скорбных стонах и жутких призраках. А
лет эдак через пять после исчезновения старины Эккерта таинственных историй
развелось такое множество и количество очевидцев придало им такой вес, что
несколько самых уважаемых граждан Мэриона сочли нужным провести
расследование и с этой целью переночевать в доме Эккерта. Участниками
задуманного предприятия были Джон Хоулком, аптекарь; Уилсон Мерль, адвокат,
и Эндрус С. Палмер, школьный учитель, - люди известные и влиятельные. В
условленный день в восемь вечера они должны были встретиться у Хоулкома и
вместе отправиться на ночное дежурство в дом, в котором заранее были
проведены некоторые приготовления, запасено топливо и прочее, поскольку дело
происходило зимою.
Палмер, нарушив уговор, не явился, и, прождав его полчаса, остальные
двое пошли в дом Эккерта без него. Они расположились в гостиной у ярко
горящего камина и, не зажигая света, стали ждать. Они заранее уговорились по
возможности не произносить ни слова, поэтому даже перестали обсуждать
отсутствие Палмера, составлявшее единственный предмет их разговора по дороге
к "дому с привидениями".
Прошло, наверное, около часа. Вдруг они услышали (не без волнения, надо
полагать), как открылась дверь черного хода н раздались шаги в комнате
рядом. Исследователи вскочили, но остались на месте, готовые ко всему, что
бы ни случилось. Наступила долгая тишина - сколько она длилась, ни тот, ни
другой не мог впоследствии вспомнить. Затем дверь из смежной комнаты
отворилась, и вошел человек.
Это был Палмер. По лицу его разливалась бледность сильного волнения - и
у его товарищей тоже кровь отлила от щек. Он был словно в беспамятстве: не
ответил на приветствия, даже не взглянул на своих товарищей, а медленно
пересек комнату при слабом свете прогоревшего камина, распахнул парадную
дверь и шагнул в темноту.
Первая мысль обоих была, что Палмер смертельно напуган, что в задней
комнате он увидел, услышал или вообразил себе нечто, напрочь отнявшее у него
всякий разум. Движимые дружескими чувствами, они выбежали за ним в открытую
дверь. Но ни они, ни кто другой никогда больше не видели и не слышали
Эндруса Палмера!
На следующее утро его исчезновение подтвердилось. Пока Хоулком и Мерль
находились в "доме с привидениями", был снегопад, и слой свежевыпавшего
снега достиг нескольких дюймов. Следы Палмера отчетливо виднелись на всем
пути от его жилища до задней двери дома Эккерта. Но там они обрывались: от
парадной двери вели только два ряда следов его товарищей, которые клятвенно
свидетельствовали, что выбежали за Палмером. Палмер пропал так же бесследно,
как и сам старина Эккерт. Кстати, издатель местной газеты выдвинул против
Эккерта весьма своеобразное обвинение: будто бы тот "добрался до Палмера и
уволок его".
На двадцатой миле дороги из Манчестера в Бунвиль, в восточной части
штата Кентукки, стоял в 1862 году деревянный плантаторский дом, побогаче
видом, чем большинство зданий в этих краях. На следующий год дом сгорел -
возможно, не без помощи солдат, отставших от колонны генерала Джорджа У.
Моргана, когда генерал Керби Смит гнал его от Камберлендского ущелья до
самой реки Огайо. Перед пожаром дом простоял пустым четыре или пять лет.
Поля вокруг него поросли ежевикой, изгороди рухнули, даже хижины
немногочисленных негров и прочие хозяйственные постройки, запущенные и
разграбленные, пришли в упадок; для окрестных негров и бедняков-белых и само
здание и заборы оказались богатейшим источником топлива, которым они
пользовались преспокойно, открыто, средь бела дня. Только средь бела дня. С
наступлением темноты ни один человек, кроме проезжавших мимо путников, не
приближался к этому месту.
Строение, о котором я веду речь, было известно как дом с привидениями.
Там обитали злые духи, видимые, слышимые и досаждающие людям, - в этом
местные жители сомневались не более, чем в том, что им внушал по
воскресеньям странствующий проповедник. Узнать мнение владельца дома на сей
счет не представлялось возможным; он сам и его семья однажды ночью исчезли
бесследно. Они оставили все: утварь, одежду, провизию, лошадей в конюшне,
коров на пастбище, негров в надворных постройках - все было на своем месте,
ничего не пропало, кроме мужчины, женщины, трех девушек, мальчика и
младенца! Удивительно ли, что усадьба, где семь человек вдруг как в воду