---------------------------------------------------------------
Компьютерный набор - Сергей Петров
---------------------------------------------------------------
Монах и дочь палача. Перевод И. Бернштейн
Пастух Гаита. Перевод Л. Мотылева
Леди с прииска "Красная Лошадь". Перевод И. Архангельской
Долина призраков. Перевод Т. Грингольц
Дорога при лунном свете. Перевод И. Шевченко
По ту сторону. Перевод Д. Веденяпина
Три плюс один - один. Перевод Л. Мотылева
Смерть Хэлпина Фрейзера. Перевод Л. Мотылева
Малютка-скиталец. Перевод Д. Веденяпина
Пропавший без вести. Перевод М. Маркиша
Возвращение. Перевод Л. Мотылева
Хозяин Моксона. Перевод Н. Волжиной
Человек и змея. Перевод Н. Рахмановой
Проситель. Перевод Ю. Жуковой
Часы Джона Бартайна. Перевод Л. Мотылева
Свидетель повешенья. Перевод Л. Мотылева
Беспроволочная связь. Перевод Л. Мотылева
Кораблекрушение. Перевод Т. Грингольц
У старины Эккерта. Перевод В. Кулагиной-Ярцевой
Дом с привидениями. Перевод В Кулагиной-Ярцевой
Житель Каркозы. Перевод Н. Рахмановой
Арест. Перевод Л. Мотылева
Галлюцинация Стали Флеминга. Перевод Л. Мотылева
Средний палец правой ноги. Перевод Д. Веденяпина
Попробуй-ка перейди поле. Перевод Л. Мотылева
Однажды летней ночью. Перевод Л. Мотылева
Диагноз смерти. Перевод О. Холмской
В области нереального. Перевод Д. Веденяпина
"У Мертвеца". Перевод Д. Веденяпина
Кувшин сиропа. Перевод Т. Грингольц
Как чистили корову. Перевод Л. Мотылева
Гипнотизер. Перевод Л. Мотылева
Неизвестный. Перевод Л. Мотылева
Причудливые притчи. Перевод И. Бернштейн
Переложение с немецкого
В первый день месяца мая в год благословенного Господа нашего тысяча
шестьсот восьмидесятый францисканские монахи Эгидий, Роман и Амброзий
отправились, по слову своего настоятеля, из христианского города Пассау в
монастырь Берхтесгаден близ Зальцбурга. Я, Амброзий, был из всех троих самый
крепкий и молодой, едва достигнув двадцати одного года.
Монастырь Берхтесгаден располагался, как мы знали, в дикой горной
местности среди мрачных лесов, под сенью которых водились медведи и злые
духи; и сердца наши сокрушала печаль при мысли о том, какие опасности, быть
может, уготованы нам в тех ужасных местах. Но поскольку долг христианина -
подчиняться велениям церкви, мы не роптали, а даже радовались случаю
исполнить волю нашего возлюбленного и почитаемого настоятеля.
Благословясь и помолившись в последний раз в церкви нашего Святого, мы
подпоясали рясы, обули ноги в новые сандалии и вышли на дорогу, а братия
вослед осеняла нас крестным знамением. Как ни долог и опасен лежал пред нами
путь, мы не оставляли надежды, ведь надежда - не только начало и конец Веры,
но также сила Юности и опора Старости. И потому сердца наши вскоре забыли
грусть расставания и стали радоваться новым прекрасным видам, которые
сменялись у нас перед глазами, открывая нам красоту мира, как его создал
Господь. Воздух сиял и переливался, подобный ризам Святой Девы; солнце
рдело, будто Золотое Сердце Спасителя нашего, источающее свет и жизнь для
всего рода человеческого; синий свод небес был как огромный и прекрасный
молитвенный дом, в коем всякая былинка, всякий цветок и тварь живая
воссылают хвалу Господу.
Проходя лежащие на пути нашем многочисленные хутора, деревни и города,
мы, бедные монахи, видели тысячи людей за всевозможными занятиями, и зрелище
это, нам прежде незнакомое, наполняло сердца наши изумлением и восторгом. А
сколько храмов попадалось нам, с каким радушием и благочестием
приветствовали нас, путников, прихожане, как усердно и радостно спешили они
удовлетворить наши нужды! Благодарность и довольство грели нам душу. Все
учреждения церкви благоденствовали и процветали, а это означало, что они
угодны Богу, Коему мы служим. Сады и огороды при монастырях и обителях все
содержались в порядке, доказывая заботу и трудолюбие богобоязненных крестьян
и святой братии. И отрадно было слышать, как перезванивались церковные
колокола, отбивая час за часом; казалось, самый воздух наполнен сладостной
музыкой, словно голосами ангелов, поющими хвалу Творцу.
Всюду, куда мы ни приходили, мы приветствовали жителей именем Святого,
нашего патрона. И они кланялись и выражали радость; женщины и дети теснились
вдоль обочин, спеша поцеловать нам руки и испросить благословение, словно бы
мы - не бедные служители Бога и людей, а сами господа и хозяева этой
прекрасной земли. Не будем, однако, питать гордыню в сердце своем, а
сохраним кротость, блюдя правила нашего святого ордена и не греша против
учения нашего Патрона.
Я, брат Амброзий, со стыдом и раскаянием признаюсь, что поймал себя на
весьма земных и греховных мыслях. Мне представилось, будто женщины целовали
руки мне с гораздо большей охотой, чем обоим моим товарищам, - что, конечно,
было заблуждением, ведь я не святее их; и, притом, моложе годами и менее
опытен в страхе Божием и в соблюдении заповедей Его. Заметив эту ошибку
женщин и ощутив на себе упорные взоры дев, я испугался, усомнившись, что
сумею противостоять соблазну, буде он представится. Нет, думал я, трепеща и
содрогаясь, чтобы достичь святости, мало обетов, молитв и покаяния; нужно
иметь такое чистое сердце, коему искушение неведомо. О, я недостойный!
Ночевали мы всякий раз в каком-нибудь монастыре, неизменно встречая
радушный прием. Для нас щедро выставляли на стол еду и питье, и монахи,
столпившись вокруг, расспрашивали нас о большом и прекрасном мире; с которым
нам выпало на долю так близко познакомиться. Когда узнавали о месте нашего
назначения, нас жалели, ведь нам предстояло поселиться среди диких гор.
Сколько мы наслышались рассказов о ледниках, снежных вершинах и скалистых
обрывах, о грохочущих водопадах, пещерах, темных лесах; и еще нам рассказали
об озере, таком таинственном и жутком, что другого подобного ему нет в целом
свете. Оборони нас, Господи!
На пятый день пути, уже неподалеку от Зальцбурга, нам предстало
странное и зловещее зрелище. Прямо перед нами, над горизонтом, стеной
громоздилась темная гряда грозовых туч со светлыми как бы башнями и темными
нишами, а выше, меж нею и голубыми небесами, виднелась вторая стена,
ослепительно белого цвета. Мы изумились и встревожились. Тучи стояли
недвижно, мы следили в продолжение нескольких часов и не заметили ни
малейшей перемены. К вечеру, когда солнце склонилось к закату, темные
бастионы залило огненным светом. Дивно блистали они и лучились и подчас
казались охваченными пожаром.
Каково же было наше удивление, когда мы поняли, что перед нами не тучи,
а почва и камни! То были горы, о которых мы столько наслышались, а белая
стена за ними - это гряда снежных вершин, которые лютеране, если их
послушать, могут сдвигать своей верой, в чем я весьма сомневаюсь.
У поворота на дорогу, уводящую в горы, мы остановились со щемящим
сердцем, словно перед вратами ада. Позади лежала прекрасная земля, которую
мы пересекли, идучи сюда, и теперь должны были навсегда оставить; а впереди
хмуро высились неприветливые горы с зияющими провалами и ведьмовскими
лесами, отталкивающие взгляд и грозящие гибелью телу и душе. Но укрепивши
сердца наши молитвой и прошептав заклятия от злых духов, мы с именем Господа
ступили на узкую тропу, уводящую в горы, исполнившись готовностью претерпеть
все, что выпадет на нашу долю.
Мы поднимались с осторожностью. Могучие стволы деревьев преграждали нам
путь, густая листва затмевала свет дня, внизу царил мрак и холод. Звук наших
шагов - и голосов, когда мы решались что-то сказать, - отдавался от отвесных
скал, высящихся справа и слева, повторяясь так отчетливо и многократно, что
казалось: нас сопровождает целая армия невидимых пересмешников, которые
передразнивают нас и потешаются над нашими страхами. С вершин нас провожали
злобные взгляды огромных хищных птиц, потревоженных шумом восхождения и
покинувших гнезда на деревьях и крутых обрывах. Хрипло и свирепо каркали над
головой стервятники вороны, так что от ужаса стыла кровь в жилах. Ни
молитвы, ни псалмы не приносили успокоения, а лишь будили новые стаи птиц и
гулким эхом усугубляли адский гомон. К своему удивлению, мы видели лежащие
на склонах вековые деревья, которые вырвала с корнем из почвы некая мощная
зловещая сила. Путь наш подчас проходил по самому краю грозно зияющих
бездонных обрывов: скосишь взгляд, и замирает сердце. Разразилась буря -
небесное пламя ослепило очи, а оглушительные громы грохотали с такой силой,
что подобного мы еще не слышали никогда в жизни. Страхи наши разыгрались, мы
уже были готовы к тому, что вот сейчас, с минуты на минуту, из-за скалы
выпрыгнет какой-нибудь бес, исчадье ада, или из чащи выйдет ужасный медведь
и перегородит нам путь. Но никто страшнее оленя или лисы не появлялся, и
видя, что наш Святой Патрон в горах столь же могуществен, как и на равнине,
мы понемногу осмелели.
Наконец мы вышли на берег реки, чьи серебристые струи так отрадно
освежали взор. В хрустальной глубине меж камней можно было различить золотую
форель размерами с зеркального карпа, которого разводили в пруду при нашем
монастыре. Даже и в этих диких местах Небеса позаботились, чтобы у верующих
было вдоволь постной пищи.
Под тенистыми соснами и у обомшелых валунов цвели дивные цветы
темно-синего и золотисто-желтого цвета. Брат Эгидий, столь же ученый, сколь
и благочестивый, знал их по своим гербариям и сообщил нам их названия. После
грозы вылезли из укрытий на свет Божий пестрые жуки и яркокрылые бабочки, и
мы, забыв про страхи и молитвы, про медведей и нечистую силу, рвали цветы и
гонялись за красивыми насекомыми, радуясь жизни.
Много часов мы не видели людей и человеческого жилья. Все дальше и
дальше уходил наш путь в горы; труднее и труднее становилось идти через
лесные заросли и ущелья, снова нас обступили испытанные в начале пути
страхи, но они уже не угнетали душу, ведь мы теперь удостоверились, что
Господь сберегает нас для дальнейшего служения святой Его воле. Дойдя до
одного из рукавов серебристой реки, мы были рады обнаружить, что поперек
него проложен неказистый, но прочный мост. Однако прежде чем ступить на
него, я взглянул через реку, и от того, что я там увидел, у меня захолонуло
сердце. На том берегу зеленел пологий луг, усыпанный цветами, а посредине
луга возвышалась виселица, и с нее свисало тело казненного! Лицо повешенного
было обращено к нам, искаженное и почерневшее, но неоспоримо
свидетельствовавшее о том, что смерть наступила не далее как сегодня.
Я уже хотел было привлечь внимание моих товарищей к ужасному зрелищу,
как вдруг произошло нечто удивительное: на лугу появилась девушка в венке из
ярких цветов на распущенных золотистых волосах. На ней было алое платье, и
оно словно огнем освещало все вокруг. Ничто в ее повадке не выдавало страха
перед мертвецом на виселице; наоборот, она устремилась к нему, плавно ступая
босиком по траве и при этом звонко пела что-то мелодичное и размахивала
руками, стараясь разогнать стервятников, которые с хриплыми криками вились
вокруг, громко хлопали крыльями и щелкали клювами. Вспугнутые, они
разлетались - все, кроме одной птицы, эта уселась на перекладине и словно бы
с вызовом и угрозой поглядывала сверху на девушку. Но девушка подбежала,
танцуя, крича и подпрыгивая, и все-таки согнала мерзкую тварь, птица развер-
нула крылья и тяжело полетела прочь. А девушка остановилась и, закинув
голову, устремила задумчивый взгляд на раскачивающееся тело повешенного.
Песня ее привлекла внимание моих спутников, теперь мы все трое стояли
на мосту и смотрели на это странное дитя и на все, что ее окружало, не в
силах от удивления вымолвить ни слова.
При этом я ощутил, как по спине у меня пробежала легкая оторопь. Это
считается верным знаком, что чья-то нога ступила на место твоей будущей
могилы. Меня же, как ни странно, пробрал холод в тот миг, когда девушка
встала под виселицей. И это лишь доказывает, что у человека правильные
мнения бывают порой перемешаны с глупыми предрассудками - ведь не может же
того быть, чтобы верному последователю Святого Франциска лежать в могиле у
подножья виселицы.
- Поспешим туда, - позвал я моих товарищей, - и помолимся за душу
несчастного.
Мы подошли к виселице и прочитали молитвы, не поднимая глаз, но с
большим пылом - в особенности я, так как мое сердце исполнилось состраданием
к висящему над нами бедному грешнику. Я вспомнил слова Господа нашего,
сказавшего: "Мне отмщение", ведь Он простил разбойника, распятого на кресте
рядом с Ним, и кто знает, быть может, и этому несчастному, испустившему дух
на виселице, уготовано милосердие и прощение?
Девушка при виде нас отошла в сторону и с недоумением наблюдала за
нами. Но вдруг посреди молитвы я услышал ее нежный звонкий голосок:
"Стервятник! Стервятник!" - прозвучавший с несказанным испугом. Поднял
голову - огромная серая птица кругами спускалась туда, где стояли мы, ничуть
не смущаясь ни нашим присутствием, ни Божеским нашим чином, ни святой
молитвой. Однако братья вознегодовали на то, что девичий голос прервал
моление, и разбранили ее.
- Умерший, верно, был ей родней, - возразил я им. - И подумайте,
братья, каково ей видеть, как стервятник садится на его труп, чтобы рвать
лицо и руки и питаться его мясом. Как же ей было не вскрикнуть?
Один из братьев сказал:
- Ступай к ней, Амброзий, и вели молчать и не отвлекать нас от дела,
чтобы мы могли беспрепятственно молиться за упокой души этого грешника.
Я пошел по сладко пахнущим цветам к девушке, которая по-прежнему,
задрав голову, смотрела, как стервятник кружит, снижаясь над виселицей. У
нее за спиной белел осыпанный серебристым цветом куст, служа выгодным фоном
для ее прекрасных очертаний - что я, недостойный, не преминул заметить.
Навстречу мне, застыв в молчании, она устремила взор больших темных
глаз, и в нем я разглядел затаившийся испуг, словно она опасалась, что я
причиню ей зло. Даже когда я приблизился, она не двинулась с места, не
шагнула, как другие женщины и дети, мне навстречу, чтобы поцеловать мне
руку.
- Кто ты? - спросил я. - И что делаешь одна на этом ужасном месте?
Она не ответила и не пошевелилась; я повторил вопрос:
- Скажи мне, дитя, что ты здесь делаешь?
- Отгоняю стервятников, - отозвалась она тихим, мелодичным, несказанно
приятным голосом.
- Покойник - родня тебе? - спросил я.
Она покачала головой.
- Ты знала его и сострадаешь его нехристианской смерти?
Но она опять промолчала, и мне пришлось задать ей другие вопросы:
- Как его имя, и за что он был казнен? Какое преступление он совершил?
- Его имя - Натаниель Альфингер, он убил мужчину и женщину, -
проговорила девушка отчетливо и совершенно невозмутимо, будто убийство и
казнь на виселице - вещь самая обыкновенная и не представляющая ни малейшего
интереса. Пораженный, я пристально посмотрел на нее, но она оставалась
спокойной и равнодушной.
- Ты была знакома с Натаниелем Альфингером?
- Нет.
- И однако же пришла сюда охранять его труп от воронья?
- Да.
- Почему же такая забота о том, кого ты даже не знала?
- Я всегда так делаю.
- То есть, как?..
- Всякий раз, когда кого-нибудь вешают, я прихожу и отгоняю птиц, чтобы
они нашли себе другую пищу. Вон, вон еще один стервятник!
Она издала громкий, пронзительный возглас и, вскинув руки над головой,
побежала по лугу, словно безумная. Огромная птица испугалась и улетела, а
девушка возвратилась туда, где стоял я. Она прижимала к груди загорелые
ладони и глубоко дышала, стараясь отдышаться. Я как мог ласково спросил ее:
- Как тебя зовут?
- Бенедикта.
- А кто твои родители?
- Моя мать умерла.
- А отец? Где он?
Она промолчала. Я стал настаивать, чтобы она сказала мне, где ее дом,
так как хотел отвести бедное дитя к отцу и посоветовать ему, чтобы лучше
смотрел за дочерью и не пускал больше разгуливать по таким страшным местам.
- Так где же ты живешь, Бенедикта? Прошу тебя, ответь.
- Здесь.
- Что? Здесь! Ах, дитя мое, ведь тут ничего нет, кроме виселицы.
Но она указала на сосны. Следуя взглядом за ее рукой, я разглядел под
деревьями жалкую хижину, более подходящую служить обиталищем зверю, чем
человеку. И я понял яснее, чем если бы мне сказали словами, чьей дочерью
была эта девушка.
Когда я вернулся к своим товарищам и они спросили, кто она, я ответил:
- Дочь палача.
Поручив душу повешенного заступничеству Пресвятой Девы и Святых
Праведников, мы покинули проклятое место, но, уходя, я еще раз оглянулся на
прелестное дитя палача. Она стояла там, где я ее оставил, и смотрела нам
вслед. Ее нежный белый лоб по-прежнему венчала диадема из золотистых примул,
придававшая особое очарование ее прелестному лицу, а большие темные глаза
лучились, подобно звездам в зимнюю полночь. Мои спутники, для которых "дочь
палача" означало нечто безбожное и отталкивающее, стали укорять меня за
выказанный к ней интерес; мне же грустно было думать, что это милое,
красивое дитя вызывает у людей презрение и брезгливость, ничем не заслужив
их. Почему она должна страдать из-за ужасной профессии своего отца? И разве
не чисто христианское милосердие побуждает невинную девушку отгонять воронье
от трупа человека, которого она совсем не знала при жизни и который был
сочтен недостойным существовать на земле? Я находил ее поступок более
христианским, чем даже милостыня, которую раздают бедным самые что ни на
есть христианские благотворители. Я высказал эти мнения моим товарищам, но с
сокрушением убедился, что они их не разделяют; напротив того, я был назван
ими мечтателем и глупцом, желающим ниспровергнуть вековечные и здравые
народные обычаи. Таких людей, как палач и его родные, все должны
сторониться, настаивали они, иначе и на них распространится проклятье.
Однако у меня хватило твердости духа не отступиться от своих взглядов. Я
кротко вопрошал, справедливо ли обращаться как с преступниками с людьми,
которые служат составной частью судебного механизма, предназначенного как
раз для того, чтобы карать преступников? Хотя в храме палачу и его семье
выделяют отдельный, самый темный угол, но разве не обязаны мы как слуги
Господни проповедовать евангелие справедливости и милосердия и показывать
пример христианской любви и сострадания? Но братья разгневались на меня, и
безлюдная местность огласилась их громкими возгласами, так что я в конце
концов ощутил себя виновным, хотя и не понимал, в чем. Оставалось надеяться
на то, что Небеса окажутся милосерднее к нам, чем мы друг к другу. При
воспоминании о дочери палача мне было отрадно думать, что имя ее -
Бенедикта, "благословенная" по-латыни. Наверно, родители избрали его, чтобы
дать благословение той, которую в жизни никто больше не благословит.
Но я должен описать удивительные виды, среди которых мы теперь
пробирались. Не знай мы твердо, что весь мир - Господень, ибо Им создан, мы
бы, пожалуй, сочли эту дикую местность царством нечистого духа.
Далеко внизу рокотала река и пенилась на перекатах, теснимая уходящими
ввысь скалистыми пиками. Слева от нас темнел черный сосновый лес, а впереди
поднималась грандиозная вершина. Как ни грозно она высилась, но в ее облике
было и что-то смешное - гладкая и коническая, она походила на дурацкий
колпак, казалось, какой-то мужлан надел углом на голову мешок из-под муки. В
сущности ведь ничего страшного, это всего только снег. Снег в середине
солнечного мая! Воистину дивны дела Господни, так что даже не верится. Мне
подумалось, что вздумай эта старая гора покачать головой, то-то снегу
насыплется вокруг!
К немалому нашему удивлению, там и сям вдоль дороги земля была
расчищена от леса, так что хватало места поставить хижину и разбить сад.
Иные из этих простых жилищ открывались взгляду на кручах, где в пору было
разве что орлам свить гнездо; но не существует, видно, мест, недоступных для
человека, он тянет руку всюду, не боясь угодить пальцем в небо.
Наконец, мы достигли места нашего назначения, и сердца наши наполнились
благочестивой радостью при виде храма и жилища, возведенных во имя
возлюбленного нашего Святого Патрона в этой дикой местности. На горе,
поросшей соснами, были выстроены хижины и дома, а среди них стоял монастырь,
словно пастырь в окружении стада. Церковь и монастырь были сложены из
рубленого камня, имели красивый вид и благородные просторные пропорции.
Испросив благословения милосердного Господа, ступили мы в святые места.
Теперь я уже несколько недель прожил в этом диком краю, и здесь с нами
Господь. Здоровье мое превосходно, а этот дом, посвященный возлюбленному
нашему Святому Патрону, - воистину оплот веры, твердыня покоя, приют для
всякого, кто бежит от нечистой силы, убежище несущих бремя страдания.
Правда, ко мне самому это все же не относится. Я молод, и хотя на душе у
меня покойно, однако опыта общения с миром и его обычаями я почти не имею и
поэтому легко могу, мне кажется, совершить ошибку и впасть в грех. Жизнь моя
течет подобно ручью, который тянется серебряной нитью, беззвучно и
безмятежно, через приветливые поля и цветущие луга, но знает про себя, что
стоит разразиться буре и выпасть дождям - и он превратится в бурный поток, с
силой и необузданностью страсти несущий к морю муть и обломки.
Не горе и не отчаяние побудили меня удалиться от мира и искать
прибежище у Святой Церкви, а лишь горячее желание служить Богу. Я стремлюсь
к одному: посвятить себя возлюбленному нашему Святому, исполнить веления
Церкви и, как надлежит слуге Господа, быть милосердным ко всем людям, ибо я
всех их душевно люблю. В сущности. Церковь мне родная мать, ибо, в раннем
детстве оставшись сиротой, я бы тоже погиб без пригляда вслед за родителями,
если бы Церковь не пожалела меня и не взрастила как свое родное дитя, дав
мне пищу, одежду и кров. А какое блаженство уготовано мне, когда я, бедный
монах, получу благословение и буду возведен в священнический сан! Я часто
думаю и мечтаю о том, как это произойдет, и стараюсь приготовить душу к
принятию высоких Святых Даров. Знаю, что всегда останусь недостоин такого
блаженства, но все же уповаю, что смогу стать честным и искренним
священнослужителем и буду служить Богу и человеку в согласии с заветами,
полученными свыше. Молю Небеса об испытании соблазном, дабы я мог пройти
сквозь пламя, не обжегшись, а лишь очистившись мыслью и душой. Но пока что
на душе у меня мир и благодать, дух мой, убаюканный, дремлет, и все
испытания и соблазны жизни где-то далеко-далеко, как далеки угрозы морской
стихии от того, кому едва слышны удары прибоя.
Наш настоятель отец Андреас - мягкий и богобоязненный человек. Братия
живет в мире и согласии, но не праздно, без суетности и высокомерия.
Соблюдают умеренность, не слишком предаваясь радостям застолья - похвальное
самоограничение, ведь монастырю тут принадлежат, куда ни посмотришь, все
окрестные земли и угодья, холмы и долины, река и лес. В лесу полно
разнообразной дичи, из коей все лучшее приносится к нашему столу, и мы едим
ее с большим удовольствием. А питье у нас в монастыре варят из солода и
ячменя и получают крепкий, горький напиток, хорошо освежающий при усталости,
но, на мой вкус, не особенно приятный.
Самой примечательной особенностью здешних краев являются соляные копи.
Говорят, горы внутри состоят из одной соли - до чего же дивны дела Твои,
Господи! Ради добычи этого минерала человек проникает с помощью шахт и
штолен в самое чрево земли и извлекает на солнечный свет горькое содержимое
холмов. Я своими глазами видел соль в кристаллах красного, коричневого и
желтого цвета. На соляных копях заняты наши крестьяне и их сыновья, и даже
некоторые работники из чужих стран; и над всеми главенствует распорядитель
работ, который называется здесь - зальцмейстер. Это суровый человек,
пользующийся большой властью. Наш настоятель и вся братия находят для него
не много хороших слов, и не по недостатку христианского человеколюбия, а
потому что у него дурной нрав. У зальцмейстера есть единственный сын по
имени Рохус, красивый, но буйный и порочный юноша.
Люди в здешних местах живут гордые и упрямые. В одной старой хронике
говорится, так я слышал, что они - потомки римлян, которые в свое время
проложили в горах немало штолен ради добычи драгоценной соли; иные из этих
штолен существуют по сей день. Из оконца моей кельи мне видны исполинские
вершины и венчающие их темные островерхие леса, которые к ночи вспыхивают в
закатных лучах, словно охваченные небесным пожаром. Праотцы здешних жителей
(после римлян) тоже были, говорят, жестоковыйны и долго упорствовали в
идолопоклонстве, когда окрестные племена уже все приняли крест Спасителя. Но
теперь они тоже склонились перед этим святым символом и смягченными сердцами
приняли животворную истину. Могучие телом, духом они кротки и покорны слову
Божию. Нигде с таким пылом не целовали мне руку, как в этих местах, а ведь я
не священнослужитель! Вот доказательство власти и торжества нашей славной
веры.
Люди здесь крепкого сложения и прекрасны лицом и статью, особенно
молодые мужчины; да и старые тоже держатся очень прямо и гордо, будто цари.
Компьютерный набор - Сергей Петров
---------------------------------------------------------------
Монах и дочь палача. Перевод И. Бернштейн
Пастух Гаита. Перевод Л. Мотылева
Леди с прииска "Красная Лошадь". Перевод И. Архангельской
Долина призраков. Перевод Т. Грингольц
Дорога при лунном свете. Перевод И. Шевченко
По ту сторону. Перевод Д. Веденяпина
Три плюс один - один. Перевод Л. Мотылева
Смерть Хэлпина Фрейзера. Перевод Л. Мотылева
Малютка-скиталец. Перевод Д. Веденяпина
Пропавший без вести. Перевод М. Маркиша
Возвращение. Перевод Л. Мотылева
Хозяин Моксона. Перевод Н. Волжиной
Человек и змея. Перевод Н. Рахмановой
Проситель. Перевод Ю. Жуковой
Часы Джона Бартайна. Перевод Л. Мотылева
Свидетель повешенья. Перевод Л. Мотылева
Беспроволочная связь. Перевод Л. Мотылева
Кораблекрушение. Перевод Т. Грингольц
У старины Эккерта. Перевод В. Кулагиной-Ярцевой
Дом с привидениями. Перевод В Кулагиной-Ярцевой
Житель Каркозы. Перевод Н. Рахмановой
Арест. Перевод Л. Мотылева
Галлюцинация Стали Флеминга. Перевод Л. Мотылева
Средний палец правой ноги. Перевод Д. Веденяпина
Попробуй-ка перейди поле. Перевод Л. Мотылева
Однажды летней ночью. Перевод Л. Мотылева
Диагноз смерти. Перевод О. Холмской
В области нереального. Перевод Д. Веденяпина
"У Мертвеца". Перевод Д. Веденяпина
Кувшин сиропа. Перевод Т. Грингольц
Как чистили корову. Перевод Л. Мотылева
Гипнотизер. Перевод Л. Мотылева
Неизвестный. Перевод Л. Мотылева
Причудливые притчи. Перевод И. Бернштейн
Переложение с немецкого
В первый день месяца мая в год благословенного Господа нашего тысяча
шестьсот восьмидесятый францисканские монахи Эгидий, Роман и Амброзий
отправились, по слову своего настоятеля, из христианского города Пассау в
монастырь Берхтесгаден близ Зальцбурга. Я, Амброзий, был из всех троих самый
крепкий и молодой, едва достигнув двадцати одного года.
Монастырь Берхтесгаден располагался, как мы знали, в дикой горной
местности среди мрачных лесов, под сенью которых водились медведи и злые
духи; и сердца наши сокрушала печаль при мысли о том, какие опасности, быть
может, уготованы нам в тех ужасных местах. Но поскольку долг христианина -
подчиняться велениям церкви, мы не роптали, а даже радовались случаю
исполнить волю нашего возлюбленного и почитаемого настоятеля.
Благословясь и помолившись в последний раз в церкви нашего Святого, мы
подпоясали рясы, обули ноги в новые сандалии и вышли на дорогу, а братия
вослед осеняла нас крестным знамением. Как ни долог и опасен лежал пред нами
путь, мы не оставляли надежды, ведь надежда - не только начало и конец Веры,
но также сила Юности и опора Старости. И потому сердца наши вскоре забыли
грусть расставания и стали радоваться новым прекрасным видам, которые
сменялись у нас перед глазами, открывая нам красоту мира, как его создал
Господь. Воздух сиял и переливался, подобный ризам Святой Девы; солнце
рдело, будто Золотое Сердце Спасителя нашего, источающее свет и жизнь для
всего рода человеческого; синий свод небес был как огромный и прекрасный
молитвенный дом, в коем всякая былинка, всякий цветок и тварь живая
воссылают хвалу Господу.
Проходя лежащие на пути нашем многочисленные хутора, деревни и города,
мы, бедные монахи, видели тысячи людей за всевозможными занятиями, и зрелище
это, нам прежде незнакомое, наполняло сердца наши изумлением и восторгом. А
сколько храмов попадалось нам, с каким радушием и благочестием
приветствовали нас, путников, прихожане, как усердно и радостно спешили они
удовлетворить наши нужды! Благодарность и довольство грели нам душу. Все
учреждения церкви благоденствовали и процветали, а это означало, что они
угодны Богу, Коему мы служим. Сады и огороды при монастырях и обителях все
содержались в порядке, доказывая заботу и трудолюбие богобоязненных крестьян
и святой братии. И отрадно было слышать, как перезванивались церковные
колокола, отбивая час за часом; казалось, самый воздух наполнен сладостной
музыкой, словно голосами ангелов, поющими хвалу Творцу.
Всюду, куда мы ни приходили, мы приветствовали жителей именем Святого,
нашего патрона. И они кланялись и выражали радость; женщины и дети теснились
вдоль обочин, спеша поцеловать нам руки и испросить благословение, словно бы
мы - не бедные служители Бога и людей, а сами господа и хозяева этой
прекрасной земли. Не будем, однако, питать гордыню в сердце своем, а
сохраним кротость, блюдя правила нашего святого ордена и не греша против
учения нашего Патрона.
Я, брат Амброзий, со стыдом и раскаянием признаюсь, что поймал себя на
весьма земных и греховных мыслях. Мне представилось, будто женщины целовали
руки мне с гораздо большей охотой, чем обоим моим товарищам, - что, конечно,
было заблуждением, ведь я не святее их; и, притом, моложе годами и менее
опытен в страхе Божием и в соблюдении заповедей Его. Заметив эту ошибку
женщин и ощутив на себе упорные взоры дев, я испугался, усомнившись, что
сумею противостоять соблазну, буде он представится. Нет, думал я, трепеща и
содрогаясь, чтобы достичь святости, мало обетов, молитв и покаяния; нужно
иметь такое чистое сердце, коему искушение неведомо. О, я недостойный!
Ночевали мы всякий раз в каком-нибудь монастыре, неизменно встречая
радушный прием. Для нас щедро выставляли на стол еду и питье, и монахи,
столпившись вокруг, расспрашивали нас о большом и прекрасном мире; с которым
нам выпало на долю так близко познакомиться. Когда узнавали о месте нашего
назначения, нас жалели, ведь нам предстояло поселиться среди диких гор.
Сколько мы наслышались рассказов о ледниках, снежных вершинах и скалистых
обрывах, о грохочущих водопадах, пещерах, темных лесах; и еще нам рассказали
об озере, таком таинственном и жутком, что другого подобного ему нет в целом
свете. Оборони нас, Господи!
На пятый день пути, уже неподалеку от Зальцбурга, нам предстало
странное и зловещее зрелище. Прямо перед нами, над горизонтом, стеной
громоздилась темная гряда грозовых туч со светлыми как бы башнями и темными
нишами, а выше, меж нею и голубыми небесами, виднелась вторая стена,
ослепительно белого цвета. Мы изумились и встревожились. Тучи стояли
недвижно, мы следили в продолжение нескольких часов и не заметили ни
малейшей перемены. К вечеру, когда солнце склонилось к закату, темные
бастионы залило огненным светом. Дивно блистали они и лучились и подчас
казались охваченными пожаром.
Каково же было наше удивление, когда мы поняли, что перед нами не тучи,
а почва и камни! То были горы, о которых мы столько наслышались, а белая
стена за ними - это гряда снежных вершин, которые лютеране, если их
послушать, могут сдвигать своей верой, в чем я весьма сомневаюсь.
У поворота на дорогу, уводящую в горы, мы остановились со щемящим
сердцем, словно перед вратами ада. Позади лежала прекрасная земля, которую
мы пересекли, идучи сюда, и теперь должны были навсегда оставить; а впереди
хмуро высились неприветливые горы с зияющими провалами и ведьмовскими
лесами, отталкивающие взгляд и грозящие гибелью телу и душе. Но укрепивши
сердца наши молитвой и прошептав заклятия от злых духов, мы с именем Господа
ступили на узкую тропу, уводящую в горы, исполнившись готовностью претерпеть
все, что выпадет на нашу долю.
Мы поднимались с осторожностью. Могучие стволы деревьев преграждали нам
путь, густая листва затмевала свет дня, внизу царил мрак и холод. Звук наших
шагов - и голосов, когда мы решались что-то сказать, - отдавался от отвесных
скал, высящихся справа и слева, повторяясь так отчетливо и многократно, что
казалось: нас сопровождает целая армия невидимых пересмешников, которые
передразнивают нас и потешаются над нашими страхами. С вершин нас провожали
злобные взгляды огромных хищных птиц, потревоженных шумом восхождения и
покинувших гнезда на деревьях и крутых обрывах. Хрипло и свирепо каркали над
головой стервятники вороны, так что от ужаса стыла кровь в жилах. Ни
молитвы, ни псалмы не приносили успокоения, а лишь будили новые стаи птиц и
гулким эхом усугубляли адский гомон. К своему удивлению, мы видели лежащие
на склонах вековые деревья, которые вырвала с корнем из почвы некая мощная
зловещая сила. Путь наш подчас проходил по самому краю грозно зияющих
бездонных обрывов: скосишь взгляд, и замирает сердце. Разразилась буря -
небесное пламя ослепило очи, а оглушительные громы грохотали с такой силой,
что подобного мы еще не слышали никогда в жизни. Страхи наши разыгрались, мы
уже были готовы к тому, что вот сейчас, с минуты на минуту, из-за скалы
выпрыгнет какой-нибудь бес, исчадье ада, или из чащи выйдет ужасный медведь
и перегородит нам путь. Но никто страшнее оленя или лисы не появлялся, и
видя, что наш Святой Патрон в горах столь же могуществен, как и на равнине,
мы понемногу осмелели.
Наконец мы вышли на берег реки, чьи серебристые струи так отрадно
освежали взор. В хрустальной глубине меж камней можно было различить золотую
форель размерами с зеркального карпа, которого разводили в пруду при нашем
монастыре. Даже и в этих диких местах Небеса позаботились, чтобы у верующих
было вдоволь постной пищи.
Под тенистыми соснами и у обомшелых валунов цвели дивные цветы
темно-синего и золотисто-желтого цвета. Брат Эгидий, столь же ученый, сколь
и благочестивый, знал их по своим гербариям и сообщил нам их названия. После
грозы вылезли из укрытий на свет Божий пестрые жуки и яркокрылые бабочки, и
мы, забыв про страхи и молитвы, про медведей и нечистую силу, рвали цветы и
гонялись за красивыми насекомыми, радуясь жизни.
Много часов мы не видели людей и человеческого жилья. Все дальше и
дальше уходил наш путь в горы; труднее и труднее становилось идти через
лесные заросли и ущелья, снова нас обступили испытанные в начале пути
страхи, но они уже не угнетали душу, ведь мы теперь удостоверились, что
Господь сберегает нас для дальнейшего служения святой Его воле. Дойдя до
одного из рукавов серебристой реки, мы были рады обнаружить, что поперек
него проложен неказистый, но прочный мост. Однако прежде чем ступить на
него, я взглянул через реку, и от того, что я там увидел, у меня захолонуло
сердце. На том берегу зеленел пологий луг, усыпанный цветами, а посредине
луга возвышалась виселица, и с нее свисало тело казненного! Лицо повешенного
было обращено к нам, искаженное и почерневшее, но неоспоримо
свидетельствовавшее о том, что смерть наступила не далее как сегодня.
Я уже хотел было привлечь внимание моих товарищей к ужасному зрелищу,
как вдруг произошло нечто удивительное: на лугу появилась девушка в венке из
ярких цветов на распущенных золотистых волосах. На ней было алое платье, и
оно словно огнем освещало все вокруг. Ничто в ее повадке не выдавало страха
перед мертвецом на виселице; наоборот, она устремилась к нему, плавно ступая
босиком по траве и при этом звонко пела что-то мелодичное и размахивала
руками, стараясь разогнать стервятников, которые с хриплыми криками вились
вокруг, громко хлопали крыльями и щелкали клювами. Вспугнутые, они
разлетались - все, кроме одной птицы, эта уселась на перекладине и словно бы
с вызовом и угрозой поглядывала сверху на девушку. Но девушка подбежала,
танцуя, крича и подпрыгивая, и все-таки согнала мерзкую тварь, птица развер-
нула крылья и тяжело полетела прочь. А девушка остановилась и, закинув
голову, устремила задумчивый взгляд на раскачивающееся тело повешенного.
Песня ее привлекла внимание моих спутников, теперь мы все трое стояли
на мосту и смотрели на это странное дитя и на все, что ее окружало, не в
силах от удивления вымолвить ни слова.
При этом я ощутил, как по спине у меня пробежала легкая оторопь. Это
считается верным знаком, что чья-то нога ступила на место твоей будущей
могилы. Меня же, как ни странно, пробрал холод в тот миг, когда девушка
встала под виселицей. И это лишь доказывает, что у человека правильные
мнения бывают порой перемешаны с глупыми предрассудками - ведь не может же
того быть, чтобы верному последователю Святого Франциска лежать в могиле у
подножья виселицы.
- Поспешим туда, - позвал я моих товарищей, - и помолимся за душу
несчастного.
Мы подошли к виселице и прочитали молитвы, не поднимая глаз, но с
большим пылом - в особенности я, так как мое сердце исполнилось состраданием
к висящему над нами бедному грешнику. Я вспомнил слова Господа нашего,
сказавшего: "Мне отмщение", ведь Он простил разбойника, распятого на кресте
рядом с Ним, и кто знает, быть может, и этому несчастному, испустившему дух
на виселице, уготовано милосердие и прощение?
Девушка при виде нас отошла в сторону и с недоумением наблюдала за
нами. Но вдруг посреди молитвы я услышал ее нежный звонкий голосок:
"Стервятник! Стервятник!" - прозвучавший с несказанным испугом. Поднял
голову - огромная серая птица кругами спускалась туда, где стояли мы, ничуть
не смущаясь ни нашим присутствием, ни Божеским нашим чином, ни святой
молитвой. Однако братья вознегодовали на то, что девичий голос прервал
моление, и разбранили ее.
- Умерший, верно, был ей родней, - возразил я им. - И подумайте,
братья, каково ей видеть, как стервятник садится на его труп, чтобы рвать
лицо и руки и питаться его мясом. Как же ей было не вскрикнуть?
Один из братьев сказал:
- Ступай к ней, Амброзий, и вели молчать и не отвлекать нас от дела,
чтобы мы могли беспрепятственно молиться за упокой души этого грешника.
Я пошел по сладко пахнущим цветам к девушке, которая по-прежнему,
задрав голову, смотрела, как стервятник кружит, снижаясь над виселицей. У
нее за спиной белел осыпанный серебристым цветом куст, служа выгодным фоном
для ее прекрасных очертаний - что я, недостойный, не преминул заметить.
Навстречу мне, застыв в молчании, она устремила взор больших темных
глаз, и в нем я разглядел затаившийся испуг, словно она опасалась, что я
причиню ей зло. Даже когда я приблизился, она не двинулась с места, не
шагнула, как другие женщины и дети, мне навстречу, чтобы поцеловать мне
руку.
- Кто ты? - спросил я. - И что делаешь одна на этом ужасном месте?
Она не ответила и не пошевелилась; я повторил вопрос:
- Скажи мне, дитя, что ты здесь делаешь?
- Отгоняю стервятников, - отозвалась она тихим, мелодичным, несказанно
приятным голосом.
- Покойник - родня тебе? - спросил я.
Она покачала головой.
- Ты знала его и сострадаешь его нехристианской смерти?
Но она опять промолчала, и мне пришлось задать ей другие вопросы:
- Как его имя, и за что он был казнен? Какое преступление он совершил?
- Его имя - Натаниель Альфингер, он убил мужчину и женщину, -
проговорила девушка отчетливо и совершенно невозмутимо, будто убийство и
казнь на виселице - вещь самая обыкновенная и не представляющая ни малейшего
интереса. Пораженный, я пристально посмотрел на нее, но она оставалась
спокойной и равнодушной.
- Ты была знакома с Натаниелем Альфингером?
- Нет.
- И однако же пришла сюда охранять его труп от воронья?
- Да.
- Почему же такая забота о том, кого ты даже не знала?
- Я всегда так делаю.
- То есть, как?..
- Всякий раз, когда кого-нибудь вешают, я прихожу и отгоняю птиц, чтобы
они нашли себе другую пищу. Вон, вон еще один стервятник!
Она издала громкий, пронзительный возглас и, вскинув руки над головой,
побежала по лугу, словно безумная. Огромная птица испугалась и улетела, а
девушка возвратилась туда, где стоял я. Она прижимала к груди загорелые
ладони и глубоко дышала, стараясь отдышаться. Я как мог ласково спросил ее:
- Как тебя зовут?
- Бенедикта.
- А кто твои родители?
- Моя мать умерла.
- А отец? Где он?
Она промолчала. Я стал настаивать, чтобы она сказала мне, где ее дом,
так как хотел отвести бедное дитя к отцу и посоветовать ему, чтобы лучше
смотрел за дочерью и не пускал больше разгуливать по таким страшным местам.
- Так где же ты живешь, Бенедикта? Прошу тебя, ответь.
- Здесь.
- Что? Здесь! Ах, дитя мое, ведь тут ничего нет, кроме виселицы.
Но она указала на сосны. Следуя взглядом за ее рукой, я разглядел под
деревьями жалкую хижину, более подходящую служить обиталищем зверю, чем
человеку. И я понял яснее, чем если бы мне сказали словами, чьей дочерью
была эта девушка.
Когда я вернулся к своим товарищам и они спросили, кто она, я ответил:
- Дочь палача.
Поручив душу повешенного заступничеству Пресвятой Девы и Святых
Праведников, мы покинули проклятое место, но, уходя, я еще раз оглянулся на
прелестное дитя палача. Она стояла там, где я ее оставил, и смотрела нам
вслед. Ее нежный белый лоб по-прежнему венчала диадема из золотистых примул,
придававшая особое очарование ее прелестному лицу, а большие темные глаза
лучились, подобно звездам в зимнюю полночь. Мои спутники, для которых "дочь
палача" означало нечто безбожное и отталкивающее, стали укорять меня за
выказанный к ней интерес; мне же грустно было думать, что это милое,
красивое дитя вызывает у людей презрение и брезгливость, ничем не заслужив
их. Почему она должна страдать из-за ужасной профессии своего отца? И разве
не чисто христианское милосердие побуждает невинную девушку отгонять воронье
от трупа человека, которого она совсем не знала при жизни и который был
сочтен недостойным существовать на земле? Я находил ее поступок более
христианским, чем даже милостыня, которую раздают бедным самые что ни на
есть христианские благотворители. Я высказал эти мнения моим товарищам, но с
сокрушением убедился, что они их не разделяют; напротив того, я был назван
ими мечтателем и глупцом, желающим ниспровергнуть вековечные и здравые
народные обычаи. Таких людей, как палач и его родные, все должны
сторониться, настаивали они, иначе и на них распространится проклятье.
Однако у меня хватило твердости духа не отступиться от своих взглядов. Я
кротко вопрошал, справедливо ли обращаться как с преступниками с людьми,
которые служат составной частью судебного механизма, предназначенного как
раз для того, чтобы карать преступников? Хотя в храме палачу и его семье
выделяют отдельный, самый темный угол, но разве не обязаны мы как слуги
Господни проповедовать евангелие справедливости и милосердия и показывать
пример христианской любви и сострадания? Но братья разгневались на меня, и
безлюдная местность огласилась их громкими возгласами, так что я в конце
концов ощутил себя виновным, хотя и не понимал, в чем. Оставалось надеяться
на то, что Небеса окажутся милосерднее к нам, чем мы друг к другу. При
воспоминании о дочери палача мне было отрадно думать, что имя ее -
Бенедикта, "благословенная" по-латыни. Наверно, родители избрали его, чтобы
дать благословение той, которую в жизни никто больше не благословит.
Но я должен описать удивительные виды, среди которых мы теперь
пробирались. Не знай мы твердо, что весь мир - Господень, ибо Им создан, мы
бы, пожалуй, сочли эту дикую местность царством нечистого духа.
Далеко внизу рокотала река и пенилась на перекатах, теснимая уходящими
ввысь скалистыми пиками. Слева от нас темнел черный сосновый лес, а впереди
поднималась грандиозная вершина. Как ни грозно она высилась, но в ее облике
было и что-то смешное - гладкая и коническая, она походила на дурацкий
колпак, казалось, какой-то мужлан надел углом на голову мешок из-под муки. В
сущности ведь ничего страшного, это всего только снег. Снег в середине
солнечного мая! Воистину дивны дела Господни, так что даже не верится. Мне
подумалось, что вздумай эта старая гора покачать головой, то-то снегу
насыплется вокруг!
К немалому нашему удивлению, там и сям вдоль дороги земля была
расчищена от леса, так что хватало места поставить хижину и разбить сад.
Иные из этих простых жилищ открывались взгляду на кручах, где в пору было
разве что орлам свить гнездо; но не существует, видно, мест, недоступных для
человека, он тянет руку всюду, не боясь угодить пальцем в небо.
Наконец, мы достигли места нашего назначения, и сердца наши наполнились
благочестивой радостью при виде храма и жилища, возведенных во имя
возлюбленного нашего Святого Патрона в этой дикой местности. На горе,
поросшей соснами, были выстроены хижины и дома, а среди них стоял монастырь,
словно пастырь в окружении стада. Церковь и монастырь были сложены из
рубленого камня, имели красивый вид и благородные просторные пропорции.
Испросив благословения милосердного Господа, ступили мы в святые места.
Теперь я уже несколько недель прожил в этом диком краю, и здесь с нами
Господь. Здоровье мое превосходно, а этот дом, посвященный возлюбленному
нашему Святому Патрону, - воистину оплот веры, твердыня покоя, приют для
всякого, кто бежит от нечистой силы, убежище несущих бремя страдания.
Правда, ко мне самому это все же не относится. Я молод, и хотя на душе у
меня покойно, однако опыта общения с миром и его обычаями я почти не имею и
поэтому легко могу, мне кажется, совершить ошибку и впасть в грех. Жизнь моя
течет подобно ручью, который тянется серебряной нитью, беззвучно и
безмятежно, через приветливые поля и цветущие луга, но знает про себя, что
стоит разразиться буре и выпасть дождям - и он превратится в бурный поток, с
силой и необузданностью страсти несущий к морю муть и обломки.
Не горе и не отчаяние побудили меня удалиться от мира и искать
прибежище у Святой Церкви, а лишь горячее желание служить Богу. Я стремлюсь
к одному: посвятить себя возлюбленному нашему Святому, исполнить веления
Церкви и, как надлежит слуге Господа, быть милосердным ко всем людям, ибо я
всех их душевно люблю. В сущности. Церковь мне родная мать, ибо, в раннем
детстве оставшись сиротой, я бы тоже погиб без пригляда вслед за родителями,
если бы Церковь не пожалела меня и не взрастила как свое родное дитя, дав
мне пищу, одежду и кров. А какое блаженство уготовано мне, когда я, бедный
монах, получу благословение и буду возведен в священнический сан! Я часто
думаю и мечтаю о том, как это произойдет, и стараюсь приготовить душу к
принятию высоких Святых Даров. Знаю, что всегда останусь недостоин такого
блаженства, но все же уповаю, что смогу стать честным и искренним
священнослужителем и буду служить Богу и человеку в согласии с заветами,
полученными свыше. Молю Небеса об испытании соблазном, дабы я мог пройти
сквозь пламя, не обжегшись, а лишь очистившись мыслью и душой. Но пока что
на душе у меня мир и благодать, дух мой, убаюканный, дремлет, и все
испытания и соблазны жизни где-то далеко-далеко, как далеки угрозы морской
стихии от того, кому едва слышны удары прибоя.
Наш настоятель отец Андреас - мягкий и богобоязненный человек. Братия
живет в мире и согласии, но не праздно, без суетности и высокомерия.
Соблюдают умеренность, не слишком предаваясь радостям застолья - похвальное
самоограничение, ведь монастырю тут принадлежат, куда ни посмотришь, все
окрестные земли и угодья, холмы и долины, река и лес. В лесу полно
разнообразной дичи, из коей все лучшее приносится к нашему столу, и мы едим
ее с большим удовольствием. А питье у нас в монастыре варят из солода и
ячменя и получают крепкий, горький напиток, хорошо освежающий при усталости,
но, на мой вкус, не особенно приятный.
Самой примечательной особенностью здешних краев являются соляные копи.
Говорят, горы внутри состоят из одной соли - до чего же дивны дела Твои,
Господи! Ради добычи этого минерала человек проникает с помощью шахт и
штолен в самое чрево земли и извлекает на солнечный свет горькое содержимое
холмов. Я своими глазами видел соль в кристаллах красного, коричневого и
желтого цвета. На соляных копях заняты наши крестьяне и их сыновья, и даже
некоторые работники из чужих стран; и над всеми главенствует распорядитель
работ, который называется здесь - зальцмейстер. Это суровый человек,
пользующийся большой властью. Наш настоятель и вся братия находят для него
не много хороших слов, и не по недостатку христианского человеколюбия, а
потому что у него дурной нрав. У зальцмейстера есть единственный сын по
имени Рохус, красивый, но буйный и порочный юноша.
Люди в здешних местах живут гордые и упрямые. В одной старой хронике
говорится, так я слышал, что они - потомки римлян, которые в свое время
проложили в горах немало штолен ради добычи драгоценной соли; иные из этих
штолен существуют по сей день. Из оконца моей кельи мне видны исполинские
вершины и венчающие их темные островерхие леса, которые к ночи вспыхивают в
закатных лучах, словно охваченные небесным пожаром. Праотцы здешних жителей
(после римлян) тоже были, говорят, жестоковыйны и долго упорствовали в
идолопоклонстве, когда окрестные племена уже все приняли крест Спасителя. Но
теперь они тоже склонились перед этим святым символом и смягченными сердцами
приняли животворную истину. Могучие телом, духом они кротки и покорны слову
Божию. Нигде с таким пылом не целовали мне руку, как в этих местах, а ведь я
не священнослужитель! Вот доказательство власти и торжества нашей славной
веры.
Люди здесь крепкого сложения и прекрасны лицом и статью, особенно
молодые мужчины; да и старые тоже держатся очень прямо и гордо, будто цари.