Амброз Бирс. Избранные произведения

путем заражения.
Приходится признать, что тетя избрала не лучший способ хозяйствования.
Правда, наемные работники не стоили ей ровно ничего, поскольку увольнялись
еще до первого жалованья; но, так как молва о корове быстро перешагнула
границы штата, у тети возникли большие трудности с рабочей силой, и, помимо
всего прочего, ее любимицу не чистили должным образом. Злые языки говорили,
что корова расколошматила всю ферму - это фигуральное выражение означало,
что из-за нее и земля обрабатывалась кое-как, и ветхие надворные постройки
не ремонтировались.
Спорить с тетей было бесполезно: она соглашалась со всеми доводами и
поступала по-своему. Ее покойный муж долго пытался поправить дело уговорами
и в конце концов доспорился до преждевременной могилы; похороны его отложили
на день, поскольку в срочном порядке пришлось вызвать нового похоронного
агента - первый выбыл из строя, легкомысленно попытавшись почистить корову
по просьбе вдовы.
Шло время, но тетя Пейшенс не торопилась выставить себя на рынке
невест: всепоглощающая любовь к корове не оставила в ее сердце места для
иной, более естественной и выгодной, привязанности. Но поля ее перестали
засеваться, урожаи начали гнить на корню, заборы утонули в диком кустарнике,
луга заросли величественным чертополохом; и наконец она стала подумывать,
что ферма нуждается в новом хозяине.
Слухи о том, что тетя Пейшенс ищет, кому вручить руку и сердце, вызвали
всеобщее волнение. Все взрослые холостые мужчины мигом почувствовали себя
женихами. Безучастная статистика показывает, что в тот год в Барсучьем
округе было заключено больше браков, чем за любое прошедшее или последующее
десятилетие. Но тетя в число брачующихся не попала. Мужчины женились на
кухарках, прачках, матерях своих покойных жен, сестрах своих заклятых
врагов; короче - женились на ком придется; если человеку не удавалось никого
уговорить, он шел к мировому судье и заявлял под присягой, что у него есть
одна или несколько жен в штате Индиана. Никому не улыбалось живьем оказаться
в мужьях у моей тетушки.
Как читатель уже мог убедиться, в сердечных делах тетя Пейшенс не знала
середины. Когда пронесшаяся над округом брачная эпидемия унесла всех
холостых мужчин, кроме одного, она отдала свое сердцу этому одному; она
поехала за ним в повозке и привезла на свою ферму. Это был долговязый
методистский пастор по фамилии Хаггинс.
Преподобный Берозус Хаггинс, при всем его непомерном росте, был, в
сущности, славный парень и себе на уме. Это был, вероятно, самый уродливый
смертный на всю Северную Америку - тощий, угловатый, мертвенно-бледный и
исполненный непоколебимой торжественности. Он неизменно носил приплюснутую
черную шляпу, нахлобучивая ее так низко, что поля едва не застили ему взор и
полностью скрывали от посторонних глаз пышное великолепие его ушей. Помимо
шляпы и пары потрескавшихся кожаных ботинок, применительно, к которым слово
"вакса" звучало бы как бессмысленный осколок давно умершего языка,
единственной видимой частью его одежды был узкий черный сюртук немыслимой
длины, полы которого, доходившие ему до пят, вечно были мокры от росы.
Сюртук всегда был сверху донизу наглухо застегнут. Словом, настоящее
привидение Столь мало было в его внешности от естественного человеческого
облика, что, стоило ему выйти в кукурузное поле, как хищные вороны, оставив
все прочие дела, тучами слетались к нему, сражаясь за лучшее место и спеша
выразить презрение к тому, что они считали примитивной уловкой незадачливого
фермера.
На следующий день после свадьбы тетя Пейшенс призвала преподобного
Берозуса пред свои светлые очи и объяснила ему свою волю:
- Ну вот, милый Хагги, слушай, чем тебе тут надо заняться. Первым делом
почини все заборы, выполи сорняки и твердой рукой выкорчуй весь дикий
кустарник. Потом расправишься с чертополохом, починишь фургон, соорудишь
одну-две бороны и вообще наведешь на ферме порядок. На пару лет работы
хватит. Разумеется, пасторскую службу пока придется оставить. Как только с
этим управишься... Да что же это я! Забыла про бедную Фиби. Она...
- Миссис Хаггинс, - торжественно вмешался муж. - Если Провидение
избрало меня для того, чтобы привести на этой ферме необходимые
усовершенствования, я надеюсь стать в его руках надежным орудием. Но что
касается сестры Фиби, которую вы упомянули (я уверен, что это женщина
достойная), имею ли я честь быть с ней знакомым? Имя я, безусловно, слышу не
первый раз, но...
- Не знать Фиби! - воскликнула тетя в непритворном изумлении. - Я была
уверена, что весь округ ее знает. Так вот, каждое утро твоего земного
существования ты должен будешь скрести ей ноги!
- Заверяю вас, мадам, - отозвался преподобный Берозус с достоинством, -
что я сочту своим священным долгом удовлетворять духовные потребности сестры
Фиби в меру моих слабых способностей; но должен заметить, что ту чисто
светскую обязанность, о которой вы упомянули, следовало бы препоручить более
умелым и, осмелюсь предположить, женским рукам.
- У-у-у, ста-а-арый дура-а-ак! - взвилась тетушка, вылупив глаза в
безграничном изумлении. - Фиби - это корова!
- В таком случае, - сказал супруг, сохраняя нерушимое спокойствие, - я,
безусловно, позабочусь о ее телесном благополучии и буду счастлив уделить ее
ногам столько сил, сколько можно будет, не совершая греха, отвлечь от моей
борьбы с дьяволом и чертополохом.
С этими словами преподобный мистер Хаггинс надвинул шляпу чуть не до
плеч, кратко благословил жену и отправился на скотный двор.
Теперь как раз настало время сказать, что он с самого начала знал, кто
такая Фиби, и был наслышан от людей о ее зловредных повадках. Более того, он
уже успел нанести ей визит и провел более часа поблизости от нее, но вне
пределов досягаемости, и дал ей возможность обозреть себя со всех сторон.
Короче говоря, они с Фиби присмотрелись друг к другу и были готовы к
решительным действиям.
В числе хозяйственных приспособлений и предметов роскоши, составивших,
так сказать, "приданое" нашего пастора и уже перевезенных его женой к себе
на ферму, был патентованный чугунный насос футов в семь высотой. Предполагая
укрепить его на досках над колодезной ямой, что посреди скотного двора, его
временно поставили с ней рядом. Подойдя к насосу, мистер Хаггинс установил
его на место и крепко-накрепко прикрутил к доскам болтами. Затем он снял
долгополый сюртук и шляпу; сюртук он напялил на насос и застегнул на все
пуговицы, почти полностью его закрыв, а шляпу водрузил сверху. Опущенная
рукоятка насоса, выгибаясь дугой, торчала меж полами сюртука наподобие
хвоста, но наблюдатель, упустивший из виду столь незначительную деталь,
вполне мог принять это сооружение за мистера Хаггинса, расправившего грудь и
бравого, как никогда.
Покончив с приготовлениями, наш герой закрыл ворота скотного двора,
зная, что Фиби, хозяйничающая на огороде, заметит, что от нее пытаются
отгородиться, и примчится навести порядок. Так и случилось. Между тем
хозяин, лишившийся разом и сюртука, и шляпы, залег неподалеку за дощатым
забором, где провел время в свое удовольствие, дрожа от холода и наблюдая за
развитием событий сквозь дырку от сучка.
Поначалу корова притворялась, будто не видит возвышающуюся посреди
двора фигуру. Войдя на скотный двор, она даже повернулась к ней спиной,
изображая легкую дремоту. Однако, обнаружив, что эта тактика не приносит
желаемого успеха, она отказалась от нее и несколько минут простояла в
нерешительности, вполсилы жуя жвачку и усиленно раскидывая мозгами. Потом,
нагнув голову, начала обнюхивать землю, словно была всецело поглощена
поисками какой-то потерянной вещи; рыская то вправо, то влево, она
потихоньку приближалась к предмету своего зловредного внимания. Подойдя к
фальшивой фигуре на расстояние дружеского разговора, она постояла какое-то
время неподвижно, затем вытянула шею, словно предлагая себя погладить и всем
своим видом показывая, что ласка и забава для нее дороже, чем богатство,
власть и овации толпы, что она с младых ногтей дорожит этими простыми
радостями и без них не представляет себе жизни. Потом придвинулась еще
ближе, словно для рукопожатия, храня умильную мину и как бы кокетничая, - то
поклонится, то улыбнется, то глазком поведет. И вдруг молниеносный оборот
кругом, и фигуре в черном нанесен страшный удар - удар неимоверный по силе и
ярости, ну просто апоплексический!
Эффект вышел неописуемый. Коровы, надо сказать, брыкаются не назад, а
вбок, и удар, предназначенный напрочь вышибить дух из духовного лица,
воистину вышел корове боком; от боли ее буквально волчком закружило.
Скорость вращения была так велика, что она превратилась в сплошной мутный
размазанный коровий круг, обведенный кольцом наподобие планеты Сатурн;
кольцо это нарисовала в воздухе белая кисточка на конце ее стремительно
несущегося хвоста! Когда вращение замедлилось и центробежная сила пошла на
убыль, Фиби закачалась, завихлялась из стороны в сторону и наконец,
завалившись на бок, конвульсивно перекатилась на спину да так и застыла,
вытянув вверх все четыре конечности и простодушно полагая, что на нее
каким-то образом навалился весь мир и она должна держать его ценой
невероятного самопожертвования. Потом она лишилась чувств.
Сколько она так пролежала, ей, разумеется, было невдомек, но в конце
концов она разлепила глаза, увидела открытую дверь своего стойла - а ведь,
как сказал поэт, "нет зрелища приятней и милей", - с трудом поднялась,
нетвердо встав на три ноги, и ошеломленно заморгала, плохо соображая, где
находится. Наткнувшись глазами на железного священнослужителя, столь
незыблемого в своей вере, она бросила на него взгляд, исполненный горестной
укоризны, и удрученно заковыляла в свое убогое жилище - смирное, сломленное
создание.
Несколько недель опухшая правая задняя нога Фиби поражала всех своей
величиной, но тщательный уход в конце концов сделал свое дело, и корова
"оклемалась", как сказала столь же заботливая, сколь и озадаченная хозяйка,
или "выздоровела", как предпочел выразиться сдержанный служитель Господа. "В
своих повадках и беседах" (слова Хаггинса) она стала послушной и кроткой,
как малое дитя. Новый хозяин без опаски баюкал ее больную ногу у себя на
коленях и мог бы даже положить ее себе в рот, если бы захотел. Ее поведение
столь разительно изменилось, что в один прекрасный день тетя Пейшенс,
которая, при всей своей нежной любви к Фиби, никогда доселе не отваживалась,
так сказать, дотронуться до края ее одежд, доверчиво приблизилась к ней,
желая побаловать ее репой. Боже правый! Как ровно она размазала почтенную
даму по кирпичной стенке! Любой штукатур бы позавидовал.

ГИПНОТИЗЕР

Те из моих друзей, кому известно, что я иногда развлечения ради
занимаюсь гипнозом, чтением мыслей и тому подобным, часто спрашивают меня,
имею ли я ясное понятие о сути этих явлений. На такие вопросы я всегда
отвечаю, что не имею и не желаю иметь. Я не лазутчик, приникающий ухом к
замочной скважине мастерской, где трудится природа, и пытающийся в пошлом
своем любопытстве выведать секреты ее ремесла. Интересы науки так же мало
для меня значат, как для науки - мои интересы.
Несомненно, явления, о которых идет речь, достаточно простые и отнюдь
не превосходят наше разумение - надо только найти ключ к разгадке; но что
касается меня, я предпочитаю его не искать, ибо, будучи романтиком до мозга
костей, я получаю от тайны куда больше удовольствия, чем от знания. Когда я
был ребенком, обо мне говорили, что мои большие голубые глаза даны не
столько мне для глядения, сколько другим для любования, - так велика была их
сонная красота и в частые мои периоды задумчивости так велико было их
безразличие ко всему происходящему. Этими своими особенностями они, смею
предположить, были сходны с кроющейся за ними душой, для которой милые
фантазии, рожденные ею из самой себя, всегда были важнее, чем законы природы
и окружающая материальная жизнь. Все это может показаться не идущим к делу
самолюбованием, но мне необходимо было объяснить, почему я способен пролить
так мало света на предмет, которому уделил в своей жизни столько внимания и
который повсеместно возбуждает столь острое любопытство. Обладая моими
способностями, человек иного склада, несомненно, смог бы растолковать многое
из того, что я просто привожу без объяснений.
О своем необычном даровании я впервые узнал еще школьником, на
четырнадцатом году жизни. Случилось так, что я забыл взять в школу завтрак;
поблизости от меня собиралась перекусить одна девочка, и я не мог оторвать
от провизии завистливых глаз. Подняв голову, она встретилась со мной
взглядом и не смогла его отвести. Секунда колебания - и она с отрешенным
видом подходит ко мне, молча протягивает мне корзинку с ее соблазнительным
содержимым, поворачивается и уходит прочь. Невыразимо довольный, я утолил
голод и выкинул корзинку. С тех пор я и вовсе перестал носить в школу
завтрак - девочка стала моим ежедневным поставщиком; нередко, удовлетворяя
природную потребность ее скромными припасами, я совмещал приятное с
полезным, принуждая ее присутствовать на трапезе и притворно предлагая ей
разделить ее со мной; на самом же деле я уплетал все до последнего кусочка.
Девочка оставалась в полной уверенности, что съела завтрак сама; на
последующих уроках ее слезные жалобы на голод удивляли учителя и забавляли
учеников, которые прозвали ее "Ненасытное брюхо", я же преисполнялся
необъяснимого удовлетворения.
Недостатком этого, в других отношениях весьма удобного положения вещей,
была необходимость таиться: передача завтрака к примеру, происходила в
рощице, вдали, так сказать, от суетной толпы, и я краснею, вспоминая о
прочих недостойных уловках, на которые я вынужден был идти. Так как я был (и
являюсь) по натуре человеком прямым и открытым, они становились для меня все
более и более тягостными, и если бы мои родители пожелали отказаться от
нововведения, которое вполне их устраивало, я охотно вернулся бы к прежним
порядкам. План, который я в конце концов избрал, чтобы избавиться от
последствий своей гипнотической силы, возбудил в свое время широкое и острое
любопытство, и та его часть, которая была связана со смертью девочки,
подверглась суровому осуждению; но это не имеет касательства к предмету
настоящего повествования.
В течение нескольких последующих лет я был почти совсем лишен
возможности заниматься гипнозом; небольшие опыты, на которые я отваживался,
обычно заканчивались пребыванием в карцере на хлебно-водяной диете, а порой
не приносили мне ничего лучшего, чем плетка. Единственный раз я совершил
нечто впечатляющее, и случилось это в тот самый день, когда я покидал место,
принесшее мне эти маленькие разочарования.
Меня вызвали в комнату надзирателя, где снабдили цивильным платьем,
ничтожной суммой денег и изрядным количеством советов, которые, должен
сказать, были гораздо лучшего качества, чем платье. Выходя из ворот
навстречу свободе, я неожиданно обернулся, пристально посмотрел надзирателю
в глаза - и мгновение спустя он уже был в моей власти.
- Вы страус, - сказал я.
Вскрытие показало, что желудок умершего содержал огромное количество
несъедобных предметов, в основном деревянных и металлических.
Непосредственной причиной смерти, по заключению экспертов, послужила
застрявшая в пищеводе дверная ручка.
По природе своей я был хорошим и любящим сыном, но, вернувшись в мир,
от которого так долго был отгорожен, я не мог избавиться от мысли, что все
мои злоключения происходят из одного источника - из мелочной скаредности
моих родителей, решивших сэкономить на школьных завтраках; и у меня не было
причины полагать, что эти люди изменились к лучшему.
По дороге между Мамалыжным Холмом и Южной Асфиксией есть небольшое
поле, посреди которого раньше стояла хижина, известная под названием Логово
Пита Гилстрапа; сей джентльмен добывал свой хлеб тем, что убивал и грабил
проезжих. Скончался Гилстрап приблизительно тогда же, когда люди перестали
ездить по той дороге, и где тут причина, а где следствие, установить по сию
пору не удалось. Как бы то ни было, поле давно заросло сорной травой, а
Логово сгорело. И вот иду я пешком в Южную Асфиксию, где прошло мое детство,
и вдруг вижу своих родителей, сделавших остановку на пути к Холму. Привязав
лошадей, они закусывали под дубом, что рос посреди поля. Вид этой трапезы
пробудил во мне горькие воспоминания о школьных днях, и лев, спавший в моей
груди, проснулся. Приблизившись к недостойной чете, которая сразу меня
узнала, я выразил готовность воспользоваться их гостеприимством.
- Этих припасов, сын мой, - ответил тот, кто произвел меня на свет
Божий, с характерной выспренностью, которую годы отнюдь не умерили, - хватит
только для двоих. Безусловно, я не мог не заметить голодный блеск в твоих
глазах, но...
Моему отцу так и не довелось закончить фразу; то, что он принял за
голодный блеск, было гипнотическим свечением. Нескольких секунд хватило,
чтобы подчинить отца моей воле. Еще несколько ушло на мадам; наконец-то я
мог дать волю моему справедливому гневу.
- Мой бывший отец, - сказал я, - надеюсь, вам известно, что вы и эта
дама больше не являетесь тем, чем были прежде?
- Небольшие изменения, конечно, наблюдаются, - с сомнением отозвался
сей пожилой господин. - Возраст, должно быть.
- Если бы только возраст, - возразил я. - Изменились видовые признаки.
Вы и эта леди, по правде говоря, теперь не люди, а мустанги - дикие кони,
причем страшно задиристые.
- Джон, - воскликнула моя дорогая мамаша, - ведь ты не хочешь сказать,
что я...
- Сударыня, - прервал я ее сурово, вновь устремив на нее взгляд, - я
хочу сказать именно это.
Едва эти слова слетели с моих губ, как она рухнула на четвереньки;
затем, пятясь, приблизилась к своему почтенному супругу, дико взвизгнула и
со всей силы лягнула его под коленку! Мгновение спустя он тоже встал в позу
четвероногого и заковылял прочь, отбиваясь от нее ногами - то попеременно,
то обеими вместе. Уступая ему в быстроте движений из-за длинного платья, она
не уступала в упорстве и продолжала атаковать. Ноги их скрещивались и
переплетались в воздухе самым прихотливым, образом; нередко ступня
сталкивалась со ступней во встречном движении, отчего оба падали на землю
ничком и на мгновение оказывались беспомощными. Но, придя в себя,
возобновляли битву с удвоенным рвением, оглашая округу нечленораздельными
звуками, словно и впрямь перевоплотились в свирепых животных. Сражаясь, они
описывали круг за кругом, пинки сыпались, "как молнии из горных туч".
Схлестнувшись лицом к лицу, они на миг расцеплялись, пятясь на коленях, и
вновь в дикой злобе бросались вперед, наносили друг другу неловкие
нисходящие удары двумя кулаками разом, затем падали на руки, не в силах
держаться вертикально. Во все стороны летели камни и клочья травы; одежда,
волосы, лица - все было испачкано пылью и кровью, обезображено до
неузнаваемости. Наносящий удар издавал нечеловеческий рев, получающий -
стонал и хрипел. Ни Геттисберг, ни Ватерлоо не видывали подобной отваги;
доблесть моих дорогих родителей в жарком бою навсегда останется для меня
источником гордости и удовлетворения. В конце концов два измочаленных,
оборванных, окровавленных и исковерканных символа бренности человеческой
удостоверили тот печальный факт, что человек, по чьей воле произошла эта
схватка, сделался круглым сиротой.
За нарушение общественного порядка я был арестован, и мое дело передали
в Суд Нюансов и Отсрочек, где оно находится по сию пору; после пятнадцати
лет разбирательства мой адвокат прилагает титанические усилия к тому, чтобы
дело передали в Суд Доследований и Пересмотров.
Таковы некоторые из самых впечатляющих моих опытов по применению той
таинственной силы, которая называется гипнотическим внушением. Может ли она
быть использована недобрым человеком во вред другим людям, судить не мне.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Из тьмы, что окружала маленькую площадку, освещенную нашим догорающим
костром, выступил человек и сел на камень.
- Не думайте, что вы первые в этих местах, - сказал он важно и
неторопливо.
Возразить на это было нечего - он сам вполне мог служить
доказательством своей правоты, поскольку не принадлежал к нашей артели и
наверняка был где-то рядом, когда мы встали тут лагерем. Более того,
неподалеку явно должны были находиться его спутники - в этих краях не
путешествуют в одиночку Уже неделю с лишним мы не встречали ни единого
живого существа, кроме ящериц и гремучих змей. В пустыне Аризоны человеку
много чего нужно: вьючные животные, провиант, оружие - словом, экипировка.
И, ясное дело, не обойтись без товарищей. Мало ли, кем могли быть товарищи
этого бесцеремонного незнакомца, и к тому же первые слова его показались нам
не слишком дружелюбными; так что каждый из нашей шестерки "джентльменов
удачи" принял сидячее положение и нащупал рукой оружие - нелишняя
предосторожность в то время и в тех местах. Незнакомец не обратил на это
никакого внимания и продолжал говорить так же, как начал, - монотонно и
бесстрастно.
- Тридцать лет назад Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Берри
Дэвис, все из Тусона, перевалили через хребет Санта-Каталина и двинулись на
запад, придерживаясь избранного направления, насколько позволял рельеф
местности. Мы искали золото и намеревались, если ничего не найдем, выбраться
на берег Хилы в районе Биг-Бенда, где, по нашим сведениям, был поселок. Мы
обзавелись хорошим снаряжением, но шли без проводника - Рамон Гальегос,
Уильям Шоу, Джордж Кент, Берри Дэвис.
Рассказчик называл эти имена отчетливо и раздельно, как бы желая
впечатать их в память слушателей, которые, в свою очередь, внимательно
смотрели на него и уже не так опасались, что во тьме, окружившей нас стеной,
затаились его товарищи; поведение этого историографа-любителя оказалось не
столь уж враждебным и не предвещало опасности. Он был больше похож на
безобидного сумасшедшего, чем на врага. Мы достаточно хорошо знали эти
места, чтобы понимать, что у жителей здешних равнин от одиночества часто
развиваются странности характера и поведения, которые легко принять за
помешательство. Ведь человек подобен дереву; в лесу, среди себе подобных, он
растет прямо, насколько позволяют родовые и индивидуальные особенности; на
голом же месте грубые воздействия, которым он постоянно подвержен,
безжалостно гнут его и корежат. Подобные мысли мелькали у меня в голове,
пока я рассматривал незнакомца из-под широкополой шляпы, которую надвинул
низко на лоб, чтобы не слепило пламя костра. Без сомнения, он не в своем
уме, но что же он делает тут, в самом сердце пустыни?
Раз уж я пустился рассказывать эту историю, мне, конечно, следовало бы
описать наружность нашего гостя. Но беда в том, что я, к удивлению своему,
не в состоянии сделать это хоть с какой-то долей уверенности. Впоследствии
среди нас не оказалось и двух человек, которые согласились бы друг с другом
по поводу его одежды и облика; а пытаясь обрисовать свои собственные
впечатления, я обнаруживаю, что они от меня ускользают. Рассказать
какую-нибудь историю может всякий - способность к изложению фактов дана
человеку от природы. Но чтобы описать нечто, потребен талант.
Все молчали, и незнакомец снова заговорил:
- Тогда здешние места были не такие, как сейчас. От Хилы до самого
залива - ни единого ранчо. В горах водилась кое-какая дичь, около редких
источников росла чахлая трава, которой как раз хватало, чтобы наши лошади не
пали с голоду. Не встреть мы индейцев, мы имели бы шанс пробиться. Но не
прошло и недели, как мы поняли, что нам в пору не искать сокровища, а
спасать шкуру. Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться, и знали, что
путь назад не менее опасен, чем путь вперед. И мы продолжали двигаться на
запад, совершая переходы ночью, а днем хоронясь от индейцев и невыносимой
жары. Порой, истощив запас дичи и опорожнив фляги, мы по целым суткам
мучились голодом и жаждой, пока не набредали на источник или просто лужицу
на дне высохшего ручья и, напившись, не обретали достаточно сил, чтобы
подстрелить какогонибудь дикого зверя, пришедшего туда же на водопой. Это
мог быть медведь, или антилопа, или койот, или кугуар - кого Бог пошлет. В
пищу шло любое мясо.
Однажды утром, когда мы искали посильный перевал через горную цепь, на
нас напала целая толпа апачей, которые выследили нас в ущелье, - это
недалеко отсюда. Зная, что числом превосходят нас раз в десять, они не стали
пускаться на свои обычные уловки, а просто понеслись на нас галопом, гикая и
паля изо всех ружей. Сражаться было бессмысленно. Мы выжали из ослабевших
лошадей все и забрались по ущелью так высоко, как только возможно было
верхом. Потом спешились и, оставив врагу все снаряжение, бросились в
чапараль, которым заросли склоны. Но винтовки мы при себе сохранили, все
четверо - Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж Кент, Берри Дэвис.
- А, старые знакомые, - сказал наш артельный шутник. Он приехал с
Восточного побережья и еще не освоил принятых здесь правил общения. Вожак