— Спрашивайте, — позволила она, пожимая плечами. Княгиня никак не могла понять причины моего интереса. Я же не мог объяснить ей, что любопытство мое совсем непраздное.
Я сел в кресло, лицом к вдове, напротив образов, перед которыми горели две маленькие лампадки.
— У вашего мужа были враги? — прервал я недолгое молчание.
— Какие еще враги? — седые брови княгини сдвинулись к переносице. — Он же не на войне, — глубокомысленно заключила она, утирая глаза скомканным, мокрым насквозь платочком. — Николай Николаевич такой доброй души человек был, — всхлипывала она.
— И все-таки, — продолжал настаивать я, — возможно, чтобы у вашего мужа были недоброжелатели? — я чувствовал, что княгиня борится с желанием выставить меня за дверь своей комнаты и сдерживается только из вежливости.
— Не знаю, — Ольга Павловна пожала плечами, чинно сложив руки у себя на груди. — Если и были, то мне уж, mon cher, не было об этом известно! — категорично заключила она.
— Но, может быть, на службе или при дворе… — не отставал я от нее.
Княгиня бросила на меня грозный взгляд и отрезала:
— В свои служебные дела Николай Николаевич меня не посвящал! Да и карьера у князя была блестящая!
— Тогда у него могли быть завистники! — осмелился я предположить.
— Могли, наверное, — сдалась, наконец, княгиня. — Но мне-то об этом откуда знать? — жалобно спросила она. — К тому же я слышала, что речь идет о каком-то языческом культе, жертвой которого он стал, — Ольга Павловна повернулась к образам и перекрестилась. — Вот нехристи, — простонала она. — И мы еще дали им приют в нашем доме! — воскликнула Ольга Павловна негодующе. — Я надеюсь, Лаврентий Филиппович их уже изолировал?!
— Мне об этом неизвестно, — пожал я плечами.
— Если бы вы только знали, Яков Андреевич, чего мне стоило сидеть с ними за одним столом! — воскликнула княгиня Титова.
— Воображаю, — поддакнул я, и мне снова стало безумно жаль несчастных индусов, которым самим в скором будущем предстояло стать настоящими жертвенными козлами. Поэтому я решил вмешаться в эту историю как можно активнее, тем более что покойный князь принадлежал к масонскому братству, и его убийство являлось преступлением перед Орденом.
— Больше у вас нет вопросов? — спросила княгиня, откровенно давая понять вашему покорному слуге, что разговор закончен.
— К сожалению, есть, — ответил я.
— И что же вас еще интересует, Яков Андреевич? — изумленно спросила она.
— Где ваш супруг познакомился с брахманами? — поинтересовался я.
— Ой! — Ольга Павловна махнула рукой. — Откуда мне знать? Я вообще была против этой затеи! — воскликнула она с горечью. — Знаю только, что в Петербурге! И откуда их только нечистый принес на нашу голову? — княгиня снова заплакала.
Я вернулся в столовую, но Мира к моему разочарованию к этому времени уже закончила трапезу и ушла в свою комнату. Зато я во всей красе застал Лаврентия Филипповича Медведева, который в это мгновение переживал свой поистине звездный час.
Он встал из-за стола и попросил у всех присутствующих минутку внимания. Лаврентий Филиппович намеревался произнести важную речь.
Взоры гостей и управляющего имением обратились к нему.
— Я сожалею, что дамы уже покинули наше общество, — начал он, — потому что мне предстоит сообщить вам нечто важное. Во-первых, — он обвел всех грозным взглядом бледно-голубых, маленьких глаз, — я хочу объявить вам, что все вы, — Лаврентий Филиппович сделал многозначительную, театральную паузу, крякнул и снова заговорил, — находитесь под подозрением!
Я невольно закашлялся в ответ на его слова.
— Не исключая и дам, — добавил квартальный надзиратель, удовлетворенно потирая ладони. — При этом я оставляю за собой право подвергнуть вас всех особо тщательному допросу…
— Но… — воскликнул было Колганов.
— Никаких «но»! — прервал его Лаврентий Филиппович.
Мы с Сысоевым переглянулись. Он выглядел встревоженно, опасаясь, как бы наш Медведев, из-за рвения своего примерного, дров не наломал. Я же улыбнулся ему, пытаясь успокоить. Все-таки с Лаврентием Филипповичем мы знали друг друга не первый день, и я надеялся, что сумею найти управу и на него, если он особенно расстарается.
Мадхава с Агастьей смотрели на Медведева во все глаза. Ученик-брахмачарин Агастья шепнул что-то на ухо своему учителю, но тот сделал знак рукой, чтобы он подождал.
Я видел, что индусы заметно нервничают, и кусок не идет им в горло.
— Итак, — продолжил Лаврентий Филиппович, — я предупреждал вас уже, что начну проводить расследование и буду говорить с каждым в отдельности. Не так ли?
— Предупреждали, — согласился Колганов, которого эта сцена, по-моему, уже начала раздражать.
Медведев удивленно взглянул на него, словно не ожидал, что кто-то осмелится прервать его монолог, пусть даже и ради того, чтобы ему и ответить.
— Так вот, — произнес он с напускной важностью, — я уже беседовал с господами индусами, — квартальный кивнул в сторону брахманов и пришел к выводу, что господа… — Медведев наморщил лоб, припоминая имена, — Мадхава, — наконец, выговорил он, — и его ученик Агастья на момент преступления не имеют алиби!
Мадхава выронил из рук серебряную вилку, и она со звоном упала на камчатую скатерть, задела за стеклянную ножку фужера и опрокинула его. На белой скатерти расплылось малиновое пятно.
— А вы, Лаврентий Филиппович, на момент преступления имеете алиби? — вмешался я.
— Яков Андреевич, я бы попросил вас… — шея у Медведева побагровела, что свидетельствовало о том, что Лаврентий Филиппович начинает медленно свирепеть.
Я промолчал в ответ, и Лаврентий Филиппович продолжил.
— Но достопочтимые брахманы могли совершить это преступление в силу своих обрядовых обязанностей, — заметил он. — К тому же имеются некоторые неоспоримые улики, — по-видимому, Медведев подразумевал под ними золотого божка, — которые свидетельствуют против них в этом деле!
— Но это ложь! — воскликнул брахман Мадхава, и смуглое лицо его пошло багровыми пятнами. — Мы никого не убивали! Не совершали никаких жертвоприношений! Мы — мирные путешественники! — заверил он.
Агастья закивал головой в чалме, поддерживая его.
— Так или иначе, — ответил Медведев, — до выяснения всех обстоятельств, вы, господа брахманы, будете находиться под замком в своей комнате! Я лично за этим прослежу! Грушенька! — кликнул Лаврентий Филиппович ключницу.
Медведев забрал у Грушеньки ключи от спальни индийцев и вышел из-за стола.
— Идемте, дорогие гости, со мной, — проворковал он ласково. — Я провожу вас до ваших апартаментов!
— Это произвол! — воскликнул Агастья.
— Разберемся, — закивал Лаврентий Филиппович.
Я Медведева всегда недолюбливал, но никогда, признаться, не держал Лаврентия Филипповича за идиота. Сейчас же, говоря откровенно, я начинал сомневаться в его здравом уме.
Столкнувшись с Медведевым в коридоре, когда он уже препроводил индусов до места, я остановил его, чтобы переговорить.
— Что вы творите, Лаврентий Филиппович? — спросил я своего давнишнего коллегу. — Какие у вас доказательства против этих несчастных? — укорил я его. — Ясно же, как божий день, что весь этот спектакль с жертвоприношением Индре подстроили, для того чтобы свалить убийство на них!
— Тогда, возможно, вы ответите мне, кто убийца? — Лаврентий Филиппович прищурил светлые глазки.
— Возможно, — ответил я. — Но не сейчас!
— Я-то хоть что-то делаю, чтобы пролить свет на это дело, — проговорил Медведев, — в отличие, Яков Анндреевич, от вас, — уколол он меня.
— Лаврентий Филиппович, — сделал я попытку урезонить его — но мы же с вами знакомы не первый день… Вы должны мне лишь помогать вести расследование!
— Насколько мне известно, — вкрадчиво начал квартальный, — вам, Яков Андреевич, господин Кутузов это дело вести не поручал… А кто из нас двоих здесь является полицейским?
Мне оставалось лишь развести руками и отправиться восвояси.
Спустя полчаса явился-таки священник читать, какие положено, молитвы над телом. Это был невысокий сухенький старичок в неновой уже, но опрятной рясе, с густой седеющей бородой, которая немного тряслась, когда он разговаривал. У него был приятный голос, ласкающий слух, и яркие живые глаза с прозрачною бархатной поволокой, как у девицы.
Грушенька прямо в гостиную принесла ему графинчик сладковатого доппелькюммеля. Было заметно, что ликер пришелся ему по вкусу. Старичок сразу оживел, его бледные щеки, тронутые морозом, порозовели.
— Ну и метет! — приговаривал он, налегая на доппелькюммель. — Давно в наших краях такой метели не было! — добавил священник, опорожнил свою рюмку и налил новую из графинчика. — Что здесь произошло-то, объяснит мне кто-нибудь толком или нет? — обратился он к Никите Дмитриевичу Сысоеву.
— Князя Николая Николаевича убили, — ответил управляющий, — да самым что ни на есть жутким образом, — добавил он и перессказал отцу Макарию все, что случилось.
— Ужас-то какой, — перекрестился тот.
— Ух, и страху же мы натерпелись, — вставила свое слово Грушенька, поправляя толстую, густую косу.
— С вдовой надо бы побеседовать, — пробормотал отец Макарий в ответ, словно размышляя о чем-то. — Убивается, поди?! — посочувствовал он.
— Убивается, — подтвердила Грушенька.
— А одно это соседство с басурманами чего стоит! — воскликнула Грушенька и надула пухлые щеки. — Хорошо еще, их Лаврентий Филиппович под замок посадил, — добавила она. — А то страшно и шаг стало в доме ступить. Того и гляди где-нибудь гости дорогие зарежут, — проворчала ключница.
— Чего ты мелешь? — одернул ее Сысоев. — Тебя-то никто не спрашивает!
— Да, — вздохнул священник, поглаживая бороду. — Незнамо что в приходе творится! — добавил он, а потом повторил почти слово в слово то, что я уже слышал на конюшне от кучера. — Язычники у нас в имении завелись, — мрачно подвел черту отец Макарий.
— Запутанная это история, — заметил Иван Парфенович Колганов, поправляя концы своего шейного воротника, завязанные узлом.
— Действительно, запутанная, — подтвердил священник, устремив на Колганова пристальный взгляд по-старчески проницательных глаз.
Колганов под этим взглядом съежился и даже покраснел. Меня это, признаюсь, несколько удивило. Выходило, что отец Макарий Ивана Парфеновича в чем-то подозревал. Но не в убийстве же! Хотя… Не зря же Колганов так очевидно смутился! Однако я больше склонялся к мысли, что священнику известен был какой-то его тайный грешок, как я полагал, относительно невинный. На правах друга Иван Парфенович мог нередко гостить в имении Титова и исповедываться у местного священника.
Я уже подумывал над тем, как бы заствить отца Макария нарушить связующего его тайну исповедания, как Грушенька унесла в столовую на серебряном круглом подносе графин с ликером, священник вышел из-за стола и направился к овдовевшей княгиней Ольге Павловне, нуждающейся в утешении. Проходя мимо Колганова, он как бы зацепился рясой за его стул, склонился, чтобы ее оправить, и что-то шепнул Ивану Парфеновичу на ушко.
Я поджидал отца Макария у дверей княгини Титовой. Мне не было слышно, о чем они разговаривали, да я и не старался подслушать их разговор. Меня больше интересовало, что прошептал священник на ухо господину Колганову.
Наконец дверь отворилась. Из комнаты Ольги Павловны пахнуло нюхательными солями и ароматом ладана, которым, вероятно, пропахла ряса отца Макария.
Священник вышел из будуара вдовы.
— Что вы здесь делаете? — строго осведомился он, обращаясь ко мне.
— Мне надо с вами поговорить, — ответил я ему.
— Княгиня сообщила мне, что вы и ее уже замучили расспросами, — сказал священник. — Так что же вам угодно знать?
— В чем исповедался вам Иван Парфенович Колганов, — ответил я отцу Макарию напрямик.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул он, полный праведного негодования.
— Это имеет отношение к убийству? — осведомился я.
— Н-нет! — ответил отец Макарий. — И учтите, молодой человек, что я не собираюсь разговаривать с вами на эту тему! — отрезал он категорично и ушел исполнять свой долг в отношении покойника.
Мне не оставалось ничего другого, как временно отступить. Однако я был уверен, что рано или поздно, но этот вопрос обязательно прояснится.
Я решил удостоить визитом Миру и заодно разузнать, что ей известно об индийской жемчужине.
Мира встретила меня в муслиновом черном платье с атласным бие, круглый вырез ее короткого лифа был окаймлен рюшью из лент. Из под пышных рукавов верхнего платья выглядывали узкие, отделанные атласом рукава нижнего платья.
Волосы у нее были зачесаны наверх и ниспадали на лоб в виде очаровательных колечек. Прическу венчала атласная тока, сколотая булавками из черного жемчуга.
Индианка мягко ступала по паркетному полу ножками, обутыми в черные башмачки с такими же жемчужными пряжками. Она зябко куталась в узкую индийскую шаль.
— Яков Андреевич, мне страшно, — прошептала Мира побелевшими губами.
— Мира, я же уже говорил тебе, что бояться нечего, — ответил я, как можно увереннее.
— Мне надо вам кое-что рассказать, — с сомнением произнесла моя индианка.
— Что именно? — сердце мое забилось в предчувствии какого-либо важного для дела открытия.
— Насчет жемчужины, — ответила девушка, — и наших обычаев!
— Очень интересно! — признался я.
— Этот камень стал талисманом, — промолвила индианка, указав на пряжку своего башмака. — Считается, что жемчужина, рожденная из слез индуистского бога Луны, способна исполнять человеческие желания, — сказала она.
— А какое это имеет отношение к нашему делу? — не понял я.
Мира не обратила внимания на мой вопрос и загадочно продолжила:
«Рожденная из ветра, воздуха, молнии и света, да защитит нас от страха раковина, рожденная золотом, — жемчужина! Это драгоценный камень, продлевающий жизнь!»
Я смутно начал понимать, что индианка цитирует «Веды».
— И все-таки, к чему это? — перебил я ее.
— К тому, — отвечала Мира, — что в Индии жемчужину вешают на шею молодому брахману, чтобы он избежал трех несчастий: страха, гнева богов и демонов! И для того, чтобы смог прожить долгую жизнь, — добавила она загадочно. — Возможно, — предположила Мира, — жертвоприношение было нужно для посвящения…
— Сомневаюсь, — ответил я. — Эта версия не понравилась мне с самого начала, и даже твои слова не убедили меня!
— Я и сама не уверена, — ответила моя индианка, заглядевшись в окно. Снег, по-прежнему, ее завораживал. Она до сих пор не знала даже, с чем можно было его сравнить. — Но мне кажется, — добавила Мира, — что я обязана была вас предупредить!
— Ты поступила правильно, — ответил я.
— Я раскладывала астрологические таблицы, — сказала Мира. — Положение светил мне не нравится, — продолжала она.
— О чем ты? — встревожился я. Мне было известно из опыта, что Мирины предсказания имели обыкновение сбываться!
— Я вижу смерть, — мрачно пророчествовала индианка. — Насильственную смерть, — уточнила она.
— Ты имеешь в виду новое убийство? — осведомился я.
— Да, — кивнула Мира, и я увидел, как жемчужиная булавка переливается перламутром у нее в волосах на черной бархатной токе.
Мне сделалось жутко и я вспомнил древний масонский гимн, чтобы немножечко подбодрить себя:
«Братья, гоните мрачность и страх, Света ищите в ваших сердцах!»
Однако я не почувствовал прилива мужества. Но, тем не менее, у меня не оставалось иного выхода, как продолжить свое расследование, и я отправился к индийским брахманам.
В их комнате я застал Лаврентия Филипповича Медведева, который в сотый по счету раз допрашивал несчастных индусов и в третий раз обыскивал их на предмет пропавшей жемчужины.
— Лаврентий Филиппович, — обратился я к нему, — не соблаговолите ли вы оставить нас наедине с иностранцами?
— А вам не страшно, Яков Андреевич? — усмехнулся Медведев. Его наглость постепенно начинала выводить меня из себя, словно он и забыл совсем, к какой могущественной организации я принадлежу.
— Не страшно, — ответил я сдержанно.
— Как знаете, — пожал плечами Лаврентий Филиппович и вышел из комнаты, убранство которой удивило меня своей простотой.
На деревянном комоде я увидел знакомую мне статуэтку Шивы, такая же — принадлежала Мире и стояла в нашей гостиной с Санкт-Петербурге.
— Мы никого не убивали, — заявил Агастья и уселся прямо на паркетном полу.
— Но вы ведь приносите жертвы Индре? — осведомился я.
— Да, — ответил Мадхава. — И не только Индре, но и другим богам! — добавил он. — Но это совершенно безобидные ритуалы… — брахман прижал руки к груди.
— Не могли бы вы рассказать об этом подробнее, — попросил я брахмана. Эта история все более и более меня занимала, но от этого не переставала казаться опасной.
— Пожалуйста, — с легкостью согласился он. Мадхава был так измучен перепалкой с квартальным, что готов был на все, что угодно, лишь бы тот оставил его в покое. Похоже, что во мне брахман видел ту самую последнюю спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. — Ритуал жертвоприношения заключается в том, что жрецами разжигается божественный огонь, — начал он, — затем приносится в жертву грихта, очищенное масло, — продолжил Мадхава. — Потом хотар и брахман обмениваются загадками и приносят в жертву богу сок сомы.
— Что это за сок? — поинтересовался я, Мира, как ни странно, о нем мне никогда не рассказывала.
— Священный ритуальный напиток для богов, — вмешался в разговор брахмачарин Агастья. — В первую очередь для Индры, — добавил он.
— Потом, — заключил Агастья, — распевают саманы.
— Саманы?
— Да, — улыбнулся брахман, — священные гимны.
— Ну-ну, — проговорил я задумчиво.
— А где вы познакомились с князем? — осведомился я.
— В Петербурге, — пожал плечами брахман. — В салоне Божены Зизевской, — уточнил он.
— Кого-кого? — изумился я.
Божена Феликсовна Зизевская была моей любимой кузиной, прозванной в столичном свете Цирцеей за ум и несравненную красоту. Она жила в аристократическом Адмиралтейском петербургском районе, держала модный салон, где все разговоры сводились преимущественно к политике, и кружила головы своим многочисленным поклонникам. Поговаривали даже о ее тайном романе с императором Александром I, во что я правда не особенно верил. Однако знал, что Его Императорское Величество к Божене благоволит, вопреки неудовольствию своей фаворитки Нарышкиной.
Родилась Божена в Варшаве, потом ее родители переехали в Россию, где скончалась ее мать, моя тетушка по отцовской линии, Софья Романовна Кольцова, а отец, Феликс Зизевский, как человек военный, уехал воевать куда-то в Иран и погиб в районе Дербентского ханства.
— Мир тесен, — заметил я.
— Согласен, — не стал возражать Мадхава. — Господина Гродецкого я тоже в этом салоне встречал, — добавил он.
— Правда? — заинтересовался я. Мне было известно из опыта, что случайности в этом мире происходят исключительно редко и не стоит им особенно доверять.
— Конечно правда, — заверил меня брахман. — По-моему господин Станислав и наш покойный князь были завсегдатаями этого салона.
Я подумал о том, что мне, к сожалению, князя Николая Николаевича у Божены встречать не приходилось. Я очень сожалел, что не имею возможности переговорить обо всем этом со своей двоюродной сестрой, которая и понятия не имела о том, в каком я здесь оказался положении. Божена Феликсовна мне бы обязательно помогла, она наверняка знала массу всяких подробностей и, скорее всего, наметанным глазом подметила бы особенные детали. Но приходилось в данном случае полагаться лишь на слова плененных Лаврентием Филипповичем брахманов.
— Яков Андреевич, — обратился ко мне Агастья, — вы похлопочете за нас перед этим ужасным Медведевым? — взмолился он.
— Обязательно, — пообещал я индусам. — Только не такой уж он и ужасный!
В ответ в мою сторону посмотрели две пары недоверчивых глаз.
Выходя от брахманов, я снова столкнулся в коридоре с Лаврентием Филипповичем Медведевым, который подслушивал под дверью наш разговор.
— Ну что, Яков Андреевич, удовлетворены? — усмехнулся он. — По-вашему, эти басурманы не замешаны в преступлении?
— По-моему — не замешаны, — продолжал я стоять на своем.
— Ну-ну, — похлопал квартальный надзиратель меня по плечу. — Время-то нас рассудит, — добавил он.
— Только не могли бы вы, Лаврентий Филиппович, хотя бы на некоторое время, оставить этих несчастных в покое? — нахмурился я.
— Только из уважения к вам, — нехотя согласился Медведев. Однако он все равно несколько раз повернул ключ в замке.
Миру я застал все за теми же астрологическими таблицами, занятую составлением гороскопа.
— Чей это гороскоп? — осведомился я, заглядывая в ее бумаги через плечо.
— Ваш, — ответила индианка со вздохом.
— Надеюсь, звезды предрекают не мою смерть? — спросил я с некоторой дрожью в голосе. Умирать мне по-прежнему почему-то до сих пор не хотелось.
— Нет, — коротко сказала она.
— C'est bien, c'est bien, — сказал я обрадованно. — Но тогда чью же, chere amie? — осмелился я полюбопытствовать.
— Этого звезды мне не открыли, — загадочно проговорила Мира в ответ. — Одно я могу сказать с уверенностью, — заявила она. — Вы, Яков Андреевич, в очередной раз сумеете избежать опасности!
— Очень хорошо! — заулыбался я.
— Вы все смеетесь! — обиженно надула пухлые губки Мира. — А я ведь переживаю за вас, — сказала она, одарив меня одним из своих влюбленных взглядов.
— Я знаю, — ответил я. — И очень благодарен тебе, — но мне, разумеется, было известно, что индианка ждала от меня не одной только благодарности.
— Спасибо и на этом, — чуть слышно произнесла она, отвернувшись в окну. — Вьюжит-то как! — изумилась Мира.
Я перессказал ей во всех деталях свой разговор с брахманами.
— И что ты об этом думаешь? — поинтересовался я.
Мира плотнее укуталась в платок. Огонь в камине горел по-прежнему, но ее немного знобило.
— Думаю, что здесь что-то не так, — сказала она.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.
— Или они страдают частичной потерей памяти, — задумчиво проговорила Мира, — или они вовсе и не брахманы!
— То есть как? — заморгал я глазами от удивления.
— Они кое-что напутали в ритуале, — растолковала мне индианка, — но им не было смысла вводить вас в заблуждение намеренно! — проговорила она, пожимая плечами.
— И что же они напутали? — осведомился я.
— Раньше считалось, — ответила Мира, — что тот, кто совершал ашвамедху — жертвоприношение коня, лишался блеска и благочестия. Поэтому хотар и брахман задавали друг другу священные загадки, тем самым возвращая жертвователю утраченное. Справа от жертвенника стоял брахман как воплощение Брихаспати, поэтому он наделял благочестием приносящего жертву. Слева — хотар как воплощение Агни — бога огня. Он наделял жертвователя блеском.
— Что-то я не пойму, — прервал я Миру, — при чем здесь жертвоприношение коня? Речь ведь шла только о принесении в жертву грихта и сока сомы!
— Вот именно! — воскликнула Мира в ответ. — Об этом-то я и говорю! Настоящий брахман не может не знать об этом! Между прочим, — добавила Мира, — ашвамедхи были одними из самых торжественных царских ритуалов!
— Тогда тем более брахман не мог об этом не знать! — согласился я. — Интересно, зачем это Мадхаве и Агастье понадобилось выдавать себя за жрецов?
Хотя у меня имелись некоторые предположения и на этот счет, я пока не стал посвящать в них Миру, намереваясь сначала добиться объяснений у самих плененных индусов.
III
Я сел в кресло, лицом к вдове, напротив образов, перед которыми горели две маленькие лампадки.
— У вашего мужа были враги? — прервал я недолгое молчание.
— Какие еще враги? — седые брови княгини сдвинулись к переносице. — Он же не на войне, — глубокомысленно заключила она, утирая глаза скомканным, мокрым насквозь платочком. — Николай Николаевич такой доброй души человек был, — всхлипывала она.
— И все-таки, — продолжал настаивать я, — возможно, чтобы у вашего мужа были недоброжелатели? — я чувствовал, что княгиня борится с желанием выставить меня за дверь своей комнаты и сдерживается только из вежливости.
— Не знаю, — Ольга Павловна пожала плечами, чинно сложив руки у себя на груди. — Если и были, то мне уж, mon cher, не было об этом известно! — категорично заключила она.
— Но, может быть, на службе или при дворе… — не отставал я от нее.
Княгиня бросила на меня грозный взгляд и отрезала:
— В свои служебные дела Николай Николаевич меня не посвящал! Да и карьера у князя была блестящая!
— Тогда у него могли быть завистники! — осмелился я предположить.
— Могли, наверное, — сдалась, наконец, княгиня. — Но мне-то об этом откуда знать? — жалобно спросила она. — К тому же я слышала, что речь идет о каком-то языческом культе, жертвой которого он стал, — Ольга Павловна повернулась к образам и перекрестилась. — Вот нехристи, — простонала она. — И мы еще дали им приют в нашем доме! — воскликнула Ольга Павловна негодующе. — Я надеюсь, Лаврентий Филиппович их уже изолировал?!
— Мне об этом неизвестно, — пожал я плечами.
— Если бы вы только знали, Яков Андреевич, чего мне стоило сидеть с ними за одним столом! — воскликнула княгиня Титова.
— Воображаю, — поддакнул я, и мне снова стало безумно жаль несчастных индусов, которым самим в скором будущем предстояло стать настоящими жертвенными козлами. Поэтому я решил вмешаться в эту историю как можно активнее, тем более что покойный князь принадлежал к масонскому братству, и его убийство являлось преступлением перед Орденом.
— Больше у вас нет вопросов? — спросила княгиня, откровенно давая понять вашему покорному слуге, что разговор закончен.
— К сожалению, есть, — ответил я.
— И что же вас еще интересует, Яков Андреевич? — изумленно спросила она.
— Где ваш супруг познакомился с брахманами? — поинтересовался я.
— Ой! — Ольга Павловна махнула рукой. — Откуда мне знать? Я вообще была против этой затеи! — воскликнула она с горечью. — Знаю только, что в Петербурге! И откуда их только нечистый принес на нашу голову? — княгиня снова заплакала.
Я вернулся в столовую, но Мира к моему разочарованию к этому времени уже закончила трапезу и ушла в свою комнату. Зато я во всей красе застал Лаврентия Филипповича Медведева, который в это мгновение переживал свой поистине звездный час.
Он встал из-за стола и попросил у всех присутствующих минутку внимания. Лаврентий Филиппович намеревался произнести важную речь.
Взоры гостей и управляющего имением обратились к нему.
— Я сожалею, что дамы уже покинули наше общество, — начал он, — потому что мне предстоит сообщить вам нечто важное. Во-первых, — он обвел всех грозным взглядом бледно-голубых, маленьких глаз, — я хочу объявить вам, что все вы, — Лаврентий Филиппович сделал многозначительную, театральную паузу, крякнул и снова заговорил, — находитесь под подозрением!
Я невольно закашлялся в ответ на его слова.
— Не исключая и дам, — добавил квартальный надзиратель, удовлетворенно потирая ладони. — При этом я оставляю за собой право подвергнуть вас всех особо тщательному допросу…
— Но… — воскликнул было Колганов.
— Никаких «но»! — прервал его Лаврентий Филиппович.
Мы с Сысоевым переглянулись. Он выглядел встревоженно, опасаясь, как бы наш Медведев, из-за рвения своего примерного, дров не наломал. Я же улыбнулся ему, пытаясь успокоить. Все-таки с Лаврентием Филипповичем мы знали друг друга не первый день, и я надеялся, что сумею найти управу и на него, если он особенно расстарается.
Мадхава с Агастьей смотрели на Медведева во все глаза. Ученик-брахмачарин Агастья шепнул что-то на ухо своему учителю, но тот сделал знак рукой, чтобы он подождал.
Я видел, что индусы заметно нервничают, и кусок не идет им в горло.
— Итак, — продолжил Лаврентий Филиппович, — я предупреждал вас уже, что начну проводить расследование и буду говорить с каждым в отдельности. Не так ли?
— Предупреждали, — согласился Колганов, которого эта сцена, по-моему, уже начала раздражать.
Медведев удивленно взглянул на него, словно не ожидал, что кто-то осмелится прервать его монолог, пусть даже и ради того, чтобы ему и ответить.
— Так вот, — произнес он с напускной важностью, — я уже беседовал с господами индусами, — квартальный кивнул в сторону брахманов и пришел к выводу, что господа… — Медведев наморщил лоб, припоминая имена, — Мадхава, — наконец, выговорил он, — и его ученик Агастья на момент преступления не имеют алиби!
Мадхава выронил из рук серебряную вилку, и она со звоном упала на камчатую скатерть, задела за стеклянную ножку фужера и опрокинула его. На белой скатерти расплылось малиновое пятно.
— А вы, Лаврентий Филиппович, на момент преступления имеете алиби? — вмешался я.
— Яков Андреевич, я бы попросил вас… — шея у Медведева побагровела, что свидетельствовало о том, что Лаврентий Филиппович начинает медленно свирепеть.
Я промолчал в ответ, и Лаврентий Филиппович продолжил.
— Но достопочтимые брахманы могли совершить это преступление в силу своих обрядовых обязанностей, — заметил он. — К тому же имеются некоторые неоспоримые улики, — по-видимому, Медведев подразумевал под ними золотого божка, — которые свидетельствуют против них в этом деле!
— Но это ложь! — воскликнул брахман Мадхава, и смуглое лицо его пошло багровыми пятнами. — Мы никого не убивали! Не совершали никаких жертвоприношений! Мы — мирные путешественники! — заверил он.
Агастья закивал головой в чалме, поддерживая его.
— Так или иначе, — ответил Медведев, — до выяснения всех обстоятельств, вы, господа брахманы, будете находиться под замком в своей комнате! Я лично за этим прослежу! Грушенька! — кликнул Лаврентий Филиппович ключницу.
Медведев забрал у Грушеньки ключи от спальни индийцев и вышел из-за стола.
— Идемте, дорогие гости, со мной, — проворковал он ласково. — Я провожу вас до ваших апартаментов!
— Это произвол! — воскликнул Агастья.
— Разберемся, — закивал Лаврентий Филиппович.
Я Медведева всегда недолюбливал, но никогда, признаться, не держал Лаврентия Филипповича за идиота. Сейчас же, говоря откровенно, я начинал сомневаться в его здравом уме.
Столкнувшись с Медведевым в коридоре, когда он уже препроводил индусов до места, я остановил его, чтобы переговорить.
— Что вы творите, Лаврентий Филиппович? — спросил я своего давнишнего коллегу. — Какие у вас доказательства против этих несчастных? — укорил я его. — Ясно же, как божий день, что весь этот спектакль с жертвоприношением Индре подстроили, для того чтобы свалить убийство на них!
— Тогда, возможно, вы ответите мне, кто убийца? — Лаврентий Филиппович прищурил светлые глазки.
— Возможно, — ответил я. — Но не сейчас!
— Я-то хоть что-то делаю, чтобы пролить свет на это дело, — проговорил Медведев, — в отличие, Яков Анндреевич, от вас, — уколол он меня.
— Лаврентий Филиппович, — сделал я попытку урезонить его — но мы же с вами знакомы не первый день… Вы должны мне лишь помогать вести расследование!
— Насколько мне известно, — вкрадчиво начал квартальный, — вам, Яков Андреевич, господин Кутузов это дело вести не поручал… А кто из нас двоих здесь является полицейским?
Мне оставалось лишь развести руками и отправиться восвояси.
Спустя полчаса явился-таки священник читать, какие положено, молитвы над телом. Это был невысокий сухенький старичок в неновой уже, но опрятной рясе, с густой седеющей бородой, которая немного тряслась, когда он разговаривал. У него был приятный голос, ласкающий слух, и яркие живые глаза с прозрачною бархатной поволокой, как у девицы.
Грушенька прямо в гостиную принесла ему графинчик сладковатого доппелькюммеля. Было заметно, что ликер пришелся ему по вкусу. Старичок сразу оживел, его бледные щеки, тронутые морозом, порозовели.
— Ну и метет! — приговаривал он, налегая на доппелькюммель. — Давно в наших краях такой метели не было! — добавил священник, опорожнил свою рюмку и налил новую из графинчика. — Что здесь произошло-то, объяснит мне кто-нибудь толком или нет? — обратился он к Никите Дмитриевичу Сысоеву.
— Князя Николая Николаевича убили, — ответил управляющий, — да самым что ни на есть жутким образом, — добавил он и перессказал отцу Макарию все, что случилось.
— Ужас-то какой, — перекрестился тот.
— Ух, и страху же мы натерпелись, — вставила свое слово Грушенька, поправляя толстую, густую косу.
— С вдовой надо бы побеседовать, — пробормотал отец Макарий в ответ, словно размышляя о чем-то. — Убивается, поди?! — посочувствовал он.
— Убивается, — подтвердила Грушенька.
— А одно это соседство с басурманами чего стоит! — воскликнула Грушенька и надула пухлые щеки. — Хорошо еще, их Лаврентий Филиппович под замок посадил, — добавила она. — А то страшно и шаг стало в доме ступить. Того и гляди где-нибудь гости дорогие зарежут, — проворчала ключница.
— Чего ты мелешь? — одернул ее Сысоев. — Тебя-то никто не спрашивает!
— Да, — вздохнул священник, поглаживая бороду. — Незнамо что в приходе творится! — добавил он, а потом повторил почти слово в слово то, что я уже слышал на конюшне от кучера. — Язычники у нас в имении завелись, — мрачно подвел черту отец Макарий.
— Запутанная это история, — заметил Иван Парфенович Колганов, поправляя концы своего шейного воротника, завязанные узлом.
— Действительно, запутанная, — подтвердил священник, устремив на Колганова пристальный взгляд по-старчески проницательных глаз.
Колганов под этим взглядом съежился и даже покраснел. Меня это, признаюсь, несколько удивило. Выходило, что отец Макарий Ивана Парфеновича в чем-то подозревал. Но не в убийстве же! Хотя… Не зря же Колганов так очевидно смутился! Однако я больше склонялся к мысли, что священнику известен был какой-то его тайный грешок, как я полагал, относительно невинный. На правах друга Иван Парфенович мог нередко гостить в имении Титова и исповедываться у местного священника.
Я уже подумывал над тем, как бы заствить отца Макария нарушить связующего его тайну исповедания, как Грушенька унесла в столовую на серебряном круглом подносе графин с ликером, священник вышел из-за стола и направился к овдовевшей княгиней Ольге Павловне, нуждающейся в утешении. Проходя мимо Колганова, он как бы зацепился рясой за его стул, склонился, чтобы ее оправить, и что-то шепнул Ивану Парфеновичу на ушко.
Я поджидал отца Макария у дверей княгини Титовой. Мне не было слышно, о чем они разговаривали, да я и не старался подслушать их разговор. Меня больше интересовало, что прошептал священник на ухо господину Колганову.
Наконец дверь отворилась. Из комнаты Ольги Павловны пахнуло нюхательными солями и ароматом ладана, которым, вероятно, пропахла ряса отца Макария.
Священник вышел из будуара вдовы.
— Что вы здесь делаете? — строго осведомился он, обращаясь ко мне.
— Мне надо с вами поговорить, — ответил я ему.
— Княгиня сообщила мне, что вы и ее уже замучили расспросами, — сказал священник. — Так что же вам угодно знать?
— В чем исповедался вам Иван Парфенович Колганов, — ответил я отцу Макарию напрямик.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул он, полный праведного негодования.
— Это имеет отношение к убийству? — осведомился я.
— Н-нет! — ответил отец Макарий. — И учтите, молодой человек, что я не собираюсь разговаривать с вами на эту тему! — отрезал он категорично и ушел исполнять свой долг в отношении покойника.
Мне не оставалось ничего другого, как временно отступить. Однако я был уверен, что рано или поздно, но этот вопрос обязательно прояснится.
Я решил удостоить визитом Миру и заодно разузнать, что ей известно об индийской жемчужине.
Мира встретила меня в муслиновом черном платье с атласным бие, круглый вырез ее короткого лифа был окаймлен рюшью из лент. Из под пышных рукавов верхнего платья выглядывали узкие, отделанные атласом рукава нижнего платья.
Волосы у нее были зачесаны наверх и ниспадали на лоб в виде очаровательных колечек. Прическу венчала атласная тока, сколотая булавками из черного жемчуга.
Индианка мягко ступала по паркетному полу ножками, обутыми в черные башмачки с такими же жемчужными пряжками. Она зябко куталась в узкую индийскую шаль.
— Яков Андреевич, мне страшно, — прошептала Мира побелевшими губами.
— Мира, я же уже говорил тебе, что бояться нечего, — ответил я, как можно увереннее.
— Мне надо вам кое-что рассказать, — с сомнением произнесла моя индианка.
— Что именно? — сердце мое забилось в предчувствии какого-либо важного для дела открытия.
— Насчет жемчужины, — ответила девушка, — и наших обычаев!
— Очень интересно! — признался я.
— Этот камень стал талисманом, — промолвила индианка, указав на пряжку своего башмака. — Считается, что жемчужина, рожденная из слез индуистского бога Луны, способна исполнять человеческие желания, — сказала она.
— А какое это имеет отношение к нашему делу? — не понял я.
Мира не обратила внимания на мой вопрос и загадочно продолжила:
«Рожденная из ветра, воздуха, молнии и света, да защитит нас от страха раковина, рожденная золотом, — жемчужина! Это драгоценный камень, продлевающий жизнь!»
Я смутно начал понимать, что индианка цитирует «Веды».
— И все-таки, к чему это? — перебил я ее.
— К тому, — отвечала Мира, — что в Индии жемчужину вешают на шею молодому брахману, чтобы он избежал трех несчастий: страха, гнева богов и демонов! И для того, чтобы смог прожить долгую жизнь, — добавила она загадочно. — Возможно, — предположила Мира, — жертвоприношение было нужно для посвящения…
— Сомневаюсь, — ответил я. — Эта версия не понравилась мне с самого начала, и даже твои слова не убедили меня!
— Я и сама не уверена, — ответила моя индианка, заглядевшись в окно. Снег, по-прежнему, ее завораживал. Она до сих пор не знала даже, с чем можно было его сравнить. — Но мне кажется, — добавила Мира, — что я обязана была вас предупредить!
— Ты поступила правильно, — ответил я.
— Я раскладывала астрологические таблицы, — сказала Мира. — Положение светил мне не нравится, — продолжала она.
— О чем ты? — встревожился я. Мне было известно из опыта, что Мирины предсказания имели обыкновение сбываться!
— Я вижу смерть, — мрачно пророчествовала индианка. — Насильственную смерть, — уточнила она.
— Ты имеешь в виду новое убийство? — осведомился я.
— Да, — кивнула Мира, и я увидел, как жемчужиная булавка переливается перламутром у нее в волосах на черной бархатной токе.
Мне сделалось жутко и я вспомнил древний масонский гимн, чтобы немножечко подбодрить себя:
«Братья, гоните мрачность и страх, Света ищите в ваших сердцах!»
Однако я не почувствовал прилива мужества. Но, тем не менее, у меня не оставалось иного выхода, как продолжить свое расследование, и я отправился к индийским брахманам.
В их комнате я застал Лаврентия Филипповича Медведева, который в сотый по счету раз допрашивал несчастных индусов и в третий раз обыскивал их на предмет пропавшей жемчужины.
— Лаврентий Филиппович, — обратился я к нему, — не соблаговолите ли вы оставить нас наедине с иностранцами?
— А вам не страшно, Яков Андреевич? — усмехнулся Медведев. Его наглость постепенно начинала выводить меня из себя, словно он и забыл совсем, к какой могущественной организации я принадлежу.
— Не страшно, — ответил я сдержанно.
— Как знаете, — пожал плечами Лаврентий Филиппович и вышел из комнаты, убранство которой удивило меня своей простотой.
На деревянном комоде я увидел знакомую мне статуэтку Шивы, такая же — принадлежала Мире и стояла в нашей гостиной с Санкт-Петербурге.
— Мы никого не убивали, — заявил Агастья и уселся прямо на паркетном полу.
— Но вы ведь приносите жертвы Индре? — осведомился я.
— Да, — ответил Мадхава. — И не только Индре, но и другим богам! — добавил он. — Но это совершенно безобидные ритуалы… — брахман прижал руки к груди.
— Не могли бы вы рассказать об этом подробнее, — попросил я брахмана. Эта история все более и более меня занимала, но от этого не переставала казаться опасной.
— Пожалуйста, — с легкостью согласился он. Мадхава был так измучен перепалкой с квартальным, что готов был на все, что угодно, лишь бы тот оставил его в покое. Похоже, что во мне брахман видел ту самую последнюю спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. — Ритуал жертвоприношения заключается в том, что жрецами разжигается божественный огонь, — начал он, — затем приносится в жертву грихта, очищенное масло, — продолжил Мадхава. — Потом хотар и брахман обмениваются загадками и приносят в жертву богу сок сомы.
— Что это за сок? — поинтересовался я, Мира, как ни странно, о нем мне никогда не рассказывала.
— Священный ритуальный напиток для богов, — вмешался в разговор брахмачарин Агастья. — В первую очередь для Индры, — добавил он.
— Потом, — заключил Агастья, — распевают саманы.
— Саманы?
— Да, — улыбнулся брахман, — священные гимны.
— Ну-ну, — проговорил я задумчиво.
— А где вы познакомились с князем? — осведомился я.
— В Петербурге, — пожал плечами брахман. — В салоне Божены Зизевской, — уточнил он.
— Кого-кого? — изумился я.
Божена Феликсовна Зизевская была моей любимой кузиной, прозванной в столичном свете Цирцеей за ум и несравненную красоту. Она жила в аристократическом Адмиралтейском петербургском районе, держала модный салон, где все разговоры сводились преимущественно к политике, и кружила головы своим многочисленным поклонникам. Поговаривали даже о ее тайном романе с императором Александром I, во что я правда не особенно верил. Однако знал, что Его Императорское Величество к Божене благоволит, вопреки неудовольствию своей фаворитки Нарышкиной.
Родилась Божена в Варшаве, потом ее родители переехали в Россию, где скончалась ее мать, моя тетушка по отцовской линии, Софья Романовна Кольцова, а отец, Феликс Зизевский, как человек военный, уехал воевать куда-то в Иран и погиб в районе Дербентского ханства.
— Мир тесен, — заметил я.
— Согласен, — не стал возражать Мадхава. — Господина Гродецкого я тоже в этом салоне встречал, — добавил он.
— Правда? — заинтересовался я. Мне было известно из опыта, что случайности в этом мире происходят исключительно редко и не стоит им особенно доверять.
— Конечно правда, — заверил меня брахман. — По-моему господин Станислав и наш покойный князь были завсегдатаями этого салона.
Я подумал о том, что мне, к сожалению, князя Николая Николаевича у Божены встречать не приходилось. Я очень сожалел, что не имею возможности переговорить обо всем этом со своей двоюродной сестрой, которая и понятия не имела о том, в каком я здесь оказался положении. Божена Феликсовна мне бы обязательно помогла, она наверняка знала массу всяких подробностей и, скорее всего, наметанным глазом подметила бы особенные детали. Но приходилось в данном случае полагаться лишь на слова плененных Лаврентием Филипповичем брахманов.
— Яков Андреевич, — обратился ко мне Агастья, — вы похлопочете за нас перед этим ужасным Медведевым? — взмолился он.
— Обязательно, — пообещал я индусам. — Только не такой уж он и ужасный!
В ответ в мою сторону посмотрели две пары недоверчивых глаз.
Выходя от брахманов, я снова столкнулся в коридоре с Лаврентием Филипповичем Медведевым, который подслушивал под дверью наш разговор.
— Ну что, Яков Андреевич, удовлетворены? — усмехнулся он. — По-вашему, эти басурманы не замешаны в преступлении?
— По-моему — не замешаны, — продолжал я стоять на своем.
— Ну-ну, — похлопал квартальный надзиратель меня по плечу. — Время-то нас рассудит, — добавил он.
— Только не могли бы вы, Лаврентий Филиппович, хотя бы на некоторое время, оставить этих несчастных в покое? — нахмурился я.
— Только из уважения к вам, — нехотя согласился Медведев. Однако он все равно несколько раз повернул ключ в замке.
Миру я застал все за теми же астрологическими таблицами, занятую составлением гороскопа.
— Чей это гороскоп? — осведомился я, заглядывая в ее бумаги через плечо.
— Ваш, — ответила индианка со вздохом.
— Надеюсь, звезды предрекают не мою смерть? — спросил я с некоторой дрожью в голосе. Умирать мне по-прежнему почему-то до сих пор не хотелось.
— Нет, — коротко сказала она.
— C'est bien, c'est bien, — сказал я обрадованно. — Но тогда чью же, chere amie? — осмелился я полюбопытствовать.
— Этого звезды мне не открыли, — загадочно проговорила Мира в ответ. — Одно я могу сказать с уверенностью, — заявила она. — Вы, Яков Андреевич, в очередной раз сумеете избежать опасности!
— Очень хорошо! — заулыбался я.
— Вы все смеетесь! — обиженно надула пухлые губки Мира. — А я ведь переживаю за вас, — сказала она, одарив меня одним из своих влюбленных взглядов.
— Я знаю, — ответил я. — И очень благодарен тебе, — но мне, разумеется, было известно, что индианка ждала от меня не одной только благодарности.
— Спасибо и на этом, — чуть слышно произнесла она, отвернувшись в окну. — Вьюжит-то как! — изумилась Мира.
Я перессказал ей во всех деталях свой разговор с брахманами.
— И что ты об этом думаешь? — поинтересовался я.
Мира плотнее укуталась в платок. Огонь в камине горел по-прежнему, но ее немного знобило.
— Думаю, что здесь что-то не так, — сказала она.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.
— Или они страдают частичной потерей памяти, — задумчиво проговорила Мира, — или они вовсе и не брахманы!
— То есть как? — заморгал я глазами от удивления.
— Они кое-что напутали в ритуале, — растолковала мне индианка, — но им не было смысла вводить вас в заблуждение намеренно! — проговорила она, пожимая плечами.
— И что же они напутали? — осведомился я.
— Раньше считалось, — ответила Мира, — что тот, кто совершал ашвамедху — жертвоприношение коня, лишался блеска и благочестия. Поэтому хотар и брахман задавали друг другу священные загадки, тем самым возвращая жертвователю утраченное. Справа от жертвенника стоял брахман как воплощение Брихаспати, поэтому он наделял благочестием приносящего жертву. Слева — хотар как воплощение Агни — бога огня. Он наделял жертвователя блеском.
— Что-то я не пойму, — прервал я Миру, — при чем здесь жертвоприношение коня? Речь ведь шла только о принесении в жертву грихта и сока сомы!
— Вот именно! — воскликнула Мира в ответ. — Об этом-то я и говорю! Настоящий брахман не может не знать об этом! Между прочим, — добавила Мира, — ашвамедхи были одними из самых торжественных царских ритуалов!
— Тогда тем более брахман не мог об этом не знать! — согласился я. — Интересно, зачем это Мадхаве и Агастье понадобилось выдавать себя за жрецов?
Хотя у меня имелись некоторые предположения и на этот счет, я пока не стал посвящать в них Миру, намереваясь сначала добиться объяснений у самих плененных индусов.
III
— Кстати, — вдруг вспомнил я. — А где же Кинрю? — Мой ангел-хранитель давно не попадался мне на глаза.
— Не знаю, — пожала плечами Мира. — Последннее время он все пропадает в детской…
— В детской?! — воскликнул я изумленно. — Что ему там-то понадобилось?
— Не догадываетесь? — индианка лукаво заулыбалась. — Мне кажется, — произнесла она загадочно, — излечивает старые сердечные раны, — Мира намекала на его несчастную любовь к Вареньке Костровой, посвятившей себя поискам истинной веры в хлыстовской секте, после того как нам удалось вырвать ее из рук мужа грабителя и убийцы, когда мы разыскивали исчезнувшую казну Наполеона, — и наживает новые!
— Что ты говоришь? — всплеснул я руками. — Быть не может! Он так иронично отзывался об англичанке!
— Значит, — сказала Мира со знанием дела, — за иронией он скрывал свои истинные чувства…
— Ничего себе! — воскликнул я и снова отправился к индусам.
Я дернул дверную ручку, но дверь, разумеется, оказалась заперта. Медведев тоже в комнате брахманов отсутствовал.
— Яков Андреевич, это вы? — услышал я голос Мадхавы из-за двери.
— Да, — произнес я в ответ. — Сейчас я постараюсь взять у Лаврентия Филипповича ключ!
Медведева я нашел в гостиной, за карточной игрой. Он закладывал фараон с Иваном Парфеновичем Колгановым.
— Не знаю, — пожала плечами Мира. — Последннее время он все пропадает в детской…
— В детской?! — воскликнул я изумленно. — Что ему там-то понадобилось?
— Не догадываетесь? — индианка лукаво заулыбалась. — Мне кажется, — произнесла она загадочно, — излечивает старые сердечные раны, — Мира намекала на его несчастную любовь к Вареньке Костровой, посвятившей себя поискам истинной веры в хлыстовской секте, после того как нам удалось вырвать ее из рук мужа грабителя и убийцы, когда мы разыскивали исчезнувшую казну Наполеона, — и наживает новые!
— Что ты говоришь? — всплеснул я руками. — Быть не может! Он так иронично отзывался об англичанке!
— Значит, — сказала Мира со знанием дела, — за иронией он скрывал свои истинные чувства…
— Ничего себе! — воскликнул я и снова отправился к индусам.
Я дернул дверную ручку, но дверь, разумеется, оказалась заперта. Медведев тоже в комнате брахманов отсутствовал.
— Яков Андреевич, это вы? — услышал я голос Мадхавы из-за двери.
— Да, — произнес я в ответ. — Сейчас я постараюсь взять у Лаврентия Филипповича ключ!
Медведева я нашел в гостиной, за карточной игрой. Он закладывал фараон с Иваном Парфеновичем Колгановым.