Александр Арсаньев
Рождественский подарок
Дмитрий Михайлович Готвальд проснулся только где-то после полудня. Он встал с постели, потянулся, облачился в домашнее платье и подошел к столу. Этнограф взял в руки тетрадку в бархатном переплете, он все еще никак не мог поверить в то, что с ним накануне произошло: в окрестностях города Тобольска он встретился с неким Гурамом, бродягой, который продал ему целый сундук с записями масона, разрешенного мастером от силанума — священного обета молчания. Это были дневники Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, раненого в битве под Лейпцигом. Он писал, что вступил в тайное общество «Золотого скипетра» девятнадцати лет от роду и взял на себя обязанности орденского следователя.
Деятельность масонских организаций была столь запутанной и разносторонней, что Якову Андреевичу без дела бывать практически и не приходилось, тем паче, что за ходом расследований всегда тщательно следили люди, иерархически посвященные в степени еще более высокие и значимые. Одним из таких кураторов деятельности Кольцова был некий Иван Сергеевич Кутузов, которого наш поручик даже иногда побаивался. Однако он оказывал Кольцову помощь нравственную и материальную, чем и заслужил его дружеское расположение. К тому же Иван Сергеевич являлся наставником Кольцова, открывшим ему «истинный свет и тайную природу вещей»
Но после событий декабря 1825 года, в которых Яков Андреевич, видимо, принимал косвенное участие, чем себя и скомпрометировал, он был сослан на поселение в город Тобольск, к счастию для Дмитрия Михайловича Готвальда, заполучившего его бесценные записки.
Вчера Дмитрий Михайлович прочел еще одну из тетрадей Кольцова, обложка которой была исписана таинственными знаками. Речь в ней шла о соперничестве между масонами и иоаннитами. У ученого голова шла кругом от обилия обрушившейся на него информации.
Готвальд повертел в руках тетрадь, в которой Кольцов рассказывал историю приключений бальи Мальтийского ордена и графини Полянской, и спрятал ее в резной сундук. Потом он извлек из него очередные записки. Дмитрий Михайлович с благоговением провел рукой по разбухшей обложке. Пухлая тетрадь хранила в себе новую тайну. Готвальду не терпелось ее открыть, однако он отложил дневник Кольцова в сторонку. Чуть-чуть подождет! — решил про себя ученый и отправился переодеваться к завтраку. Со вчерашнего дня у него сосало под ложечкой!
После английского завтрака, состоявшего из овсянки и омлета с грибами, этнограф поднялся в свой гостиничный номер. Он первым делом бросился проверять, на месте ли заветный сундук с тетрадями?! Сундук оказался на месте, да и труды Кольцова лежали никем непотревоженные, все в том же порядке, в каком их оставил Дмитрий Михайлович, прежде чем спустился в столовую.
Готвальд присел к столу и раскрыл тетрадь в предвкушении, что же поведает ему отставной поручик на этот раз?!
Нескольких листов в тетради недоставало. Это слегка опечалило Готвальда, но он, наконец, нашел исписанную страницу, которая не была испорчена, и буквы на которой еще можно было прочесть, не прибегая к каким-либо ухищрениям.
Дмитрий Михайлович был приглашен на обед к тобольскому губернатору и подумывал о том, стоит ли посвящать того в то, что с ним произошло в таежной харчевне, где он впервые встретился с кавказцем, оказавшимся обладателем такого неоценимого сокровища. В конце-концов, он все-таки пришел к мысли, что — не стоит. Сенсацию Дмитрий Михайлович намеревался произвести в петербургских научных кругах, а пока ему предстояло провести собственное исследование рукописей.
Готвальд внимательнейшем образом рассмотрел ветку акации, схематически изображенную Кольцовым на первой уцелевшей странице. Дмитрию Михайловичу было уже известно из прочитанного, что она символизировала собою бессмертие. Здесь же были нарисованы меч, молоток и маленькая лопаточка. Под ними почерком Якова Андреевича была выведена надпись, что «язык масонов иносказательный!»
Готвальд немного поломал голову над тем, чтобы это могло означать, и перевернул страницу. Здесь Кольцов вновь оговаривался, что далеко не все из своей жизни, принадлежащей Ордену, смог отразить на страницах этого дневника. Далее взору Дмитрия Михайловича предстали следующие строки:
«Вопреки тому, что „единственная мечта масонства есть быть счастливыми“, я всегда, образно говоря, сжимал в руках обнаженный меч, призванный защищать закон и карать предателей. Мне, посвященному в одну из рыцарских степеней, предстояло всю жизнь преследовать воров и убийц, посягнувших на человеческое счастье…»
Ах, вот оно что! — догадался Готвальд. — Вот причина того, что Яков Андреевич изобразил этот орденский атрибут едва ли не на первой странице!
«Да будут молотом отсечены все лишние!» — шепотом прочел Дмитрий Михайлович. От этих слов ему сделалось жутко, и он невольно передернул плечами.
«Однако всю жизнь я старался проявлять снисхождение к человеческим слабостям…» — Готвальд, потакая своей слабости к анализу, заключил, что лопаточка символизировала именно это.
Далее строчки вновь оказались размытыми, и Дмитрию Михайловичу пришлось перелистнуть еще несколько страниц.
Деятельность масонских организаций была столь запутанной и разносторонней, что Якову Андреевичу без дела бывать практически и не приходилось, тем паче, что за ходом расследований всегда тщательно следили люди, иерархически посвященные в степени еще более высокие и значимые. Одним из таких кураторов деятельности Кольцова был некий Иван Сергеевич Кутузов, которого наш поручик даже иногда побаивался. Однако он оказывал Кольцову помощь нравственную и материальную, чем и заслужил его дружеское расположение. К тому же Иван Сергеевич являлся наставником Кольцова, открывшим ему «истинный свет и тайную природу вещей»
Но после событий декабря 1825 года, в которых Яков Андреевич, видимо, принимал косвенное участие, чем себя и скомпрометировал, он был сослан на поселение в город Тобольск, к счастию для Дмитрия Михайловича Готвальда, заполучившего его бесценные записки.
Вчера Дмитрий Михайлович прочел еще одну из тетрадей Кольцова, обложка которой была исписана таинственными знаками. Речь в ней шла о соперничестве между масонами и иоаннитами. У ученого голова шла кругом от обилия обрушившейся на него информации.
Готвальд повертел в руках тетрадь, в которой Кольцов рассказывал историю приключений бальи Мальтийского ордена и графини Полянской, и спрятал ее в резной сундук. Потом он извлек из него очередные записки. Дмитрий Михайлович с благоговением провел рукой по разбухшей обложке. Пухлая тетрадь хранила в себе новую тайну. Готвальду не терпелось ее открыть, однако он отложил дневник Кольцова в сторонку. Чуть-чуть подождет! — решил про себя ученый и отправился переодеваться к завтраку. Со вчерашнего дня у него сосало под ложечкой!
После английского завтрака, состоявшего из овсянки и омлета с грибами, этнограф поднялся в свой гостиничный номер. Он первым делом бросился проверять, на месте ли заветный сундук с тетрадями?! Сундук оказался на месте, да и труды Кольцова лежали никем непотревоженные, все в том же порядке, в каком их оставил Дмитрий Михайлович, прежде чем спустился в столовую.
Готвальд присел к столу и раскрыл тетрадь в предвкушении, что же поведает ему отставной поручик на этот раз?!
Нескольких листов в тетради недоставало. Это слегка опечалило Готвальда, но он, наконец, нашел исписанную страницу, которая не была испорчена, и буквы на которой еще можно было прочесть, не прибегая к каким-либо ухищрениям.
Дмитрий Михайлович был приглашен на обед к тобольскому губернатору и подумывал о том, стоит ли посвящать того в то, что с ним произошло в таежной харчевне, где он впервые встретился с кавказцем, оказавшимся обладателем такого неоценимого сокровища. В конце-концов, он все-таки пришел к мысли, что — не стоит. Сенсацию Дмитрий Михайлович намеревался произвести в петербургских научных кругах, а пока ему предстояло провести собственное исследование рукописей.
Готвальд внимательнейшем образом рассмотрел ветку акации, схематически изображенную Кольцовым на первой уцелевшей странице. Дмитрию Михайловичу было уже известно из прочитанного, что она символизировала собою бессмертие. Здесь же были нарисованы меч, молоток и маленькая лопаточка. Под ними почерком Якова Андреевича была выведена надпись, что «язык масонов иносказательный!»
Готвальд немного поломал голову над тем, чтобы это могло означать, и перевернул страницу. Здесь Кольцов вновь оговаривался, что далеко не все из своей жизни, принадлежащей Ордену, смог отразить на страницах этого дневника. Далее взору Дмитрия Михайловича предстали следующие строки:
«Вопреки тому, что „единственная мечта масонства есть быть счастливыми“, я всегда, образно говоря, сжимал в руках обнаженный меч, призванный защищать закон и карать предателей. Мне, посвященному в одну из рыцарских степеней, предстояло всю жизнь преследовать воров и убийц, посягнувших на человеческое счастье…»
Ах, вот оно что! — догадался Готвальд. — Вот причина того, что Яков Андреевич изобразил этот орденский атрибут едва ли не на первой странице!
«Да будут молотом отсечены все лишние!» — шепотом прочел Дмитрий Михайлович. От этих слов ему сделалось жутко, и он невольно передернул плечами.
«Однако всю жизнь я старался проявлять снисхождение к человеческим слабостям…» — Готвальд, потакая своей слабости к анализу, заключил, что лопаточка символизировала именно это.
Далее строчки вновь оказались размытыми, и Дмитрию Михайловичу пришлось перелистнуть еще несколько страниц.
I
В канун Рождества все были заняты предпраздничными хлопатами. Мира обновляла свой гардероб, Кинрю суетился с подарками, я же наносил визиты своим многочисленным петербургским знакомым. В доме моего мастера и наставника Ивана Сергеевича Кутузова я впервые и встретился с князем Николаем Николаевичем Титовым, как мне было известно, человеком довольно влиятельным при дворе. Кутузов представил его мне масоном, членом одной из известных столичных лож. Невольно я бросил на князя внимательный взгляд. Наставник шепнул мне на ухо, что Николай Николаевич служит в Московском архиве Коллегии иностранных дел, но часто бывает в Санкт-Петербурге.
— Он дружен с князем Голицыным, — добавил Кутузов многозначительно, — с обер-прокурором Синода. А через него водит знакомство с графом Румянцевым. Вам, должно быть, известно, что граф близок к царю…
Я согласно кивнул. У меня и так не оставалось сомнений, что Титов принадлежит к сильным мира сего.
— Яков Андреевич Кольцов, — отрекомендовал меня Иван Сергеевич князю Николаю Николаевичу с приятной улыбкой на устах. Звезды на его белом мундире блистали в свете бронзовых канделябров.
— Charme' de vous voir, — ответил Титов с заметным акцентом.
— Взаимно, — произнес я по-русски, продолжая вглядываться в его лицо. Однако мне показалось, что сурово оно только на первый взгляд. Я мысленно гадал, к какой из орденских степеней он принадлежит. Что-то подсказывало мне, что Николай Николаевич Титов, скорее всего, был посвящен в один из высших градусов Шотландского обряда.
Князь взирал на меня нежно-голубыми глазами и улыбался тонким изгибом чуть бледноватых губ. Мне подумалось, что он болен какой-нибудь сердечной болезнью, до того нездоровым показался мне цвет его лица.
Титову было около шестидесяти лет, но выглядел он немного старше. Со щек у него свисали седые бакенбарды, посеребренные инеем волосы на голове были уложены у Николая Николаевича в довольно красивую прическу. Одет князь был в штатский светлый костюм.
Я обратил внимание, что руки у моего нового знакомца были довольно сильными, с узловатыми крепкими пальцами, один из которых был украшен чугунным перстнем с адамовой головой. Точно такой же я видел и у Кутузова. Он выдавал принадлежность Титова к масонской ложе.
На этом приеме в доме Ивана Сергеевича мне удалось сдружиться с этим обаятельным старичком. Он оказался довольно прост в обращении, так что мне не составило особого труда войти к Николаю Николаевичу в доверие. В итоге я получил приглашение в его имение на Рождество. Отказаться у меня не было никакой возможности, да и желания, говоря откровенно, — тоже!
— Но буду я не один, — оговорился я. Мне не представлялось возможным оставить Миру с Кинрю в одиночестве на этот великий праздник, когда зажигались сверкающими огнями душистые елки, и всех вокруг охватывала рождественская лихорадка.
— Я наслышан о вашей компании, — улыбаясь ответил князь. Я знал, что о Мире и Кинрю в северной столице ходили слухи. Кое-кому было известно, что я привез из обоих с Востока, где выполнял возложенную на меня орденом «Золотого скипетра» миссию.
Мира была родом из Индии, где мне удалось однажды спасти ей жизнь, и потому она мнила себя обязанной быть в меня влюбленной до конца своих дней. Индианка была несказанно хороша собой и слыла у себя на родине гадалкой. Впрочем, мне и самому не приходилось сомневаться в ее способностях. В моем же доме на Офицерской улице она добровольно взяла на себя обязанности управительницы и экономки.
Кинрю же покинул вместе со мной Японию, где занимал видное положение при дворе. Только с его помощью я и сумел избежать всех ужасов тюрьмы. На самом деле моего друга звали Юкио Хацуми, хотя сам он себя почему-то именовал Кинрю, что в переводе с его языка значило ни больше ни меньше как «Золотой дракон»! Во избежание недразумений я представлял его моим знакомым в качестве преданного и бессменного своего слуги. Японец нисколько не возражал, он и сам считал себя кем-то вроде моего ангела-хранителя!
— И вы не возражаете, что я приеду к вам в имение со своими спутниками? — осведомился я.
— Не возражаю, — ответил князь.
Вот так и состоялось наше знакомство. Чуть позже от Кутузова я узнал, что в имении Николая Николаевича Титова будет еще гостить и индийский брахман. Как оказалось, князь слыл в столицах выдумщиком, чудаком и любителем экзотики. О других гостях Иван Сергеевич и словом не обмолвился, так что мне предстояло познакомиться с ними прямо на месте. Я подозревал, что пригласили меня в имение неспроста…
Я вернулся домой в предвкушении грядущего праздника. Навстречу мне вышла Мира, которая, как всегда, уже успела соскучиться. Глаза ее лучились от счастья.
— Яков Андреевич! — обрадовалась она.
Колонный портик в античном стиле, предворяющий двери моего дома, был весь засыпан снегом. Белое покрывало, сотканное метелью из бесчисленного количества снежинок, переливалось в свете фонарей, соперничая с ночными звездами.
— Здравствуй, моя дорогая! — кивнул я Мире, которая куталась в канзу из винного бархата — подбитый и украшенный горностаем короткий глухой жакет с длинными, узкими рукавами. Смуглые ладони моей индианки скрывали изящные кружевные манжеты. Ее густые черные волосы были убраны в греческую прическу, которую мокрый снег скрывал, будто бы пуховым, вязаным на спицах, платком. Снежинки таяли, стекая ей на лоб мелкими, прозрачными каплями.
Мира протянула мне озябшие руки. Я сжал их в своих ладонях.
— Да ты совсем замерзла, бедняжка, — шепнул я встревоженно и устремился в наш особняк, увлекая ее за собою.
— Нет, — возразила она. — Мне нравится этот снег!
— Ты заболеешь, — проговорил я, ускоряя шаг. — И это на праздники-то! — продолжал возмущаться я. — Ничего себе подарочек к Рождеству!
— Сваруп приготовит мне бальзам, — улыбнулась Мира. — У него волшебные руки, — сказала она, послушно ступая следом за мною по расчищенной от снега дорожке. Сварупом звали индийца, старого слугу, которого Мира привезла с собою ко мне из Калькутты.
Я бросил взгляд в сторону английского парка, примыкающего к особняку. Он радовал глаз отсутствием какой бы то ни было симметрии. Деревья, посаженные свободными группами, стояли, словно заснеженные истуканы.
— Красиво, — проследив за моим взглядом, сказала Мира.
Я кивнул.
— Как твой поход к модистке? — спросил я у нее уже в гостиной.
Мира сняла канзу, представ передо мною в европейском муаровом платье с завышенной на французский манер талией. Она острожно стряхнула снежинки с роскошных волос.
— Удачно, — заулыбалась девушка.
— Очень кстати, — заметил я, думая о своем.
— Почему? — удивилась индианка.
— Завтра утром мы все уезжаем в имение к одному очень знатному господину, — ответил я. — И проведем у него все праздники…
— Вот как? — Мира всплеснула руками. — А Кинрю уже знает об этом?
— Нет, — я покачал головой, снимая цилиндр. — Но узнает вот-вот!
— Что за господин? — осведомилась Мира.
— Князь Николай Николаевич Титов, — ответил я. — Очень влиятельная особа при дворе.
— А… — Мира кивнула. Не трудно было догадаться, что это имя ей ни о чем не говорило. Однако она предпочла удержаться от комментариев.
Спустя около получаса в карете прибыл Кинрю с обмороженными щеками, которые горели огнем. Аннушка, горничная, в тайне в него влюбленная, кинулась растирать их снегом. Я ей приказал прекратить это безобразие и велел ему согреться рюмкой крепкой прозрачной водки, бокалом душистого чая с цикорием и укутаться в шарф из кашмирской шерсти.
Мира только руками всплеснула, едва завидев его обмороженную физиономию. Она российские морозы переносила как-то полегче, да и вообще, жизнь в Пальмире Финской — я имею в виду любимый наш Петербург — давалась ей с гораздо меньшим трудом, чем бесстрашному Золотому дракону с глазами египетского сфинкса.
Кинрю велел Аннушке отнести в свою комнату свертки с подарками.
— И что, — поинтересовался я, — так и не покажешь до праздника?
— Не-а… — покачал Кинрю головою, укутанной в теплый кашмирский шарф. Это вышло так уморительно, что Мира расхохоталась переливистым звонким смехом.
Как только он отогрелся и немного пришел в себя, я объявил ему, что утром мы уезжаем.
— Подозрительно это как-то, — проговорил Кинрю. — Не иначе во всем этом замешан Иван Сергеевич, — мой Золотой дракон, как всегда, подразумевал Кутузова и, надо сказать, не без причины.
— Мы едем в имение князя Титова отмечать Рождество Христово, — твердо ответил я. По крайней мере, мне самому об этом более ничего известно не было, а отказать такому влиятельному человеку, как протеже самого господина Румянцева, в таком сущем пустяке, как вождение хоровода кругом Weihnachtsbaum, то есть рождественского дерева, я не имел, впрочем, никакой возможности! О чем я тут же и записал в своем дневнике с бархатной обложкой, который надоумилось мне вести по совету Иоанна Масона, с целью исповедания.
— И все равно, — настаивал японец, — сдается мне, что здесь не обошлось без нашего благодетеля! — он усмехнулся.
Я пропустил его иронию мимо ушей, в конце концов, именно участие Ивана Сергеевича Кутузова и позволяло нам вести безбедное и, я бы даже сказал, блистательное существование.
После ужина я поднялся в свой кабинет, который располагался справа по коридору окнами в сад. Он представлял из себя небольшую комнату, выстроенную в готическом стиле, со сводчатым потолком и единственным витражным стеклом. Под стрельчатыми сводами этой кельи мерцал единственный миниатюрный фонарик, блики от которого ложились на стены, обитые нежно-розовым шелком.
Эту ночь я провел именно здесь, в ожидании визита моего мастера, который обычно входил через тайную дверь, скрытую с глаз темно-коричневым гобеленом. Однако Иван Сергеевич моих ожиданий не оправдал, и мне оставалось только гадать, что же нас ждет в имении Николая Николаевича Титова…
К вечеру следующего дня мы прибыли по месту своего назначния. Наши цуги, — упряжки, в которой лошади шли парами одна за другой, — остановились прямо у парадного входа в усадьбу. Освещенный подъезд предваряли темные ели, дремавшие в кружеве иния, застывшего на тяжелых ветвях прозрачными каплями серебра.
— Как красиво! — восхищенно проговорила впечатлительная индианка. От непогоды ее защищала длинная темно-лиловая тальма с пелериной и бобровая черная шапочка. На пальце поблескивал перстень с рубином — рождественский подарок Кинрю.
Японец не удержался и одарил нас всех накануне поездки. Лично мне он преподнес изящную часовую цепочку. Я же, в свою очередь, торжественно вручил ему исключительно модный галстук. Кинрю европейскую одежду не особенно уважал, но сделал вид, что доволен, соответственно случаю.
Мира получила от меня в подарок браслет из яшмы, который тут же спрятыла в свой ларец с драгоценностями.
Не успели мы выбраться из кареты, как здесь же остановился еще один дорожный дормез.
— Гости съезжаются, — глубокомысленно заметил Кинрю, вдыхая подвижными ноздрями аромат заснеженной хвои. — Русская зима! — проговорил он, потягиваясь.
Я внимательнейшим образом рассмотрел карету со вновь прибывшими и заключил, что она из себя ничего особенного не представляла. Я пообещал себе ничего из вида не упускать. В конце концов, мне ведь так до сих пор и не было понятно, зачем меня пригласили погостить у князя Титова.
Из дормеза выскользнула женщина лет тридцати и тут же нырнула в сугроб. Тогда ей на помощь бросился кучер.
— Барыня, да что же вы! Да как же!.. — причитал он, вызволяя ее из снежного плена.
По ее внешнему виду я заключил, что в самом ближайшем будущем нам предстоит, по-видимому, познакомиться с англичанкой.
Женщине наконец удалось выбраться из сугроба и встать на ноги.
— Спасибо, — коротко поблагодарила она по-русски с заметным акцентом. И я только лишний раз убедился в том, что моя догадка относительно ее происхождения, кажется, справедлива.
— А особа-то — оригиналка, — сострил Кинрю.
— Не вижу ничего смешного! — возмутилась сердобольная индианка и передернула плечами под тальмой.
Женщина была одета в зимнее бархатное пальто, пошитое на английский манер: с короткой талией и длинным, закругленным спереди поясом, заложенным складками и отделанным вдоль нижнего края плотными кружевами небесно-голубого оттенка. Она комкала в руках меховую муфту и то и дело поправляла маленький зимний капор на голове. Всеми силами женщина старалась побороть охватившее ее смущение. От внимания англичанки не ускользнуло, что у подъезда остановилась наша карета, и что какой-то незнакомый господин со странным разрезом глаз рассматривает ее из окна.
— Кинрю! — одернул я своего «Золотого дракона». — Барышне и так довольно неловко!
— Интересно, кто она, — не скрывая своего любопытства, протянул японец.
— Скоро познакомимся, — заверил я.
Англичанка скрылась в дормезе, но через несколько секунд снова выпорхнула из него и велела кучеру вынести наружу ее богаж. Потом она помогла выбраться из дормеза мальчику лет пяти.
— Сашенька! Быстрее! — приказала она. — Нас уже заждались! — взволнованно воскликнула англичанка.
— Гувернантка, наверное, — высказал я свое предположение.
— Настенька! — в этот раз англичанка обращалась к такой же маленькой девочке. — Я вас умоляю, поторопитесь!
Наконец-то и дети выбралась из дормеза и стали бросать друг в друга снежками.
Гувернантка возвела очи к небу и что-то пробормотала себе под нос на родном языке. Потом она вздохнула и тихонько произнесла, обращаясь к Богу:
— Oh my God!
— Еще те деточки! — заулыбалась Мира.
Все-таки англичанке удалось увести их в усадьбу. Тогда и мы покинули свои цуги и направились прямо к подъезду, где нас ожидал в парадной красной ливрее вышколенный лакей.
Николай Николаевич ждал нас в гостиной. Здесь же кружились дети со своей гувернанткой, которой никак не удавалось сладить с обоими. Однако князь смотрел на это сквозь пальцы и, казалось, был абсолютно доволен тем, что происходило вокруг.
— Знакомтесь, — проговорил он улыбаясь, — внуки!
— Очаровательные детки! — сказала Мира.
— О, да! — кивнул Кинрю.
— Ну-ка марш в детскую! — велел Николай Николаевич. — Елку еще не зажигали!
Как ни странно, дети деда послушались. Англичанка ушла вместе с ними, слегка прикусив губу.
— Француженку они уже выжили, — пояснил Титов, усмехнувшись.
— Не удивительно, — заметил я и представил брату-масону двух своих спутников.
— Charmante… — князь Титов низко поклонился и поцеловал индианке смуглую руку.
В этот момент в комнату вошла немолодая уже женщина в темно-вишневой атласной робе и пышном чепце, расшитом некрупным бисером.
— Ольга Павловна, — представил ее князь Титов. — Моя супруга.
— А почему вы не представите нам англичанку? — позволил себе поинтересоваться японец.
— Ну… — замялся князь, — это как-то не принято.
Я ткнул моего Золотого дракона в бок.
— Впрочем, — добавил Николай Николаевич, — вы еще познакомитесь с Мери-Энн… То есть, — он поправился, — с мисс Браун.
Ольга Павловна смерила своего мужа колючим взглядом темно-карих, почти что черных, глаз. Я заметил, что и с Мирой они, едва увидившись, не взлюбили друг друга. Княгиня показалась мне особой довольно высокомерной.
Через какое-то время лакей объявил, что прибыл еще один гость. Я ожидал увидеть индийского брахмана, о котором так много говорили в Петербурге. Но в гостиную вошел высокий мужчина лет пятидесяти — пятидесяти пяти, во фраке с серебряными пуговицами. Лакей снял у него с плеч медвежью шубу и скрылся в коридоре.
— Иван Парфенович Колганов, — отрекомендовал его хозяин имения. — Мой близкий друг.
— Яков Андреевич Кольцов, — проговорил он, указывая на меня. — Приятель Ивана Сергеевича Кутузова.
Я заметил, что имя моего покровителя произвело на Ивана Парфеновича неизгладимое впечатление.
Не успели мы с этим господином пожать друг другу руки, как на пороге неожиданно возник Лаврентий Филиппович Медведев.
— Какими же судьбами? — вслух удивился я.
Присутствие в имении квартального надзирателя, который время от времени оказывал мне услуги полицейского рода, еще больше убедило меня во мнении, что я оказался здесь неспроста, и что следует ожидать всяческих неожиданностей. Мне очень хотелось переброситься парой фраз с надзирателем наедине.
— Лаврентий Филиппович, — объяснил князь Титов, — приходится двоюродным племянником моей дрожайшей супруге.
— В самом деле? — картинно обрадовался я. — Какое совпадение! Ведь мы знакомы!
— О, да! — кивнул Лаврентий Филиппович, захлопав золотисто-рыжими ресницами. Одно я знал наверняка: он меня на дух не выносил, но терпел по долгу службы и из материальных соображений.
Мира устроилась на оттоманке, почти что у самого камина. Она очень любила смотреть на огонь, словно наблюдала в его пламени занимательные картины. Однажды индианка шепнула мне на ухо, что видит там наше будущее. Но я не стал пытать ее, что оно нам сулит.
Николай Николаевич, Колганов, Лаврений Филиппович и я устроились за ломберным столом. Должен признаться, что за игрой мне обычно везло до неприличия! В меру своих возможностей я старался этим не пользоваться… Если только в интересах нашего Ордена!
Княгиня Ольга Павловна присела к Мире на оттоманку.
— Говорят, вы предсказываете будущее? — зашептала она.
— Говорят, — подтвердила Мира, ничуть не изменившись в лице. Она чувствовала, что в вопросе княгини сквозила ирония. Однако индианка и вида не подала, что ее это каким-нибудь образом трогает. Выдержки моей Мире было не занимать. В этом мне пришлось убедиться еще у нее на родине. А светские страсти не шли ни в какое сравнение с тем, что нам пришлось вынести с ней на Востоке!
В платье, затканном золотом, с золотой диадемой на волосах, моя индианка выглядела восхитительно и всем своим видом походила на принцессу из сказки. Мирины зрачки сливались с черным бархатом ее глаз.
— Вы не похожи на гадалку, — заявила княгиня. — Хотя… — полагаю, она едва не сказала, что Мира вполне могла бы сойти за цыганку, промышлявшую ворожбой, но вовремя прикусила язычок. Если бы Ольга Павловна осмелилась на такое, то скандала с мужем было бы не избежать! А ей совсем не хотелось испортить себе весь праздник. К тому же князь оказался настолько щедр, что превзошел все ее ожидания…
Мира встретилась глазами с княгиней, и та невольно отвела взгляд. Глаза индианки завораживали, гипнотизировали, манили за собой в глубокую бездну…
Ольга Павловна отмахнулась от этого взгляда, словно от наваждения. Она с трудом поборола в себе желание перекреститься и три раза воскликнуть: «Чур меня!»
— Возможно, — промолвила Мира и снова устремила свой взгляд в камин, где мирно потрескивало пламя. За окнами завыла вьюга.
А я то и дело отвлекался от игры и проиграл два роббера.
— Что-то вам сегодня не везет, Яков Андреевич! — усмехнулся Лаврентий Филиппович Медведев и подмигнул мне заплывшим глазом. Я же никак не мог сосредоточиться на игре, все мое внимание привлекли к себе Мира с княгиней. Я почему-то переживал за индианку и не мог найти объяснения своей тревоге. Чувство мое скорее было иррациональным.
— Ну, так вы все-таки умеете предсказывать будущее? — спросила княгиня Титова напрямик.
— Иногда, — ответила Мира, не отрывая взгляда от пламени. Отсветы его плясали в ее глазах. — Вы хотите, чтобы я вам погадала? — улыбнулась индианка.
— Ну… — княгиня Титова замялась. — Ключнице нашей, Грушеньке, вздумалось тут, накануне, лить в воду воск. И я при этом присутствовала. Ну, словом…
— И что же привиделось вашей Грушеньке? — перебила ее Мира.
Ольга Павловна помедлила несколько секунд, прежде чем отважилась ответить на вопрос индианки.
— Ну же! — поторопила ее Мира, которой уже самой не терпелось узнать, что же такое увидела ключница в воде.
— Гроб, — наконец-то выговорила княгиня. — К чему бы это? — вслух удивилась она. — У нас вроде, слава Богу, все здоровы, — Ольга Павловна развела руками.
— Он дружен с князем Голицыным, — добавил Кутузов многозначительно, — с обер-прокурором Синода. А через него водит знакомство с графом Румянцевым. Вам, должно быть, известно, что граф близок к царю…
Я согласно кивнул. У меня и так не оставалось сомнений, что Титов принадлежит к сильным мира сего.
— Яков Андреевич Кольцов, — отрекомендовал меня Иван Сергеевич князю Николаю Николаевичу с приятной улыбкой на устах. Звезды на его белом мундире блистали в свете бронзовых канделябров.
— Charme' de vous voir, — ответил Титов с заметным акцентом.
— Взаимно, — произнес я по-русски, продолжая вглядываться в его лицо. Однако мне показалось, что сурово оно только на первый взгляд. Я мысленно гадал, к какой из орденских степеней он принадлежит. Что-то подсказывало мне, что Николай Николаевич Титов, скорее всего, был посвящен в один из высших градусов Шотландского обряда.
Князь взирал на меня нежно-голубыми глазами и улыбался тонким изгибом чуть бледноватых губ. Мне подумалось, что он болен какой-нибудь сердечной болезнью, до того нездоровым показался мне цвет его лица.
Титову было около шестидесяти лет, но выглядел он немного старше. Со щек у него свисали седые бакенбарды, посеребренные инеем волосы на голове были уложены у Николая Николаевича в довольно красивую прическу. Одет князь был в штатский светлый костюм.
Я обратил внимание, что руки у моего нового знакомца были довольно сильными, с узловатыми крепкими пальцами, один из которых был украшен чугунным перстнем с адамовой головой. Точно такой же я видел и у Кутузова. Он выдавал принадлежность Титова к масонской ложе.
На этом приеме в доме Ивана Сергеевича мне удалось сдружиться с этим обаятельным старичком. Он оказался довольно прост в обращении, так что мне не составило особого труда войти к Николаю Николаевичу в доверие. В итоге я получил приглашение в его имение на Рождество. Отказаться у меня не было никакой возможности, да и желания, говоря откровенно, — тоже!
— Но буду я не один, — оговорился я. Мне не представлялось возможным оставить Миру с Кинрю в одиночестве на этот великий праздник, когда зажигались сверкающими огнями душистые елки, и всех вокруг охватывала рождественская лихорадка.
— Я наслышан о вашей компании, — улыбаясь ответил князь. Я знал, что о Мире и Кинрю в северной столице ходили слухи. Кое-кому было известно, что я привез из обоих с Востока, где выполнял возложенную на меня орденом «Золотого скипетра» миссию.
Мира была родом из Индии, где мне удалось однажды спасти ей жизнь, и потому она мнила себя обязанной быть в меня влюбленной до конца своих дней. Индианка была несказанно хороша собой и слыла у себя на родине гадалкой. Впрочем, мне и самому не приходилось сомневаться в ее способностях. В моем же доме на Офицерской улице она добровольно взяла на себя обязанности управительницы и экономки.
Кинрю же покинул вместе со мной Японию, где занимал видное положение при дворе. Только с его помощью я и сумел избежать всех ужасов тюрьмы. На самом деле моего друга звали Юкио Хацуми, хотя сам он себя почему-то именовал Кинрю, что в переводе с его языка значило ни больше ни меньше как «Золотой дракон»! Во избежание недразумений я представлял его моим знакомым в качестве преданного и бессменного своего слуги. Японец нисколько не возражал, он и сам считал себя кем-то вроде моего ангела-хранителя!
— И вы не возражаете, что я приеду к вам в имение со своими спутниками? — осведомился я.
— Не возражаю, — ответил князь.
Вот так и состоялось наше знакомство. Чуть позже от Кутузова я узнал, что в имении Николая Николаевича Титова будет еще гостить и индийский брахман. Как оказалось, князь слыл в столицах выдумщиком, чудаком и любителем экзотики. О других гостях Иван Сергеевич и словом не обмолвился, так что мне предстояло познакомиться с ними прямо на месте. Я подозревал, что пригласили меня в имение неспроста…
Я вернулся домой в предвкушении грядущего праздника. Навстречу мне вышла Мира, которая, как всегда, уже успела соскучиться. Глаза ее лучились от счастья.
— Яков Андреевич! — обрадовалась она.
Колонный портик в античном стиле, предворяющий двери моего дома, был весь засыпан снегом. Белое покрывало, сотканное метелью из бесчисленного количества снежинок, переливалось в свете фонарей, соперничая с ночными звездами.
— Здравствуй, моя дорогая! — кивнул я Мире, которая куталась в канзу из винного бархата — подбитый и украшенный горностаем короткий глухой жакет с длинными, узкими рукавами. Смуглые ладони моей индианки скрывали изящные кружевные манжеты. Ее густые черные волосы были убраны в греческую прическу, которую мокрый снег скрывал, будто бы пуховым, вязаным на спицах, платком. Снежинки таяли, стекая ей на лоб мелкими, прозрачными каплями.
Мира протянула мне озябшие руки. Я сжал их в своих ладонях.
— Да ты совсем замерзла, бедняжка, — шепнул я встревоженно и устремился в наш особняк, увлекая ее за собою.
— Нет, — возразила она. — Мне нравится этот снег!
— Ты заболеешь, — проговорил я, ускоряя шаг. — И это на праздники-то! — продолжал возмущаться я. — Ничего себе подарочек к Рождеству!
— Сваруп приготовит мне бальзам, — улыбнулась Мира. — У него волшебные руки, — сказала она, послушно ступая следом за мною по расчищенной от снега дорожке. Сварупом звали индийца, старого слугу, которого Мира привезла с собою ко мне из Калькутты.
Я бросил взгляд в сторону английского парка, примыкающего к особняку. Он радовал глаз отсутствием какой бы то ни было симметрии. Деревья, посаженные свободными группами, стояли, словно заснеженные истуканы.
— Красиво, — проследив за моим взглядом, сказала Мира.
Я кивнул.
— Как твой поход к модистке? — спросил я у нее уже в гостиной.
Мира сняла канзу, представ передо мною в европейском муаровом платье с завышенной на французский манер талией. Она острожно стряхнула снежинки с роскошных волос.
— Удачно, — заулыбалась девушка.
— Очень кстати, — заметил я, думая о своем.
— Почему? — удивилась индианка.
— Завтра утром мы все уезжаем в имение к одному очень знатному господину, — ответил я. — И проведем у него все праздники…
— Вот как? — Мира всплеснула руками. — А Кинрю уже знает об этом?
— Нет, — я покачал головой, снимая цилиндр. — Но узнает вот-вот!
— Что за господин? — осведомилась Мира.
— Князь Николай Николаевич Титов, — ответил я. — Очень влиятельная особа при дворе.
— А… — Мира кивнула. Не трудно было догадаться, что это имя ей ни о чем не говорило. Однако она предпочла удержаться от комментариев.
Спустя около получаса в карете прибыл Кинрю с обмороженными щеками, которые горели огнем. Аннушка, горничная, в тайне в него влюбленная, кинулась растирать их снегом. Я ей приказал прекратить это безобразие и велел ему согреться рюмкой крепкой прозрачной водки, бокалом душистого чая с цикорием и укутаться в шарф из кашмирской шерсти.
Мира только руками всплеснула, едва завидев его обмороженную физиономию. Она российские морозы переносила как-то полегче, да и вообще, жизнь в Пальмире Финской — я имею в виду любимый наш Петербург — давалась ей с гораздо меньшим трудом, чем бесстрашному Золотому дракону с глазами египетского сфинкса.
Кинрю велел Аннушке отнести в свою комнату свертки с подарками.
— И что, — поинтересовался я, — так и не покажешь до праздника?
— Не-а… — покачал Кинрю головою, укутанной в теплый кашмирский шарф. Это вышло так уморительно, что Мира расхохоталась переливистым звонким смехом.
Как только он отогрелся и немного пришел в себя, я объявил ему, что утром мы уезжаем.
— Подозрительно это как-то, — проговорил Кинрю. — Не иначе во всем этом замешан Иван Сергеевич, — мой Золотой дракон, как всегда, подразумевал Кутузова и, надо сказать, не без причины.
— Мы едем в имение князя Титова отмечать Рождество Христово, — твердо ответил я. По крайней мере, мне самому об этом более ничего известно не было, а отказать такому влиятельному человеку, как протеже самого господина Румянцева, в таком сущем пустяке, как вождение хоровода кругом Weihnachtsbaum, то есть рождественского дерева, я не имел, впрочем, никакой возможности! О чем я тут же и записал в своем дневнике с бархатной обложкой, который надоумилось мне вести по совету Иоанна Масона, с целью исповедания.
— И все равно, — настаивал японец, — сдается мне, что здесь не обошлось без нашего благодетеля! — он усмехнулся.
Я пропустил его иронию мимо ушей, в конце концов, именно участие Ивана Сергеевича Кутузова и позволяло нам вести безбедное и, я бы даже сказал, блистательное существование.
После ужина я поднялся в свой кабинет, который располагался справа по коридору окнами в сад. Он представлял из себя небольшую комнату, выстроенную в готическом стиле, со сводчатым потолком и единственным витражным стеклом. Под стрельчатыми сводами этой кельи мерцал единственный миниатюрный фонарик, блики от которого ложились на стены, обитые нежно-розовым шелком.
Эту ночь я провел именно здесь, в ожидании визита моего мастера, который обычно входил через тайную дверь, скрытую с глаз темно-коричневым гобеленом. Однако Иван Сергеевич моих ожиданий не оправдал, и мне оставалось только гадать, что же нас ждет в имении Николая Николаевича Титова…
К вечеру следующего дня мы прибыли по месту своего назначния. Наши цуги, — упряжки, в которой лошади шли парами одна за другой, — остановились прямо у парадного входа в усадьбу. Освещенный подъезд предваряли темные ели, дремавшие в кружеве иния, застывшего на тяжелых ветвях прозрачными каплями серебра.
— Как красиво! — восхищенно проговорила впечатлительная индианка. От непогоды ее защищала длинная темно-лиловая тальма с пелериной и бобровая черная шапочка. На пальце поблескивал перстень с рубином — рождественский подарок Кинрю.
Японец не удержался и одарил нас всех накануне поездки. Лично мне он преподнес изящную часовую цепочку. Я же, в свою очередь, торжественно вручил ему исключительно модный галстук. Кинрю европейскую одежду не особенно уважал, но сделал вид, что доволен, соответственно случаю.
Мира получила от меня в подарок браслет из яшмы, который тут же спрятыла в свой ларец с драгоценностями.
Не успели мы выбраться из кареты, как здесь же остановился еще один дорожный дормез.
— Гости съезжаются, — глубокомысленно заметил Кинрю, вдыхая подвижными ноздрями аромат заснеженной хвои. — Русская зима! — проговорил он, потягиваясь.
Я внимательнейшим образом рассмотрел карету со вновь прибывшими и заключил, что она из себя ничего особенного не представляла. Я пообещал себе ничего из вида не упускать. В конце концов, мне ведь так до сих пор и не было понятно, зачем меня пригласили погостить у князя Титова.
Из дормеза выскользнула женщина лет тридцати и тут же нырнула в сугроб. Тогда ей на помощь бросился кучер.
— Барыня, да что же вы! Да как же!.. — причитал он, вызволяя ее из снежного плена.
По ее внешнему виду я заключил, что в самом ближайшем будущем нам предстоит, по-видимому, познакомиться с англичанкой.
Женщине наконец удалось выбраться из сугроба и встать на ноги.
— Спасибо, — коротко поблагодарила она по-русски с заметным акцентом. И я только лишний раз убедился в том, что моя догадка относительно ее происхождения, кажется, справедлива.
— А особа-то — оригиналка, — сострил Кинрю.
— Не вижу ничего смешного! — возмутилась сердобольная индианка и передернула плечами под тальмой.
Женщина была одета в зимнее бархатное пальто, пошитое на английский манер: с короткой талией и длинным, закругленным спереди поясом, заложенным складками и отделанным вдоль нижнего края плотными кружевами небесно-голубого оттенка. Она комкала в руках меховую муфту и то и дело поправляла маленький зимний капор на голове. Всеми силами женщина старалась побороть охватившее ее смущение. От внимания англичанки не ускользнуло, что у подъезда остановилась наша карета, и что какой-то незнакомый господин со странным разрезом глаз рассматривает ее из окна.
— Кинрю! — одернул я своего «Золотого дракона». — Барышне и так довольно неловко!
— Интересно, кто она, — не скрывая своего любопытства, протянул японец.
— Скоро познакомимся, — заверил я.
Англичанка скрылась в дормезе, но через несколько секунд снова выпорхнула из него и велела кучеру вынести наружу ее богаж. Потом она помогла выбраться из дормеза мальчику лет пяти.
— Сашенька! Быстрее! — приказала она. — Нас уже заждались! — взволнованно воскликнула англичанка.
— Гувернантка, наверное, — высказал я свое предположение.
— Настенька! — в этот раз англичанка обращалась к такой же маленькой девочке. — Я вас умоляю, поторопитесь!
Наконец-то и дети выбралась из дормеза и стали бросать друг в друга снежками.
Гувернантка возвела очи к небу и что-то пробормотала себе под нос на родном языке. Потом она вздохнула и тихонько произнесла, обращаясь к Богу:
— Oh my God!
— Еще те деточки! — заулыбалась Мира.
Все-таки англичанке удалось увести их в усадьбу. Тогда и мы покинули свои цуги и направились прямо к подъезду, где нас ожидал в парадной красной ливрее вышколенный лакей.
Николай Николаевич ждал нас в гостиной. Здесь же кружились дети со своей гувернанткой, которой никак не удавалось сладить с обоими. Однако князь смотрел на это сквозь пальцы и, казалось, был абсолютно доволен тем, что происходило вокруг.
— Знакомтесь, — проговорил он улыбаясь, — внуки!
— Очаровательные детки! — сказала Мира.
— О, да! — кивнул Кинрю.
— Ну-ка марш в детскую! — велел Николай Николаевич. — Елку еще не зажигали!
Как ни странно, дети деда послушались. Англичанка ушла вместе с ними, слегка прикусив губу.
— Француженку они уже выжили, — пояснил Титов, усмехнувшись.
— Не удивительно, — заметил я и представил брату-масону двух своих спутников.
— Charmante… — князь Титов низко поклонился и поцеловал индианке смуглую руку.
В этот момент в комнату вошла немолодая уже женщина в темно-вишневой атласной робе и пышном чепце, расшитом некрупным бисером.
— Ольга Павловна, — представил ее князь Титов. — Моя супруга.
— А почему вы не представите нам англичанку? — позволил себе поинтересоваться японец.
— Ну… — замялся князь, — это как-то не принято.
Я ткнул моего Золотого дракона в бок.
— Впрочем, — добавил Николай Николаевич, — вы еще познакомитесь с Мери-Энн… То есть, — он поправился, — с мисс Браун.
Ольга Павловна смерила своего мужа колючим взглядом темно-карих, почти что черных, глаз. Я заметил, что и с Мирой они, едва увидившись, не взлюбили друг друга. Княгиня показалась мне особой довольно высокомерной.
Через какое-то время лакей объявил, что прибыл еще один гость. Я ожидал увидеть индийского брахмана, о котором так много говорили в Петербурге. Но в гостиную вошел высокий мужчина лет пятидесяти — пятидесяти пяти, во фраке с серебряными пуговицами. Лакей снял у него с плеч медвежью шубу и скрылся в коридоре.
— Иван Парфенович Колганов, — отрекомендовал его хозяин имения. — Мой близкий друг.
— Яков Андреевич Кольцов, — проговорил он, указывая на меня. — Приятель Ивана Сергеевича Кутузова.
Я заметил, что имя моего покровителя произвело на Ивана Парфеновича неизгладимое впечатление.
Не успели мы с этим господином пожать друг другу руки, как на пороге неожиданно возник Лаврентий Филиппович Медведев.
— Какими же судьбами? — вслух удивился я.
Присутствие в имении квартального надзирателя, который время от времени оказывал мне услуги полицейского рода, еще больше убедило меня во мнении, что я оказался здесь неспроста, и что следует ожидать всяческих неожиданностей. Мне очень хотелось переброситься парой фраз с надзирателем наедине.
— Лаврентий Филиппович, — объяснил князь Титов, — приходится двоюродным племянником моей дрожайшей супруге.
— В самом деле? — картинно обрадовался я. — Какое совпадение! Ведь мы знакомы!
— О, да! — кивнул Лаврентий Филиппович, захлопав золотисто-рыжими ресницами. Одно я знал наверняка: он меня на дух не выносил, но терпел по долгу службы и из материальных соображений.
Мира устроилась на оттоманке, почти что у самого камина. Она очень любила смотреть на огонь, словно наблюдала в его пламени занимательные картины. Однажды индианка шепнула мне на ухо, что видит там наше будущее. Но я не стал пытать ее, что оно нам сулит.
Николай Николаевич, Колганов, Лаврений Филиппович и я устроились за ломберным столом. Должен признаться, что за игрой мне обычно везло до неприличия! В меру своих возможностей я старался этим не пользоваться… Если только в интересах нашего Ордена!
Княгиня Ольга Павловна присела к Мире на оттоманку.
— Говорят, вы предсказываете будущее? — зашептала она.
— Говорят, — подтвердила Мира, ничуть не изменившись в лице. Она чувствовала, что в вопросе княгини сквозила ирония. Однако индианка и вида не подала, что ее это каким-нибудь образом трогает. Выдержки моей Мире было не занимать. В этом мне пришлось убедиться еще у нее на родине. А светские страсти не шли ни в какое сравнение с тем, что нам пришлось вынести с ней на Востоке!
В платье, затканном золотом, с золотой диадемой на волосах, моя индианка выглядела восхитительно и всем своим видом походила на принцессу из сказки. Мирины зрачки сливались с черным бархатом ее глаз.
— Вы не похожи на гадалку, — заявила княгиня. — Хотя… — полагаю, она едва не сказала, что Мира вполне могла бы сойти за цыганку, промышлявшую ворожбой, но вовремя прикусила язычок. Если бы Ольга Павловна осмелилась на такое, то скандала с мужем было бы не избежать! А ей совсем не хотелось испортить себе весь праздник. К тому же князь оказался настолько щедр, что превзошел все ее ожидания…
Мира встретилась глазами с княгиней, и та невольно отвела взгляд. Глаза индианки завораживали, гипнотизировали, манили за собой в глубокую бездну…
Ольга Павловна отмахнулась от этого взгляда, словно от наваждения. Она с трудом поборола в себе желание перекреститься и три раза воскликнуть: «Чур меня!»
— Возможно, — промолвила Мира и снова устремила свой взгляд в камин, где мирно потрескивало пламя. За окнами завыла вьюга.
А я то и дело отвлекался от игры и проиграл два роббера.
— Что-то вам сегодня не везет, Яков Андреевич! — усмехнулся Лаврентий Филиппович Медведев и подмигнул мне заплывшим глазом. Я же никак не мог сосредоточиться на игре, все мое внимание привлекли к себе Мира с княгиней. Я почему-то переживал за индианку и не мог найти объяснения своей тревоге. Чувство мое скорее было иррациональным.
— Ну, так вы все-таки умеете предсказывать будущее? — спросила княгиня Титова напрямик.
— Иногда, — ответила Мира, не отрывая взгляда от пламени. Отсветы его плясали в ее глазах. — Вы хотите, чтобы я вам погадала? — улыбнулась индианка.
— Ну… — княгиня Титова замялась. — Ключнице нашей, Грушеньке, вздумалось тут, накануне, лить в воду воск. И я при этом присутствовала. Ну, словом…
— И что же привиделось вашей Грушеньке? — перебила ее Мира.
Ольга Павловна помедлила несколько секунд, прежде чем отважилась ответить на вопрос индианки.
— Ну же! — поторопила ее Мира, которой уже самой не терпелось узнать, что же такое увидела ключница в воде.
— Гроб, — наконец-то выговорила княгиня. — К чему бы это? — вслух удивилась она. — У нас вроде, слава Богу, все здоровы, — Ольга Павловна развела руками.