Ашар Амеде. Королевская охота

   — У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, — склонился Эктор.
   — Тем лучше! — возразил герцог, прерывая его. — Я знаю вас, и все слова на свете не скажут мне ничего более. Но я сказал вам, это не самое трудное. Сложнее с ходатаем к королю.
   Эктор молчал, но глаза…
   — Вы желаете спросить, почему я не предлагаю самого себя? — улыбнулся герцог.
   — Верно.
   Герцог слегка оперся на руку маркиза.
   — Не помните, что я вам говорил лет шесть назад при осаде Турина? — спросил он.
   — Все ваши слова хранятся здесь навечно, — отвечал Эктор, ударяя себя в грудь.
   — Ничто не изменилось, понимаете?
   — Слишком хорошо понимаю.
   — Не отчаивайтесь, не надо. Чего не сделаю я сам, по моей просьбе сделают другие…Но если вдруг случайно я получу отказ, тогда решусь на все! Поверьте, никто не сможет упрекнуть меня, что я не ценю друзей.
   Несмотря на поздний час, герцог Орлеанский переговорил с мадам д'Аржансон о деле Эктора. Она тут же передала Эктору записку для сторожа павильона.
   — Благодарите мадам д'Аржансон, — сказал при этом герцог Эктору с изяществом и галантностью. — Она не похожа на меня и сразу делает все, что ей нравится.
   — Друг мой, сердечные дела — самое важное для меня, — ответила та, — и я их никогда не откладываю.
   Эктор поцеловал графине руку и понес письмо Сидализе. Кокетка забавлялась с офицером егерского полка и переодетым в Вулкана гвардейцем, совместно занимаясь стихотворством.
   Сидализа заложила письмо за корсаж и бросилась на шею Эктору.
   — Ну, — сказало она, смеясь, — не церемоньтесь и возвратите мне то, что я даю вам. Я передам все Кристине.
   Тут вдруг все актеры вышли на сцену. Актрисы, танцовщицы, певцы, фигуранты, герои, сатиры, нимфы, пастухи, субретки, скоморохи, слуги, фавны устремились из-за кулис, чтобы занять свое место, и на протяжении нескольких минут царил всеобщий хаос. Началась импровизация.
   Рой наяд и амазонок, скользивших взад — вперед, окружил вдруг Эктора. Он почувствовал, как чья-то рука скользнула по его руке, оставив в ней бумажку, и исчезла. Когда он обернулся, рой мифологических богинь был уже далеко и вился на сцене, размахивая золотыми колчанами и гибким тростником. Он был один и держал в руках записку, на которую невольно устремились его глаза.
   Имя стояло его. Мечта ли, сходство ли, но ему казалось, что имя было написано рукой Кристины; поспешно развернув записку, Эктор прочел следующие слова, начертанные торопливой рукой:
   «Завтра в девять вечера будьте на Кур-ла-Рен. Будьте одни, я также буду одна.»
   Эктор поднес записку к губам. Невыразимое смущение наполнило его заколотившееся сердце. Ему казалось, эти две строчки, полные таинственных обещаний, возобновляли прерванную нить его существования, и бросившись вон из-за кулис, он вскричал:
   — Я приду!

ГЛАВА 39. КУР-ЛА-РЕН

   Кур-ла-Рен был в то время любимым местом гуляний в Париже, где можно было встретить мещан, дворян, студентов, писцов, падших женщин, циркачей, чиновников, гризеток, знатных дам, кавалеров и мошенников. Но хотя вся эта публика назначали свои свидания в садах Пале-Рояля или Тюильри днем, являлись они в Кур-ла-Рен только с наступлением ночи.
   Там тысячи лавчонок теснились со всех сторон. Канатоходцы, шарлатаны, уличные балаганы, цветочницы, предлагавшие всем прохожим свои цветы и улыбки, удваивали шумный беспорядок этого гулянья, места самого живописного и самого любопытного тогда в Париже.
   Мода манила туда всех; огромные деревья, тень, обширное пространство сулили таинственность. Молодые придворные вельможи и их любовницы, самые знаменитые актрисы, знатные дамы, приехавшие нарочно из Версаля или Марли, офицеры свиты короля катались по набережной в открытых колясках. Другие проезжавшие коляски были наполнены молодыми людьми, чьи уста в пене шампанского дразнили прохожих своим громким смехом. Актрисы и знатные дамы ограждали свое инкогнито покровом маски. Некоторые закутывались в домино, другие надевали фантастические костюмы или наряжались торговками, цветочницами, пастушками, с бантами из лент, приколотыми на плече, чтобы быть узнанными своими близкими приятелями или таинственными фаворитами.
   Нередко случалось встретить в глухом углу, меж двух лакеев, вооруженных фонарями, кавалеров, скрестивших оружие и храбро пускавших один другому кровь. Тут смеялись, там дрались, повсюду волочились или, по крайней мере, делали вид, побеждали, обманывали, и ночь улетала, оставляя за собой жатву улыбок и поцелуев, смоченных несколькими слезами и слегка окропленных кровью. Неизвестно, какие следы исчезали скорее: следы слез или поцелуев. Шрам затягивал рану, сердцем овладевало забвение, и все проходило.
   Легко можно угадать, что Эктор не преминул быть на месте свидания. Прибыв одним из первых в Кур-ла-Рен, он блуждал по набережной, заглядывая под маски, внимательный к малейшему знаку, нетерпеливый, любопытный, встревоженный и полный восхитительного смущения. С каждой минутой толпа прибавлялась; коляски пролетали быстрее комет, влача за собой молниеносный шлейф; в тени слышался нежный и кокетливый шорох шелковых платьев; там отыскивали друг друга, убегали, встречались, укрывались, преследовали, сближались; слабые возгласы удивления, взрывы смеха, неожиданные вопросы, имена, брошенные на ветер, временами прорывали гул голосов, висевший над Кур-ла-Рен, как шелест листьев в лесу или кроткий отзыв волн необъятного океана в тихие ночные часы.
   Эктор переходил от компании компании и не переставал ждать. Он расхаживал уже больше двух часов, комкая в кармане таинственную записку, как будто хотел убедить самого себя подлинным доказательством, что память его не обманывала, когда нежная ручка скользнула украдкой под его руку. Эктор вздрогнул и живо обернулся.
   Рядом стояла женщина, покрытая капюшоном и закутанная в широкий плащ голубого атласа. Маска скрывала её лицо; она была одного роста с Кристиной и имела живую и грациозную походку. Впрочем, какая другая женщина могла опираться на руку Эктора с такой нежной близостью и милой симпатией? Сердце Эктора готово было вырваться из груди. Он склонился, прижался губами к щеке своей дамы, и вся душа его изошла в этом поцелуе.
   Голубое домино приложило палец ко рту и увлекло его в сторону, в непроницаемую тень. Ее походка обладала грациозностью и гибкостью плывущего лебедя. Ее маленькие ручки, скрещенные на руке Шавайе, слегка трепетали, даже сквозь шелковистые складки плаща слышно было биение её сердца.
   — Как я люблю вас! — сказал Эктор, наклоняясь к уху своей спутницы.
   Домино вздрогнуло и крепко сжало его руку.
   — Тс-с! Вас могут услышать.
   Эктор подумал, что Кристина опасается преследования, и поспешно окинул взглядом улицу вокруг себя. Окружали их студенты, гризетки и двое-бродяг подозрительной наружности, всегда бывающих там, где толпа.
   — Ничего не бойтесь, — успокоил он, — со мной моя шпага.
   — О, я знаю, что вы храбры, но шпага тут не уместна, — отвечала его дама тихим голосом.
   Она ускорила шаги и вошла в темную аллею, где несколько влюбленных гуляли в уединении.
   Голос домино, которое Эктор вел под руку, доходил до его слуха подобно восхитительной музыке. Он был полон волнения, нежен, звучен и чист, как кристалл. Волны неги проникли в его жилы, и взяв её руки, он покрыл их пламенными поцелуями.
   Домино сделало легкое усилие, чтобы их освободить, но Эктор удержал их, и домино предоставило свои руки поцелуям любовника. Ночь окутывала их покровом своей тени; луна проливала робкий свет на дорогу; шум, ослабленный расстоянием, доносился подобно ропоту, и лишь видны были вдоль темной аллеи блуждающие парами молчаливые привидения.
   — Как вы поздно пришли, — сказал он, не отрывая губ от хорошеньких пальчиков своей возлюбленной.
   — Поэтому вы меня ждали? — спросила она.
   — Я надеялся вас видеть, прежде чем получил вашу записку.
   — А если бы я не пришла?
   — Я ждал бы завтра, ждал бы всегда!
   — Так вы меня любите?
   — Как могли вы в том когда-нибудь сомневаться? — с жаром вскричал Эктор, передав в голосе всю свою сердечную муку.
   Дама нежно посмотрела на него.
   — Да, — сказала она, — я хочу быть любимой с такой силой.
   На миг она замолчала, опустив голову на плечо кавалера, потом продолжала:
   — О, если вы мне когда-нибудь измените, берегитесь, Эктор.
   Он вздрогнул при звуке этого голоса, полного страсти. Никогда Кристина не выражалась с таким темпераментом. Разлука усилила её любовь вместо того, чтобы её ослабить! Это стало для Эктора поводом новой радости, куда глубже той, которую он испытывал до сих пор. Неспособный одолеть порывов сердца, он обнял руками стан подруги и привлек её к себе.
   Она хотела было его оттолкнуть, но осталась в его объятиях, полная смущения. Вдруг мимо них быстро прошел мужчина и слегка мимоходом её коснулся. Дама вырвалась из рук Эктора и живо отступила назад. Между тем мужчина удалился, даже не повернув головы.
   — Как же она меня напугал, — сказала она.
   — Кого вы боитесь?
   — Откуда я знаю? Ничего и всего!
   — За вами наблюдают, может быть, следят за каждым вашим шагом?
   — Да, может быть! Вы не знаете, сколько хитрости и лукавства мне пришлось употребить, чтобы оказаться здесь…
   — Я вас люблю, и каждое произносимое вами слово усиливает эту любовь, столь страстную, что она меня пугает…
   — Ваша страстная любовь ко мне не беда, напротив…
   — Как мне не любить вас, пренебрегающей для свидания со мной…может быть, большими опасностями?
   — Я пренебрегаю опасностями, я хотела быть здесь, дала себе в том слово прежде, чем обещала вам, и я пришла.
   — Что я должен сделать, чтобы быть достойным вас?
   — То, что вы уже делали: любить меня, — улыбнулась она с невыразимой прелестью.
   — Если я когда-нибудь лишусь вас, я не переживу этого, — сказал глубоко взволнованный Эктор.
   — Зачем вы думаете о смерти? Любовь — жизнь, от неё не умирают.
   Эти слова были произнесены с дерзкой веселостью, которая, надо признаться, несколько удивила Эктора. Но безграничное счастье, наполнявшее его душу, не позволило долго размышлять об этом.
   — Понимаете, — продолжала домино, — дело не только в том, что мы видимся теперь, надо подумать о способах видеться в будущем.
   — Я хотел просить вас об этом.
   — А я об этом думала.
   — Вы добры и прекрасны.
   — Мы никогда не кончим, если вы будете беспрестанно меня прерывать.
   — Послушайте! — вскричал Эктор в порыве страсти, — я готов вас сделать французской королевой.
   — Но, — гордо отвечала домино, — мне кажется, что я заняла бы это место не хуже другой.
   Тон голоса, прозвеневшего вдруг подобно металлу, поразил Шавайе. Но прежде, чем он мог поразмыслить, беленький пальчик подруги слегка коснулся его рта.
   — Не говорите о таких вещах так громко, — сказала она, — деревья Кур-ла-Рен могут быть подобны тростникам из басни, и это более чем достаточно, чтобы погубить вас в Марли.
   — Потерять все, но сохранить вас? Это меня нисколько не пугает.
   — Хорошо! — согласилась она. — Я устрою так, чтобы вы сохранили меня, ничего не теряя…Но для этого вы должны повиноваться мне во всем.
   — Это легко.
   — И быть готовым на все.
   — Я уже готов.
   — Если так, мы увидимся скорее, чем вы надеетесь.
   — Могу ли я верить?
   — Я хочу сделать ещё лучше.
   — Каким образом?
   — Вы не догадываетесь?
   — Говорите.
   — Ну, я лучше вам это докажу…
   — Когда?
   — Стало быть, вы желаете, чтобы это было как можно скорее?
   — Разве ваше желание не таково?
   — Признаю.
   — Так исполните ваше обещание завтра же.
   — Или сейчас, не так ли?
   — Я желал бы этого.
   — Завтра это невозможно.
   — Тогда сегодня вечером.
   — Опять невозможно.
   — Вот вы ни на что и не решаетесь.
   — Потому что я хочу решиться наверняка.
   — Каждый час без вас кажется мне годом.
   — Значит двадцать четыре часа стали бы слишком долгими.
   Эктор улыбнулся.
   — Обещайте мне не очень состариться, — вздохнула она, — и я обещаю вам немного сократить это время.
   Продолжая беседовать, Эктор с подругой медленно шли рука об руку, так близко друг к другу, что их лица почти касались.
   Голос голубого домино шептал на ухо Эктору нежнее и легче, чем дыхание призрака; он был немного неясен, но сердце любовника вдыхало в себя всякий его звук с упоением. Окружавшая их таинственность удваивала прелесть разговора, и Эктор уже забывал о времени, но тут она вернула его к действительности.
   В тот момент они были возле Пон-Турнана. Толпа молодых людей удалялась с песнями, как ласточки, манимые весной. Коляски и их свиты всадников исчезали во мраке ночи; ещё час, и в Кур-ла-Рен воцарится тишина.
   Невдалеке стояла карета без герба. На козлах сидел кучер. Два лакея в серых фраках ждали, сложа руки.
   — Нам надо расстаться, — сказала домино.
   — Уже! — вскричал Шавайе.
   — Я должна быть дома до рассвета.
   — Если возвратитесь немного позже, что такого?
   — Тогда мы не увиделись бы больше.
   — Если так, я уступаю.
   — И я хочу, чтобы вы уступали всегда; впрочем, это на прощание.
   — Хорошо; так сделайте для меня милость.
   — Какую?
   — Снимите эту маску, скрывающую вас от моих глаз, и дайте мне взглянуть на себя…Ваш образ будет запечатлен в моем сердце и воскресит во мне надежду.
   — Вы этого желаете?
   — Я вас прошу.
   Домино быстро огляделась, стало лицом к бледному и нежному свету луны, поднесла руку к маске и сорвала её.
   Эктор застонал: он узнал герцогиню Беррийскую.
   — Что с вами? — вскричала она и, опасаясь неожиданной встречи, поспешно вернула маску на лицо.
   Эктор оставался неподвижен, растерявшийся, безмолвный, как человек, встретившийся лицом к лицу с привидением.
   — Что это значит? — спросила герцогиня, в испуге приблизившись к Эктору.
   — Извините меня, сударыня, — сказал он едва внятным голосом, — я видел…мне показалось…там…
   — Кто?
   — Один из придворных…господин де Рипарфон, кажется.
   Эктор лгал, и лгал дурно, но иначе не умел объяснить своего смущения.
   — Я боялся, чтобы он вас не узнал, — продолжал он.
   Герцогиня Беррийская посмотрела в ту сторону, куда показывал Шавайе.
   Там проходил дворянин, закутанный в плащ; он был почти одного роста с Ги, но не имел его осанки.
   — Это не он, — сказала она, покачав головой, — ах, как вы меня испугали!
   — Дело шло о вас, сударыня, простите меня, — отвечал Эктор, немного оправившись от смущения.
   — Это искупает ваш поступок, — сказала герцогиня, — но прощайте…Ваш испуг может быть предчувствием. Я еду.
   Она поспешно подошла к карете, один из лакеев подал ей руку, она проворно нырнула внутрь и экипаж покатился, прежде чем Шавайе успел шевельнуться.
   Если бы молния вдруг ударила у его ног, она не произвела бы на Эктора такого действия, как появление герцогини Беррийской. Теперь, когда та исчезла, он спрашивал самого себя, точно ли он видел дочь герцога Орлеанского, точно ли это была герцогиня Беррийская, её ли он водил под руку, разговаривая и покрывая руки поцелуями, предназначенными Кристине. Эктор застыл на месте, провожая глазами исчезнувшую вдали карету, и ему казалось, что это была фантастическая колесница внезапно появившейся волшебницы. Он осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что это не сон, он прислушивался к тысячам разных звуков, долетавших от Кур-ла-Рен, и немного прошелся, чтобы привести свои мысли в порядок.
   Какие могли быть последствия у этого случайного приключения? Какова будет развязка этой любви, признание в которой герцогиня Беррийская приняла на свой собственный счет? К каким неожиданным происшествиям вело его новое положение дел? В то время, как он искал и призывал Кристину, он встретил герцогиню Беррийскую, влюбленную, страстную, и что всего более, обманутую словами, обращенными не к ней, но которые она могла приписать себе. Как ему выйти из этого щекотливого положения, полного опасностей, с какой стороны ни смотри? Эти мысли мелькали в уме Эктора, как стрелы. Он медленно вышел из Кур-ла-Рен, зашагав к заставе Сент-Оноре, чтобы возвратиться в дом Рипарфона, нерешительный, взволнованный, не знающий, на чем остановиться.
   Понурив голову, шагал он вдоль домов, как вдруг столкнулся с человеком, шедшим со стороны улицы Нев-де-Пти-Шан. В ту же минуту он узнал брата Иоанна и остановился.
   — Тьфу, пропасть! А я шел к вам, — сказал пустынник. — Время не терпит!
   — Шевалье?
   — Уезжает завтра.
   — Надо ему помешать…
   — За этим-то я и шел…Мы открыли его след.
   — Коклико сказал?
   — Нет, но он был пьян, а это одно и то же. Простодушен, как дитя.
   — Что же он сказал?
   — Пустяки, которые ничего не значат для других, но для человека умного — просто сокровища. Теперь мы знаем часы, в которые они с шевалье обыкновенно встречаются; знаем также, что он следит за дворянином, очень похожим на вас.
   Теперь, оказавшись лицом к лицу с опасностью, Эктор преобразился. Он стряхнул с себя удручавшие его заботы и смело взглянул в будущее.
   — Теперь мне нужен только пароль, но его я узнаю завтра, — продолжал брат Иоанн.
   — Вы полагаете, Коклико будет достаточно словоохотлив?
   — То, чего не возьмет вино, вырвет кинжал…
   — Брат Иоанн!
   — Э, мсье, оставьте вашу щепетильность…Разве с волками церемонятся? К тому же я знаю, с кем имею дел: когда он почувствует сталь у горла, он заговорит.
   Эктор больше не спорил.
   — Так завтра? — спросил он.
   — Да, завтра…И мы задушим лиса в его логове. Не нужно предупреждать об этом мсье де Фуркево. Молодой человек слишком пылок для предприятий, в которых нужна осторожность. Хватит одного Кок-Эрона.
   — Хорошо.
   — Я возьму с собой Биско. Для Кок-Эрона и Биско у меня уже есть работа. Вы поедете верхом вместе с Кок-Эроном, как благовоспитанные дворяне, едущие на прогулку. Поскачете по Марлийской дороге, после чего вернетесь через заставу Святого Иакова, чтобы быть на площади Эстрапады.
   — Что я должен делать?
   — Отыщете вывеску «Под лебедем». Это харчевня, где собираются люди почтенные, из моих приятелей. Я буду там…Хозяин мне совершенно предан.
   — В котором часу?
   — На заходе солнца…Это час пробуждения ночных птиц, и в это время шевалье ожидает Коклико.
   — На закате, на площади Эстрапады, у «Лебедя»…Решено.
   — Решено…И вы увидите, как соколы, вроде меня, душат сов.

ГЛАВА 40. ПРИЗРАК

   Все произошло, как условились Эктор и брат Иоанн. На другой день на закате Эктор в сопровождении Кок-Эрона выехал верхом из Парижа через поля к заставе Святого Иакова.
   В сумерках они нашли таверну «Под Лебедем», где их ожидал брат Иоанн.
   В комнате находились человек пять подозрительной наружности. Они косились на Эктора и Кок-Эрона, но ни один не двинулся с места, встал только брат Иоанн, сидевший в углу.
   — Сюда, господа, сюда, — говорил он, карабкаясь по деревянной лестнице, начинавшейся в глубине комнаты. — С вашего позволения, нам нужно будет переговорить.
   Они вошли в комнату, где на широком столе была разложена разная одежда.
   — В какой лачуге вы скупили это тряпье? — спросил Эктор.
   — В это нам всем придется нарядиться, — отвечал пустынник.
   — Гм, — заметил Кок-Эрон, — разве сейчас время карнавала?
   — Время делу не помеха. Выберите, что вам нужно, и мы отправимся в засаду.
   Кок-Эрон покачал головой и объявил, что не согласен менять свой плащ частного воина на балахон какого-то разбойника.
   — Кок-Эрон прав, — спокойно сказал Эктор. — А так как его присутствие может помешать успеху дела, он не откажется подождать нас здесь: заведение довольно приличное и вино хорошее.
   Кок-Эрон ничего не возразил, покусал усы и вдруг, развязав шнурки своего плаща, взял со стола костюм зеленого сукна.
   Каждый выбрал то, что ему понравилось. Эктор и брат Иоанн нарядились в одежду двух отставных солдат, Биско надел наряд лакея, а Кок-Эрон — кожаные штаны и поверх них свой плащ. На всех были широкие шляпы и крепкие кожаные пояса со шпагами.
   Но такого превращения для подозрительной натуры брата Иоанна оказалось недостаточно. Он раздал своим товарищам накладные бороды и парики, после чего ещё раз осмотрел их наряд и видимо остался доволен.
   — Теперь, господа, в путь, — сказал он. — Костюмы надеты, пора начать спектакль и как следует разыграть пьесу.
   Когда они вышли на площадь, уже темнело. По пути пустынник объяснил свой план Эктору.
   — Мне известны условия Коклико, — сказал он. — С седьмым ударом часов он повернет за угол, постучит о мостовую каблуками своих тяжелых сапог и отсалютует шпагой. В нескольких шагах от поворота есть темная подворотня. Там мы будем его поджидать.
   — Хорошо. А когда подойдет, возьмем его за горло, — сказал Кок-Эрон.
   — Ладно, но что потом? — спросил Эктор.
   — Завяжем приятелю рот, взвалим на плечи и отнесем в таверну «Под Лебедем», где он подождет конца нашего предприятия.
   Решив так, они притаились в темной подворотне.
   Улица была глухая, не слышалось другого шума, кроме отдаленного лая собак. Когда пробило семь часов, на углу улицы Угольщиков появилась фигура мужчины.
   Опершись рукой на эфес своей шпаги, он шагал посреди улицы, там, где тень граничила с лунным светом.
   Брат Иоанн толкнул Эктора локтем и привстал. Эктор тоже привстал и сбросил плащ.
   Коклико крепко стучал сапогами по оледеневшей земле и насвистывал сквозь зубы.
   — Мы не отнимем у него дохода, — прошептал брат Иоанн, — он получил вперед.
   Когда негодяй приблизился, не подозревая об угрожавшей опасности, брат Иоанн тихо подкрался, прыгнул, как волк, и прежде чем Коклико успел испустить крик, схватил его за горло и повалил.
   Коклико отбивался, как дикий зверь, но железная рука пустынника пригвоздила его к земле.
   — Ну, ты, смотри, — сказал ему брат Иоанн, — если будешь дергаться, я тебя задушу.
   И сдавил Коклико глотку. Когда подбежали остальные, Коклико понял, что всякое сопротивление бесполезно, и затих.
   — Хорошо, — сказал брат Иоанн, — этот малый умен, и с ним можно будет что-нибудь сделать. Господа, завяжите ему покрепче ноги, чтобы отнять охоту бегать — в такой темноте это опасно. Да скрутите ремнями руки. Так, теперь завяжем ему рот.
   Окончив дело, Коклико взвалили Биско на спину и отправились к таверне. Большой плащ, брошенный на тело пленника, скрывал его от глаз редких прохожих и придавал вид обычного тюка.
   Хозяин таверны взял свечу с камина, тайно провел всех в комнату и удалился, как человек, которому хватает своих дел, чтобы интересоваться ещё чужими.
   — Не беспокойтесь, я его уже выучил, — сказал брат Иоанн, заметив, с каким вниманием Эктор наблюдал за всеми движениями хозяина.
   — Вы хороший учитель, — смеясь, отвечал Эктор.
   Пустынник со скромным видом поклонился и, подойдя к Коклико, вытащил кляп.
   — Ну, приятель, — сказал он, — давай немного поговорим.
   Коклико, которому заодно развязали ноги, сел на стул и окинул комнату взглядом с живостью кошки, отыскивающей выход.
   — Вот что, — сказал брат Иоанн, от которого ничто не могло укрыться, — не пытайся бежать. Даю тебе этот совет, если дорожишь своей шкурой.
   Коклико пристально взглянул на собеседника.
   — Если ты желаешь познакомиться со мной поближе, я с удовольствием, — прибавил пустынник, снял накладную бороду, шляпу и парик.
   — Капитан! — вскричал пленник, вскочив на ноги.
   — Теперь ты будешь отвечать мне без обиняков, как водится между старыми приятелями.
   — Увидим, — отвечал Коклико, снова садясь.
   — А, ты хочешь поважничать. Но мы тебя знаем, и ты ещё удивишь этих господ своей кротостью.
   Коклико молча ударил каблуком в пол.
   — Послушай, — продолжал брат Иоанн, — я расскажу твою историю в четырех словах. Тебя нанял шевалье де Сент-Клер, или мастер Пьер Симон, как тебе больше нравится, живущий здесь неподалеку, на улице Арбалетчиков, чтобы подсматривать за мсье де Шавайе. Ты исполняешь свою должность по совести, и каждый день спешишь донести шевалье о своих наблюдениях. Но мы знаем, на что способен шевалье, и если он тебя выбрал, ему нужен негодяй, готовый на все. Вы вместе замышляете какое-то подлое дело, и ты шел, чтобы переговорить, может быть, в последний раз, в гостиницу «Царь Давид», так как шевалье уезжает завтра или на днях.
   — Но если вам так хорошо все известно, зачем вы меня расспрашиваете? — спросил коклико.
   — Затем, почтеннейший Коклико, что в комнату шевалье не проникают так же свободно, как на парадную площадь Версаля.
   — Быть может.
   — Я знаю это по опыту. Есть пароль, и ты его знаешь.
   — И что же?
   — Дело ясное…Ты будешь так добр, что откроешь мне эту маленькую тайну.
   — Что я, дурак?
   — Если ты заупрямишься из противоречия, я настою, чтобы вынудить у тебя признание.
   — Ладно. А если я буду продолжать молчать?
   — У меня есть шесть дюймов доброй стали, и поневоле мне придется открыть твою тайну в твоей глотке.
   Коклико побледнел.
   — Убийца! — вскричал он.
   Брат Иоанн пожал плечами.
   — Вовсе нет. Это — самоубийство, ведь ты сам этого хочешь.