Ашар Амеде. Королевская охота

   — Лучше пусть ваша собственная должность заставит меня позабыть мою.
   — Вам не на что жаловаться, я вынуждена это вам напомнить.
   Сидализа вынула королевский указ и, помахивая им перед мсье Вуайе-д'Аржансоном, спросила:
   — Не знакома ли вам эта печать?
   — Очень знакома.
   — А это имя? Так что говорите мне, где он скрывается.
   — Положим, что скажу. Что дальше?
   — Остальное решится само собой.
   — Остальное-то меня и беспокоит.
   — Успокойтесь. Взят и повешен — это одно и то же.
   — Посмотрим, — недоверчиво буркнул начальник полиции.
   Актриса топнула ножкой.
   — Ну же, вы будете говорить или молчать? Выбирайте. Я объявила войну шевалье. Тот, кто меня любит, пусть следует за мной.
   — Более прелестного предводителя избрать невозможно.
   — Поэтому вы скажете?
   — Иначе нельзя…Разве я не на службе короля? — прибавил начальник полиции, постукивая кончиками пальцев по королевскому указу.
   — Хорошо, я вас слушаю.
   — Человек, преследуемый вами, не раз уже в самых различных случаях покидал Париж и укрывался в Блуа.
   — В Блуа, вы говорите?
   — Да, и всегда в обители добрых иноков, которые принимают его не за того, кем он есть.
   — То есть волк надевает овечью шкуру.
   — И наши добрые отцы забывают, что не платье делает человека монахом.
   — Название обители?
   — Монастырь ордена святого Франциска. На площади святого Николая, возле собора.
   — Это ясно. Но являлся ли шевалье к братьям под своим подлинным именем?
   — Он на это не решился. Шевалье назывался почтеннейшим отцом Исидоро Эрнандесом. Он выдает себя за испанского аббата, занятого составлением большого богословского труда, из-за чего он путешествует от библиотеки к библиотеке и из монастыря в монастырь.
   — Итак, граф, будьте уверены, что это последнее путешествие шевалье Сент-Клера.
   — Аминь.
   Граф проводил актрису до двери.
   — Вы не забудете, — прибавил он, — что вы со мной не виделись, что я вам ничего не говорил и что все это дело, от начала до конца, мне совершенно неизвестно.
   — Ах! — вздохнула Сидализа, — Сколько предосторожностей! После такой откровенности — такая скрытность?
   — Ну, — возразил граф, — мы уверены в прошедшем, но никогда — в будущем.
   — Я буду молчать.
   — Вот лучшее доказательство преданности, которое вы можете мне дать, — сказал граф.
   Сидализа улыбнулась и поспешила к Шавайе.
   — Ну, не теряйте терпения, — сказала она, входя, — я все знаю.
   — Наконец! — воскликнул Эктор.
   — Теперь, — сказала Сидализа, окончив свой рассказ, — я дам вам лишь один совет. Подождите до завтра, подождите даже день — два. Надо дать время шевалье спокойно устроиться и перестать опасаться погони.
   — Возможно, вы правы, — признал Эктор.
   Два дня спустя они с Кок-Эроном отправились в Блуа. Карета их въехала в город уже довольно поздно ночью. Эктор велел остановиться у ворот монастыря ордена святого Франциска.
   При первом же ударе привратник отворил калитку.
   — Не можете ли вы, отец мой, проводить меня к аббату Исидоро Эрнандесу? — спросил Эктор.
   — Уже поздно, — отвечал монах, несколько смущенный при виде двух приезжих.
   — Неважно. То, что я должен сказать аббату, не терпит отлагательств.
   — Почтенный аббат много работал и теперь отдыхает.
   — Он отдохнет завтра.
   — Если вы непременно этого требуете, мсье, я пойду доложить. Аббат не замедлит выйти в приемную.
   — Это не нужно, — сказал Эктор, останавливая монаха, — проводите нас к нему.
   — В подобный час? В его келью?
   — Я приехал от имени короля, отец мой, и должен выполнить приказ.
   При волшебном имени короля нерешительность монаха исчезла. Он взял лампу и повел Эктора с Кок-Эроном внутрь. Там монах остановился перед дверью на первом этаже, из-под которой пробивался луч света.
   — Здесь, — сказал монах.
   Эктор поспешно отворил дверь и вошел. Келья была пуста. Восковая свеча горела на столе между разбросанными книгами.
   — Должно быть, он в своей молельне, — сказал монах. — Когда достойный аббат не трудится, он молится.
   Эктор приподнял тяжелую драпировку, прикрывавшую нишу, и вошел в молельню.
   Шевалье стоял на коленях перед распятием со сложенными руками. Эктор подошел прямо к нему и коснулся его плеча.
   — Встаньте, шевалье, у меня к вам дело.
   Аббат вскочил на ноги при звуке столь знакомого ему голоса.
   Два противника посмотрели друг другу в глаза.
   — Вы, кажется, не ожидали меня видеть, — сказал Эктор.
   Аббат огляделся и увидел лишь монаха, с удивлением смотревшего на эту сцену. Через миг к нему вернулась прежняя самоуверенность.
   — Что вам угодно, мсье? — сказал он со смиренным видом.
   — Чтобы вы следовали за мной, — отвечал Эктор.
   — Следовать за вами? Куда, прошу покорно? — спокойно спросил шевалье.
   — Куда будет угодно его величеству королю вас отправить. У меня приказ вас арестовать.
   — Арестовать аббата! — вскричал бедный монах. — Тут какое-нибудь недоразумение.
   Эктор вынул королевский указ из кармана.
   — Вот печать и подпись короля, — сказал он. — Не думайте ускользнуть от меня.
   — Хорошо сыграно, — прошептал аббат, наклонившись над королевским указом.
   Затем выпрямился во весь рост с видом оскорбленного благородства.
   — Я всегда готов повиноваться воле короля, — сказал он. — Но прежде, чем следовать за вами, позвольте мне рассмотреть в вашем присутствии несколько важных бумаг… Я прошу у вас время до рассвета…Согласитесь ли вы на мою просьбу?
   Эктор колебался, но добрый монах смотрел с таким умоляющим видом, что он согласился. Впрочем, чего ему было опасаться? Он имел в руках приказ короля и решился не терять шевалье из вида ни на минуту.
   — Извольте, шевалье, — кивнул он.
   — Благодарю вас, маркиз, — отвечал аббат.
   И с холодным спокойным видом, как будто действовал в самых заурядных обстоятельствах своей жизни, он попросил монаха позвать отца Оноре. Монах вышел.
   Аббат сел к столу, уложил свои книги, сделал выписки из некоторых бумаг и сложил их связками перед глазами Эктора.
   — Это мои богословские труды, которым я посвящаю свободные минуты, — сказал он.
   Монах возвратился с отцом Оноре.
   То был старец с седой бородой, высокого роста, хотя немного сгорбленный, но ещё бодрый. При виде Эктора он надвинул на глаза свой широкий капюшон.
   — Я велел вас позвать, брат мой, — сказал аббат, — чтобы просить привести в порядок мои книги и бумаги. Я уезжаю с этим мсье в Париж по приказу короля. Не знаю, много или мало продлится мое отсутствие, почему и желал бы, чтобы все было рассмотрено и размечено по данным мной наставлениям.
   — Положитесь на меня, — ответил отец Оноре.
   — Помните, что я вам говорил, — сказал аббат, делая ударение на каждом слове. — Не пренебрегайте ничем, прошу вас. Труд важный…Вы окончите его по моим предыдущим наставлениям, если я слишком долго не вернусь.
   — Все будет исполнено по вашему желанию, даю вам слово.
   Эктор взял наудачу два-три листа бумаги, бывшие на столе. Один был исписан по-латыни, другой по-французски. Оба содержали глубокомысленные рассуждения по схоластическим богословским вопросам.
   Аббат ему не препятствовал.
   Отец Оноре и аббат Эрнандес пожали друг другу руки, и отец Оноре вышел.
   Едва он завернул за угол коридора, как выпрямившись во весь рост, сошел с лестницы твердым и поспешным шагом, отворил свою келью, заботливо запер её дверь, снял толстую шерстяную рясу, достал письмо, спрятанное в потайном отделении большого сундука, где также лежали пистолеты, охотничий нож, сапоги и воинское платье. Потом вскарабкался на окно, посмотрел на улицу, не было ли кого из стражи, и, держась одной рукой за железную решетку, заблаговременно им подпиленную, спустился на землю.
   Письмо, которое мнимый монах спрятал у себя на груди, было надписано несколько каббалистическими словами: «Преподобному отцу Телье, духовнику короля.»
   В четыре прыжка он был у соседней харчевни и постучался в ворота.
   — Эй, — сказал он мальчику, сонно протиравшему глаза, — здорова ли лошадь, которую я поставил сюда три дня назад?
   — Да, мсье, — отвечал слуга, зевая.
   — Возьми экю и проводи меня на конюшню.
   Тут же совершенно проснувшийся мальчик указал дорогу всаднику, который опытными руками оседлал лошадь. Лошадь была крупная, сильная, и всадник пустил её во весь опор, миновав площадь святого Николая под самыми окнами аббата Эрнандеса.
   Кок-Эрон смотрел в окно и видел несущуюся во мраке ночи тень. Но не смог узнать и разглядеть смелое лицо и хитрый взгляд Коклико.

ГЛАВА 48. ПРИЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

   Три часа спустя после отъезда Коклико аббат Эрнандец бросился в постель, совсем одетый. Эктор поместился в кожаном кресле, стоявшем в углу кельи. Кок-Эрон стал на часах у двери с пистолетом в руке, готовый убить аббата при первом подозрительном движении.
   Но аббат спал сном праведника.
   На рассвете пленник и его два стража сели в карету и выехали из монастыря, провожаемые слезами добрых иноков, пожимавших руки аббата и просивших его благословения.
   — Это испытание посылается мне Богом, братья, — говорил аббат. — Я должен вынести его с терпением. Но будьте спокойны, моя невинность прояснится, и мы вскоре увидимся.
   Когда лошади рванули с места, аббат поместился как можно спокойнее в одном из углов, вытянул ноги, скрестил на груди руки и спросил Кок-Эрона, который сидел перед ним:
   — Сколько вам лет, друг мой?
   — Во-первых, я вам не друг, — отвечал Кок-Эрон с сердитым видом, — а потом я не знаю, зачем вы меня спрашиваете.
   — Просто для того, чтобы поговорить. Вам уже перевалило за пятьдесят?
   — Давно.
   — Это незаметно.
   — Вы мне льстите.
   — Я не то хочу сказать. Вы седы, но голова ваша чрезвычайно молода.
   — Оставьте мою голову в покое и займитесь вашими собственными делами. Они достаточно запутаны и достойны того, чтобы занимать все ваше внимание.
   — У меня есть приятель по имени случай. Он вмешается, если надо.
   — Не надейтесь. Если вы задумываете какие происки, мои пистолеты вмешаются в дело.
   — В них не будет нужды, любезный Кок. Люди, подобные мне, не позволяют себя убить понапрасну. Видите ли, мой милый, надо уметь пользоваться в жизни всем, даже самой смертью. Наши дни, мысли, способности, сила, все наши врожденные или приобретенные дары составляют капитал, который не следует расточать бесполезно. Я говорю вам это потому, что мне кажется, несмотря на ваши седые волосы, вам не достает опыта. Что принесла вам жизнь?
   — Что это? Уж не хотите ли вы мне читать нравоучения? — вскричал Кок-Эрон.
   — А почему бы нет? Я занимаюсь всем понемногу, вы это знаете. К тому же погода чудесная, дорога хорошая, лошади бегут прекрасно. Это время для дружеских признаний. И сказать ли вам, Кок-Эрон? Вы слишком простодушно удивляетесь для ваших лет. Час тому назад вы вытаращили глаза, потому что монахи орошали мои руки слезами. Они принимают меня за праведника. Что же тут для вас удивительного?
   — Вы хотите, чтобы я равнодушно смотрел на глупую роль, которую вы заставляете разыгрывать этих бедных монахов? Когда я видел, как они цеплялись за складки вашей рясы и плакали, прося вашего благословения, я готов был вас задушить.
   — Вы сделали бы из меня мученика, и они стали бы почитать меня ещё более.
   — Какое бесстыдство! — фыркнул Кок-Эрон.
   — Но, приятель, — возразил аббат, — надо уметь рассуждать обо всем на свете. Что сказали бы вы о полководце, который, желая овладеть городом, велел возвестить при звуке трубы, что в такой-то день, такой-то час он пойдет по такому-то направлению со всей своей армией и атакует стены крепости? Вы скажете, что он сумасшедший, и будете правы. На свете, мой друг, когда хотят идти направо, искусно распускают слухи, что намерены повернуть налево, иначе найдутся люди, которые вам преградят дорогу. Плут принимает облик честного человека…Удивительно, если бы они имели обо мне мнение, которого я заслуживаю.
   — Вы его слышите? — вскричал Кок-Эрон, вскакивая.
   — Я знаком с господином Шавайе с давних пор. Он не станет устраивать подобные сцены из-за такой безделицы. Оставьте эту привычку, мой добрый Кок, она не идет ни к вашим летам, ни к вашей должности наставника. Неужели вы понапрасну потеряли время, которое прожили на свете, и не из тех ли вы неблагодарных существ, для которых наука жизни остается навсегда неведомой? Посмотрите на свет. Из чего он составлен? Из умных людей и глупцов. Одни дурачат других. Каждому свое место, и надо уметь хорошо его знать. Если бы я скоро не освободился от некоторых предрассудков воспитания, стесняющих умы свободные, я никогда бы не был в состоянии избавиться от опасностей, в которые вовлек меня случай. Вы бы в них двадцать раз умерли, дедуля.
   — Зато теперь вам не уйти от смерти. Увидим, на чьей улице будет праздник.
   — Только на это и надеюсь. И уже готов к празднику.
   — Вы все ещё надеетесь ускользнуть от нас?
   — Как знать…Разве не родившись герцогом или пэром королевства нельзя иметь друзей и покровителей? Есть люди могущественные, личные выгоды которых заставляют не забывать меня.
   — Король положит этому конец.
   — А почему вы думаете, что эти люди не имеют влияния на решение короля?
   — Хвастовство, — возразил Кок-Эрон.
   — Это дело судьбы, и вы не властны над ней.
   — Пока что вы мой пленник.
   — И что из этого?
   — То, — возразил выведенный из себя Кок-Эрон, — что я вооружен, а вы нет, и я могу убить вас, как собаку.
   Шевалье пожал плечами.
   — Если бы я был на вашем месте, а вы на моем, — возразил он, — конечно, так бы и случилось, но теперь я не подвергаюсь этой опасности.
   — Почему это?
   — Потому что вы очень неопытны во взятой на себя должности…Другой, приехавши в дом и встретивши лицом к лицу своего непримиримого врага, убил бы его ненароком. Как удержать пистолетный выстрел?
   — Так вот что бы вы сделали на нашем месте?
   — Непременно.
   — Хорошо, я также не промахнусь! — вскричал Кок-Эрон, выхватывая пистолет из кармана.
   Но Эктор схватил его за руку и обезоружил.
   — С ума ты сошел? — воскликнул он.
   Пристыженный Кок-Эрон забился в угол.
   — Что, разве я не говорил, приятель? — спокойно заметил шевалье. — Мне так же безопасно в вашем обществе, как в монастырском пансионе.
   — Вы были правы, храня честь вашего имени, маркиз, — сказал Кок-Эрон, не отвечая на слова шевалье, — но я думаю, что вы напрасно удержали мою руку.
   — Убийство? Подумай хорошенько!
   — Мсье, мертвые не вредят.
   Разговор прекратился, и дальше путешествие шло без всяких приключений.
   К вечеру третьего дня их отъезда из Блуа Кок-Эрон заметил в сумерках на горизонте старинные башни собора Парижской Богоматери.
   — Париж, — сказал он.
   Кок-Эрон посмотрел вокруг, ожидая увидеть толпы разбойников, собравшихся для освобождения шевалье.
   Но дорога была пустынна и безмолвна.
   Шевалье украдкой наблюдал за всеми движениями Кок-Эрона и улыбался.
   Эта улыбка раздражала честного воина.
   — Мсье, — сказал он, — за этими черными башнями, вон там, находится Шатле. Подумали ли вы об этом?
   — Нет, — ответил шевалье.
   — Вам придется вскоре познакомиться с этим местом.
   — Быть может.
   И не отвечая более, он начал барабанить по стеклу марш Ста Швейцарцев.
   Четверть час спустя карета приблизилась к стенам Парижа.
   — Наконец-то, — прошептал Эктор.
   Едва они въехали на заставу Святого Иакова, караульный офицер подошел к дверцам кареты.
   — Извините, — сказал он, — не принадлежит ли эта карета маркизу Шавайе?
   — Я, мсье, маркиз Шавайе, а что вам нужно? — ответил Эктор.
   — Лично от вас — ничего. Но я должен объявить вам приказ его величества.
   — Приказ? Мне?
   — Да, мсье, приказ в надлежащем виде и форме, который мне вручили вчера. С вами, если я не ошибаюсь, должен быть пленник?
   — Вот он. Шевалье Сент-Клер.
   — Я прошу вас передать его мне.
   — Передать вам шевалье? — вскричал Эктор. — Это невозможно.
   — Однако, маркиз, я имею приказ с подписью короля.
   — Если для того, чтобы отвезти его в Бастилию, я возьму этот труд на себя.
   — Совсем нет, маркиз, о Бастилии здесь нет речи.
   — Вы не отвезете этого плута в темницу? — спросил Кок-Эрон.
   — Нет…Но я отвезу туда того, кто осмелится не повиноваться приказаниям короля.
   — Так что же вы с ним сделаете?
   — Я не обязан отвечать, — возразил караульный офицер, — однако из уважения к маркизу я скажу, что, по-видимому, шевалье будет возвращена свобода.
   — Мсье, — сказал Эктор, — я имею в кармане королевский указ.
   — А я — приказ короля.
   — Вот он.
   — Вот он.
   — Мой указ от 25 мая.
   — Мое приказ новее, посмотрите.
   — Он от 30. Боже мой! — вскричал Эктор.
   Кок-Эрон испустил крик бешенства, взял приказ из рук своего господина и пробежал его глазами. На нем была подпись и печать короля. Непреодолимое желание убить шевалье мелькнуло в его уме, но глубокое уважение к своему господину его удержало.
   В течении всей этой сцены шевалье сидел спокойно в глубине кареты. Но по лицу его блуждала едкая насмешка.
   — Теперь вы видели собственными глазами приказ и подпись короля, — сказал офицер, — и я надеюсь, вы не замедлите передать мне пленника.
   Ужасная борьба происходила в голове Эктора. Шевалье вновь ускользал от него в последнюю минуту. Он мог, конечно, с помощью Кок-Эрона, готового на все, противиться, обратить в бегство караульного офицера и его подчиненных, удержать шевалье, даже убить его, но что бы было завтра и не навсегда бы он потерял Кристину? Людовик XIV повелел; следовало повиноваться.
   — Я повинуюсь, мсье, — сказал он, — можете увести с собой шевалье.
   — Я не ожидал другого от дворянина, подобного вам, — ответил офицер.
   Шевалье встал и не спеша вышел из кареты. В ту минуту, как его нога коснулась земли, он со значительным видом взглянул на Кок-Эрона и спросил:
   — Ну что, приятель, на чьей улице праздник?
   Кок-Эрон грыз ус и молчал.
   Шевалье улыбнулся, спрыгнул на дорогу и важно поклонился Эктору.
   — Я, право, в отчаянии, маркиз, что был виной столь неприятного для вас путешествия. Примите уверения в моих сожалениях на этот счет.
   — Мсье, — сказал Эктор, — придет день, и мы увидимся.
   — Надеюсь, — отвечал шевалье, надменно выпрямившись.
   Два непримиримых врага обменялись последним взглядом. Караульный офицер приблизился, и шевалье последовал за ним в карету, стоявшую в стороне у дороги. Оба сели в нее, и она покатилась.
   — Не говорил я вам, что вы напрасно меня удержали, — сказал Кок-Эрон, — Позволили вы мне убить его, так что ж? Меня бы повесили, но вы бы избавились бы от шевалье на весь остаток вашей жизни.
   — Что сделано, того не воротишь, — отвечал Эктор, крепко пожимая руку Кок-Эрона. — Я надеюсь, что первая же наша встреча с шевалье станет последней.
   — А я клянусь в том! — сказал солдат, поднимая руку.
   Эктор приказал кучеру ехать прямо в Версаль. Он жаждал видеть короля и переговорить с ним.
   В час ужина, проходя залами, Людовик XIV заметил Эктора, стоявшего у самой двери. Король подошел к нему, и толпа придворных отступила несколько назад.
   — Вы возвратились, маркиз, — сказал король.
   — Я пришел дать отчет вашему величеству в результатах вверенного мне поручения, — отвечал Эктор.
   — Я вижу по вашему лицу, что конец не был таким, как вы хотели.
   — Признаюсь, ваше величество, человек из гостиницы «Серебряный кубок» был в моей власти, и завтра он бы дал отчет правосудию во всех своих преступлениях.
   — О, я знаю, что вы в точности исполняете все предприятия, которые на себя берете.
   — Но, ваше величество, — продолжал с жаром Эктор, — у заставы Парижа караульный офицер объявил ваш приказ…
   — Которому вы повиновались, мсье.
   — Это был мой долг, ваше величество, хотя дело шло о моей жизни, о моей чести, может быть.
   — Ваша честь под моей защитой, и я за неё отвечаю. Что касается вашей жизни, извольте не иметь на этот счет опасений. Тут знают, кто вы и как умеете вы действовать.
   — Но этот приказ, ваше величество, этот приказ!
   — Мне кажется, вы задаете мне вопросы, мсье? — заметил король.
   — Я арестовал преступника, вашему величеству угодно было освободить его. Да будет сделано по воле вашей, — отступил Эктор, кланяясь.
   — Мы не так должны с вами расстаться, — милостиво возразил король, — уважение, которое я питаю к вам, заставляет меня отвечать. Я подписал этот приказ потому, что того требовали интересы государства. К тому же я думаю, что вы введены в заблуждение страшный стечением обстоятельств.
   — Государь мой…Вам донесли ложно. Положа руку на Евангелие, я поклянусь…
   — Я не сомневаюсь в вашем чистосердечии, — поспешно прибавил король, — но необходимость требовала, чтобы арестованный вами человек был освобожден, преступник он или нет. За него мне ручался отец Телье.
   — Отец Телье! — вскричал Эктор, вспомнивший этого всемогущего покровителя, имя которого произносилось шевалье в доме Мазарини. — Он замешан в этом деле! Да избавит вас Бог когда-нибудь раскаяться в вашем добросердечии. Вы знаете, что он за человек, ваше величество.
   — Он готовился принять духовный сан, его жизнь посвящена некоторым образом делам церкви, и уголовный суд породил бы большой соблазн…В ваше время многие и без того готовы восстать против религии, вооружиться всеми предлогами к её поражению…Пусть этот человек умрет с монастырским покаянием.
   — Он его не примет, ваше величество.
   — Отец Телье берет на себя его к тому принудить, а вы знаете, что если отец Телье, мой духовник, чего хочет, он этого добивается.
   — Знаю.
   — Я принес мой праведный гнев в жертву его благочестивому заступничеству. Последуйте моему примеру и забудьте все эти горестные происшествия.
   — Ваше величество, я постараюсь вам повиноваться.
   — А я не останусь в долгу за сделанные вами усилия. Теперь ступайте и будьте спокойны. Вскоре, может быть, я возложу на вас более важное поручение…Будьте готовы его выполнить…Вы понимаете, что не должны теперь удаляться от двора. Прощайте и положитесь на вашего короля.
   Через несколько минут после этого разговора Эктор выехал из Версаля и поскакал к павильону Кристины.

ГЛАВА 49. ДВЕ ЛЮБВИ

   Чтобы понять последующий ход событий, вернемся несколько назад в нашем повествовании.
   Когда Эктор снова явился ко двору после своей дуэли с Фуркево, время, обстоятельства и поддержка Поля несколько ослабили пламень страсти герцогини Беррийской. Но если она сохранила об этой мимолетной привязанности только слабое воспоминание, будучи женщиной, она конечно не хотела, чтобы Эктор последовал её примеру.
   Поэтому она с досадой заметила его равнодушие при их первой встрече и холодную важность его поклона. Для герцогини было достаточно нескольких минут, чтобы заметить эту перемену. В её уме родилось подозрение о тайной сопернице.
   Герцогиня искусно выспрашивала у придворных дам, замечала, отыскивала, но ничего не открыла. Можно было подумать, что Эктор никого не любил. Но этому-то и не могла поверить молодая красавица, видевшая в любви начало и конец всех вещей. Все любили, Эктор наверняка тоже. Но кого? В этом заключался весь вопрос.
   Хотела ли она отомстить? Она сама не знала. Прежде всего она хотела узнать таинственную соперницу, изгнавшую её из сердца Эктора. Случай довершил бы все остальное.
   Фуркево мог знать имя этой скрытой любовницы, но он был осторожен и молчал. Эта скрытность и это молчание со стороны человека, известного своей врожденной ветреностью, раздражало до крайности любопытство герцогини, начинавшей подозревать какую-то важную тайну. Со своей стороны, Поль продолжал усердно за ней ухаживать. Герцогиня не оттолкнула его, и дворянин упорствовал в своих намерениях.
   Если сердце Фуркево все ещё принадлежало Сидализе, голова его поворачивалась при виде первых же хорошеньких глазок. Он был из числа тех людей, которые добродушно резвятся, готовые сразу влюбиться в новую красотку. Герцогиня Беррийская должна была рано или поздно воспользоваться слабостями подобного характера.
   Однажды она задумчиво гуляла в прелестных садах Марли. Поль шагал рядом, и у него темнело в глазах.
   — Я должна упрекнуть вас, — сказала вдруг герцогиня, поднимая свои прекрасные глаза на Поля.
   — Мне? В чем же мое преступление?
   — Дело не в преступлении, — возразила она, — хотя сердце мое оскорблено.
   Принцесса была в эту минуту так хороша, что Фуркево готов был не колеблясь в одиночку завоевать хоть весь Китай, только чтобы удовлетворить малейшую её прихоть.
   — Говорите, ваша светлость. Если я мог вас оскорбить, то заслуживаю тысячи смертей! — вскричал он.
   — Я не хочу вашей смерти, — возразила она с улыбкой, которая совершенно ослепила Поля, — к тому же вы виновны не одни…
   — Кто же еще? — вскричал Поль, которому участие третьего лица было не слишком приятно.
   — Мсье Шавайе также оскорбил меня…Вы оба уверяете меня в своей преданности, и с каким жаром! Я имею некоторое право числить вас в числе моих друзей. Я храню эту мысль в глубине сердца, а вы оба не только не чистосердечны со мной, но ещё и не имеете ко мне доверия.
   Все это было сказано очень быстро. Поль дал бы все на свете, чтобы понять, к чему все эти речи.