Ашар Амеде. Королевская охота

   Он не смел отвечать, страшась, чтобы имя Сидализы не пробудило его вдруг от возвышенных мечтаний.
   — Вы молчите, — заметила герцогиня, — ну ясно, что вы можете ответить? Надо было, чтобы вмешался случай…Тогда мсье Шавайе все-таки решился и доверился мне наполовину.
   Поль вздохнул свободнее. Дело было в Экторе, а не в нем.
   — Теперь, когда я почти все знаю, — продолжала герцогиня, глядя Фуркево прямо в глаза, — почему вы мне не сказали, что Шавайе был влюблен?
   — Это не моя тайна, — отмахнулся Поль.
   Легкая дрожь пробежала по розовому личику принцессы.
   — Любовь — такое ужасное преступление, — заметила она, — чтобы её никому нельзя доверить?
   — Вот мое оправдание, — ответил Поль, указывая принцессе на её отражение в бассейне фонтана. — Возле вас нельзя думать о других.
   — Это эгоизм, — возразила она, — вы знали огорчение и беспокойство мсье де Шавайе и не сказали мне о них. Он мне признался, наконец, в том…Бедный маркиз! Такая романтическая привязанность. Его возлюбленная не при дворе и не может там быть, когда он сам может только изредка отлучиться из Версаля и Марли…Какое ужасное мучение. И почему я не знала о нем раньше? Неужели вы так мало цените мою дружбу, что даже не подумали ею воспользоваться — ни он, ни вы?
   Эти два слова в конце фразы в устах герцогини приобрели удивительное значение. Ни он, ни вы! Это заключало в себе тысячу прелестных признаний, одетых в самые прозрачные покровы.
   Будь Поль в саду с герцогиней наедине, он бросился бы к её ногам, чтобы покрыть поцелуями подол её платья.
   — К тому же, — торопливо продолжала она, будто желая скрыть свое смущение, — не внучка ли я короля, не принцесса ли королевской крови, и не могу ли я обязать чем-нибудь тех, кого хочу? Но нет! Любят, страдают и молчат. Только случай открыл мне однажды то, что уже давно могла я ожидать при той преданности и чистосердечии, что у всех на устах. Но в действительности их нет.
   Поль смотрел на герцогиню Беррийскую, любовался ею, обожал и безмолвствовал. Она угадала свою победу и решила довести её до конца.
   — Ну, — сказала она, меняя тон, — вы, стало быть, все ещё сердитесь на него за нанесенный ему удар шпагой?
   — Я? — вскричал Поль, как человек, пробужденный спросонок.
   — А о ком, вы думаете, я говорю? Деритесь сколько вам угодно. Я даже не буду слишком громко бранить вас за причину, вложившую вам шпагу в руки. Но при случае не забывайте связывавшей вас с ним дружбы.
   — И по-прежнему нас связывающей, — возразил дворянин.
   — Приятно слышать от вас подобные слова; но берегитесь, мне потребуется доказательство.
   — Какое?
   — Мсье Шавайе признался мне, но не так, как я бы того хотела. Расскажите мне в точности, как обстоит дело, и, может быть, он не станет раскаиваться, что выбрал меня в поверенные.
   — Эта роль вам совсем не подходит, ваша светлость. Но вы пробуждаете во мне решимость рассказать вам все.
   — Говорите откровенно, я этого желаю.
   Поль был побежден. Он принял слова принцессы с совершенной верой в их истину и не усомнился ни на минуту в её чистосердечии. Ее улыбка была так кротка, взгляд так ясен! Могла ли ложь сочетаться с этой юностью и красотой? Он должен был говорить, и он говорил.
   Но его нескромность не открыла герцогине все то, что она желала знать. Полагая, что ей многое известно, Поль не переставал говорить о неизвестной в третьем лице. Герцогиня, боясь пробудить его подозрения слишком точными вопросами, не смела их задать, но дала себе слово открыть остальное с помощью узнанного. План её опирался на слова Поля, что возлюбленная Эктора жила в охотничьем павильоне мадам д'Аржансон.
   На другой день после этого разговора герцогиня Беррийская отправилась с небольшой свитой в лес. Вскоре она остановилась у ворот павильона, окна которого выходили на юг.
   Было жарко, и она желала отдохнуть.
   Навстречу выбежала молодая женщина. То была Кристина.
   Герцогиня Беррийская никогда её не видела, но узнала с первого взгляда. Она с любопытством посмотрела на незнакомку и нашла её прекрасной. Конечно, это было большое несчастье для Кристины.
   — Что вам угодно, ваша светлость? — спросила Кристина с врожденной приветливостью.
   — Я заблудилась, — отвечала герцогиня, — и ищу место, где можно отдохнуть.
   — Входите к нам, сударыня. Дом и все, что в нем находится, в вашем распоряжении.
   Кристина усадила герцогиню в зеленой беседке, куда благодаря её заботам были поданы фрукты, варенья и прохладительные напитки.
   — И вы не боитесь оставаться в этом уединении? — спросила принцесса.
   — Чего же мне опасаться? Женщина и старик никому не могут внушить ненависти.
   — А, вы здесь не одна?
   — Со мной отец.
   Когда разговор завязался, герцогиня Беррийская как бы случайно назвала имя Шавайе.
   Кристина вздрогнула.
   — Вы знаете маркиза Шавайе? — с живостью спросила она.
   — Мне кажется, вы также с ним знакомы? — возразила герцогиня.
   — Да, давно.
   — Значит больше, чем я.
   — Вы встречаете его при дворе?
   — В Версале, Марли, Пале-Рояле, словом, везде, но при дворе можно встречаться и не встречаться. Видят друг друга, раскланиваются иногда, и все тут. Однако мсье Шавайе в числе моих друзей.
   — Значит между нами возникла связь.
   — Мне кажется, связь перевешивает больше в вашу сторону, чем в мою.
   — Мы с отцом видимся с мсье Шавайе ежедневно, когда он находится вне двора по какому-то делу, как теперь.
   — А, ежедневно,.. — сухо протянула герцогиня.
   — Он наш лучший старый друг. Что стало бы с нами в этом уединении, если бы он не радовал нас своим присутствием? Отец привык видеть в нем сына…
   — А вы?
   — Я его невеста, — простодушно ответила Кристина.
   — Давно?
   — С тех пор, как себя помню.
   Герцогиня вздрогнула: стало быть, Эктор её обманывал. Любовь, которую он будто бы питал к ней, была лишь шутка! Все демоны ревности вселились в её сердце, где зародилась ненависть. Она взглянула на Кристину, глаза которой сияли от удовольствия.
   — И он вас любит? — спросила герцогиня.
   — О, сударыня, он меня любит и всегда будет любить.
   Герцогиня Беррийская поспешно встала и выпила большой стакан холодной воды. Потом молча прошлась по аллее, срывая там и сям цветы, как будто для того, чтобы собрать букет.
   — Но, — задала она вопрос, — почему вы не явитесь ко двору? Я уверена, что вы хорошего происхождения, вы молоды, прекрасны, я это вижу…Место ли здесь скрывать все эти сокровища?
   — Я не могу этого сделать, сударыня, — отвечала Кристина.
   — А! Стало быть, есть препятствие? Какое?
   Кристина подняла глаза на герцогиню и промолчала.
   — О, — продолжала та, кротко улыбаясь, — вы можете говорить без опасений. Будь я вам более известна, вы бы знали, что я могу многое сделать для тех, кого люблю. Мсье Шавайе из числа моих друзей, я вам уже сказала, и то, что я сделаю для вас, будет, я полагаю, отчасти сделано и для него.
   — Я думаю, даже более, — отвечала Кристина.
   — Так говорите же, — герцогиня прикусила от досады губы. — Я герцогиня Беррийская.
   При этом имени, близком к трону, Кристина больше не колебалась.
   — Я — Кристина де Блетарен, дочь графа де Блетарен, изгнанного за участие в возмущениях Фронды, — сказала она.
   — Теперь мне все понятно: и глубокое уединение, в котором вы находитесь, и горечь маркиза Шавайе. Итак, я вас видела…Поверьте, что я вас не забуду.
   Разговор продолжался: с одной стороны была полная откровенность, с другой — большое внимание. Когда герцогиня Беррийская собралась ехать, ей уже были известны малейшие подробности.
   — Не стоит, — сказала она Кристине, — уведомлять о нашем свидании мсье Шавайе. Если мне удастся что-нибудь сделать для вас, для него это станет сюрпризом.
   — Мне стоит большого труда скрыть от него хоть что-нибудь, но если вам угодно, чтобы я молчала…
   — Я этого требую.
   — Я буду молчать, сударыня.
   Герцогиня Беррийская возвратилась в Марли, безмолвная и задумчивая. Намерений она пока что не имела никаких. Досада кипела в её сердце, оскорбленном в самом нежном чувстве — самолюбии. Конечно, она желала мести, но ещё не решилась на нее. Следовало наказать одного виновного или обоих? Самой сладостной местью стало бы бросить Эктора к своим ногам, уничтожить его своим презрением и возвратить Кристине, как человека, недостойного её любви.
   Но на это герцогиня и не надеялась.
   Когда Шавайе вернулся из Блуа, герцогиня все ещё пребывала в досаде. Что касается Кристины, та, верная своему слову, молчала. Фуркево тоже ничего не сказал. Поэтому Эктору о происшедшем ничего не узнал. Но у герцогини был слишком пылкий характер, чтобы медлить с нанесением первого удара.
   Однажды вечером Эктор оказался рядом с ней вне толпы придворных.
   Герцогиня подняла на него кроткие глаза и тихо, голосом более смущенным, чем она желала, произнесла:
   — Завтра охота на оленя, вы знаете?
   — Не знал, ваша светлость.
   — Мне приятно вас о том уведомить. Вы на охоте творите чудеса, и, разумеется, будете на этой?
   — Я боюсь быть лишенным этого удовольствия.
   — Однако оно зависит от вас, только от вас.
   — Нет, сударыня, на этот раз такое невозможно.
   — Как невозможно? Даже если охота пройдет по перекрестку?
   Намек был ясен и на этот раз Эктор не мог уйти от ответа. Он мог обмануть герцогиню выражением притворного чувства, но слишком чистосердечно любил Кристину, чтобы прибегнуть к обманам, которые почитал недостойными себя. Приняв решение, он посмотрел на герцогиню, комкавшую хорошенькими пальчиками веер.
   — Вы говорите о перекрестке Фавнов? Но я утратил право о нем помнить.
   — То есть вы не поехали бы ни в коем случае? — живо спросила она, с огнем в глазах и мраморной бледностью на устах.
   — Я отдаю себе отчет, ваша светлость, что вещи, которых более не заслуживают, должны быть забыты.
   Сломанный веер выпал из холеных ручек герцогини, которая встала и молча прошла мимо Эктора.
   Час назад она ещё колебалась. Теперь она решилась и мечтала о мести всеми силами души.
   Случай представился в тот же вечер, и она им воспользовалась.
   Король был в своем кабинете, герцог Беррийский и принцессы королевской крови его окружали.
   Говорил вельможа, к которому король особенно был расположен, говорил о стрелке, который, несмотря на строгость постановлений об охоте, убил украдкой фазана.
   — Это вас удивляет, мсье? — спросила герцогиня Беррийская. — Со мной случались встречи более странные и такие удивительные, что ничто больше не в состоянии меня поразить.
   Такое начало пробудило любопытство слушателей, засыпавших герцогиню вопросами.
   Она обратилась к королю.
   — Знаете ли, государь, что полиция Франции устроена странным образом? Вам говорят о тайной охоте? Что тут удивительного? Что значит тайная охота в сравнении с уголовным преступником?
   Людовик XIV поднял голову.
   — Что вы говорите? — вскричал он.
   — Истину.
   Людовик XIV нахмурил брови.
   — Не моя вина, если люди, сражавшиеся против вашего величества, имеют дерзость выбирать местом своего пребывания жилища, столь близкие к королевским дворцам. Они живут там преспокойно, и я не знаю, почему бы им не поселиться в окрестностях Марли. Местность прекрасная, здоровая, удобная, и они там почти под покровительством короля.
   — То, что вы говорите, сударыня, очень важно. Объяснитесь, — повелел король.
   — С удовольствием, ваше величество. Недавно, заблудившись на прогулке между Шавнэ и Сен-Пон, почти на землях Версальского парка, я была принята в доме известного дворянина, сражавшегося против вашего величества во время возмущений Фронды.
   — Его имя?
   — Граф де Блетарен.
   — Он жив еще…И так близко? — король всегда хранил в памяти имена тех, кто противился его власти.
   Он позвонил, вошел придворный лакей.
   — Позвать сейчас же первого президента, — последовал приказ.
   Мсье Мем был в тот день в Версале, и король это знал.
   — Мсье, — сказал он первому президенту Парижского парламента, не замедлившего явиться, — уголовный преступник граф де Блетарен, один из главных зачинщиков бунта в царствование королевы Анны, нашей матери, живет здесь рядом, между Шавнэ и Сен-Пон. Безнаказанность подобного человека служит дурным примером.
   — Ваше величество, мне это было неизвестно…
   — Идите, мсье, и чтобы все было сделано по закону; правосудие строгое и скорое, вы слышали?
   Первый президент вышел. Герцогиня Беррийская вздрогнула.
   Затеянная ею месть превзошла её желания.

ГЛАВА 50. ТАЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

   Происшедшее в кабинете короля осталось тайной. Эктор с Кристиной не могли подозревать грозу, собиравшуюся над их головами. Оба пребывали в ожидании: он — важного поручения, о котором говорил король, она — результатов неясных обещаний герцогини Беррийской.
   В один прекрасный день посыльный известил маркиза Шавайе, что Людовик XIV ожидает его в своем кабинете.
   — Ступайте скорее, — сказал ему Поль, — мне кажется, вас зовет само счастье.
   Людовик XIV приветствовал молодого полковника с важным и благосклонным видом.
   — Я вызвал вас, мсье, — сказал он, — для важного дела, требующего полной тайны и немалого усердия. Я полагаюсь на вас.
   — Благодарю вас, ваше величество, — ответил Эктор, тронутый спокойной строгостью этого начала.
   Король с задумчивым видом взял со стола бумаги.
   — Вот, — продолжал он, — депеши из Фландрии, убеждающие меня в том, что пришло время принять решительные меры. Вам известны Фландрия и тамошняя армия, мсье?
   — Да, государь. Но вот уже несколько месяцев, скоро год, как я их покинул.
   — Итак, мсье, со времени вашего отъезда дела шли все хуже. Лучшие крепости захвачены неприятелем, границы беззащитны. Наши полки, поредевшие от продолжительных войн, утомлены и лишены мужества, страна разорена. Но это зло, как бы велико оно ни было, ещё не самое главное. Во Франции недостает людей и денег. Страна истощила все средства, повсюду нищета, самая ужасная. Из конца в конец государства слышны только жалобы и стоны. Я хотел заключить мир, его отвергли. Я соглашался на все условия. Неприятель видел, что Людовик XIV уступал…Он думал, что может меня унизить и навязать самые оскорбительные условия. Если бы дело шло только о моей жизни, я покорился бы воле Божьей; но дело шло о моей чести, и я их отверг…Война будет продолжена.
   — Господь за Францию, Господь за вас! — воскликнул Эктор, видевший в словах великого монарха пример на удивление всей Европе.
   — Я могу погибнуть в борьбе, — прибавил король, — но я паду без стыда. Души моих славных предков, Генриха IV и Франциска I, не будут, по крайней мере, принуждены краснеть, скорбя о бедствиях нашей прекрасной страны.
   Глубоко растрогавшись при этих последних словах, Людовик XIY замолчал.
   — Теперь, мсье, нам во что бы то ни стало нужна победа, — продолжал король. — Франция не может больше ждать, и я сам утомлен надменностью врага. Мсье де Вийяр даст сражение принцу Евгению. Мой выбор пал на вас, чтобы доставить ему приказ на этот счет.
   — Ваше величество, такое поручение будет честью для меня.
   — Не спешите благодарить меня, мсье, — возразил король, — вы же можете при этом лишиться жизни.
   — Это несущественно, мсье.
   Смелый ответ понравился королю.
   — Надеюсь, мсье, что вы вернетесь, — сказал он, — и тогда увидите, что благодарность короля соответствует преданности его дворянства.
   Эктор склонился под благосклонным взглядом Людовика XIV.
   — Если теперь, — добавил тот, — несмотря на искусство предводителей и храбрость солдат, судьба будет к нам не расположена, я обращусь с воззванием к моему народу, сам стану во главе французского дворянства, и мы отправимся к границам, где вместе падем. Вот что можете вы сказать от моего имени мсье де Вийяру. Обстоятельства не терпят отлагательств. Пусть он поторопится.
   Король выбрал среди бумаг запечатанное письмо.
   — Это письмо, написанное мной самим, — сказал он, — даст вам свободный доступ к маршалу…Вы объясните ему на словах причины, делающие войну необходимой. Вы скажете ему, что больше нет ни рекрутов, ни податей, что когда Франция не движется вперед, она отступает: что губернаторы наших провинций представляют нам ужасную картину всеобщего уныния. Нужно сильное потрясение, чтобы пробудить страну от тяжелого сна. Победа придаст нам бодрость духа, уверенность, восторг. Поражение же…Ну, поражение придаст народу храбрость отчаяния. Самые мужественные усилия родятся среди бедствий. Одним словом, вы скажете маршалу, что я так хочу.
   — Он повинуется, ваше величество.
   — Что касается вас, мсье, вы явитесь в Версаль после выигранного или проигранного сражения…Вы сами должны мне принести о том известие.
   — Если Богу угодно, известие будет счастливое, и я не замедлю его доставить.
   — Я не считаю нужным добавлять, — продолжал король, — что вы никому не должны говорить об услышанном здесь.
   — Даю слово вашему величеству.
   — Хорошо, мсье. Вы отправитесь этой же ночью; карета будет ждать. Вы должны быть во Фландрии прежде, чем при дворе заметят ваше отсутствие. Если у вас есть дела, поспешите привести их в порядок…Будущее определит Господь.
   Король умолк, но его взгляд, казалось, говорил:» — Вы можете и не вернуться.»
   Эктор его понял. Мысль о Кристине заставила его решиться на просьбу, от которой зависело её спасение.
   — Ваше величество, — произнес он, преклоняя колени, — позвольте мне обратиться с просьбой.
   — Говорите, мсье.
   — При жизни я вознагражден честью этого поручения, на случай смерти мне остается просить у вас единой милости…
   — Говорите смело, мсье. Вы предупреждаете мои желания, давая мне возможность быть обязанным вам в чем-то.
   — Вашему величеству будет вручен запечатанный пакет. Если я не вернусь, удостойте бросить на него ваш милостивый взгляд. Вы увидите в нем желание воина, последнюю просьбу дворянина.
   — Чего бы вы ни требовали, просьба ваша исполнена. Теперь ступайте, и если Богу угодно, возвращайтесь со спасением Франции.
   Эктор вышел от короля с высоко поднятой головой и радостным сердцем. Ноги его едва касались земли. Его первой заботой было написать королю письмо, в котором он объяснил положение Блетарена и его дочери и просил взять их под высочайшее покровительство. Потом запечатал письмо и велел передать королю, который запер его в свое бюро.
   Сделав это, Эктор поскакал к Кристине. Предварительно он отправил Кок-Эрона к Рипарфону и Фуркево, прося их также немедленно прибыть в павильон.
   Ему казалось, что на этот раз злая судьба побеждена: если таинственным щитом шевалье был духовник короля, Эктору покровительствовал сам король.
   Эктор нашел Кристину, читавшую отцу, в садовой беседке. Сиявшее лицо Эктора поразило их обоих.
   Не в силах обуздать свое волнение, Эктор прижал отца и дочь к своему сердцу.
   — Извините меня, мсье, — сказал он, — теперь я уверен в будущем…Вы спасены! Еще несколько дней, и вы получите доказательство этого. Вам известна моя недоверчивость. Так вот теперь я смело утверждаю — что бы ни случилось, вы вне ударов рока.
   В это время подъехали Поль и Ги. Удивленные и обрадованные, они засыпали Эктора вопросами.
   — Не спрашивайте меня, — сказал он, — я не могу вам дать ответ.
   — Тогда мы будем ждать, — сказал Поль. — Когда-нибудь вы объяснитесь.
   — После…Когда я вернусь…
   При этих словах Кристина побледнела.
   — Вы уезжаете? — спросила она.
   — Да.
   — Когда?
   — В ночь.
   — Куда? — спросил Фуркево.
   — Во Фландрию.
   — А мне пришла идея тоже туда поехать.
   — Так едем, я возьму вас с собой.
   Рипарфон понял, что в этом внезапном отъезде заключалась какая-то тайна. Но он также понимал, что если Эктор молчал, то имел на то причину.
   — Теперь, — обратился к ним Эктор, — я должен переговорить с вами о важных вещах. Надеюсь, что предстоящее путешествие не задержит меня во Фландрии более двух-трех недель; но, с согласия господина Блетарена, я хотел бы до отъезда соединить свою судьбу с судьбой его дочери.
   Это неожиданное заявление заставило троих дворян подумать, что путешествие связано с немалой опасностью.
   Блетарен посмотрел на Эктора.
   — Вы мне напоминаете, сын мой, — сказал старец, — о моих самых сладких надеждах. Если ваши намерения действительно таковы, скажите мне, и я готов исполнить ваши желания.
   — Да, я желал бы этого, — ответил Эктор.
   — Если так, я согласен. А ты, дитя мое?
   — Я готова.
   Ответ Эктора не оставил у Рипарфона сомнений, что во Фландрии маркиза ждали серьезные опасности.
   То же пришло в голову Кристине. И эта мысль заставляла её пламенно желать соединить свою жизнь с судьбой Эктора.
   — Вы будете нашими свидетелями, — обратился Эктор к своим друзьям.
   — Скажите, — спросил Поль, отводя Эктора в сторону, — вы действительно едете во Фландрию?
   — Да.
   — И там будут драться?
   — Вероятно.
   — Ваши слова рождают уверенность.
   — Я тоже так думаю.
   — Тогда я еду с вами, и мы вернемся вместе. Дайте мне только два-три часа; я скачу в Париж, прощаюсь с Сидализой и тут же обратно…Мы вас обвенчаем и уедем.
   — В полночь, не забудьте.
   — На горизонте битва, и вы хотите, чтобы я забыл?
   Фуркево уехал, Кок-Эрон пошел за священником. Новое будущее открывалось перед Кристиной и Эктором. Был ли это подводный камень или тихая пристань?
   В десять часов раздался топот лошади. Это из Парижа возвращался Фуркево.
   — Дело сделано, — сказал он Эктору, — я взял, сколько мог, золота, чтобы поиграть там и сям немного, и вновь сшитое платье, чтобы не уронить себя перед нашим старым знакомым, принцем Евгением. Я посвятил десять минут своим друзьям, четверть часа Сидализе, желавшей ехать со мной переодетой мажем.
   — Какая самоотверженность…
   — Потому-то я её и удержал… Мы обнялись, как два голубка, она попробовала немного всплакнуть, потом рассмеялась. Я сделал то же и уехал. Теперь за дело.
   В уединенной комнате павильона приготовили алтарь, над которым возвышалось распятие и были поставлены святые дары. Множество цветов расставили повсюду. Великолепно пахли благовония. Сам Поль был растроган, и покоряясь своему чувству, сам же ему и удивлялся.
   Кристина, приведенная отцом, преклонила колени перед алтарем. Она была вся в белом, безмятежна и спокойна.
   Священник совершил таинство и соединил их руки, супружеское благословение осенило их чело, и когда Эктор Шавайе и Кристина встали, жизнь их была слита в одно перед Богом.
   Час спустя Эктор стал думать об отъезде; он взял Рипарфона за руку и отвел его в сторону.
   — Не знаю, вернусь ли я, — сказал он. — Война во Фландрии предстоит страшная, и я буду подвержен всем её случайностям…Что бы ни случилось, обещайте мне не покидать Кристину.
   — Обещаю, — кивнул Рипарфон.
   — Теперь я уезжаю спокойным…И если умру, то унесу с собой уверенность, что Кристина и её отец спасены.
   Эктор заключил юную жену в объятия и поцеловал. Ведь, может быть, он видел её в последний раз. После невыразимого счастья, которое он испытал в тот миг, когда священник соединил их руки, теперь сердце его наполнилось горечью. Он долго держал Кристину в объятиях, и когда опустил, ему показалось, что он расставался с жизнью. Но тут Эктор подумал, что, разумеется, война увенчается победой, вдохновленной королем Франции, и что для дворянина, который принесет ему счастливое известие, не будет невозможного. Он гордо поднял голову и отогнал тяжелый рой грустных предчувствий.
   Когда Эктор достиг заставы Ла-Бретенг, тихая ночь окутала землю своими покровами, озаренными кротким сиянием звезд.
   Прежде чем въехать в длинную аллею, полную мрака и тишины, он остановился. Лошади Кок-Эрона и Фуркево танцевали по обе стороны.
   Эктор оглянулся на равнину. В минуту разлуки Кристина поставила лампу на окно павильона, и этот маяк сверкал посреди мрака ночи, подобно надежде в сердце человека. Лишь ясная точка, и этой искры, которую могло бы потушить малейшее дуновение, достаточно было, чтобы наполнить светом мысли Эктора.
   Вдруг отдаленный пронзительный крик разнесся в воздухе. За ним последовал другой, более слабый и прерывистый.
   Эктор побледнел и схватил Поля за руку.
   — Вы слышите? — вскричал он.
   — Что? — рассеянно спросил тот.
   — Эти два крика.
   — Да, крик оленя, преследующего робкую лань. Или пастуха, отыскивающего свою пастушку.
   — Мне кажется, пастушка ответила, — сказал Кок-Эрон.
   — Вы так думаете? — усомнился Эктор.
   — Что же может быть еще?
   — Ничего…Эти крики раздались на равнине.
   — Олени ходят туда на водопой, а пастухи для любовных свиданий. Жителям равнины надо встречаться посреди равнины или вовсе не встречаться.
   — Эти крики заставили меня содрогнуться, — сказал Эктор.
   Поль пожал плечами.
   — Влюбленные безумны. Во всех окружающих звуках им слышен голос их возлюбленной, — сказал он.
   Эктор посмотрел на горизонт. Лампа все ещё горела на том же месте, бледная и неподвижная; никакой шум не нарушал покоя ночи. Он послал последний вздох этому уголку вселенной, заключавшему в себе всю его жизнь, и поскакал вперед.
   Три всадника помчались вдоль аллеи, трепещущие своды которой скрыли священный маяк.