Ашар Амеде. Королевская охота

   — О, я тут не судья. Нельзя быть в одно время и обвиняемым, и обвинителем.
   Розовые пальчики Сидализы кончиками коснулись шампанского из бокала и стряхнули жидкость на лицо Поля. Не ожидавший нападения воин потерпел второе поражение подряд.
   — Война объявлена, — вскричал он. — Я требую удовлетворения.
   Он отшвырнул кресло, чтобы кинуться за вскочившей Сидализой, но задел подсвечник — и все погрузилось во мрак.
   А тем временем Шавайе, ведомый лакеем, достиг скромного домика на окраине города. Лакей постучался. Затем отворилась дверь, но только после того, как лакей назвал себя. Знакомый Эктору по дому Блетарена слуга пригласил его наверх.
   Эктор вбежал по лестнице и попал в объятия де Блетарена.
   — Пойдемте, я представлю вам дочь, хотя вы с ней уже знакомы.
   Эктор вошел в комнату, где Кристина сидела за вышивкой. Девушка приветствовала Эктора, и он сразу узнал в ней ту, которую видел в окне.
   Пять-шесть лет, которые они не виделись, преобразили Кристину. Она стала высокой, прекрасной, с тонкой талией и большими черными глазами на неимоверно кротком лице, сразу же привлекавшем внимание. Эта кротость превосходно сочеталась с задумчивой непорочностью в умном взгляде.
   — Моя дочь была у подруги и видела вас проезжавшим по улице. Поэтому ей я обязан удовольствием принять вас у себя, — произнес де Блетарен, пожимая руку Эктора.
   — Вы спасли жизнь нам с отцом, — краснея, добавила Кристина. — Могла ли я вас забыть?
   И она протянула Эктору руку, которую тот поцеловал с самому непонятным волнением.
   За ужином Эктор рассказал о своих похождениях. Кристина с глубоким вниманием слушала. Особенно её поразил рассказ о встрече с цыганкой, и на лице её отразились беспокойство и грусть, будто она уловила смысл загадочных слов предсказательницы.
   Окончив рассказ, Эктор объявил, что собирается с Рипарфоном в Париж, для представления ко двору. Ему показалось, что глаза Кристины увлажнились, и он внутренне поблагодарил её за сочувствие.
   — Что же, — произнес де Блетарен, — покажите, что счастье на вашей стороне. А оно и вправду на вашей: покровительство герцога Орлеанского и герцога де Рипарфона…Да вы очень скоро достигнете успехов!
   — Не встречу ли я там вас? — спросил Эктор.
   — Как знать, — ответил де Блетарен, — может быть, да, может быть, нет. Все зависит от тех известий, которые я давно ожидаю.
   Эктор, поколебавшись, предложил Блетарену как свою помощь, так и покровительство своего родственника Рипарфона.
   — И если мое предложение покажется вам дерзким, прошу видеть в нем только мое пламенное желание быть вам полезным.
   — Я нисколько не обижаюсь, — ответил Блетарен, пожимая руку Эктору, — и, может быть, придет день, когда я приму ваше предложение. Знаете, я не очень-то спокоен относительно своей свободы.
   — Что? Вам грозит заточение? — забеспокоился Эктор, думая о Кристине.
   — Почти. Недавно губернатор Прованса вдруг решил заняться преследованием меня за участие в старинных войнах Фронды, где было пролито больше чернил, чем крови. Мне пришлось тайно бежать в Гренобль. Но при дворе есть благородный господин, которому я в свое время оказал услугу. Он хлопочет за меня, и я жду результатов его усилий.
   — Уверен, король поступит с вами по справедливости, — живо произнес Эктор.
   — Если бы речь шла только обо мне, я тотчас бы отправился в Версаль, бросился к ногам государя и поставил на карту мою жизнь и свободу. Но у меня есть дочь. То, что она может остаться одна на свете, заставляет меня действовать благоразумно.
   Кристина схватила руку отца и молча её поцеловала.
   Эктор почувствовал волнение в груди.
   — В любое время моя жизнь в вашем распоряжении, — сказал он.
   — Я этого не забуду, — серьезно ответил старый дворянин.
   Говоря это, он взял руки молодых людей в свои. Их пальцы встретились и несколько минут оставались соединенными. Оба они почувствовали необъяснимое волнение в груди. Молодым людям с этого момента уже казалось, что их связывают новые узы.
   Блетарен и Эктор сердечно попрощались при расставании. Эктор попросил разрешения бывать у них в доме почаще.
   — Дом отца — дом сына, — ответил Блетарен, крепко обнимая его.
   Когда Эктор вышел на улицу, светало, и крыши домов розовели от солнца. Подходя к гостинице, он столкнулся лицом к лицу с мужчиной в испанском плаще, шедшим туда же.
   Мужчина отступил на шаг и громко расхохотался.
   — Ей-Богу, — сказал он, открывая лицо, — не стоит остерегаться соучастника.
   Узнав Фуркево, Эктор слегка покраснел.
   — Ну, как поживают лошади вашего благородия? — со смехом произнес Фуркево, — довольно ли у них корма? Вы настоящий воин и знаете, что никогда не следует пренебрегать заботой о лошадях.
   — Мне кажется, лошади поживают так же хорошо, как и ваши родственники. Вы всем успели написать письма?
   — Вы же знаете, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Только я сел было за стол, как пришел паж и разрушил их одним движением пальцев.
   — Вчерашний паж?
   — Он самый. Но, похоже, возвратились времена Овидия. Паж преобразился в женщину.
   — Вы, конечно, последовали за ней.
   — Мое имя слишком языческое, чтобы устоять против подобных искушений. И вообще я не привык сопротивляться искушениям.
   — Понимаю.
   — Ваш братец Рипарфон не сказал бы лучше. Но к несчастью, он спит. Зато вы не спите. Нет ли какого-либо пажа в вашем приключении?
   — Нет. Есть лишь господин де Блетарен, дворянин, о котором я вам говорил. — Хоть половина истины в этих словах Эктора была наверняка.
   Тут их разговор был прерван ворчанием Кок-Эрона, выходившего из харчевни:
   — А, вот и вы, маркиз. Прилично ли возвращаться домой в такой час? Рановато, чтобы вставать, и поздновато ложиться.
   — Ты прав, друг мой. Теперь я буду ложиться в семь, как монахиня, и вставать в полдень, как епископ.
   — Кто же вас заставляет? Шатайтесь по городу хоть всю ночь, но предупреждайте.
   Пришлось Эктору бросить ему плащ, чтобы заставить замолчать. Оба искателя приключений поднялись наверх.
   Выспавшись, Эктор, Поль и Ги покинули гостиницу и отправились к герцогу Орлеанскому, ещё не вполне оправившемуся от ран.
   Тут с де Фуркево снова случилось приключение. Он увидел маленькую девочку, очень хорошенькую, и привлеченный ею, поднялся на балкон одной из галерей. Затем повернул было назад, как вдруг заметил в коридоре, шедшем вдоль комнат принца, закутанную в черный атласный плащ женскую фигуру. Та быстро удалялась, приподнимая нескромные складки своей широкой юбки. При этом показалась маленькая ножка и розовый чулок в черной туфельке. Все это сверкнуло подобно молнии, исчезнувшей в глубине коридора.
   — Тьфу ты, пропасть, — прошептал Фуркево.
   И поспешил присоединиться к друзьям, уже вошедшим к принцу.

ГЛАВА 17. ФАВОРИТКА

   Герцог Орлеанский сидел за столом с бумагами, держа в одной руке перо, в другой письмо, которое, казалось, читал с большим вниманием.
   »— Да, — подумал Поль, — можно было бы поверить, если бы не видел я шелкового розового чулочка».
   — А, вот и вы, господа, — произнес принц, поднимаясь с кресла, — добро пожаловать!
   Более занятого делами человека, казалось, нельзя было отыскать во всем мире. Поль вздохнул, сожалея, что не обладает искусством притворства. Он скользнул взглядом по уголкам комнаты, но никаких следов ножки в розовом не обнаружил. Пришлось поднять глаза на принца и низко поклониться, как это делает ученик перед своим учителем. Его взгляд при этом, казалось, говорил: «— Вы человек искусный и умеете вести дела. На вашем месте мне не удалось бы так чисто все припрятать…»
   Герцог понял взгляд Поля. Беглый осмотр собственной комнаты — и на его лице появилось довольство человека, прекрасно сделавшего свое дело. Затем оно сменилось живостью и веселостью. Он стал похож на принца из волшебной сказки, только что повидавшего свою любимую.
   — Ваше расположение духа способно привести в зависть любого искателя приключений, — заметил Рипарфон. — Не прибыл ли из Марли посланный с хорошими известиями?
   — Нет. Послания Шамийяра направлены Лафейяду, за что я ему очень благодарен. По-моему, вполне достаточно подвигов зятя, чтобы быть избавленным от депеш тестя.
   — Тогда, может быть, вам как-нибудь дали знать, что вы скоро будете свободны от этого гения войны?
   — Тоже нет. Я узнал, что Лафейяд послал просьбу об отставке, что он сначала думал застрелиться, потом решил пойти в монахи и, наконец, провозгласил себя самым скверным воителем в мире. Министру, однако, не захотелось, чтобы его зять пронзил себя шпагой. Он разорвал просьбу об отставке, успокоил его совесть и написал ему такие поздравления, что тот согласился навечно посвятить свою жизнь служению королю.
   — Хм, что бы это значило? — спросил между тем Рипарфон, взяв с соседней тумбочки маленький флакончик.
   — Это? Флакон, как видите, — ответил принц.
   — Да, очень хорошо вижу.
   — Что же в нем удивительного, что вы так им заинтересовались?
   — Ничего, кроме запаха.
   — Португальский одеколон. — Казалось (может быть, случайно), принц несколько смутился.
   — Да уж, — заметил Ги, принюхиваясь. — Им тут все пропахло.
   Принц повернулся в кресле.
   — В самом деле? Возможно, я пролил несколько капель.
   Рипарфон покачал головой:
   — Позвольте мне быть откровенным.
   — Я не дал бы вам такого позволения, но вы все равно поступите вопреки. Делать нечего, говорите.
   — Разрешите заметить, для выздоравливающего командующего вы странно тратите свое время.
   — Да…Что же, все тратят, как могут… — Принц пока не хотел признать себя побежденным.
   — Мне знаком этот запах по вашим версальским покоям. Добавим к нему вашу необычайную веселость…Похоже, мы прервали ваше свидание.
   — Как вы могли такое подумать! — вскричал принц.
   — Подумать? Да я в этом уверен!
   — Вы несносный человек. Ничто от вас скрыть невозможно. — В смехе принца звучала легкая досада.
   — Так вы признаетесь?
   — Делать нечего.
   Рипарфон, скрестив руки, прошелся по комнате.
   — Итак, мадам д'Аржантон была здесь?
   — Была.
   — Вы, стало быть, с ней виделись?
   — Что мне оставалось делать?
   — Отослать её, и как можно скорее.
   — Да, у вас каменное сердце, поэтому вам легко так говорить. Беру в судей этих господ: можно ли прогнать пару прелестных глазок?
   — Нет. — Голос де Фуркево был тверд, как никогда.
   — Наверно, нет, — робко ответил Эктор.
   — Вы слышали приговор? — спросил принц.
   — Сумасброды! — проворчал Рипарфон.
   — Мудрецы! — возразил принц. — Женщина едет двести лье по ужасным дорогам для встречи с вами, пренебрегая усталостью, жарой, холодом, скукой…А вы её хотите отослать обратно! Лишь африканские способны на такие жестокие поступки. Впрочем, я все же делал робкие намеки, что лучше бы она ехала назад.
   — Вот это героизм! — воскликнул Фуркево.
   — Уверяю, сам Сципион не смог бы проявить большей честности.
   — И правда, не смог бы. — Поль говорил с вдохновением. — Впрочем, я всегда считал, что Сципион пользовался ложной славой по части воздержания. Настанет день, когда будет обнаружено, что он подкупал римских писак с помощью карфагенского золота.
   Принц улыбнулся и продолжал:
   — И все же я это сделал. Но наступила ночь, и мадам д'Аржантон пришла ко мне в плаще. Мои люди — странный народ: тигры против неприятеля и ягнята перед женщиной. Словом, когда я вошел в комнату, она была уже здесь.
   — Естественно, вас охватил восторг, — сухо заметил Рипарфон.
   — Что ж, отпираться не стану. Кого не тронут доказательства любви? Не меня, во всяком случае. После физиономии такого типа, как Лафейяд, личико хорошенькой женщины не может быть вам неприятно. Вообще-то я пробовал подавить в себе расположение к нежностям…Но моя ледяная оболочка растаяла от взглядов и улыбок мадам д'Аржантон, и когда она стала собираться уходить, я сам её остановил.
   — Вот это неблагоразумно с вашей стороны, сударь, — сказал Ги.
   — Согласен, но кто может вечно быть благоразумным?
   — Вот так причина!
   — И предостаточная. Пусть господа снова будут судьями, — предложил принц.
   Взглянув на себя в зеркало (ленты были в порядке!), Фуркево обратился к Ги, продолжавшему брюзжать:
   — Ради Бога, успокойтесь. Кто же не был молод?
   — Черт возьми, я знаю вечно молодых людей.
   — Это такое счастье!
   Фуркево не успел подавить вздох, как показался принц, ведший за руку хорошенькую женщину. Фуркево быстро узнал её по ножке, украшенной тем же розовым чулком.
   Мадам д'Аржантон была среднего роста брюнеткой со свежим лицом. В её глазах светилась хитринка, её ротик постоянно был готов к улыбке. Внешне она походила на оживленного и шаловливого мальчика.
   — Вот господа де Фуркево и де Шавайе, — произнес принц, представляя ей своих новых друзей, — что же касается господина де Рипарфона…
   — Моего смертельного врага…Мы знакомы, — прервала его д'Аржантон.
   Рипарфон низко поклонился. Мадам д'Аржантон пристально на него посмотрела.
   — Признайтесь, вы уже основательно пожурили бедного принца, виновного лишь в том, что он немного ко мне неравнодушен?
   — Будь вы из тех, кого можно забыть, я бы не делал этого, сударыня, — отвечал Рипарфон.
   — Ах, как легко могли бы мы стать друзьями, желай вы этого! — В её словах нельзя было усомниться.
   — Но у вас их и так хватает.
   — Да, много таких, которых не хочу, и мало тех, кого желаю.
   В разговор вступил герцог Орлеанский.
   — Раз перемирие заключено, я думаю, не худо им воспользоваться и позавтракать. Если неприятель снова нападет, мы, по крайней мере, будем в состоянии дать отпор.
   За завтраком мадам д'Аржантон, только что прибывшая из Версаля, завладела всеобщим вниманием. Вот что она сообщила:
   — Лицо мадам де Ментенон становится все более суровым. Король все меньше забавляется. Смотры, концерты, театр, охота, игры, всевозможные развлечение не помогают ему преодолеть уныния. Скоро, наверно, он станет допускать к себе только по государственным делам. Похоже, Людовик XIV, подобно старому дубу, уступает натиску времени. От всей его блестящей, неповторимой и прямо-таки уникальной жизни осталась лишь глубокая грусть. Но первые военные поражения он перенес с достоинством и величием души, удивившими даже тех, кто хорошо его знал. Похоже, он и впредь не будет сломлен. Гордость ли это несоразмерная или христианское смирение? Кто знает! Замкнувшийся в своем молчании, он, как раненый лев, залег в своей пещере в ожидании смерти. В общем, он вырыл себе могилу в своем собственном дворе и зарывается в неё заживо.
   — И все это происходит в скромных покоях госпожи де Ментенон? — спросил герцог Орлеанский.
   — Именно там. Дела идут почти так же, как и до вашего отъезда. В Марли, где де Ментенон поместила свое чистилище, очень скучают; в Медоне увлечены охотой, а вокруг мадмуазель Шуан начинает собираться довольно многочисленное общество. В Со танцуют и веселятся; там герцогиня дю Мэн собрала самые избранные таланты пасторальной поэзии. Де Тулуз, наш адмирал, очень хотел бы сразиться в море с противником, но ему мешает в этом Поншартран, глава морского ведомства. Господин дю Мэн окутался в важность, как в саван, и под этой суровой накидкой скрывает свое необъятное честолюбие. Шамийяр изнемогает под бременем обязанностей. Обожаемая королем и избалованная мадам де Ментенон герцогиня Бургундская — идол двора. Все сердца лежат у её ног.
   — Все ли она их там оставляет? — как-то уж очень спокойно спросил Фуркево.
   Рипарфон бросил на него строгий взгляд, принц улыбнулся.
   — Ведь родившись принцессой, — прибавил Поль, — все равно остаются женщиной, верно?
   — Как говорит Расин, иногда и стены слышат, — ответила д'Аржантон, — поэтому, чтобы избавиться от посещения Бастилии, я не буду вам отвечать. Впрочем, господа Панжи и Мольвриер могут дать вам точный ответ.
   — Этого с меня достаточно, — склонясь в поклоне, ответил Поль.
   — И таким-то способом описывают историю! — возмущенно заявил Рипарфон.
   — Этот — лучший, — возразила, смеясь, д'Аржантон. — Вы, мужчины, смотрите на площадь, мы, женщины, — на будуар. Вы видите следствие, мы — причину. Поверьте мне, история — просто скромница: она не решится обнажить плеч, если с ней не поступят по-военному.
   — Благодаря такому обращению Фуркево, например, убежден в вещах, никогда не имевших места.
   — Совершенно убежден, — принял вызов Поль. — Не говорят ли все, что герцогиня прекрасна и умна?
   — Вы язычник.
   — Простите, но язычники были людьми, умевшими ценить прекрасное.
   — Господа, — вмешался принц, едва удерживаясь от смеха, — мне кажется, нам недостает царя Соломона. Позвольте мне его как-то заменить и пресечь ваш спор. Мадам д'Аржантон упоминала о Панжи и Мольвриере…
   — Избавляя вас от аббата Полиньяка, — прибавила д'Аржантон. — Но двор — это вселенная, полная неоткрытых Америк. Сейчас, например, образовалась партия Вандома, который действует не без влияния на короля.
   — И правда, — прибавил принц, — ведь он из числа незаконнорожденных, как и дю Мэн. Это для него лучшая похвала.
   — Да разве я вам не говорила о лотарингской партии вокруг дофина: о тайных происках принцессы Урсинской, активничающей в Версале? А маршал Вобан, заблудившийся в садах Трианона? А господа де Шеврез и де Бовийер, два мудреца, преобразившиеся в придворных? А…
   Воспоминания мадам д'Аржантон охватили ещё десятка два именитых лиц, что весьма позабавило присутствовавших. Когда она закончила, Фуркево философски произнес:
   — Все это прекрасно, но я не вижу ничего веселого.
   — Утешьтесь, граф, — ответила рассказчица, — не вся Франция уместилась в садах Марли.
   — Да, это несколько успокаивает.
   — Впрочем, черт тут ничего не теряет. Молодость Людовика XIV посеяла…
   — Прелестная молодость!
   — А целое поколение собирает урожай.
   — И хорошо делает.
   — Королевское собрание в Париже может дать вам сведения на этот счет.
   — Мы его посетим, милый Эктор.
   — Частенько случаются маскарады и гулянья при факелах. Таков Версаль. Там одна любовь сменяет другую…
   — Ура! — вскричал Фуркево. — Я пью за её здоровье!
   Тут вошел слуга и доложил, что городское собрание Гренобля просит принца удостоить его чести засвидетельствовать принцу свое верноподданническое уважение (уф!).
   — Прихватим с собой бутылки и напоим их допьяна, — предложил Поль.
   — Какое ещё собрание? — спросила мадам д'Аржантон.
   — Весьма скучные люди в черном, — пояснил Поль.
   — Да, настал приемный час, — вставил слово принц, — и воцаряется скука.
   — Тогда я удаляюсь, — д'Аржантон поднялась.
   — Вы покидаете меня в минуту опасности? — Страдание на лице принца вело упорную борьбу со смехом.
   — Нет, просто мы предоставляем вам честь победы. Когда неприятель будет разбит, мы вернемся.
   Это уже сказал нерастерявшийся Фуркево, предлагая руку мадам д'Аржантон и выходя вместе с ней из комнаты.

ГЛАВА 18. БОЛЬШАЯ КОРОЛЕВСКАЯ ДОРОГА

   Прошло несколько дней. Эктор навещал и Сидализу, и д'Аржантон с её близкими друзьями, но быстрее всего летело для него время, когда он бывал у Блетарена. Хозяин любил общество этого молодого человека, напоминавшего ему молодость. Кристина же откровенно показывала, что его общество ей не неприятно. Кок-Эрон ворчал на Эктора, когда тот собирался к Блетарену, за опоздание, продолжал его точить в пути и нес охрану домика Блетарена, вооруженный пистолетами, пока там находился его хозяин.
   Наконец, пришло время ехать в Безансон. Не отставая от них, в дорогу отправлялись и Сидализа, и д'Аржантон.
   Эктор побежал украдкой проститься с Блетаренами. Кристина оказалась дома одна. Она стояла у окна, следя за исчезавшими вдали под луной тенями горных вершин. Эктор стоял рядом, не сводя с неё глаз. Слова не шли у него с языка, застревали в груди и, накапливаясь, распирали её все сильнее и сильнее. Наконец, он не выдержал и припал губами к бахроме на рукаве её плаща. Она взглянула на него, слегка взволнованная, но без смущения.
   — Вы уезжаете? — спросила она.
   — Да.
   — Скоро?
   — Завтра. И лишаюсь вас!
   — Зачем вы так говорите? Разве те, кто не забывает, не встречаются вновь?
   — Где и когда я вас увижу?
   — Надеюсь, скоро, но никак не позднее чем через год.
   — Год?! Это же вечность!
   Кристине пришлось его утешать. Ее слова проникали ему в душу, неся с собой удивительное спокойствие. Наконец он сказал:
   — Я пришел с сердцем, полным горести, а уйду смирившимся и с большим мужеством.
   И Эктор простился с ней и с подошедшим отцом.
   На другой день все отправились в путь. Несколько позади ехала карета, в которой сидел хорошенький паж и в которую часто наведывался Фуркево. Ворчание Кок-Эрона очень забавляло Сидализу: она его задирала, дергала за усы и убегала со смехом. Он гнался за ней, как куклу, выхватывал из седла и они вместе торжественно возвращались к Фуркево. Эти и прочие забавы вполне скрашивали тяготы пути.
   Однажды во время остановки Кок-Эрон обратился к Эктору:
   — Слушайте, маркиз, я должен задать вам один вопрос.
   — Говори.
   — Что вы предполагает делать с мадмуазель Кристиной?
   — Что?! — вскричал Эктор.
   — Кажется, я говорю ясно: что вы собираетесь с ней делать?
   — Странный вопрос!
   — Пусть странный, но я его задаю.
   Эктор не сразу нашелся. Да, он любил Кристину. Но пока она казалась ему слишком далекой — настолько его любовь к ней была чиста в своих помыслах. И вот теперь он задумался по-настоящему. Вопрос Кок-Эрона вернул его с неба на землю.
   — Когда имеют счастье любить девушку благородного происхождения и прекрасную собой, следует считать за честь для себя жениться на ней.
   — Так вы уже на это решились?
   — Без сомнения.
   — Ей-Богу, прекрасная мысль! Она делает честь вашим намерениям.
   Эктор искоса посмотрел на Кок-Эрона.
   — О чем ты говоришь? И какая такая скверная мысль пришла тебе в голову?
   — Это никакая не мысль. Просто я рассуждаю.
   — Что ж, посмотрим, как ты рассуждаешь.
   — Начнем с того, что у вас за душой нет ничего. Не так ли?
   — Совершенно верно.
   — Далее. У господина Блетарена имущества столько же, сколько и у вас. А это недостаточно, чтобы жить своим домом. Но вы упрямы, я знаю. Так вы скоро собираетесь жениться на ней?
   — Еще нескоро.
   — Всегда не поздно. Потом пойдут дети. Но если Провидение забудет послать вам хлеб насущный, кто об этом позаботится?
   — Разве у меня нет шпаги?
   — Э, сударь! У вас шпага, у неприятеля пушечные ядра. Они сдуют вас, как соломинку.
   — Прекрасное и успокаивающее сравнение.
   — Прекрасное или нет, зато верное.
   — Слушай-ка, уж не занимаешься ли ты предсказаниями и не идешь по следам той цыганки?
   — Я, сударь, воин, стало быть, говорю, как воин. А вы, я вижу, решили пошутить. Так говорите, будем смеяться вместе.
   — Боже упаси меня от этого!
   — Тогда позвольте указать вам, что, имея лишь плащ да шпагу, не женятся на бедных девушках, у которых приданого — одно хорошенькое личико.
   — Оно многого стоит…
   — По утрам, когда хочется кушать, красоты недостаточно.
   — Ты прав, как всегда.
   — Кончено! Нищий дворянин…Да вы же принесете несчастье девушке, которая вас любит.
   — Хорошо. Женюсь не иначе, как на богатой вдове.
   — Стало быть, вы отказываетесь от мадмуазель де Блетарен?
   — Что же остается делать?
   — И вы можете мне говорить такое?
   — Кому же еще? Ты мой ментор.
   — Это ужасно! Я знаю вас с детства, но чувств ваших не понимаю.
   — Но они следствие твоих мудрых наставлений!
   — Вы что же, смеетесь надо мной? Я вам давал совет жениться на вдове? И вы хотите покинуть бедную девушку под пустым предлогом, что вы нищий? Это не для дворянина! Она же вас любит! И умрет, если вы её оставите!
   — Как умрет?!
   — Вы, видно, не знаете молодых девушек, да ещё такого благородного происхождения. Лучшей женитьбы, как на мадмуазель Блетарен, для вас нет!
   — Ты все же так думаешь?
   — Ручаюсь! Счастье ведь не в золоте. Впрочем, мадмуазель де Блетарен вовсе не так бедна, как библейский Иов.
   — Что? Она скрыла от меня свое состояние?
   — Нет, конечно, вы просто сами ничего не видите.
   — Объяснись.
   — Пожалуйста.
   И Кок-Эрон принялся загибать пальцы.
   — Бережлива: не дает вам промотать восемь-десять тысяч ливров в год. Умеет распоряжаться: сбережет ваше состояние, которое вы обязательно наживете. Не любит нарядов, театров и тому подобного. Имеет здравый смысл. Ловка и дальновидна. Состояние в десять тысяч экю — по сравнению со всем этим — ничто.
   — А я и не думал о таком расчете.
   — Да вы вообще ни о чем не думаете.
   — Та прав. Я женюсь на мадмуазель де Блетарен.
   — Наконец-то! Сколько же сил мне пришлось потратить, чтобы предостеречь вас от неверных поступков! — произнес Кок-Эрон, вытирая пот со лба.
   — Конечно, — едва сдерживая смех, сказал Эктор, — только мне кажется, ты чересчур стараешься, чтобы доказать, что я прав.
   Кок-Эрон выпрямился. Он уже открыл было рот, чтобы возразить, но тут был прерван Сидализой. Та подъехала к нему и с комичной важностью произнесла:
   — Ах, Боже мой, что с вами? Вы бледны, как мертвец.