Страница:
Кремля! Если бы издать сейчас сборник статей, написанных патентованными
друзьями Москвы по поводу "самой демократической конституции", то многим из
авторов не осталось бы ничего иного, как сгореть от стыда. Шумиха вокруг
конституции преследовала одновременно несколько целей; но главной из них,
безраздельно господствовавшей над другими, являлась обработка общественного
мнения перед процессом Зиновьева -- Каменева.
1 марта 1936 года Сталин дал пресловутое интервью Ховард-Скрипсу. Один
маленький пункт этой беседы прошел тогда совершенно незамеченным: будущие
демократические свободы, говорил Сталин, предназначены для всех, но
террористам не будет пощады. Ту же зловещую оговорку сделал Молотов в
интервью, данном директору "Тан" Шастенэ. "Нынешнее положение,-- говорил
глава правительства,--делает все более и более ненужными некоторые суровые
административные меры,
применявшиеся раньше. Однако,-- прибавлял Молотов вслед за Сталиным,--
правительство обязано (se doit) * оставаться сильным против террористов...".
("Тан", 24 марта 1936 года)
"Террористов"? Но после эпизодического убийства Кирова при содействии
ГПУ 1 декабря 1934 года никаких террористических актов не было.
"Террористические" планы? Но о троцкистских "центрах" тогда еще никто ничего
не подозревал. ГПУ узнало об этих "центрах" и их "планах" только из
покаяний. Между тем, Зиновьев, Каменев и другие начали каяться в своих
мнимых преступлениях только в июле 1936 года; Лев Седов тогда же доказал это
на основании официальных материалов в своей "Красной Книге" (Париж, 1936
год).
Таким образом, в названных выше интервью Сталин и Молотов упоминали о
террористах в порядке "предвидения", т. е. инквизиционной подготовки будущих
покаяний. Разглагольствования о демократических свободах и гарантиях
представляли лишь пустую оболочку. Ядром являлась чуть заметная ссылка на
анонимных "террористов". Эту ссылку расшифровали вскоре расстрелы нескольких
тысяч человек.
Параллельно с рекламной подготовкой "сталинской конституции" шла в
Кремле полоса банкетов, в которых члены правительства обнимались с
представителями рабочей и колхозной аристократии ("стахановцы"). На банкетах
провозглашалось, что для СССР наступила наконец эпоха "счастливой жизни".
Сталин был окончательно утвержден в звании "отца народов", который любит
человека и нежно заботится о нем. Каждый день советская печать публиковала
фотографии, где Сталин изображался в кругу' счастливых людей, нередко со
смеющимся ребенком на руках или на коленях. Да будет мне позволено сослаться
на то, что при виде этих идиллических фотографий я не раз говорил друзьям:
-- Очевидно, готовится что-то страшное.
Замысел режиссера состоял в том, чтоб дать мировому общественному
мнению картину страны, которая после суровых лет борьбы и лишений вступает
наконец на путь "самой демократической" конституции, созданной "отцом
народов", который любит людей, особенно детей... и на этом радующем глаз
фоне представить внезапно дьявольские фигуры троцкистов, которые саботируют
хозяйство, организовывают голод, отравляют рабочих, покушаются на "отца
народов" и предают счастливую страну на растерзание фашистским насильникам.
Опираясь на тоталитарный аппарат и неограниченные
* Чувствует свою обязанность (франц.).
материальные средства, Сталин замыслил единственный в своем роде план:
изнасиловать совесть мира, и с одобрения всего человечества навсегда
расправиться со всякой оппозицией против кремлевской клики. Когда эта мысль
высказывалась в 1935--1936 годах в порядке предупреждения, слишком многие
объясняли ее "ненавистью Троцкого к Сталину". Личная ненависть в вопросах и
отношениях исторического масштаба -- вообще ничтожное и презренное чувство.
Кроме того, ненависть слепа. А в политике, как и в личной жизни, нет ничего
страшнее слепоты. Чем труднее обстановка, тем обязательнее следовать совету
старика Спинозы: "Не плакать, не смеяться, а понимать".
В течение подготовки нынешнего процесса "самая демократическая
конституция" успела обнаружить себя как бюрократический фарс, как
провинциальный плагиат у Геббельса. Либеральные и демократические круги на
Западе начали уставать быть обманываемыми. Недоверие к советской бюрократии,
которое, к несчастью, нередко совпадает с охлаждением к СССР, стало
охватывать все более широкие слои. С другой стороны, острая тревога стала
проникать в рабочие организации. В практической политике Коминтерн стоит
вправо от II Интернационала. В Испании Коммунистическая партия методами ГПУ
душит левое крыло рабочего класса. Во Франции коммунисты стали, по выражению
"Тан", представителями "ярмарочного шовинизма". То же наблюдается, более или
менее, в Соединенных Штатах и в ряде других стран. Традиционная политика
сотрудничества классов, на борьбе с которой возник III Интернационал, стала
теперь в сгущенном виде официальной политикой сталинизма, причем на защиту
этой политики призваны кровавые репрессии ГПУ. Статьи и речи призваны лишь
служить для маскировки этого факта. Вот почему в уста подсудимых
вкладываются театральные монологи о том, какими они, троцкисты, были
реакционерами, контрреволюционерами, фашистами, врагами рабочих масс в
течение двадцати лет, и как, наконец, в тюрьме ГПУ они поняли спасительный
характер политики Сталина. С другой стороны, самому Сталину накануне новой
кровавой гекатомбы понадобилось сказать рабочему классу:
"...Если я вынужден уничтожать старое поколение большевиков, то
исключительно в интересах социализма. Я истребляю ленинцев на основе
доктрины Ленина".
Таков действительный смысл статьи от 12 февраля. Другого смысла она не
имеет. Перед нами сокращенное повторение маневра с "демократической"
конституцией. Первый шантаж (надо называть вещи их именами) был рассчитан,
главным образом, на буржуазные демократические круги Запада. Новейший шантаж
имел в виду преимущественно
рабочих. Консервативные государственные люди Европы и Америки могут, во
всяком случае, не тревожиться. Для революционной политики нужна
революционная партия. У Сталина ее нет. Большевистская партия убита.
Коминтерн вконец деморализован. Муссолини по-своему прав: никто не наносил
еще идее пролетарской революции таких ударов, как автор статьи 12 февраля.
Койоакан
9 марта 1938 г.
СТАЛИН --ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА
Двадцать лет пружина германского империализма оставалась свернутой.
Когда она стала разворачиваться, дипломатические канцелярии растерялись.
Вторым после Мюнхена этапом этой растерянности были долгие и бесплодные
переговоры Лондона и Парижа с Москвой. Автор этих строк имеет право
сослаться на непрерывный ряд собственных заявлений в мировой печати, начиная
с 1933 года, на ту тему, что основной задачей внешней политики Сталина
является достижение соглашения с Гитлером. Но наш скромный голос оставался
неубедительным для "вершителей судеб". Сталин разыгрывал грубую комедию
"борьбы за демократию"; и этой комедии верили, по крайней мере, наполовину.
Почти до самых последних дней Авгур, официозный лондонский корреспондент
"Нью-Йорк Таймс", продолжал уверять, что соглашение с Москвой будет
достигнуто. Как свирепо поучителен тот факт, что германо-советский договор
ратифицирован сталинским парламентом как раз в тот день, когда Германия
вторглась в пределы Польши!
Общие причины войны заложены в непримиримых противоречиях мирового
империализма. Однако, непосредственным толчком к открытию военных действий
явилось заключение советско-германского пакта. В течение предшествовавших
месяцев Геббельс, Форстер и другие германские политики настойчиво повторяли,
что фюрер назначит скоро "день" для решительных действий. Сейчас совершенно
очевидно, что речь шла о дне, когда Молотов поставит свою подпись под
германо-советским пактом. Этого факта уже не вычеркнет из истории никакая
сила!
Дело совсем не в том, что Кремль чувствует себя ближе к тоталитарным
государствам, чем к демократическим. Не этим определяется выбор курса в
международных делах. Консервативный парламентарий Чемберлен при всем своем
отвращении к советскому режиму изо всех сил стремился добиться союза со
Сталиным. Союз не осуществился, потому что Сталин боится Гитлера. И боится
не случайно. Армия обезглавлена. Это не фраза, а трагический факт. Во-
рошилов есть фикция. Его авторитет искусственно создан тоталитарной
агитацией. На головокружительной высоте он остался тем, чем был всегда:
ограниченным провинциалом без кругозора, без образования, без военных
способностей и даже без способностей администратора. В "очищенном" командном
составе не осталось ни одного имени, на котором армия могла бы остановиться
с доверием. Кремль боится армии и боится Гитлера. Сталину нужен мир--любой
ценою.
Прежде чем гогенцоллернская Германия пала под ударами мировой коалиции,
она нанесла смертельный удар царскому режиму, причем западные союзники
подталкивали русскую либеральную буржуазию и даже поддерживали планы
дворцового переворота. Не повторится ли в преобразованном виде этот
исторический эпизод? -- спрашивали себя с тревогой обитатели Кремля. Они не
сомневаются, что коалиция из Франции, Великобритании, Советского Союза,
Польши, Румынии при несомненной в дальнейшем поддержке Соединенных Штатов в
конце концов сломила бы Германию и ее союзников. Но прежде чем свалиться в
пропасть, Гитлер мог бы нанести СССР такое поражение, которое кремлевской
олигархии стоило бы головы. Если б советская олигархия была способна к
самопожертвованию или хотя бы самоограничению в военных интересах СССР, она
не обезглавила бы и не деморализовала бы армию.
Всякого рода просоветские простаки считают само собой разумеющимся, что
Кремль стремится к низвержению Гитлера. Низвержение Гитлера немыслимо без
революции. Победа революции в Германии подняла бы на огромную высоту
самочувствие народных масс в СССР и сделала бы невозможным дальнейшее
существование московской тирании. Кремль предпочитает статус-кво со
включением Гитлера в качестве союзника.
Застигнутые пактом врасплох профессиональные адвокаты Кремля пытаются
теперь доказать, что наши старые прогнозы имели в виду наступательный
военный союз между Москвою и Берлином, тогда как на деле заключено лишь
пацифистское соглашение о "взаимном ненападении". Жалкие софизмы! О
наступательном военном союзе в прямом смысле этого слова мы никогда не
говорили. Наоборот, мы всегда исходили из того, что международная политика
Кремля определяется интересами самосохранения новой аристократии, ее страхом
перед народом, ее неспособностью вести войну. Любая международная комбинация
имеет для советской бюрократии цену постольку, поскольку освобождает ее от
необходимости прибегать к силе вооруженных рабочих и крестьян. И тем не
менее германо-советский пакт является в полном смысле слова военным союзом,
ибо служит целям наступательной империалистической войны.
В прошлой войне Германия потерпела поражение прежде всего вследствие
недостатка сырья и продовольствия. В этой войне Гитлер уверенно рассчитывает
на сырье СССР. Заключению политического пакта не случайно предшествовало
заключение торгового договора. Москва далека от мысли денонсировать его.
Наоборот, в своей вчерашней речи перед Верховным Советом Молотов сослался
прежде всего на исключительные экономические выгоды дружбы с Гитлером.
Соглашение о взаимном ненападении, т. е. о пассивном отношении СССР к
германской агрессии, дополняется, таким образом, договором об экономическом
сотрудничестве в интересах агрессии. Пакт обеспечивает Гитлеру возможность
пользоваться советским сырьем подобно тому, как Италия в своем ненападении
на Абиссинию пользовалась советской нефтью. Военные эксперты Англии и
Франции только на днях изучали в Москве карту Балтийского моря с точки
зрения военных операций между СССР и Германией. А в это самое время
германские и советские эксперты обсуждали меры обеспечения балтийских
морских путей для непрерывных торговых сношений во время войны. Оккупация
Польши должна в дальнейшем обеспечить непосредственную территориальную связь
с Советским Союзом и дальнейшее развитие экономических отношений. Такова
суть пакта. В "Майн Кампф" Гитлер говорит, что союз между двумя
государствами, не имеющий своей целью вести войну, "бессмыслен и бесплоден".
Германо-советский пакт не бессмыслен и не бесплоден: это военный союз со
строгим разделением ролей -- Гитлер ведет военные операции, Сталин выступает
в качестве интенданта. И есть еще люди, которые всерьез утверждают, что
целью нынешнего Кремля является международная революция!
При Чичерине, как министре иностранных дел ленинского правительства,
советская внешняя политика действительно имела своей задачей международное
торжество социализма, стремясь попутно использовать противоречия между
великими державами в целях безопасности Советской Республики. При Литвинове
программа мировой революции уступила место заботе о статус-кво при помощи
системы "коллективной безопасности". Но когда эта идея "коллективной
безопасности" приблизилась к своему частичному осуществлению, Кремль
испугался тех военных обязательств, которые из нее вытекают. Литвинова
сменил Молотов, который не связан ничем, кроме обнаженных интересов правящей
касты. Политика Чичерина, т. е., по существу, политика Ленина, давно уже
объявлена политикой романтизма. Политика Литвинова считалась некоторое время
политикой реализма. Политика Сталина -- Молотова есть политика обнаженного
цинизма.
"На едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих
агрессии, Советскому Союзу не может не принадлежать место в передовых
рядах",--
говорил Молотов в Верховном Совете три месяца тому назад. Какой
зловещей иронией звучат теперь эти слова! Советский Союз занял свое место в
заднем ряду тех государств, которые он до последних дней не уставал клеймить
в качестве агрессоров.
Непосредственные выгоды, которые кремлевское правительство получает от
союза с Гитлером, имеют вполне осязательный характер. СССР остается в
стороне от войны. Гитлер снимает в порядке дня кампанию в пользу "Великой
Украины". Япония оказывается изолированной. Одновременно с отсрочкой военной
опасности на западной границе можно, следовательно, ждать ослабления
давления на восточную границу, может быть, даже заключения соглашения с
Японией. Весьма вероятно к тому же, что в обмен за Польшу Гитлер предоставил
Москве свободу действий в отношении балтийских лимитрофов. Как ни велики,
однако, эти "выгоды", они имеют в лучшем случае конъюнктурный характер, и их
единственной гарантией является подпись Риббентропа под "клочком бумаги".
Между тем война поставила в порядке дня вопросы жизни и смерти народов,
государств, режимов, правящих классов. Германия разрешает свою программу
мирового господства по этапам. При помощи Англии она вооружилась, несмотря
на сопротивление Франции. При помощи Польши она изолировала Чехословакию.
При помощи Советского Союза она хочет не только закабалить Польшу, но и
разгромить старые колониальные империи. Если б Германии удалось при помощи
Кремля выйти из нынешней войны победительницей, это означало бы смертельную
опасность для Советского Союза. Напомним, что вскоре после Мюнхенского
соглашения секретарь Коминтерна Димитров огласил (несомненно, по поручению
Сталина) точный календарь будущих завоевательных операций Гитлера. Оккупация
Польши приходится в этом плане на осень 1939 года. Дальше следуют:
Югославия, Румыния, Болгария, Франция, Бельгия... Наконец, осенью 1941 года
Германия должна открыть наступление против Советского Союза. В основу этого
разоблачения положены, несомненно, данные, добытые советской разведкой.
Схему никак нельзя, разумеется, понимать буквально: ход событий вносит
изменения во все плановые расчеты. Однако первое звено плана, оккупация
Польши осенью 1939 года, подтверждается в эти дни. Весьма вероятно, что и
намеченный в плане двухлетний промежуток между разгромом Польши и походом
против Советского Союза окажется весьма близким к действительности. В Кремле
не могут не понимать
этого. Недаром там десятки раз провозглашали: "Мир неразделен". Если,
тем не менее, Сталин оказывается интендантом Гитлера, то это значит, что
правящая каста уже не способна думать о завтрашнем дне. Ее формула есть
формула всех гибнущих режимов: "После нас хоть потоп".
Пытаться сейчас предсказать ход войны и отдельных ее участков, в том
числе и тех, которые еще питаются сегодня иллюзорной надеждой остаться в
стороне от мировой катастрофы, было бы тщетной задачей. Никому не дано
обозреть эту гигантскую арену и бесконечно сложную свалку материальных и
моральных сил. Только сама война решает судьбу войны. Одно из величайших
отличий нынешней войны от прошлой -- это радио. Только сейчас я отдал себе в
этом полный отчет, слушая здесь, в Койоакане, в предместье мексиканской
столицы, речи о берлинском рейхстаге и скупые пока еще сообщения Лондона и
Парижа. Благодаря радио народы сейчас в гораздо меньшей степени, чем в
прошлую войну, будут зависеть от тоталитарной информации собственных
правительств и гораздо скорее будут заражаться настроениями других стран. В
этой области Кремль уже успел потерпеть большое поражение. Коминтерн,
важнейшее орудие Кремля для воздействия на общественное мнение других стран,
явился на самом деле первой жертвой германо-советского пакта. Судьба Польши
еще не решена. Но Коминтерн уже труп. Его покидают с одного конца патриоты"
с другого -- интернационалисты. Завтра мы услышим, несомненно, по радио
голоса вчерашних коммунистических вождей,„которые, в интересах своих
правительств, будут на всех языках цивилизованного мира, и в том числе на
русском языке, разоблачать измену Кремля.
Распад Коминтерна нанесет неисцелимый удар авторитету правящей касты в
сознании народных масс самого Советского Союза. Так политика цинизма,
которая должна была, по замыслу, укрепить позиции сталинской олигархии, на
самом деле приблизит час ее крушения.
Война сметет многое и многих. Хитростями, уловками, подлогами, изменами
никому не удастся уклониться от ее грозного Суда. Однако наша статья была бы
в корне ложно понята, если, бы она натолкнула на тот вывод, будто в
Советском Союзе сметено будет все то новое, что внесла в жизнь человечества
Октябрьская революция. Автор глубоко убежден в противном. Новые формы
хозяйства, освободившись от невыносимых оков бюрократии, не только выдержат
огненное испытание, но и послужат основой новой культуры, которая, будем
надеяться, навсегда покончит с войной.
Койоакан, 2 сентября, 2 ч.
КАПИТУЛЯЦИЯ СТАЛИНА
Первые сообщения о речи Сталина на происходящем ныне в Москве съезде
так называемой Коммунистической партии Советского Союза показывают, что
Сталин поторопился извлечь для себя уроки из испанских событий в смысле
дальнейшего поворота в сторону реакции. В Испании Сталин потерпел менее
непосредственное, но не менее глубокое поражение, чем Азанья и Негрин. Дело
идет при этом о чем-то неизмеримо большем, чем чисто военное поражение или
даже проигранная война. Вся политика испанских "республиканцев" определялась
Москвой. Те отношения, какие установились у республиканского правительства с
рабочими и крестьянами, представляли только перевод на язык войны тех
отношений, какие установились между кремлевской олигархией и народами
Советского Союза. Методы управления Азаньи -- Негрина были
концентрированными методами московского ГПУ. Основная тенденция политики
состояла в замене народа бюрократией, а бюрократии -- политической полицией.
Благодаря условиям войны тенденции московского бонапартизма не только
получили в Испании крайнее выражение, но и подверглись очень быстрой
проверке. В этом важность испанских событий с точки зрения международной, и
прежде всего советской. Сталин не способен воевать; а когда он оказывается
вынужден воевать, он не способен дать ничего, кроме поражений.
В речи на съезде Сталин открыто порывает с идеей "союза демократий для
отпора фашистским агрессорам". Теперь провокаторами международной войны
оказываются не Муссолини и Гитлер, а две основные демократии Европы:
Великобритания и Франция, которые, по словам оратора, хотят втравить в
вооруженный конфликт Германию и СССР, под предлогом покушения Германии на
Украину. Фашизм?--Он тут ни при чем. О покушении Гитлера на Украину, по
словам Сталина, нет и речи, и для военного конфликта с Гитлером нет ни
малейшего основания. Отказ от политики "союза демократий" дополняется
немедленно
униженным пресмыкательством перед Гитлером и усердной чисткой его
сапог. Таков Сталин!
В Чехословакии капитуляция "демократии" перед фашизмом нашла свое
персонифицированное выражение в смене правительства. В СССР, благодаря
неоценимым преимуществам тоталитарного режима, Сталин является своим
собственным Бенешем и своим собственным генералом Си-ровым. Он меняет
принципы своей политики именно для того, чтобы не сменили его самого.
Бонапартистская клика хочет жить и господствовать, а все остальное есть для
нее вопрос "техники".
Политические методы Сталина ничем, по существу, не отличаются от
методов Гитлера. Но в сфере международной политики разница результатов бьет
в глаза. Гитлер за короткое время вернул Саарскую область, опрокинул
Версальский договор, захватил Австрию и судетских немцев, подчинил своему
господству Чехословакию и своему влиянию -- ряд других второстепенных и
третьестепенных государств. За те же годы Сталин не знал на международной
арене ничего, кроме поражений и унижений (Китай, Чехословакия, Испания).
Искать объяснения этой разницы в личных качествах Гитлера и Сталина было бы
слишком поверхностно. Гитлер, несомненно, проницательнее и смелее Сталина.
Однако решает не это. Решают общие социальные условия обеих стран.
Сейчас в поверхностных радикальных кругах вошло в моду валить в одну
кучу социальные режимы Германии и СССР. Это никуда не годится. В Германии,
несмотря на все государственные "регулирования", существует режим частной
собственности на средства производства. В Советском Союзе промышленность
национализирована, а сельское хозяйство коллективизировано. Мы знаем все
социальные уродства, которые бюрократия взрастила на территории Октябрьской
революции. Но факт планового хозяйства на основе огосударствления и
коллективизации средств производства остается. Это огосударствленное
хозяйство имеет свои собственные законы, которые все меньше мирятся с
деспотизмом, невежеством и воровством сталинской бюрократии.
Монополистский капитализм во всем мире, и особенно в Германии,
находится в безвыходном кризисе. Сам фашизм есть выражение этого кризиса. Но
в рамках монополистского капитализма режим Гитлера есть для Германии
единственно возможный режим. Разгадка успехов Гитлера в том, что своим
полицейским режимом он дает крайнее выражение тенденциям империализма.
Наоборот, режим Сталина вступил в непримиримое противоречие с тенденциями
советского общества. Разумеется, успехи Гитлера непрочны, зыбки, ограничены
возможностями умирающего буржуазного общества. Гитлер скоро приблизится
(если уже не
приблизился) к апогею, чтобы скатиться затем вниз. Но этот момент еще
не наступил. Гитлер еще эксплуатирует динамическую силу империализма,
борющегося за свое существование. Наоборот, противоречия между
бонапартистским режимом Сталина и потребностями хозяйства и культуры
достигли невыносимого напряжения. Борьба Кремля за самосохранение лишь
углубляет и обостряет противоречия, ведя к непрерывной гражданской войне и к
вытекающим отсюда поражениям на международной арене.
Что представляет собою речь Сталина? Звено в цепи сложившейся новой
политики, опирающейся на уже достигнутые первые соглашения с Гитлером, или
же только пробный шар, одностороннее предложение руки и сердца?
Весьма вероятно, что действительность подходит ближе ко второму
варианту, чем к первому. Победитель Гитлер отнюдь не спешит закреплять свои
дружбы и вражды. Наоборот, он очень заинтересован в том, чтобы Советский
Союз и западные демократии подбрасывали друг другу обвинения в "провокации
войны". Своим напором Гитлер, во всяком случае, уже кое-чего достиг: Сталин,
вчера еще "Александр Невский" западных демократий, сегодня обращает свои
взоры к Берлину и униженно кается в совершенных ошибках.
Какой урок! За последние три года Сталин объявил всех соратников Ленина
агентами Гитлера. Он истребил цвет командного состава, расстрелял, сместил,
сослал около 30 000 офицеров,-- все по тому же обвинению: все это -- агенты
Гитлера или союзников Гитлера. Разрушив партию и обезглавив армию, Сталин
открыто ставит ныне свою кандидатуру на роль... главного агента Гитлера.
Предоставим плутам из Коминтерна лгать и изворачиваться, как умеют. Факты
друзьями Москвы по поводу "самой демократической конституции", то многим из
авторов не осталось бы ничего иного, как сгореть от стыда. Шумиха вокруг
конституции преследовала одновременно несколько целей; но главной из них,
безраздельно господствовавшей над другими, являлась обработка общественного
мнения перед процессом Зиновьева -- Каменева.
1 марта 1936 года Сталин дал пресловутое интервью Ховард-Скрипсу. Один
маленький пункт этой беседы прошел тогда совершенно незамеченным: будущие
демократические свободы, говорил Сталин, предназначены для всех, но
террористам не будет пощады. Ту же зловещую оговорку сделал Молотов в
интервью, данном директору "Тан" Шастенэ. "Нынешнее положение,-- говорил
глава правительства,--делает все более и более ненужными некоторые суровые
административные меры,
применявшиеся раньше. Однако,-- прибавлял Молотов вслед за Сталиным,--
правительство обязано (se doit) * оставаться сильным против террористов...".
("Тан", 24 марта 1936 года)
"Террористов"? Но после эпизодического убийства Кирова при содействии
ГПУ 1 декабря 1934 года никаких террористических актов не было.
"Террористические" планы? Но о троцкистских "центрах" тогда еще никто ничего
не подозревал. ГПУ узнало об этих "центрах" и их "планах" только из
покаяний. Между тем, Зиновьев, Каменев и другие начали каяться в своих
мнимых преступлениях только в июле 1936 года; Лев Седов тогда же доказал это
на основании официальных материалов в своей "Красной Книге" (Париж, 1936
год).
Таким образом, в названных выше интервью Сталин и Молотов упоминали о
террористах в порядке "предвидения", т. е. инквизиционной подготовки будущих
покаяний. Разглагольствования о демократических свободах и гарантиях
представляли лишь пустую оболочку. Ядром являлась чуть заметная ссылка на
анонимных "террористов". Эту ссылку расшифровали вскоре расстрелы нескольких
тысяч человек.
Параллельно с рекламной подготовкой "сталинской конституции" шла в
Кремле полоса банкетов, в которых члены правительства обнимались с
представителями рабочей и колхозной аристократии ("стахановцы"). На банкетах
провозглашалось, что для СССР наступила наконец эпоха "счастливой жизни".
Сталин был окончательно утвержден в звании "отца народов", который любит
человека и нежно заботится о нем. Каждый день советская печать публиковала
фотографии, где Сталин изображался в кругу' счастливых людей, нередко со
смеющимся ребенком на руках или на коленях. Да будет мне позволено сослаться
на то, что при виде этих идиллических фотографий я не раз говорил друзьям:
-- Очевидно, готовится что-то страшное.
Замысел режиссера состоял в том, чтоб дать мировому общественному
мнению картину страны, которая после суровых лет борьбы и лишений вступает
наконец на путь "самой демократической" конституции, созданной "отцом
народов", который любит людей, особенно детей... и на этом радующем глаз
фоне представить внезапно дьявольские фигуры троцкистов, которые саботируют
хозяйство, организовывают голод, отравляют рабочих, покушаются на "отца
народов" и предают счастливую страну на растерзание фашистским насильникам.
Опираясь на тоталитарный аппарат и неограниченные
* Чувствует свою обязанность (франц.).
материальные средства, Сталин замыслил единственный в своем роде план:
изнасиловать совесть мира, и с одобрения всего человечества навсегда
расправиться со всякой оппозицией против кремлевской клики. Когда эта мысль
высказывалась в 1935--1936 годах в порядке предупреждения, слишком многие
объясняли ее "ненавистью Троцкого к Сталину". Личная ненависть в вопросах и
отношениях исторического масштаба -- вообще ничтожное и презренное чувство.
Кроме того, ненависть слепа. А в политике, как и в личной жизни, нет ничего
страшнее слепоты. Чем труднее обстановка, тем обязательнее следовать совету
старика Спинозы: "Не плакать, не смеяться, а понимать".
В течение подготовки нынешнего процесса "самая демократическая
конституция" успела обнаружить себя как бюрократический фарс, как
провинциальный плагиат у Геббельса. Либеральные и демократические круги на
Западе начали уставать быть обманываемыми. Недоверие к советской бюрократии,
которое, к несчастью, нередко совпадает с охлаждением к СССР, стало
охватывать все более широкие слои. С другой стороны, острая тревога стала
проникать в рабочие организации. В практической политике Коминтерн стоит
вправо от II Интернационала. В Испании Коммунистическая партия методами ГПУ
душит левое крыло рабочего класса. Во Франции коммунисты стали, по выражению
"Тан", представителями "ярмарочного шовинизма". То же наблюдается, более или
менее, в Соединенных Штатах и в ряде других стран. Традиционная политика
сотрудничества классов, на борьбе с которой возник III Интернационал, стала
теперь в сгущенном виде официальной политикой сталинизма, причем на защиту
этой политики призваны кровавые репрессии ГПУ. Статьи и речи призваны лишь
служить для маскировки этого факта. Вот почему в уста подсудимых
вкладываются театральные монологи о том, какими они, троцкисты, были
реакционерами, контрреволюционерами, фашистами, врагами рабочих масс в
течение двадцати лет, и как, наконец, в тюрьме ГПУ они поняли спасительный
характер политики Сталина. С другой стороны, самому Сталину накануне новой
кровавой гекатомбы понадобилось сказать рабочему классу:
"...Если я вынужден уничтожать старое поколение большевиков, то
исключительно в интересах социализма. Я истребляю ленинцев на основе
доктрины Ленина".
Таков действительный смысл статьи от 12 февраля. Другого смысла она не
имеет. Перед нами сокращенное повторение маневра с "демократической"
конституцией. Первый шантаж (надо называть вещи их именами) был рассчитан,
главным образом, на буржуазные демократические круги Запада. Новейший шантаж
имел в виду преимущественно
рабочих. Консервативные государственные люди Европы и Америки могут, во
всяком случае, не тревожиться. Для революционной политики нужна
революционная партия. У Сталина ее нет. Большевистская партия убита.
Коминтерн вконец деморализован. Муссолини по-своему прав: никто не наносил
еще идее пролетарской революции таких ударов, как автор статьи 12 февраля.
Койоакан
9 марта 1938 г.
СТАЛИН --ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА
Двадцать лет пружина германского империализма оставалась свернутой.
Когда она стала разворачиваться, дипломатические канцелярии растерялись.
Вторым после Мюнхена этапом этой растерянности были долгие и бесплодные
переговоры Лондона и Парижа с Москвой. Автор этих строк имеет право
сослаться на непрерывный ряд собственных заявлений в мировой печати, начиная
с 1933 года, на ту тему, что основной задачей внешней политики Сталина
является достижение соглашения с Гитлером. Но наш скромный голос оставался
неубедительным для "вершителей судеб". Сталин разыгрывал грубую комедию
"борьбы за демократию"; и этой комедии верили, по крайней мере, наполовину.
Почти до самых последних дней Авгур, официозный лондонский корреспондент
"Нью-Йорк Таймс", продолжал уверять, что соглашение с Москвой будет
достигнуто. Как свирепо поучителен тот факт, что германо-советский договор
ратифицирован сталинским парламентом как раз в тот день, когда Германия
вторглась в пределы Польши!
Общие причины войны заложены в непримиримых противоречиях мирового
империализма. Однако, непосредственным толчком к открытию военных действий
явилось заключение советско-германского пакта. В течение предшествовавших
месяцев Геббельс, Форстер и другие германские политики настойчиво повторяли,
что фюрер назначит скоро "день" для решительных действий. Сейчас совершенно
очевидно, что речь шла о дне, когда Молотов поставит свою подпись под
германо-советским пактом. Этого факта уже не вычеркнет из истории никакая
сила!
Дело совсем не в том, что Кремль чувствует себя ближе к тоталитарным
государствам, чем к демократическим. Не этим определяется выбор курса в
международных делах. Консервативный парламентарий Чемберлен при всем своем
отвращении к советскому режиму изо всех сил стремился добиться союза со
Сталиным. Союз не осуществился, потому что Сталин боится Гитлера. И боится
не случайно. Армия обезглавлена. Это не фраза, а трагический факт. Во-
рошилов есть фикция. Его авторитет искусственно создан тоталитарной
агитацией. На головокружительной высоте он остался тем, чем был всегда:
ограниченным провинциалом без кругозора, без образования, без военных
способностей и даже без способностей администратора. В "очищенном" командном
составе не осталось ни одного имени, на котором армия могла бы остановиться
с доверием. Кремль боится армии и боится Гитлера. Сталину нужен мир--любой
ценою.
Прежде чем гогенцоллернская Германия пала под ударами мировой коалиции,
она нанесла смертельный удар царскому режиму, причем западные союзники
подталкивали русскую либеральную буржуазию и даже поддерживали планы
дворцового переворота. Не повторится ли в преобразованном виде этот
исторический эпизод? -- спрашивали себя с тревогой обитатели Кремля. Они не
сомневаются, что коалиция из Франции, Великобритании, Советского Союза,
Польши, Румынии при несомненной в дальнейшем поддержке Соединенных Штатов в
конце концов сломила бы Германию и ее союзников. Но прежде чем свалиться в
пропасть, Гитлер мог бы нанести СССР такое поражение, которое кремлевской
олигархии стоило бы головы. Если б советская олигархия была способна к
самопожертвованию или хотя бы самоограничению в военных интересах СССР, она
не обезглавила бы и не деморализовала бы армию.
Всякого рода просоветские простаки считают само собой разумеющимся, что
Кремль стремится к низвержению Гитлера. Низвержение Гитлера немыслимо без
революции. Победа революции в Германии подняла бы на огромную высоту
самочувствие народных масс в СССР и сделала бы невозможным дальнейшее
существование московской тирании. Кремль предпочитает статус-кво со
включением Гитлера в качестве союзника.
Застигнутые пактом врасплох профессиональные адвокаты Кремля пытаются
теперь доказать, что наши старые прогнозы имели в виду наступательный
военный союз между Москвою и Берлином, тогда как на деле заключено лишь
пацифистское соглашение о "взаимном ненападении". Жалкие софизмы! О
наступательном военном союзе в прямом смысле этого слова мы никогда не
говорили. Наоборот, мы всегда исходили из того, что международная политика
Кремля определяется интересами самосохранения новой аристократии, ее страхом
перед народом, ее неспособностью вести войну. Любая международная комбинация
имеет для советской бюрократии цену постольку, поскольку освобождает ее от
необходимости прибегать к силе вооруженных рабочих и крестьян. И тем не
менее германо-советский пакт является в полном смысле слова военным союзом,
ибо служит целям наступательной империалистической войны.
В прошлой войне Германия потерпела поражение прежде всего вследствие
недостатка сырья и продовольствия. В этой войне Гитлер уверенно рассчитывает
на сырье СССР. Заключению политического пакта не случайно предшествовало
заключение торгового договора. Москва далека от мысли денонсировать его.
Наоборот, в своей вчерашней речи перед Верховным Советом Молотов сослался
прежде всего на исключительные экономические выгоды дружбы с Гитлером.
Соглашение о взаимном ненападении, т. е. о пассивном отношении СССР к
германской агрессии, дополняется, таким образом, договором об экономическом
сотрудничестве в интересах агрессии. Пакт обеспечивает Гитлеру возможность
пользоваться советским сырьем подобно тому, как Италия в своем ненападении
на Абиссинию пользовалась советской нефтью. Военные эксперты Англии и
Франции только на днях изучали в Москве карту Балтийского моря с точки
зрения военных операций между СССР и Германией. А в это самое время
германские и советские эксперты обсуждали меры обеспечения балтийских
морских путей для непрерывных торговых сношений во время войны. Оккупация
Польши должна в дальнейшем обеспечить непосредственную территориальную связь
с Советским Союзом и дальнейшее развитие экономических отношений. Такова
суть пакта. В "Майн Кампф" Гитлер говорит, что союз между двумя
государствами, не имеющий своей целью вести войну, "бессмыслен и бесплоден".
Германо-советский пакт не бессмыслен и не бесплоден: это военный союз со
строгим разделением ролей -- Гитлер ведет военные операции, Сталин выступает
в качестве интенданта. И есть еще люди, которые всерьез утверждают, что
целью нынешнего Кремля является международная революция!
При Чичерине, как министре иностранных дел ленинского правительства,
советская внешняя политика действительно имела своей задачей международное
торжество социализма, стремясь попутно использовать противоречия между
великими державами в целях безопасности Советской Республики. При Литвинове
программа мировой революции уступила место заботе о статус-кво при помощи
системы "коллективной безопасности". Но когда эта идея "коллективной
безопасности" приблизилась к своему частичному осуществлению, Кремль
испугался тех военных обязательств, которые из нее вытекают. Литвинова
сменил Молотов, который не связан ничем, кроме обнаженных интересов правящей
касты. Политика Чичерина, т. е., по существу, политика Ленина, давно уже
объявлена политикой романтизма. Политика Литвинова считалась некоторое время
политикой реализма. Политика Сталина -- Молотова есть политика обнаженного
цинизма.
"На едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих
агрессии, Советскому Союзу не может не принадлежать место в передовых
рядах",--
говорил Молотов в Верховном Совете три месяца тому назад. Какой
зловещей иронией звучат теперь эти слова! Советский Союз занял свое место в
заднем ряду тех государств, которые он до последних дней не уставал клеймить
в качестве агрессоров.
Непосредственные выгоды, которые кремлевское правительство получает от
союза с Гитлером, имеют вполне осязательный характер. СССР остается в
стороне от войны. Гитлер снимает в порядке дня кампанию в пользу "Великой
Украины". Япония оказывается изолированной. Одновременно с отсрочкой военной
опасности на западной границе можно, следовательно, ждать ослабления
давления на восточную границу, может быть, даже заключения соглашения с
Японией. Весьма вероятно к тому же, что в обмен за Польшу Гитлер предоставил
Москве свободу действий в отношении балтийских лимитрофов. Как ни велики,
однако, эти "выгоды", они имеют в лучшем случае конъюнктурный характер, и их
единственной гарантией является подпись Риббентропа под "клочком бумаги".
Между тем война поставила в порядке дня вопросы жизни и смерти народов,
государств, режимов, правящих классов. Германия разрешает свою программу
мирового господства по этапам. При помощи Англии она вооружилась, несмотря
на сопротивление Франции. При помощи Польши она изолировала Чехословакию.
При помощи Советского Союза она хочет не только закабалить Польшу, но и
разгромить старые колониальные империи. Если б Германии удалось при помощи
Кремля выйти из нынешней войны победительницей, это означало бы смертельную
опасность для Советского Союза. Напомним, что вскоре после Мюнхенского
соглашения секретарь Коминтерна Димитров огласил (несомненно, по поручению
Сталина) точный календарь будущих завоевательных операций Гитлера. Оккупация
Польши приходится в этом плане на осень 1939 года. Дальше следуют:
Югославия, Румыния, Болгария, Франция, Бельгия... Наконец, осенью 1941 года
Германия должна открыть наступление против Советского Союза. В основу этого
разоблачения положены, несомненно, данные, добытые советской разведкой.
Схему никак нельзя, разумеется, понимать буквально: ход событий вносит
изменения во все плановые расчеты. Однако первое звено плана, оккупация
Польши осенью 1939 года, подтверждается в эти дни. Весьма вероятно, что и
намеченный в плане двухлетний промежуток между разгромом Польши и походом
против Советского Союза окажется весьма близким к действительности. В Кремле
не могут не понимать
этого. Недаром там десятки раз провозглашали: "Мир неразделен". Если,
тем не менее, Сталин оказывается интендантом Гитлера, то это значит, что
правящая каста уже не способна думать о завтрашнем дне. Ее формула есть
формула всех гибнущих режимов: "После нас хоть потоп".
Пытаться сейчас предсказать ход войны и отдельных ее участков, в том
числе и тех, которые еще питаются сегодня иллюзорной надеждой остаться в
стороне от мировой катастрофы, было бы тщетной задачей. Никому не дано
обозреть эту гигантскую арену и бесконечно сложную свалку материальных и
моральных сил. Только сама война решает судьбу войны. Одно из величайших
отличий нынешней войны от прошлой -- это радио. Только сейчас я отдал себе в
этом полный отчет, слушая здесь, в Койоакане, в предместье мексиканской
столицы, речи о берлинском рейхстаге и скупые пока еще сообщения Лондона и
Парижа. Благодаря радио народы сейчас в гораздо меньшей степени, чем в
прошлую войну, будут зависеть от тоталитарной информации собственных
правительств и гораздо скорее будут заражаться настроениями других стран. В
этой области Кремль уже успел потерпеть большое поражение. Коминтерн,
важнейшее орудие Кремля для воздействия на общественное мнение других стран,
явился на самом деле первой жертвой германо-советского пакта. Судьба Польши
еще не решена. Но Коминтерн уже труп. Его покидают с одного конца патриоты"
с другого -- интернационалисты. Завтра мы услышим, несомненно, по радио
голоса вчерашних коммунистических вождей,„которые, в интересах своих
правительств, будут на всех языках цивилизованного мира, и в том числе на
русском языке, разоблачать измену Кремля.
Распад Коминтерна нанесет неисцелимый удар авторитету правящей касты в
сознании народных масс самого Советского Союза. Так политика цинизма,
которая должна была, по замыслу, укрепить позиции сталинской олигархии, на
самом деле приблизит час ее крушения.
Война сметет многое и многих. Хитростями, уловками, подлогами, изменами
никому не удастся уклониться от ее грозного Суда. Однако наша статья была бы
в корне ложно понята, если, бы она натолкнула на тот вывод, будто в
Советском Союзе сметено будет все то новое, что внесла в жизнь человечества
Октябрьская революция. Автор глубоко убежден в противном. Новые формы
хозяйства, освободившись от невыносимых оков бюрократии, не только выдержат
огненное испытание, но и послужат основой новой культуры, которая, будем
надеяться, навсегда покончит с войной.
Койоакан, 2 сентября, 2 ч.
КАПИТУЛЯЦИЯ СТАЛИНА
Первые сообщения о речи Сталина на происходящем ныне в Москве съезде
так называемой Коммунистической партии Советского Союза показывают, что
Сталин поторопился извлечь для себя уроки из испанских событий в смысле
дальнейшего поворота в сторону реакции. В Испании Сталин потерпел менее
непосредственное, но не менее глубокое поражение, чем Азанья и Негрин. Дело
идет при этом о чем-то неизмеримо большем, чем чисто военное поражение или
даже проигранная война. Вся политика испанских "республиканцев" определялась
Москвой. Те отношения, какие установились у республиканского правительства с
рабочими и крестьянами, представляли только перевод на язык войны тех
отношений, какие установились между кремлевской олигархией и народами
Советского Союза. Методы управления Азаньи -- Негрина были
концентрированными методами московского ГПУ. Основная тенденция политики
состояла в замене народа бюрократией, а бюрократии -- политической полицией.
Благодаря условиям войны тенденции московского бонапартизма не только
получили в Испании крайнее выражение, но и подверглись очень быстрой
проверке. В этом важность испанских событий с точки зрения международной, и
прежде всего советской. Сталин не способен воевать; а когда он оказывается
вынужден воевать, он не способен дать ничего, кроме поражений.
В речи на съезде Сталин открыто порывает с идеей "союза демократий для
отпора фашистским агрессорам". Теперь провокаторами международной войны
оказываются не Муссолини и Гитлер, а две основные демократии Европы:
Великобритания и Франция, которые, по словам оратора, хотят втравить в
вооруженный конфликт Германию и СССР, под предлогом покушения Германии на
Украину. Фашизм?--Он тут ни при чем. О покушении Гитлера на Украину, по
словам Сталина, нет и речи, и для военного конфликта с Гитлером нет ни
малейшего основания. Отказ от политики "союза демократий" дополняется
немедленно
униженным пресмыкательством перед Гитлером и усердной чисткой его
сапог. Таков Сталин!
В Чехословакии капитуляция "демократии" перед фашизмом нашла свое
персонифицированное выражение в смене правительства. В СССР, благодаря
неоценимым преимуществам тоталитарного режима, Сталин является своим
собственным Бенешем и своим собственным генералом Си-ровым. Он меняет
принципы своей политики именно для того, чтобы не сменили его самого.
Бонапартистская клика хочет жить и господствовать, а все остальное есть для
нее вопрос "техники".
Политические методы Сталина ничем, по существу, не отличаются от
методов Гитлера. Но в сфере международной политики разница результатов бьет
в глаза. Гитлер за короткое время вернул Саарскую область, опрокинул
Версальский договор, захватил Австрию и судетских немцев, подчинил своему
господству Чехословакию и своему влиянию -- ряд других второстепенных и
третьестепенных государств. За те же годы Сталин не знал на международной
арене ничего, кроме поражений и унижений (Китай, Чехословакия, Испания).
Искать объяснения этой разницы в личных качествах Гитлера и Сталина было бы
слишком поверхностно. Гитлер, несомненно, проницательнее и смелее Сталина.
Однако решает не это. Решают общие социальные условия обеих стран.
Сейчас в поверхностных радикальных кругах вошло в моду валить в одну
кучу социальные режимы Германии и СССР. Это никуда не годится. В Германии,
несмотря на все государственные "регулирования", существует режим частной
собственности на средства производства. В Советском Союзе промышленность
национализирована, а сельское хозяйство коллективизировано. Мы знаем все
социальные уродства, которые бюрократия взрастила на территории Октябрьской
революции. Но факт планового хозяйства на основе огосударствления и
коллективизации средств производства остается. Это огосударствленное
хозяйство имеет свои собственные законы, которые все меньше мирятся с
деспотизмом, невежеством и воровством сталинской бюрократии.
Монополистский капитализм во всем мире, и особенно в Германии,
находится в безвыходном кризисе. Сам фашизм есть выражение этого кризиса. Но
в рамках монополистского капитализма режим Гитлера есть для Германии
единственно возможный режим. Разгадка успехов Гитлера в том, что своим
полицейским режимом он дает крайнее выражение тенденциям империализма.
Наоборот, режим Сталина вступил в непримиримое противоречие с тенденциями
советского общества. Разумеется, успехи Гитлера непрочны, зыбки, ограничены
возможностями умирающего буржуазного общества. Гитлер скоро приблизится
(если уже не
приблизился) к апогею, чтобы скатиться затем вниз. Но этот момент еще
не наступил. Гитлер еще эксплуатирует динамическую силу империализма,
борющегося за свое существование. Наоборот, противоречия между
бонапартистским режимом Сталина и потребностями хозяйства и культуры
достигли невыносимого напряжения. Борьба Кремля за самосохранение лишь
углубляет и обостряет противоречия, ведя к непрерывной гражданской войне и к
вытекающим отсюда поражениям на международной арене.
Что представляет собою речь Сталина? Звено в цепи сложившейся новой
политики, опирающейся на уже достигнутые первые соглашения с Гитлером, или
же только пробный шар, одностороннее предложение руки и сердца?
Весьма вероятно, что действительность подходит ближе ко второму
варианту, чем к первому. Победитель Гитлер отнюдь не спешит закреплять свои
дружбы и вражды. Наоборот, он очень заинтересован в том, чтобы Советский
Союз и западные демократии подбрасывали друг другу обвинения в "провокации
войны". Своим напором Гитлер, во всяком случае, уже кое-чего достиг: Сталин,
вчера еще "Александр Невский" западных демократий, сегодня обращает свои
взоры к Берлину и униженно кается в совершенных ошибках.
Какой урок! За последние три года Сталин объявил всех соратников Ленина
агентами Гитлера. Он истребил цвет командного состава, расстрелял, сместил,
сослал около 30 000 офицеров,-- все по тому же обвинению: все это -- агенты
Гитлера или союзников Гитлера. Разрушив партию и обезглавив армию, Сталин
открыто ставит ныне свою кандидатуру на роль... главного агента Гитлера.
Предоставим плутам из Коминтерна лгать и изворачиваться, как умеют. Факты