Страница:
запором". Уже в первый короткий петроградский период нашей советской истории
сделана была попытка притянуть Красина. Владимир Ильич очень высоко ценил
технические, организаторские и административные качества Красина и стремился
привлечь его к работе, отстранив вопрос о политических разногласиях. Красин
не поддавался сразу79.
-- Упирается,-- рассказывал Владимир Ильич,-- а министерская башка...
Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: "министерская
башка". Возможно, что выражение это пришло ему в первый раз в голову, когда
встал вопрос об овладении Министерством торговли и промышленностью. Это было
еще в период сплошного саботажа технической интеллигенции. Владимиру Ильичу
пришла в голову такая мысль: временно поставить во главе Комиссариата
промышленности и торговли какого-либо авторитетного беспартийного инженера с
деловым именем, которое могло бы импонировать спецам, и с революционным
прошлым, которое примиряло бы с ним рабочих. Владимир Ильич выдвигал
кандидатуру Красина, но сомневался, согласится ли он, и потому искал и
другие подходящие кандидатуры. Я назвал Серебровского как инженера,
связанного в прошлом с революционным движением и занимавшего в 1917 году
ответственные административные посты. О Серебровском Владимир Ильич не знал
ничего. Обе кандидатуры мы решили прежде всего проверить через ЦК
металлистов. Вот какое письмо я написал тогда по этому поводу80.
ЦК металлистов не принял предложения, и дело закончилось назначением т.
Шляпникова наркомом торговли и промышленности.
Около этого времени я дважды участвовал в переговорах Владимира Ильича
с Красиным; второй раз беседа проходила при участии покойного Гуковского,
которого тогда также стремились привлечь к работе81. Красин явно
стоял на распутье. Из старой межреволюционной колеи он уже был выбит
окончательно. Новая работа уже, по-видимому, дразнила его своими гигантскими
возможностями. Пробуж-
давшаяся революционная активность боролась в нем со скептицизмом.
Красин отбивался от ленинских атак, преувеличенно хмурил брови и пускал в
ход самые ядовитые свои словечки, так что Владимир Ильич среди серьезной и
напористой аргументации вдруг останавливался, вскидывал в мою сторону
глазом, как бы говоря: "Каков?!" -- и весело хохотал над злым и метким
словечком противника. Так впоследствии Ленин неоднократно цитировал
красин-ский "универсальный запор".
Но Красин сопротивлялся недолго. Человек непосредственных достижений,
он не мог устоять перед "искушениями" большой работы, открывшейся для его
большой силы. На каждом шагу он встречал тех, с кем работал рука об руку в
эпоху первой революции. В период брест-литовских переговоров Красин уже
полностью с нами. Поездка его в Брест сама по себе была в глазах немцев
аргументом в пользу большевиков, ибо Красина в германских левых кругах
знали82. В пестрой нашей делегации Красин был яркой фигурой и за
нашими "табльдотами" выделялся яркой беседой, метким словом, великолепной
красинской шуткой.
Дальнейшая его работа протекала на глазах у всех, и о ней можно
рассказать в свете документов и крупных политических дат. В гражданскую
войну Красин ушел с головой. В качестве чрезвычайного уполномоченного по
снабжению Красной Армии он принимал участие в заседаниях Реввоенсовета и в
Серпухове и в Москве. В эти годы он вместе со своей партией растворился в
гражданской войне83.
В кое-каких статьях, посвященных Красину после его смерти, настоящего
Красина узнать нельзя. Прежде всего считается как бы требованием хорошего
партийного тона выкинуть из биографии Красина те годы, когда он стоял вне
партии, в стороне от революции, посвящая все свои силы технике и
производственной организации капиталистических предприятий. Худо ли это было
или хорошо, но этой большой главы из жизни Красина вычеркнуть нельзя,-- уже
хотя бы потому, что Красин не мог бы, вернувшись в партию, внести в нее свои
исключительные технические познания и административно-хозяйственные навыки,
если бы в прошлом не посвятил значительный период своей жизни организации
капиталистических предприятий. У нас и в отношении покойника все больше
входит в систему трафарет; своеобразная и отнюдь не привлекательная
иконография: замолчать одно, преувеличить другое, подрисовать третье,--
чтобы дать возможность умершему революционеру предстать с надлежащим
формуляром на страницах партийной печати. Революционной партии такие приемы
совершенно не к лицу. Так бюрократизированное христианство писало свои жития
святых, устраняя из их биографий все, что связывало их с действительной
жизнью. Красин слишком большой че-
ловек и слишком большой революционер, чтобы нуждаться после смерти в
чьей-либо снисходительной скидке. Если профессор-анатом, преданный своей
науке, завещает предать свой труп студентам для исследования, то каждый
серьезный революционер может и должен претендовать на то, чтобы его
биография, поскольку ею будут заниматься после его смерти, передана была
молодым поколениям без фальши и без прикрас, как, разумеется, и без клеветы.
В биографии Красина личное воплощение нашел большой период в развитии
революционной России. Воспитательная задача совсем не в том, чтобы
изображать больших покойников сплошными партийными праведничками, кое-где
подмалевывая, а кое-где и прямо подделывая. Задача в том, чтобы сблизить
новое поколение с нашим свежим прошлым не только через общие исторические
схемы, а и через живые образы. Красин ведь совсем не исключение, а только
лучший, наиболее даровитый представитель очень широкой группы
интеллигентов-большевиков первого призыва, которых привлекла в большевизм
его революционная ударность, которые рассчитывали на непосредственные
достижения, а затем, после эпохи первых двух Дум, все больше и больше
отходили от революции, находя применение своим силам в разных областях
хозяйственной, культурной, литературной работы легальной третьеиюньской
России. Эти элементы, представляющие собою определенную историческую
формацию, играют и сейчас крупную роль. Среди них не найти, однако, никого,
равного Красину по общему размаху личности, по блеску дарований. Уважение к
памяти Красина, с одной стороны, к истории партии -- с другой требуют, чтобы
в партийном билете Красина не делалось задним числом подчисток и поправок в
духе казенного благочиния. Пусть Красин войдет в историю партии таким, каким
жил и бо-ролся.
17 декабря 1926 года
ТОМСКИЙ
Томский (его действительная фамилия была Ефремов) был, несомненно,
самым выдающимся рабочим, которого выдвинула большевистская партия, а
пожалуй, и русская революция в целом. Маленького роста, худощавый, с
морщинистым лицом, он казался хилым и тщедушным. На самом деле годы
каторжных работ и всяких других испытаний обнаружили в нем огромную силу
физического и нравственного сопротивления. В течение ряда лет он стоял во
главе советских профессиональных союзов, знал массу и умел говорить с ней на
ее языке. Приспособление к отсталым слоям рабочих приводило его время от
времени в столкновение с руководством партии, в частности, с Лениным.
Томский тут обнаруживал каждый раз самостоятельность и упорство. Партия
поправляла его. Ворча и огрызаясь, он подчинялся. Почти на всем протяжении
нашего сотрудничества, то есть с мая 1917 года, Томский был моим
противником. Отношения наши в первый период нередко обострялись до
враждебности. Во всяком случае, я к Томскому всегда относился с уважением,
ценя в нем характер и едкий, саркастический ум. Причиной наших расхождений
были оппортунистические тенденции Томского, которые, хоть и в неравной
степени, характерны для всех деятелей профессионального движения. Немудрено:
в отличие от партии, им приходится иметь дело не с авангардом только, а с
более широкими отсталыми слоями. В борьбе против левой оппозиции Томский в
течение пяти с лишним лет шел рука об руку со Сталиным. Но и в этот период
они представляли две глубоко различные социальные тенденции: Сталин --
бюрократию рабочей аристократии, Томский -- широкие массы трудящихся, хотя и
не их авангард. После того, как Томский помог Сталину разгромить
революционный авангард, бюрократия разгромила профессиональные союзы и
политически ликвидировала Томского. Он был снят со своего традиционного
поста, который обеспечивал ему большой авторитет и неоспоримое политическое
влияние. Назначенный на пост начальника государственного издательства,
Томский стал тенью самого себя. Как и другим членам правой оппозиции
(Рыков, Бухарин), Томскому не раз приходилось "каяться". Он выполнял этот
обряд с большим достоинством, чем другие. Правящая клика не ошибалась, когда
в нотах покаяния слышала сдержанную ненависть. В государственном
издательстве Томский был со всех сторон окружен тщательно подобранными
врагами. Не только его помощники, но и его личные секретари были,
несомненно, агентами ГПУ. Во время так называемых чисток партии ячейка
государственного издательства, по инструкции сверху, периодически подвергала
Томского политическому выслушиванию и выстукиванию. Этот крепкий и гордый
пролетарий пережил немало горьких и унизительных часов. Но спасения ему не
было: как инородное тело он должен был быть в конце концов низвергнут
бонапартистской бюрократией. Подсудимые процесса шестнадцати назвали имя
Томского рядом с именами Рыкова и Бухарина, как лиц, причастных к террору.
Прежде чем дело дошло до судебного следствия, ячейка государственного
издательства взяла Томского в оборот. Всякого рода карьеристы, старые и
молодые проходимцы, присоединившиеся к революции после того, как она стала
платить хорошее жалованье, задавали Томскому наглые и оскорбительные
вопросы, не давали ему передышки, требуя новых и новых признаний, покаяний и
доносов. Пытка продолжалась несколько часов. Ее продолжение было перенесено
на новое заседание. В промежутке между этими двумя заседаниями Томский
пустил себе пулю в лоб. Успел ли он написать предсмертное письмо? Я не
допускаю мысли, что он сошел со сцены без попытки объяснения. Где это
письмо? Дойдет ли оно до нас? Не перехвачено ли оно ГПУ? На эти вопросы у
меня нет ответа. За девять лет до того, А. А. Иоффе, известный советский
дипломат, мой старый друг, также покончил с собой, не выдержав двойного
натиска болезни и бюрократии. Оставленное им предсмертное письмо было
перехвачено ГПУ. Но в те дни оппозиция в одной Москве насчитывала тысячи
авторитетных и смелых борцов. Нам удалось вырвать из рук ГПУ если не письмо
Иоффе, то, по крайней мере, копию его. Сейчас в Москве никто не посмеет
поставить вопрос о предсмертном письме Томского... Его самоубийство спасло
Рыкова и Бухарина. Прокурор поспешил заявить, что для привлечения их к
ответственности нет данных. В этом случае официально было признано, что
покаяния подсудимых заключали в себе ложный донос. Но если Зиновьев мог, по
требованию ГПУ, ' возвести ложные обвинения на Рыкова, Бухарина и Томского
-- своих старых друзей и соратников, то чего стоят вообще все его признания.
[Осень 1936 года]
ПРИЛОЖЕНИЯ
Какие были разногласия и как они нарастали, с чего они начались? Я на
этом остановлюсь, но не буду слишком глубоко входить в историю. Они начались
после того, как мы плечо с плечом дрались против Троцкого. Троцкий был
побежден идейно, он был разбит. Сущность его идей была ясна для всей партии.
После этого встал вопрос об организационных выводах. Вы знаете, какую
страстность вносят в вопрос об организационных выводах, но мы, большевики,
знаем, что резолюция может руководить массой только через людей. Поэтому для
проведения той или иной резолюции или идеи требуются соответствующие люди в
соответствующей расстановке. Из каждого политического спора вытекают
определенные организационные выводы. Этому нас учил Ильич. Каковы должны
были быть по отношению к Троцкому организационные выводы и о чем шел спор? В
Ленинграде наши товарищи слишком круто хотели завернуть винт. Говорили, что
Троцкий должен быть удален из ЦК, а порой проговаривались, что он должен
быть выгнан из партии. Мы говорили, что организационные выводы нужно сделать
так, чтобы у беспартийной крестьянской, рабочей массы не создалось такого
впечатления, что только для того, чтобы придавить к земле, у нас был
принципиальный спор и разногласия. Конечно, после спора Троцкий не мог
оставаться председателем РВС. Мы это знали. Надо ли было выгонять его из
партии? Большинство считало, что не нужно, а меньшинство рассматривало это
как мягкотелость и жалость к Троцкому. Нас в этом упрекали. Но большинство
-- это большинство, и проголосованное решение надо проводить в жизнь. Были
различные споры по этому вопросу. Последний спор свелся к тому, чтобы
вывести Троцкого немедленно из Политбюро или до съезда не трогать его в
партийном отношении. Вот как шел спор. Большинство решило не трогать
Троцкого, оставить его в Политбюро.
Оглянемся назад на этот спор. Правы мы или не правы? Правы. Ибо это шел
спор не только о том, что делать
с Троцким. Это шел спор о том, как должно руководящее большинство
руководить партией, с какими методами оно должно подходить к оппозиции, в
том числе и к теперешней, будущей. Вот о чем спор шел. Нужно ли человека за
его ошибку отсечь, постараться его рядом толчков вышибить из партии,
отрезать; поступить ли по-евангельски: рука твоя загноилась -- отруби ее;
или иначе: ошибки не замазывать, ошибки вскрывать, ошибки разъяснять,
идейной пощады не давать. А работников, особенно выдающихся, которых у нас
мало, нужно для партии беречь. И этот спор сказался в речи Сталина на
Московской конференции. Он был выражен в том, что Сталин сказал: "У нас в
упряжке бегут семь лошадей. Одна вдруг брыкаться, лягаться начала... Стоит
ли ее выпрячь, или нужно ее постегать, а заставить запряжкой бежать?" Это
была правильная, картинно выраженная мысль, потому если каждой лошадке,
которая забрыкается, переламывать хребет, то в конце концов поедешь не на
лошадке, а на одном дышле. А на нем далеко не уедешь (смех). Вот как вопрос
стоял.
В вопросе о разногласиях с Троцким мы считаем (я думаю, теперь можно
задним числом и всем согласиться), что правы были мы, большинство. Никакой
бы особенно роковой ошибки со стороны меньшинства не было бы, если бы не
стали эту ошибку возводить в квадрат. В ответ на это из Ленинграда
посыпались летучие словечки. То мимоходом руководитель той или иной
ленинградской организации об-ронится словечком вроде того, что необходима
решительная борьба не только с троцкизмом, но и с полутроцкизмом, то другой.
Нас это заинтересовало -- где же полутроцкисты? (Троцкизм -- понятно.) На
это отвечали: возможно, что такой существует. Что касается полутроцкизма, то
мы сказали: если не можете указать, где он,-- не пускайте летучих слов. Для
чего вам это нужно? Мы понимаем многое с намеков и понимаем, что в данном
случае стали, обидевшись, что остались по вопросу о Троцком в меньшинстве,
подводить стали здесь идейный фундамент. И другие летучие словечки, вроде
того, что мы -- стопроцентные большевики. Мы на это отвечаем: бросьте все
словечки о стопроцентных большевиках. Был один стопроцентный большевик, да и
тот умер, а остальные -- так, около ста да поблизости, не дошли, так 84, 92,
96 процентов (аплодисменты).
Товарищи, тов. Томский и многие другие, которых мне приходится слушать
в последнее время на наших заводах, прежде всего начинают с того, будто
ленинградцы больше всего настаивали на том, чтобы выжить Троцкого из партии.
Я заверяю, что это было не так. Я могу сказать только одно, что не могу
говорить о всем том, что имело место в Москве, не могу сказать, но вместе с
этим напомню все же, что было где-то, тов. Томский, единогласное решение о
том (еще примерно в январе месяце), чтобы Троцкого в ЦК не вводить. В этом
направлении держать курс партии. Единогласное, товарищи, решение. Это
первое. Второе, в октябре месяце то же самое единогласное решение о том,
чтобы Троцкого не вводить в Политбюро. Многие из нас, и я в том числе, слуга
ваш покорный (голоса с мест: "Довольно, долой!"), сам, между прочим, вносил
поправку такого содержания, чтобы пункт, который был в свое время принят
съездом, целиком и полностью к Троцкому не применять.
Теперь о Троцком. Тов. Глебов говорил, что мы постановили Троцкого
вывести из ЦК и постановили не пускать его в Политбюро, а вот теперь... и
так далее. Ну, а выводы? А как же он теперь остался в Политбюро? Ну, а нам
уже бог простит, ведь мы закаленные полутроцкисты, а вы, товарищи Глебов,
Зиновьев, Каменев, Евдокимов, ведь вы голосовали разве против введения
Троцкого в Политбюро? Вы голосовали за. Я вам больше скажу. После
постановления съезда о смене редактора в "Ленинградской правде" Политбюро
должно было привести его в исполнение. Такие вопросы у нас решаются опросным
листом, вкруговую. Подписались: четыре-- за, три -- против. Кто же эти трое?
-- Каменев, Зиновьев и Троцкий. Предъявили требование созвать экстренное
заседание во время съезда. А там против большинства кто голосовал: Каменев,
Зиновьев, Евдокимов, ленинградские троцкисты, Пятаков, Раковский и так
далее.
Как же это так? Начали с "распни его", а кончили рука об руку. Здесь
дают записочку, почему Троцкий вошел в Политбюро? Вы спрашиваете, а мы знаем
почему? Мы говорили, что не надо отсекать и шли на уступки. Давайте в
будущем линию возьмем единодушно. Давайте. А теперь вы голосовали за него.
Каким образом это у вас получилось, когда говорят, почему Троцкий молчит.
Как относится Троцкий к оппозиции. Спросим Троцкого, как он относится, а
может быть, Глебов-Авилов это знает? А я не знаю.
ЕНУКИДЗЕ ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ
Даже для людей, которые хорошо знают действующих лиц и обстановку,
последние события в Кремле представляются непостижимыми. Особенно ярко я это
почувствовал при вести о том, что расстрелян Енукидзе, бывший бессменный
секретарь Центрального Исполнительного Комитета Советов. Не то, чтоб
Енукидзе был выдающейся фигурой, совсем нет. Сообщение некоторых газет о
том, будто он был "другом Ленина" и "одним из тесного кружка, который правил
Россией", неверны. Ленин хорошо относился к Енукидзе, но не лучше, чем к
десяткам других. Енукидзе был политически второстепенной фигурой, без личных
амбиций, с постоянной способностью приспособляться к обстановке. Но именно
поэтому он являлся наименее подходящим кандидатом на расстрел. Газетная
травля против Енукидзе совершенно неожиданно началась вскоре после процесса
Зиновьева -- Каменева в 1935 году. Его обвиняли в связи с врагами народа и в
бытовом разложении. Что значит "связь с врагами народа?" Весьма вероятно,
что Енукидзе, человек доброй души, пытался прийти на помощь семьям
расстрелянных большевиков. "Бытовое разложение" означает: стремление к
личному комфорту, преувеличенные расходы, женщины и пр. И в этом могла быть
доля истины. Но далеко все же зашли дела в Кремле, очень далеко, если
пришлось расстрелять Енукидзе. Мне кажется поэтому, что простой рассказ о
судьбе этого человека позволит читателю лучше понять то, что творится за
стенами Кремля.
Авель Енукидзе -- грузин, из Тифлиса, как и Сталин. Библейский Авель
был моложе Каина. Енукидзе, наоборот, был старше Сталина на два года. В
момент расстрела ему было около 60 лет. Уже в молодости Енукидзе принадлежал
к большевикам, которые составляли тогда еще фракцию единой
социал-демократической партии наряду с меньшеви-
ками. На Кавказе была в первые годы столетия оборудована отличная
подпольная типография, сыгравшая немалую роль в подготовке первой революции
(1905 г.). В организации этой типографии принимали деятельное участие братья
Енукидзе: Авель, или "Рыжий", и Семен, или "Черный". Финансировал типографию
Леонид Красин, будущий знаменитый советский администратор и дипломат, а в те
годы молодой даровитый инженер, умевший, не без содействия молодого писателя
Максима Горького, добывать на революцию деньги у либеральных миллионеров
вроде Саввы Морозова. С тех времен у Красина сохранились с Енукидзе
дружеские отношения: они называли друг друга по имени и были на "ты". Из уст
Красина я слышал впервые библейское имя Авеля.
В тяжелый период между первой революцией и второй Енукидзе, как и
большинство так называемых "старых большевиков", отходил от партии, надолго
ли -- не знаю. Красин успел за те годы стать выдающимся промышленным
дельцом. Енукидзе капиталов не нажил. В начале войны он снова попал в
ссылку, откуда уже в 1916 году был призван на военную службу вместе с
другими сорокалетними. Революция вернула его в Петербург. Я встретил его
впервые летом 1917 года в солдатской секции Петербургского Совета. Революция
встряхнула многих бывших большевиков, но они с недоумением и недружелюбием
относились к ленинской программе захвата власти. Енукидзе не составлял
исключения, но держался более осторожно и выжидательно, чем другие. Оратором
он не был, но русским языком владел хорошо и, в случае нужды, мог сказать
речь с меньшим акцентом, чем большинство грузин, включая Сталина. Лично
Енукидзе производил очень приятное впечатление -- мягкостью характера,
отсутствием личных претензий, тактичностью. К этому надо прибавить еще
крайнюю застенчивость: по малейшему поводу веснушчатое лицо Авеля заливалось
горячей краской.
Что делал Енукидзе в дни октябрьского переворота? Не знаю. Возможно,
что выжидал. Во всяком случае, он не был по другую сторону баррикады, как
г.г. Трояновский, Майский, Суриц -- нынешние послы85 -- и сотни
других сановников. После установления советского режима Енукидзе сразу попал
в состав президиума ЦИКа и в секретари его. Весьма вероятно, что произошло
это по инициативе первого председателя ЦИКа Свердлова, который, несмотря на
молодые годы, понимал людей и умел ставить каждого на нужное место. Сам
Свердлов пытался придать президиуму политическое значение, и на этой почве у
него возникали даже трения с Советом Народных Комиссаров, отчасти и с
Политбюро. После смерти Свердлова, в начале 1919 года, председателем был
избран, по моей инициативе, М. И. Ка-
тинин, который удержался на этом посту -- подвиг нема-ленький -- до
сегодняшнего дня. Секретарем оставался все время Енукидзе. Эти две фигуры --
Михаил Иванович и Авель Сафронович -- и воплощали собою высшее советское
учреждение в глазах населения. Извне создавалось впечатление, что Енукидзе
держит в своих руках добрую долю власти. Но это был оптический обман.
Основная законодательная и административная работа шла через Совет Народных
Комиссаров под руководством Ленина. Принципиальные вопросы, разногласия и
конфликты разрешались в Политбюро, которое с самого начала играло роль
сверхправительства. В первые три года, когда все силы были направлены на
гражданскую войну, огромная власть ходом вещей сосредоточилась в руках
военного ведомства. Президиум ЦИКа в этой системе занимал не очень
определенное и, во всяком случае, не самостоятельное место. Но было бы
неправильно отрицать за ним всякое значение. Тогда еще никто не боялся ни
жаловаться, ни критиковать, ни требовать. Эти три важные функции:
требования, критика и жалоба -- направлялись главным образом через ЦИК. При
обсуждении вопросов в Политбюро Ленин не раз поворачивался с дружелюбной
иронией в сторону Калинина:
-- Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?
Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом.
Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем
неожиданно высоком посту достаточно скромно и, во всяком случае, осторожно.
Лишь постепенно советская пресса утвердила его имя и авторитет в глазах
страны. Правда, правящий слой долго не брал Калинина всерьез, не берет, в
сущности, и сейчас. Но крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли,
что "хлопотать" надо через Михаила Ивановича. Дело, впрочем, не
ограничивалось крестьянами. Бывшие царские адмиралы, сенаторы, профессора,
врачи, адвокаты, артисты и, не в последнем счете, артистки добивались приема
у "главы государства". У всех было о чем хлопотать: о сыновьях и дочерях, о
реквизированных домах, о дровах для музея, о хирургических инструментах,
даже о выписке из-за границы необходимых для сцены косметических материалов.
С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений. Перед
буржуазной интеллигенцией он в первые годы робел. Здесь ему особенно
необходима была помощь более образованного и светского Енукидзе. К тому же
Калинин часто бывал в разъездах, так что на московских приемах председателя
заменял секретарь. Работали они дружно. Оба по характеру были оппортунисты,
оба всегда искали линию наименьшего сопротивления и потому хорошо
сделана была попытка притянуть Красина. Владимир Ильич очень высоко ценил
технические, организаторские и административные качества Красина и стремился
привлечь его к работе, отстранив вопрос о политических разногласиях. Красин
не поддавался сразу79.
-- Упирается,-- рассказывал Владимир Ильич,-- а министерская башка...
Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: "министерская
башка". Возможно, что выражение это пришло ему в первый раз в голову, когда
встал вопрос об овладении Министерством торговли и промышленностью. Это было
еще в период сплошного саботажа технической интеллигенции. Владимиру Ильичу
пришла в голову такая мысль: временно поставить во главе Комиссариата
промышленности и торговли какого-либо авторитетного беспартийного инженера с
деловым именем, которое могло бы импонировать спецам, и с революционным
прошлым, которое примиряло бы с ним рабочих. Владимир Ильич выдвигал
кандидатуру Красина, но сомневался, согласится ли он, и потому искал и
другие подходящие кандидатуры. Я назвал Серебровского как инженера,
связанного в прошлом с революционным движением и занимавшего в 1917 году
ответственные административные посты. О Серебровском Владимир Ильич не знал
ничего. Обе кандидатуры мы решили прежде всего проверить через ЦК
металлистов. Вот какое письмо я написал тогда по этому поводу80.
ЦК металлистов не принял предложения, и дело закончилось назначением т.
Шляпникова наркомом торговли и промышленности.
Около этого времени я дважды участвовал в переговорах Владимира Ильича
с Красиным; второй раз беседа проходила при участии покойного Гуковского,
которого тогда также стремились привлечь к работе81. Красин явно
стоял на распутье. Из старой межреволюционной колеи он уже был выбит
окончательно. Новая работа уже, по-видимому, дразнила его своими гигантскими
возможностями. Пробуж-
давшаяся революционная активность боролась в нем со скептицизмом.
Красин отбивался от ленинских атак, преувеличенно хмурил брови и пускал в
ход самые ядовитые свои словечки, так что Владимир Ильич среди серьезной и
напористой аргументации вдруг останавливался, вскидывал в мою сторону
глазом, как бы говоря: "Каков?!" -- и весело хохотал над злым и метким
словечком противника. Так впоследствии Ленин неоднократно цитировал
красин-ский "универсальный запор".
Но Красин сопротивлялся недолго. Человек непосредственных достижений,
он не мог устоять перед "искушениями" большой работы, открывшейся для его
большой силы. На каждом шагу он встречал тех, с кем работал рука об руку в
эпоху первой революции. В период брест-литовских переговоров Красин уже
полностью с нами. Поездка его в Брест сама по себе была в глазах немцев
аргументом в пользу большевиков, ибо Красина в германских левых кругах
знали82. В пестрой нашей делегации Красин был яркой фигурой и за
нашими "табльдотами" выделялся яркой беседой, метким словом, великолепной
красинской шуткой.
Дальнейшая его работа протекала на глазах у всех, и о ней можно
рассказать в свете документов и крупных политических дат. В гражданскую
войну Красин ушел с головой. В качестве чрезвычайного уполномоченного по
снабжению Красной Армии он принимал участие в заседаниях Реввоенсовета и в
Серпухове и в Москве. В эти годы он вместе со своей партией растворился в
гражданской войне83.
В кое-каких статьях, посвященных Красину после его смерти, настоящего
Красина узнать нельзя. Прежде всего считается как бы требованием хорошего
партийного тона выкинуть из биографии Красина те годы, когда он стоял вне
партии, в стороне от революции, посвящая все свои силы технике и
производственной организации капиталистических предприятий. Худо ли это было
или хорошо, но этой большой главы из жизни Красина вычеркнуть нельзя,-- уже
хотя бы потому, что Красин не мог бы, вернувшись в партию, внести в нее свои
исключительные технические познания и административно-хозяйственные навыки,
если бы в прошлом не посвятил значительный период своей жизни организации
капиталистических предприятий. У нас и в отношении покойника все больше
входит в систему трафарет; своеобразная и отнюдь не привлекательная
иконография: замолчать одно, преувеличить другое, подрисовать третье,--
чтобы дать возможность умершему революционеру предстать с надлежащим
формуляром на страницах партийной печати. Революционной партии такие приемы
совершенно не к лицу. Так бюрократизированное христианство писало свои жития
святых, устраняя из их биографий все, что связывало их с действительной
жизнью. Красин слишком большой че-
ловек и слишком большой революционер, чтобы нуждаться после смерти в
чьей-либо снисходительной скидке. Если профессор-анатом, преданный своей
науке, завещает предать свой труп студентам для исследования, то каждый
серьезный революционер может и должен претендовать на то, чтобы его
биография, поскольку ею будут заниматься после его смерти, передана была
молодым поколениям без фальши и без прикрас, как, разумеется, и без клеветы.
В биографии Красина личное воплощение нашел большой период в развитии
революционной России. Воспитательная задача совсем не в том, чтобы
изображать больших покойников сплошными партийными праведничками, кое-где
подмалевывая, а кое-где и прямо подделывая. Задача в том, чтобы сблизить
новое поколение с нашим свежим прошлым не только через общие исторические
схемы, а и через живые образы. Красин ведь совсем не исключение, а только
лучший, наиболее даровитый представитель очень широкой группы
интеллигентов-большевиков первого призыва, которых привлекла в большевизм
его революционная ударность, которые рассчитывали на непосредственные
достижения, а затем, после эпохи первых двух Дум, все больше и больше
отходили от революции, находя применение своим силам в разных областях
хозяйственной, культурной, литературной работы легальной третьеиюньской
России. Эти элементы, представляющие собою определенную историческую
формацию, играют и сейчас крупную роль. Среди них не найти, однако, никого,
равного Красину по общему размаху личности, по блеску дарований. Уважение к
памяти Красина, с одной стороны, к истории партии -- с другой требуют, чтобы
в партийном билете Красина не делалось задним числом подчисток и поправок в
духе казенного благочиния. Пусть Красин войдет в историю партии таким, каким
жил и бо-ролся.
17 декабря 1926 года
ТОМСКИЙ
Томский (его действительная фамилия была Ефремов) был, несомненно,
самым выдающимся рабочим, которого выдвинула большевистская партия, а
пожалуй, и русская революция в целом. Маленького роста, худощавый, с
морщинистым лицом, он казался хилым и тщедушным. На самом деле годы
каторжных работ и всяких других испытаний обнаружили в нем огромную силу
физического и нравственного сопротивления. В течение ряда лет он стоял во
главе советских профессиональных союзов, знал массу и умел говорить с ней на
ее языке. Приспособление к отсталым слоям рабочих приводило его время от
времени в столкновение с руководством партии, в частности, с Лениным.
Томский тут обнаруживал каждый раз самостоятельность и упорство. Партия
поправляла его. Ворча и огрызаясь, он подчинялся. Почти на всем протяжении
нашего сотрудничества, то есть с мая 1917 года, Томский был моим
противником. Отношения наши в первый период нередко обострялись до
враждебности. Во всяком случае, я к Томскому всегда относился с уважением,
ценя в нем характер и едкий, саркастический ум. Причиной наших расхождений
были оппортунистические тенденции Томского, которые, хоть и в неравной
степени, характерны для всех деятелей профессионального движения. Немудрено:
в отличие от партии, им приходится иметь дело не с авангардом только, а с
более широкими отсталыми слоями. В борьбе против левой оппозиции Томский в
течение пяти с лишним лет шел рука об руку со Сталиным. Но и в этот период
они представляли две глубоко различные социальные тенденции: Сталин --
бюрократию рабочей аристократии, Томский -- широкие массы трудящихся, хотя и
не их авангард. После того, как Томский помог Сталину разгромить
революционный авангард, бюрократия разгромила профессиональные союзы и
политически ликвидировала Томского. Он был снят со своего традиционного
поста, который обеспечивал ему большой авторитет и неоспоримое политическое
влияние. Назначенный на пост начальника государственного издательства,
Томский стал тенью самого себя. Как и другим членам правой оппозиции
(Рыков, Бухарин), Томскому не раз приходилось "каяться". Он выполнял этот
обряд с большим достоинством, чем другие. Правящая клика не ошибалась, когда
в нотах покаяния слышала сдержанную ненависть. В государственном
издательстве Томский был со всех сторон окружен тщательно подобранными
врагами. Не только его помощники, но и его личные секретари были,
несомненно, агентами ГПУ. Во время так называемых чисток партии ячейка
государственного издательства, по инструкции сверху, периодически подвергала
Томского политическому выслушиванию и выстукиванию. Этот крепкий и гордый
пролетарий пережил немало горьких и унизительных часов. Но спасения ему не
было: как инородное тело он должен был быть в конце концов низвергнут
бонапартистской бюрократией. Подсудимые процесса шестнадцати назвали имя
Томского рядом с именами Рыкова и Бухарина, как лиц, причастных к террору.
Прежде чем дело дошло до судебного следствия, ячейка государственного
издательства взяла Томского в оборот. Всякого рода карьеристы, старые и
молодые проходимцы, присоединившиеся к революции после того, как она стала
платить хорошее жалованье, задавали Томскому наглые и оскорбительные
вопросы, не давали ему передышки, требуя новых и новых признаний, покаяний и
доносов. Пытка продолжалась несколько часов. Ее продолжение было перенесено
на новое заседание. В промежутке между этими двумя заседаниями Томский
пустил себе пулю в лоб. Успел ли он написать предсмертное письмо? Я не
допускаю мысли, что он сошел со сцены без попытки объяснения. Где это
письмо? Дойдет ли оно до нас? Не перехвачено ли оно ГПУ? На эти вопросы у
меня нет ответа. За девять лет до того, А. А. Иоффе, известный советский
дипломат, мой старый друг, также покончил с собой, не выдержав двойного
натиска болезни и бюрократии. Оставленное им предсмертное письмо было
перехвачено ГПУ. Но в те дни оппозиция в одной Москве насчитывала тысячи
авторитетных и смелых борцов. Нам удалось вырвать из рук ГПУ если не письмо
Иоффе, то, по крайней мере, копию его. Сейчас в Москве никто не посмеет
поставить вопрос о предсмертном письме Томского... Его самоубийство спасло
Рыкова и Бухарина. Прокурор поспешил заявить, что для привлечения их к
ответственности нет данных. В этом случае официально было признано, что
покаяния подсудимых заключали в себе ложный донос. Но если Зиновьев мог, по
требованию ГПУ, ' возвести ложные обвинения на Рыкова, Бухарина и Томского
-- своих старых друзей и соратников, то чего стоят вообще все его признания.
[Осень 1936 года]
ПРИЛОЖЕНИЯ
Какие были разногласия и как они нарастали, с чего они начались? Я на
этом остановлюсь, но не буду слишком глубоко входить в историю. Они начались
после того, как мы плечо с плечом дрались против Троцкого. Троцкий был
побежден идейно, он был разбит. Сущность его идей была ясна для всей партии.
После этого встал вопрос об организационных выводах. Вы знаете, какую
страстность вносят в вопрос об организационных выводах, но мы, большевики,
знаем, что резолюция может руководить массой только через людей. Поэтому для
проведения той или иной резолюции или идеи требуются соответствующие люди в
соответствующей расстановке. Из каждого политического спора вытекают
определенные организационные выводы. Этому нас учил Ильич. Каковы должны
были быть по отношению к Троцкому организационные выводы и о чем шел спор? В
Ленинграде наши товарищи слишком круто хотели завернуть винт. Говорили, что
Троцкий должен быть удален из ЦК, а порой проговаривались, что он должен
быть выгнан из партии. Мы говорили, что организационные выводы нужно сделать
так, чтобы у беспартийной крестьянской, рабочей массы не создалось такого
впечатления, что только для того, чтобы придавить к земле, у нас был
принципиальный спор и разногласия. Конечно, после спора Троцкий не мог
оставаться председателем РВС. Мы это знали. Надо ли было выгонять его из
партии? Большинство считало, что не нужно, а меньшинство рассматривало это
как мягкотелость и жалость к Троцкому. Нас в этом упрекали. Но большинство
-- это большинство, и проголосованное решение надо проводить в жизнь. Были
различные споры по этому вопросу. Последний спор свелся к тому, чтобы
вывести Троцкого немедленно из Политбюро или до съезда не трогать его в
партийном отношении. Вот как шел спор. Большинство решило не трогать
Троцкого, оставить его в Политбюро.
Оглянемся назад на этот спор. Правы мы или не правы? Правы. Ибо это шел
спор не только о том, что делать
с Троцким. Это шел спор о том, как должно руководящее большинство
руководить партией, с какими методами оно должно подходить к оппозиции, в
том числе и к теперешней, будущей. Вот о чем спор шел. Нужно ли человека за
его ошибку отсечь, постараться его рядом толчков вышибить из партии,
отрезать; поступить ли по-евангельски: рука твоя загноилась -- отруби ее;
или иначе: ошибки не замазывать, ошибки вскрывать, ошибки разъяснять,
идейной пощады не давать. А работников, особенно выдающихся, которых у нас
мало, нужно для партии беречь. И этот спор сказался в речи Сталина на
Московской конференции. Он был выражен в том, что Сталин сказал: "У нас в
упряжке бегут семь лошадей. Одна вдруг брыкаться, лягаться начала... Стоит
ли ее выпрячь, или нужно ее постегать, а заставить запряжкой бежать?" Это
была правильная, картинно выраженная мысль, потому если каждой лошадке,
которая забрыкается, переламывать хребет, то в конце концов поедешь не на
лошадке, а на одном дышле. А на нем далеко не уедешь (смех). Вот как вопрос
стоял.
В вопросе о разногласиях с Троцким мы считаем (я думаю, теперь можно
задним числом и всем согласиться), что правы были мы, большинство. Никакой
бы особенно роковой ошибки со стороны меньшинства не было бы, если бы не
стали эту ошибку возводить в квадрат. В ответ на это из Ленинграда
посыпались летучие словечки. То мимоходом руководитель той или иной
ленинградской организации об-ронится словечком вроде того, что необходима
решительная борьба не только с троцкизмом, но и с полутроцкизмом, то другой.
Нас это заинтересовало -- где же полутроцкисты? (Троцкизм -- понятно.) На
это отвечали: возможно, что такой существует. Что касается полутроцкизма, то
мы сказали: если не можете указать, где он,-- не пускайте летучих слов. Для
чего вам это нужно? Мы понимаем многое с намеков и понимаем, что в данном
случае стали, обидевшись, что остались по вопросу о Троцком в меньшинстве,
подводить стали здесь идейный фундамент. И другие летучие словечки, вроде
того, что мы -- стопроцентные большевики. Мы на это отвечаем: бросьте все
словечки о стопроцентных большевиках. Был один стопроцентный большевик, да и
тот умер, а остальные -- так, около ста да поблизости, не дошли, так 84, 92,
96 процентов (аплодисменты).
Товарищи, тов. Томский и многие другие, которых мне приходится слушать
в последнее время на наших заводах, прежде всего начинают с того, будто
ленинградцы больше всего настаивали на том, чтобы выжить Троцкого из партии.
Я заверяю, что это было не так. Я могу сказать только одно, что не могу
говорить о всем том, что имело место в Москве, не могу сказать, но вместе с
этим напомню все же, что было где-то, тов. Томский, единогласное решение о
том (еще примерно в январе месяце), чтобы Троцкого в ЦК не вводить. В этом
направлении держать курс партии. Единогласное, товарищи, решение. Это
первое. Второе, в октябре месяце то же самое единогласное решение о том,
чтобы Троцкого не вводить в Политбюро. Многие из нас, и я в том числе, слуга
ваш покорный (голоса с мест: "Довольно, долой!"), сам, между прочим, вносил
поправку такого содержания, чтобы пункт, который был в свое время принят
съездом, целиком и полностью к Троцкому не применять.
Теперь о Троцком. Тов. Глебов говорил, что мы постановили Троцкого
вывести из ЦК и постановили не пускать его в Политбюро, а вот теперь... и
так далее. Ну, а выводы? А как же он теперь остался в Политбюро? Ну, а нам
уже бог простит, ведь мы закаленные полутроцкисты, а вы, товарищи Глебов,
Зиновьев, Каменев, Евдокимов, ведь вы голосовали разве против введения
Троцкого в Политбюро? Вы голосовали за. Я вам больше скажу. После
постановления съезда о смене редактора в "Ленинградской правде" Политбюро
должно было привести его в исполнение. Такие вопросы у нас решаются опросным
листом, вкруговую. Подписались: четыре-- за, три -- против. Кто же эти трое?
-- Каменев, Зиновьев и Троцкий. Предъявили требование созвать экстренное
заседание во время съезда. А там против большинства кто голосовал: Каменев,
Зиновьев, Евдокимов, ленинградские троцкисты, Пятаков, Раковский и так
далее.
Как же это так? Начали с "распни его", а кончили рука об руку. Здесь
дают записочку, почему Троцкий вошел в Политбюро? Вы спрашиваете, а мы знаем
почему? Мы говорили, что не надо отсекать и шли на уступки. Давайте в
будущем линию возьмем единодушно. Давайте. А теперь вы голосовали за него.
Каким образом это у вас получилось, когда говорят, почему Троцкий молчит.
Как относится Троцкий к оппозиции. Спросим Троцкого, как он относится, а
может быть, Глебов-Авилов это знает? А я не знаю.
ЕНУКИДЗЕ ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ
Даже для людей, которые хорошо знают действующих лиц и обстановку,
последние события в Кремле представляются непостижимыми. Особенно ярко я это
почувствовал при вести о том, что расстрелян Енукидзе, бывший бессменный
секретарь Центрального Исполнительного Комитета Советов. Не то, чтоб
Енукидзе был выдающейся фигурой, совсем нет. Сообщение некоторых газет о
том, будто он был "другом Ленина" и "одним из тесного кружка, который правил
Россией", неверны. Ленин хорошо относился к Енукидзе, но не лучше, чем к
десяткам других. Енукидзе был политически второстепенной фигурой, без личных
амбиций, с постоянной способностью приспособляться к обстановке. Но именно
поэтому он являлся наименее подходящим кандидатом на расстрел. Газетная
травля против Енукидзе совершенно неожиданно началась вскоре после процесса
Зиновьева -- Каменева в 1935 году. Его обвиняли в связи с врагами народа и в
бытовом разложении. Что значит "связь с врагами народа?" Весьма вероятно,
что Енукидзе, человек доброй души, пытался прийти на помощь семьям
расстрелянных большевиков. "Бытовое разложение" означает: стремление к
личному комфорту, преувеличенные расходы, женщины и пр. И в этом могла быть
доля истины. Но далеко все же зашли дела в Кремле, очень далеко, если
пришлось расстрелять Енукидзе. Мне кажется поэтому, что простой рассказ о
судьбе этого человека позволит читателю лучше понять то, что творится за
стенами Кремля.
Авель Енукидзе -- грузин, из Тифлиса, как и Сталин. Библейский Авель
был моложе Каина. Енукидзе, наоборот, был старше Сталина на два года. В
момент расстрела ему было около 60 лет. Уже в молодости Енукидзе принадлежал
к большевикам, которые составляли тогда еще фракцию единой
социал-демократической партии наряду с меньшеви-
ками. На Кавказе была в первые годы столетия оборудована отличная
подпольная типография, сыгравшая немалую роль в подготовке первой революции
(1905 г.). В организации этой типографии принимали деятельное участие братья
Енукидзе: Авель, или "Рыжий", и Семен, или "Черный". Финансировал типографию
Леонид Красин, будущий знаменитый советский администратор и дипломат, а в те
годы молодой даровитый инженер, умевший, не без содействия молодого писателя
Максима Горького, добывать на революцию деньги у либеральных миллионеров
вроде Саввы Морозова. С тех времен у Красина сохранились с Енукидзе
дружеские отношения: они называли друг друга по имени и были на "ты". Из уст
Красина я слышал впервые библейское имя Авеля.
В тяжелый период между первой революцией и второй Енукидзе, как и
большинство так называемых "старых большевиков", отходил от партии, надолго
ли -- не знаю. Красин успел за те годы стать выдающимся промышленным
дельцом. Енукидзе капиталов не нажил. В начале войны он снова попал в
ссылку, откуда уже в 1916 году был призван на военную службу вместе с
другими сорокалетними. Революция вернула его в Петербург. Я встретил его
впервые летом 1917 года в солдатской секции Петербургского Совета. Революция
встряхнула многих бывших большевиков, но они с недоумением и недружелюбием
относились к ленинской программе захвата власти. Енукидзе не составлял
исключения, но держался более осторожно и выжидательно, чем другие. Оратором
он не был, но русским языком владел хорошо и, в случае нужды, мог сказать
речь с меньшим акцентом, чем большинство грузин, включая Сталина. Лично
Енукидзе производил очень приятное впечатление -- мягкостью характера,
отсутствием личных претензий, тактичностью. К этому надо прибавить еще
крайнюю застенчивость: по малейшему поводу веснушчатое лицо Авеля заливалось
горячей краской.
Что делал Енукидзе в дни октябрьского переворота? Не знаю. Возможно,
что выжидал. Во всяком случае, он не был по другую сторону баррикады, как
г.г. Трояновский, Майский, Суриц -- нынешние послы85 -- и сотни
других сановников. После установления советского режима Енукидзе сразу попал
в состав президиума ЦИКа и в секретари его. Весьма вероятно, что произошло
это по инициативе первого председателя ЦИКа Свердлова, который, несмотря на
молодые годы, понимал людей и умел ставить каждого на нужное место. Сам
Свердлов пытался придать президиуму политическое значение, и на этой почве у
него возникали даже трения с Советом Народных Комиссаров, отчасти и с
Политбюро. После смерти Свердлова, в начале 1919 года, председателем был
избран, по моей инициативе, М. И. Ка-
тинин, который удержался на этом посту -- подвиг нема-ленький -- до
сегодняшнего дня. Секретарем оставался все время Енукидзе. Эти две фигуры --
Михаил Иванович и Авель Сафронович -- и воплощали собою высшее советское
учреждение в глазах населения. Извне создавалось впечатление, что Енукидзе
держит в своих руках добрую долю власти. Но это был оптический обман.
Основная законодательная и административная работа шла через Совет Народных
Комиссаров под руководством Ленина. Принципиальные вопросы, разногласия и
конфликты разрешались в Политбюро, которое с самого начала играло роль
сверхправительства. В первые три года, когда все силы были направлены на
гражданскую войну, огромная власть ходом вещей сосредоточилась в руках
военного ведомства. Президиум ЦИКа в этой системе занимал не очень
определенное и, во всяком случае, не самостоятельное место. Но было бы
неправильно отрицать за ним всякое значение. Тогда еще никто не боялся ни
жаловаться, ни критиковать, ни требовать. Эти три важные функции:
требования, критика и жалоба -- направлялись главным образом через ЦИК. При
обсуждении вопросов в Политбюро Ленин не раз поворачивался с дружелюбной
иронией в сторону Калинина:
-- Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?
Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом.
Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем
неожиданно высоком посту достаточно скромно и, во всяком случае, осторожно.
Лишь постепенно советская пресса утвердила его имя и авторитет в глазах
страны. Правда, правящий слой долго не брал Калинина всерьез, не берет, в
сущности, и сейчас. Но крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли,
что "хлопотать" надо через Михаила Ивановича. Дело, впрочем, не
ограничивалось крестьянами. Бывшие царские адмиралы, сенаторы, профессора,
врачи, адвокаты, артисты и, не в последнем счете, артистки добивались приема
у "главы государства". У всех было о чем хлопотать: о сыновьях и дочерях, о
реквизированных домах, о дровах для музея, о хирургических инструментах,
даже о выписке из-за границы необходимых для сцены косметических материалов.
С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений. Перед
буржуазной интеллигенцией он в первые годы робел. Здесь ему особенно
необходима была помощь более образованного и светского Енукидзе. К тому же
Калинин часто бывал в разъездах, так что на московских приемах председателя
заменял секретарь. Работали они дружно. Оба по характеру были оппортунисты,
оба всегда искали линию наименьшего сопротивления и потому хорошо