Страница:
отношения к "недооценке крестьянства", ни к "неверию во внутренние силы
революции", ни к другим эпигонским измышлениям позднейших годов.
С другой стороны, Ленин пишет: "Сталин, сделавшись
* Применительно к человеку (лат.).
генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен,
сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью". Речь
идет здесь не о политическом влиянии Сталина, которое в тот период было
совсем незначительно, а об административной власти, которую он сосредоточил
в своих руках, "сделавшись генсеком". Это очень точная и строго взвешенная
формула, мы еще вернемся к ней.
Завещание настаивает на увеличении членов ЦК до 50, даже до 100
человек, дабы своим компактным давлением они могли сдерживать центробежные
тенденции в Политбюро. Организационное предложение имеет пока еще видимость
нейтральной гарантии против личных конфликтов. Но уже через 10 дней оно
кажется Ленину недостаточным, и он приписывает дополнительное предложение,
которое и придает всему документу его окончательную физиономию: "...я
предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и
назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях *
отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим,
более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше
капризности и т. д.".
В дни, когда диктовалось Завещание, Ленин стремился еще давать своей
критической оценке Сталина как можно более сдержанное выражение. В ближайшие
недели его тон будет становиться все резче, вплоть до того последнего часа,
когда его голос оборвется навсегда. Но и в Завещании сказано достаточно,
чтоб мотивировать необходимость смены генерального секретаря: наряду с
грубостью и капризностью, Сталину вменяется в вину недостаток лояльности. В
этом пункте характеристика превращается в тяжелое обвинение.
Как ясно станет из дальнейшего, Завещание не могло явиться для Сталина
неожиданностью. Но это не смягчало удара. После первого ознакомления с
документом, в Секретариате, в кругу ближайших сотрудников, Сталин разрешился
фразой, которая давала совершенно неприкрытое выражение его действительным
чувствам по отношению к автору Завещания. Условия, при которых фраза
проникла в более широкие круги, и, главное, неподдельный характер самой
реакции являются, в моих глазах, безусловной гарантией достоверности всего
эпизода. К сожалению, крылатая фраза не подлежит оглашению в печати.
Заключительное предложение Завещания недвусмысленно показывает, откуда,
по Ленину, шла опасность. Сместить Сталина -- именно его и только его --
значило оторвать его
* Не забудем, что Завещание продиктовано и не выправлено, отсюда
местами стилистические несообразности текста, но мысль совершенно ясна.--Л.
Т.
от аппарата, отнять у него возможность нажимать на длинное плечо
рычага, лишить его всей той власти, которую он сосредоточил в своих руках по
должности.
Кого же назначить генеральным секретарем? Лицо, которое, имея
положительные черты Сталина, было бы, однако, более терпимым, более
лояльным, менее капризным. Именно эту фразу Сталин воспринял особенно остро:
Ленин явно не считал его незаменимым, раз предлагал поискать более
подходящее лицо на тот же пост. Подавая, для формы, в отставку, генеральный
секретарь капризно повторял: "Что ж, я действительно груб... Ильич
предлагает вам найти другого, который отличался бы от меня только большей
вежливостью. Что ж, попробуйте найти".-- "Ничего,-- отвечал с места голос
одного из тогдашних друзей Сталина,-- нас грубостью не испугаешь, вся наша
партия грубая, пролетарская". Косвенно здесь Ленину приписывалось салонное
понимание вежливости. Об обвинении в недостатке лояльности ни Сталин, ни его
друзья не упоминали. Не лишено, пожалуй, интереса, что голос поддержки
исходил от А. П. Смирнова, тогдашнего народного комиссара земледелия,
состоящего ныне под опалой, в качестве правого. Политика не знает
благодарности.
Рядом со мною во время оглашения Завещания сидел Радек, тогда еще член
ЦК. Легко поддающийся влиянию момента, лишенный внутренней дисциплины, сразу
зажженный Завещанием, Радек нагнулся ко мне со словами: "Теперь они не
посмеют пойти против вас". Я ответил ему: "Наоборот, теперь им придется идти
до конца, и притом как можно скорее". Уже ближайшие дни XIII съезда
показали, что моя оценка была более трезвой. Тройке необходимо было
предупредить возможное действие Завещания, поставив партию, как можно
скорее, перед совершившимся фактом. Уже оглашение документа по земляческим
делегациям, куда не пускали "посторонних", превращено было в прямую борьбу
против меня. Старейшины делегаций проглатывали при чтении одни слова,
напирали на другие и давали комментарии в том смысле, что письмо написано
тяжелобольным, под влиянием происков и интриг. Аппарат уже господствовал
безраздельно. Один тот факт, что тройка могла решиться попрать волю Ленина,
отказав в оглашении письма на съезде, достаточно характеризует состав съезда
и его атмосферу. Завещание не приостановило и не смягчило внутреннюю борьбу,
наоборот, придало ей катастрофические темпы.
ОТНОШЕНИЕ ЛЕНИНА К СТАЛИНУ
Политика настойчива: она умеет заставить служить себе и тех, которые
демонстративно поворачиваются к ней
спиною. Людвиг пишет: "Сталин страстно следовал за Лениным до его
смерти". Если бы эта фраза выражала лишь факт огромного влияния Ленина на
его учеников, включая и Сталина, возражать не было бы основания. Но Людвиг
хочет сказать нечто большее. Он хочет отметить исключительную близость к
учителю именно данного ученика. В качестве особенно ценного свидетельства
Людвиг приводит при этом слова самого Сталина: "Я только ученик Ленина, и
моя цель быть достойным его учеником". Плохо, если профессиональный психолог
некритически оперирует с банальной фразой, условная скромность которой не
заключает в себе ни атома интимного содержания. Людвиг становится здесь
просто проводником официальной легенды, созданной за самые последние годы.
Вряд ли он при этом хоть в отдаленной степени представляет себе те
противоречия, в которые его заводит безразличие к фактам. Если Сталин
действительно "следовал за Лениным до его смерти", чем объяснить в таком
случае, что последним документом, продиктованным Лениным накануне второго
удара, было коротенькое письмо Сталину, всего из нескольких строк, о
прекращении с ним всяких личных и товарищеских отношений? Единственный в
своем роде случай в жизни Ленина, резкий разрыв с одним из близких
сотрудников, должен был иметь очень серьезные психологические причины и
являлся бы, по меньшей мере, непонятным в отношении ученика, который
"страстно" следовал за учителем до конца. Однако, от Людвига мы об этом не
слышим ни слова.
Когда письмо Ленина о разрыве со Сталиным стало широко известно
на верхах партии уже после распада тройки, Сталин и его ближайшие друзья не
нашли другого выхода, кроме все той же версии о невменяемом состоянии
Ленина. На самом деле Завещание, как и письмо о разрыве, писалось в те
месяцы (декабрь 1922 -- начало марта 1923), в течение которых Ленин, в ряде
программных статей, дал партии наиболее зрелые плоды своей мысли. Разрыв со
Сталиным не упал с ясного неба: он вытекал из долгого ряда предшествующих
конфликтов принципиального и практического характера, и он трагически
освещает всю остроту этих конфликтов.
Ленин, несомненно, высоко ценил известные черты Сталина. Твердость
характера, цепкость, упорство, даже беспощадность и хитрость,-- качества,
необходимые в войне, следовательно, и в ее штабе. Но Ленин вовсе не считал,
что эти данные, хотя бы и в исключительном масштабе, достаточны для
руководства партией и государством. Ленин видел в Сталине революционера, но
не политика большого стиля. Значение теории для политической борьбы стояло в
глазах Ленина слишком высоко. А Сталина никто не считал теоретиком, и сам он
до 1924 г. не изъявлял никогда претец-
зий на это звание. Наоборот, его слабая теоретическая подготовка была
слишком известна в тесном кругу. Сталин не знаком с Западом, не знает ни
одного иностранного языка. При обсуждении проблем мирового рабочего движения
он никогда не привлекался. Сталин не был, наконец,-- это менее важно, но не
лишено все же значения,-- ни писателем, ни оратором в собственном смысле
слова. Статьи его, несмотря на всю осторожность автора, кишат не только
теоретическими несообразностями и наивностями, но и грубыми погрешностями
против русского языка. Ценность Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась
областью партийного администрирования и аппаратного маневрирования. Но и
здесь Ленин вносил существенные оговорки, чрезвычайно возросшие в последний
период.
К идеалистическому морализированию Ленин относился с брезгливостью. Но
это совсем не мешало ему быть ригористом революционной морали, т. е. тех
правил поведения, которые он считал необходимыми для успеха революции и
построения нового общества. В ригоризме Ленина, естественно и свободно
вытекавшем из его натуры, не было и капли педантства, ханжества или
чопорности. Он слишком хорошо понимал людей и брал их такими, как они есть.
Недостатки одних он сочетал с достоинствами, иногда и с недостатками других,
не переставая зорко следить за тем, что из этого выходит. Он хорошо знал к
тому же, что времена меняются, и мы вместе с ними. Партия из подполья одним
взмахом поднялась на вершину власти. Это создавало для каждого из старых
революционеров небывало резкую перемену в личном положении и во
взаимоотношениях с другими людьми. То, что Ленин открыл у Сталина в этих
новых условиях, он осторожно, но внятно отметил в Завещании: недостаток
лояльности и склонность злоупотреблять властью. Людвиг прошел мимо этих
намеков. Между тем именно в них нужно видеть ключ к отношениям между Лениным
и Сталиным в последний период.
Ленин был не только теоретиком и практиком революционной диктатуры, но
и зорким стражем ее нравственных основ. Каждый намек на использование власти
в личных видах вызывал грозные огоньки в его глазах. "Чем же это лучше
буржуазного парламентаризма?" -- спрашивал он, чтоб ярче выразить душившее
его возмущение, и прибавлял нередко по адресу парламентаризма одно из своих
сочных определений. Между тем Сталин, чем дальше, тем шире и тем
неразборчивее, пользовался заложенными в революционной диктатуре
возможностями для вербовки лично ему обязанных и преданных людей. В качестве
генерального секретаря он стал раздатчиком милостей и благ. Здесь заложен
был источник неизбежного конфликта. Ленин постепенно утратил к Сталину
нравственное доверие. Если понять
этот основной факт, то все частные эпизоды последнего периода
расположатся как следует и дадут действительную, а не фальшивую картину
отношений Ленина к Сталину.
СВЕРДЛОВ И СТАЛИН КАК ТИПЫ ОРГАНИЗАТОРА
Чтоб найти для Завещания надлежащее место в развитии партии, необходимо
сделать отступление.
До весны 1919 года главным организатором партии был Свердлов. Он не
носил звания генерального секретаря, которое в то время вообще еще не было
изобретено. Но он был им на деле. Свердлов умер 34 лет, в марте 1919 года,
от так называемой испанской болезни. В разгаре гражданской войны и эпидемий,
косивших направо и налево, партия едва успела отдать себе отчет во всей
тяжести понесенной ею потери. В двух траурных речах Ленин дал Свердлову
оценку, которая бросает отраженный, но очень яркий свет также и на его
позднейшее отношение к Сталину. "В ходе нашей революции, в ее победах,--
говорил Ленин,-- довелось Свердлову выразить полнее и цельнее, чем кому бы
то ни было, самую сущность пролетарской революции". Свердлов был "прежде
всего и больше всего организатором". Из скромного подпольного работника, не
теоретика и не писателя, вырос в короткий срок "организатор, который
завоевал абсолютно непререкаемый авторитет, организатор всей советской
власти в России и единственный по своим знаниям организатор работы партии".
Ленину были чужды преувеличения юбилейных или заупокойных похвал. Оценка
Свердлова была в то же время характеристикой задач организатора: "Только
благодаря тому, что у нас был такой организатор, как Свердлов, мы могли в
обстановке войны работать так, что у нас не было ни одного конфликта,
который заслуживал бы внимания".
Так оно и было на деле. В беседах того времени с Лениным мы не раз
отмечали, с постоянно свежим чувством удовлетворения, одно из главных
условий нашего успеха: единство и сплоченность правящей группы. Несмотря на
страшный напор событий и трудностей, новизну вопросов и вспыхивавшие
моментами острые практические разногласия, работа шла замечательно гладко,
дружно, без перебоев. Короткими намеками мы вспоминали эпизоды старых
революций. "Нет, у нас лучше". "Это одно обеспечит нам победу". Сплоченность
центра была подготовлена всей историей большевизма и поддерживалась
неоспоримым авторитетом руководства, и прежде всего Ленина. Но во внутренней
механике этого беспримерного единодушия главным монтером был Свердлов.
Секрет его был прост: руководст-
воваться интересами дела, и только ими. Никто из работников партии не
опасался интриги, ползущей из партийного штаба. Основу свердловского
авторитета составляла лояльность.
Из мысленной проверки всей партийной верхушки Ленин делал в своей
надгробной речи практический вывод: "Такого человека нам не заменить
никогда, если под заменой понимать возможность найти одного товарища,
совмещающего в себе такие способности... Та работа, которую он делал один,
теперь будет под силу лишь целым группам людей, которые, идя по его стопам,
будут продолжать его дело". И эти слова были не риторикой, а строго деловым
предложением. Так именно и поступили: вместо единоличного секретаря
установили коллегию из трех лиц.
Из слов Ленина и для непосвященного в историю партии очевидно, что при
жизни Свердлова Сталин не играл руководящей роли в аппарате партии ни во
время Октябрьской революции, ни в период возведения фундамента и стен
Советского государства. В первый Секретариат, заменивший Свердлова, Сталин
также не был включен.
Когда на X съезде, через два года после смерти Свердлова, Зиновьев и
другие, не без задней мысли о борьбе против меня, проводили кандидатуру
Сталина в генеральные секретари, т. е. ставили его юридически на то место,
которое Свердлов занимал фактически, Ленин в тесном кругу восставал против
этого плана, выражая опасение, что "этот повар будет готовить только острые
блюда". Одна эта фраза, сопоставленная с характеристикой Свердлова,
показывает нам различие двух типов организатора: одного, который неутомимо
смягчал трения, облегчая работу коллегии, и другого, специалиста острых
блюд, не боявшегося приправлять их и прямой отравой. Если Ленин не довел в
марте 1921 года своего сопротивления до конца, т. е. не апеллировал открыто
к съезду против кандидатуры Сталина, то лишь потому, что пост секретаря,
хотя бы и "генерального", имел в тогдашних условиях, при сосредоточении
влияния и власти в руках Политбюро, строго подчиненное значение. Может быть,
впрочем, Ленин, как и некоторые другие, недооценил своевременно опасности.
БОЛЕЗНЬ ЛЕНИНА
В конце 1921 г. здоровье Ленина резко надломилось. 7 декабря, выезжая,
по настоянию врачей, в деревню, Ленин, мало склонный жаловаться, писал
членам Политбюро: "Уезжаю сегодня. Несмотря на уменьшение мною порции работы
и увеличение порции отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась.
Боюсь, не смогу докладывать ни
на партконференции, ни на съезде Советов" *. Пять месяцев он томится,
наполовину отстраненный врачами и друзьями от работы, в постоянной тревоге
за ход правительственных и партийных дел, в постоянной борьбе с
подтачивающим его недугом. В мае его поражает первый удар. В течение двух
месяцев Ленин не способен ли говорить, ни писать, ни двигаться. С июля он
медленно поправляется. Не покидая деревни, он постепенно втягивается в
деловую переписку. В октябре возвращается в Кремль и официально возобновляет
работу.
"Нет худа без добра,-- писал он для себя в конспекте будущей речи,-- я
засиделся и полгода смотрел "со стороны". Ленин хочет сказать: я раньше
слишком засиделся на своем посту и многого не замечал; длительный перерыв
позволил мне теперь на многое взглянуть свежими глазами. Больше всего потряс
его, несомненно, чудовищный рост бюрократического могущества, средоточием
которого стало Организационное бюро ЦК.
Необходимость смены мастера, специализировавшегося на острых блюдах,
встает перед Лениным сразу после его возвращения к работе. Но этот
персональный вопрос успел значительно осложниться. Ленин не мог не видеть,
как широко его отсутствие было использовано Сталиным для одностороннего
подбора людей, нередко в прямом противоречии с интересами дела. Генеральный
секретарь опирался теперь на многочисленную фракцию, связанную, если не
всегда идейными, то, во всяком случае, прочными узами. Обновление верхушки
аппарата стало уже невозможно без подготовки серьезного политического
наступления. К этому периоду относится "заговорщическая" беседа Ленина со
мной о совместной борьбе против советского и партийного бюрократизма и его
предложение "блока" с ним против Организационного бюро, т. е. основной в то
время крепости Сталина. Факт беседы и содержание ее нашли вскоре свое
отражение в документах и составляют неоспоримый и никем не оспоренный эпизод
истории партии.
Однако уже через несколько недель в состоянии здоровья Ленина наступило
новое ухудшение. Не только постоянная работа, но и деловые беседы с
товарищами были ему врачами снова запрещены. Он обдумывал дальнейшие меры
борьбы один, в четырех стенах. Для контроля над закулисной деятельностью
Секретариата Ленин разрабатывал общие меры организационного характера. Так
возник план создания высокоавторитетного партийного центра в лице
Контрольной комиссии из надежных и испытанных членов
* Это, как и многие другие письма, цитируемые в настоящей статье,
воспроизводятся на основании документов моего архива.--Л. Т.
партии, иерархически совершенно независимых, т. е. не чиновников, не
администраторов, и в то же время наделенных правами призывать к ответу всех
без исключения чиновников не только партии, в том числе и членов ЦК, но,
через посредство Рабоче-крестьянской инспекции, и "сановников" государства
-- за нарушение законности партийного и советского демократизма и правил
революционной морали.
23 января Ленин переслал через Крупскую для напечатания в "Правде"
статью на тему о проектируемой им реорганизации центральных учреждений.
Опасаясь одновременно и предательского удара со стороны болезни и не менее
предательского сопротивления Секретариата, Ленин требовал, чтоб статья была
напечатана в "Правде" немедленно: это означало прямую апелляцию к партии.
Сталин отказал в этом Крупской, сославшись на необходимость обсудить вопрос
в Политбюро. Формально дело шло об отсрочке всего на день. Но самая
процедура обращения к Политбюро не предвещала ничего доброго. По поручению
Ленина, Крупская обратилась за содействием ко мне. Я потребовал немедленного
созыва Политбюро. Опасения Ленина подтвердились полностью: все члены и
кандидаты, присутствовавшие в заседании,-- Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков,
Калинин, Бухарин,-- были не только против предложенной Лениным реформы, но и
против напечатания его статьи. Для утешения больного, которому каждое острое
волнение грозило катастрофой, Куйбышев, будущий глава Центральной
контрольной комиссии, предложил напечатать особый номер "Правды" со статьей
Ленина в одном экземпляре. Так "страстно" следовали эти люди за учителем! Я
с возмущением отверг предложение мистифицировать Ленина, высказался за
предложенную им реформу по существу и потребовал немедленного напечатания
статьи. Меня поддержал явившийся с запозданием на час Каменев. Настроение
большинства было в конце концов сломлено тем доводом, что Ленин все равно
пустит статью в обращение, ее будут переписывать на машинках и читать с
удвоенным вниманием, и она тем острее направится против Политбюро. Статья
появилась в "Правде" на другое утро, 25 января. И этот эпизод нашел в свое
время отражение в официальных документах, на основании которых он здесь и
излагается.
Считаю нужным вообще подчеркнуть, что, так как я не принадлежу к школе
чистого психологизма и так как твердо установленным фактам я привык доверять
больше, чем их эмоциональным отражениям в памяти, то все изложение, за
вычетом особо оговоренных эпизодов, ведется мною на основании документов
моего архива, тщательной проверки дат, свидетельств и всех вообще
фактических обстоятельств.
РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ ЛЕНИНЫМ И СТАЛИНЫМ
Организационная политика была не единственной ареной борьбы Ленина
против Сталина. Ноябрьский пленум ЦК (1922), заседавший без Ленина и без
меня, внес неожиданно радикальные изменения в систему внешней торговли,
подрывавшие самую основу государственной монополии. В беседе с Красиным,
тогдашним наркомом внешней торговли, я отзывался о постановлении ЦК.
примерно так: "Дна в бочке они еще не высадили, но несколько дыр в нем
просверлили". Ленин узнал об этом. 13 декабря он писал мне: "Я бы очень
просил Вас взять на себя на предстоящем Пленуме защиту нашей общей точки
зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии...
Предыдущий Пленум принял в этом отношении решение, идущее целиком вразрез с
монополией внешней торговли". Не допуская в этом вопросе никаких уступок,
Ленин настаивал на том, чтоб я апеллировал против ЦК к партии и съезду. Удар
направлялся в первую голову против Сталина как генерального секретаря,
ответственного за постановку вопросов на Пленумах Центрального Комитета. До
открытой борьбы на этот раз, однако, дело не дошло: почуяв опасность, Сталин
отступил без боя; с ним вместе и другие. На декабрьском Пленуме ноябрьские
решения были отменены. "Как будто удалось взять позиции без единого
выстрела,-- писал мне шутливо Ленин 21 декабря,-- простым маневренным
движением".
Гораздо острее оказались разногласия в области национальной политики.
Осенью 1922 года подготовлялось преобразование Советского государства в
федеративный союз национальных республик. Ленин считал необходимым идти как
можно дальше навстречу потребностям и притязаниям тех национальностей,
которые долго жили под гнетом и далеко еще не оправились от его последствий.
Наоборот, Сталин, руководивший подготовительной работой в качестве народного
комиссара по делам национальностей, проводил и в этой области политику
бюрократического централизма. Выздоравливающий Ленин из подмосковной деревни
полемизировал со Сталиным в письмах, адресованных Политбюро. В своих первых
замечаниях на сталинский проект федеративного объединения Ленин крайне мягок
и сдержан. Он еще надеется в эти дни -- конец сентября 1922 года -- уладить
вопрос через Политбюро, без открытого конфликта. Ответы Сталина, наоборот,
проникнуты заметным раздражением. Он возвращает Ленину упрек в
"торопливости" и присоединяет к нему обвинение в "национальном либерализме",
т. е. в покровительстве окраинному национализму. Эта переписка, политически
крайне интересная, до сих пор скрывается от партии.
Бюрократическая национальная политика успела тем временем вызвать в
Грузии резкую оппозицию, объединившую против Сталина и его правой руки,
Орджоникидзе, цвет грузинского большевизма. Через Крупскую Ленин вступил с
вождями грузинской оппозиции (Мдивани, Махарадзе и др.) в негласную связь
против фракции Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Борьба на окраинах была
слишком остра, и Сталин слишком связал себя с определенными группировками,
чтобы молча отступить, как в вопросе о монополии внешней торговли. В течение
ближайших недель Ленин окончательно убеждается, что придется апеллировать к
партии. В конце декабря он диктует обширное письмо по национальному вопросу,
которое должно будет заменить на съезде его речь, если болезнь помешает ему
выступить.
Ленин выдвигает против Сталина обвинение в административном увлечении и
озлоблении против мнимого национализма. "Озлобление,-- пишет он
многозначительно,-- вообще играет в политике обычно самую худую роль".
Борьбу против справедливых, хотя бы на первых порах даже преувеличенных,
требований угнетавшихся ранее наций Ленин квалифицирует как проявление
великорусского бюрократизма. Он впервые называет своих противников по имени.
"Политически ответственными за всю эту поистине
великорусско-на-ционалистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина
и Дзержинского". Что великоросс Ленин обвиняет грузина Джугашвили и поляка
Дзержинского в великорусском национализме, может показаться парадоксальным.
революции", ни к другим эпигонским измышлениям позднейших годов.
С другой стороны, Ленин пишет: "Сталин, сделавшись
* Применительно к человеку (лат.).
генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен,
сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью". Речь
идет здесь не о политическом влиянии Сталина, которое в тот период было
совсем незначительно, а об административной власти, которую он сосредоточил
в своих руках, "сделавшись генсеком". Это очень точная и строго взвешенная
формула, мы еще вернемся к ней.
Завещание настаивает на увеличении членов ЦК до 50, даже до 100
человек, дабы своим компактным давлением они могли сдерживать центробежные
тенденции в Политбюро. Организационное предложение имеет пока еще видимость
нейтральной гарантии против личных конфликтов. Но уже через 10 дней оно
кажется Ленину недостаточным, и он приписывает дополнительное предложение,
которое и придает всему документу его окончательную физиономию: "...я
предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и
назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях *
отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим,
более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше
капризности и т. д.".
В дни, когда диктовалось Завещание, Ленин стремился еще давать своей
критической оценке Сталина как можно более сдержанное выражение. В ближайшие
недели его тон будет становиться все резче, вплоть до того последнего часа,
когда его голос оборвется навсегда. Но и в Завещании сказано достаточно,
чтоб мотивировать необходимость смены генерального секретаря: наряду с
грубостью и капризностью, Сталину вменяется в вину недостаток лояльности. В
этом пункте характеристика превращается в тяжелое обвинение.
Как ясно станет из дальнейшего, Завещание не могло явиться для Сталина
неожиданностью. Но это не смягчало удара. После первого ознакомления с
документом, в Секретариате, в кругу ближайших сотрудников, Сталин разрешился
фразой, которая давала совершенно неприкрытое выражение его действительным
чувствам по отношению к автору Завещания. Условия, при которых фраза
проникла в более широкие круги, и, главное, неподдельный характер самой
реакции являются, в моих глазах, безусловной гарантией достоверности всего
эпизода. К сожалению, крылатая фраза не подлежит оглашению в печати.
Заключительное предложение Завещания недвусмысленно показывает, откуда,
по Ленину, шла опасность. Сместить Сталина -- именно его и только его --
значило оторвать его
* Не забудем, что Завещание продиктовано и не выправлено, отсюда
местами стилистические несообразности текста, но мысль совершенно ясна.--Л.
Т.
от аппарата, отнять у него возможность нажимать на длинное плечо
рычага, лишить его всей той власти, которую он сосредоточил в своих руках по
должности.
Кого же назначить генеральным секретарем? Лицо, которое, имея
положительные черты Сталина, было бы, однако, более терпимым, более
лояльным, менее капризным. Именно эту фразу Сталин воспринял особенно остро:
Ленин явно не считал его незаменимым, раз предлагал поискать более
подходящее лицо на тот же пост. Подавая, для формы, в отставку, генеральный
секретарь капризно повторял: "Что ж, я действительно груб... Ильич
предлагает вам найти другого, который отличался бы от меня только большей
вежливостью. Что ж, попробуйте найти".-- "Ничего,-- отвечал с места голос
одного из тогдашних друзей Сталина,-- нас грубостью не испугаешь, вся наша
партия грубая, пролетарская". Косвенно здесь Ленину приписывалось салонное
понимание вежливости. Об обвинении в недостатке лояльности ни Сталин, ни его
друзья не упоминали. Не лишено, пожалуй, интереса, что голос поддержки
исходил от А. П. Смирнова, тогдашнего народного комиссара земледелия,
состоящего ныне под опалой, в качестве правого. Политика не знает
благодарности.
Рядом со мною во время оглашения Завещания сидел Радек, тогда еще член
ЦК. Легко поддающийся влиянию момента, лишенный внутренней дисциплины, сразу
зажженный Завещанием, Радек нагнулся ко мне со словами: "Теперь они не
посмеют пойти против вас". Я ответил ему: "Наоборот, теперь им придется идти
до конца, и притом как можно скорее". Уже ближайшие дни XIII съезда
показали, что моя оценка была более трезвой. Тройке необходимо было
предупредить возможное действие Завещания, поставив партию, как можно
скорее, перед совершившимся фактом. Уже оглашение документа по земляческим
делегациям, куда не пускали "посторонних", превращено было в прямую борьбу
против меня. Старейшины делегаций проглатывали при чтении одни слова,
напирали на другие и давали комментарии в том смысле, что письмо написано
тяжелобольным, под влиянием происков и интриг. Аппарат уже господствовал
безраздельно. Один тот факт, что тройка могла решиться попрать волю Ленина,
отказав в оглашении письма на съезде, достаточно характеризует состав съезда
и его атмосферу. Завещание не приостановило и не смягчило внутреннюю борьбу,
наоборот, придало ей катастрофические темпы.
ОТНОШЕНИЕ ЛЕНИНА К СТАЛИНУ
Политика настойчива: она умеет заставить служить себе и тех, которые
демонстративно поворачиваются к ней
спиною. Людвиг пишет: "Сталин страстно следовал за Лениным до его
смерти". Если бы эта фраза выражала лишь факт огромного влияния Ленина на
его учеников, включая и Сталина, возражать не было бы основания. Но Людвиг
хочет сказать нечто большее. Он хочет отметить исключительную близость к
учителю именно данного ученика. В качестве особенно ценного свидетельства
Людвиг приводит при этом слова самого Сталина: "Я только ученик Ленина, и
моя цель быть достойным его учеником". Плохо, если профессиональный психолог
некритически оперирует с банальной фразой, условная скромность которой не
заключает в себе ни атома интимного содержания. Людвиг становится здесь
просто проводником официальной легенды, созданной за самые последние годы.
Вряд ли он при этом хоть в отдаленной степени представляет себе те
противоречия, в которые его заводит безразличие к фактам. Если Сталин
действительно "следовал за Лениным до его смерти", чем объяснить в таком
случае, что последним документом, продиктованным Лениным накануне второго
удара, было коротенькое письмо Сталину, всего из нескольких строк, о
прекращении с ним всяких личных и товарищеских отношений? Единственный в
своем роде случай в жизни Ленина, резкий разрыв с одним из близких
сотрудников, должен был иметь очень серьезные психологические причины и
являлся бы, по меньшей мере, непонятным в отношении ученика, который
"страстно" следовал за учителем до конца. Однако, от Людвига мы об этом не
слышим ни слова.
Когда письмо Ленина о разрыве со Сталиным стало широко известно
на верхах партии уже после распада тройки, Сталин и его ближайшие друзья не
нашли другого выхода, кроме все той же версии о невменяемом состоянии
Ленина. На самом деле Завещание, как и письмо о разрыве, писалось в те
месяцы (декабрь 1922 -- начало марта 1923), в течение которых Ленин, в ряде
программных статей, дал партии наиболее зрелые плоды своей мысли. Разрыв со
Сталиным не упал с ясного неба: он вытекал из долгого ряда предшествующих
конфликтов принципиального и практического характера, и он трагически
освещает всю остроту этих конфликтов.
Ленин, несомненно, высоко ценил известные черты Сталина. Твердость
характера, цепкость, упорство, даже беспощадность и хитрость,-- качества,
необходимые в войне, следовательно, и в ее штабе. Но Ленин вовсе не считал,
что эти данные, хотя бы и в исключительном масштабе, достаточны для
руководства партией и государством. Ленин видел в Сталине революционера, но
не политика большого стиля. Значение теории для политической борьбы стояло в
глазах Ленина слишком высоко. А Сталина никто не считал теоретиком, и сам он
до 1924 г. не изъявлял никогда претец-
зий на это звание. Наоборот, его слабая теоретическая подготовка была
слишком известна в тесном кругу. Сталин не знаком с Западом, не знает ни
одного иностранного языка. При обсуждении проблем мирового рабочего движения
он никогда не привлекался. Сталин не был, наконец,-- это менее важно, но не
лишено все же значения,-- ни писателем, ни оратором в собственном смысле
слова. Статьи его, несмотря на всю осторожность автора, кишат не только
теоретическими несообразностями и наивностями, но и грубыми погрешностями
против русского языка. Ценность Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась
областью партийного администрирования и аппаратного маневрирования. Но и
здесь Ленин вносил существенные оговорки, чрезвычайно возросшие в последний
период.
К идеалистическому морализированию Ленин относился с брезгливостью. Но
это совсем не мешало ему быть ригористом революционной морали, т. е. тех
правил поведения, которые он считал необходимыми для успеха революции и
построения нового общества. В ригоризме Ленина, естественно и свободно
вытекавшем из его натуры, не было и капли педантства, ханжества или
чопорности. Он слишком хорошо понимал людей и брал их такими, как они есть.
Недостатки одних он сочетал с достоинствами, иногда и с недостатками других,
не переставая зорко следить за тем, что из этого выходит. Он хорошо знал к
тому же, что времена меняются, и мы вместе с ними. Партия из подполья одним
взмахом поднялась на вершину власти. Это создавало для каждого из старых
революционеров небывало резкую перемену в личном положении и во
взаимоотношениях с другими людьми. То, что Ленин открыл у Сталина в этих
новых условиях, он осторожно, но внятно отметил в Завещании: недостаток
лояльности и склонность злоупотреблять властью. Людвиг прошел мимо этих
намеков. Между тем именно в них нужно видеть ключ к отношениям между Лениным
и Сталиным в последний период.
Ленин был не только теоретиком и практиком революционной диктатуры, но
и зорким стражем ее нравственных основ. Каждый намек на использование власти
в личных видах вызывал грозные огоньки в его глазах. "Чем же это лучше
буржуазного парламентаризма?" -- спрашивал он, чтоб ярче выразить душившее
его возмущение, и прибавлял нередко по адресу парламентаризма одно из своих
сочных определений. Между тем Сталин, чем дальше, тем шире и тем
неразборчивее, пользовался заложенными в революционной диктатуре
возможностями для вербовки лично ему обязанных и преданных людей. В качестве
генерального секретаря он стал раздатчиком милостей и благ. Здесь заложен
был источник неизбежного конфликта. Ленин постепенно утратил к Сталину
нравственное доверие. Если понять
этот основной факт, то все частные эпизоды последнего периода
расположатся как следует и дадут действительную, а не фальшивую картину
отношений Ленина к Сталину.
СВЕРДЛОВ И СТАЛИН КАК ТИПЫ ОРГАНИЗАТОРА
Чтоб найти для Завещания надлежащее место в развитии партии, необходимо
сделать отступление.
До весны 1919 года главным организатором партии был Свердлов. Он не
носил звания генерального секретаря, которое в то время вообще еще не было
изобретено. Но он был им на деле. Свердлов умер 34 лет, в марте 1919 года,
от так называемой испанской болезни. В разгаре гражданской войны и эпидемий,
косивших направо и налево, партия едва успела отдать себе отчет во всей
тяжести понесенной ею потери. В двух траурных речах Ленин дал Свердлову
оценку, которая бросает отраженный, но очень яркий свет также и на его
позднейшее отношение к Сталину. "В ходе нашей революции, в ее победах,--
говорил Ленин,-- довелось Свердлову выразить полнее и цельнее, чем кому бы
то ни было, самую сущность пролетарской революции". Свердлов был "прежде
всего и больше всего организатором". Из скромного подпольного работника, не
теоретика и не писателя, вырос в короткий срок "организатор, который
завоевал абсолютно непререкаемый авторитет, организатор всей советской
власти в России и единственный по своим знаниям организатор работы партии".
Ленину были чужды преувеличения юбилейных или заупокойных похвал. Оценка
Свердлова была в то же время характеристикой задач организатора: "Только
благодаря тому, что у нас был такой организатор, как Свердлов, мы могли в
обстановке войны работать так, что у нас не было ни одного конфликта,
который заслуживал бы внимания".
Так оно и было на деле. В беседах того времени с Лениным мы не раз
отмечали, с постоянно свежим чувством удовлетворения, одно из главных
условий нашего успеха: единство и сплоченность правящей группы. Несмотря на
страшный напор событий и трудностей, новизну вопросов и вспыхивавшие
моментами острые практические разногласия, работа шла замечательно гладко,
дружно, без перебоев. Короткими намеками мы вспоминали эпизоды старых
революций. "Нет, у нас лучше". "Это одно обеспечит нам победу". Сплоченность
центра была подготовлена всей историей большевизма и поддерживалась
неоспоримым авторитетом руководства, и прежде всего Ленина. Но во внутренней
механике этого беспримерного единодушия главным монтером был Свердлов.
Секрет его был прост: руководст-
воваться интересами дела, и только ими. Никто из работников партии не
опасался интриги, ползущей из партийного штаба. Основу свердловского
авторитета составляла лояльность.
Из мысленной проверки всей партийной верхушки Ленин делал в своей
надгробной речи практический вывод: "Такого человека нам не заменить
никогда, если под заменой понимать возможность найти одного товарища,
совмещающего в себе такие способности... Та работа, которую он делал один,
теперь будет под силу лишь целым группам людей, которые, идя по его стопам,
будут продолжать его дело". И эти слова были не риторикой, а строго деловым
предложением. Так именно и поступили: вместо единоличного секретаря
установили коллегию из трех лиц.
Из слов Ленина и для непосвященного в историю партии очевидно, что при
жизни Свердлова Сталин не играл руководящей роли в аппарате партии ни во
время Октябрьской революции, ни в период возведения фундамента и стен
Советского государства. В первый Секретариат, заменивший Свердлова, Сталин
также не был включен.
Когда на X съезде, через два года после смерти Свердлова, Зиновьев и
другие, не без задней мысли о борьбе против меня, проводили кандидатуру
Сталина в генеральные секретари, т. е. ставили его юридически на то место,
которое Свердлов занимал фактически, Ленин в тесном кругу восставал против
этого плана, выражая опасение, что "этот повар будет готовить только острые
блюда". Одна эта фраза, сопоставленная с характеристикой Свердлова,
показывает нам различие двух типов организатора: одного, который неутомимо
смягчал трения, облегчая работу коллегии, и другого, специалиста острых
блюд, не боявшегося приправлять их и прямой отравой. Если Ленин не довел в
марте 1921 года своего сопротивления до конца, т. е. не апеллировал открыто
к съезду против кандидатуры Сталина, то лишь потому, что пост секретаря,
хотя бы и "генерального", имел в тогдашних условиях, при сосредоточении
влияния и власти в руках Политбюро, строго подчиненное значение. Может быть,
впрочем, Ленин, как и некоторые другие, недооценил своевременно опасности.
БОЛЕЗНЬ ЛЕНИНА
В конце 1921 г. здоровье Ленина резко надломилось. 7 декабря, выезжая,
по настоянию врачей, в деревню, Ленин, мало склонный жаловаться, писал
членам Политбюро: "Уезжаю сегодня. Несмотря на уменьшение мною порции работы
и увеличение порции отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась.
Боюсь, не смогу докладывать ни
на партконференции, ни на съезде Советов" *. Пять месяцев он томится,
наполовину отстраненный врачами и друзьями от работы, в постоянной тревоге
за ход правительственных и партийных дел, в постоянной борьбе с
подтачивающим его недугом. В мае его поражает первый удар. В течение двух
месяцев Ленин не способен ли говорить, ни писать, ни двигаться. С июля он
медленно поправляется. Не покидая деревни, он постепенно втягивается в
деловую переписку. В октябре возвращается в Кремль и официально возобновляет
работу.
"Нет худа без добра,-- писал он для себя в конспекте будущей речи,-- я
засиделся и полгода смотрел "со стороны". Ленин хочет сказать: я раньше
слишком засиделся на своем посту и многого не замечал; длительный перерыв
позволил мне теперь на многое взглянуть свежими глазами. Больше всего потряс
его, несомненно, чудовищный рост бюрократического могущества, средоточием
которого стало Организационное бюро ЦК.
Необходимость смены мастера, специализировавшегося на острых блюдах,
встает перед Лениным сразу после его возвращения к работе. Но этот
персональный вопрос успел значительно осложниться. Ленин не мог не видеть,
как широко его отсутствие было использовано Сталиным для одностороннего
подбора людей, нередко в прямом противоречии с интересами дела. Генеральный
секретарь опирался теперь на многочисленную фракцию, связанную, если не
всегда идейными, то, во всяком случае, прочными узами. Обновление верхушки
аппарата стало уже невозможно без подготовки серьезного политического
наступления. К этому периоду относится "заговорщическая" беседа Ленина со
мной о совместной борьбе против советского и партийного бюрократизма и его
предложение "блока" с ним против Организационного бюро, т. е. основной в то
время крепости Сталина. Факт беседы и содержание ее нашли вскоре свое
отражение в документах и составляют неоспоримый и никем не оспоренный эпизод
истории партии.
Однако уже через несколько недель в состоянии здоровья Ленина наступило
новое ухудшение. Не только постоянная работа, но и деловые беседы с
товарищами были ему врачами снова запрещены. Он обдумывал дальнейшие меры
борьбы один, в четырех стенах. Для контроля над закулисной деятельностью
Секретариата Ленин разрабатывал общие меры организационного характера. Так
возник план создания высокоавторитетного партийного центра в лице
Контрольной комиссии из надежных и испытанных членов
* Это, как и многие другие письма, цитируемые в настоящей статье,
воспроизводятся на основании документов моего архива.--Л. Т.
партии, иерархически совершенно независимых, т. е. не чиновников, не
администраторов, и в то же время наделенных правами призывать к ответу всех
без исключения чиновников не только партии, в том числе и членов ЦК, но,
через посредство Рабоче-крестьянской инспекции, и "сановников" государства
-- за нарушение законности партийного и советского демократизма и правил
революционной морали.
23 января Ленин переслал через Крупскую для напечатания в "Правде"
статью на тему о проектируемой им реорганизации центральных учреждений.
Опасаясь одновременно и предательского удара со стороны болезни и не менее
предательского сопротивления Секретариата, Ленин требовал, чтоб статья была
напечатана в "Правде" немедленно: это означало прямую апелляцию к партии.
Сталин отказал в этом Крупской, сославшись на необходимость обсудить вопрос
в Политбюро. Формально дело шло об отсрочке всего на день. Но самая
процедура обращения к Политбюро не предвещала ничего доброго. По поручению
Ленина, Крупская обратилась за содействием ко мне. Я потребовал немедленного
созыва Политбюро. Опасения Ленина подтвердились полностью: все члены и
кандидаты, присутствовавшие в заседании,-- Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков,
Калинин, Бухарин,-- были не только против предложенной Лениным реформы, но и
против напечатания его статьи. Для утешения больного, которому каждое острое
волнение грозило катастрофой, Куйбышев, будущий глава Центральной
контрольной комиссии, предложил напечатать особый номер "Правды" со статьей
Ленина в одном экземпляре. Так "страстно" следовали эти люди за учителем! Я
с возмущением отверг предложение мистифицировать Ленина, высказался за
предложенную им реформу по существу и потребовал немедленного напечатания
статьи. Меня поддержал явившийся с запозданием на час Каменев. Настроение
большинства было в конце концов сломлено тем доводом, что Ленин все равно
пустит статью в обращение, ее будут переписывать на машинках и читать с
удвоенным вниманием, и она тем острее направится против Политбюро. Статья
появилась в "Правде" на другое утро, 25 января. И этот эпизод нашел в свое
время отражение в официальных документах, на основании которых он здесь и
излагается.
Считаю нужным вообще подчеркнуть, что, так как я не принадлежу к школе
чистого психологизма и так как твердо установленным фактам я привык доверять
больше, чем их эмоциональным отражениям в памяти, то все изложение, за
вычетом особо оговоренных эпизодов, ведется мною на основании документов
моего архива, тщательной проверки дат, свидетельств и всех вообще
фактических обстоятельств.
РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ ЛЕНИНЫМ И СТАЛИНЫМ
Организационная политика была не единственной ареной борьбы Ленина
против Сталина. Ноябрьский пленум ЦК (1922), заседавший без Ленина и без
меня, внес неожиданно радикальные изменения в систему внешней торговли,
подрывавшие самую основу государственной монополии. В беседе с Красиным,
тогдашним наркомом внешней торговли, я отзывался о постановлении ЦК.
примерно так: "Дна в бочке они еще не высадили, но несколько дыр в нем
просверлили". Ленин узнал об этом. 13 декабря он писал мне: "Я бы очень
просил Вас взять на себя на предстоящем Пленуме защиту нашей общей точки
зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии...
Предыдущий Пленум принял в этом отношении решение, идущее целиком вразрез с
монополией внешней торговли". Не допуская в этом вопросе никаких уступок,
Ленин настаивал на том, чтоб я апеллировал против ЦК к партии и съезду. Удар
направлялся в первую голову против Сталина как генерального секретаря,
ответственного за постановку вопросов на Пленумах Центрального Комитета. До
открытой борьбы на этот раз, однако, дело не дошло: почуяв опасность, Сталин
отступил без боя; с ним вместе и другие. На декабрьском Пленуме ноябрьские
решения были отменены. "Как будто удалось взять позиции без единого
выстрела,-- писал мне шутливо Ленин 21 декабря,-- простым маневренным
движением".
Гораздо острее оказались разногласия в области национальной политики.
Осенью 1922 года подготовлялось преобразование Советского государства в
федеративный союз национальных республик. Ленин считал необходимым идти как
можно дальше навстречу потребностям и притязаниям тех национальностей,
которые долго жили под гнетом и далеко еще не оправились от его последствий.
Наоборот, Сталин, руководивший подготовительной работой в качестве народного
комиссара по делам национальностей, проводил и в этой области политику
бюрократического централизма. Выздоравливающий Ленин из подмосковной деревни
полемизировал со Сталиным в письмах, адресованных Политбюро. В своих первых
замечаниях на сталинский проект федеративного объединения Ленин крайне мягок
и сдержан. Он еще надеется в эти дни -- конец сентября 1922 года -- уладить
вопрос через Политбюро, без открытого конфликта. Ответы Сталина, наоборот,
проникнуты заметным раздражением. Он возвращает Ленину упрек в
"торопливости" и присоединяет к нему обвинение в "национальном либерализме",
т. е. в покровительстве окраинному национализму. Эта переписка, политически
крайне интересная, до сих пор скрывается от партии.
Бюрократическая национальная политика успела тем временем вызвать в
Грузии резкую оппозицию, объединившую против Сталина и его правой руки,
Орджоникидзе, цвет грузинского большевизма. Через Крупскую Ленин вступил с
вождями грузинской оппозиции (Мдивани, Махарадзе и др.) в негласную связь
против фракции Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. Борьба на окраинах была
слишком остра, и Сталин слишком связал себя с определенными группировками,
чтобы молча отступить, как в вопросе о монополии внешней торговли. В течение
ближайших недель Ленин окончательно убеждается, что придется апеллировать к
партии. В конце декабря он диктует обширное письмо по национальному вопросу,
которое должно будет заменить на съезде его речь, если болезнь помешает ему
выступить.
Ленин выдвигает против Сталина обвинение в административном увлечении и
озлоблении против мнимого национализма. "Озлобление,-- пишет он
многозначительно,-- вообще играет в политике обычно самую худую роль".
Борьбу против справедливых, хотя бы на первых порах даже преувеличенных,
требований угнетавшихся ранее наций Ленин квалифицирует как проявление
великорусского бюрократизма. Он впервые называет своих противников по имени.
"Политически ответственными за всю эту поистине
великорусско-на-ционалистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина
и Дзержинского". Что великоросс Ленин обвиняет грузина Джугашвили и поляка
Дзержинского в великорусском национализме, может показаться парадоксальным.