Страница:
признания реальности все той же легенды о троцкизме. После того, как Радек
пошел на это, ему не осталось ничего иного, как повторять старые формулы
Зиновьева, которые последний разоблачил в 1926 году, чтобы вернуться к ним
снова в 1928 году. Радек сделал больше: в беседе с доверчивым иностранцем он
переделал Завещание Ленина так, чтобы найти в нем опору для эпигонской
легенды о "троцкизме".
Из этой краткой исторической справки, опирающейся исключительно на
документальные данные, вытекает много выводов: один из них гласит: революция
-- суровый процесс, и она не щадит человеческих позвоночников.
Ход дальнейших событий в Кремле и в Союзе определялся не отдельным
документом, хотя бы то было и Завещание Ленина, а историческими причинами
гораздо более глубокого порядка. Политическая реакция после величайшего
напряжения лет переворота и гражданской войны была неизбежна. Понятие
реакции надо было в этой связи строго отличать от понятия контрреволюции.
Реакция не предполагает непременного социального переворота, т. е. смены у
власти одного класса другим. Даже при царизме были свои периоды
прогрессивных реформ и периоды реакции. Настроения и ориентировки
господствующего класса меняются в зависимости от обстоятельств. Это
относится и к рабочему классу. Давление мелкой буржуазии на уставший от
потрясений пролетариат означало оживление мелкобуржуазных тенденций в самом
пролетариате, а вместе с тем и первую глубокую реакцию, на волне которой
поднялся к власти нынешний бюрократический аппарат, возглавленный Сталиным.
Те свойства, которые Ленин ценил в Сталине -- упорство характера и
хитрость,--оставались, конечно, и сейчас; но они получили иное поле действия
и иную точку приложения. Те черты, которые в прошлом означали минусы в
личности Сталина: узость кругозора, недостаток творческой фантазии, эмпиризм
приобрели сейчас в высшей степени актуальное значение; они позволили Сталину
стать полусо-
знательным орудием советской бюрократии, и они побудили бюрократию
увидеть в Сталине своего признанного вождя. Десятилетняя борьба на верхах
большевистской партии с несомненностью показала, что в условиях нового этапа
революции Сталин до конца развивал те именно стороны своего политического
характера, которым Ленин в последний период своей жизни обьявил непримиримую
борьбу. Но этот вопрос, стоящий и сегодня в фокусе советской политики,
выводит нас далеко за пределы нашей исторической темы.
Со времени рассказанных событий мною воды утекло. Если уже десять лет
тому назад в действии были факторы, гораздо более могущественные, чем советы
Ленина, то сейчас и вовсе наивно было бы апеллировать к Завещанию как к
актуальному политическому аргументу. Интернациональная борьба между двумя
группировками, выросшими из большевизма, давно переросла судьбу отдельных
лиц. Ленинское письмо, известное под именем Завещания, сохраняет ныне
главным образом исторический интерес. Но история, смеем думать, тоже имеет
свои права, которые к тому же не всегда вступают в конфликт с интересами
политики. Элементарнейшие из научных требований: правильно устанавливать
факты и проверять слухи по документам можно, во всяком случае, одинаково
рекомендовать как политикам, так и историкам. Его следовало бы
распространить даже на психологов.
Принкипо, 31 декабря 1932 г.
Леонид Борисович Красин родился в 1870 году в даровитой семье как самый
выдающийся из даровитых братьев. К революционному движению он примкнул еще
студентом. Он жил и учился в Германии, прекрасно знал немецкую технику и
культуру и свободно владел немецким языком.
Красин не умел быть долго в меньшинстве. Он не боялся решительных мер,
и в этом смысле он был революционером. Но он требовал, чтоб революционные
меры дали немедленное решение. Он вполне естественно примкнул к
революционному движению и столь же естественно стал на сторону большевиков.
Когда соотношение сил снова сдвинулось в пользу монархии, Красин примкнул к
крайней левой фракции отзовистов, отколовшихся от Ленина. Красин хотел
бойкотировать III Думу и вызвать развязку при помощи искусственных мер,
доступных героическому меньшинству. В качестве химика Красин знал, что такое
динамит, в качестве политика он не боялся его употребления. Но бойкотировать
Думу значило бойкотировать поражение революции
и его последствия. Реалисты непосредственных достижений часто
превращаются в иллюзионистов, когда действительность поворачивается к ним
неблагоприятным концом. Так произошло и с Красиным. Но его связь с левым
авантюризмом длилась недолго. Реалистическое чутье взяло верх. Однако Красин
не вернулся к Ленину, который кропотливо собирал физически и морально
уцелевших от великого разгрома 1905--1907 годов и восстанавливал партийную
организацию снова в подполье,-- Красин отошел не только от ультралевого
крыла, но и от партии в целом. Он не умел долго оставаться в меньшинстве и
терпеливо подготавливать отдаленный день.
Люди золотой середины часто думают, что революционный образ мыслей
является продуктом нетерпеливого темперамента. Это не так. Политика
революционных экспериментов и авантюр диктуется, правда, психологией
нетерпения. Но действительно революционная политика требует, в числе других
качеств, умения ждать и долго оставаться в меньшинстве. Ритмы революционной
закономерности совсем не совпадают с ритмами индивидуальных аффектов.
Революционер должен уметь подняться мыслью над отдельными эпизодами и
этапами исторического процесса, прежде всего над его отливами, не для
пассивного выжидания, а для активной подготовки. Этой способности у Красина
не было. Именно поэтому, несмотря на то что он был революционер и большой
человек, он не был большим революционером.
В 1908 году Красин был связан с Алексинским, вообще с группой "Вперед".
В одной из записок Ленин вспоминает, что Алексинский через Красина взял у
него летом или осенью 1908 года книгу.
Отойдя от партии в годы контрреволюции, он укрепил свои связи с
промышленным миром, с которым не порывал никогда. Революционный отлив
сменился с 1910 года капиталистическим прибоем. Красин брал реванш на новом
поприще. Инженер и предприниматель брал реванш за поражения пролетарского
революционера. Острый взгляд, творческую подвижность мысли и способность к
смелым решениям Красин перенес на арену промышленного предпринимательства.
Война открыла еще больший простор в этой области. Февральская революция
застала Красина богатым человеком.
В 1918 году Красин занимал пост председателя чрезвычайной комиссии по
снабжению Красной Армии. Одновременно был членом президиума ВСНХ и народным
комиссаром торговли и промышленности.
На заседаниях Совета Обороны чаще всего в прениях выступал, пожалуй,
Красин, как можно судить по председательским записям Ленина. Красину же
давались различные административно-хозяйственные поручения: расследо-
вать вопрос о запасах обуви в Питере; ввести третью смену на тульских
военных заводах; мобилизовать повозки военного образца.
Назначенный сперва комиссаром торговли и промышленности, Красин был
впоследствии оставлен во главе специального Комиссариата внешней торговли.
Но в течение ряда лет этот комиссариат выполнял скромную торговлю. Красин
поэтому всегда был занят десятком дел, лежащих вне его ведомства: на нем
лежала одно время забота о снабжении армии в качестве чрезвычайного
уполномоченного Совета [Труда и] Обороны, и, когда новая экономическая
политика расширила возможность связи с внешним миром, Красин, не покидая
поста народного комиссара внешней торговли, совершил ряд длительных
дипломатических экскурсий в Европу.
С мая 1920 года до марта 1921 года Красин развивал в Лондоне энергичную
кампанию за юридическое признание Советского правительства.
В конце 1924 года Красин был назначен послом в Париж и стал там
преемником Извольского97. Успехом там его деятельность не была
увенчана. Годом позже он в качестве простого уполномоченного был переведен в
Лондон.
Так как Красин по своему образованию и деловым отношениям был тесно
связан с Германией и во время войны руководил немецкими промышленными
предприятиями в России, то белая эмиграция после того, как Красин стал
советским сановником, пустила слухи, будто Красин, на самом деле настроенный
вполне патриотически, был немецким агентом во время войны и превратил
секвестрованные немецкие предприятия в опорные пункты немецкого влияния.
Сфорца говорил с Красиным об этих слухах, и вот что тот, по словам графа,
ответил ему:
"Может быть, моим долгом было бы поступать таким образом, но я этого не
делал. Великие князья и генералы не нуждались в нашей помощи для разрушения
России".
Очищая Красина от нелепого обвинения, Сфорца изображает, однако,
мимоходом службу интересам немецкого штаба как "долг" большевиков. На этом
не стоит останавливаться, но почтенный джентльмен вкладывает эту оценку в
уста Красина, придавая ей тем характер аутентичного свидетельства. Красин
был послом Советского правительства, вожди которого отрицали идиотскую
клевету об их содействии немецкому штабу. Если б даже их отрицание
противоречило действительности, и в этом случае у Красина не было бы ни
малейшего интереса дезавуировать и компрометировать свое собственное
правительство и себя самого в глазах чуждого и враждебного ему дипломата. Но
Красин, кроме того, был большевиком и хорошо знал, что такое
большевизм. Он не мог сказать того, что ему вкладывает в уста Сфорца,
ища подкрепления для нелепых легенд белой эмиграции.
И еще в одном случае почтенный джентльмен лжесвидетельствует от имени
Красина. В качестве министра иностранных дел Сфорца отстаивал необходимость
признания Советской России Италией. 6 августа 1920 года он говорил по этому
вопросу в итальянском парламенте:
"Если большевизм должен погибнуть, пусть погибнет от его собственных
ошибок, а не под внешним давлением, иначе мы создали бы только мучеников".
Через несколько недель прибывший из Москвы Красин сказал графу Сфорца
при первом же свидании:
"В России не в восторге от вашей программы; удобнее было играть в
мучеников". Выходит, что Москва предпочитала блокаду признанию и что Красин
поспешил об этом сообщить итальянскому министру при первом свидании.
"Красин любил Ленина,-- признает Сфорца,-- но это не мешало ему,
оказывается, признавать, что его "друг и вождь" духовно был совершенно тэр а
тэр * и что он становился ребяческим, когда хотел быть оригинальным". У
Красина было сложное отношение к Ленину, обусловленное глубоким различием
двух натур и двух жизненных путей, но эти пути не случайно пересекались в
решающих точках. Если б Красин думал, что приписывает ему Сфорца, он никогда
не сказал бы этого политическому врагу, а Сфорца был и остался врагом. Но
Красин не думал, не мог думать ничего похожего на приписываемые ему
пошлости. Красин был достаточно умен, чтоб ценить духовную мощь Ленина и
восторгаться ею. Сфорца говорит: "Красин любил Ленина". Что ж он любил в
нем? Несмотря на длительные периоды отталкивания, через всю жизнь Красина
проходит влюбленность в могучий интеллект Ленина. На III съезде партии, где
положено было создание фракции большевиков, Красин после доклада Ленина
начал свою речь такими словами:
"Я, как и многие другие, вероятно, с наслаждением прослушал..."
Такие отзывы -- больше за глаза, чем в глаза -- проходят через всю
жизнь Красина. Сколько раз в первые годы революции он возмущался нашей
политикой, и сколько раз он с блеском в глазах и с улыбкой покоренного
говорил о творческом могуществе ленинской головы!
Не менее компрометирующий для Сфорца характер име-
* Упадший из упадших (фр.).-- Прим. ред.-сост.
ет второе приписанное им Красину замечание: Ленин впадал в
ребячливость, "когда хотел быть оригинальным". Ленин не хотел и не мог быть
оригинальным. Приписать ему такую потребность мог бы только совсем бездарный
сноб, а Красин не был ни снобом, ни бездарным.
Не случайно Сфорца ставит Красина выше всех русских революционеров.
Немногие из людей, с которыми ему пришлось встречаться, произвели на него
столь глубокое впечатление. Больше всего поражало итальянского дипломата
"...необычное сочетание преуспевающего делового человека и неуступчивого
революционера".
Не вполне последовательный Сфорца говорит о нем: "Он был человеком дела
и любил ощутительные результаты, а не мечтательные подготовления; поэтому-то
он и был плохим большевиком".
Красин был большевиком в молодости и министром рабочего государства в
зрелые годы. Но длительный пробел между этими двумя периодами сам по себе
свидетельствует, что Красин не был пролетарским революционером до конца. Он
искал всегда непосредственных решений или непосредственных успехов; если
идея, которой он служил, не давала таких успехов, то он обращал свой интерес
в сторону личного успеха. В этом смысле можно сказать, что он был ближе к
людям типа Кавура, чем к людям типа Маркса или Ленина.
Ленин очень ценил Красина, но исключительно как делового человека, как
техника, администратора, знатока капиталистического мира. Именно в кругу
этих вопросов вращались отношения Ленина с Красиным: заказ паровозов за
границей; отзыв по вопросу о бакинской нефти; подыскание необходимых
специалистов и пр. Можно не сомневаться, что Ленин не совещался с Красиным
по политическим и особенно по партийным вопросам, скорее всего избегал бесед
с ним на партийные темы. Включение Красина, как и Кржижановского, несмотря
на их "старый большевизм" в ЦК партии было бы при Ленине совершенно
немыслимым. Этот шаг был предпринят уже эпигонами для подкрепления
собственных позиций влиятельными советскими людьми. Что касается
Раковского98, который до Октябрьской революции не был
большевиком, то он был сейчас же после вступления в партию включен в ЦК.
Объясняется это различие тем, что Ленин видел в Раковском революционера и
политика, но не видел ни того, ни другого ни в Красине, ни в Кржижановском.
На заседаниях Красина любили слушать. С ним не всегда соглашались, но
он умел всегда вопрос поставить по-своему, указать те стороны, какие не
видели другие, и бросить на вопрос в целом новый свет. Помимо блестящих лич-
ных качеств, сильного аналитического ума и хватающего за живое
остроумия, ему много помогали в этом его серьезное образование и
разносторонний жизненный опыт. Хорошо подкованный марксист, химик,
электротехник, человек, руководивший подпольными типографиями, динамитными
мастерскими и большими торговыми операциями, "гражданин цивилизованного
мира", Красин на всех заседаниях и по всякому вопросу умел сказать свое
особое, красинское слово. Во время заседания мы нередко обменивались
записками, и в этих записках, более бедных, чем речи, в силу краткости, есть
все же частица Красина. Кое-какие из них сохранились.
Красин давно и настойчиво выдвигал вопрос об обновлении основного
капитала нашей промышленности. В июле 1924 года он писал мне:
"Увеличение производительности труда в государственном масштабе есть в
первую и главную очередь вопрос радикального переоборудования всей почти
промышленности. Наши орудия производства уже не способны дать дешевый
продукт даже при хорошем управлении".
"Оборудование бумажных фабрик устарело, работает дорого. Целлюлозных и
древесномасс-ных заводов -- нет". На том же заседании:
"Нефтяное оборудование (бурение и тартание) ни черта не стоит. Хранить
нефть в наших резервуарах нельзя. Газов улавливать не можем. Перегонные
заводы -- сплошь железный лом; нефтепроводы не существуют. Флота для
перевозок не имеем. Как тут дешево работать и как конкурировать с Америкой!"
"Лесопилки наши в техническом отношении втрое хуже шведских, и это
почти повсюду". А вот любопытная записка о торговле, по-видимому, в связи с
каким-то вопросом, разбиравшимся в СТО:
"Это так и есть: если предприятие из года в год с малым капиталом
увеличивает свои обороты, завоевывает все новые и новые кредиты, открывает с
успехом новые отрасли экспорта, не зарываясь притом в рискованные операции,
это и значит, что данное предприятие здоровое. Секрет тут в том, что самый
важный момент в торговом предприятии -- это организация и люди, умеющие
торговать. Так и образовывались буржуазные торговые дома: часто начиная с
медного пятака, через пять лет кулак ворочал миллионами. Момент личной
инициативы, уменья, проворства здесь превалирует".
На одном из заседаний (в июне 1924 года) я пишу Красину:
"Вы ошибаетесь, думая, что Соединенные Штаты будут в ближайший период
следовать за Англией. Наоборот надо ждать серьезного обострения отношений
между Англией и Соединенными Штатами ввиду возвращения Соединенных Штатов на
мировой рынок". Красин тут же отвечает:
"В ближайшем будущем обострение отношений между Англией и Америкой я
считаю невероятным. Вы не можете себе представить, до какой степени
провинциальны американцы в вопросах международной политики! Они еще долго не
посмеют ссориться с Англией". А вот, на тех же бумажках из блокнота,
красинские афоризмы, очевидно относящиеся к кому-либо из участников
заседания или докладчиков:
"Это какая-то амеба с нулевым обращением жизненных соков". И еще:
"Словесный пулемет..." И еще, и еще...
А вот краткая характеристика британской юстиции:
"Больших мошенников, чем английские юристы и хваленый английский суд,
нет на свете!" А нужно прибавить, что Красин имел дело с юристами разных
стран и что у него был глаз.
У Красина были свои взгляды, и далеко не со всеми из них можно было
соглашаться. Это вполне объясняется своеобразием жизненного пути Красина. Но
и не соглашаясь с ним, у него всегда можно было чему-нибудь научиться.
Был, однако, один вопрос, в котором Красин занимал архибоевую позицию с
такой крайней непримиримостью, которая, вообще говоря, несвойственна была
ему в принципиальных вопросах: я имею в виду монополию внешней торговли.
Непримиримость выросла здесь у Красина не из общего принципа, а из деловой
практики: в качестве народного комиссара внешней торговли он призван был
развивать и направлять связи советского хозяйства с мировым. Не только "по
должности", но и по всему своему прошлому Красин способен был раньше многих
других понять, что советское хозяйство не может развиваться как
изолированная, замкнутая в себе система. Он слишком хорошо знал структуру
нашей промышленности, ее довоенную связь с иностранной промышленностью, ее
зависимость от европейской и американской техники. Проблема обновления
основного капитала занимала его с первых лет советской власти. Путь к этому
он видел в развитии экспорта. Не только в общекуль-
турном, но и в экономическом и в производственно-техническом отношении
он был в полном смысле слова "гражданин цивилизованного мира". Он способен
был трезво оценить как наши ужасающие нехватки, так и наши потенциальные
возможности. Ему слишком было ясно, что при нынешнем состоянии нашей
экономики не только свободно открыть ворота, ведущие в мировой рынок, но и
слегка приоткрыть их -- значит, затопить государственную промышленность
иностранным товаром и иностранным капиталом; другими словами, создать для
империализма в его борьбе против советской системы безусловные гарантии
победы. Красин стал непримиримым защитником монополии внешней торговли.
Здесь он пользовался полной поддержкой Владимира Ильича. Противники
объясняли эту его линию ведомственностью. Это неправда. Сама ведомственность
Красина в области внешней торговли была выводом его общей оценки соотношения
экономических сил. На этой своей линии он стоял незыблемо. И пожалуй,
лучшими его речами, наиболее богатыми фактическим содержанием, наиболее
убедительными и в силу этого одного наиболее блестящими по форме, являются
те, в которых он защищал монополию внешней торговли.
Как человек Красин был обаятелен. Он до конца жизни сохранил юношескую
гибкость и стройность фигуры. Лицо, красивое настоящей красотой, светилось
умом и энергией. Огоньки иронии -- неподдельной иронии человека, много
знавшего, много понимавшего и много умевшего,-- перебегали из глаз в складки
выразительного рта. Его голос был звучен и полновесен, его жест отчетлив,
фраза его речи текла плавно и, при соблюдении словесной экономии, отличалась
правильной законченностью. Красин был одинаково хорош и как оратор, и как
рассказчик, и как собеседник. Писал он мало. Его активность пошла по другим
каналам. Но писал он лучше многих из тех, которые пишут много. Вообще все,
что он делал, он делал хорошо.
Уже с начала девятисотых годов Боровский принимал деятельное участие в
революционном движении, организуя сперва студенческие, а затем рабочие
социал-демократические кружки. Он много работал теоретически над собою. В
начале столетия он выступил в легальной печати как готовый и притом
блестящий литератор.
С момента раскола с социал-демократией Боровский сразу примкнул к
большевикам и сразу же занял во фракции руководящее положение.
Небезынтересно отметить, что в 1906 году поляк Воров-ский присутствовал
на съезде польской социал-демократии не как член этой национальной
организации, а как представитель русских большевиков.
Поразительны по своей психологической несообразности те показания,
вернее, лжесвидетельства, которые Сфорца влагает в уста Воровского. В
качестве торгового представителя Боровский, оказывается, делился с
итальянским министром иностранных дел своими уничижительными суждениями о
Ленине, который
"лишен понимания частичных выгод, постепенных успехов; он (Ленин)
охотнее садится и вычитывает из своего Маркса, как обстановка будет
развиваться". Такие речи Боровский произносил
"с грубым издевательством".
Но он не ограничивался этим. Однажды, когда все предложения Воровского
встретили со стороны Москвы отказ, Боровский, в состоянии "безудержной
искренности", сказал графу Сфорца:
"Нами руководит немецкий школьный учитель, которого сифилис одарил
несколькими искрами гения прежде, чем убить его!" Я выписал эту
отвратительную фразу, преодолевая брезгливость. Под именем Воровского Сфорца
здесь клевещет не столько на Ленина, сколько на Воровского. Источники
вдохновения графа Сфорца распознать нетрудно: белая эмиграция. Граф сам
рассказывает, как итальянское правительство, включая почтенного графа,
захватило для обыска чемоданы Воровского, в которых, по доносу белых
эмигрантов, находились будто бы бриллианты для революционных целей. Явившись
к министру, Боровский сказал:
"Извините, господин министр, мой дорожный костюм. Мое выходное платье у
вас в таможне". Эта фраза очень похожа на Воровского, и она лучше всего дает
тон тем отношениям, какие Боровский мог установить с придворным итальянским
"демократом". Те самые эмигранты, которые побудили графа интересоваться
чемоданами Воровского, изобрели свою версию насчет болезни Ленина. Но Сфорца
здесь допустил анахронизм. Версия, которую изысканный граф, собеседник
императрицы Евгении и партнер бельгийской королевы, преподносит читателю,
создана была не ранее 1923 года. В дни, когда Сфорца был еще министром и
принимал Воровского, самая возможность такой версии со стороны Воровского, и
даже со стороны черносотенной эмиграции была совершенно исключена.
Не поразительно ли все-таки, что советские послы, представлявшие при
чуждом и враждебном государстве правительство Ленина, с такой торопливостью
говорили чуждому
и враждебному им итальянскому министру самые уничижительные и
оскорбительные отзывы о Ленине? Причем эти отзывы как бы заранее были
предназначены для того, чтоб подтвердить оценку Ленина, сделанную графом на
основании чтения книг Ленина (каких именно -- остается неизвестным).
Граф сам чувствует элемент неправдоподобия в своем рассказе. Он
прибегает поэтому к биографии Воровского, чтоб найти мотивы враждебного
отношения к Ленину.
"Мы имели в Риме,-- пишет Сфорца,-- тысячи русских беженцев, в том
числе многих, принадлежащих к старым фамилиям московской аристократии".
Они-то и сообщили о брильянтах в чемоданах Воровского.
Мы узнаем от Сфорца, что Боровский происходил из рядов польского
дворянства, родился католиком и судил о своих русских товарищах, в том числе
и о Ленине, "как чужой". Ему это было тем легче, что
"он познакомился с Лениным в Стокгольме в апреле 1917 года, и,
очевидно, между этими двумя людьми не возникло симпатии",
по крайней мере, каждый раз, когда в беседе произносилось имя Ленина,
Боровский не упускал случая, чтоб дать понять
"то невысокое мнение, которое он имел об умственном уровне своего
лидера".
На всякий случай еще граф прибавляет, что, несмотря на свои высокие
дарования, Боровский был исключительным "лжецом". Да, таков словарь
джентльмена, когда дело идет не о продажной испанской авантюристке, ставшей
французской императрицей, а о безупречном русском революционере.
пошел на это, ему не осталось ничего иного, как повторять старые формулы
Зиновьева, которые последний разоблачил в 1926 году, чтобы вернуться к ним
снова в 1928 году. Радек сделал больше: в беседе с доверчивым иностранцем он
переделал Завещание Ленина так, чтобы найти в нем опору для эпигонской
легенды о "троцкизме".
Из этой краткой исторической справки, опирающейся исключительно на
документальные данные, вытекает много выводов: один из них гласит: революция
-- суровый процесс, и она не щадит человеческих позвоночников.
Ход дальнейших событий в Кремле и в Союзе определялся не отдельным
документом, хотя бы то было и Завещание Ленина, а историческими причинами
гораздо более глубокого порядка. Политическая реакция после величайшего
напряжения лет переворота и гражданской войны была неизбежна. Понятие
реакции надо было в этой связи строго отличать от понятия контрреволюции.
Реакция не предполагает непременного социального переворота, т. е. смены у
власти одного класса другим. Даже при царизме были свои периоды
прогрессивных реформ и периоды реакции. Настроения и ориентировки
господствующего класса меняются в зависимости от обстоятельств. Это
относится и к рабочему классу. Давление мелкой буржуазии на уставший от
потрясений пролетариат означало оживление мелкобуржуазных тенденций в самом
пролетариате, а вместе с тем и первую глубокую реакцию, на волне которой
поднялся к власти нынешний бюрократический аппарат, возглавленный Сталиным.
Те свойства, которые Ленин ценил в Сталине -- упорство характера и
хитрость,--оставались, конечно, и сейчас; но они получили иное поле действия
и иную точку приложения. Те черты, которые в прошлом означали минусы в
личности Сталина: узость кругозора, недостаток творческой фантазии, эмпиризм
приобрели сейчас в высшей степени актуальное значение; они позволили Сталину
стать полусо-
знательным орудием советской бюрократии, и они побудили бюрократию
увидеть в Сталине своего признанного вождя. Десятилетняя борьба на верхах
большевистской партии с несомненностью показала, что в условиях нового этапа
революции Сталин до конца развивал те именно стороны своего политического
характера, которым Ленин в последний период своей жизни обьявил непримиримую
борьбу. Но этот вопрос, стоящий и сегодня в фокусе советской политики,
выводит нас далеко за пределы нашей исторической темы.
Со времени рассказанных событий мною воды утекло. Если уже десять лет
тому назад в действии были факторы, гораздо более могущественные, чем советы
Ленина, то сейчас и вовсе наивно было бы апеллировать к Завещанию как к
актуальному политическому аргументу. Интернациональная борьба между двумя
группировками, выросшими из большевизма, давно переросла судьбу отдельных
лиц. Ленинское письмо, известное под именем Завещания, сохраняет ныне
главным образом исторический интерес. Но история, смеем думать, тоже имеет
свои права, которые к тому же не всегда вступают в конфликт с интересами
политики. Элементарнейшие из научных требований: правильно устанавливать
факты и проверять слухи по документам можно, во всяком случае, одинаково
рекомендовать как политикам, так и историкам. Его следовало бы
распространить даже на психологов.
Принкипо, 31 декабря 1932 г.
Леонид Борисович Красин родился в 1870 году в даровитой семье как самый
выдающийся из даровитых братьев. К революционному движению он примкнул еще
студентом. Он жил и учился в Германии, прекрасно знал немецкую технику и
культуру и свободно владел немецким языком.
Красин не умел быть долго в меньшинстве. Он не боялся решительных мер,
и в этом смысле он был революционером. Но он требовал, чтоб революционные
меры дали немедленное решение. Он вполне естественно примкнул к
революционному движению и столь же естественно стал на сторону большевиков.
Когда соотношение сил снова сдвинулось в пользу монархии, Красин примкнул к
крайней левой фракции отзовистов, отколовшихся от Ленина. Красин хотел
бойкотировать III Думу и вызвать развязку при помощи искусственных мер,
доступных героическому меньшинству. В качестве химика Красин знал, что такое
динамит, в качестве политика он не боялся его употребления. Но бойкотировать
Думу значило бойкотировать поражение революции
и его последствия. Реалисты непосредственных достижений часто
превращаются в иллюзионистов, когда действительность поворачивается к ним
неблагоприятным концом. Так произошло и с Красиным. Но его связь с левым
авантюризмом длилась недолго. Реалистическое чутье взяло верх. Однако Красин
не вернулся к Ленину, который кропотливо собирал физически и морально
уцелевших от великого разгрома 1905--1907 годов и восстанавливал партийную
организацию снова в подполье,-- Красин отошел не только от ультралевого
крыла, но и от партии в целом. Он не умел долго оставаться в меньшинстве и
терпеливо подготавливать отдаленный день.
Люди золотой середины часто думают, что революционный образ мыслей
является продуктом нетерпеливого темперамента. Это не так. Политика
революционных экспериментов и авантюр диктуется, правда, психологией
нетерпения. Но действительно революционная политика требует, в числе других
качеств, умения ждать и долго оставаться в меньшинстве. Ритмы революционной
закономерности совсем не совпадают с ритмами индивидуальных аффектов.
Революционер должен уметь подняться мыслью над отдельными эпизодами и
этапами исторического процесса, прежде всего над его отливами, не для
пассивного выжидания, а для активной подготовки. Этой способности у Красина
не было. Именно поэтому, несмотря на то что он был революционер и большой
человек, он не был большим революционером.
В 1908 году Красин был связан с Алексинским, вообще с группой "Вперед".
В одной из записок Ленин вспоминает, что Алексинский через Красина взял у
него летом или осенью 1908 года книгу.
Отойдя от партии в годы контрреволюции, он укрепил свои связи с
промышленным миром, с которым не порывал никогда. Революционный отлив
сменился с 1910 года капиталистическим прибоем. Красин брал реванш на новом
поприще. Инженер и предприниматель брал реванш за поражения пролетарского
революционера. Острый взгляд, творческую подвижность мысли и способность к
смелым решениям Красин перенес на арену промышленного предпринимательства.
Война открыла еще больший простор в этой области. Февральская революция
застала Красина богатым человеком.
В 1918 году Красин занимал пост председателя чрезвычайной комиссии по
снабжению Красной Армии. Одновременно был членом президиума ВСНХ и народным
комиссаром торговли и промышленности.
На заседаниях Совета Обороны чаще всего в прениях выступал, пожалуй,
Красин, как можно судить по председательским записям Ленина. Красину же
давались различные административно-хозяйственные поручения: расследо-
вать вопрос о запасах обуви в Питере; ввести третью смену на тульских
военных заводах; мобилизовать повозки военного образца.
Назначенный сперва комиссаром торговли и промышленности, Красин был
впоследствии оставлен во главе специального Комиссариата внешней торговли.
Но в течение ряда лет этот комиссариат выполнял скромную торговлю. Красин
поэтому всегда был занят десятком дел, лежащих вне его ведомства: на нем
лежала одно время забота о снабжении армии в качестве чрезвычайного
уполномоченного Совета [Труда и] Обороны, и, когда новая экономическая
политика расширила возможность связи с внешним миром, Красин, не покидая
поста народного комиссара внешней торговли, совершил ряд длительных
дипломатических экскурсий в Европу.
С мая 1920 года до марта 1921 года Красин развивал в Лондоне энергичную
кампанию за юридическое признание Советского правительства.
В конце 1924 года Красин был назначен послом в Париж и стал там
преемником Извольского97. Успехом там его деятельность не была
увенчана. Годом позже он в качестве простого уполномоченного был переведен в
Лондон.
Так как Красин по своему образованию и деловым отношениям был тесно
связан с Германией и во время войны руководил немецкими промышленными
предприятиями в России, то белая эмиграция после того, как Красин стал
советским сановником, пустила слухи, будто Красин, на самом деле настроенный
вполне патриотически, был немецким агентом во время войны и превратил
секвестрованные немецкие предприятия в опорные пункты немецкого влияния.
Сфорца говорил с Красиным об этих слухах, и вот что тот, по словам графа,
ответил ему:
"Может быть, моим долгом было бы поступать таким образом, но я этого не
делал. Великие князья и генералы не нуждались в нашей помощи для разрушения
России".
Очищая Красина от нелепого обвинения, Сфорца изображает, однако,
мимоходом службу интересам немецкого штаба как "долг" большевиков. На этом
не стоит останавливаться, но почтенный джентльмен вкладывает эту оценку в
уста Красина, придавая ей тем характер аутентичного свидетельства. Красин
был послом Советского правительства, вожди которого отрицали идиотскую
клевету об их содействии немецкому штабу. Если б даже их отрицание
противоречило действительности, и в этом случае у Красина не было бы ни
малейшего интереса дезавуировать и компрометировать свое собственное
правительство и себя самого в глазах чуждого и враждебного ему дипломата. Но
Красин, кроме того, был большевиком и хорошо знал, что такое
большевизм. Он не мог сказать того, что ему вкладывает в уста Сфорца,
ища подкрепления для нелепых легенд белой эмиграции.
И еще в одном случае почтенный джентльмен лжесвидетельствует от имени
Красина. В качестве министра иностранных дел Сфорца отстаивал необходимость
признания Советской России Италией. 6 августа 1920 года он говорил по этому
вопросу в итальянском парламенте:
"Если большевизм должен погибнуть, пусть погибнет от его собственных
ошибок, а не под внешним давлением, иначе мы создали бы только мучеников".
Через несколько недель прибывший из Москвы Красин сказал графу Сфорца
при первом же свидании:
"В России не в восторге от вашей программы; удобнее было играть в
мучеников". Выходит, что Москва предпочитала блокаду признанию и что Красин
поспешил об этом сообщить итальянскому министру при первом свидании.
"Красин любил Ленина,-- признает Сфорца,-- но это не мешало ему,
оказывается, признавать, что его "друг и вождь" духовно был совершенно тэр а
тэр * и что он становился ребяческим, когда хотел быть оригинальным". У
Красина было сложное отношение к Ленину, обусловленное глубоким различием
двух натур и двух жизненных путей, но эти пути не случайно пересекались в
решающих точках. Если б Красин думал, что приписывает ему Сфорца, он никогда
не сказал бы этого политическому врагу, а Сфорца был и остался врагом. Но
Красин не думал, не мог думать ничего похожего на приписываемые ему
пошлости. Красин был достаточно умен, чтоб ценить духовную мощь Ленина и
восторгаться ею. Сфорца говорит: "Красин любил Ленина". Что ж он любил в
нем? Несмотря на длительные периоды отталкивания, через всю жизнь Красина
проходит влюбленность в могучий интеллект Ленина. На III съезде партии, где
положено было создание фракции большевиков, Красин после доклада Ленина
начал свою речь такими словами:
"Я, как и многие другие, вероятно, с наслаждением прослушал..."
Такие отзывы -- больше за глаза, чем в глаза -- проходят через всю
жизнь Красина. Сколько раз в первые годы революции он возмущался нашей
политикой, и сколько раз он с блеском в глазах и с улыбкой покоренного
говорил о творческом могуществе ленинской головы!
Не менее компрометирующий для Сфорца характер име-
* Упадший из упадших (фр.).-- Прим. ред.-сост.
ет второе приписанное им Красину замечание: Ленин впадал в
ребячливость, "когда хотел быть оригинальным". Ленин не хотел и не мог быть
оригинальным. Приписать ему такую потребность мог бы только совсем бездарный
сноб, а Красин не был ни снобом, ни бездарным.
Не случайно Сфорца ставит Красина выше всех русских революционеров.
Немногие из людей, с которыми ему пришлось встречаться, произвели на него
столь глубокое впечатление. Больше всего поражало итальянского дипломата
"...необычное сочетание преуспевающего делового человека и неуступчивого
революционера".
Не вполне последовательный Сфорца говорит о нем: "Он был человеком дела
и любил ощутительные результаты, а не мечтательные подготовления; поэтому-то
он и был плохим большевиком".
Красин был большевиком в молодости и министром рабочего государства в
зрелые годы. Но длительный пробел между этими двумя периодами сам по себе
свидетельствует, что Красин не был пролетарским революционером до конца. Он
искал всегда непосредственных решений или непосредственных успехов; если
идея, которой он служил, не давала таких успехов, то он обращал свой интерес
в сторону личного успеха. В этом смысле можно сказать, что он был ближе к
людям типа Кавура, чем к людям типа Маркса или Ленина.
Ленин очень ценил Красина, но исключительно как делового человека, как
техника, администратора, знатока капиталистического мира. Именно в кругу
этих вопросов вращались отношения Ленина с Красиным: заказ паровозов за
границей; отзыв по вопросу о бакинской нефти; подыскание необходимых
специалистов и пр. Можно не сомневаться, что Ленин не совещался с Красиным
по политическим и особенно по партийным вопросам, скорее всего избегал бесед
с ним на партийные темы. Включение Красина, как и Кржижановского, несмотря
на их "старый большевизм" в ЦК партии было бы при Ленине совершенно
немыслимым. Этот шаг был предпринят уже эпигонами для подкрепления
собственных позиций влиятельными советскими людьми. Что касается
Раковского98, который до Октябрьской революции не был
большевиком, то он был сейчас же после вступления в партию включен в ЦК.
Объясняется это различие тем, что Ленин видел в Раковском революционера и
политика, но не видел ни того, ни другого ни в Красине, ни в Кржижановском.
На заседаниях Красина любили слушать. С ним не всегда соглашались, но
он умел всегда вопрос поставить по-своему, указать те стороны, какие не
видели другие, и бросить на вопрос в целом новый свет. Помимо блестящих лич-
ных качеств, сильного аналитического ума и хватающего за живое
остроумия, ему много помогали в этом его серьезное образование и
разносторонний жизненный опыт. Хорошо подкованный марксист, химик,
электротехник, человек, руководивший подпольными типографиями, динамитными
мастерскими и большими торговыми операциями, "гражданин цивилизованного
мира", Красин на всех заседаниях и по всякому вопросу умел сказать свое
особое, красинское слово. Во время заседания мы нередко обменивались
записками, и в этих записках, более бедных, чем речи, в силу краткости, есть
все же частица Красина. Кое-какие из них сохранились.
Красин давно и настойчиво выдвигал вопрос об обновлении основного
капитала нашей промышленности. В июле 1924 года он писал мне:
"Увеличение производительности труда в государственном масштабе есть в
первую и главную очередь вопрос радикального переоборудования всей почти
промышленности. Наши орудия производства уже не способны дать дешевый
продукт даже при хорошем управлении".
"Оборудование бумажных фабрик устарело, работает дорого. Целлюлозных и
древесномасс-ных заводов -- нет". На том же заседании:
"Нефтяное оборудование (бурение и тартание) ни черта не стоит. Хранить
нефть в наших резервуарах нельзя. Газов улавливать не можем. Перегонные
заводы -- сплошь железный лом; нефтепроводы не существуют. Флота для
перевозок не имеем. Как тут дешево работать и как конкурировать с Америкой!"
"Лесопилки наши в техническом отношении втрое хуже шведских, и это
почти повсюду". А вот любопытная записка о торговле, по-видимому, в связи с
каким-то вопросом, разбиравшимся в СТО:
"Это так и есть: если предприятие из года в год с малым капиталом
увеличивает свои обороты, завоевывает все новые и новые кредиты, открывает с
успехом новые отрасли экспорта, не зарываясь притом в рискованные операции,
это и значит, что данное предприятие здоровое. Секрет тут в том, что самый
важный момент в торговом предприятии -- это организация и люди, умеющие
торговать. Так и образовывались буржуазные торговые дома: часто начиная с
медного пятака, через пять лет кулак ворочал миллионами. Момент личной
инициативы, уменья, проворства здесь превалирует".
На одном из заседаний (в июне 1924 года) я пишу Красину:
"Вы ошибаетесь, думая, что Соединенные Штаты будут в ближайший период
следовать за Англией. Наоборот надо ждать серьезного обострения отношений
между Англией и Соединенными Штатами ввиду возвращения Соединенных Штатов на
мировой рынок". Красин тут же отвечает:
"В ближайшем будущем обострение отношений между Англией и Америкой я
считаю невероятным. Вы не можете себе представить, до какой степени
провинциальны американцы в вопросах международной политики! Они еще долго не
посмеют ссориться с Англией". А вот, на тех же бумажках из блокнота,
красинские афоризмы, очевидно относящиеся к кому-либо из участников
заседания или докладчиков:
"Это какая-то амеба с нулевым обращением жизненных соков". И еще:
"Словесный пулемет..." И еще, и еще...
А вот краткая характеристика британской юстиции:
"Больших мошенников, чем английские юристы и хваленый английский суд,
нет на свете!" А нужно прибавить, что Красин имел дело с юристами разных
стран и что у него был глаз.
У Красина были свои взгляды, и далеко не со всеми из них можно было
соглашаться. Это вполне объясняется своеобразием жизненного пути Красина. Но
и не соглашаясь с ним, у него всегда можно было чему-нибудь научиться.
Был, однако, один вопрос, в котором Красин занимал архибоевую позицию с
такой крайней непримиримостью, которая, вообще говоря, несвойственна была
ему в принципиальных вопросах: я имею в виду монополию внешней торговли.
Непримиримость выросла здесь у Красина не из общего принципа, а из деловой
практики: в качестве народного комиссара внешней торговли он призван был
развивать и направлять связи советского хозяйства с мировым. Не только "по
должности", но и по всему своему прошлому Красин способен был раньше многих
других понять, что советское хозяйство не может развиваться как
изолированная, замкнутая в себе система. Он слишком хорошо знал структуру
нашей промышленности, ее довоенную связь с иностранной промышленностью, ее
зависимость от европейской и американской техники. Проблема обновления
основного капитала занимала его с первых лет советской власти. Путь к этому
он видел в развитии экспорта. Не только в общекуль-
турном, но и в экономическом и в производственно-техническом отношении
он был в полном смысле слова "гражданин цивилизованного мира". Он способен
был трезво оценить как наши ужасающие нехватки, так и наши потенциальные
возможности. Ему слишком было ясно, что при нынешнем состоянии нашей
экономики не только свободно открыть ворота, ведущие в мировой рынок, но и
слегка приоткрыть их -- значит, затопить государственную промышленность
иностранным товаром и иностранным капиталом; другими словами, создать для
империализма в его борьбе против советской системы безусловные гарантии
победы. Красин стал непримиримым защитником монополии внешней торговли.
Здесь он пользовался полной поддержкой Владимира Ильича. Противники
объясняли эту его линию ведомственностью. Это неправда. Сама ведомственность
Красина в области внешней торговли была выводом его общей оценки соотношения
экономических сил. На этой своей линии он стоял незыблемо. И пожалуй,
лучшими его речами, наиболее богатыми фактическим содержанием, наиболее
убедительными и в силу этого одного наиболее блестящими по форме, являются
те, в которых он защищал монополию внешней торговли.
Как человек Красин был обаятелен. Он до конца жизни сохранил юношескую
гибкость и стройность фигуры. Лицо, красивое настоящей красотой, светилось
умом и энергией. Огоньки иронии -- неподдельной иронии человека, много
знавшего, много понимавшего и много умевшего,-- перебегали из глаз в складки
выразительного рта. Его голос был звучен и полновесен, его жест отчетлив,
фраза его речи текла плавно и, при соблюдении словесной экономии, отличалась
правильной законченностью. Красин был одинаково хорош и как оратор, и как
рассказчик, и как собеседник. Писал он мало. Его активность пошла по другим
каналам. Но писал он лучше многих из тех, которые пишут много. Вообще все,
что он делал, он делал хорошо.
Уже с начала девятисотых годов Боровский принимал деятельное участие в
революционном движении, организуя сперва студенческие, а затем рабочие
социал-демократические кружки. Он много работал теоретически над собою. В
начале столетия он выступил в легальной печати как готовый и притом
блестящий литератор.
С момента раскола с социал-демократией Боровский сразу примкнул к
большевикам и сразу же занял во фракции руководящее положение.
Небезынтересно отметить, что в 1906 году поляк Воров-ский присутствовал
на съезде польской социал-демократии не как член этой национальной
организации, а как представитель русских большевиков.
Поразительны по своей психологической несообразности те показания,
вернее, лжесвидетельства, которые Сфорца влагает в уста Воровского. В
качестве торгового представителя Боровский, оказывается, делился с
итальянским министром иностранных дел своими уничижительными суждениями о
Ленине, который
"лишен понимания частичных выгод, постепенных успехов; он (Ленин)
охотнее садится и вычитывает из своего Маркса, как обстановка будет
развиваться". Такие речи Боровский произносил
"с грубым издевательством".
Но он не ограничивался этим. Однажды, когда все предложения Воровского
встретили со стороны Москвы отказ, Боровский, в состоянии "безудержной
искренности", сказал графу Сфорца:
"Нами руководит немецкий школьный учитель, которого сифилис одарил
несколькими искрами гения прежде, чем убить его!" Я выписал эту
отвратительную фразу, преодолевая брезгливость. Под именем Воровского Сфорца
здесь клевещет не столько на Ленина, сколько на Воровского. Источники
вдохновения графа Сфорца распознать нетрудно: белая эмиграция. Граф сам
рассказывает, как итальянское правительство, включая почтенного графа,
захватило для обыска чемоданы Воровского, в которых, по доносу белых
эмигрантов, находились будто бы бриллианты для революционных целей. Явившись
к министру, Боровский сказал:
"Извините, господин министр, мой дорожный костюм. Мое выходное платье у
вас в таможне". Эта фраза очень похожа на Воровского, и она лучше всего дает
тон тем отношениям, какие Боровский мог установить с придворным итальянским
"демократом". Те самые эмигранты, которые побудили графа интересоваться
чемоданами Воровского, изобрели свою версию насчет болезни Ленина. Но Сфорца
здесь допустил анахронизм. Версия, которую изысканный граф, собеседник
императрицы Евгении и партнер бельгийской королевы, преподносит читателю,
создана была не ранее 1923 года. В дни, когда Сфорца был еще министром и
принимал Воровского, самая возможность такой версии со стороны Воровского, и
даже со стороны черносотенной эмиграции была совершенно исключена.
Не поразительно ли все-таки, что советские послы, представлявшие при
чуждом и враждебном государстве правительство Ленина, с такой торопливостью
говорили чуждому
и враждебному им итальянскому министру самые уничижительные и
оскорбительные отзывы о Ленине? Причем эти отзывы как бы заранее были
предназначены для того, чтоб подтвердить оценку Ленина, сделанную графом на
основании чтения книг Ленина (каких именно -- остается неизвестным).
Граф сам чувствует элемент неправдоподобия в своем рассказе. Он
прибегает поэтому к биографии Воровского, чтоб найти мотивы враждебного
отношения к Ленину.
"Мы имели в Риме,-- пишет Сфорца,-- тысячи русских беженцев, в том
числе многих, принадлежащих к старым фамилиям московской аристократии".
Они-то и сообщили о брильянтах в чемоданах Воровского.
Мы узнаем от Сфорца, что Боровский происходил из рядов польского
дворянства, родился католиком и судил о своих русских товарищах, в том числе
и о Ленине, "как чужой". Ему это было тем легче, что
"он познакомился с Лениным в Стокгольме в апреле 1917 года, и,
очевидно, между этими двумя людьми не возникло симпатии",
по крайней мере, каждый раз, когда в беседе произносилось имя Ленина,
Боровский не упускал случая, чтоб дать понять
"то невысокое мнение, которое он имел об умственном уровне своего
лидера".
На всякий случай еще граф прибавляет, что, несмотря на свои высокие
дарования, Боровский был исключительным "лжецом". Да, таков словарь
джентльмена, когда дело идет не о продажной испанской авантюристке, ставшей
французской императрицей, а о безупречном русском революционере.