Страница:
малейшей тени тщеславия и ревности в отношении к учителю, несмотря на
разницу в возрасте всего в четыре года, на этот счет не может быть ни
малейшего сомнения у того, кто знаком с деятельностью и личностью
Раковского. Сейчас в Советском Союзе идеи оцениваются исключительно в свете
документов о рождении и оспопрививании, как будто существует общий для всех
идеологический маршрут. Болгарин, румын и француз Раковский не подпал под
влияние Ленина в молодые годы, когда Ленин был еще только вождем крайнего
левого крыла демократически-пролетарского движения в России. Раковский
пришел к Ленину уже зрелым сорокачетырехлетним человеком, со многими
рубцами интернациональных боев, в период, когда Ленин поднялся до роли
международной фигуры. Мы знаем, что Ленин встретил немалое сопротивление в
рядах собственной партии, когда в начале 1917 года
национально-демократические задачи революции сменил
интернационально-социалистическими
Но и примкнув к новой платформе, многие из старых большевиков, по
существу, оставались всеми корнями в прошлом, как неоспоримо свидетельствует
нынешнее эпигонство. Наоборот, если Раковский долго не усваивал национальной
логики развития большевизма, зато тем глубже воспринял он большевизм в его
развернутом виде, причем само прошлое большевизма осветилось для него другим
светом. Большевики провинциального типа после смерти учителя потянули
большевизм назад, в сторону национальной ограниченности. Раковский же
остался в той колее, которую проложила Октябрьская революция. Будущий
историк, во всяком случае, скажет, что идеи большевизма развивались через ту
опальную группировку, к которой принадлежал Раковский.
В начале 1918 года Советская республика отправила Раковского в качестве
своего представителя для переговоров с его бывшим отечеством, Румынией, об
эвакуации Бессарабии. 9 марта Раковский подписал соглашение с генералом
Авереску, своим бывшим военным начальником 102.
В апреле 1918 года для мирных переговоров с Радой создана была
делегация в составе Сталина, Раковского и Мануильского. Тогда еще никому не
могло прийти в голову, что Сталин опрокинет Раковского при помощи
Мануильского.
С мая по октябрь Раковский вел переговоры со Скоро-падским, украинским
гетманом милостью Вильгельма II.
То как дипломат, то как солдат он борется за Советскую Украину против
Украинской Рады, гетмана Скоропад-ского, Деникина, оккупационных войск
Антанты и против Врангеля103. В качестве Председателя Совета
Народных Комиссаров Украины он руководит всей политикой этой страны с
населением в 30 млн душ. В качестве члена ЦК партии он участвует в
руководящей работе всего Союза. Одновременно с этим Раковский принимает
самое близкое участие в создании Коммунистического Интернационала. В
руководящем ядре большевиков не было, пожалуй, никого, кто так хорошо знал
бы, по собственному наблюдению, довоенное европейское рабочее движение и его
деятелей, особенно в романских и славянских странах.
На первом заседании Интернационального конгресса Ленин в качестве
председателя при обсуждении списка докладчиков сообщил, что Раковский уже
выехал из Украины
и завтра должен прибыть: считалось само собою разумеющимся, что
Раковский будет в числе основных докладчиков. Действительно, он выступал с
докладом от имени Балканской революционной федерации, созданной в 1915 году,
в начале войны, в составе Румынской, Сербской, Греческой и Болгарской
партий.
Раковский обвинял итальянских социалистов в том, что они хотя и
говорили о революции, но фактически отравляли пролетариат, изображая ему
пролетарскую революцию "как свадьбу, в которой ни террору, ни голоду, ни
войне не может быть места".
От бюрократизма Раковский был огражден. Ему чужда была та наивная
переоценка политических специалистов, которая идет обыкновенно рука об руку
со скептическим недоверием к массе. Обвиняя на III конгрессе Коминтерна
итальянских социалистов в том, что они не посмели порвать с правым уклоном
Турати, Раковский дал меткое объяснение этой нерешительности: "Почему это
Турати так незаменим, что за последние 20 лет вам пришлось израсходовать
весь наличный в Италии запас извести, чтобы обелять его? Потому что
итальянские товарищи из социалистической партии всю свою надежду возлагают
не на рабочий класс, а на интеллектуальную аристократию специалистов".
Раковскому чуждо наивное обожествление массы. Он знает на опыте
собственной деятельности, что бывают целые эпохи, когда массы бессильны,
точно скованные тяжелым сном. Но он знает также, что ничто большое в истории
не совершалось без масс и что никакие специалисты парламентской кухни не
могут заменить их. Раковский научился, особенно в школе Ленина, понимать
роль дальнозоркого и твердого руководства. Но он отдавал себе ясный отчет в
служебной роли всяких специалистов и в необходимости беспощадного разрыва с
такими "специалистами", которые пытаются заменить собою массу и понижают тем
ее собственное доверие к самой себе. В этой концепции источник непримиримой
враждебности Раковского к бюрократизму в рабочем движении и, следовательно,
к сталинизму, который есть квинтэссенция бюрократизма.
В качестве Председателя Совета Народных Комиссаров Украины и члена
Политбюро Украинской партии Раковский входил во все вопросы украинской
жизни, сосредоточивая руководство в своих руках. В дневниках ленинского
секретариата постоянные записи о телеграфных и телефонных сношениях Ленина с
Раковским по самым разнообразным вопросам: о военных делах, о разработке
материалов переписи, о программе украинского импорта, о национальной
политике, о дипломатии, о вопросах Коминтерна.
Я встречался с Раковским во время объездов фронта.
По должности Раковский являлся народным комиссаром иностранных дел:
полное объединение советской дипломатии было произведено только
впоследствии. Мы не спешили с централизацией, так как неизвестно было, как
сложатся международные отношения, и не выгоднее ли Украине пока еще не
связывать формально своей судьбы с судьбой Великороссии. Эта осторожность
была необходима также и по отношению к еще свежему украинскому национализму,
который на опыте должен был еще прийти к необходимости федерации с
Великороссией.
В качестве украинского народного комиссара по иностранным делам
Раковский не скупился на ноты-протесты, которые он посылал французскому
министерству иностранных дел, мирной конференции правительств Франции,
Великобритании и Италии и всем, всем, всем. В этих обширных агитационных
документах обстоятельно выясняется, как военные силы Антанты ведут на
Украине войну без объявления войны, несут жандармские функции, преследуя
коммунистов, помогают белогвардейским бандам и, наконец, пиратствуют,
захватывая на месте украинские суда (март, июль, сентябрь, октябрь 1919
года).
Совершаемые белыми под покровительством французского командования
подвиги в зоне военных действий союзных войск Раковский характеризует как
"ужасы, напоминающие самую мрачную эпоху завоевания Алжира и гуннские приемы
Балканской войны".
В радио от 25 сентября 1919 года, посланном в Париж, Лондон и всем,
всем, всем... Раковский очень подробно, с перечислением мест, лиц и
обстоятельств рисует картину еврейских погромов, учиненных русскими и
украинскими белогвардейцами, союзниками и агентами Антанты. Борьба
Раковского с погромным антисемитизмом контрреволюции дала повод зачислить
его в евреи: белая пресса иначе о нем не писала, как об "еврее Раковском".
Гораздо важнее была, однако, та закулисная дипломатическая инициатива,
которую проявлял Раковский, нередко подталкивая Москву. Когда опубликованы
будут архивные документы, они расскажут на этот счет немало интересного. Но
главное внимание Раковского в первые годы было посвящено военному вопросу и
продовольственному.
Разумеется, в этот первый период полной государственной независимости
Украины необходимая связь обеспечивалась по линии партии. В качестве члена
ЦК Раковский выполнял, разумеется, постановления ЦК. Нужно, однако, иметь в
виду, что в те первые годы не было еще и речи об опеке партии над всей
работой Советов, точнее, о замене Советов партией. К этому надо прибавить
еще, что отсутствие опыта означало отсутствие рутины. Советы жили
полнокровной жизнью, импровизация играла большую роль.
Раковский был подлинным вдохновителем и руководителем Советской Украины
в те годы. Это была нелегкая задача.
Украина, прошедшая за два года через десяток режимов, по-разному
пересекавшихся с быстро росшим национальным движением, стала осиным гнездом
для советской политики. "Ведь это новая страна, другая страна,-- говорил
Ленин,-- а наши русотяпы этого не видят". Но Раковский со своим опытом
балканских национальных движений, со своим вниманием к фактам и живым людям,
быстро овладел украинской обстановкой, провел дифференциацию в национальных
группировках, привлек наиболее решительное и активное крыло на сторону
большевизма. "Эта победа стоит пары хороших сражений",-- говорил Ленин на IX
съезде партии в марте 1920 г. "Русотяпам", пытавшимся брюзжать против
уступчивости Раковского, Ленин указывал, что "благодаря правильной политике
ЦК, великолепно проведенной т. Раковским" на Украине, "вместо восстания,
которое было неизбежно", достигнуто расширение и упрочение политической
базы.
Политика Раковского в деревне отличалась той же дальновидностью и
гибкостью 104. При большей слабости пролетариата социальные
противоречия внутри крестьянства были на Украине гораздо глубже, чем в
Великороссии. Для советской власти это означало двойные трудности. Раковский
сумел политически отделить крестьянскую бедноту и объединить ее в "комитеты
незаможных селян", превратив ее в важнейшую опору советской власти в
деревне. В 1924-- 1925 годах, когда Москва взяла твердый курс на зажиточные
верхи деревни, Раковский отстоял для Украины комитеты деревенской бедноты.
Лучше или хуже, Раковский объясняется на всех европейских языках,
причисляя к Европе и Балканы с Турцией. "Европеец и настоящий европеец",--
не раз со вкусом говорил Ленин, мысленно противопоставляя Раковского широко
распространенному типу большевика-провинциала, наиболее выдающимся и
законченным представителем которого является Сталин. В то время, как
Раковский, подлинный гражданин цивилизованного мира, в каждой стране
чувствует себя дома, Сталин не раз ставил себе в особую заслугу то, что
никогда не был в эмиграции105. Ближайшими и наиболее надежными
сподвижниками Сталина являются лица, не жившие в Европе, не знающие
иностранных языков и, по существу дела, очень мало интересующиеся всем тем,
что происходит за границами государства. Всегда, даже и в старые времена
дружной работы, отношение Сталина к Раковскому окрашивалось завистливой
враждебностью провинциала к настоящему европейцу.
Лингвистическое хозяйство Раковского имело все же экстенсивный
характер. Он знал слишком много языков,
чтобы знать их безукоризненно По-русски он говорил и писал свободно, но
с большими погрешностями против синтаксиса. Французским он владел лучше, по
крайней мере, с формальной стороны. Он редактировал румынскую газету, был
любимым оратором румынских рабочих, говорил по-румынски с женой, но все же
не владел языком в совершенстве Он слишком рано расстался с Болгарией и
слишком редко возвращался в нее впоследствии, чтобы материнский язык мог
стать языком его мысли. Слабее всего он говорил по-немецки и по-итальянски.
В английском языке он сделал большие успехи, уже работая на дипломатическом
поприще.
На русских собраниях он не раз просил аудиторию снисходительно помнить
о том, что болгарский язык имеет всего четыре падежа. При этом он ссылался
на императрицу Екатерину, которая тоже была не в ладах с падежами. В партии
ходило немало шуток, связанных с болгаризмами Раковского. Мануильский,
нынешний руководитель Коминтерна, и Богуславский с большим успехом подражали
произношению Раковского и тем доставляли ему немалое удовольствие.
Когда Раковский приезжал из Харькова в Москву, разговорным языком за
столом у нас в Кремле был из-за жены Раковского, румынки, французский язык,
которым Раковский владел лучше нас всех. Он легко и незаметно подбрасывал
нужное слово, кому его не хватало, и весело и мягко подражал тому, кто
путался в сюбжонктивах, синтаксисе. Обеды с участием Раковского были
истинными праздниками, даже и в совсем непраздничных условиях.
В то время как мы с женой жили очень замкнуто, Раковский, наоборот,
встречал множество народу, всеми инте-ресовался, всех выслушивал, все
запоминал. О самых отъявленных и злостных противниках он говорил с улыбкой,
с шуткой, с ноткой человечности. Несгибаемость революционера счастливо
сочеталась в нем с неутомимым нравственным оптимизмом.
Наши обеды, обычно очень простые, несколько усложнялись с приездом
Раковского. После удачливого воскресенья я щеголял дичью или рыбой.
Несколько раз я уводил с собой на охоту Раковского. Он ездил по дружбе и из
любви к природе; сама по себе охота не захватывала его. Он ничего не убивал,
но хорошо уставал и оживленно беседовал с крестьянами-охотниками и
рыболовами. Иногда мы ловили сетями рыбу, "ботая", т. е. пугая воду длинными
шестами с жестяными конусами на концах. За этой работой мы провели однажды
целую ночь, варили уху, засыпали на короткое время у костра, снова "ботали"
и вернулись утром с большой корзиной карасей, усталые и отдохнувшие,
искусанные комарами и довольные.
Иногда Раковский за обедом в качестве бывшего врача излагал диетические
соображения, чаще всего в виде критики моего будто бы слишком строгого
диетического режима. Я защищался, ссылаясь на авторитеты врачей, прежде
всего Федора Александровича Гетье, пользовавшегося нашим общим признанием.
"J'ai mes regies a moi" *,-- отвечал Раковский и тут же импровизировал их. В
следующий раз кто-нибудь, чаще всего один из наших сыновей, уличал его в
том, что он нарушает свои собственные правила. "Нельзя быть рабом
собственных правил,-- парировал он,-- надо уметь применять их". И Раковский
торжественно ссылался на диалектику.
Работу большевиков не раз сравнивали с работой Петра Первого, дубиною
гнавшего Россию в ворота цивилизации. Наличие сходных черт объясняется тем,
что в обоих случаях орудием движения вперед являлась государственная власть,
не останавливающаяся перед крайними мерами принуждения. Но дистанция в два
столетия и небывалая глубина большевистского переворота отодвигают черты
сходства далеко назад перед чертами различия. Совсем уж поверхностны и
прямо-таки фальшивы личные психологические сопоставления Ленина с Петром.
Первый русский император стоял перед европейской культурой с задранной вверх
головой и разинутым ртом. Испуганный варвар боролся против варварства. Ленин
же не только интеллектуально стоял на вышке мировой культуры, но и
психологически впитал ее в себя, подчинив ее целям, к которым только еще
движется все человечество. Несомненно, однако, что рядом с Лениным в
переднем ряду большевизма стояли самые различные психологические типы, в том
числе и склада деятелей Петровской эпохи, т. е. варвары, восставшие против
варварства. Ибо Октябрьская революция, звено в цепи мирового развития,
разрешала в то же время крайне отсталые задачи в развитии народов России,
без малейшего намерения сказать что-либо уничижительное, с единственной
целью, не с политической, а с объективно-исторической.
Можно сказать, что Сталин полнее всего выражал "петровское", наиболее
примитивное, течение в большевизме. Когда Ленин говорил о Раковском как о
"настоящем европейце", он выдвигал ту сторону Раковского, которой слишком не
хватало многим другим большевикам.
"Настоящий европеец" не означало, однако, культуртрегера, великодушно
нагибающегося к варварам: этого в Раковском не было никогда и следа. Нет
ничего отвратительнее колонизаторского квакерски-филантропического вы-
* У меня свои правила (франц.).
сокомерия и ханжества, которое выступает не только под религиозной или
франкмасонской, но и под социалистической личностью. Раковский органически
поднялся из первобытности балканского захолустья до мирового кругозора.
Кроме того, марксист до мозга костей, он брал всю нынешнюю культуру в ее
связях, переходах, сплетениях и противоречиях. Он не мог противопоставлять
мир "цивилизации" миру "варварства". Он слишком хорошо разъяснял пласты
варварства на высотах нынешней официальной цивилизации, чтоб
противопоставлять культуру и варварство друг другу, как две замкнутые сферы.
Наконец, человек, внутренне претворивший последние достижения мысли, он
психологически был и оставался совершенно чужд того высокомерия, которое
свойственно цивилизованным варварам по отношению к безымянным и обделенным
строителям культуры. И в то же время он не растворялся до конца ни в
окружающей среде, ни в собственной работе, он оставался самим собою, не
пробудившимся варваром, а "настоящим европейцем". Если массы в нем
чувствовали своего, то полуобразованные и полукультурные вожди
бюрократического склада относились к нему с завистливой полувраждебностью,
как к интеллектуальному "аристократу". Такова психологическая подоплека
борьбы против Раковского и особой к нему ненависти Сталина.
Летом 1923 года Каменев, тогда Председатель Совнаркома, вместе с
Дзержинским и Сталиным в свободный вечерний час на даче у Сталина, на
балконе деревенского дома, за стаканом чаю или вина, беседовали на
сентиментально-философские темы, вообще говоря, мало обычные у большевиков.
Каждый говорил о своих вкусах и пристрастиях. "Самое лучшее в жизни,--
сказал Сталин,-- отомстить врагу: хорошо подготовить план, нацелиться,
нанести удар и... пойти спать". Каменев и Дзержинский невольно
переглянулись, услышав эту исповедь. От проверки ее на опыте Дзержинского
спасла смерть. Каменев сейчас в ссылке, если не ошибаюсь в тех самых местах,
где он был накануне Февральской революции вместе со Сталиным106.
Но наиболее жгучий и отравленный характер носит, несомненно, ненависть
Сталина к Раковскому. Врачи считают, что сердцу Раковского необходим отдых в
теплом климате? Пусть же Раковский, позволяющий себе столь убедительно
критиковать Сталина, занимается медицинской практикой за полярным кругом.
Это решение носит личную печать Сталина. Тут сомнения быть не может. Теперь
мы, во всяком случае, знаем, что Раковский не умер. Но мы знаем также, что
ссылка в Якутскую область означает для него смертный приговор. И Сталин
знает это не хуже нас.
На политическом небосклоне Плутарх предпочитал парные звезды. Он
соединял своих героев по сходству или по
противоположности. Это давало ему возможность лучше отметить
индивидуальные черты. Плутарх советской революции вряд ли нашел бы две
другие фигуры, которые контрастностью своих черт лучше освещали бы друг
друга, чем Сталин и Раковский. Правда, оба они южане; один -- с
разноплеменного Кавказа, другой -- с разноплеменных Балкан. Оба --
революционеры. Оба, хотя и в разное время, стали большевиками. Но эти
сходные внешние рамки жизни только ярче подчеркивают противоположность двух
человеческих образов.
В 1921 году при посещении Советской Республики французский социалист
Моризе, ныне сенатор, встретил Раковского в Москве как старого знакомого.
"Рако, как мы все его называли, его старые товарищи... знает всех
социалистов Франции". Раковский забросал собеседника вопросами о старых
знакомых и обо всех углах Франции. Рассказывая о своем посещении, Моризе,
упоминая о Раковском, прибавлял: "Его верный лейтенант (адъютант)
Мануильский". Верности Мануильского хватило, во всяком случае, на целых два
года, что является немалым сроком, если принять во внимание натуру лица.
Мануильский всегда состоял при ком-нибудь адъютантом, но оставался
верным только своей потребности при ком-нибудь состоять. Когда руководимый
"тройкой" (Сталин -- Зиновьев -- Каменев) заговор против старого руководства
потребовал открытой политической борьбы против Раковского, который
пользовался на Украине особенно большой популярностью и безраздельным
уважением, трудно было найти кого-нибудь, кто взял бы на себя инициативу
осторожных инсинуаций, чтобы постепенно поднять их до сгущенной клеветы.
Выбор "тройки", которая знала людской инвентарь, остановился на "верном
лейтенанте" Раковского, Мануильском. Ему было поставлено на выбор: либо
пасть жертвой своей верности, либо путем измены приобрести свой пай в
заговоре. В ответе Мануильского сомнений быть не могло. Признанный мастер
политического анекдота, он сам красочно рассказывал впоследствии своим
друзьям об ультиматуме, который заставил его стать в 1923 году лейтенантом
Зиновьева, чтоб к концу 1925 года превратиться в лейтенанта Сталина. Так
Мануильский поднялся на высоту, о которой в годы Ленина он не мог даже
мечтать и во сне: сейчас он официальный вождь Коминтерна.
Часть верхов украинской бюрократии уже была к этому времени втянута в
заговор Сталина. Но для упрощения и облегчения дальнейшей борьбы оказалось
наиболее удобным оторвать Раковского от украинской и вообще советской почвы,
превратив его в посла. Благоприятным поводом являлась советско-французская
конференция. Раковский был на-
значен послом во Франции и председателем русской делегации.
В октябре 1927 года Раковский был по категорическому требованию
французского правительства отстранен от должности посла и отозван, можно
сказать, почти выслан из Парижа в Москву. А через три месяца он оказался уже
выслан из Москвы в Астрахань. Обе высылки, как это ни парадоксально, связаны
были с подписью Раковского под оппозиционным документом. Парижское
правительство придралось к тому, что в заявлении оппозиции заключались
"недружелюбные" ноты по адресу враждебных Советскому Союзу иностранных
армий. На самом деле правое крыло палаты вообще не хотело связей с
большевиками. А Раковский лично беспокоил Тардье-Бриана своей слишком
крупной фигурой: они предпочитали бы на rue Grenelle менее внушительного и
менее авторитетного советского посла. Будучи достаточно в курсе
взаимоотношений между сталинцами и оппозицией, они, видимо, надеялись, что
Москва им поможет отделаться от Раковского. Но сталинская группа не могла
себя компрометировать такой предупредительностью по отношению к французской
реакции; к тому же она не хотела иметь Раковского ни в Москве, ни в
Харькове. Она оказалась, таким образом, вынужденной в самый неудобный для
себя момент взять Раковского публично под защиту от французского
правительства и французской прессы.
В интервью 16 сентября Литвинов ссылался и с полным основанием на
симпатии Раковского к французской культуре и на то, что де Монзи, глава
французской делегации на советско-французской конференции, публично
засвидетельствовал лояльность Раковского. "Если конференции удалось
разрешить,-- говорил Литвинов,-- сложнейший вопрос переговоров, а именно о
компенсации по государственным долгам... то она в первую очередь обязана
этим лично тов. Раковскому".
5 октября Чичерин, тогда еще народный комиссар по иностранным делам,
заявил представителям французской печати в опровержение ложных слухов: "Я
никогда не выражал никакого неудовольствия по адресу посла Раковского;
наоборот, у меня имеются все основания чрезвычайно высоко ценить его
работу..."
Слова эти звучали тем более выразительно, что сталинская печать по
данному сверху сигналу уже начала в это время представлять оппозиционеров
как вредителей и подрывателей советского режима.
Наконец, 12 октября, на этот раз уже в официальной ноте французскому
послу Жану Эрбетту, Чичерин писал: "И я и г. Литвинов писали, что отозвание
г. Раковского, усилиям и энергии которого франко-советская конферен-
ция в значительной мере обязана достигнутыми результатами, не может не
нанести морального ущерба самой конференции". Тем не менее, уступая
категорическому требованию Бриана, который сам себе отрезал путь отступления
и должен был ограждать свою репутацию в составе правого правительства,
Советы оказались вынужденными отозвать Раковского.
Прибыв в Москву, Раковский сразу попал под удары уже не французской, а
советской прессы, которая подготовляла общественное мнение к предстоящим
арестам и ссылкам оппозиционеров; и мало заботясь о том, что писалось вчера,
изображала Раковского как врага советской власти.
В августе нынешнего года Раковскому исполняется 60 лет. В течение свыше
пяти лет Раковский провел в ссылке в Барнауле, в Алтайских горах, вместе со
своей женой, неразлучной спутницей. Суровая алтайская зима с морозами,
доходящими до 45--50 градусов, была невыносима для южанина, уроженца
Балканского полуострова, особенно для его усталого сердца. Друзья Раковского
-- а к нему и честные противники относились всегда дружески -- хлопотали о
разницу в возрасте всего в четыре года, на этот счет не может быть ни
малейшего сомнения у того, кто знаком с деятельностью и личностью
Раковского. Сейчас в Советском Союзе идеи оцениваются исключительно в свете
документов о рождении и оспопрививании, как будто существует общий для всех
идеологический маршрут. Болгарин, румын и француз Раковский не подпал под
влияние Ленина в молодые годы, когда Ленин был еще только вождем крайнего
левого крыла демократически-пролетарского движения в России. Раковский
пришел к Ленину уже зрелым сорокачетырехлетним человеком, со многими
рубцами интернациональных боев, в период, когда Ленин поднялся до роли
международной фигуры. Мы знаем, что Ленин встретил немалое сопротивление в
рядах собственной партии, когда в начале 1917 года
национально-демократические задачи революции сменил
интернационально-социалистическими
Но и примкнув к новой платформе, многие из старых большевиков, по
существу, оставались всеми корнями в прошлом, как неоспоримо свидетельствует
нынешнее эпигонство. Наоборот, если Раковский долго не усваивал национальной
логики развития большевизма, зато тем глубже воспринял он большевизм в его
развернутом виде, причем само прошлое большевизма осветилось для него другим
светом. Большевики провинциального типа после смерти учителя потянули
большевизм назад, в сторону национальной ограниченности. Раковский же
остался в той колее, которую проложила Октябрьская революция. Будущий
историк, во всяком случае, скажет, что идеи большевизма развивались через ту
опальную группировку, к которой принадлежал Раковский.
В начале 1918 года Советская республика отправила Раковского в качестве
своего представителя для переговоров с его бывшим отечеством, Румынией, об
эвакуации Бессарабии. 9 марта Раковский подписал соглашение с генералом
Авереску, своим бывшим военным начальником 102.
В апреле 1918 года для мирных переговоров с Радой создана была
делегация в составе Сталина, Раковского и Мануильского. Тогда еще никому не
могло прийти в голову, что Сталин опрокинет Раковского при помощи
Мануильского.
С мая по октябрь Раковский вел переговоры со Скоро-падским, украинским
гетманом милостью Вильгельма II.
То как дипломат, то как солдат он борется за Советскую Украину против
Украинской Рады, гетмана Скоропад-ского, Деникина, оккупационных войск
Антанты и против Врангеля103. В качестве Председателя Совета
Народных Комиссаров Украины он руководит всей политикой этой страны с
населением в 30 млн душ. В качестве члена ЦК партии он участвует в
руководящей работе всего Союза. Одновременно с этим Раковский принимает
самое близкое участие в создании Коммунистического Интернационала. В
руководящем ядре большевиков не было, пожалуй, никого, кто так хорошо знал
бы, по собственному наблюдению, довоенное европейское рабочее движение и его
деятелей, особенно в романских и славянских странах.
На первом заседании Интернационального конгресса Ленин в качестве
председателя при обсуждении списка докладчиков сообщил, что Раковский уже
выехал из Украины
и завтра должен прибыть: считалось само собою разумеющимся, что
Раковский будет в числе основных докладчиков. Действительно, он выступал с
докладом от имени Балканской революционной федерации, созданной в 1915 году,
в начале войны, в составе Румынской, Сербской, Греческой и Болгарской
партий.
Раковский обвинял итальянских социалистов в том, что они хотя и
говорили о революции, но фактически отравляли пролетариат, изображая ему
пролетарскую революцию "как свадьбу, в которой ни террору, ни голоду, ни
войне не может быть места".
От бюрократизма Раковский был огражден. Ему чужда была та наивная
переоценка политических специалистов, которая идет обыкновенно рука об руку
со скептическим недоверием к массе. Обвиняя на III конгрессе Коминтерна
итальянских социалистов в том, что они не посмели порвать с правым уклоном
Турати, Раковский дал меткое объяснение этой нерешительности: "Почему это
Турати так незаменим, что за последние 20 лет вам пришлось израсходовать
весь наличный в Италии запас извести, чтобы обелять его? Потому что
итальянские товарищи из социалистической партии всю свою надежду возлагают
не на рабочий класс, а на интеллектуальную аристократию специалистов".
Раковскому чуждо наивное обожествление массы. Он знает на опыте
собственной деятельности, что бывают целые эпохи, когда массы бессильны,
точно скованные тяжелым сном. Но он знает также, что ничто большое в истории
не совершалось без масс и что никакие специалисты парламентской кухни не
могут заменить их. Раковский научился, особенно в школе Ленина, понимать
роль дальнозоркого и твердого руководства. Но он отдавал себе ясный отчет в
служебной роли всяких специалистов и в необходимости беспощадного разрыва с
такими "специалистами", которые пытаются заменить собою массу и понижают тем
ее собственное доверие к самой себе. В этой концепции источник непримиримой
враждебности Раковского к бюрократизму в рабочем движении и, следовательно,
к сталинизму, который есть квинтэссенция бюрократизма.
В качестве Председателя Совета Народных Комиссаров Украины и члена
Политбюро Украинской партии Раковский входил во все вопросы украинской
жизни, сосредоточивая руководство в своих руках. В дневниках ленинского
секретариата постоянные записи о телеграфных и телефонных сношениях Ленина с
Раковским по самым разнообразным вопросам: о военных делах, о разработке
материалов переписи, о программе украинского импорта, о национальной
политике, о дипломатии, о вопросах Коминтерна.
Я встречался с Раковским во время объездов фронта.
По должности Раковский являлся народным комиссаром иностранных дел:
полное объединение советской дипломатии было произведено только
впоследствии. Мы не спешили с централизацией, так как неизвестно было, как
сложатся международные отношения, и не выгоднее ли Украине пока еще не
связывать формально своей судьбы с судьбой Великороссии. Эта осторожность
была необходима также и по отношению к еще свежему украинскому национализму,
который на опыте должен был еще прийти к необходимости федерации с
Великороссией.
В качестве украинского народного комиссара по иностранным делам
Раковский не скупился на ноты-протесты, которые он посылал французскому
министерству иностранных дел, мирной конференции правительств Франции,
Великобритании и Италии и всем, всем, всем. В этих обширных агитационных
документах обстоятельно выясняется, как военные силы Антанты ведут на
Украине войну без объявления войны, несут жандармские функции, преследуя
коммунистов, помогают белогвардейским бандам и, наконец, пиратствуют,
захватывая на месте украинские суда (март, июль, сентябрь, октябрь 1919
года).
Совершаемые белыми под покровительством французского командования
подвиги в зоне военных действий союзных войск Раковский характеризует как
"ужасы, напоминающие самую мрачную эпоху завоевания Алжира и гуннские приемы
Балканской войны".
В радио от 25 сентября 1919 года, посланном в Париж, Лондон и всем,
всем, всем... Раковский очень подробно, с перечислением мест, лиц и
обстоятельств рисует картину еврейских погромов, учиненных русскими и
украинскими белогвардейцами, союзниками и агентами Антанты. Борьба
Раковского с погромным антисемитизмом контрреволюции дала повод зачислить
его в евреи: белая пресса иначе о нем не писала, как об "еврее Раковском".
Гораздо важнее была, однако, та закулисная дипломатическая инициатива,
которую проявлял Раковский, нередко подталкивая Москву. Когда опубликованы
будут архивные документы, они расскажут на этот счет немало интересного. Но
главное внимание Раковского в первые годы было посвящено военному вопросу и
продовольственному.
Разумеется, в этот первый период полной государственной независимости
Украины необходимая связь обеспечивалась по линии партии. В качестве члена
ЦК Раковский выполнял, разумеется, постановления ЦК. Нужно, однако, иметь в
виду, что в те первые годы не было еще и речи об опеке партии над всей
работой Советов, точнее, о замене Советов партией. К этому надо прибавить
еще, что отсутствие опыта означало отсутствие рутины. Советы жили
полнокровной жизнью, импровизация играла большую роль.
Раковский был подлинным вдохновителем и руководителем Советской Украины
в те годы. Это была нелегкая задача.
Украина, прошедшая за два года через десяток режимов, по-разному
пересекавшихся с быстро росшим национальным движением, стала осиным гнездом
для советской политики. "Ведь это новая страна, другая страна,-- говорил
Ленин,-- а наши русотяпы этого не видят". Но Раковский со своим опытом
балканских национальных движений, со своим вниманием к фактам и живым людям,
быстро овладел украинской обстановкой, провел дифференциацию в национальных
группировках, привлек наиболее решительное и активное крыло на сторону
большевизма. "Эта победа стоит пары хороших сражений",-- говорил Ленин на IX
съезде партии в марте 1920 г. "Русотяпам", пытавшимся брюзжать против
уступчивости Раковского, Ленин указывал, что "благодаря правильной политике
ЦК, великолепно проведенной т. Раковским" на Украине, "вместо восстания,
которое было неизбежно", достигнуто расширение и упрочение политической
базы.
Политика Раковского в деревне отличалась той же дальновидностью и
гибкостью 104. При большей слабости пролетариата социальные
противоречия внутри крестьянства были на Украине гораздо глубже, чем в
Великороссии. Для советской власти это означало двойные трудности. Раковский
сумел политически отделить крестьянскую бедноту и объединить ее в "комитеты
незаможных селян", превратив ее в важнейшую опору советской власти в
деревне. В 1924-- 1925 годах, когда Москва взяла твердый курс на зажиточные
верхи деревни, Раковский отстоял для Украины комитеты деревенской бедноты.
Лучше или хуже, Раковский объясняется на всех европейских языках,
причисляя к Европе и Балканы с Турцией. "Европеец и настоящий европеец",--
не раз со вкусом говорил Ленин, мысленно противопоставляя Раковского широко
распространенному типу большевика-провинциала, наиболее выдающимся и
законченным представителем которого является Сталин. В то время, как
Раковский, подлинный гражданин цивилизованного мира, в каждой стране
чувствует себя дома, Сталин не раз ставил себе в особую заслугу то, что
никогда не был в эмиграции105. Ближайшими и наиболее надежными
сподвижниками Сталина являются лица, не жившие в Европе, не знающие
иностранных языков и, по существу дела, очень мало интересующиеся всем тем,
что происходит за границами государства. Всегда, даже и в старые времена
дружной работы, отношение Сталина к Раковскому окрашивалось завистливой
враждебностью провинциала к настоящему европейцу.
Лингвистическое хозяйство Раковского имело все же экстенсивный
характер. Он знал слишком много языков,
чтобы знать их безукоризненно По-русски он говорил и писал свободно, но
с большими погрешностями против синтаксиса. Французским он владел лучше, по
крайней мере, с формальной стороны. Он редактировал румынскую газету, был
любимым оратором румынских рабочих, говорил по-румынски с женой, но все же
не владел языком в совершенстве Он слишком рано расстался с Болгарией и
слишком редко возвращался в нее впоследствии, чтобы материнский язык мог
стать языком его мысли. Слабее всего он говорил по-немецки и по-итальянски.
В английском языке он сделал большие успехи, уже работая на дипломатическом
поприще.
На русских собраниях он не раз просил аудиторию снисходительно помнить
о том, что болгарский язык имеет всего четыре падежа. При этом он ссылался
на императрицу Екатерину, которая тоже была не в ладах с падежами. В партии
ходило немало шуток, связанных с болгаризмами Раковского. Мануильский,
нынешний руководитель Коминтерна, и Богуславский с большим успехом подражали
произношению Раковского и тем доставляли ему немалое удовольствие.
Когда Раковский приезжал из Харькова в Москву, разговорным языком за
столом у нас в Кремле был из-за жены Раковского, румынки, французский язык,
которым Раковский владел лучше нас всех. Он легко и незаметно подбрасывал
нужное слово, кому его не хватало, и весело и мягко подражал тому, кто
путался в сюбжонктивах, синтаксисе. Обеды с участием Раковского были
истинными праздниками, даже и в совсем непраздничных условиях.
В то время как мы с женой жили очень замкнуто, Раковский, наоборот,
встречал множество народу, всеми инте-ресовался, всех выслушивал, все
запоминал. О самых отъявленных и злостных противниках он говорил с улыбкой,
с шуткой, с ноткой человечности. Несгибаемость революционера счастливо
сочеталась в нем с неутомимым нравственным оптимизмом.
Наши обеды, обычно очень простые, несколько усложнялись с приездом
Раковского. После удачливого воскресенья я щеголял дичью или рыбой.
Несколько раз я уводил с собой на охоту Раковского. Он ездил по дружбе и из
любви к природе; сама по себе охота не захватывала его. Он ничего не убивал,
но хорошо уставал и оживленно беседовал с крестьянами-охотниками и
рыболовами. Иногда мы ловили сетями рыбу, "ботая", т. е. пугая воду длинными
шестами с жестяными конусами на концах. За этой работой мы провели однажды
целую ночь, варили уху, засыпали на короткое время у костра, снова "ботали"
и вернулись утром с большой корзиной карасей, усталые и отдохнувшие,
искусанные комарами и довольные.
Иногда Раковский за обедом в качестве бывшего врача излагал диетические
соображения, чаще всего в виде критики моего будто бы слишком строгого
диетического режима. Я защищался, ссылаясь на авторитеты врачей, прежде
всего Федора Александровича Гетье, пользовавшегося нашим общим признанием.
"J'ai mes regies a moi" *,-- отвечал Раковский и тут же импровизировал их. В
следующий раз кто-нибудь, чаще всего один из наших сыновей, уличал его в
том, что он нарушает свои собственные правила. "Нельзя быть рабом
собственных правил,-- парировал он,-- надо уметь применять их". И Раковский
торжественно ссылался на диалектику.
Работу большевиков не раз сравнивали с работой Петра Первого, дубиною
гнавшего Россию в ворота цивилизации. Наличие сходных черт объясняется тем,
что в обоих случаях орудием движения вперед являлась государственная власть,
не останавливающаяся перед крайними мерами принуждения. Но дистанция в два
столетия и небывалая глубина большевистского переворота отодвигают черты
сходства далеко назад перед чертами различия. Совсем уж поверхностны и
прямо-таки фальшивы личные психологические сопоставления Ленина с Петром.
Первый русский император стоял перед европейской культурой с задранной вверх
головой и разинутым ртом. Испуганный варвар боролся против варварства. Ленин
же не только интеллектуально стоял на вышке мировой культуры, но и
психологически впитал ее в себя, подчинив ее целям, к которым только еще
движется все человечество. Несомненно, однако, что рядом с Лениным в
переднем ряду большевизма стояли самые различные психологические типы, в том
числе и склада деятелей Петровской эпохи, т. е. варвары, восставшие против
варварства. Ибо Октябрьская революция, звено в цепи мирового развития,
разрешала в то же время крайне отсталые задачи в развитии народов России,
без малейшего намерения сказать что-либо уничижительное, с единственной
целью, не с политической, а с объективно-исторической.
Можно сказать, что Сталин полнее всего выражал "петровское", наиболее
примитивное, течение в большевизме. Когда Ленин говорил о Раковском как о
"настоящем европейце", он выдвигал ту сторону Раковского, которой слишком не
хватало многим другим большевикам.
"Настоящий европеец" не означало, однако, культуртрегера, великодушно
нагибающегося к варварам: этого в Раковском не было никогда и следа. Нет
ничего отвратительнее колонизаторского квакерски-филантропического вы-
* У меня свои правила (франц.).
сокомерия и ханжества, которое выступает не только под религиозной или
франкмасонской, но и под социалистической личностью. Раковский органически
поднялся из первобытности балканского захолустья до мирового кругозора.
Кроме того, марксист до мозга костей, он брал всю нынешнюю культуру в ее
связях, переходах, сплетениях и противоречиях. Он не мог противопоставлять
мир "цивилизации" миру "варварства". Он слишком хорошо разъяснял пласты
варварства на высотах нынешней официальной цивилизации, чтоб
противопоставлять культуру и варварство друг другу, как две замкнутые сферы.
Наконец, человек, внутренне претворивший последние достижения мысли, он
психологически был и оставался совершенно чужд того высокомерия, которое
свойственно цивилизованным варварам по отношению к безымянным и обделенным
строителям культуры. И в то же время он не растворялся до конца ни в
окружающей среде, ни в собственной работе, он оставался самим собою, не
пробудившимся варваром, а "настоящим европейцем". Если массы в нем
чувствовали своего, то полуобразованные и полукультурные вожди
бюрократического склада относились к нему с завистливой полувраждебностью,
как к интеллектуальному "аристократу". Такова психологическая подоплека
борьбы против Раковского и особой к нему ненависти Сталина.
Летом 1923 года Каменев, тогда Председатель Совнаркома, вместе с
Дзержинским и Сталиным в свободный вечерний час на даче у Сталина, на
балконе деревенского дома, за стаканом чаю или вина, беседовали на
сентиментально-философские темы, вообще говоря, мало обычные у большевиков.
Каждый говорил о своих вкусах и пристрастиях. "Самое лучшее в жизни,--
сказал Сталин,-- отомстить врагу: хорошо подготовить план, нацелиться,
нанести удар и... пойти спать". Каменев и Дзержинский невольно
переглянулись, услышав эту исповедь. От проверки ее на опыте Дзержинского
спасла смерть. Каменев сейчас в ссылке, если не ошибаюсь в тех самых местах,
где он был накануне Февральской революции вместе со Сталиным106.
Но наиболее жгучий и отравленный характер носит, несомненно, ненависть
Сталина к Раковскому. Врачи считают, что сердцу Раковского необходим отдых в
теплом климате? Пусть же Раковский, позволяющий себе столь убедительно
критиковать Сталина, занимается медицинской практикой за полярным кругом.
Это решение носит личную печать Сталина. Тут сомнения быть не может. Теперь
мы, во всяком случае, знаем, что Раковский не умер. Но мы знаем также, что
ссылка в Якутскую область означает для него смертный приговор. И Сталин
знает это не хуже нас.
На политическом небосклоне Плутарх предпочитал парные звезды. Он
соединял своих героев по сходству или по
противоположности. Это давало ему возможность лучше отметить
индивидуальные черты. Плутарх советской революции вряд ли нашел бы две
другие фигуры, которые контрастностью своих черт лучше освещали бы друг
друга, чем Сталин и Раковский. Правда, оба они южане; один -- с
разноплеменного Кавказа, другой -- с разноплеменных Балкан. Оба --
революционеры. Оба, хотя и в разное время, стали большевиками. Но эти
сходные внешние рамки жизни только ярче подчеркивают противоположность двух
человеческих образов.
В 1921 году при посещении Советской Республики французский социалист
Моризе, ныне сенатор, встретил Раковского в Москве как старого знакомого.
"Рако, как мы все его называли, его старые товарищи... знает всех
социалистов Франции". Раковский забросал собеседника вопросами о старых
знакомых и обо всех углах Франции. Рассказывая о своем посещении, Моризе,
упоминая о Раковском, прибавлял: "Его верный лейтенант (адъютант)
Мануильский". Верности Мануильского хватило, во всяком случае, на целых два
года, что является немалым сроком, если принять во внимание натуру лица.
Мануильский всегда состоял при ком-нибудь адъютантом, но оставался
верным только своей потребности при ком-нибудь состоять. Когда руководимый
"тройкой" (Сталин -- Зиновьев -- Каменев) заговор против старого руководства
потребовал открытой политической борьбы против Раковского, который
пользовался на Украине особенно большой популярностью и безраздельным
уважением, трудно было найти кого-нибудь, кто взял бы на себя инициативу
осторожных инсинуаций, чтобы постепенно поднять их до сгущенной клеветы.
Выбор "тройки", которая знала людской инвентарь, остановился на "верном
лейтенанте" Раковского, Мануильском. Ему было поставлено на выбор: либо
пасть жертвой своей верности, либо путем измены приобрести свой пай в
заговоре. В ответе Мануильского сомнений быть не могло. Признанный мастер
политического анекдота, он сам красочно рассказывал впоследствии своим
друзьям об ультиматуме, который заставил его стать в 1923 году лейтенантом
Зиновьева, чтоб к концу 1925 года превратиться в лейтенанта Сталина. Так
Мануильский поднялся на высоту, о которой в годы Ленина он не мог даже
мечтать и во сне: сейчас он официальный вождь Коминтерна.
Часть верхов украинской бюрократии уже была к этому времени втянута в
заговор Сталина. Но для упрощения и облегчения дальнейшей борьбы оказалось
наиболее удобным оторвать Раковского от украинской и вообще советской почвы,
превратив его в посла. Благоприятным поводом являлась советско-французская
конференция. Раковский был на-
значен послом во Франции и председателем русской делегации.
В октябре 1927 года Раковский был по категорическому требованию
французского правительства отстранен от должности посла и отозван, можно
сказать, почти выслан из Парижа в Москву. А через три месяца он оказался уже
выслан из Москвы в Астрахань. Обе высылки, как это ни парадоксально, связаны
были с подписью Раковского под оппозиционным документом. Парижское
правительство придралось к тому, что в заявлении оппозиции заключались
"недружелюбные" ноты по адресу враждебных Советскому Союзу иностранных
армий. На самом деле правое крыло палаты вообще не хотело связей с
большевиками. А Раковский лично беспокоил Тардье-Бриана своей слишком
крупной фигурой: они предпочитали бы на rue Grenelle менее внушительного и
менее авторитетного советского посла. Будучи достаточно в курсе
взаимоотношений между сталинцами и оппозицией, они, видимо, надеялись, что
Москва им поможет отделаться от Раковского. Но сталинская группа не могла
себя компрометировать такой предупредительностью по отношению к французской
реакции; к тому же она не хотела иметь Раковского ни в Москве, ни в
Харькове. Она оказалась, таким образом, вынужденной в самый неудобный для
себя момент взять Раковского публично под защиту от французского
правительства и французской прессы.
В интервью 16 сентября Литвинов ссылался и с полным основанием на
симпатии Раковского к французской культуре и на то, что де Монзи, глава
французской делегации на советско-французской конференции, публично
засвидетельствовал лояльность Раковского. "Если конференции удалось
разрешить,-- говорил Литвинов,-- сложнейший вопрос переговоров, а именно о
компенсации по государственным долгам... то она в первую очередь обязана
этим лично тов. Раковскому".
5 октября Чичерин, тогда еще народный комиссар по иностранным делам,
заявил представителям французской печати в опровержение ложных слухов: "Я
никогда не выражал никакого неудовольствия по адресу посла Раковского;
наоборот, у меня имеются все основания чрезвычайно высоко ценить его
работу..."
Слова эти звучали тем более выразительно, что сталинская печать по
данному сверху сигналу уже начала в это время представлять оппозиционеров
как вредителей и подрывателей советского режима.
Наконец, 12 октября, на этот раз уже в официальной ноте французскому
послу Жану Эрбетту, Чичерин писал: "И я и г. Литвинов писали, что отозвание
г. Раковского, усилиям и энергии которого франко-советская конферен-
ция в значительной мере обязана достигнутыми результатами, не может не
нанести морального ущерба самой конференции". Тем не менее, уступая
категорическому требованию Бриана, который сам себе отрезал путь отступления
и должен был ограждать свою репутацию в составе правого правительства,
Советы оказались вынужденными отозвать Раковского.
Прибыв в Москву, Раковский сразу попал под удары уже не французской, а
советской прессы, которая подготовляла общественное мнение к предстоящим
арестам и ссылкам оппозиционеров; и мало заботясь о том, что писалось вчера,
изображала Раковского как врага советской власти.
В августе нынешнего года Раковскому исполняется 60 лет. В течение свыше
пяти лет Раковский провел в ссылке в Барнауле, в Алтайских горах, вместе со
своей женой, неразлучной спутницей. Суровая алтайская зима с морозами,
доходящими до 45--50 градусов, была невыносима для южанина, уроженца
Балканского полуострова, особенно для его усталого сердца. Друзья Раковского
-- а к нему и честные противники относились всегда дружески -- хлопотали о