Страница:
пролетариат... Может ли крестьянин понять условия новой эпохи и свои задачи
в ней? Меньшевики начисто отрицают это. Наши заявления и действия,
направленные на привлечение крестьянства к социалистической революции,
оцениваются меньшевиками как утопизм, как отказ от марксизма и пр. На самом
деле такого рода взгляд на крестьянство как на неподвижный замкнутый в себе
класс не имеет ничего общего с марксизмом. Крестьянство есть продукт
определенных условий и меняется вместе с ними. Педагогика фактов есть самая
могущественная педагогика. А таких факторов, событий и ударов судьбы, какие
развиваются теперь, никогда не бывало в истории. Задача коммунистической
агитации в деревне состоит именно в том, чтобы использовать уроки событий и
провести их в сознание крестьянина".
Где же тут мысль, что крестьянство повернет против пролетариата? А
таких цитат я мог бы привести десятки. Говорилось это и писалось в начале
1919 года, в разгар военного коммунизма, в разгар надежд на быстрое развитие
европейской революции.
У Вас выходит, Анатолий Васильевич, будто я чуть ли не отрицал новую
экономическую политику,-- верите ли Вы этому сами? --так что Вам приходится
теперь, в 1926 году, разъяснять мне со сцены Большого театра, что основная
цель введения новой экономической политики состояла в торговой смычке
промышленности с крестьянским хозяйством. Позвольте привести Вам то, что я
говорил на эту тему на общем собрании членов партии Сокольнического района
10 ноября 1921 года:
"Рабочее государство стремится путем кооперации овладеть крестьянским
рынком. Начинается новая борьба из-за крестьянина. Вся революция, в
сущности, была борьбой из-за крестьянина. Кто поведет за собой крестьянина,
тот настоящий хозяин революции. Возьмите нашу борьбу с меньшевиками,
эсерами. Она к чему сводилась? К тому, что рабочий класс руками коммунистов
показал крестьянам, что только он может прекратить войну с немцами, что
только он, рабочий коммунист, может действительно отнять землю у помещика и
передать ее крестьянам. Из-за этого велась борьба. В борьбе с эсерами и
меньшевиками большевик победил, и крестьяне это строго разбирают". И далее:
"А что он (крестьянин) скажет теперь? Какой ситец будет дешевле, тот он
и купит. И в зависимости от того, какой он ситец купит, такой и будет
поворот. Будет наш ситец лучше и доступнее, он купит ситец государственный,
и победит строй социалистический. А если будет лучшим ситец капиталиста,--
крестьянин купит ситец частнокапиталистический, и тогда пойдет на слом
социалистическая республика, и утвердится у нас капитализм".
Право же, совестно приводить все это. Но Вы должны же согласиться, что
в 1926 году Вы в своем докладе ничего не прибавляете на эту тему к тому, что
я сказал в 1921 году. Это не в упрек Вам. Но зачем же запутывать вопрос?
Зачем сеять невыносимую смуту в ушах слушателей?!.
Опасаюсь, что тут Вы скажете: а как же с прокламацией "Без царя, а
правительство рабочее"? Этот довод является для многих последним прибежищем.
Но, насколько я помню, прокламация "Без царя, а правительство рабочее"
написана была весной 1905 года. Право же, Анатолий Васильевич,
неправильно требовать от кого бы то ни было, чтобы он знал и понимал в 1905
году то, чему мы, под руководством Владимира Ильича, научились в 1917-м,
1918-м и последующих годах. Прошлое можно и должно цитировать, если это
помогает понять настоящее. Выдергивать же цитаты из далекого прошлого для
того, чтобы затемнять и искажать сегодняшний день, это уж никуда не годится.
Но и это не все. Прокламации "Без царя, а правительство рабочее" я никогда
не писал. Вы удивлены? Я знаю, что десятки невежественных книжонок и
шпаргалок приписывают мне прокламацию под этим заглавием, которое, к слову
сказать, может быть правильно понято только в связи с содержанием самой
прокламации. Но суть-то в том, что я такой прокламации не только никогда не
писал, но, насколько вспоминаю, никогда и не читал. Знаю, что такая
прокламация написана была Парвусом в начале 1905 года за границей и издана
редакцией "Искры". Я жил в то время нелегально в России. Прокламация Парвуса
в России никогда не издавалась и не распространялась. Сам я в то время писал
в России немало прокламаций, в том числе и для бакинской типографии ЦК
большевиков. Две большие прокламации к крестьянам были написаны мною и вышли
за подписью Центрального Комитета большевиков (в эпоху примерно Третьего
съезда). В эпоху Петербургского Совета работали мы с большевиками в полной
солидарности и совместно проводили "крестьянскую" политику (братание с
Крестьянским союзом и пр.). Никаких разногласий на этой почве не было. В
начале 1906 года я написал из тюрьмы брошюру "Наша тактика в борьбе за
Учредительное собрание". Брошюра была напечатана Владимиром Ильичем в
издательстве "Новая волна". С начала до конца брошюра эта развивает ту
мысль, что революция наша уперлась в вопрос о взаимоотношении пролетариата и
крестьянства. Через Кнунянца Ленин очень одобрял эту брошюру. Упомянутые две
прокламации к крестьянам, как и названная только что брошюра, вместе со
многими другими документами, напечатаны в недавно появившемся втором томе
моих сочи-нений ("Наша первая революция"). А прокламацию "Без царя" Вы там
не найдете -- по той простой причине, что я ее не писал.
Я ни в малейшей мере не хочу этим сказать, что в 1905 году не делал
ошибок. Ошибок этих было немало. Основной моей ошибкой было то, что я не
вошел в большевистскую партию с раскола 1903 года. У меня нет и не может
быть никакого интереса уменьшать ошибки, вытекавшие из того, что я в
известные периоды враждебно противопоставлял себя большевикам и даже
сближался на этой почве с меньшевиками. В одном из ближайших томов
я опубликую все относящиеся к этому вопросу документы и постараюсь дать
им то освещение, какого они заслуживают в свете исторической ретроспекции.
Никто не может переделывать свой путь задним числом. Но это, во всяком
случае, тот путь, который привел меня к большевизму. Выдергивать
искусственно отдельные эпизоды этого пути можно для того разве, чтобы
ошарашить, а не для того, чтобы объяснить и научить. Но уж если выдергивать
эпизоды, то, по крайней мере, добросовестно, хотя бы с формальной стороны,
т. е. не путать дат, не приписывать мне чужих цитат и не поучать меня
премудрости, которую я сам излагал гораздо раньше и ничуть не хуже.
Письмо мое, как видите, очень затянулось, а я мог бы еще многое сказать
по поводу Вашего доклада в Большом театре. Ограничусь сказанным и пожелаю
Вам всего хорошего.
14 апреля 1926 года Л. Троцкий
(подпись)
P. S. Может быть, ответите, А. В.?
ЗИНОВЬЕВ И КАМЕНЕВ
К ИСКЛЮЧЕНИЮ ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА И ДР.
Проволочный и беспроволочный телеграф разнес по всему миру весть о том,
что Зиновьев и Каменев исключены из партии, с ними вместе еще свыше двух
десятков большевиков. Согласно официальному сообщению, исключенные
стремились будто бы к восстановлению капитализма в Советском Союзе.
Политический вес новой репрессии внушителен сам по себе. Симптоматическое
значение ее огромно.
Зиновьев и Каменев в течение ряда лет были ближайшими учениками и
сотрудниками Ленина. Лучше, чем кто бы то ни было, Ленин знал их слабые
черты; но он умел использовать их сильные стороны. В своем "Завещании",
столь осторожном по тону, где одинаково смягчены и похвалы и порицания, чтоб
не слишком укреплять одних и ослаблять других, Ленин счел необходимым
напомнить партии о том, что октябрьское поведение Зиновьева и Каменева было
"не случайно". Дальнейшие события слишком ярко подтвердили эти слова. Не
случайна была, однако, и та роль, которую Зиновьев и Каменев играли в
ленинской партии. И нынешнее их исключение напоминает об их старой и не
случайной роли.
Зиновьев и Каменев были членами Политбюро, которое в эпоху Ленина
непосредственно руководило судьбами партии и революции. Зиновьев был
председателем Коммунистического Интернационала. Наряду с Рыковым и Цюрупой,
Каменев в последний период жизни Ленина был его заместителем, по должности
председателя Совета Народных Комиссаров. После смерти Ленина Каменев
председательствовал в Политбюро и в Совете Труда и Обороны, высшем
хозяйственном органе страны.
В 1923 году Зиновьев и Каменев открыли кампанию против Троцкого. В
начале борьбы они очень слабо отдавали себе отчет в ее последствиях, что не
свидетельствует, конечно, об их политической дальнозоркости. Зиновьев прежде
всего агитатор, исключительный по таланту, но почти только агитатор. Каменев
-- "умный политик", по опреде-
лению Ленина, но без большой воли и слишком легко приспосабливающийся к
интеллигентной, культурно-мещанской и бюрократической среде.
Роль Сталина в этой борьбе имела более органический характер. Дух
мелкобуржуазной провинции, отсутствие теоретической подготовки, незнакомство
с Европой, узость горизонта,-- вот что характеризовало Сталина, несмотря на
его большевизм. Его враждебность "троцкизму" имела гораздо более глубокие
корни, чем у Зиновьева и Каменева, и давно искала политического выражения.
Неспособный сам к теоретическим обобщениям, Сталин подталкивал по очереди
Зиновьева, Каменева, Бухарина и подбирал из их речей и статей то, что ему
казалось наиболее подходящим для его целей.
Борьба большинства Политбюро против Троцкого, начавшись в значительной
мере как личный заговор, уже очень скоро развернула свое политическое
содержание. Оно не было ни простым, ни однородным. Левая оппозиция включала
в себя вокруг авторитетного большевистского ядра многих организаторов
октябрьского переворота, боевиков гражданской войны, значительный слой
марксистов из учащейся молодежи. Но за этим авангардом тянулся на первых
порах хвост всяких вообще недовольных, неприспособленных, вплоть до
обиженных карьеристов. Только тяжкий ход дальнейшей борьбы постепенно
освободил оппозицию от ее случайных и непрошеных попутчиков.
Под знаменем "тройки" Зиновьев -- Каменев -- Сталин объединились многие
"старые большевики", особенно те, которых Ленин предлагал еще в апреле 1917
года сдать в архив; но и многие серьезные подпольщики, крепкие организаторы
партии, искренне поверившие, что надвигается опасность смены ленинизма
троцкизмом. Чем дальше, однако, тем более сплошной стеной поднималась против
"перманентной революции" растущая и крепнущая советская бюрократия. Она-то и
обеспечила впоследствии перевес Сталина над Зиновьевым и Каменевым.
Борьба внутри "тройки", начавшись в значительной мере тоже как личная
борьба,-- политика делается людьми и через людей, и ничто человеческое ей не
чуждо,-- скоро, в свою очередь, развернула свое принципиальное содержание.
Председатель Петроградского Совета Зиновьев, председатель Московского Совета
Каменев стремились опираться на рабочих двух столиц. Главная опора Сталина
была в провинции и в аппарате: в отсталой провинции аппарат приобрел
всемогущество раньше, чем в столицах. Председатель Коминтерна Зиновьев
дорожил своей международной позицией. Сталин с презрением поглядывал на
коммунистические партии Запада Для своей национальной ограниченности он
нашел в 1924 году формулу: социализм в отдельной
стране. Зиновьев и Каменев противопоставляли ему свои сомнения и
возражения. Но Сталину достаточно оказалось опереться на те силы, которые
были "тройкой" мобилизованы против "троцкизма", чтоб автоматически одолеть
Зиновьева и Каменева.
Прошлое Зиновьева и Каменева, годы их совместной работы с Лениным,
интернациональная школа эмиграции -- все это должно было враждебно
противопоставить их той волне самобытности, которая угрожала, в последнем
счете, смыть Октябрьскую революцию. Результат новой борьбы на верхах
получился для многих совершенно изумительный: два наиболее неистовых
вдохновителя травли против "троцкизма" оказались в лагере "троцкистов".
Чтобы облегчить блок, левая оппозиция -- против предупреждений и
возражений автора этих строк -- смягчила отдельные формулировки платформы и
временно воздержалась от официальных ответов на наиболее острые
теоретические вопросы. Вряд ли это было правильно. Но левой оппозиции 1923
года не пришлось все же идти на уступки по существу. Мы оставались верны
себе. Зиновьев и Каменев пришли к нам. Незачем говорить, в какой мере
переход вчерашних заклятых врагов на сторону оппозиции 1923 года укрепил
уверенность наших рядов в собственной исторической правоте.
Однако Зиновьев и Каменев и на этот раз не предвидели всех политических
последствий своего шага. Если в 1923 году они надеялись посредством
нескольких агитационных кампаний и организационных маневров освободить
партию от "гегемонии Троцкого", оставив все остальное по-старому, то теперь
им казалось, что в союзе с оппозицией 1923 года они быстро совладают с
аппаратом и восстановят как свои личные позиции, так и ленинский партийный
курс.
Они снова ошиблись. Личные антагонизмы и группировки в партии стали уже
полностью орудиями безличных социальных сил, слоев и классов. В реакции
против октябрьского переворота была своя внутренняя закономерность, и через
ее тяжелый ритм нельзя было просто перескочить путем комбинаций и маневров.
Обостряясь изо дня в день, борьба между оппозиционным блоком и
бюрократией подошла к последним граням. Дело шло уже не о дискуссии, хотя бы
и под кнутом, а о разрыве с официальным советским аппаратом, т. е. о
перспективе тяжелой борьбы на ряд лет с большими опасностями и
неопределенным исходом.
Зиновьев и Каменев отшатнулись. Как в 1917 году, накануне Октября, они
испугались разрыва с мелкобуржуазной демократией, так десять лет спустя они
испугались разрыва с советской бюрократией. И это было тем более "не
случайно", что советская бюрократия на три четверти состояла из тех
самых элементов, которые в 1917 году пугали большевиков неизбежным провалом
октябрьской "авантюры".
Капитуляцию Зиновьева и Каменева перед XV съездом, в момент
организационного разгрома большевиков-ленинцев, левая оппозиция воспринимала
как чудовищное вероломство. Таким оно и было, по существу. И однако же в
этой капитуляции была своя закономерность, не только психологическая, но и
политическая. В ряде основных вопросов марксизма (пролетариат и
крестьянство, "демократическая диктатура", перманентная революция) Зиновьев
и Каменев стояли между сталинской бюрократией и левой оппозицией.
Теоретическая бесформенность, как всегда, неотвратимо мстила за себя на
практике.
При всем своем агитаторском радикализме Зиновьев всегда останавливался
перед действительными выводами из политических формул. Борясь против
сталинской политики в Китае, Зиновьев до конца противился разрыву компартии
с Гоминданом. Обличая союз Сталина с Переселем и Сит-риным69,
Зиновьев останавливался в нерешительности перед разрывом англо-русского
комитета. Примкнув к борьбе против термидорианских тенденций, он заранее
давал самому себе обет: ни в коем случае не доводить до исключения из
партии. В этой половинчатости было заложено ее неизбежное крушение. "Все,
кроме исключения из партии", означало: бороться против сталинизма в тех
пределах, в которых разрешит Сталин.
После капитуляции Зиновьев и Каменев делали решительно все, чтоб
вернуть себе доверие верхов и снова ассимилироваться в официальной среде.
Зиновьев примирился с теорией социализма в отдельной стране, снова
разоблачал "троцкизм" и даже пытался кадить фимиам Сталину лично. Ничто не
помогало. Капитулянты терпели, молчали, ждали. Но до пятилетнего юбилея
собственной капитуляции все-таки не дотянули: они оказались замешаны в
"заговоре", исключены из партии, может быть, высланы или сосланы.
Поразительно: Зиновьев и Каменев пострадали не за свое дело и не под
своим знаменем. Основной список исключенных по приговору 9 октября состоит
из заведомо правых, т. е. сторонников Рыкова -- Бухарина -- Томского. Значит
ли это, что левый центризм объединился с правым центризмом против
бюрократического стержня? Не будем спешить с заключениями.
Наиболее видными именами списка после Зиновьева и Каменева являются
Угланов и Рютин, два больших члена ЦК. Угланов в качестве генерального
секретаря Московского комитета, Рютин в качестве заведующего Агитпропом
руководили в столице борьбой против левой оппозиции70, очи-
щая все углы и закоулки от "троцкизма". Особенно неистово травили они в
1926--1927 годах Зиновьева и Каменева как "изменников" правящей фракции.
Когда Угланов и Рютин в результате сталинского зигзага влево оказались
главными практическими организаторами правой оппозиции, все официальные
статьи и речи против них строились по одной и той же схеме:
"...крупнейших заслуг Угланова и Рютина в борьбе с троцкизмом никто не
может отрицать; но платформа у них все же кулацкая, буржуазно-либеральная".
Сталинцы притворялись, будто не видят, что из-за этой именно платформы
и велась борьба. Принципиальные позиции тогда, как и теперь, были только у
левых и правых. Сталинцы политически жили подачками тех и других.
Уже в 1928 году Угланов и Рютин стали заявлять, что в вопросе о
партийном режиме левая оппозиция оказалась права,-- признание тем более
поучительное, что никто не мог похвалиться такими успехами в насаждении
сталинского режима, как Угланов и Рютин. "Солидарность" в вопросе о
партийной демократии не могла, однако, смягчить сердца левой оппозиции по
отношению к правым. Партийная демократия-- не абстрактный идеал; меньше
всего она предназначена к тому, чтобы служить прикрытием для термидорианских
тенденций. Между тем в лагере правых Угланов и Рютин, по крайней мере в те
годы, представляли наиболее яркое термидорианское крыло.
В числе участников заговора постановление ЦКК называет и других
заведомых правых, как Слепков и Марецкий, красные профессора бухаринской
школы, руководители комсомола и "Правды", вдохновители многих программных
резолюций ЦК, авторы бесчисленных статей и брошюр против "троцкизма".
В постскрипционном списке значатся Пташный и Горелов с указанием на их
прежнюю принадлежность к "троцкистской оппозиции". Идет ли речь
действительно о двух малоизвестных левых капитулянтах, примкнувших
впоследствии к правым, или же мы имеем перед собою подделку с целью обмана
партии,-- судить об этом у нас нет возможности. Не исключено первое, но
весьма вероятно и второе.
В перечне участников нет главных вождей правой оппозиции. Телеграммы
буржуазных газет сообщали, что Бухарин
"...окончательно восстановил свое партийное положение"
и намечен будто бы в Наркомпросы71 вместо Бубнова, который
переходит в ГПУ; Рыков-де тоже снова в милости, выступал с речами по радио и
пр. Тот факт, что в списке "заговорщиков" нет ни Рыкова, ни Бухарина, ни
Томского,
Действительно делает вероятным какие-либо временные бюрократические
поблажки в пользу бывших лидеров правой оппозиции. О восстановлении их
старых позиций в партии не может, однако, быть и речи.
Группа в целом обвиняется в покушении на создание
"буржуазной кулацкой организации по восстановлению в СССР капитализма,
и, в частности, кулачества".
Поразительная формулировка! Организация по восстановлению "капитализма
и, в частности, кулачества". Эта "частность" выдает целое или, по крайней
мере, намекает на него. Что некоторые из исключенных, как Слепков и
Марецкий, в период борьбы с "троцкизмом" развивали вслед за своим учителем
Бухариным идею "врастания кулака в социализм"72, совершенно
бесспорно. В какую сторону сдвинулись они с того времени,-- нам неизвестно.
Но весьма возможно, что сегодняшняя их вина состоит не столько в том, что
они хотят "восстановить" кулака, сколько в том, что они не признают побед
Сталина в области "ликвидации кулачества как класса".
В каком отношении к программе "восстановления капитализма" стоят,
однако, Зиновьев и Каменев? Об их участии в преступлении советская пресса
сообщает:
"Зная о распространявшихся контрреволюционных документах, они вместо
немедленного разоблачения кулацкой агентуры предпочли обсуждать этот (?)
документ и выступить тем самым прямыми сообщниками антипартийной
контрреволюционной группы".
Итак, Зиновьев и Каменев "предпочли обсуждать" документ вместо
"немедленного разоблачения". Обвинители не решаются даже утверждать, что
Зиновьев и Каменев вообще не собирались "разоблачать". Нет, их преступление
в том, что они "предпочли обсуждать", прежде чем "разоблачать". Где, как и с
кем они обсуждали? Если б это происходило на тайном заседании правой
организации, обвинители не упустили бы об этом сообщить. Очевидно, Зиновьев
и Каменев "предпочли обсуждать" между четырех глаз. Заявили ли они, в
результате обсуждения, о своем сочувствии платформе правых? Если б в деле
имелся намек на такое сочувствие, мы бы о нем узнали из постановления.
Умолчание свидетельствует об обратном: Зиновьев и Каменев, очевидно,
подвергали платформу критике вместо того, чтоб позвонить к Ягоде
73. Но так как они все же не позвонили, то "Правда" приписывает
им такое соображение: "Враг моего врага -- мой друг".
Грубая натяжка обвинения в отношении Зиновьева -- Каменева позволяет
уверенно сделать вывод, что удар направлялся именно против них. Не потому,
что они прояв-
ляли за последнее время какую-либо политическую активность. Мы об этом
ничего не знаем, и, что важнее, об этом, как явствует из приговора, ничего
не знает ЦКК. Но объективное политическое положение ухудшилось настолько,
что Сталин не может более терпеть в составе партии легальных кандидатов в
вожди той или другой оппозиционной группы.
Сталинская бюрократия, конечно, давно понимала, что отвергнутые ею
Зиновьев и Каменев весьма "интересуются" оппозиционными течениями в партии и
читают всякие документы, не предназначенные для Ягоды. В 1928 году Каменев
вел даже секретные переговоры с Бухариным насчет возможного блока. Протоколы
этих переговоров были тогда же опубликованы левой оппозицией74.
Сталинцы не решились, однако, исключать Зиновьева и Каменева75.
Они не хотели компрометировать себя новыми скандальными репрессиями без
крайней нужды. Начиналась полоса хозяйственных успехов, отчасти
действительных, отчасти мнимых. Зиновьев и Каменев казались непосредственно
не опасны.
Сейчас положение изменилось в корне. Правда, газетные статьи,
объясняющие исключение, гласят: так как мы экономически чрезвычайно окрепли;
так как партия стала совершенно монолитной, то мы не можем терпеть "ни
малейшего примиренчества". В этом объяснении белые нитки, однако, слишком уж
грубо торчат наружу. Необходимость исключения Зиновьева и Каменева по явно
фиктивному поводу свидетельствует, наоборот, о чрезвычайном ослаблении
Сталина и его фракции. Зиновьева и Каменева понадобилось спешно
ликвидировать не потому, что изменилось их поведение, а потому, что
изменилась обстановка. Группа Рютина, независимо от ее действительной
работы, притянута в данном случае лишь для сервировки76. В
предвиденье того, что они могут быть вскорости призваны к ответу, сталинцы
"принимают меры".
В общем нельзя отрицать того, что судебная комбинация из правых,
вдохновлявших политику Сталина в 1923-- 1928 годах, из двух действительных
или мнимых бывших "троцкистов" и из Зиновьева и Каменева, виновных в знании
и недонесении,-- вполне достойный продукт политического творчества Сталина,
Ярославского и Ягоды. Классическая амальгама термидорианского типа! Цель
комбинации состоит в том, чтобы спутать карты, дезориентировать партию,
увеличить идейную смуту и тем помешать рабочим разобраться и найти дорогу.
Дополнительная задача состоит в том, чтоб политически унизить Зиновьева и
Каменева, бывших вождей левой оппозиции, исключаемых ныне за "дружбу" с
правой оппозицией.
Сам собою возникает вопрос: каким образом старые большевики, умные люди
и опытные политики, дали возможность противнику нанести себе такой удар? Как
могли они, отказавшись от собственной платформы ради того, чтоб остаться в
партии, вылететь в конце концов из партии за мнимую связь с чужой
платформой? Приходится ответить: и этот результат пришел не случайно.
Зиновьев и Каменев пытались хитрить с историей. Конечно, они
руководствовались в первую очередь заботами о Советском Союзе, об единстве
партии, а вовсе не о собственном благополучии. Но свои задачи они ставили не
в плоскости революции, русской и мировой, а в гораздо более низменной
плоскости советской бюрократии.
В крайне тяжелые для них часы накануне капитуляции они заклинали нас,
своих тогдашних союзников, "пойти навстречу партии". Мы отвечали, что вполне
идем навстречу партии, но в другом, более высоком смысле, чем нужно Сталину
и Ярославскому.
-- Но ведь это раскол? Но ведь это угроза граждан
ской войны и падения советской власти?
Мы отвечали:
-- Не встречая нашего сопротивления, политика Ста
лина неизбежно обрекла бы советскую власть на гибель.
в ней? Меньшевики начисто отрицают это. Наши заявления и действия,
направленные на привлечение крестьянства к социалистической революции,
оцениваются меньшевиками как утопизм, как отказ от марксизма и пр. На самом
деле такого рода взгляд на крестьянство как на неподвижный замкнутый в себе
класс не имеет ничего общего с марксизмом. Крестьянство есть продукт
определенных условий и меняется вместе с ними. Педагогика фактов есть самая
могущественная педагогика. А таких факторов, событий и ударов судьбы, какие
развиваются теперь, никогда не бывало в истории. Задача коммунистической
агитации в деревне состоит именно в том, чтобы использовать уроки событий и
провести их в сознание крестьянина".
Где же тут мысль, что крестьянство повернет против пролетариата? А
таких цитат я мог бы привести десятки. Говорилось это и писалось в начале
1919 года, в разгар военного коммунизма, в разгар надежд на быстрое развитие
европейской революции.
У Вас выходит, Анатолий Васильевич, будто я чуть ли не отрицал новую
экономическую политику,-- верите ли Вы этому сами? --так что Вам приходится
теперь, в 1926 году, разъяснять мне со сцены Большого театра, что основная
цель введения новой экономической политики состояла в торговой смычке
промышленности с крестьянским хозяйством. Позвольте привести Вам то, что я
говорил на эту тему на общем собрании членов партии Сокольнического района
10 ноября 1921 года:
"Рабочее государство стремится путем кооперации овладеть крестьянским
рынком. Начинается новая борьба из-за крестьянина. Вся революция, в
сущности, была борьбой из-за крестьянина. Кто поведет за собой крестьянина,
тот настоящий хозяин революции. Возьмите нашу борьбу с меньшевиками,
эсерами. Она к чему сводилась? К тому, что рабочий класс руками коммунистов
показал крестьянам, что только он может прекратить войну с немцами, что
только он, рабочий коммунист, может действительно отнять землю у помещика и
передать ее крестьянам. Из-за этого велась борьба. В борьбе с эсерами и
меньшевиками большевик победил, и крестьяне это строго разбирают". И далее:
"А что он (крестьянин) скажет теперь? Какой ситец будет дешевле, тот он
и купит. И в зависимости от того, какой он ситец купит, такой и будет
поворот. Будет наш ситец лучше и доступнее, он купит ситец государственный,
и победит строй социалистический. А если будет лучшим ситец капиталиста,--
крестьянин купит ситец частнокапиталистический, и тогда пойдет на слом
социалистическая республика, и утвердится у нас капитализм".
Право же, совестно приводить все это. Но Вы должны же согласиться, что
в 1926 году Вы в своем докладе ничего не прибавляете на эту тему к тому, что
я сказал в 1921 году. Это не в упрек Вам. Но зачем же запутывать вопрос?
Зачем сеять невыносимую смуту в ушах слушателей?!.
Опасаюсь, что тут Вы скажете: а как же с прокламацией "Без царя, а
правительство рабочее"? Этот довод является для многих последним прибежищем.
Но, насколько я помню, прокламация "Без царя, а правительство рабочее"
написана была весной 1905 года. Право же, Анатолий Васильевич,
неправильно требовать от кого бы то ни было, чтобы он знал и понимал в 1905
году то, чему мы, под руководством Владимира Ильича, научились в 1917-м,
1918-м и последующих годах. Прошлое можно и должно цитировать, если это
помогает понять настоящее. Выдергивать же цитаты из далекого прошлого для
того, чтобы затемнять и искажать сегодняшний день, это уж никуда не годится.
Но и это не все. Прокламации "Без царя, а правительство рабочее" я никогда
не писал. Вы удивлены? Я знаю, что десятки невежественных книжонок и
шпаргалок приписывают мне прокламацию под этим заглавием, которое, к слову
сказать, может быть правильно понято только в связи с содержанием самой
прокламации. Но суть-то в том, что я такой прокламации не только никогда не
писал, но, насколько вспоминаю, никогда и не читал. Знаю, что такая
прокламация написана была Парвусом в начале 1905 года за границей и издана
редакцией "Искры". Я жил в то время нелегально в России. Прокламация Парвуса
в России никогда не издавалась и не распространялась. Сам я в то время писал
в России немало прокламаций, в том числе и для бакинской типографии ЦК
большевиков. Две большие прокламации к крестьянам были написаны мною и вышли
за подписью Центрального Комитета большевиков (в эпоху примерно Третьего
съезда). В эпоху Петербургского Совета работали мы с большевиками в полной
солидарности и совместно проводили "крестьянскую" политику (братание с
Крестьянским союзом и пр.). Никаких разногласий на этой почве не было. В
начале 1906 года я написал из тюрьмы брошюру "Наша тактика в борьбе за
Учредительное собрание". Брошюра была напечатана Владимиром Ильичем в
издательстве "Новая волна". С начала до конца брошюра эта развивает ту
мысль, что революция наша уперлась в вопрос о взаимоотношении пролетариата и
крестьянства. Через Кнунянца Ленин очень одобрял эту брошюру. Упомянутые две
прокламации к крестьянам, как и названная только что брошюра, вместе со
многими другими документами, напечатаны в недавно появившемся втором томе
моих сочи-нений ("Наша первая революция"). А прокламацию "Без царя" Вы там
не найдете -- по той простой причине, что я ее не писал.
Я ни в малейшей мере не хочу этим сказать, что в 1905 году не делал
ошибок. Ошибок этих было немало. Основной моей ошибкой было то, что я не
вошел в большевистскую партию с раскола 1903 года. У меня нет и не может
быть никакого интереса уменьшать ошибки, вытекавшие из того, что я в
известные периоды враждебно противопоставлял себя большевикам и даже
сближался на этой почве с меньшевиками. В одном из ближайших томов
я опубликую все относящиеся к этому вопросу документы и постараюсь дать
им то освещение, какого они заслуживают в свете исторической ретроспекции.
Никто не может переделывать свой путь задним числом. Но это, во всяком
случае, тот путь, который привел меня к большевизму. Выдергивать
искусственно отдельные эпизоды этого пути можно для того разве, чтобы
ошарашить, а не для того, чтобы объяснить и научить. Но уж если выдергивать
эпизоды, то, по крайней мере, добросовестно, хотя бы с формальной стороны,
т. е. не путать дат, не приписывать мне чужих цитат и не поучать меня
премудрости, которую я сам излагал гораздо раньше и ничуть не хуже.
Письмо мое, как видите, очень затянулось, а я мог бы еще многое сказать
по поводу Вашего доклада в Большом театре. Ограничусь сказанным и пожелаю
Вам всего хорошего.
14 апреля 1926 года Л. Троцкий
(подпись)
P. S. Может быть, ответите, А. В.?
ЗИНОВЬЕВ И КАМЕНЕВ
К ИСКЛЮЧЕНИЮ ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА И ДР.
Проволочный и беспроволочный телеграф разнес по всему миру весть о том,
что Зиновьев и Каменев исключены из партии, с ними вместе еще свыше двух
десятков большевиков. Согласно официальному сообщению, исключенные
стремились будто бы к восстановлению капитализма в Советском Союзе.
Политический вес новой репрессии внушителен сам по себе. Симптоматическое
значение ее огромно.
Зиновьев и Каменев в течение ряда лет были ближайшими учениками и
сотрудниками Ленина. Лучше, чем кто бы то ни было, Ленин знал их слабые
черты; но он умел использовать их сильные стороны. В своем "Завещании",
столь осторожном по тону, где одинаково смягчены и похвалы и порицания, чтоб
не слишком укреплять одних и ослаблять других, Ленин счел необходимым
напомнить партии о том, что октябрьское поведение Зиновьева и Каменева было
"не случайно". Дальнейшие события слишком ярко подтвердили эти слова. Не
случайна была, однако, и та роль, которую Зиновьев и Каменев играли в
ленинской партии. И нынешнее их исключение напоминает об их старой и не
случайной роли.
Зиновьев и Каменев были членами Политбюро, которое в эпоху Ленина
непосредственно руководило судьбами партии и революции. Зиновьев был
председателем Коммунистического Интернационала. Наряду с Рыковым и Цюрупой,
Каменев в последний период жизни Ленина был его заместителем, по должности
председателя Совета Народных Комиссаров. После смерти Ленина Каменев
председательствовал в Политбюро и в Совете Труда и Обороны, высшем
хозяйственном органе страны.
В 1923 году Зиновьев и Каменев открыли кампанию против Троцкого. В
начале борьбы они очень слабо отдавали себе отчет в ее последствиях, что не
свидетельствует, конечно, об их политической дальнозоркости. Зиновьев прежде
всего агитатор, исключительный по таланту, но почти только агитатор. Каменев
-- "умный политик", по опреде-
лению Ленина, но без большой воли и слишком легко приспосабливающийся к
интеллигентной, культурно-мещанской и бюрократической среде.
Роль Сталина в этой борьбе имела более органический характер. Дух
мелкобуржуазной провинции, отсутствие теоретической подготовки, незнакомство
с Европой, узость горизонта,-- вот что характеризовало Сталина, несмотря на
его большевизм. Его враждебность "троцкизму" имела гораздо более глубокие
корни, чем у Зиновьева и Каменева, и давно искала политического выражения.
Неспособный сам к теоретическим обобщениям, Сталин подталкивал по очереди
Зиновьева, Каменева, Бухарина и подбирал из их речей и статей то, что ему
казалось наиболее подходящим для его целей.
Борьба большинства Политбюро против Троцкого, начавшись в значительной
мере как личный заговор, уже очень скоро развернула свое политическое
содержание. Оно не было ни простым, ни однородным. Левая оппозиция включала
в себя вокруг авторитетного большевистского ядра многих организаторов
октябрьского переворота, боевиков гражданской войны, значительный слой
марксистов из учащейся молодежи. Но за этим авангардом тянулся на первых
порах хвост всяких вообще недовольных, неприспособленных, вплоть до
обиженных карьеристов. Только тяжкий ход дальнейшей борьбы постепенно
освободил оппозицию от ее случайных и непрошеных попутчиков.
Под знаменем "тройки" Зиновьев -- Каменев -- Сталин объединились многие
"старые большевики", особенно те, которых Ленин предлагал еще в апреле 1917
года сдать в архив; но и многие серьезные подпольщики, крепкие организаторы
партии, искренне поверившие, что надвигается опасность смены ленинизма
троцкизмом. Чем дальше, однако, тем более сплошной стеной поднималась против
"перманентной революции" растущая и крепнущая советская бюрократия. Она-то и
обеспечила впоследствии перевес Сталина над Зиновьевым и Каменевым.
Борьба внутри "тройки", начавшись в значительной мере тоже как личная
борьба,-- политика делается людьми и через людей, и ничто человеческое ей не
чуждо,-- скоро, в свою очередь, развернула свое принципиальное содержание.
Председатель Петроградского Совета Зиновьев, председатель Московского Совета
Каменев стремились опираться на рабочих двух столиц. Главная опора Сталина
была в провинции и в аппарате: в отсталой провинции аппарат приобрел
всемогущество раньше, чем в столицах. Председатель Коминтерна Зиновьев
дорожил своей международной позицией. Сталин с презрением поглядывал на
коммунистические партии Запада Для своей национальной ограниченности он
нашел в 1924 году формулу: социализм в отдельной
стране. Зиновьев и Каменев противопоставляли ему свои сомнения и
возражения. Но Сталину достаточно оказалось опереться на те силы, которые
были "тройкой" мобилизованы против "троцкизма", чтоб автоматически одолеть
Зиновьева и Каменева.
Прошлое Зиновьева и Каменева, годы их совместной работы с Лениным,
интернациональная школа эмиграции -- все это должно было враждебно
противопоставить их той волне самобытности, которая угрожала, в последнем
счете, смыть Октябрьскую революцию. Результат новой борьбы на верхах
получился для многих совершенно изумительный: два наиболее неистовых
вдохновителя травли против "троцкизма" оказались в лагере "троцкистов".
Чтобы облегчить блок, левая оппозиция -- против предупреждений и
возражений автора этих строк -- смягчила отдельные формулировки платформы и
временно воздержалась от официальных ответов на наиболее острые
теоретические вопросы. Вряд ли это было правильно. Но левой оппозиции 1923
года не пришлось все же идти на уступки по существу. Мы оставались верны
себе. Зиновьев и Каменев пришли к нам. Незачем говорить, в какой мере
переход вчерашних заклятых врагов на сторону оппозиции 1923 года укрепил
уверенность наших рядов в собственной исторической правоте.
Однако Зиновьев и Каменев и на этот раз не предвидели всех политических
последствий своего шага. Если в 1923 году они надеялись посредством
нескольких агитационных кампаний и организационных маневров освободить
партию от "гегемонии Троцкого", оставив все остальное по-старому, то теперь
им казалось, что в союзе с оппозицией 1923 года они быстро совладают с
аппаратом и восстановят как свои личные позиции, так и ленинский партийный
курс.
Они снова ошиблись. Личные антагонизмы и группировки в партии стали уже
полностью орудиями безличных социальных сил, слоев и классов. В реакции
против октябрьского переворота была своя внутренняя закономерность, и через
ее тяжелый ритм нельзя было просто перескочить путем комбинаций и маневров.
Обостряясь изо дня в день, борьба между оппозиционным блоком и
бюрократией подошла к последним граням. Дело шло уже не о дискуссии, хотя бы
и под кнутом, а о разрыве с официальным советским аппаратом, т. е. о
перспективе тяжелой борьбы на ряд лет с большими опасностями и
неопределенным исходом.
Зиновьев и Каменев отшатнулись. Как в 1917 году, накануне Октября, они
испугались разрыва с мелкобуржуазной демократией, так десять лет спустя они
испугались разрыва с советской бюрократией. И это было тем более "не
случайно", что советская бюрократия на три четверти состояла из тех
самых элементов, которые в 1917 году пугали большевиков неизбежным провалом
октябрьской "авантюры".
Капитуляцию Зиновьева и Каменева перед XV съездом, в момент
организационного разгрома большевиков-ленинцев, левая оппозиция воспринимала
как чудовищное вероломство. Таким оно и было, по существу. И однако же в
этой капитуляции была своя закономерность, не только психологическая, но и
политическая. В ряде основных вопросов марксизма (пролетариат и
крестьянство, "демократическая диктатура", перманентная революция) Зиновьев
и Каменев стояли между сталинской бюрократией и левой оппозицией.
Теоретическая бесформенность, как всегда, неотвратимо мстила за себя на
практике.
При всем своем агитаторском радикализме Зиновьев всегда останавливался
перед действительными выводами из политических формул. Борясь против
сталинской политики в Китае, Зиновьев до конца противился разрыву компартии
с Гоминданом. Обличая союз Сталина с Переселем и Сит-риным69,
Зиновьев останавливался в нерешительности перед разрывом англо-русского
комитета. Примкнув к борьбе против термидорианских тенденций, он заранее
давал самому себе обет: ни в коем случае не доводить до исключения из
партии. В этой половинчатости было заложено ее неизбежное крушение. "Все,
кроме исключения из партии", означало: бороться против сталинизма в тех
пределах, в которых разрешит Сталин.
После капитуляции Зиновьев и Каменев делали решительно все, чтоб
вернуть себе доверие верхов и снова ассимилироваться в официальной среде.
Зиновьев примирился с теорией социализма в отдельной стране, снова
разоблачал "троцкизм" и даже пытался кадить фимиам Сталину лично. Ничто не
помогало. Капитулянты терпели, молчали, ждали. Но до пятилетнего юбилея
собственной капитуляции все-таки не дотянули: они оказались замешаны в
"заговоре", исключены из партии, может быть, высланы или сосланы.
Поразительно: Зиновьев и Каменев пострадали не за свое дело и не под
своим знаменем. Основной список исключенных по приговору 9 октября состоит
из заведомо правых, т. е. сторонников Рыкова -- Бухарина -- Томского. Значит
ли это, что левый центризм объединился с правым центризмом против
бюрократического стержня? Не будем спешить с заключениями.
Наиболее видными именами списка после Зиновьева и Каменева являются
Угланов и Рютин, два больших члена ЦК. Угланов в качестве генерального
секретаря Московского комитета, Рютин в качестве заведующего Агитпропом
руководили в столице борьбой против левой оппозиции70, очи-
щая все углы и закоулки от "троцкизма". Особенно неистово травили они в
1926--1927 годах Зиновьева и Каменева как "изменников" правящей фракции.
Когда Угланов и Рютин в результате сталинского зигзага влево оказались
главными практическими организаторами правой оппозиции, все официальные
статьи и речи против них строились по одной и той же схеме:
"...крупнейших заслуг Угланова и Рютина в борьбе с троцкизмом никто не
может отрицать; но платформа у них все же кулацкая, буржуазно-либеральная".
Сталинцы притворялись, будто не видят, что из-за этой именно платформы
и велась борьба. Принципиальные позиции тогда, как и теперь, были только у
левых и правых. Сталинцы политически жили подачками тех и других.
Уже в 1928 году Угланов и Рютин стали заявлять, что в вопросе о
партийном режиме левая оппозиция оказалась права,-- признание тем более
поучительное, что никто не мог похвалиться такими успехами в насаждении
сталинского режима, как Угланов и Рютин. "Солидарность" в вопросе о
партийной демократии не могла, однако, смягчить сердца левой оппозиции по
отношению к правым. Партийная демократия-- не абстрактный идеал; меньше
всего она предназначена к тому, чтобы служить прикрытием для термидорианских
тенденций. Между тем в лагере правых Угланов и Рютин, по крайней мере в те
годы, представляли наиболее яркое термидорианское крыло.
В числе участников заговора постановление ЦКК называет и других
заведомых правых, как Слепков и Марецкий, красные профессора бухаринской
школы, руководители комсомола и "Правды", вдохновители многих программных
резолюций ЦК, авторы бесчисленных статей и брошюр против "троцкизма".
В постскрипционном списке значатся Пташный и Горелов с указанием на их
прежнюю принадлежность к "троцкистской оппозиции". Идет ли речь
действительно о двух малоизвестных левых капитулянтах, примкнувших
впоследствии к правым, или же мы имеем перед собою подделку с целью обмана
партии,-- судить об этом у нас нет возможности. Не исключено первое, но
весьма вероятно и второе.
В перечне участников нет главных вождей правой оппозиции. Телеграммы
буржуазных газет сообщали, что Бухарин
"...окончательно восстановил свое партийное положение"
и намечен будто бы в Наркомпросы71 вместо Бубнова, который
переходит в ГПУ; Рыков-де тоже снова в милости, выступал с речами по радио и
пр. Тот факт, что в списке "заговорщиков" нет ни Рыкова, ни Бухарина, ни
Томского,
Действительно делает вероятным какие-либо временные бюрократические
поблажки в пользу бывших лидеров правой оппозиции. О восстановлении их
старых позиций в партии не может, однако, быть и речи.
Группа в целом обвиняется в покушении на создание
"буржуазной кулацкой организации по восстановлению в СССР капитализма,
и, в частности, кулачества".
Поразительная формулировка! Организация по восстановлению "капитализма
и, в частности, кулачества". Эта "частность" выдает целое или, по крайней
мере, намекает на него. Что некоторые из исключенных, как Слепков и
Марецкий, в период борьбы с "троцкизмом" развивали вслед за своим учителем
Бухариным идею "врастания кулака в социализм"72, совершенно
бесспорно. В какую сторону сдвинулись они с того времени,-- нам неизвестно.
Но весьма возможно, что сегодняшняя их вина состоит не столько в том, что
они хотят "восстановить" кулака, сколько в том, что они не признают побед
Сталина в области "ликвидации кулачества как класса".
В каком отношении к программе "восстановления капитализма" стоят,
однако, Зиновьев и Каменев? Об их участии в преступлении советская пресса
сообщает:
"Зная о распространявшихся контрреволюционных документах, они вместо
немедленного разоблачения кулацкой агентуры предпочли обсуждать этот (?)
документ и выступить тем самым прямыми сообщниками антипартийной
контрреволюционной группы".
Итак, Зиновьев и Каменев "предпочли обсуждать" документ вместо
"немедленного разоблачения". Обвинители не решаются даже утверждать, что
Зиновьев и Каменев вообще не собирались "разоблачать". Нет, их преступление
в том, что они "предпочли обсуждать", прежде чем "разоблачать". Где, как и с
кем они обсуждали? Если б это происходило на тайном заседании правой
организации, обвинители не упустили бы об этом сообщить. Очевидно, Зиновьев
и Каменев "предпочли обсуждать" между четырех глаз. Заявили ли они, в
результате обсуждения, о своем сочувствии платформе правых? Если б в деле
имелся намек на такое сочувствие, мы бы о нем узнали из постановления.
Умолчание свидетельствует об обратном: Зиновьев и Каменев, очевидно,
подвергали платформу критике вместо того, чтоб позвонить к Ягоде
73. Но так как они все же не позвонили, то "Правда" приписывает
им такое соображение: "Враг моего врага -- мой друг".
Грубая натяжка обвинения в отношении Зиновьева -- Каменева позволяет
уверенно сделать вывод, что удар направлялся именно против них. Не потому,
что они прояв-
ляли за последнее время какую-либо политическую активность. Мы об этом
ничего не знаем, и, что важнее, об этом, как явствует из приговора, ничего
не знает ЦКК. Но объективное политическое положение ухудшилось настолько,
что Сталин не может более терпеть в составе партии легальных кандидатов в
вожди той или другой оппозиционной группы.
Сталинская бюрократия, конечно, давно понимала, что отвергнутые ею
Зиновьев и Каменев весьма "интересуются" оппозиционными течениями в партии и
читают всякие документы, не предназначенные для Ягоды. В 1928 году Каменев
вел даже секретные переговоры с Бухариным насчет возможного блока. Протоколы
этих переговоров были тогда же опубликованы левой оппозицией74.
Сталинцы не решились, однако, исключать Зиновьева и Каменева75.
Они не хотели компрометировать себя новыми скандальными репрессиями без
крайней нужды. Начиналась полоса хозяйственных успехов, отчасти
действительных, отчасти мнимых. Зиновьев и Каменев казались непосредственно
не опасны.
Сейчас положение изменилось в корне. Правда, газетные статьи,
объясняющие исключение, гласят: так как мы экономически чрезвычайно окрепли;
так как партия стала совершенно монолитной, то мы не можем терпеть "ни
малейшего примиренчества". В этом объяснении белые нитки, однако, слишком уж
грубо торчат наружу. Необходимость исключения Зиновьева и Каменева по явно
фиктивному поводу свидетельствует, наоборот, о чрезвычайном ослаблении
Сталина и его фракции. Зиновьева и Каменева понадобилось спешно
ликвидировать не потому, что изменилось их поведение, а потому, что
изменилась обстановка. Группа Рютина, независимо от ее действительной
работы, притянута в данном случае лишь для сервировки76. В
предвиденье того, что они могут быть вскорости призваны к ответу, сталинцы
"принимают меры".
В общем нельзя отрицать того, что судебная комбинация из правых,
вдохновлявших политику Сталина в 1923-- 1928 годах, из двух действительных
или мнимых бывших "троцкистов" и из Зиновьева и Каменева, виновных в знании
и недонесении,-- вполне достойный продукт политического творчества Сталина,
Ярославского и Ягоды. Классическая амальгама термидорианского типа! Цель
комбинации состоит в том, чтобы спутать карты, дезориентировать партию,
увеличить идейную смуту и тем помешать рабочим разобраться и найти дорогу.
Дополнительная задача состоит в том, чтоб политически унизить Зиновьева и
Каменева, бывших вождей левой оппозиции, исключаемых ныне за "дружбу" с
правой оппозицией.
Сам собою возникает вопрос: каким образом старые большевики, умные люди
и опытные политики, дали возможность противнику нанести себе такой удар? Как
могли они, отказавшись от собственной платформы ради того, чтоб остаться в
партии, вылететь в конце концов из партии за мнимую связь с чужой
платформой? Приходится ответить: и этот результат пришел не случайно.
Зиновьев и Каменев пытались хитрить с историей. Конечно, они
руководствовались в первую очередь заботами о Советском Союзе, об единстве
партии, а вовсе не о собственном благополучии. Но свои задачи они ставили не
в плоскости революции, русской и мировой, а в гораздо более низменной
плоскости советской бюрократии.
В крайне тяжелые для них часы накануне капитуляции они заклинали нас,
своих тогдашних союзников, "пойти навстречу партии". Мы отвечали, что вполне
идем навстречу партии, но в другом, более высоком смысле, чем нужно Сталину
и Ярославскому.
-- Но ведь это раскол? Но ведь это угроза граждан
ской войны и падения советской власти?
Мы отвечали:
-- Не встречая нашего сопротивления, политика Ста
лина неизбежно обрекла бы советскую власть на гибель.