Любовь - дитя. Зачем же ей расти
Я не позволил, преградив пути?!
Помехой быть двум любящим сердцам
Я не хочу. Нет для любви прощенья,
Когда она покорна всем ветрам
Иль отступает, видя наступленье.
О нет! Любовь - незыблемый маяк,
Его не сотрясают ураганы;
Любовь - звезда; ее неясен знак,
Но указует путь чрез океаны.
И не игрушка времени она,
Хоть серп его и не проходит мимо.
Недель и дней ей смена не страшна -
Она в веках стоит неколебимо.
А если не верны стихи мои -
То я не знал ни песен, ни любви.
Вини меня, что забывал не раз
Я дань платить душе твоей прекрасной,
Не вспоминал любви бесценной, нас
Связавшей навсегда в союз согласный,
Что суетным и темным душам сам
Твои дары я роздал беззаботно,
Что подставлял свой парус всем ветрам,
От милых взоров уносясь охотно.
Проступки и ошибки запиши,
Дурную волю вспомни, не жалея,
Но наводить свой выстрел не спеши
И ненавистью не казни своею.
Одним могу себя я оправдать:
Хотел любовь я этим испытать.
Как возбудить желая аппетит,
Употребляют острые приправы,
Иль для того, чтоб был недуг убит,
Глотают очистительные травы, -
Так к травам взор я также обратил,
Твоей пресытясь сладостной любовью;
Страдая лишь одним избытком сил,
Искал я облегченья в нездоровье.
Таков любви увертливый прием:
Решая сам, что для нее полезней,
Придумал я недуги, а потом
Лечил здоровье мнимою болезнью.
Но коль тебя болеть заставил рок,
Лекарство - яд, как учит мой урок.
Каких я зелий не пивал подчас
Из слез Сирен в смешеньи с горьким ядом!
Сменял надежды страхами не раз
Проигрывал, хоть выигрыш был рядом!
Каких я только не наделал бед,
Себя вообразив на гребне счастья!
Какой в глазах сверкал безумный бред
Горячечной неукротимой страсти!
О благо зла! Взойдет из горя вновь
Былая прелесть краше и прелестней,
И расцветет погибшая любовь
Величественней, ярче и чудесней.
Так я вернулся к счастью через зло -
Богаче стать оно мне помогло.
Я не ропщу, что от тебя пришлось
Принять мне столько скорби и печали,
Что я согнулся, изнемог от слез -
Ведь не из меди нервы, не из стали.
И если так же от обид моих
Страдал и ты, - нет горшего страданья.
А для себя я даже не постиг,
Как были глубоки мои терзанья.
О почему печали нашей мрак
Нам не дал вспомнить горечь отчужденья?
И почему замедлили мы так
Друг другу принести бальзам смиренья?
Былых ошибок в сердце не храня,
Как я тебя, так ты прости меня.
Уж лучше быть, чем только слыть дурным,
Упрекам подвергаться понапрасну.
Ведь даже радость превратится в дым,
Когда не сам признал ее прекрасной.
Бесстыдным неприязненным глазам
Не опозорить буйной крови пламя.
Суду шпионов - худших, чем я сам,
Желанных мне пороков не предам я.
Я - это я! Глумяся надо мной,
Они изобличат свои проступки.
Да, я прямой, а мой судья - кривой,
И не ему оуджть мои поступки.
Ведь по себе он рядит обо всех:
Все люди грешны, всеми правит грех.
Твой дар, дневник, я мозгом заменил;
Неизгладимы в нем воспоминанья,
Он сбережет прочнее всех чернил
Твои черты навек, без увяданья.
Пока мой мозг и сердце будут жить,
Пока самих их не коснется тленье,
Я буду память о тебе хранить,
И не изгладит образ твой забвенье.
Всего не впишешь в бедный твой дневник,
Моя ж любовь без бирок сохранится:
Ее хранит души моей тайник,
И я готов вернуть твои страницы.
Любви тогда лишь памятка нужна,
Когда не верит памяти она.
Не хвастай, Время, будто я разбит:
И новое, казалось бы, величье,
И гордость подновленных пирамид
Лишь новый образ старого обличья.
Наш краток век, и мы твоим старьем
Любуемся, как выдумкой чудесной,
И верим, что его мы создаем, -
А ведь оно давным-давно известно.
Твои скрижали, как и ты, смешны.
И то, что есть, и то, что было, ложно.
Спешишь придумать сказки старины,
Но в эти бредни верить невозможно.
Лишь в том клянусь, что буду верен я,
Как ни пугай меня коса твоя.
Будь дочерью Фортуны и царя
Моя любовь, - была б она без прав,
Попала бы - из милости иль зря -
В букет цветов иль в ворох сборных трав.
Но нет! Ее не случай породил;
Ей приторная роскошь не страшна,
И не опасны взрывы рабьих сил,
Которым милы наши времена.
Она чужда бессмысленной грызне,
Где, что ни час, царит закон иной,
Она стоит поодаль, в стороне,
Где не грозят ни ливни ей, ни зной.
И пусть получат те глупцы урок,
Чья смерть добро, чья жизнь - сплошной порок.
Зачем нужна мне показная честь,
Чтоб балдахин носили надо мною?
И для чего посмертной славы лесть,
Когда непрочны так ее устои?
Не знаю разве, как последний грош
От жадности терял искатель счастья?
Как добрый вкус вдруг станет нехорош
И позабыт затейной ради сласти?
Но мне позволь тебе служить любя,
Свой скудный дар вручить с благоговеньем.
Ты ж сердцу моему отдай себя,
Вознагради ответным приношеньем.
Прочь, клеветник! Чем злей ты и грубей,
Тем над душой ты властвуешь слабей.
О, милый мальчик! Времени косы
Не убоясь, ты взял его часы.
И вот, цветя и набираясь сил,
Поклонников своих ты подкосил.
А если мать-Природа не дает
Лететь тебе безудержно вперед,
Она тебя оберегает тем -
Чтоб время не смело тебя совсем.
Но берегись! Капризна, неверна,
Не станет вечно клад хранить она,
И - будет день тот близок иль далек -
Наступит, наконец, расплаты срок.
Когда-то не считался черный цвет
Красивым даже в женщине прекрасной.
Красавиц смуглых ныне полон свет -
К чему же унижать красу напрасно?
С тех пор как пошлость дерзко начала
Подкрашивать уродство как угодно,
Ни имени нет больше, ни угла
У красоты - изгнанницы безродной.
Поэтому моей любимой взгляд
И цвет волос с крылом вороньим схожи,
Как будто носят траурный наряд
По тем, кто осквернил природу ложью.
Они прекрасны. И твердят уста,
Что черною должна быть красота.
Когда, бывало, музыкой своею
Ты, музыка моя, пленяла нас,
И чуткий слух мой звуками лелея,
Мелодия под пальцами лилась, -
Как ревновал я к клавишам летучим,
Срывавшим поцелуи с нежных рук;
Краснели губы в оскорбленье жгучем,
Свою добычу упустивши вдруг.
Завидуя таким прикосновеньям,
Хотели б губы клавишами стать,
И, обменявшись с ними положеньем,
От этих пальцев тонких замирать.
Когда ты клавишам приносишь рай, -
Так пальцы им, а губы мне отдай.
Растрата духа - такова цена
За похоть. И коварна, и опасна,
Груба, подла, неистова она,
Свирепа, вероломна, любострастна.
Насытившись, - тотчас ее бранят;
Едва достигнув, сразу презирают.
И как приманке ей никто не рад,
И как приманку все ее хватают.
Безумен тот, кто гонится за ней;
Безумен тот, кто обладает ею.
За нею мчишься - счастья нет сильней,
Ее догнал - нет горя тяжелее.
Все это знают. Только не хотят
Покинуть рай, ведущий прямо в ад.
Ее глаза не схожи с солнцем, нет;
Коралл краснее алых этих губ;
Темнее снега кожи смуглый цвет;
Как проволока, черный волос груб;
Узорных роз в садах не перечесть,
Но их не видно на щеках у ней;
И в мире много ароматов есть
Ее дыханья слаще и сильней;
В ее речах отраду нахожу,
Хоть музыка приятнее на слух;
Как шествуют богини, не скажу,
Но ходит по земле, как все, мой друг.
А я клянусь, - она не хуже все ж,
Чем те, кого в сравненьях славит ложь.
И ты, как все красавицы, тиран,
Безжалостна в своей красе надменной,
Хоть знаешь ты, что я тобою пьян.
Что сердца моего ты клад бесценный.
Пусть многие - я буду прям с тобой -
Твердят, что ты не стоишь поклоненья.
Я не решаюсь вызвать их на бой,
Но для себя держусь иного мненья.
Я поклянусь, и пусть на целый свет
Свидетельствует мой влюбленный голос,
Что ничего прекрасней в мире нет,
Чем смуглое лицо и черный волос.
Не то беда, что ты лицом черна;
В поступках черных, в них твоя вина!
Люблю твои глаза. Они, увидя,
Как сердцем ты неласкова со мной,
Мне соболезнуют в моей обиде,
Оделись в траур и глядят с тоской.
Ни утреннее солнце в час рассвета
Так не украсит неба тусклый мрак,
Ни блеск горящей вечером планеты
Не освещает тихий запад так,
Как лик твой красят траурные взоры.
О, если траур так идет к тебе,
То пусть и сердце в скорбные уборы
Оденется, склонясь к моей мольбе.
И я скажу: Да, красота черна!
Лишь тот красив, кто черен, как она.
Будь проклята душа, что нанесла
Удар и мне, и другу моему!
Ей мало мне содеянного зла -
И друг мой брошен в эту же тюрьму.
Похитил у меня твой хищный взор
Меня, тебя, мое второе я.
Меня, тебя, его присвоил вор -
Мучительна втройне судьба моя.
Запри меня в груди своей стальной,
Но сердце друга мне отдай в залог.
Его оберегу, как часовой, -
И твой надзор не будет столь жесток.
Но что тебе желание мое?!
Я - пленник твой, и все во мне - твое!
Да, да, он твой, и все теперь твое,
И я в руках твоей всесильной власти.
Пусть будет так. Лишь отпусти мое
Второе я - любовь мою и счастье.
Но ты не хочешь и не хочет он -
Ведь ты жадна, а друг мой благороден.
Порукою своей закрепощен,
Из-за меня не будет он свободен.
По векселю на красоту свою
Все получить желаешь ты с лихвою.
Я ростовщице друга предаю,
Потерян он - и я тому виною.
Я ни себя, ни друга не верну -
Хоть уплатил он, все же я в плену.
Как и у всех, есть у тебя желанья.
Твое "желанье" - сила, мощь и страсть.
А я во всем - твое лишь достоянье
Твоих желаний крошечная часть.
Желаньем безграничным обладая,
Не примешь ли желанья моего?
Неужто воля сладостна чужая,
Моя же не достойна ничего?
Как ни безмерны воды в океане,
Он все же богатеет от дождей.
И ты "желаньем" приумножь желанья,
Моим "желаньем" сделай их полней.
И, никому не причинив страданья,
Желанья всех ты слей в моем желанье.
Что близки мы, душа твоя гневна.
Но ты скажи, что я "желанье", "воля" {*}.
А воле воля - знают все - нужна,
Исполни ж эту волю поневоле.
Наполнит "воля" храм любви твоей
Твоею волей и моей ответной.
В больших пространствах действовать вольней,
Число один средь многих незаметно.
Так пусть же буду я таким числом -
В толпе безвестный, но тебе известный.
Один - ничто; но все мне нипочем,
Коль для тебя я нечто, друг прелестный.
Ты только полюби мое названье,
А с ним меня: ведь - я твое "желанье".
{Имя поэта - Will - пишется и произносится так же, как will -
"желанье", "воля", на чем построен и сонет 136. (Примечание переводчика.)
Любовь - слепец, что натворила ты?
Глаза хоть смотрят, но не различают,
Хоть видят, но не видят красоты,
И худшее за лучшее считают.
Когда пришлось им якорь бросить вдруг
В заливе, переполненном судами,
Зачем из них ты выковала крюк
И прикрепила сердце к ним цепями?
Зачем же сердце приняло трактир
За уголок уютный, безмятежный?
Зачем глаза обманывают мир
И придают пороку облик нежный?
Глаза и сердце сбилися с пути,
Теперь от лжи им больше не уйти.
Когда она клянется, что свята,
Я верю ей, хоть знаю - ложь сплошная.
Пусть мнит она, что я в мои лета
Неопытен и хитростей не знаю.
Хочу я думать, что она права,
Что юности не будет завершенья;
По-детски верю я в ее слова,
И у обоих правда в небреженье.
Зачем она не скажет, что хитрит?
Зачем скрываю возраст свой теперь я?
Ах, старость, полюбив, лета таит,
А лучшее, что есть в любви, - доверье.
Так я лгу ей, и лжет она мне тоже,
И льстим своим порокам этой ложью.
Не требуй оправданья для обмана,
Прощенья нет жестокости твоей.
Не взглядом - словом наноси мне раны,
Не хитростью, а силой силу бей.
Признайся мне открыто в новой страсти,
Но не гляди так нежно на него
И не лукавь - твоей могучей власти
Не выставлю напротив ничего.
Иль думать мне, что ты, меня жалея,
Спасая от врагов - от глаз своих,
Их от меня отводишь поскорее,
Чтоб бросить их на недругов других?
Не делай так: сраженных не щадят.
Уж лучше пусть добьет меня твой взгляд.
В жестокости благоразумна будь,
Не мучь немого моего терпенья,
Не то слова найдут на волю путь
И выскажут всю глубину мученья.
Не любишь ты - но сделай хоть бы вид,
Что ты меня даришь своей любовью.
Так на смерть обреченному твердит
Разумный врач о жизни и здоровье.
В отчаянье придя, сойду с ума,
Начну тебя хулить без всякой меры.
А свет дурен и - знаешь ты сама -
Готов принять злословие на веру.
Чтоб избежать зловредной клеветы,
Со мною будь, хоть не со мною ты.
Нет, не глазами я люблю тебя -
Глазам заметны все твои изъяны.
Отвергнутое зреньем полюбя,
Тобою сердце бредит беспрестанно.
Твой голос не пленил моих ушей,
И не хотят услышать приглашенья
На сладострастный пир души твоей
Ни вкус, ни осязание, ни зренье."
Но все пять чувств и разум заодно
Спасти не могут сердце от неволи.
Моя свобода - тень, а я давно
Немой вассал твоей надменной воли.
Одной лишь мыслью утешаюсь я:
Пусть ты - мой грех, но ты же - мой судья.
Любовь - мой грех, а чистота твоя
Лишь ненависть к любви моей порочной.
Но ты сравни обоих нас - и я
Не худший буду в этой ставке очной.
И не твоим устам меня карать:
Они осквернены такой же ложью,
Как и мои, когда, как алчный тать,
Я похищал добро чужого ложа.
Любовь моя к тебе не больший грех,
Чем и твои любовные влеченья.
Взрасти же в сердце жалость - и у всех
Ответное пробудишь сожаленье.
Но если ты глуха к чужой мольбе,
Тогда не будет жалости к тебе.
Взгляни ты на хозяйку, как она,
Стремясь поймать удравшего цыпленка,
Погоней этой так увлечена,
Что забывает своего ребенка.
Бедняжка порывается за ней,
Заходится от крика и рыданья,
Она ж, охотой занята своей,
Малютку оставляет без вниманья.
Не так ли вдаль всегда летишь и ты,
А я, дитя, плетуся за тобою?
О, излови скорей свои мечты
И снова стань мне матерью родною.
Пойми, молю и будь опять со мной,
И поцелуем плач мой успокой.
Два духа, две любви всегда со мной -
Отчаянье и утешенье рядом:
Мужчина, светлый видом и душой,
И женщина с тяжелым, мрачным взглядом.
Чтобы меня низвергнуть в ад скорей,
Она со мною друга разлучает,
Манит его порочностью своей,
И херувима в беса превращает.
Стал бесом он иль нет, - не знаю я...
Наверно стал, и нет ему возврата.
Покинут я; они теперь друзья,
И ангел мой в тенетах супостата.
Но не поверю я в победу зла,
Пока не будет он сожжен до тла.
С уст, созданных любви рукой,
"Я ненавижу" сорвалось.
И сердце стиснуто тоской,
Печалью горькой налилось.
Увидя скорбь мою, она
Свой разбранила язычок,
И, сострадания полна,
Сменила на привет попрек.
"Я ненавижу" - да, но вот
Слова иные вдруг звучат,
Как вслед за ночью день идет,
Ее с небес свергая в ад.
"Я ненавижу", - и любя
Меня спасает: "не тебя".
Душа моя, игрушка буйных сил
И средоточье плоти этой бренной,
Когда твой дом тебе внутри не мил,
Зачем извне ты украшаешь стены?
Зачем, наняв его на краткий срок,
На жалкую обитель тратишь средства?
Кормить червей дала себе зарок?
Оставить тело хочешь им в наследство?
Оно - твой раб; за счет его живи,
Свои богатства множь его ценою,
Божественную будущность лови,
Не дорожи непрочною красою.
У жадной Смерти этим вырвешь нож,
И, Смерть убив, бессмертье обретешь.
Любовь моя - болезнь, что все сильней
Тоскует по источнику страданья,
И тянется к тому, что вредно ей,
Чтоб утолить нелепые желанья.
Рассудок - врач лечил любовь мою,
Но, увидав к себе пренебреженье,
Покинул нас, - и вот я сознаю,
Что нет теперь от страсти исцеленья.
Рассудка нет - и мне спасенья нет.
Безумствую неистовый, несчастный;
Слова мои и мысли - дикий бред,
Ни разуму, ни правде не причастный.
Как мог я мнить, что ты светла, ясна?
Как ад черна ты, и как ночь мрачна.
О горе мне! Любовью искажен,
Мой взор воспринимает все превратно.
Но если верен и не ложен он,
Тогда рассудка истина невнятна.
Когда красиво то, чем грезит взгляд,
Как может свет считать, что некрасиво?
А если нет - тогда на мир глядят
Глаза любви ошибочно и криво.
Да разве будет безупречным взор,
Измученный тревогой и слезами?
Ведь даже солнце слепо до тех пор,
Пока покрыто небо облаками.
Любовь лукава: слезы ей нужны,
Чтобы не видел глаз ее вины.
Как можешь ты твердить, что я не твой?
Ведь от себя я сам тебя спасаю.
Себя забыв, не о тебе ль одной
Забочусь я, обидчица родная?
Дружу ль я с теми, кто тебе не мил?
Иль недругам твоим я шлю приветы?
А если я порой тебя гневил,
То не казнил ли сам себя за это?
Сыщу ль в себе заслуги, доблесть, честь,
Чтоб прекратить смиренное служенье?
Ведь лучшее, что только в мире есть, -
Повиноваться глаз твоих движенью.
Но ясен мне вражды твоей закон:
Ты любишь зрячих - я же ослеплен.
Откуда ты взяла такую власть,
Чтоб покорить ничтожностью меня,
И научить на взор покровы класть,
И лгать, что свет не украшенье дня?
Где снадобье такое достаешь,
Что в добродетель превращаешь грех,
Порок рядишь в пленительную ложь
И делаешь милей достоинств всех?
Себя любить принудила ты чем?
Ведь нужно презирать, а не любить!
Пусть ту люблю я, кто противна всем,
Но не тебе за то меня хулить.
Когда достойна ты любви моей,
Достоин я взаимности твоей.
Любовь юна - ей совести мученья
Неведомы, хоть ею рождены.
Так не кори меня за прегрешенья,
Чтоб не было и на тебе вины.
Ты в грех измены вовлекаешь тело,
Я душу вовлекаю в этот грех.
Душе послушна, плоть решает смело,
Что ей в любви всегда готов успех.
При имени твоем восстав надменно,
Она свою осуществляет власть,
Чтобы потом покорно и смиренно
Перед тобой рабом послушным пасть.
Не упрекай, что совесть мне чужда:
Восстать и пасть я рад в любви всегда.
Бесчестен я, к тебе любовь питая;
Меня любя, бесчестна ты вдвойне:
Супружеские клятвы нарушая
И на вражду сменив любовь ко мне.
Но мне ль судить тебя за прегрешенья?
Я сам грешил не два, а двадцать раз.
Поклялся я раскрыть твое паденье,
И клятву эту преступил тотчас.
Я грешен тем, что клялся - ты прекрасна,
И нет любви сильнее и нежней.
Я ослеплял глаза свои всечасно,
Чтоб не видать порочности твоей.
Божился я: ты чище, лучше всех,
И эта ложь - мой самый тяжкий грех.
Спит Купидон, отдвинув факел свой.
Тут нимфа, шаловливая богиня,
Вдруг погрузила факел роковой
В холодный ключ, бежавший по долине.
От этого священного огня
Ключ приобрел целебный жар навеки.
И тянутся к нему день ото дня
Убогие, недужные, калеки.
Но ухитрился факел свой божок
Зажечь опять - от глаз моей любимой,
И для проверки сердце мне обжег.
К источнику бегу, тоской томимый...
Но от огня лекарство не в ключах,
А там же, где огонь, - в ее очах.
Уснул однажды мальчик Купидон,
Беспечно бросив факел свой заветный.
Увидя этот безмятежный сон,
К божку подкрались нимфы незаметно,
И лучшая из девственниц-подруг
Похитила губительное пламя -
И возбудитель сладострастных мук
Обезоружен был ее руками.
Горящий факел брошен был в ручей,
И в нем вода, нагревшись до кипенья,
Целительною стала для людей.
Но я влюблен - и нет мне исцеленья.
Согреться может от любви вода,
Любви ж не охладить ей никогда.
Я не позволил, преградив пути?!
Помехой быть двум любящим сердцам
Я не хочу. Нет для любви прощенья,
Когда она покорна всем ветрам
Иль отступает, видя наступленье.
О нет! Любовь - незыблемый маяк,
Его не сотрясают ураганы;
Любовь - звезда; ее неясен знак,
Но указует путь чрез океаны.
И не игрушка времени она,
Хоть серп его и не проходит мимо.
Недель и дней ей смена не страшна -
Она в веках стоит неколебимо.
А если не верны стихи мои -
То я не знал ни песен, ни любви.
Вини меня, что забывал не раз
Я дань платить душе твоей прекрасной,
Не вспоминал любви бесценной, нас
Связавшей навсегда в союз согласный,
Что суетным и темным душам сам
Твои дары я роздал беззаботно,
Что подставлял свой парус всем ветрам,
От милых взоров уносясь охотно.
Проступки и ошибки запиши,
Дурную волю вспомни, не жалея,
Но наводить свой выстрел не спеши
И ненавистью не казни своею.
Одним могу себя я оправдать:
Хотел любовь я этим испытать.
Как возбудить желая аппетит,
Употребляют острые приправы,
Иль для того, чтоб был недуг убит,
Глотают очистительные травы, -
Так к травам взор я также обратил,
Твоей пресытясь сладостной любовью;
Страдая лишь одним избытком сил,
Искал я облегченья в нездоровье.
Таков любви увертливый прием:
Решая сам, что для нее полезней,
Придумал я недуги, а потом
Лечил здоровье мнимою болезнью.
Но коль тебя болеть заставил рок,
Лекарство - яд, как учит мой урок.
Каких я зелий не пивал подчас
Из слез Сирен в смешеньи с горьким ядом!
Сменял надежды страхами не раз
Проигрывал, хоть выигрыш был рядом!
Каких я только не наделал бед,
Себя вообразив на гребне счастья!
Какой в глазах сверкал безумный бред
Горячечной неукротимой страсти!
О благо зла! Взойдет из горя вновь
Былая прелесть краше и прелестней,
И расцветет погибшая любовь
Величественней, ярче и чудесней.
Так я вернулся к счастью через зло -
Богаче стать оно мне помогло.
Я не ропщу, что от тебя пришлось
Принять мне столько скорби и печали,
Что я согнулся, изнемог от слез -
Ведь не из меди нервы, не из стали.
И если так же от обид моих
Страдал и ты, - нет горшего страданья.
А для себя я даже не постиг,
Как были глубоки мои терзанья.
О почему печали нашей мрак
Нам не дал вспомнить горечь отчужденья?
И почему замедлили мы так
Друг другу принести бальзам смиренья?
Былых ошибок в сердце не храня,
Как я тебя, так ты прости меня.
Уж лучше быть, чем только слыть дурным,
Упрекам подвергаться понапрасну.
Ведь даже радость превратится в дым,
Когда не сам признал ее прекрасной.
Бесстыдным неприязненным глазам
Не опозорить буйной крови пламя.
Суду шпионов - худших, чем я сам,
Желанных мне пороков не предам я.
Я - это я! Глумяся надо мной,
Они изобличат свои проступки.
Да, я прямой, а мой судья - кривой,
И не ему оуджть мои поступки.
Ведь по себе он рядит обо всех:
Все люди грешны, всеми правит грех.
Твой дар, дневник, я мозгом заменил;
Неизгладимы в нем воспоминанья,
Он сбережет прочнее всех чернил
Твои черты навек, без увяданья.
Пока мой мозг и сердце будут жить,
Пока самих их не коснется тленье,
Я буду память о тебе хранить,
И не изгладит образ твой забвенье.
Всего не впишешь в бедный твой дневник,
Моя ж любовь без бирок сохранится:
Ее хранит души моей тайник,
И я готов вернуть твои страницы.
Любви тогда лишь памятка нужна,
Когда не верит памяти она.
Не хвастай, Время, будто я разбит:
И новое, казалось бы, величье,
И гордость подновленных пирамид
Лишь новый образ старого обличья.
Наш краток век, и мы твоим старьем
Любуемся, как выдумкой чудесной,
И верим, что его мы создаем, -
А ведь оно давным-давно известно.
Твои скрижали, как и ты, смешны.
И то, что есть, и то, что было, ложно.
Спешишь придумать сказки старины,
Но в эти бредни верить невозможно.
Лишь в том клянусь, что буду верен я,
Как ни пугай меня коса твоя.
Будь дочерью Фортуны и царя
Моя любовь, - была б она без прав,
Попала бы - из милости иль зря -
В букет цветов иль в ворох сборных трав.
Но нет! Ее не случай породил;
Ей приторная роскошь не страшна,
И не опасны взрывы рабьих сил,
Которым милы наши времена.
Она чужда бессмысленной грызне,
Где, что ни час, царит закон иной,
Она стоит поодаль, в стороне,
Где не грозят ни ливни ей, ни зной.
И пусть получат те глупцы урок,
Чья смерть добро, чья жизнь - сплошной порок.
Зачем нужна мне показная честь,
Чтоб балдахин носили надо мною?
И для чего посмертной славы лесть,
Когда непрочны так ее устои?
Не знаю разве, как последний грош
От жадности терял искатель счастья?
Как добрый вкус вдруг станет нехорош
И позабыт затейной ради сласти?
Но мне позволь тебе служить любя,
Свой скудный дар вручить с благоговеньем.
Ты ж сердцу моему отдай себя,
Вознагради ответным приношеньем.
Прочь, клеветник! Чем злей ты и грубей,
Тем над душой ты властвуешь слабей.
О, милый мальчик! Времени косы
Не убоясь, ты взял его часы.
И вот, цветя и набираясь сил,
Поклонников своих ты подкосил.
А если мать-Природа не дает
Лететь тебе безудержно вперед,
Она тебя оберегает тем -
Чтоб время не смело тебя совсем.
Но берегись! Капризна, неверна,
Не станет вечно клад хранить она,
И - будет день тот близок иль далек -
Наступит, наконец, расплаты срок.
Когда-то не считался черный цвет
Красивым даже в женщине прекрасной.
Красавиц смуглых ныне полон свет -
К чему же унижать красу напрасно?
С тех пор как пошлость дерзко начала
Подкрашивать уродство как угодно,
Ни имени нет больше, ни угла
У красоты - изгнанницы безродной.
Поэтому моей любимой взгляд
И цвет волос с крылом вороньим схожи,
Как будто носят траурный наряд
По тем, кто осквернил природу ложью.
Они прекрасны. И твердят уста,
Что черною должна быть красота.
Когда, бывало, музыкой своею
Ты, музыка моя, пленяла нас,
И чуткий слух мой звуками лелея,
Мелодия под пальцами лилась, -
Как ревновал я к клавишам летучим,
Срывавшим поцелуи с нежных рук;
Краснели губы в оскорбленье жгучем,
Свою добычу упустивши вдруг.
Завидуя таким прикосновеньям,
Хотели б губы клавишами стать,
И, обменявшись с ними положеньем,
От этих пальцев тонких замирать.
Когда ты клавишам приносишь рай, -
Так пальцы им, а губы мне отдай.
Растрата духа - такова цена
За похоть. И коварна, и опасна,
Груба, подла, неистова она,
Свирепа, вероломна, любострастна.
Насытившись, - тотчас ее бранят;
Едва достигнув, сразу презирают.
И как приманке ей никто не рад,
И как приманку все ее хватают.
Безумен тот, кто гонится за ней;
Безумен тот, кто обладает ею.
За нею мчишься - счастья нет сильней,
Ее догнал - нет горя тяжелее.
Все это знают. Только не хотят
Покинуть рай, ведущий прямо в ад.
Ее глаза не схожи с солнцем, нет;
Коралл краснее алых этих губ;
Темнее снега кожи смуглый цвет;
Как проволока, черный волос груб;
Узорных роз в садах не перечесть,
Но их не видно на щеках у ней;
И в мире много ароматов есть
Ее дыханья слаще и сильней;
В ее речах отраду нахожу,
Хоть музыка приятнее на слух;
Как шествуют богини, не скажу,
Но ходит по земле, как все, мой друг.
А я клянусь, - она не хуже все ж,
Чем те, кого в сравненьях славит ложь.
И ты, как все красавицы, тиран,
Безжалостна в своей красе надменной,
Хоть знаешь ты, что я тобою пьян.
Что сердца моего ты клад бесценный.
Пусть многие - я буду прям с тобой -
Твердят, что ты не стоишь поклоненья.
Я не решаюсь вызвать их на бой,
Но для себя держусь иного мненья.
Я поклянусь, и пусть на целый свет
Свидетельствует мой влюбленный голос,
Что ничего прекрасней в мире нет,
Чем смуглое лицо и черный волос.
Не то беда, что ты лицом черна;
В поступках черных, в них твоя вина!
Люблю твои глаза. Они, увидя,
Как сердцем ты неласкова со мной,
Мне соболезнуют в моей обиде,
Оделись в траур и глядят с тоской.
Ни утреннее солнце в час рассвета
Так не украсит неба тусклый мрак,
Ни блеск горящей вечером планеты
Не освещает тихий запад так,
Как лик твой красят траурные взоры.
О, если траур так идет к тебе,
То пусть и сердце в скорбные уборы
Оденется, склонясь к моей мольбе.
И я скажу: Да, красота черна!
Лишь тот красив, кто черен, как она.
Будь проклята душа, что нанесла
Удар и мне, и другу моему!
Ей мало мне содеянного зла -
И друг мой брошен в эту же тюрьму.
Похитил у меня твой хищный взор
Меня, тебя, мое второе я.
Меня, тебя, его присвоил вор -
Мучительна втройне судьба моя.
Запри меня в груди своей стальной,
Но сердце друга мне отдай в залог.
Его оберегу, как часовой, -
И твой надзор не будет столь жесток.
Но что тебе желание мое?!
Я - пленник твой, и все во мне - твое!
Да, да, он твой, и все теперь твое,
И я в руках твоей всесильной власти.
Пусть будет так. Лишь отпусти мое
Второе я - любовь мою и счастье.
Но ты не хочешь и не хочет он -
Ведь ты жадна, а друг мой благороден.
Порукою своей закрепощен,
Из-за меня не будет он свободен.
По векселю на красоту свою
Все получить желаешь ты с лихвою.
Я ростовщице друга предаю,
Потерян он - и я тому виною.
Я ни себя, ни друга не верну -
Хоть уплатил он, все же я в плену.
Как и у всех, есть у тебя желанья.
Твое "желанье" - сила, мощь и страсть.
А я во всем - твое лишь достоянье
Твоих желаний крошечная часть.
Желаньем безграничным обладая,
Не примешь ли желанья моего?
Неужто воля сладостна чужая,
Моя же не достойна ничего?
Как ни безмерны воды в океане,
Он все же богатеет от дождей.
И ты "желаньем" приумножь желанья,
Моим "желаньем" сделай их полней.
И, никому не причинив страданья,
Желанья всех ты слей в моем желанье.
Что близки мы, душа твоя гневна.
Но ты скажи, что я "желанье", "воля" {*}.
А воле воля - знают все - нужна,
Исполни ж эту волю поневоле.
Наполнит "воля" храм любви твоей
Твоею волей и моей ответной.
В больших пространствах действовать вольней,
Число один средь многих незаметно.
Так пусть же буду я таким числом -
В толпе безвестный, но тебе известный.
Один - ничто; но все мне нипочем,
Коль для тебя я нечто, друг прелестный.
Ты только полюби мое названье,
А с ним меня: ведь - я твое "желанье".
{Имя поэта - Will - пишется и произносится так же, как will -
"желанье", "воля", на чем построен и сонет 136. (Примечание переводчика.)
Любовь - слепец, что натворила ты?
Глаза хоть смотрят, но не различают,
Хоть видят, но не видят красоты,
И худшее за лучшее считают.
Когда пришлось им якорь бросить вдруг
В заливе, переполненном судами,
Зачем из них ты выковала крюк
И прикрепила сердце к ним цепями?
Зачем же сердце приняло трактир
За уголок уютный, безмятежный?
Зачем глаза обманывают мир
И придают пороку облик нежный?
Глаза и сердце сбилися с пути,
Теперь от лжи им больше не уйти.
Когда она клянется, что свята,
Я верю ей, хоть знаю - ложь сплошная.
Пусть мнит она, что я в мои лета
Неопытен и хитростей не знаю.
Хочу я думать, что она права,
Что юности не будет завершенья;
По-детски верю я в ее слова,
И у обоих правда в небреженье.
Зачем она не скажет, что хитрит?
Зачем скрываю возраст свой теперь я?
Ах, старость, полюбив, лета таит,
А лучшее, что есть в любви, - доверье.
Так я лгу ей, и лжет она мне тоже,
И льстим своим порокам этой ложью.
Не требуй оправданья для обмана,
Прощенья нет жестокости твоей.
Не взглядом - словом наноси мне раны,
Не хитростью, а силой силу бей.
Признайся мне открыто в новой страсти,
Но не гляди так нежно на него
И не лукавь - твоей могучей власти
Не выставлю напротив ничего.
Иль думать мне, что ты, меня жалея,
Спасая от врагов - от глаз своих,
Их от меня отводишь поскорее,
Чтоб бросить их на недругов других?
Не делай так: сраженных не щадят.
Уж лучше пусть добьет меня твой взгляд.
В жестокости благоразумна будь,
Не мучь немого моего терпенья,
Не то слова найдут на волю путь
И выскажут всю глубину мученья.
Не любишь ты - но сделай хоть бы вид,
Что ты меня даришь своей любовью.
Так на смерть обреченному твердит
Разумный врач о жизни и здоровье.
В отчаянье придя, сойду с ума,
Начну тебя хулить без всякой меры.
А свет дурен и - знаешь ты сама -
Готов принять злословие на веру.
Чтоб избежать зловредной клеветы,
Со мною будь, хоть не со мною ты.
Нет, не глазами я люблю тебя -
Глазам заметны все твои изъяны.
Отвергнутое зреньем полюбя,
Тобою сердце бредит беспрестанно.
Твой голос не пленил моих ушей,
И не хотят услышать приглашенья
На сладострастный пир души твоей
Ни вкус, ни осязание, ни зренье."
Но все пять чувств и разум заодно
Спасти не могут сердце от неволи.
Моя свобода - тень, а я давно
Немой вассал твоей надменной воли.
Одной лишь мыслью утешаюсь я:
Пусть ты - мой грех, но ты же - мой судья.
Любовь - мой грех, а чистота твоя
Лишь ненависть к любви моей порочной.
Но ты сравни обоих нас - и я
Не худший буду в этой ставке очной.
И не твоим устам меня карать:
Они осквернены такой же ложью,
Как и мои, когда, как алчный тать,
Я похищал добро чужого ложа.
Любовь моя к тебе не больший грех,
Чем и твои любовные влеченья.
Взрасти же в сердце жалость - и у всех
Ответное пробудишь сожаленье.
Но если ты глуха к чужой мольбе,
Тогда не будет жалости к тебе.
Взгляни ты на хозяйку, как она,
Стремясь поймать удравшего цыпленка,
Погоней этой так увлечена,
Что забывает своего ребенка.
Бедняжка порывается за ней,
Заходится от крика и рыданья,
Она ж, охотой занята своей,
Малютку оставляет без вниманья.
Не так ли вдаль всегда летишь и ты,
А я, дитя, плетуся за тобою?
О, излови скорей свои мечты
И снова стань мне матерью родною.
Пойми, молю и будь опять со мной,
И поцелуем плач мой успокой.
Два духа, две любви всегда со мной -
Отчаянье и утешенье рядом:
Мужчина, светлый видом и душой,
И женщина с тяжелым, мрачным взглядом.
Чтобы меня низвергнуть в ад скорей,
Она со мною друга разлучает,
Манит его порочностью своей,
И херувима в беса превращает.
Стал бесом он иль нет, - не знаю я...
Наверно стал, и нет ему возврата.
Покинут я; они теперь друзья,
И ангел мой в тенетах супостата.
Но не поверю я в победу зла,
Пока не будет он сожжен до тла.
С уст, созданных любви рукой,
"Я ненавижу" сорвалось.
И сердце стиснуто тоской,
Печалью горькой налилось.
Увидя скорбь мою, она
Свой разбранила язычок,
И, сострадания полна,
Сменила на привет попрек.
"Я ненавижу" - да, но вот
Слова иные вдруг звучат,
Как вслед за ночью день идет,
Ее с небес свергая в ад.
"Я ненавижу", - и любя
Меня спасает: "не тебя".
Душа моя, игрушка буйных сил
И средоточье плоти этой бренной,
Когда твой дом тебе внутри не мил,
Зачем извне ты украшаешь стены?
Зачем, наняв его на краткий срок,
На жалкую обитель тратишь средства?
Кормить червей дала себе зарок?
Оставить тело хочешь им в наследство?
Оно - твой раб; за счет его живи,
Свои богатства множь его ценою,
Божественную будущность лови,
Не дорожи непрочною красою.
У жадной Смерти этим вырвешь нож,
И, Смерть убив, бессмертье обретешь.
Любовь моя - болезнь, что все сильней
Тоскует по источнику страданья,
И тянется к тому, что вредно ей,
Чтоб утолить нелепые желанья.
Рассудок - врач лечил любовь мою,
Но, увидав к себе пренебреженье,
Покинул нас, - и вот я сознаю,
Что нет теперь от страсти исцеленья.
Рассудка нет - и мне спасенья нет.
Безумствую неистовый, несчастный;
Слова мои и мысли - дикий бред,
Ни разуму, ни правде не причастный.
Как мог я мнить, что ты светла, ясна?
Как ад черна ты, и как ночь мрачна.
О горе мне! Любовью искажен,
Мой взор воспринимает все превратно.
Но если верен и не ложен он,
Тогда рассудка истина невнятна.
Когда красиво то, чем грезит взгляд,
Как может свет считать, что некрасиво?
А если нет - тогда на мир глядят
Глаза любви ошибочно и криво.
Да разве будет безупречным взор,
Измученный тревогой и слезами?
Ведь даже солнце слепо до тех пор,
Пока покрыто небо облаками.
Любовь лукава: слезы ей нужны,
Чтобы не видел глаз ее вины.
Как можешь ты твердить, что я не твой?
Ведь от себя я сам тебя спасаю.
Себя забыв, не о тебе ль одной
Забочусь я, обидчица родная?
Дружу ль я с теми, кто тебе не мил?
Иль недругам твоим я шлю приветы?
А если я порой тебя гневил,
То не казнил ли сам себя за это?
Сыщу ль в себе заслуги, доблесть, честь,
Чтоб прекратить смиренное служенье?
Ведь лучшее, что только в мире есть, -
Повиноваться глаз твоих движенью.
Но ясен мне вражды твоей закон:
Ты любишь зрячих - я же ослеплен.
Откуда ты взяла такую власть,
Чтоб покорить ничтожностью меня,
И научить на взор покровы класть,
И лгать, что свет не украшенье дня?
Где снадобье такое достаешь,
Что в добродетель превращаешь грех,
Порок рядишь в пленительную ложь
И делаешь милей достоинств всех?
Себя любить принудила ты чем?
Ведь нужно презирать, а не любить!
Пусть ту люблю я, кто противна всем,
Но не тебе за то меня хулить.
Когда достойна ты любви моей,
Достоин я взаимности твоей.
Любовь юна - ей совести мученья
Неведомы, хоть ею рождены.
Так не кори меня за прегрешенья,
Чтоб не было и на тебе вины.
Ты в грех измены вовлекаешь тело,
Я душу вовлекаю в этот грех.
Душе послушна, плоть решает смело,
Что ей в любви всегда готов успех.
При имени твоем восстав надменно,
Она свою осуществляет власть,
Чтобы потом покорно и смиренно
Перед тобой рабом послушным пасть.
Не упрекай, что совесть мне чужда:
Восстать и пасть я рад в любви всегда.
Бесчестен я, к тебе любовь питая;
Меня любя, бесчестна ты вдвойне:
Супружеские клятвы нарушая
И на вражду сменив любовь ко мне.
Но мне ль судить тебя за прегрешенья?
Я сам грешил не два, а двадцать раз.
Поклялся я раскрыть твое паденье,
И клятву эту преступил тотчас.
Я грешен тем, что клялся - ты прекрасна,
И нет любви сильнее и нежней.
Я ослеплял глаза свои всечасно,
Чтоб не видать порочности твоей.
Божился я: ты чище, лучше всех,
И эта ложь - мой самый тяжкий грех.
Спит Купидон, отдвинув факел свой.
Тут нимфа, шаловливая богиня,
Вдруг погрузила факел роковой
В холодный ключ, бежавший по долине.
От этого священного огня
Ключ приобрел целебный жар навеки.
И тянутся к нему день ото дня
Убогие, недужные, калеки.
Но ухитрился факел свой божок
Зажечь опять - от глаз моей любимой,
И для проверки сердце мне обжег.
К источнику бегу, тоской томимый...
Но от огня лекарство не в ключах,
А там же, где огонь, - в ее очах.
Уснул однажды мальчик Купидон,
Беспечно бросив факел свой заветный.
Увидя этот безмятежный сон,
К божку подкрались нимфы незаметно,
И лучшая из девственниц-подруг
Похитила губительное пламя -
И возбудитель сладострастных мук
Обезоружен был ее руками.
Горящий факел брошен был в ручей,
И в нем вода, нагревшись до кипенья,
Целительною стала для людей.
Но я влюблен - и нет мне исцеленья.
Согреться может от любви вода,
Любви ж не охладить ей никогда.