Страница:
– Почему?
– Я слышала ваши просьбы, обращенные к Богу. Они касались и меня.
– Какие это просьбы?
– Этого я не могу сказать. Я плакала. Вы так говорили, точно я у вас была в груди. Вы ответили на часть главных моих вопросов. А теперь спите.
31
32
33
– Я слышала ваши просьбы, обращенные к Богу. Они касались и меня.
– Какие это просьбы?
– Этого я не могу сказать. Я плакала. Вы так говорили, точно я у вас была в груди. Вы ответили на часть главных моих вопросов. А теперь спите.
31
На следующий день пришла Любаша. Она принесла мне переплетенные ксерокопии Иосифа Флавия, Ренана, Фаррары и Артоболевского.
– А я встретила Ксавия, – сказала она. – Он что-то плел о тебе непонятное. Я ему сказала: "Ксюша, нельзя ли пояснее". Но он так и не прояснился. Странный человек. Притязаний тьма, и данные есть, но они вздулись от самомнения и лопнули, а чего можно достичь с разорванными возможностями?! Полный ноль, как скажет наш почтенный Агенобарбов. Кстати, он намерен привлечь Сильвию Блядон к нашему спектаклю. Я о ней тебе рассказывала.
– Мне? О женщине с такой интеллигентной фамилией? Нет, впервые слышу.
– Ну как же, я тебе говорила, что одна моя знакомая француженка является звездой порнокинематографа. Сейчас она издала книгу, фактически свою автобиографию. Это почище откровений Иоанна. Все открытым текстом. Хотите взглянуть одним глазком, а я пока покурю на лестничной площадке…
Она сунула мне книжечку в мягкой обложке, на которой были изображены обнаженные девицы с цветами, растущими из лона, а также в несколько абстрактной форме, скорее символические, изображения фаллосов 1.
1Нам удалось разыскать эту книжечку, написанную порнокиноґзвездой Сильвией Бурдон под названием "Любовь – это праздник" (Таллинн, 1990). Мы приносим глубочайшие извинения известной кинозвезде за то, что так обрывочно дан ее текст в нашем издании. У нас нет до конца уверенности в том, знакома ли была Любаша Перекусова с Бурдон. Что касается фамилии, то, очевидно, Сечкин в силу своей прирожденной деликатности счел необходимым слегка изменить ее.
Я стал читать:
"Продюсеры и постановщики называют меня сексуальной хищницей, фанатичным монстром, когда я предаюсь разврату перед камерой, они стыдливо опускают глаза. Я заметила, что если в фильме представлен половой акт типа семейного, мы страстно дышим, стонем от восторга – все это воспринимается как норма. Но если разыгрываются оргийные сцены, где меня любят одновременно шесть или семь человек, или сцены зоофилии, где я отдаюсь прекрасному стокилограммовому ньюфаундленду, люди приходят в ярость. А между тем я единственная в мире актриса, которая внесла реальный вклад в защиту животных, но не за круглым телевизионным столом, а воплощенным на практике нежным отношением к этим добрым существам. Дорогие граждане мира, пришла пора разрушить лицемерие и ханжество, заключающееся в претензиях на любовь к собакам, но без истинного сродства тел и душ! Мне удалось создать новую Камасутру с моим необычным четвероногим любовником… Он ловко и быстро обнюхал меня между ног – чувствовалось, что у него была подобная практика. Гости застыли в абсолютной тишине. Это был мой открытый мини-бал, где обнаженными были только я и мой друг. Я призывно стала на колени и начала ласкать ему мужественный отросток, прикоснулась к нему языком, осторожно взяла его в рот. Дрожа от возбуждения, он устремился ко мне, я помогла ему, и он яростно задвигался во мне. Все смотрели на нас, впервые наблюдая новое фантастическое действие. Меня охватил необычный, не испытанный никогда прежде оргазм. Я наслаждалась и сексуально, и разумом, а он, распростершись на мне, урчал, заливая меня слюной. Наконец он сполз с меня, но затем бросился второй раз, потом третий. Вокруг нас сгрудились ошеломленные гости. Мужчины оспаривали честь сменить собаку. Женщины не осмеливались последовать моему примеру. Все закончилось маниакальной оргией. Герой вечера, мой добрый пес, бродил между нами, вынюхивая и подъедая остатки ужина. Он показал всем нам, что есть еще немало нераспаханных пашен на просторах королевства любви".
Я читал всю эту мерзость, понимая, что лучших иллюстраций для моих паразитарных основ я не найду. Я и раньше много размышлял о формах паразитаризма в эротике, где развертывается изнутри гигантская двигательная сила распада рода человеческого. Я стал лихорадочно выписывать главное из этой книжки, чтобы потом написать специальный эротико-паразитарный раздел человеческой катастрофы. "Я никогда не буду иметь детей, – пишет Сильвия Блудон. – Я люблю детей, но они могут отвлечь меня от самой главной цели моей жизни – до конца исчерпать мою сексуальность… Одна из самых прекрасных реальностей – это выбор собственной смерти. Мне нравится свободный жест Хемингуэя, пустившего себе пулю в лоб, когда он понял, что не сможет заниматься любовью. Религия учит людей искусству умирать, но не искусству жить… Чтобы говорить о бомбе, надо, чтобы она, наконец, упала. Это ее назначение и наш удел. И нужно, чтобы этот день пришел…"
"И тогда будет конец Паразитарию…" – подумал я.
Вошла Любаша. Она была совсем стертой. Потерянной. Растерянной. Размазанной. Она фальшиво сказала:
– Сильвия согласилась сняться в этом фильме. У нее есть еще шесть учениц. Это будет невероятно! Ты прочел эпизод об эксперименте в африканской священной хижине? Да ты не прочел самого главного. Мы этот эпизод даем перед твоей казнью. В этой хижине будут действовать настоящие каннибалы.
– Людоеды?
– Именно. Наконец-то мы возвратимся к первородным истокам. Вот здесь, со страницы семьдесят девятой. Там отмечено. Я стал читать: "Я решила, пока будет проходить эксперимент, находиться в одном положении, стоя левреткой – коленями на кровати, упираясь руками в край кровати. Я никого не хотела видеть. Я буду 'открытой дырой', кто жаждет – войдет. Не будет ничего, что может возбудить вялых функционеров секса, импотентов, скромников. Сегодня сексуальная встреча один на один, их сто, а я одна. Как же они сражались, эти фаллические легионы, обуреваемые первородным желанием! Вперед! Долой шовинистов либидо! Внезапно я почувствовала позади себя завоевателя, оккупанта, две могучие руки обхватили мои бедра для яростной атаки, которая началась внизу живота, мощные силы стали двигаться во мне все быстрее и быстрее, меня стала захватывать волна, она росла, поднимая меня на себе… я ору, хриплю, я схожу с ума, и уже второй сменяет первого. Аллюр все убыстряется, меня пронзает почти до самых легких. Я вскрикиваю при каждом толчке, я уже на самой вершине, но поднимаюсь еще выше, я отпускаю веревку, еще связывающую меня с землей, – и уже парю в облаках, тройной прыжок ангела, кульбит в небесах! Я счастлива, как не был счастлив ни один смертный. Вот уже третий, четвертый, пятый, каждый извергает свою сущность в меня, нет времени даже на вздох облегчения. Я не знаю, где я, кто я… Куст с теплой влагой, расплавленная лава, в моей груди пожар, я разорвана на миллионы звезд, очищена для вечности, слова все забыты, буквы все расчленены, а это все продолжается и не прекратится никогда, больше никогда, и я навсегда останусь горячим источником перед целой армией молящихся паломников всегда на коленях, как победоносная собака, как священное древнее животное, и в этом апокалипсисе единственная уверенность: я остаюсь царицей! Вселенная больше не существует, нет ни людей, ни моря, ни песка, ни городов: только я. Я вместилище всего, магнитный полюс для секса мира! Я умираю и воскресаю и слышу голос: 'Сильвия – это твой тридцать пятый!' И тут же меня пронзает нестерпимая боль, мне кажется, что острый нож вонзается в мой живот. Я закричала. Причинивший мне такую сильную боль в испуге ретировался. Это был молодой парень в голубых джинсах. Он держал в руках окрашенный моей кровью свой огромный член. Я никогда не получала такого удара по почкам изнутри. Я с трудом поднимаюсь. Мои друзья Поль-Мари и Мишель, поддерживая меня, ведут к машине. За мной тянутся капли крови. А у меня такое чувство, что я пробежала марафон, покорила Эверест, проникла в Зазеркалье. Прекрасная усталость. Невыносимая боль…"
– Ну как?! Тебе знакомо что-нибудь подобное?!
Я молчал. Перед мной не было человека. Люба обратилась в кровавое пятно, в невыносимую боль, в отчаяние. Что я ей мог сказать? Ей и ее знакомой француженке?! Сказать им, что они воплотили в себе самое худшее, что есть на этой земле, что они отродье дьявольских сил и род человеческий воздаст им свои проклятья?! Закричать о том, что теперь мне понятна самая коварная и испепеляющая суть сладострастного паразитаризма, что мне их, несчастных, жалко и что я готов им хоть в чем-то, да помочь? Я вместе с тем ощущал, что чтобы я ни сказал, будет не лишено фальши, а найти такие слова, которые дошли бы до ее сердца (да и было ли у нее сердце!), я не мог, не знал, не верил.
Я молчал. А потом все же в знак благодарности сказал:
– За книги премного благодарен.
– И только? – она надула губки и села на краешек койки.
– Любанька, вы прекрасная женщина, но прошу вас – оставьте меня.
– Так ты отвечаешь на любовь честной и бескорыстно любящей женщины?
– Так лучше будет для вас.
– Что я тебе сделала такого? Что я тебе сделала?! Я ночи напролет не спала, думала о тебе.
Я хотел было сказать, что она при этом в бессонные ночи видела эти ошеломительные оргии, видела, как я прекрасно вписался в деревянный крест, как бесконечно живописно каплет алая кровь на белый снег и как она стенает у пригвозденных моих ног, и как потом все это в рекламе, рекламе, рекламе… Но я ничего не сказал. Больше того, я ее погладил по головке. Но она зарычала:
– Не надо меня жалеть! Не надо! Я умею не только любить, но и стоять за себя. Я умею мстить, господин Сечкин! А Ксавий, хоть и мерлей, но в тысячу раз лучше тебя. И у меня с ним свидание. Он по-другому отнесся и ко мне, и к Сильвии. Он ждет меня внизу. А ты околевай со своим Ренаном, Иосифом Флавием и Апостолом Павлом.
Она птичкой выпорхнула из моей комнатки, и я обрадовался, будто меня миновали чума, СПИД, гонорея, казнь посредством медленного удушья, самое ужасное растление. А потом мне стало горько и безвыходно. Как всегда в такие мгновения, я погрузился в свое детство, а потом и в первый век, где были свои ненасытные Любаши, где развратный Нерон устраивал эротические зрелища с Потамьенами, Лигиями и Лилами.
– А я встретила Ксавия, – сказала она. – Он что-то плел о тебе непонятное. Я ему сказала: "Ксюша, нельзя ли пояснее". Но он так и не прояснился. Странный человек. Притязаний тьма, и данные есть, но они вздулись от самомнения и лопнули, а чего можно достичь с разорванными возможностями?! Полный ноль, как скажет наш почтенный Агенобарбов. Кстати, он намерен привлечь Сильвию Блядон к нашему спектаклю. Я о ней тебе рассказывала.
– Мне? О женщине с такой интеллигентной фамилией? Нет, впервые слышу.
– Ну как же, я тебе говорила, что одна моя знакомая француженка является звездой порнокинематографа. Сейчас она издала книгу, фактически свою автобиографию. Это почище откровений Иоанна. Все открытым текстом. Хотите взглянуть одним глазком, а я пока покурю на лестничной площадке…
Она сунула мне книжечку в мягкой обложке, на которой были изображены обнаженные девицы с цветами, растущими из лона, а также в несколько абстрактной форме, скорее символические, изображения фаллосов 1.
1Нам удалось разыскать эту книжечку, написанную порнокиноґзвездой Сильвией Бурдон под названием "Любовь – это праздник" (Таллинн, 1990). Мы приносим глубочайшие извинения известной кинозвезде за то, что так обрывочно дан ее текст в нашем издании. У нас нет до конца уверенности в том, знакома ли была Любаша Перекусова с Бурдон. Что касается фамилии, то, очевидно, Сечкин в силу своей прирожденной деликатности счел необходимым слегка изменить ее.
Я стал читать:
"Продюсеры и постановщики называют меня сексуальной хищницей, фанатичным монстром, когда я предаюсь разврату перед камерой, они стыдливо опускают глаза. Я заметила, что если в фильме представлен половой акт типа семейного, мы страстно дышим, стонем от восторга – все это воспринимается как норма. Но если разыгрываются оргийные сцены, где меня любят одновременно шесть или семь человек, или сцены зоофилии, где я отдаюсь прекрасному стокилограммовому ньюфаундленду, люди приходят в ярость. А между тем я единственная в мире актриса, которая внесла реальный вклад в защиту животных, но не за круглым телевизионным столом, а воплощенным на практике нежным отношением к этим добрым существам. Дорогие граждане мира, пришла пора разрушить лицемерие и ханжество, заключающееся в претензиях на любовь к собакам, но без истинного сродства тел и душ! Мне удалось создать новую Камасутру с моим необычным четвероногим любовником… Он ловко и быстро обнюхал меня между ног – чувствовалось, что у него была подобная практика. Гости застыли в абсолютной тишине. Это был мой открытый мини-бал, где обнаженными были только я и мой друг. Я призывно стала на колени и начала ласкать ему мужественный отросток, прикоснулась к нему языком, осторожно взяла его в рот. Дрожа от возбуждения, он устремился ко мне, я помогла ему, и он яростно задвигался во мне. Все смотрели на нас, впервые наблюдая новое фантастическое действие. Меня охватил необычный, не испытанный никогда прежде оргазм. Я наслаждалась и сексуально, и разумом, а он, распростершись на мне, урчал, заливая меня слюной. Наконец он сполз с меня, но затем бросился второй раз, потом третий. Вокруг нас сгрудились ошеломленные гости. Мужчины оспаривали честь сменить собаку. Женщины не осмеливались последовать моему примеру. Все закончилось маниакальной оргией. Герой вечера, мой добрый пес, бродил между нами, вынюхивая и подъедая остатки ужина. Он показал всем нам, что есть еще немало нераспаханных пашен на просторах королевства любви".
Я читал всю эту мерзость, понимая, что лучших иллюстраций для моих паразитарных основ я не найду. Я и раньше много размышлял о формах паразитаризма в эротике, где развертывается изнутри гигантская двигательная сила распада рода человеческого. Я стал лихорадочно выписывать главное из этой книжки, чтобы потом написать специальный эротико-паразитарный раздел человеческой катастрофы. "Я никогда не буду иметь детей, – пишет Сильвия Блудон. – Я люблю детей, но они могут отвлечь меня от самой главной цели моей жизни – до конца исчерпать мою сексуальность… Одна из самых прекрасных реальностей – это выбор собственной смерти. Мне нравится свободный жест Хемингуэя, пустившего себе пулю в лоб, когда он понял, что не сможет заниматься любовью. Религия учит людей искусству умирать, но не искусству жить… Чтобы говорить о бомбе, надо, чтобы она, наконец, упала. Это ее назначение и наш удел. И нужно, чтобы этот день пришел…"
"И тогда будет конец Паразитарию…" – подумал я.
Вошла Любаша. Она была совсем стертой. Потерянной. Растерянной. Размазанной. Она фальшиво сказала:
– Сильвия согласилась сняться в этом фильме. У нее есть еще шесть учениц. Это будет невероятно! Ты прочел эпизод об эксперименте в африканской священной хижине? Да ты не прочел самого главного. Мы этот эпизод даем перед твоей казнью. В этой хижине будут действовать настоящие каннибалы.
– Людоеды?
– Именно. Наконец-то мы возвратимся к первородным истокам. Вот здесь, со страницы семьдесят девятой. Там отмечено. Я стал читать: "Я решила, пока будет проходить эксперимент, находиться в одном положении, стоя левреткой – коленями на кровати, упираясь руками в край кровати. Я никого не хотела видеть. Я буду 'открытой дырой', кто жаждет – войдет. Не будет ничего, что может возбудить вялых функционеров секса, импотентов, скромников. Сегодня сексуальная встреча один на один, их сто, а я одна. Как же они сражались, эти фаллические легионы, обуреваемые первородным желанием! Вперед! Долой шовинистов либидо! Внезапно я почувствовала позади себя завоевателя, оккупанта, две могучие руки обхватили мои бедра для яростной атаки, которая началась внизу живота, мощные силы стали двигаться во мне все быстрее и быстрее, меня стала захватывать волна, она росла, поднимая меня на себе… я ору, хриплю, я схожу с ума, и уже второй сменяет первого. Аллюр все убыстряется, меня пронзает почти до самых легких. Я вскрикиваю при каждом толчке, я уже на самой вершине, но поднимаюсь еще выше, я отпускаю веревку, еще связывающую меня с землей, – и уже парю в облаках, тройной прыжок ангела, кульбит в небесах! Я счастлива, как не был счастлив ни один смертный. Вот уже третий, четвертый, пятый, каждый извергает свою сущность в меня, нет времени даже на вздох облегчения. Я не знаю, где я, кто я… Куст с теплой влагой, расплавленная лава, в моей груди пожар, я разорвана на миллионы звезд, очищена для вечности, слова все забыты, буквы все расчленены, а это все продолжается и не прекратится никогда, больше никогда, и я навсегда останусь горячим источником перед целой армией молящихся паломников всегда на коленях, как победоносная собака, как священное древнее животное, и в этом апокалипсисе единственная уверенность: я остаюсь царицей! Вселенная больше не существует, нет ни людей, ни моря, ни песка, ни городов: только я. Я вместилище всего, магнитный полюс для секса мира! Я умираю и воскресаю и слышу голос: 'Сильвия – это твой тридцать пятый!' И тут же меня пронзает нестерпимая боль, мне кажется, что острый нож вонзается в мой живот. Я закричала. Причинивший мне такую сильную боль в испуге ретировался. Это был молодой парень в голубых джинсах. Он держал в руках окрашенный моей кровью свой огромный член. Я никогда не получала такого удара по почкам изнутри. Я с трудом поднимаюсь. Мои друзья Поль-Мари и Мишель, поддерживая меня, ведут к машине. За мной тянутся капли крови. А у меня такое чувство, что я пробежала марафон, покорила Эверест, проникла в Зазеркалье. Прекрасная усталость. Невыносимая боль…"
– Ну как?! Тебе знакомо что-нибудь подобное?!
Я молчал. Перед мной не было человека. Люба обратилась в кровавое пятно, в невыносимую боль, в отчаяние. Что я ей мог сказать? Ей и ее знакомой француженке?! Сказать им, что они воплотили в себе самое худшее, что есть на этой земле, что они отродье дьявольских сил и род человеческий воздаст им свои проклятья?! Закричать о том, что теперь мне понятна самая коварная и испепеляющая суть сладострастного паразитаризма, что мне их, несчастных, жалко и что я готов им хоть в чем-то, да помочь? Я вместе с тем ощущал, что чтобы я ни сказал, будет не лишено фальши, а найти такие слова, которые дошли бы до ее сердца (да и было ли у нее сердце!), я не мог, не знал, не верил.
Я молчал. А потом все же в знак благодарности сказал:
– За книги премного благодарен.
– И только? – она надула губки и села на краешек койки.
– Любанька, вы прекрасная женщина, но прошу вас – оставьте меня.
– Так ты отвечаешь на любовь честной и бескорыстно любящей женщины?
– Так лучше будет для вас.
– Что я тебе сделала такого? Что я тебе сделала?! Я ночи напролет не спала, думала о тебе.
Я хотел было сказать, что она при этом в бессонные ночи видела эти ошеломительные оргии, видела, как я прекрасно вписался в деревянный крест, как бесконечно живописно каплет алая кровь на белый снег и как она стенает у пригвозденных моих ног, и как потом все это в рекламе, рекламе, рекламе… Но я ничего не сказал. Больше того, я ее погладил по головке. Но она зарычала:
– Не надо меня жалеть! Не надо! Я умею не только любить, но и стоять за себя. Я умею мстить, господин Сечкин! А Ксавий, хоть и мерлей, но в тысячу раз лучше тебя. И у меня с ним свидание. Он по-другому отнесся и ко мне, и к Сильвии. Он ждет меня внизу. А ты околевай со своим Ренаном, Иосифом Флавием и Апостолом Павлом.
Она птичкой выпорхнула из моей комнатки, и я обрадовался, будто меня миновали чума, СПИД, гонорея, казнь посредством медленного удушья, самое ужасное растление. А потом мне стало горько и безвыходно. Как всегда в такие мгновения, я погрузился в свое детство, а потом и в первый век, где были свои ненасытные Любаши, где развратный Нерон устраивал эротические зрелища с Потамьенами, Лигиями и Лилами.
32
Благодаря стараниям Агенобарбова я все-таки оказался в крохотной одноместной комнатке и всю ночь спокойненько читал. Читая, я будто отвечал на вопросы, которые поставил мне Агенобарбов. Евреи – еще одна вечная тема.
Поражаюсь откровению иудейского историка Иосифа Флавия. Это он впервые вник в сущность избиения евреев в Сирии и Египте в 66 году, в кровавый год царствования Нерона. Два уклада жизни, греко-римский и еврейский, столкнулись и обнаружили полную несовместимость. Правы те историки, которые отмечают, что именно в эти годы обнаружилась дичайшая ненависть всех народов к евреям: по всему Востоку точно клич прошел: "Уничтожайте иудеев, иначе они нас уничтожат". Чтобы понять эту вспыхнувшую ненависть, надо представить себе, до какой степени иудаизм проник во все звенья римской жизни: государственные учреждения, искусство, семью.
Французский исследователь древностей Эрнест Ренан в своих работах отмечает, что антипатия к евреям была в античном мире таким общим чувством, что ее не нужно было развивать. Эта антипатия отмечает бездну, которую человеческий род, быть может, никогда не заполнит. Она обусловливается чем-то большим, чем раса; это – ненависть различных назначений человека, ненависть человека мира, довольствующегося своими внутренними радостями, к человеку войны, человека лавки и конторы – к крестьянину и благородному. Не без основания, конечно, этот бедный Израиль вел жизнь народа, вечно подвергающегося избиениям. Конечно, было какое-нибудь основание, если вас преследовали все нации и все века. До настоящего времени еврей вкрадывался всюду, требуя общих прав, но в действительности еврей никогда не пользовался общими правами, а сохранял свой собственный статус; он хотел иметь гарантии всех и, кроме того, целый ряд исключений, исключительные законы. Он хотел преимуществ нации, не будучи нацией, не участвуя в повинностях нации. Ни один народ никогда не мог вынести этого. Нации – это создание войны, основываемые и поддерживаемые мечом; они – дело крестьян и солдат; евреи никогда не способствовали их установлению. Вот в чем огромная ошибка – в претензиях израильского народа. Терпимый иностранец может быть полезен стране, но под тем условием, чтобы страна не была наводнена им. Несправедливо требовать прав члена семьи в доме, которого не строил, подобно птицам, несущим яйца в чужое гнездо, или ракам, занимающим раковину другого вида. Евреи оказали миру столько хороших и столько дурных услуг, что к ним никогда не будут справедливы. Мы многим обязаны им и в то же время так хорошо видим их недостатки, что не можем оставаться спокойными при виде их. Этот вечный Иеремия, этот "человек печали, всегда жалующийся, подставляющий под удары спину с оскорбляющим нас терпением; это создание, чуждое нашим инстинктам чести, гордости, славы, деликатности, искусства; это существо мало воинственное, малорыцарское, которое не любит ни Греции, ни Рима, ни Германии, но которому мы обязаны, однако, нашей религией, – это существо было поставлено как место средоточия противоречия и антипатии, но эта антипатия была плодотворна, так как она составляла одно из условий прогресса человечества". (Эрнест Ренан в 12-ти томах. Киев, 1902. Т. 12, с. 48).
Знаменитый греческий историк и географ Страбон писал в начале первого века, и его цитирует иудей Иосиф Флавий: "Евреи заполнили все города, и трудно назвать хотя бы одно место в мире, которое не приняло бы к себе этого племени или, лучше сказать, которое не было бы занято им. Египет, Киренаика и многие другие страны приняли их нравы, соблюдая с точностью их предписания, и извлекли большую выгоду из признания их национальных законов. В Египте они получили законное право жить, и им назначена большая часть города Александрии, у них есть свой этнарх, управляющий их делами, совершающий для них суд, следящий за исполнением договоров и завещаний, как президент независимого государства".
Поражаюсь откровению иудейского историка Иосифа Флавия. Это он впервые вник в сущность избиения евреев в Сирии и Египте в 66 году, в кровавый год царствования Нерона. Два уклада жизни, греко-римский и еврейский, столкнулись и обнаружили полную несовместимость. Правы те историки, которые отмечают, что именно в эти годы обнаружилась дичайшая ненависть всех народов к евреям: по всему Востоку точно клич прошел: "Уничтожайте иудеев, иначе они нас уничтожат". Чтобы понять эту вспыхнувшую ненависть, надо представить себе, до какой степени иудаизм проник во все звенья римской жизни: государственные учреждения, искусство, семью.
Французский исследователь древностей Эрнест Ренан в своих работах отмечает, что антипатия к евреям была в античном мире таким общим чувством, что ее не нужно было развивать. Эта антипатия отмечает бездну, которую человеческий род, быть может, никогда не заполнит. Она обусловливается чем-то большим, чем раса; это – ненависть различных назначений человека, ненависть человека мира, довольствующегося своими внутренними радостями, к человеку войны, человека лавки и конторы – к крестьянину и благородному. Не без основания, конечно, этот бедный Израиль вел жизнь народа, вечно подвергающегося избиениям. Конечно, было какое-нибудь основание, если вас преследовали все нации и все века. До настоящего времени еврей вкрадывался всюду, требуя общих прав, но в действительности еврей никогда не пользовался общими правами, а сохранял свой собственный статус; он хотел иметь гарантии всех и, кроме того, целый ряд исключений, исключительные законы. Он хотел преимуществ нации, не будучи нацией, не участвуя в повинностях нации. Ни один народ никогда не мог вынести этого. Нации – это создание войны, основываемые и поддерживаемые мечом; они – дело крестьян и солдат; евреи никогда не способствовали их установлению. Вот в чем огромная ошибка – в претензиях израильского народа. Терпимый иностранец может быть полезен стране, но под тем условием, чтобы страна не была наводнена им. Несправедливо требовать прав члена семьи в доме, которого не строил, подобно птицам, несущим яйца в чужое гнездо, или ракам, занимающим раковину другого вида. Евреи оказали миру столько хороших и столько дурных услуг, что к ним никогда не будут справедливы. Мы многим обязаны им и в то же время так хорошо видим их недостатки, что не можем оставаться спокойными при виде их. Этот вечный Иеремия, этот "человек печали, всегда жалующийся, подставляющий под удары спину с оскорбляющим нас терпением; это создание, чуждое нашим инстинктам чести, гордости, славы, деликатности, искусства; это существо мало воинственное, малорыцарское, которое не любит ни Греции, ни Рима, ни Германии, но которому мы обязаны, однако, нашей религией, – это существо было поставлено как место средоточия противоречия и антипатии, но эта антипатия была плодотворна, так как она составляла одно из условий прогресса человечества". (Эрнест Ренан в 12-ти томах. Киев, 1902. Т. 12, с. 48).
Знаменитый греческий историк и географ Страбон писал в начале первого века, и его цитирует иудей Иосиф Флавий: "Евреи заполнили все города, и трудно назвать хотя бы одно место в мире, которое не приняло бы к себе этого племени или, лучше сказать, которое не было бы занято им. Египет, Киренаика и многие другие страны приняли их нравы, соблюдая с точностью их предписания, и извлекли большую выгоду из признания их национальных законов. В Египте они получили законное право жить, и им назначена большая часть города Александрии, у них есть свой этнарх, управляющий их делами, совершающий для них суд, следящий за исполнением договоров и завещаний, как президент независимого государства".
33
Я проснулся ночью и стал читать "Катехизис еврея". Первое, что меня заинтересовало, так это то, кто его придумал. Потом я стал производить замены: вместо слова "еврей" вставлял слова "русский", "француз", "араб", "англичанин". Часто вспоминал о том, как великий россиянин Владимир Соловьев перед смертью своей читал библейские псалмы по-еврейски. Думал: мессианство не только в приходе Мессии и в избавлении народов от мук, но и в таком возрождении народов, когда ни в одной стране не могли бы распять не только Мессию, но и инакомыслящего. Те же русские мыслители говорили: "Среди евреев – я еврей, среди греков – грек, среди французов – француз". Может быть, это и есть самая великая формула национального или интернационального бытия. Как сказал Соловьев, полная свобода составных частей в совершенном единстве целого. Говоря о красоте человека и природы, великий мыслитель подчеркивал: в красоте различается триединство: свобода бытия, полнота содержания или смысла и совершенство формы. В человеческом единстве присутствует общая идеальная сущность и специально-эстетическая форма. И эта последняя отличает красоту от добра. В каждом народе живет прекрасное и высокое. Высокое и есть нравственность. Но нравственное чувство не может быть без формы, без красоты – высокой и совершенной. Чтобы быть всечеловеком, как Достоевский, Бердяев, Толстой, Флоренский, Соловьев, Булгаков, нужно научиться признавать за всеми народами право на ношение всечеловеческих богатств, на выражение этих богатств в своей специфической национальной красоте. Если эту формулу взять за норму, тогда надо искать в каждом народе то ПРЕКРАСНОЕ, что есть в нем в смысле формы ношения и выражения добра, и то всечеловеческое начало, которое направлено не только на утверждение своих национальных озабоченностей, но и на развитие общечеловеческих святых начал. С этих позиций "Катехизис" не выдерживает никакой критики, он рассчитан на заниженный здравый смысл, на пошлость ума, на узость мышления, на разъединение людей, на грязный рынок отношений, где каждый норовит тебя обмануть и сбагрить вместо хлеба и масла дерьмо. То же я могу сказать о Ренане, Страбоне и даже, если хотите, об антисемите Иосифе Флавии. Любой народ прекрасен, как Божье Чудо. Становиться на любую другую позицию – значит обокрасть себя, обречь себя на духовную смерть. А теперь еще раз прочтем этот "Катехизис" и убедимся в справедливости моих догадок.
Итак, "Катехизис":
"Евреи! Любите друг друга, помогайте друг другу. Помогайте друг другу, даже если ненавидите друг друга!
Наша сила – в единстве, в нем залог наших успехов, наше спасение и процветание. Многие народы погибли в рассеянии, потому что у них не было четкой программы действия и чувства локтя. Мы же благодаря чувству коллективизма прошли через века и народы, сохранились, приумножились и окрепли.
Единство – это цель, оно же и средство к достижению цели. Вот в чем смысл, вот к чему нужно стремиться. Все остальное – производное, оно придет само собой.
Помогайте друг другу, не бойтесь прослыть националистами, не бойтесь протекционизма – это наш главный инструмент. Наш национализм интернационален и поэтому вечен. В него открыты двери евреям всех национальностей, всех вероисповеданий, всех партий. Истинный интернационализм только тот, что кровными узами связан с еврейством, все остальное – провокация и обман. Шире привлекайте людей, близких по крови, только они обеспечат вам желательную атмосферу.
Формируйте свои национальные кадры. Кадры – это святая святых. Кадры решают все. Кадры сегодня – это наше завтра. Каждая лаборатория, каждая кафедра, каждый институт должны стать кузницей наших национальных кадров.
Готовьте еврейскую молодежь принять эстафету поколений. Пусть каждое поколение неевреев сталкивается с нашей глубоко эшелонированной обороной. Каждый раз, когда со сцены уходит старшее поколение, на его смену должна встать еще более мощная когорта заблаговременно подготовленных и окрепших молодых евреев. Для этого необходимо как можно раньше выдвигать на руководящие должности наших молодых людей, доказывая их зрелость и гениальность. Пусть пока это не так, они дозреют на должности. Кто у власти, тот и прав. Мы должны передать нашим детям больше, чем мы приняли от отцов, а те, сохранив и приумножив принятое, передадут его в свою очередь потомкам. В преемственности поколений – наша сила, наша стабильность, наше бессмертие.
Мир жесток, в нем нет места филантропии. Каждый народ – кузнец своего счастья. Не наше дело заботиться о русских национальных кадрах. Если они не думают о себе, почему мы должны думать о них? Не берите пример с русских и арабов, которые живут созерцательно, надеясь на авось. Не ждите милости от природы: взять их – наша задача.
Создавайте свои коллективы и этими коллективами выталкивайте неевреев. Помните: все высокооплачиваемые, влиятельные, прибыльные должности – все это наш национальный доход. Помните, что каждый нееврей, доросший до нашего уровня, может занять место, которое могло бы принадлежать каждому из наших. Мы создаем коллективы для того, чтобы гои не мешали нам жить по-своему. Пусть гои пытаются создавать свои коллективы, вряд ли им это удастся, они перессорятся раньше, чем успеют сделать что-либо, а мы поможем им в этом.
Русские неспособны глубоко мыслить, анализировать и делать глубокие обобщения. Они подобны свиньям, которые живут, уткнувшись рылом в землю, не подозревая, что есть небо. Они воспринимают все явления слишком поверхностно, слишком конкретно, они не видят факты в их последовательности, в их связях, они не способны думать, обобщать и абстрагироваться. Для них каждый случай – только случай, как бы часто он не встречался.
Наша идеология в принципе противоположна идеологии гоев. Они говорят: 'Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным'. Мы говорим: 'Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным'. Они говорят: 'Отдавать также приятно, как и получать'. Мы говорим: 'Отдавать, может быть, приятно, но получать еще и полезно'. Они говорят: 'Сделай по закону – это твой долг'. Мы говорим: 'Сделай вопреки закону, и я тебя отблагодарю'. Они говорят: 'Победить или умереть'. Наш девиз 'Победа ради жизни, но жизнь ради победы'. (К чему победа, если нет жизни? Горечь поражения нужно переждать – все придет к тому, кто умеет ждать.)
Все, что знают и умеют они, умеем и знаем мы. То, что знаем и чувствуем мы, им знать и чувствовать не надо. Все, что они имеют, – это их предел. Все, что имеем мы, – это наше средство к достижению большего. Все, что они имеют сегодня,- это наше в их временном пользовании. Взять у них то, что нам завещано Богом, – это наша задача.
Русские упрямы, но они не обладают достаточным упорством в достижении цели. Они ленивы, поэтому всегда спешат. Все проблемы они пытаются решать разом. Они жертвуют малым ради большой решающей задачи победы. Но такая победа либо не приходит вовсе, либо, побеждая, они оказываются у разбитого корыта. Мы исповедуем тактику малых побед, хотя и не против больших. Малая победа – тоже победа!
Русские не умеют руководить, а также подчиняться. Они генетически саботажники. Русские завистливые, они ненавидят своих собратьев, когда те выдвигаются из серой массы. Предоставьте им возможность разорвать этих выдвиженцев – они с удовольствием разорвут. Будьте всегда арбитрами, становитесь в позу миротворцев, защищайте 'несчастных', против которых ополчается толпа, но лишь настолько, чтобы прослыть добрым и объективным. Немного выдержки, и вы займете место того, которого только что растерзали. Когда двое русских дерутся, выигрывает еврей. Натравливайте русских друг на друга, возбуждайте и подогревайте в них зависть друг к другу. Делайте это всегда под прикрытием доброжелательности, незаметно и тонко. Пусть они дерутся между собой, вы же становитесь всегда арбитром.
Русские не умеют жить и не умеют ставить перед собой задачи. Мы ставим перед ними эфемерные задачи, а они пытаются их решать.
Русские не умеют просить, считая это унижением, а сами и без того унижены и бедны. Мы говорим: 'Всякое унижение – благо, если оно дает выгоду'. Ради достижения цели можно унизиться, унижаться можно тоже с достоинством. Нет аморальных вещей, если они способствуют утверждению и процветанию нашего народа. Цель освещает средства.
Русские глупы и грубы. Свою глупость и грубость они именуют честностью, порядочностью и принципами. Неумение приспосабливаться и менять свое поведение в зависимости от ситуации, отсутствие гибкости ума они называют 'быть самим собой', 'принципиальностью'. Гои глупы и грубы настолько, что не умеют даже лгать. Свою примитивность и глупость они опять же называют честностью и порядочностью, хотя по природе своей они лживы и бесчестны. Свойственную себе примитивность они в древние времена называли варварством, в средние века – рыцарством, а позднее – джентльменством. Из-за пустых принципов они кончали жизнь самоубийством. Пусть они продолжают делать это!
Они ограничены в своих возможностях и поэтому ставят пределы всему. Мы же говорим: 'Возможности человека беспредельны, так как он ведет себя соответственно обстоятельствам!'
Постоянно помните о пределах, которые ставят себе гои, их мышление заскорузло в этих пределах. Они не способны выйти из них. В этом их несчастье, в этом наше преимущество. Говорите и поступайте так, как этого не допускает их мораль, как этого не допускают их понятия. Делайте то, что кажется им невозможным, невероятным. Они не поверят в то, что вы способны на слова и поступки, на которые они не способны.
Говорите и поступайте уверенно, напористо и агрессивно, обесґкураживающе и ошеломляюще. Больше шума и словесной мишуры, больше непонятного и наукообразного. Создавайте теории, гипотезы, направления, школы, методы реальные и нереальные: чем экстравагантнее, тем лучше! Пусть не смущает вас, что они никому не нужны, пусть не смущает вас, что о них завтра забудут. Придет новый день. Придут новые идеи. В этом выражается могущество нашего духа, в этом наше самоутверждение, в этом наше превосходство. Пусть гои оплачивают наши векселя. Пусть ломают голову в поисках рациональных зерен в наших идеях, пусть ищут и находят в них то, чего там нет. Завтра мы дадим новую пищу их примитивным мозгам.
Итак, "Катехизис":
"Евреи! Любите друг друга, помогайте друг другу. Помогайте друг другу, даже если ненавидите друг друга!
Наша сила – в единстве, в нем залог наших успехов, наше спасение и процветание. Многие народы погибли в рассеянии, потому что у них не было четкой программы действия и чувства локтя. Мы же благодаря чувству коллективизма прошли через века и народы, сохранились, приумножились и окрепли.
Единство – это цель, оно же и средство к достижению цели. Вот в чем смысл, вот к чему нужно стремиться. Все остальное – производное, оно придет само собой.
Помогайте друг другу, не бойтесь прослыть националистами, не бойтесь протекционизма – это наш главный инструмент. Наш национализм интернационален и поэтому вечен. В него открыты двери евреям всех национальностей, всех вероисповеданий, всех партий. Истинный интернационализм только тот, что кровными узами связан с еврейством, все остальное – провокация и обман. Шире привлекайте людей, близких по крови, только они обеспечат вам желательную атмосферу.
Формируйте свои национальные кадры. Кадры – это святая святых. Кадры решают все. Кадры сегодня – это наше завтра. Каждая лаборатория, каждая кафедра, каждый институт должны стать кузницей наших национальных кадров.
Готовьте еврейскую молодежь принять эстафету поколений. Пусть каждое поколение неевреев сталкивается с нашей глубоко эшелонированной обороной. Каждый раз, когда со сцены уходит старшее поколение, на его смену должна встать еще более мощная когорта заблаговременно подготовленных и окрепших молодых евреев. Для этого необходимо как можно раньше выдвигать на руководящие должности наших молодых людей, доказывая их зрелость и гениальность. Пусть пока это не так, они дозреют на должности. Кто у власти, тот и прав. Мы должны передать нашим детям больше, чем мы приняли от отцов, а те, сохранив и приумножив принятое, передадут его в свою очередь потомкам. В преемственности поколений – наша сила, наша стабильность, наше бессмертие.
Мир жесток, в нем нет места филантропии. Каждый народ – кузнец своего счастья. Не наше дело заботиться о русских национальных кадрах. Если они не думают о себе, почему мы должны думать о них? Не берите пример с русских и арабов, которые живут созерцательно, надеясь на авось. Не ждите милости от природы: взять их – наша задача.
Создавайте свои коллективы и этими коллективами выталкивайте неевреев. Помните: все высокооплачиваемые, влиятельные, прибыльные должности – все это наш национальный доход. Помните, что каждый нееврей, доросший до нашего уровня, может занять место, которое могло бы принадлежать каждому из наших. Мы создаем коллективы для того, чтобы гои не мешали нам жить по-своему. Пусть гои пытаются создавать свои коллективы, вряд ли им это удастся, они перессорятся раньше, чем успеют сделать что-либо, а мы поможем им в этом.
Русские неспособны глубоко мыслить, анализировать и делать глубокие обобщения. Они подобны свиньям, которые живут, уткнувшись рылом в землю, не подозревая, что есть небо. Они воспринимают все явления слишком поверхностно, слишком конкретно, они не видят факты в их последовательности, в их связях, они не способны думать, обобщать и абстрагироваться. Для них каждый случай – только случай, как бы часто он не встречался.
Наша идеология в принципе противоположна идеологии гоев. Они говорят: 'Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным'. Мы говорим: 'Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным'. Они говорят: 'Отдавать также приятно, как и получать'. Мы говорим: 'Отдавать, может быть, приятно, но получать еще и полезно'. Они говорят: 'Сделай по закону – это твой долг'. Мы говорим: 'Сделай вопреки закону, и я тебя отблагодарю'. Они говорят: 'Победить или умереть'. Наш девиз 'Победа ради жизни, но жизнь ради победы'. (К чему победа, если нет жизни? Горечь поражения нужно переждать – все придет к тому, кто умеет ждать.)
Все, что знают и умеют они, умеем и знаем мы. То, что знаем и чувствуем мы, им знать и чувствовать не надо. Все, что они имеют, – это их предел. Все, что имеем мы, – это наше средство к достижению большего. Все, что они имеют сегодня,- это наше в их временном пользовании. Взять у них то, что нам завещано Богом, – это наша задача.
Русские упрямы, но они не обладают достаточным упорством в достижении цели. Они ленивы, поэтому всегда спешат. Все проблемы они пытаются решать разом. Они жертвуют малым ради большой решающей задачи победы. Но такая победа либо не приходит вовсе, либо, побеждая, они оказываются у разбитого корыта. Мы исповедуем тактику малых побед, хотя и не против больших. Малая победа – тоже победа!
Русские не умеют руководить, а также подчиняться. Они генетически саботажники. Русские завистливые, они ненавидят своих собратьев, когда те выдвигаются из серой массы. Предоставьте им возможность разорвать этих выдвиженцев – они с удовольствием разорвут. Будьте всегда арбитрами, становитесь в позу миротворцев, защищайте 'несчастных', против которых ополчается толпа, но лишь настолько, чтобы прослыть добрым и объективным. Немного выдержки, и вы займете место того, которого только что растерзали. Когда двое русских дерутся, выигрывает еврей. Натравливайте русских друг на друга, возбуждайте и подогревайте в них зависть друг к другу. Делайте это всегда под прикрытием доброжелательности, незаметно и тонко. Пусть они дерутся между собой, вы же становитесь всегда арбитром.
Русские не умеют жить и не умеют ставить перед собой задачи. Мы ставим перед ними эфемерные задачи, а они пытаются их решать.
Русские не умеют просить, считая это унижением, а сами и без того унижены и бедны. Мы говорим: 'Всякое унижение – благо, если оно дает выгоду'. Ради достижения цели можно унизиться, унижаться можно тоже с достоинством. Нет аморальных вещей, если они способствуют утверждению и процветанию нашего народа. Цель освещает средства.
Русские глупы и грубы. Свою глупость и грубость они именуют честностью, порядочностью и принципами. Неумение приспосабливаться и менять свое поведение в зависимости от ситуации, отсутствие гибкости ума они называют 'быть самим собой', 'принципиальностью'. Гои глупы и грубы настолько, что не умеют даже лгать. Свою примитивность и глупость они опять же называют честностью и порядочностью, хотя по природе своей они лживы и бесчестны. Свойственную себе примитивность они в древние времена называли варварством, в средние века – рыцарством, а позднее – джентльменством. Из-за пустых принципов они кончали жизнь самоубийством. Пусть они продолжают делать это!
Они ограничены в своих возможностях и поэтому ставят пределы всему. Мы же говорим: 'Возможности человека беспредельны, так как он ведет себя соответственно обстоятельствам!'
Постоянно помните о пределах, которые ставят себе гои, их мышление заскорузло в этих пределах. Они не способны выйти из них. В этом их несчастье, в этом наше преимущество. Говорите и поступайте так, как этого не допускает их мораль, как этого не допускают их понятия. Делайте то, что кажется им невозможным, невероятным. Они не поверят в то, что вы способны на слова и поступки, на которые они не способны.
Говорите и поступайте уверенно, напористо и агрессивно, обесґкураживающе и ошеломляюще. Больше шума и словесной мишуры, больше непонятного и наукообразного. Создавайте теории, гипотезы, направления, школы, методы реальные и нереальные: чем экстравагантнее, тем лучше! Пусть не смущает вас, что они никому не нужны, пусть не смущает вас, что о них завтра забудут. Придет новый день. Придут новые идеи. В этом выражается могущество нашего духа, в этом наше самоутверждение, в этом наше превосходство. Пусть гои оплачивают наши векселя. Пусть ломают голову в поисках рациональных зерен в наших идеях, пусть ищут и находят в них то, чего там нет. Завтра мы дадим новую пищу их примитивным мозгам.