Страница:
– Сечкин, для тебя у меня крайне важные новости. Выходи за калитку, и я тебе сообщу кое-что. Не бойся. На улице темно, и тебя никто не заметит.
В это время вышла жена Хобота и стала накладывать повязку на глаз Хобота, а я тем временем, держась за штаны и давая понять, куда иду, покинул застолье и оказался за калиткой. Не прошел я и трех шагов, ко мне подошла девица в черном. По всему моему телу прошла дрожь. Сроду ничего подобного не было в моей жизни. Девица блеснула прекрасными карими глазами и взяла меня под руку почти ледяной рукой.
– Не бойся. Это я тебя звала. В наш век, как ты сам понимаешь, любые превращения возможны. Сейчас больше всего народ боится мистических инсинуаций, а зря. Мистика, оккультные штуки – это не самое страшное в этой жизни.
– Что вам угодно, девушка? – сказал я в надежде, что она никакого отношения к вороне не имеет. Она точно разгадала мои мысли и сказала:
– Имею, имею. Я и есть та бедная белая ворона, которой по ночам не спится. Конспирация нужна теперь всюду. У меня здесь неподалеку небольшое политическое бюро, которое устраивает разные сделки.
– Значит, политбюро? – спросил я.
– Мы так не называем наше заведение. У нас к тому же все слова, даже Бог и ЗАГС, пишутся с маленьких букв. Но акции, которые мы совершаем, носят политический характер. Достаточно для этой глупой работы и политических партий, литературных творческих союзов и районных депутатских комиссий. Сегодня, в эру политических мистификаций и экономических кризисов, и нам, ведьмам, пришлось включиться в этот таинственный процесс.
– Вы ведьма? – спросил я. И снова по моей коже пробежало тысяч пять самых жизнеспособных мурашек.
– А что тут дурного? Если ты веришь в Бога, почему тебе не поверить и в черта? Тем более превратные сведения о темных силах настолько исказили современные представления о нашем брате, что мне и говорить на эту тему не хочется. Запомни, милый, мы намного честнее и стабильнее всего вашего двуногого сброда. Я в своей жизни еще не встречала, чтобы хоть какая-то темная сила не сдержала своего слова.
– Что ты хочешь от меня?
Девица рассмеялась.
– Я хочу? Ну и нахал! Он с ног сбился, чтобы разыскать хоть какую-то сволочь, чтобы избавиться от эксдермации, я ему хочу помочь, а он еще и выкомаривается.
– Каким образом вы хотите мне помочь? В чем?
– Нужна зацепка. Кожа есть кожа. Разве вам неизвестны эти слова?
– Вы знаете Ксавия?
Девица расхохоталась:
– Вы до сих пор не отдаете себе отчет, с кем говорите. Раньше вы сомневались. А теперь? Пять лет назад на вопрос: "Верите ли вы в Бога?", вы отвечали: "Скорее верю, чем не верю". А не так давно вы изволили заявить, что сейчас нет в стране ни одного человека, который сомневался бы в существовании Всевышнего. Я полагаю, что после ваших последних встреч ваша вера окрепла, не так ли?
– Каких встреч?
– Может быть, вы и о письме Клавдия Лисия забыли? Ага, вспомнили! Но раз есть Всевышний, значит есть и его антиподы.
– У вас есть доказательства?
– Верой в Бога вы называете то, что не требует доказательств, а здесь вам доказательства подавай. Мы, нечистые силы, натерпелись в этой жизни унижений и оскорблений. И тем не менее за нашими словами или угрозами всегда стояли реальные подтверждения. Вы думаете, вы сами, по своей воле, взяли и отправились в первый век? Так просто, как в обыденном сознании. Взяли до Бердичева билет и поехали. Нет, милый, так не бывает. До первого века ни больше, ни меньше, а два тысячелетия, три года на самолете лететь нужно беспосадочно, а вы в одну секунду да еще не всегда в единственном числе…
– Как это?
– А про Горбунова забыли? Мы и его туда для разнообразия подкинули. А сейчас мы на Малом своем совете приняли решение и Феликса Хобота туда вместе с вами спровадить. Как вы на это смотрите?
– В первый век с Феликсом Хоботом?
– А чего бы нам не сыграть такую штуку с двумя Феликсами? Поменять их местами. Они примерно в одинаковых должностях. Вторые роли, один и тот же стиль, одни и те же заботы, принципы: разделяй, властвуй, обжирайся и вовремя опорожняй желудок.
– Неужто ничего не изменилось за две тысячи лет? – удивился я.
– Народ похуже стал. Это уж точно. Озверели. Даже мы, черти и ведьмы, другой раз стали ратовать за милосердие. Вы думаете, эта навигация с милосердием открылась сама по себе? Это все дело наших рук. Скучно стало: одни черные убийства, кражи, коррупция – и все это называется красивыми словами, которые порядочные двуногие и произносить стыдятся. И заметьте, чем больше слов, ратующих за любовь и внимание к людям, тем жестче становится жизнь, тем больше лжи, гадостей и откровенных истреблений народов. Поверьте, не было в древние времена такой жестокой жестокости!
– И вы думаете, наш Хобот сориентируется в ситуации первого века?
– Он окажется именно в своей стихии. А вот тому Феликсу, Марку Антонию, придется похуже, потому что здесь у вас такая неразбериха, такой хаос, что даже мы диву даемся…
– Хорошо бы этого Хобота там оставить навсегда.
– Можно и оставить. А что вы выиграете?
– Кожу, – сказал я откровенно. – Его бумагу здесь никто не отменит без его подписи.
– Какой глупец. Кожу вы заложили нашему политическому бюро. И мы будем единственными ее владельцами. Ферштейн?
Я сделал вид, что не испугался. Спросил:
– И когда вы собираетесь меня ошкуривать?
– Фу, какой жаргон! Никто вас не тронет, пока вы не нарушите наших обязательств.
– Каких?
– Строго выполнять наши предписания. Как только вы нарушите протокол номер шесть, где зафиксированы эти предписания, так мы вас отдаем какому-нибудь Агенобарбову или Мигунову, и они без всяких усложнений произведут так называемую эксдермацию.
– А если я буду примерным рабом?
– Тогда вы получите возможность помочь этому каторжнику и агитатору, бывшему воину и фарисею Савлу.
– Он сейчас жив? Ему ничего не угрожает?
– Его жизнь вам дороже своей? Вот в этом, поверьте, я начинаю сомневаться.
В одно мгновение ее красивое лицо стало мне неприятным. Я вскипел, но сдержался: все-таки она была женщиной, и довольно обаятельной. Я сказал мягко:
– Может быть, это единственный случай, когда я готов отдать все, чем располагаю, чтобы помочь ему.
– В нем вы не сомневаетесь? Ну и прекрасно. Итак, сделка состоялась. Я помогаю вам со всей вашей гоп-компанией опуститься в первый век, а вы уступаете мне свою кожу.
– Кстати, на кой дьявол нужна вам моя шкура? Раньше черти охотились за душами.
– Кому нужны сейчас химеры? Мы, нечистые силы, стали материалистами, поскольку материализм нынче стал доминировать в среде светских и духовных бесов.
– Ну а кожа для чего?
– Чисто прикладные нужды: кооперативные сандалетки, ремешки для мелких бесов, портмоне, сумки, чехлы для зелья от комаров, мазь для полетов на шабаши, корзинки для трав, вызывающих обмороки, рвоту, изжогу и рези в желудках.
– Мало вы совершаете убийств? Ошкуриваете кого попало…
– Нам нужна одухотворенная кожа. Кровоточащая. Такая кожа светится в ночи. В общем, это наше дело – знать, в каком сырье мы нуждаемся. Я же вас не спрашиваю, для чего вам надо встретиться с этим… Слышите, вас зовут. Я полетела. Пожелаете меня увидеть, позовите Зилу. Так меня зовут.
28
29
30
31
32
В это время вышла жена Хобота и стала накладывать повязку на глаз Хобота, а я тем временем, держась за штаны и давая понять, куда иду, покинул застолье и оказался за калиткой. Не прошел я и трех шагов, ко мне подошла девица в черном. По всему моему телу прошла дрожь. Сроду ничего подобного не было в моей жизни. Девица блеснула прекрасными карими глазами и взяла меня под руку почти ледяной рукой.
– Не бойся. Это я тебя звала. В наш век, как ты сам понимаешь, любые превращения возможны. Сейчас больше всего народ боится мистических инсинуаций, а зря. Мистика, оккультные штуки – это не самое страшное в этой жизни.
– Что вам угодно, девушка? – сказал я в надежде, что она никакого отношения к вороне не имеет. Она точно разгадала мои мысли и сказала:
– Имею, имею. Я и есть та бедная белая ворона, которой по ночам не спится. Конспирация нужна теперь всюду. У меня здесь неподалеку небольшое политическое бюро, которое устраивает разные сделки.
– Значит, политбюро? – спросил я.
– Мы так не называем наше заведение. У нас к тому же все слова, даже Бог и ЗАГС, пишутся с маленьких букв. Но акции, которые мы совершаем, носят политический характер. Достаточно для этой глупой работы и политических партий, литературных творческих союзов и районных депутатских комиссий. Сегодня, в эру политических мистификаций и экономических кризисов, и нам, ведьмам, пришлось включиться в этот таинственный процесс.
– Вы ведьма? – спросил я. И снова по моей коже пробежало тысяч пять самых жизнеспособных мурашек.
– А что тут дурного? Если ты веришь в Бога, почему тебе не поверить и в черта? Тем более превратные сведения о темных силах настолько исказили современные представления о нашем брате, что мне и говорить на эту тему не хочется. Запомни, милый, мы намного честнее и стабильнее всего вашего двуногого сброда. Я в своей жизни еще не встречала, чтобы хоть какая-то темная сила не сдержала своего слова.
– Что ты хочешь от меня?
Девица рассмеялась.
– Я хочу? Ну и нахал! Он с ног сбился, чтобы разыскать хоть какую-то сволочь, чтобы избавиться от эксдермации, я ему хочу помочь, а он еще и выкомаривается.
– Каким образом вы хотите мне помочь? В чем?
– Нужна зацепка. Кожа есть кожа. Разве вам неизвестны эти слова?
– Вы знаете Ксавия?
Девица расхохоталась:
– Вы до сих пор не отдаете себе отчет, с кем говорите. Раньше вы сомневались. А теперь? Пять лет назад на вопрос: "Верите ли вы в Бога?", вы отвечали: "Скорее верю, чем не верю". А не так давно вы изволили заявить, что сейчас нет в стране ни одного человека, который сомневался бы в существовании Всевышнего. Я полагаю, что после ваших последних встреч ваша вера окрепла, не так ли?
– Каких встреч?
– Может быть, вы и о письме Клавдия Лисия забыли? Ага, вспомнили! Но раз есть Всевышний, значит есть и его антиподы.
– У вас есть доказательства?
– Верой в Бога вы называете то, что не требует доказательств, а здесь вам доказательства подавай. Мы, нечистые силы, натерпелись в этой жизни унижений и оскорблений. И тем не менее за нашими словами или угрозами всегда стояли реальные подтверждения. Вы думаете, вы сами, по своей воле, взяли и отправились в первый век? Так просто, как в обыденном сознании. Взяли до Бердичева билет и поехали. Нет, милый, так не бывает. До первого века ни больше, ни меньше, а два тысячелетия, три года на самолете лететь нужно беспосадочно, а вы в одну секунду да еще не всегда в единственном числе…
– Как это?
– А про Горбунова забыли? Мы и его туда для разнообразия подкинули. А сейчас мы на Малом своем совете приняли решение и Феликса Хобота туда вместе с вами спровадить. Как вы на это смотрите?
– В первый век с Феликсом Хоботом?
– А чего бы нам не сыграть такую штуку с двумя Феликсами? Поменять их местами. Они примерно в одинаковых должностях. Вторые роли, один и тот же стиль, одни и те же заботы, принципы: разделяй, властвуй, обжирайся и вовремя опорожняй желудок.
– Неужто ничего не изменилось за две тысячи лет? – удивился я.
– Народ похуже стал. Это уж точно. Озверели. Даже мы, черти и ведьмы, другой раз стали ратовать за милосердие. Вы думаете, эта навигация с милосердием открылась сама по себе? Это все дело наших рук. Скучно стало: одни черные убийства, кражи, коррупция – и все это называется красивыми словами, которые порядочные двуногие и произносить стыдятся. И заметьте, чем больше слов, ратующих за любовь и внимание к людям, тем жестче становится жизнь, тем больше лжи, гадостей и откровенных истреблений народов. Поверьте, не было в древние времена такой жестокой жестокости!
– И вы думаете, наш Хобот сориентируется в ситуации первого века?
– Он окажется именно в своей стихии. А вот тому Феликсу, Марку Антонию, придется похуже, потому что здесь у вас такая неразбериха, такой хаос, что даже мы диву даемся…
– Хорошо бы этого Хобота там оставить навсегда.
– Можно и оставить. А что вы выиграете?
– Кожу, – сказал я откровенно. – Его бумагу здесь никто не отменит без его подписи.
– Какой глупец. Кожу вы заложили нашему политическому бюро. И мы будем единственными ее владельцами. Ферштейн?
Я сделал вид, что не испугался. Спросил:
– И когда вы собираетесь меня ошкуривать?
– Фу, какой жаргон! Никто вас не тронет, пока вы не нарушите наших обязательств.
– Каких?
– Строго выполнять наши предписания. Как только вы нарушите протокол номер шесть, где зафиксированы эти предписания, так мы вас отдаем какому-нибудь Агенобарбову или Мигунову, и они без всяких усложнений произведут так называемую эксдермацию.
– А если я буду примерным рабом?
– Тогда вы получите возможность помочь этому каторжнику и агитатору, бывшему воину и фарисею Савлу.
– Он сейчас жив? Ему ничего не угрожает?
– Его жизнь вам дороже своей? Вот в этом, поверьте, я начинаю сомневаться.
В одно мгновение ее красивое лицо стало мне неприятным. Я вскипел, но сдержался: все-таки она была женщиной, и довольно обаятельной. Я сказал мягко:
– Может быть, это единственный случай, когда я готов отдать все, чем располагаю, чтобы помочь ему.
– В нем вы не сомневаетесь? Ну и прекрасно. Итак, сделка состоялась. Я помогаю вам со всей вашей гоп-компанией опуститься в первый век, а вы уступаете мне свою кожу.
– Кстати, на кой дьявол нужна вам моя шкура? Раньше черти охотились за душами.
– Кому нужны сейчас химеры? Мы, нечистые силы, стали материалистами, поскольку материализм нынче стал доминировать в среде светских и духовных бесов.
– Ну а кожа для чего?
– Чисто прикладные нужды: кооперативные сандалетки, ремешки для мелких бесов, портмоне, сумки, чехлы для зелья от комаров, мазь для полетов на шабаши, корзинки для трав, вызывающих обмороки, рвоту, изжогу и рези в желудках.
– Мало вы совершаете убийств? Ошкуриваете кого попало…
– Нам нужна одухотворенная кожа. Кровоточащая. Такая кожа светится в ночи. В общем, это наше дело – знать, в каком сырье мы нуждаемся. Я же вас не спрашиваю, для чего вам надо встретиться с этим… Слышите, вас зовут. Я полетела. Пожелаете меня увидеть, позовите Зилу. Так меня зовут.
28
Меня действительно разыскивали. И когда я, улыбнувшись, сел за стол, Феликс Хобот сказал:
– А ты, оказывается, гусь. Не успел приехать, уже шашни завел. Мне такой прохиндей и нужен. Я с некоторых пор стал работодателем. Послушай, Хромейко, – обратился он к Горбунову, – зачислишь его по вспомогательному списку в штат на полставки.
– Хорошо, – сказал Горбунов. – А как же с письмом?
– Письмо я тебе сегодня дам. Даже сейчас.
Хобот удалился на несколько минут, а я между тем размышлял, связан ли Хобот с Зилой или сам по себе действует. Как бы то ни было, а я стал обладателем письма, в котором временно отменялось мое увольнение и говорилось о том, что я взят в штат вновь организованного объединения на четверть ставки. Слово "временно" было подчеркнуто красными чернилами, и оно меня сильно резануло. На сколько это – временно? Может, на день, а может, на два, а может, на десять лет? Точно читая мои мысли, Хобот сказал:
– Мы все здесь временные. Исторический период такой, что нету постоянства ни в чем. Посему не спрашивай, на какой срок я тебе даю отсрочку. Я всех бы перевел во временные. Исключая, конечно, рабочих и крестьян. Этих придется держать всегда: жрать-то постоянно надо и передвигаться надо постоянно. А остальных лучше держать на приколе. Нашалил – и отсрочка к черту полетела. Так что знай, чуть что перекосишь, сразу все по новой начнется. А теперь, Сечкин, пойди-ка вынеси вот тот горшок с нечистотами и подальше закопай дерьмо, иначе все сначала начнем…
Что сначала начнем, я не мог понять, да и не хотел думать, точнее не мог думать, поскольку от оскорбления, какое нанес мне Хобот, кровь прильнула к мозгам, грудь так расперло, что я себе места не находил, а Хобот хохотал мне в лицо:
– У нас все проходят проверку на вшивость! А ты как хотел? Без проверки? Я сейчас скажу Хромейке: "Пей из этого горшка", и он станет пить, а ты размышляешь, нести тебе горшок или нет. Не хочешь? Может, лбом стенку расшибить попробуешь? Только не об стенку моего дома. Вон сарайка. Там бетонные стены. Там можешь опробовать крепость своей глупой башки.
– Он пойдет. Пойдет, – сказал Горбунов. – Да иди же! – приказал он мне, и я машинально взял горшок в руки. Перед моими глазами серой тенью проскользнула тень пленного спартанца, а Горбунов продолжал говорить: – Я же знаю, что он не спартанец, и не аристократ! Он интеллигент в первом поколении, гуманитарий новой формации.
Я уж не помню, что случилось со мной, только я развернулся вдруг и пошел не в сторону дальнего угла дачного участка, а прямо к Горбунову, который по мере того, как я приближался к нему, все шире и шире раскрывал глаза. От меня не ускользнуло и то, что глазенки Хобота сузились и в них застыл смех, смешанный с ожиданием удовольствия. Подойдя к Горбунову вплотную, я вылил на его паршивую голову нечистоты, а горшок сунул ему в руки. Первым захохотал Хобот, его смех был подхвачен другими, и уже через секунду дачу шатало от смеха и перед моими глазами все кружилось, а этом кружении была жалкая головенка Горбунова, и мне было стыдно оттого, что я так поступил. Я даже сделал попытку подать ему ведро с водой, но он меня оттолкнул и убежал прочь.
В это время раздался звонок, и молодой прислужник пошел открывать калитку. К столу торопясь шел Хромейко.
– Феликс Трофимович, – сказал он, запыхавшись, – беда. Восстали все южные районы.
– Бросьте внутренние войска.
– Бросили. У них танки.
– Откуда танки?
– Какой-то военный кооператив продал им тысячу танков.
– Что за чушь собачья? Кто позволил? Кто разрешил? Кто смутил?
– Все те же.
– Евреи?
– На этот раз армяне.
– А что сверху?
– Никаких запретов и никаких указаний. Говорят, на ваше усмотрение. Ждут вас.
– Олухи царя небесного. Что ж, придется ехать.
Через двадцать минут мы сидели в машине, почему-то Хобот сказал: "И ты поедешь", и посмотрел на свою молодую жену. Может быть, просто не хотел оставлять меня на своей даче. Но вскоре я убедился, что иные силы заставили Хобота принять такое решение. Последним забрался в машину отмывшийся от нечистот Горбунов.
– А ты, оказывается, гусь. Не успел приехать, уже шашни завел. Мне такой прохиндей и нужен. Я с некоторых пор стал работодателем. Послушай, Хромейко, – обратился он к Горбунову, – зачислишь его по вспомогательному списку в штат на полставки.
– Хорошо, – сказал Горбунов. – А как же с письмом?
– Письмо я тебе сегодня дам. Даже сейчас.
Хобот удалился на несколько минут, а я между тем размышлял, связан ли Хобот с Зилой или сам по себе действует. Как бы то ни было, а я стал обладателем письма, в котором временно отменялось мое увольнение и говорилось о том, что я взят в штат вновь организованного объединения на четверть ставки. Слово "временно" было подчеркнуто красными чернилами, и оно меня сильно резануло. На сколько это – временно? Может, на день, а может, на два, а может, на десять лет? Точно читая мои мысли, Хобот сказал:
– Мы все здесь временные. Исторический период такой, что нету постоянства ни в чем. Посему не спрашивай, на какой срок я тебе даю отсрочку. Я всех бы перевел во временные. Исключая, конечно, рабочих и крестьян. Этих придется держать всегда: жрать-то постоянно надо и передвигаться надо постоянно. А остальных лучше держать на приколе. Нашалил – и отсрочка к черту полетела. Так что знай, чуть что перекосишь, сразу все по новой начнется. А теперь, Сечкин, пойди-ка вынеси вот тот горшок с нечистотами и подальше закопай дерьмо, иначе все сначала начнем…
Что сначала начнем, я не мог понять, да и не хотел думать, точнее не мог думать, поскольку от оскорбления, какое нанес мне Хобот, кровь прильнула к мозгам, грудь так расперло, что я себе места не находил, а Хобот хохотал мне в лицо:
– У нас все проходят проверку на вшивость! А ты как хотел? Без проверки? Я сейчас скажу Хромейке: "Пей из этого горшка", и он станет пить, а ты размышляешь, нести тебе горшок или нет. Не хочешь? Может, лбом стенку расшибить попробуешь? Только не об стенку моего дома. Вон сарайка. Там бетонные стены. Там можешь опробовать крепость своей глупой башки.
– Он пойдет. Пойдет, – сказал Горбунов. – Да иди же! – приказал он мне, и я машинально взял горшок в руки. Перед моими глазами серой тенью проскользнула тень пленного спартанца, а Горбунов продолжал говорить: – Я же знаю, что он не спартанец, и не аристократ! Он интеллигент в первом поколении, гуманитарий новой формации.
Я уж не помню, что случилось со мной, только я развернулся вдруг и пошел не в сторону дальнего угла дачного участка, а прямо к Горбунову, который по мере того, как я приближался к нему, все шире и шире раскрывал глаза. От меня не ускользнуло и то, что глазенки Хобота сузились и в них застыл смех, смешанный с ожиданием удовольствия. Подойдя к Горбунову вплотную, я вылил на его паршивую голову нечистоты, а горшок сунул ему в руки. Первым захохотал Хобот, его смех был подхвачен другими, и уже через секунду дачу шатало от смеха и перед моими глазами все кружилось, а этом кружении была жалкая головенка Горбунова, и мне было стыдно оттого, что я так поступил. Я даже сделал попытку подать ему ведро с водой, но он меня оттолкнул и убежал прочь.
В это время раздался звонок, и молодой прислужник пошел открывать калитку. К столу торопясь шел Хромейко.
– Феликс Трофимович, – сказал он, запыхавшись, – беда. Восстали все южные районы.
– Бросьте внутренние войска.
– Бросили. У них танки.
– Откуда танки?
– Какой-то военный кооператив продал им тысячу танков.
– Что за чушь собачья? Кто позволил? Кто разрешил? Кто смутил?
– Все те же.
– Евреи?
– На этот раз армяне.
– А что сверху?
– Никаких запретов и никаких указаний. Говорят, на ваше усмотрение. Ждут вас.
– Олухи царя небесного. Что ж, придется ехать.
Через двадцать минут мы сидели в машине, почему-то Хобот сказал: "И ты поедешь", и посмотрел на свою молодую жену. Может быть, просто не хотел оставлять меня на своей даче. Но вскоре я убедился, что иные силы заставили Хобота принять такое решение. Последним забрался в машину отмывшийся от нечистот Горбунов.
29
Не успели мы проехать и десяти километров, как у самого въезда в город, как раз неподалеку от ломбарда и комиссионного магазина, мотор заглох, и Феликс крепко выругался.
Едва я вылез из машины, как увидел женщину в черном плаще на красной подкладке. Женщина скосила слегка в нашу сторону, и я обомлел: это была Катрин. К удивлению Хобота и Горбунова, я побежал к ней и схватил ее за руку.
– Катрин, – сказал я. – Как же я счастлив снова вас увидеть! Куда вы тогда пропали?
Каково было мое удивление, когда Катрин сузила глаза и сказала, едва заметно улыбаясь:
– Я не Катрин. Я – Зила. Вы приняли решение?
– Да как вам сказать, надо все взвесить, посоветоваться…
– Что за чушь вы мелете? С кем вы намерены советоваться? С профсоюзами?
– Вы не сердитесь, но это так необычно. Я в первый раз в жизни общаюсь…
– С ведьмами, – подсказала Зила. – Откуда у вас такая самоуверенность?
– Степан Николаевич! – воскликнул Хобот. – Да представьте же, наконец, меня нашей прекрасной незнакомке.
– А мы с вами знакомы, – сказал, подавая ей руку, Горбунов. – Да у вас такая ледяная рука. Что с вами?
– Бросает то в жар, то в холод, – сказала Зила и расстегнула плащ.
– А вы так и не снимали с тех пор… – осклабился Горбунов.
Я был поражен, на Зиле была кольчуга Тимофеича.
– Это бронированный жилет. Сейчас в моду, представьте себе, входят бронированные жилеты. Простите, я тороплюсь.
– Далеко вы? Может, подвезем? Сейчас шофер устранит неисправность.
– Нет, мне здесь рядом. Я в ломбард или в комиссионку.
– Что вас заставляет ходить в такие места?
– Хочу сдать одну старинную вещичку и боюсь, сумеют ли они ее оценить.
– Покажите мне, я оценю любую драгоценность.
– Здесь дело не в драгоценности, а в самой вещи. Это наместническое кольцо с геммой. На инталии вырезано изображение Колизея. Кольцо служило одновременно и печаткой, и знаком наместнической власти.
– Откуда у вас такие сведения? – спросил Хобот, рассматривая грубоватое серебряное колечко с полудрагоценным камнем.
– Это заключение экспертов Эрмитажа, Лувра и Метрополя. Маме до двух последних революций предлагали за него довольно большую сумму.
– Продайте мне это колечко, – сказал Хобот. Я почувствовал, что он не желает выпускать из рук эту реликвию. – Я вам дам за него, знаете, тысячу рублей.
– Что вы! Оно до повышения цен оценивалось в сто пятьдесят тысяч. Простите, я тороплюсь, – строго сказала Зила и попыталась взять колечко из рук Хобота.
– Хорошо, мы дадим вам сто пятьдесят тысяч. Зачем вам такие деньги?
– Хочу совершить небольшое турне по Средиземному морю.
– Возьмите и нас с собой.
– О, это очень далеко. Меня интересуют не шумные города, а скорее тихие уголки планеты и даже пустыни.
– С вами хоть на край света! – закричал Хобот.
– Но выезжать надо немедленно.
– А мы немедленно и поедем! Мы всегда готовы!
Я наблюдал за этой сценой соблазна, искушения и забвения. Горбунов, однако, напомнил:
– Но танки давят мирное население, ракетами выжигают стариков и детей.
– Прекрасно! Пусть попотрошат разбойников! Передай им мое распоряжение по рации: "Сгрести ночью все взрослое население и бросить на мятежников!" Пусть пощипают друг друга! Кровопускания полезны. И комендантский час пусть введут и газы эти слезоточивые. Что с мотором? Иди звони, пока он еще не починил.
Я стоял, не зная, что мне делать. А Зила спросила:
– И вы готовы со мной на край света?
– И он! И он! – закричал Хобот. – Куда ему деться? Он у меня на отсрочнике сидит.
– А что такое отсрочник? – спросила Зила.
Хобот рассмеялся:
– Одна из форм прогресса. Потом как-нибудь я вам расскажу. – Хобот повернулся ко мне спиной, взял под руку Зилу и отошел в сторонку. Я слышал, как он говорил ей:
– Катрин, вы само совершенство. Вы чудо, свалившееся с небес. Я буду вашим рабом. Впервые в жизни я мечтаю о рабстве. Будьте же моим господином. Повелевайте мной.
– Хорошо, – сказала Зила. – Только не пожалейте потом…
Едва я вылез из машины, как увидел женщину в черном плаще на красной подкладке. Женщина скосила слегка в нашу сторону, и я обомлел: это была Катрин. К удивлению Хобота и Горбунова, я побежал к ней и схватил ее за руку.
– Катрин, – сказал я. – Как же я счастлив снова вас увидеть! Куда вы тогда пропали?
Каково было мое удивление, когда Катрин сузила глаза и сказала, едва заметно улыбаясь:
– Я не Катрин. Я – Зила. Вы приняли решение?
– Да как вам сказать, надо все взвесить, посоветоваться…
– Что за чушь вы мелете? С кем вы намерены советоваться? С профсоюзами?
– Вы не сердитесь, но это так необычно. Я в первый раз в жизни общаюсь…
– С ведьмами, – подсказала Зила. – Откуда у вас такая самоуверенность?
– Степан Николаевич! – воскликнул Хобот. – Да представьте же, наконец, меня нашей прекрасной незнакомке.
– А мы с вами знакомы, – сказал, подавая ей руку, Горбунов. – Да у вас такая ледяная рука. Что с вами?
– Бросает то в жар, то в холод, – сказала Зила и расстегнула плащ.
– А вы так и не снимали с тех пор… – осклабился Горбунов.
Я был поражен, на Зиле была кольчуга Тимофеича.
– Это бронированный жилет. Сейчас в моду, представьте себе, входят бронированные жилеты. Простите, я тороплюсь.
– Далеко вы? Может, подвезем? Сейчас шофер устранит неисправность.
– Нет, мне здесь рядом. Я в ломбард или в комиссионку.
– Что вас заставляет ходить в такие места?
– Хочу сдать одну старинную вещичку и боюсь, сумеют ли они ее оценить.
– Покажите мне, я оценю любую драгоценность.
– Здесь дело не в драгоценности, а в самой вещи. Это наместническое кольцо с геммой. На инталии вырезано изображение Колизея. Кольцо служило одновременно и печаткой, и знаком наместнической власти.
– Откуда у вас такие сведения? – спросил Хобот, рассматривая грубоватое серебряное колечко с полудрагоценным камнем.
– Это заключение экспертов Эрмитажа, Лувра и Метрополя. Маме до двух последних революций предлагали за него довольно большую сумму.
– Продайте мне это колечко, – сказал Хобот. Я почувствовал, что он не желает выпускать из рук эту реликвию. – Я вам дам за него, знаете, тысячу рублей.
– Что вы! Оно до повышения цен оценивалось в сто пятьдесят тысяч. Простите, я тороплюсь, – строго сказала Зила и попыталась взять колечко из рук Хобота.
– Хорошо, мы дадим вам сто пятьдесят тысяч. Зачем вам такие деньги?
– Хочу совершить небольшое турне по Средиземному морю.
– Возьмите и нас с собой.
– О, это очень далеко. Меня интересуют не шумные города, а скорее тихие уголки планеты и даже пустыни.
– С вами хоть на край света! – закричал Хобот.
– Но выезжать надо немедленно.
– А мы немедленно и поедем! Мы всегда готовы!
Я наблюдал за этой сценой соблазна, искушения и забвения. Горбунов, однако, напомнил:
– Но танки давят мирное население, ракетами выжигают стариков и детей.
– Прекрасно! Пусть попотрошат разбойников! Передай им мое распоряжение по рации: "Сгрести ночью все взрослое население и бросить на мятежников!" Пусть пощипают друг друга! Кровопускания полезны. И комендантский час пусть введут и газы эти слезоточивые. Что с мотором? Иди звони, пока он еще не починил.
Я стоял, не зная, что мне делать. А Зила спросила:
– И вы готовы со мной на край света?
– И он! И он! – закричал Хобот. – Куда ему деться? Он у меня на отсрочнике сидит.
– А что такое отсрочник? – спросила Зила.
Хобот рассмеялся:
– Одна из форм прогресса. Потом как-нибудь я вам расскажу. – Хобот повернулся ко мне спиной, взял под руку Зилу и отошел в сторонку. Я слышал, как он говорил ей:
– Катрин, вы само совершенство. Вы чудо, свалившееся с небес. Я буду вашим рабом. Впервые в жизни я мечтаю о рабстве. Будьте же моим господином. Повелевайте мной.
– Хорошо, – сказала Зила. – Только не пожалейте потом…
30
Едва Феликс сумел опомниться, как перед его глазами возник переодетый в римскую тогу Горбунов. Он сказал:
– Там парфяне просятся.
– Какие еще парфяне? – спросил Хобот, почесывая затылок и не понимая, где он находится. Вошли два парфянских воина. Сказали:
– Римская армия потерпела поражение. Но Тиридат как победитель все же будет подчиняться Риму и просит через нарочных передать Нерону, что готов принять царскую диадему из рук императора.
– Спроси: "А что армяне?" – шепнула бог весть откуда возникшая Катрин. И добавила: – Называй меня Друзиллой.
– А как армяне? – спросил Феликс.
– Армения утеряна. Войска Пэта отступили.
– Этого мы не допустим. Мы не можем утратить Армению. Иначе империя рассыплется в один миг.
– Что прикажете? Не докладывать наверх?
– Доложите, что мы примем все меры, чтобы сохранить не только единство, но и имперское мышление в каждом населенном пункте всей нашей необъятной державы. В эту же ночь приказываю собрать всех мужчин, способных держать оружие, и бросить на врага. Надо немедленно захватить и разграбить Тигранокерт, а на зиму отвести части в окрестности Рандея.
– Народ может возмутиться, – прошептали офицеры.
– Тогда мы бросим на народ регулярные части.
– Говорят, Корбулон идет навстречу Пэту.
– Это еще что за птица? – спросил Хобот.
– Это наш военачальник. Римлянин. Корбулон собирается вести переговоры с Тиридатом, чтобы он не вводил войска в Армению.
– Никаких уступок. Никаких компромиссов. Мы свои войска должны ввести. Пленных не брать! Иудею и Армению превратить в образцовый концлагерь!
Никогда еще римляне не видели прокуратора Иудеи столь разгневанным. Никогда еще так много новых слов не произносил наместник еврейского государства. Многотысячная толпа кричала:
– Да здравствует прокуратор Феликс!
Воспользовавшись шумихой и возней вокруг Феликса, я направился в восточный подвал, где в прокураторской тюрьме томился бывший фарисей и воин Апостол Павел.
– Там парфяне просятся.
– Какие еще парфяне? – спросил Хобот, почесывая затылок и не понимая, где он находится. Вошли два парфянских воина. Сказали:
– Римская армия потерпела поражение. Но Тиридат как победитель все же будет подчиняться Риму и просит через нарочных передать Нерону, что готов принять царскую диадему из рук императора.
– Спроси: "А что армяне?" – шепнула бог весть откуда возникшая Катрин. И добавила: – Называй меня Друзиллой.
– А как армяне? – спросил Феликс.
– Армения утеряна. Войска Пэта отступили.
– Этого мы не допустим. Мы не можем утратить Армению. Иначе империя рассыплется в один миг.
– Что прикажете? Не докладывать наверх?
– Доложите, что мы примем все меры, чтобы сохранить не только единство, но и имперское мышление в каждом населенном пункте всей нашей необъятной державы. В эту же ночь приказываю собрать всех мужчин, способных держать оружие, и бросить на врага. Надо немедленно захватить и разграбить Тигранокерт, а на зиму отвести части в окрестности Рандея.
– Народ может возмутиться, – прошептали офицеры.
– Тогда мы бросим на народ регулярные части.
– Говорят, Корбулон идет навстречу Пэту.
– Это еще что за птица? – спросил Хобот.
– Это наш военачальник. Римлянин. Корбулон собирается вести переговоры с Тиридатом, чтобы он не вводил войска в Армению.
– Никаких уступок. Никаких компромиссов. Мы свои войска должны ввести. Пленных не брать! Иудею и Армению превратить в образцовый концлагерь!
Никогда еще римляне не видели прокуратора Иудеи столь разгневанным. Никогда еще так много новых слов не произносил наместник еврейского государства. Многотысячная толпа кричала:
– Да здравствует прокуратор Феликс!
Воспользовавшись шумихой и возней вокруг Феликса, я направился в восточный подвал, где в прокураторской тюрьме томился бывший фарисей и воин Апостол Павел.
31
– Обо мне теперь говорят разное, – сказал Павел. – Будто у меня две души, одна принадлежит иудею-фанатику, а другая человеку, расположенному ко Христу. Говорят еще, будто я смотрел на свое обращение как на принуждение, будто Христос меня принудил быть Своим орудием для спасения людей. Болтают, что в моем обращении было много таинственного, чудесного, необъяснимого. Отмечают также и то, что с моим обращением в истории человечества пробил решительный час. Появился истинный Сосуд Христовый. Будто я умер для Законов Моисеевых и воскрес для новой жизни. Все это так и не так.
– А что так и что не так, Отче? – вырвалось из моих уст.
– Самое главное, это то, что я понял великое значение испытательной смерти Христа. Раньше я видел справедливое наказание в этой смерти, ибо чтил законы Моисеевы. "Смерть всем, кто отступится от них хоть на йоту" – это правило было основой моей цельности, и этому правилу я следовал ежеминутно. А потом мне открылось, что Моисей принадлежал лишь Израилю, а Сын Божий явился, чтобы стать Искупителем и Господином всего человечества.
Я слушал, и мне все время хотелось задавать вопросы, которые и раньше не давали покоя: "Насколько учение Павла самостоятельно и оригинально? Не оказался ли он под влиянием эллинской философии или раввинского богословия?". И самый главный вопрос: "Готов ли он к последнему искупительному шагу?"
Павел точно услышал мою просьбу. Сказал:
– Надлежит следовать не только учению Христа, но и его Деяниям, его Мученической кончине – этим живу, этого жду от Него. Что касается двух душ или одной души, иудейской или греко-римской философии, то я, как и другие апостолы, всегда следовал Христовым заповедям: "Вера помогает каждому повсюду увидеть Божественное. А это Божественное и в Законах Моисея, и в мыслях Платона, Сократа, Анаксагора, Аристотеля, и в чувственных открытиях Софокла, Эврипида и Эсхила, в откровениях величайших душ и умов Рима и Иерусалима, Спарты и Македонии, Коринфа и Крита, Афин и Назарета.
Господь послал людям Спасителя. Христос умер за людей и тем самым примирил их с Богом. Я возвещаю людям это великое искупление людей от греха и смерти и возрождение их к новой жизни. Мне говорят: "Это безумие! Нужна мудрость, чтобы отличить славу от бесчестия, бессилие от силы". А я говорю: "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Мы веруем, а потому терпим голод и наготу, побои и жажду. Мы скитаемся без крова и работаем своими руками. Злословят нас, мы благословляем. Гонят нас, мы терпим. Хулят нас, мы молим. Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый…"
– Но это же самоуничижение…
– А вы хотели, чтобы Христос явился к вам с мечом? Или с любовью?
Я подумал: "Мое сердце подсказывает: надо бороться за мою жизнь, а мое безумие кричит: отрекись от своей жизни! Отдай все, что просят у тебя! Стань поруганным, оплеванным, осмеянным, и тогда Всевышний воздаст тебе Должное".
Точно прочтя мои мысли, Апостол сказал:
– Ты должен сам для себя решить, кто ты – преступник или добрый человек. Если преступник, то будешь предан Сатане. Если добрая христианская душа у тебя, то примет Господь тебя в Царство Божие. Помни: ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни блудники, ни злоречивые, ни хищники Царства Божия не наследуют…
– Но и мне присущи все эти пороки…
– Нельзя пить из двух чаш сразу. Нельзя быть участником в трапезе Господней и в трапезе бесовской…
– Господи, я то и делаю – пью из нескольких чаш сразу.
– Пытаешься пить, – поправил меня Павел.
– Пытаюсь, потому что жизнь и судьба меня толкают сразу к нескольким сосудам и к нескольким хозяевам! Как же мне быть, если я запутан и нет мне выхода?! Как же мне быть, если я умираю от одиночества?!
– Нет у меня ответов на все деяния ваши. Вся бездна богатства и премудрости находится в ведении Бога, а его пути непостижимы и неисследуемы! Но одно знаю твердо: не осуждай брата твоего. Мы являемся не судьями, но сами находимся перед судом. Каждый из нас за себя даст ответ Богу. Сейчас ты живешь и не можешь быть в одиночестве. Твое единение с другими вселенское. Пусть же все будут твоими братьями. Одиночество придет, когда ты нагим войдешь в мир иной и Господь скажет тебе: "Не волнуйся, мой плохой и неверный раб, не совсем Я возненавидел тебя…"
– Землю охватили злоба и ненависть! Неужто мир придет в души людские?
– Придет вселенское единение всех смертных, и не будет врагов, и не будет стремлений сказать: "Я захвачу эти земли, я ограблю и накажу этих людей!"
– Неужто и для Праховых, и для Хоботов настанет время, когда они испытают жажду вселенского единения и будут творить добро?
– Не станем судить друг друга, а лучше будем думать о том, как не подавать брату СЛУЧАЯ к преткновению или соблазну. Долг христианина думать о том, как он может повлиять не только на себя, но и на других. Главное, чтобы не уходила из сердца любовь, она проводник и путеводитель по безгрешной жизни…
Я еще хотел спросить что-то у Апостола Павла, но никак не мог сформулировать вопрос. Вертелись в голове только такие слова: "Да воздастся каждому заслуженное им…" Легкая головная боль сковала глазное яблоко. Я открыл глаза и услышал противно дребезжащий телефонный звонок.
– А что так и что не так, Отче? – вырвалось из моих уст.
– Самое главное, это то, что я понял великое значение испытательной смерти Христа. Раньше я видел справедливое наказание в этой смерти, ибо чтил законы Моисеевы. "Смерть всем, кто отступится от них хоть на йоту" – это правило было основой моей цельности, и этому правилу я следовал ежеминутно. А потом мне открылось, что Моисей принадлежал лишь Израилю, а Сын Божий явился, чтобы стать Искупителем и Господином всего человечества.
Я слушал, и мне все время хотелось задавать вопросы, которые и раньше не давали покоя: "Насколько учение Павла самостоятельно и оригинально? Не оказался ли он под влиянием эллинской философии или раввинского богословия?". И самый главный вопрос: "Готов ли он к последнему искупительному шагу?"
Павел точно услышал мою просьбу. Сказал:
– Надлежит следовать не только учению Христа, но и его Деяниям, его Мученической кончине – этим живу, этого жду от Него. Что касается двух душ или одной души, иудейской или греко-римской философии, то я, как и другие апостолы, всегда следовал Христовым заповедям: "Вера помогает каждому повсюду увидеть Божественное. А это Божественное и в Законах Моисея, и в мыслях Платона, Сократа, Анаксагора, Аристотеля, и в чувственных открытиях Софокла, Эврипида и Эсхила, в откровениях величайших душ и умов Рима и Иерусалима, Спарты и Македонии, Коринфа и Крита, Афин и Назарета.
Господь послал людям Спасителя. Христос умер за людей и тем самым примирил их с Богом. Я возвещаю людям это великое искупление людей от греха и смерти и возрождение их к новой жизни. Мне говорят: "Это безумие! Нужна мудрость, чтобы отличить славу от бесчестия, бессилие от силы". А я говорю: "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Мы веруем, а потому терпим голод и наготу, побои и жажду. Мы скитаемся без крова и работаем своими руками. Злословят нас, мы благословляем. Гонят нас, мы терпим. Хулят нас, мы молим. Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый…"
– Но это же самоуничижение…
– А вы хотели, чтобы Христос явился к вам с мечом? Или с любовью?
Я подумал: "Мое сердце подсказывает: надо бороться за мою жизнь, а мое безумие кричит: отрекись от своей жизни! Отдай все, что просят у тебя! Стань поруганным, оплеванным, осмеянным, и тогда Всевышний воздаст тебе Должное".
Точно прочтя мои мысли, Апостол сказал:
– Ты должен сам для себя решить, кто ты – преступник или добрый человек. Если преступник, то будешь предан Сатане. Если добрая христианская душа у тебя, то примет Господь тебя в Царство Божие. Помни: ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни блудники, ни злоречивые, ни хищники Царства Божия не наследуют…
– Но и мне присущи все эти пороки…
– Нельзя пить из двух чаш сразу. Нельзя быть участником в трапезе Господней и в трапезе бесовской…
– Господи, я то и делаю – пью из нескольких чаш сразу.
– Пытаешься пить, – поправил меня Павел.
– Пытаюсь, потому что жизнь и судьба меня толкают сразу к нескольким сосудам и к нескольким хозяевам! Как же мне быть, если я запутан и нет мне выхода?! Как же мне быть, если я умираю от одиночества?!
– Нет у меня ответов на все деяния ваши. Вся бездна богатства и премудрости находится в ведении Бога, а его пути непостижимы и неисследуемы! Но одно знаю твердо: не осуждай брата твоего. Мы являемся не судьями, но сами находимся перед судом. Каждый из нас за себя даст ответ Богу. Сейчас ты живешь и не можешь быть в одиночестве. Твое единение с другими вселенское. Пусть же все будут твоими братьями. Одиночество придет, когда ты нагим войдешь в мир иной и Господь скажет тебе: "Не волнуйся, мой плохой и неверный раб, не совсем Я возненавидел тебя…"
– Землю охватили злоба и ненависть! Неужто мир придет в души людские?
– Придет вселенское единение всех смертных, и не будет врагов, и не будет стремлений сказать: "Я захвачу эти земли, я ограблю и накажу этих людей!"
– Неужто и для Праховых, и для Хоботов настанет время, когда они испытают жажду вселенского единения и будут творить добро?
– Не станем судить друг друга, а лучше будем думать о том, как не подавать брату СЛУЧАЯ к преткновению или соблазну. Долг христианина думать о том, как он может повлиять не только на себя, но и на других. Главное, чтобы не уходила из сердца любовь, она проводник и путеводитель по безгрешной жизни…
Я еще хотел спросить что-то у Апостола Павла, но никак не мог сформулировать вопрос. Вертелись в голове только такие слова: "Да воздастся каждому заслуженное им…" Легкая головная боль сковала глазное яблоко. Я открыл глаза и услышал противно дребезжащий телефонный звонок.
32
Звонил Ксавий.
– Надо немедленно встретиться, – сказал он. – Я все знаю, и у меня есть кое-какие соображения. Важные для тебя, – добавил он.
– Как ты меня нашел? – спросил я. – Я же спрятан.
– Потом расскажу. Я выезжаю. Встретимся у входа в храм Вознесения. Через сорок минут.
Я не узнал Ксавия. Он оброс: борода была окладистая, как у священнослужителя. На нем была какая-то странная серая роба на индийский манер, а в руках четки. Он пояснил:
– Я ушел оттуда, – и добавил: – Я отовсюду ушел.
– Где же ты теперь?
– Я создаю Фонд Мармеладова. Он объединит все мировые силы, борющиеся за торжество добра, совести и прогресса…
– И тебя в политику понесло?
– Как раз это антиполитика. Политика всегда обман. А Фонд Мармеладова взывает к человеческой совести, которая должна повелевать: "Не убивай, не кради, не лги, не обижай…" Если и совесть станет вселенской, не будет ни войн, ни расправ, ни обманов, ни политики.
– Как ты пришел к этому? Ты же был неверующим.
– Мы все были неверующими. Разве ты не видишь, что в жизни нашей произошло чудо? Оно настолько осязательно, что не видеть его невозможно. Кто бы мог предположить, что вся так называемая социалистическая идеология рухнет в один прекрасный день? Рухнет без войн и кровопролитий?
– Ну почему же, кровь льется повсюду.
– Она льется по другим причинам… Настал момент, когда надо действовать. Ты, может быть, будешь меня осуждать, но я просил бы тебя не торопиться с выводами. Я вот что тебе скажу. Сейчас есть в нашем Отечестве единственная сила, способная приостановить кровопролития, это сила, возглавляемая Праховым. Ему надо помочь, и немедленно.
– В чем?
– Укрепиться и получить дополнительные полномочия. Сейчас о нем много говорят всякой гадости. Многое правдоподобно и даже правда, но что поделаешь, коль мы такие все скверные. Главное не это, а то, что Прахов и близкие к нему люди развивают идею вселенского единства: Хватит воевать! Хватит убивать друг друга! Хватит поливать друг друга грязью! Его поддерживают многие страны. Каледония, Шакалия и Заокеания готовы создать ему благоприятный экономический режим: посылки со сгущенкой и тушенкой готовы завалить всю нашу страну. Накормить народ надо, иначе опять прокатится волна озлобленности… Но не это главное. Основная идея, которую развивает Прахов, – неслыханное чудо! Он вчера в Желтом доме Каледонии сказал великие слова: "Я мечтаю о таком времени, когда каждый из нас, находясь в чужой стране, мог бы сказать: “Я у себя дома!” Я мечтаю о таком времени, когда слово “чужой” исчезнет из лексикона народов".
– Надо немедленно встретиться, – сказал он. – Я все знаю, и у меня есть кое-какие соображения. Важные для тебя, – добавил он.
– Как ты меня нашел? – спросил я. – Я же спрятан.
– Потом расскажу. Я выезжаю. Встретимся у входа в храм Вознесения. Через сорок минут.
Я не узнал Ксавия. Он оброс: борода была окладистая, как у священнослужителя. На нем была какая-то странная серая роба на индийский манер, а в руках четки. Он пояснил:
– Я ушел оттуда, – и добавил: – Я отовсюду ушел.
– Где же ты теперь?
– Я создаю Фонд Мармеладова. Он объединит все мировые силы, борющиеся за торжество добра, совести и прогресса…
– И тебя в политику понесло?
– Как раз это антиполитика. Политика всегда обман. А Фонд Мармеладова взывает к человеческой совести, которая должна повелевать: "Не убивай, не кради, не лги, не обижай…" Если и совесть станет вселенской, не будет ни войн, ни расправ, ни обманов, ни политики.
– Как ты пришел к этому? Ты же был неверующим.
– Мы все были неверующими. Разве ты не видишь, что в жизни нашей произошло чудо? Оно настолько осязательно, что не видеть его невозможно. Кто бы мог предположить, что вся так называемая социалистическая идеология рухнет в один прекрасный день? Рухнет без войн и кровопролитий?
– Ну почему же, кровь льется повсюду.
– Она льется по другим причинам… Настал момент, когда надо действовать. Ты, может быть, будешь меня осуждать, но я просил бы тебя не торопиться с выводами. Я вот что тебе скажу. Сейчас есть в нашем Отечестве единственная сила, способная приостановить кровопролития, это сила, возглавляемая Праховым. Ему надо помочь, и немедленно.
– В чем?
– Укрепиться и получить дополнительные полномочия. Сейчас о нем много говорят всякой гадости. Многое правдоподобно и даже правда, но что поделаешь, коль мы такие все скверные. Главное не это, а то, что Прахов и близкие к нему люди развивают идею вселенского единства: Хватит воевать! Хватит убивать друг друга! Хватит поливать друг друга грязью! Его поддерживают многие страны. Каледония, Шакалия и Заокеания готовы создать ему благоприятный экономический режим: посылки со сгущенкой и тушенкой готовы завалить всю нашу страну. Накормить народ надо, иначе опять прокатится волна озлобленности… Но не это главное. Основная идея, которую развивает Прахов, – неслыханное чудо! Он вчера в Желтом доме Каледонии сказал великие слова: "Я мечтаю о таком времени, когда каждый из нас, находясь в чужой стране, мог бы сказать: “Я у себя дома!” Я мечтаю о таком времени, когда слово “чужой” исчезнет из лексикона народов".