Страница:
Иногда меня утешало то, что я лучше Прахова, или Шубкина, или Хобота, или Горбунова, или каких-нибудь исторических дьяволов, типа Иосифа Флавия, Домициана, Нерона, Троцкого, Ленина или Мао Цзедуна. А потом, углубляясь в самого себя, я начинал уличать себя в том, что я намного хуже всех тех извергов человеческих, какими населялась наша планета. Вчитываясь и всматриваясь в Иосифа Флавия, или Нерона, или в Троцкого, или в Мобуту, я начинал понимать, что при определенных обстоятельствах вел бы себя таким же образом, и от этого мне становилось особенно страшно.
По мере того как я говорил, отец Иероним становился все светлее и светлее. Наконец, он вскочил, схватил меня за руку и поцеловал меня.
– Я не ошибся. Бог милостив. Вы именно тот, кого я искал. Делайте, что хотите, поступайте, как знаете, только помните, что вы меченый судьбою человек. Да, меченый. Вы избраны Богом, чтобы явить миру истинное покаяние и истинное страдание. Я читал ваши труды, и на каждой странице чувствовал, какая борьба происходила в вас, когда дух ваш метался между видимыми и невидимыми ценностями. Ведь главная особенность религиозного учения заключается в утверждении невидимости Бога. Бог есть Дух, – учит Христос. Все материальное есть плод его творчества. Поэтому духовность внутреннего существа человека есть образ Божественного Духа. Мне понятно, почему вы потянулись к Апостолу Павлу. Апостол Павел утверждал, что в невидимости Бога его вечная сила. Но божественное видимо, ибо обнаруживает себя в разуме и красоте. Созерцание и исследование мира приводят нас к мысли о Боге как о Мировом Разуме. И то, что разум присущ человеку, есть свидетельство его Богоподобия. В религиозном опыте Бог открывается как сила, превышающая механическую причинность мира, как высшая свобода и высшее творчество. Мне понравилось то, что вы восстали против примитивных механических формул типа: психика есть одна из форм движения материи… Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении… В мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, чем в пространстве и времени. Современная наука, считаете вы, доказала, что душа имеет реальное бытие и независима от тела. Она одарена способностями, еще не раскрытыми наукой. Она может действовать и воспринимать на расстоянии без посредства чувств. Душа способна предвидеть. Все это вам лучше известно, чем мне. Ваша собственная душа определила ваш разум. Согласитесь со мной, что ваш провидческий дар – результат Божьего Промысла. Я мог бы назвать сотни великих людей, чьими действиями руководил Господь. Микельанджело, создавая фрески, ощущал священнодействия, которыми руководил Дух Божий. По словам Флобера, художники являются органами Бога, посредством которых Он Сам открывает свою Сущность. Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений Сам Бог говорил над его ухом. Красота, по словам поэта Жуковского, есть ощущение и слышание душою Бога в создании. "У меня были времена, – пишет в своем завещании Лев Толстой, – когда чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божьей". В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству. Мы испытываем постоянно мучительную неудовлетворенность, которая толкает нас на обновление творческих поисков. Вы всю жизнь искали, и, наконец, подошли к рубежу, когда важно сделать последний и окончательный выбор.
– И что же вы мне посоветуете?
– Ничего. Я попрощаюсь с вами. У меня что-то сильно закружилась голова.
– Не уходите. Не уходите, отец Иероним. Мы больше никогда с вами не увидимся. Нам осталось жить считанные часы.
– Нам? Что вы говорите?
– Да, да. Нас ждет одинаковое бессмертие. То бессмертие, о котором в свое время говорил Апостол Павел и о котором вы написали в своей работе об истоках религии.
Отец Иероним сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась жалкой. Он ушел. А я подошел к окну и обратил внимание на двух ворон, сидящих на дереве.
Я долго наблюдал за воронами, размышлял над тем, имеют ли эти птички отношение к Катрин или к Зиле. Из соседнего окна раздавались голоса телевизора: "Переход на рыночные отношения обеспечит высокие нравственные результаты, каждый будет иметь возможность продать свою рабочую силу, свои глаза, руки, кожу, ногти, шею, внутренности. В купле-продаже заложен великий закон человеческого единения, духовный накал планетарного мышления. Да здравствует рынок!" И вдруг телевизор замолк, и диктор скороговоркой объявил: "Спешу рассказать с места преступления. Я оглушен внезапной мученической кончиной протоиерея отца Иеронима. В 14.30 по дороге в свой приход был зверски убит известный священник отец Иероним. Врачи констатировали смерть от потери крови после нанесения нескольких ударов ледорубом по голове. Завтра в десять утра митрополит Головинский совершит заупокойную литургию и чин священнического отпевания в Богоявленской церкви – проезд до станции метро "Успенская", далее автобусами 23 и 12 до остановки "Новая Слобода".
Я посмотрел на деревья за окном. Ворон не было. Из окон раздавались голоса телевизионных дикторов: "Сила бюрократии в двух ее особенностях. Во-первых, она исторически представляет собой прослойку между верхами и низами, пропуская сверху вниз все приказы, а снизу вверх – всю информацию о реальном положении дел и фильтруя, а если надо, и изменяя то и другое к своей выгоде. Это монопольное отношение бюрократии к информации делает ее фактически господином даже тогда, когда формально она – слуга. Воистину информированный человек – господин, неинформированный – раб. Во-вторых, и это главное, бюрократия связана с народом односторонне. Она властна над ним во всем, а он над ней – ни в чем. Бюрократия лепит из народа, как из пластилина, любые фигуры по своему усмотрению… Индивидуальный бунт – неэффективен, система либо переделает мятежников по своему образу и подобию, либо выкинет, как инородное тело. Бюрократии по сердцу тоталитарный плюрализм… От интеллигенции все беды и невзгоды. Еще великий Ленин положил начало тотальной травле интеллигенции, когда, скрипя сердцем терпел “буржуазных спецов”, обрушив весь свой праведный пыл на интеллигентов, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г… (Ленин В.И., ПСС, т. 51, с. 48). Рынок без эксплуатации невозможен. Да здравствует самая жестокая, самая передовая эксплуатация в мире самых передовых рыночных отношений, когда все продается и ничего не покупается!…"
48
49
ЭПИЛОГ
О романе Юрия Азарова "Паразитарий"
Юрий Петрович Азаров
Юрий Петрович Азаров(родился 21 мая 1931 года) – русский художник, писатель. Доктор педагогических наук, профессор, действительный член двух академий (творческой педагогики и экономической безопасности), член Союза писателей России. Многие его книги изданы и переведены на иностранные языки (США, Англия, Индия и др. страны). Картины экспонировались в Третьяковской галерее, в Кремле, ЦДЛ, ЦДРИ, в Королевском замке Варшавы, на выставках в Париже и Нью-Йорке.
По мере того как я говорил, отец Иероним становился все светлее и светлее. Наконец, он вскочил, схватил меня за руку и поцеловал меня.
– Я не ошибся. Бог милостив. Вы именно тот, кого я искал. Делайте, что хотите, поступайте, как знаете, только помните, что вы меченый судьбою человек. Да, меченый. Вы избраны Богом, чтобы явить миру истинное покаяние и истинное страдание. Я читал ваши труды, и на каждой странице чувствовал, какая борьба происходила в вас, когда дух ваш метался между видимыми и невидимыми ценностями. Ведь главная особенность религиозного учения заключается в утверждении невидимости Бога. Бог есть Дух, – учит Христос. Все материальное есть плод его творчества. Поэтому духовность внутреннего существа человека есть образ Божественного Духа. Мне понятно, почему вы потянулись к Апостолу Павлу. Апостол Павел утверждал, что в невидимости Бога его вечная сила. Но божественное видимо, ибо обнаруживает себя в разуме и красоте. Созерцание и исследование мира приводят нас к мысли о Боге как о Мировом Разуме. И то, что разум присущ человеку, есть свидетельство его Богоподобия. В религиозном опыте Бог открывается как сила, превышающая механическую причинность мира, как высшая свобода и высшее творчество. Мне понравилось то, что вы восстали против примитивных механических формул типа: психика есть одна из форм движения материи… Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении… В мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, чем в пространстве и времени. Современная наука, считаете вы, доказала, что душа имеет реальное бытие и независима от тела. Она одарена способностями, еще не раскрытыми наукой. Она может действовать и воспринимать на расстоянии без посредства чувств. Душа способна предвидеть. Все это вам лучше известно, чем мне. Ваша собственная душа определила ваш разум. Согласитесь со мной, что ваш провидческий дар – результат Божьего Промысла. Я мог бы назвать сотни великих людей, чьими действиями руководил Господь. Микельанджело, создавая фрески, ощущал священнодействия, которыми руководил Дух Божий. По словам Флобера, художники являются органами Бога, посредством которых Он Сам открывает свою Сущность. Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений Сам Бог говорил над его ухом. Красота, по словам поэта Жуковского, есть ощущение и слышание душою Бога в создании. "У меня были времена, – пишет в своем завещании Лев Толстой, – когда чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божьей". В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству. Мы испытываем постоянно мучительную неудовлетворенность, которая толкает нас на обновление творческих поисков. Вы всю жизнь искали, и, наконец, подошли к рубежу, когда важно сделать последний и окончательный выбор.
– И что же вы мне посоветуете?
– Ничего. Я попрощаюсь с вами. У меня что-то сильно закружилась голова.
– Не уходите. Не уходите, отец Иероним. Мы больше никогда с вами не увидимся. Нам осталось жить считанные часы.
– Нам? Что вы говорите?
– Да, да. Нас ждет одинаковое бессмертие. То бессмертие, о котором в свое время говорил Апостол Павел и о котором вы написали в своей работе об истоках религии.
Отец Иероним сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась жалкой. Он ушел. А я подошел к окну и обратил внимание на двух ворон, сидящих на дереве.
Я долго наблюдал за воронами, размышлял над тем, имеют ли эти птички отношение к Катрин или к Зиле. Из соседнего окна раздавались голоса телевизора: "Переход на рыночные отношения обеспечит высокие нравственные результаты, каждый будет иметь возможность продать свою рабочую силу, свои глаза, руки, кожу, ногти, шею, внутренности. В купле-продаже заложен великий закон человеческого единения, духовный накал планетарного мышления. Да здравствует рынок!" И вдруг телевизор замолк, и диктор скороговоркой объявил: "Спешу рассказать с места преступления. Я оглушен внезапной мученической кончиной протоиерея отца Иеронима. В 14.30 по дороге в свой приход был зверски убит известный священник отец Иероним. Врачи констатировали смерть от потери крови после нанесения нескольких ударов ледорубом по голове. Завтра в десять утра митрополит Головинский совершит заупокойную литургию и чин священнического отпевания в Богоявленской церкви – проезд до станции метро "Успенская", далее автобусами 23 и 12 до остановки "Новая Слобода".
Я посмотрел на деревья за окном. Ворон не было. Из окон раздавались голоса телевизионных дикторов: "Сила бюрократии в двух ее особенностях. Во-первых, она исторически представляет собой прослойку между верхами и низами, пропуская сверху вниз все приказы, а снизу вверх – всю информацию о реальном положении дел и фильтруя, а если надо, и изменяя то и другое к своей выгоде. Это монопольное отношение бюрократии к информации делает ее фактически господином даже тогда, когда формально она – слуга. Воистину информированный человек – господин, неинформированный – раб. Во-вторых, и это главное, бюрократия связана с народом односторонне. Она властна над ним во всем, а он над ней – ни в чем. Бюрократия лепит из народа, как из пластилина, любые фигуры по своему усмотрению… Индивидуальный бунт – неэффективен, система либо переделает мятежников по своему образу и подобию, либо выкинет, как инородное тело. Бюрократии по сердцу тоталитарный плюрализм… От интеллигенции все беды и невзгоды. Еще великий Ленин положил начало тотальной травле интеллигенции, когда, скрипя сердцем терпел “буржуазных спецов”, обрушив весь свой праведный пыл на интеллигентов, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г… (Ленин В.И., ПСС, т. 51, с. 48). Рынок без эксплуатации невозможен. Да здравствует самая жестокая, самая передовая эксплуатация в мире самых передовых рыночных отношений, когда все продается и ничего не покупается!…"
48
До представления оставались считанные минуты. Теперь нас было пятеро. Я, мама, Анжела, Топазик и Анна. Я был еще здесь, а они – там. Они ждали меня. В этом я не сомневался. Я любил их. И пасть к их ногам – вот чего я хотел. Мама бы меня простила, а Анжела? Что я ей мог сказать? Что искал всюду ее образ, даже в Алисе Короедовой? Нет мне прощения! Почему тогда, в тот день, не погиб? Почему мою башку не рассек топором неизвестный бандит? Сообщили: найдено шесть возможных убийц протоиерея Иеронима. Три из общества "Постамент", два из котельной завода "Новый Котлован" и один аппаратчик, бывший правнук унтер-офицера дивизии "Мертвая голова". В эти версии я не верил. Скорее склонен был подозревать ворон. Но они опрокинули мои подозрения. Одна из сидевших ранее на дереве подсела на мой подоконник. Сказала:
– Осточертело летать в падших ангелах. Хочу принять смерть рядом с тобой.
– Как ты это мыслишь?
– Поменяемся ролями. Ты станешь вороной, а я Степаном Сечкиным.
Горячие слезы полились из моих глаз. Еще раз предать Анґжелу, маму, Топазика и Анну?
– Нет, Катрин. Я хочу умереть. Я созрел до своей смерти. И это, может быть, самая прекрасная моя зрелость.
– Как хочешь, – и она улетела.
– Осточертело летать в падших ангелах. Хочу принять смерть рядом с тобой.
– Как ты это мыслишь?
– Поменяемся ролями. Ты станешь вороной, а я Степаном Сечкиным.
Горячие слезы полились из моих глаз. Еще раз предать Анґжелу, маму, Топазика и Анну?
– Нет, Катрин. Я хочу умереть. Я созрел до своей смерти. И это, может быть, самая прекрасная моя зрелость.
– Как хочешь, – и она улетела.
49
Я ужаснулся тому, что мое последнее слово, которое я наґдиктовал Любаше, было размножено, растиражировано и расклеґено на стенах домов, на специальных стендах и даже на заводґских трубах. Моей иронии никто не понял! На мои слова уже были сложены песни и оперы, куплеты и марши. Один из марґшей показался мне необыкновенно знакомым. Конечно же, это праховские часы. Точнее, часы бабушки Марии.
– Я никак не мог определить притягательную силу этого замечательного музыкального произведения, – шептал Прахов-младший, поглаживая тускло поблескивающую бронзу старых часов. Он напевал в лад с маршем:
– Предавай, предавай, даже если ты урод! Предавай, предаґвай, даже если ты не тот! Предавай весной, предавай зимой, преґдавай, когда цветет… – Все в мире повторяется, любил говоґрить Сечкин…
– Почему любил? Я еще жив… – попытался я возразить, но незнакомый голос точно перебил меня:
– Оставь ты их в покое.
– Им покой, а кому же свет?
– Взгляни, и ты все поймешь.
За современно обставленной Голгофой (фуникулеры, транспортеры, мародеры, гренадеры) узкой лентой вилась дороґга в Остию. Апостола Павла встретили человек двадцать: пять иудеев, три грека, два римлянина, один парфянский воин, два армянина, четыре кельта и четыре галла.
– Значит, ты, тщедушный, и есть тот, кто предал Рим и Иудею, кто предал фарисеев и саддукеев, римское оружие и элґлинскую мудґрость? Ты призываешь любить даже врагов своґих?! – это грек Агафон спрашивал.
– Я не призываю любить, я рассказываю о том, как Он люґбил ближних своих. Он любил греческое слово "макрофумейн" – терпение в отношении к людям, а не обстоятельствам. Я буду терпеть вас, что бы вы со мною ни сделали…
– А ну-ка, Тезий, посади его на петушиный гребень, а в ноздри воткни ему козлиные рога, – сказал римский легат Проперций. – Поглядим на его долготерпение.
Трое иудеев подошли к Павлу, связали веревкой, приподґняли и посадили на огромный острый сучок старой смоковницы. Павел вскрикнул от невыносимой боли.
– И теперь ты любишь меня? – спросил Тезий. – И этих троих иудеев любишь? Оставь его, пусть отдохнет на гребешке, а мы отведаем свежих фазанов.
– Даже благочестивые христиане стали бы на сторону правителей, а не на сторону Иисуса, если бы пришлось выбирать. Кто предпочтет мучительную смерть свободе и спокойной жизни? Господи, помоги мне осилить мою слабость! Дай мне терпение выстрадать любовь к этим грешным. Я люблю их и буду любить, что бы со мною ни случилось! – Павел тихо произносил слова, однако они были достаточно громкими, чтобы всем было понятно, о чем он говорит.
– А ну брось к его ногам уголья, – предложил старый фарисей Кизаи. – Может быть, тогда он заткнется.
Рослый галл собрал горящие угли и бросил их к ногам Павла. Павел вскрикнул, однако тут же проговорил необыкновенно ясно и громко:
– Любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, она всегда милосердствует и не мыслит зла. Господи, убереги меня от ненависти к этим людям, помоги им увидеть лик Иисуса, Господа нашего и Нашей надежды!
– Ну-ка, дай мне лук, Тезий, я запущу в его левое плечо самую большую стрелу, – сказал парфянский воин. Он выстрелил; на этот раз Павел потерял сознание.
– Плесни на него из большой бадьи, – попросил Проперций молодого римского воина. Тот плеснул. Павел огляделся и сказал:
– Любовь не мыслит зла. Она учит прощать и забывать. Она сорадуется истине и все покрывает. Любовь выносит любое оскорбление, любые ошибки и злые проступки людей… Господи, надежда наша, помоги мне еще сильнее любить этих людей…
– Откажись от Христа своего, и мы отпустим тебя, – сказал Агафон.
– Любовь все переносит и всему радуется, – повторил Павел, и две огромные слезы скатились по его щекам.
– Отруби ему правую руку, – обратился Тезий к рыжему галлу. Рослый галл отсек правую длань. Павел замер, закрыв глаза. Непонятно было, жив ли он. – Плесни из малой бадьи! – приказал Тезий.
Павел раскрыл глаза:
– Любовь на все надеется. Нет безнадежно злых! Господи, помоги мне еще сильнее любить этих милых моему сердцу грешников. Прости им все!
– Отсеки ему и левую длань!
Галл отсек и левую руку.
– Не могу! Не могу! – заорал тот, кого звали Кизаи. Старый фарисей, схватившись за голову, выбежал из пещеры.
– Лишился рассудка, – сказал Тезий. – Прикончи его, Фома!
– Остановись, Фома! Убей лучше меня. Пощади Кизаи! – прохрипел Павел.
Фома выстрелил из лука. Кизаи упал замертво.
– И с этим кончай! – сказал Тезий.
– Любовь – это Бог, – прошептал Павел.- Господи, пошли этим людям…
Слово "спасение" не успел произнести Павел, огромный меч вонзился в его грудь.
Пещера осветилась так сильно, точно сердце Апостола Павла стало солнцем. Все, кроме Тезия, пали ниц. Тезий лишился речи и застыл у входа в пещеру. А потом свет будто погас. Под каменистыми сводами, как и прежде, было темно, лишь глухие отблески костра скользили по искаженным от испуга лицам разноплеменных палачей. Там, где только что стоял казненный, была лишь старая смоковница, внизу валялись уголья, стрела и старые веревки, которыми был связан пленник.
Я всматривался в лица палачей и узнавал в каждом своих знакомцев. Прахов-старший присел на корточки с Феликсом Хоботом. Они играли в кости.
– Что же они делают, мерзавцы! – закричал я. – Это же косточки Розы Зитцер и ее мамы. Я вижу усеченную ее руку!
– Вот тебе и точка отсчета! – улыбнулся Горбунов. – У каждого человека свой Освенцим.
– Великолепная сцена! Сорок шестой дубль! – кричал разъяренный Агенобарбов. – Третий план, больше энергии! Сильвия Блудон, куда же подевали свою "открытую дыру"? Выше задницу! Кому говорю, выше! Еще выше!
Шурочка сорвала с себя розовый хитон и кинулась к ногам двух римских воинов, в которых я узнал Литургиева и Приблудкина. Рядом с ними стояли, потупив глаза, мои советологи, Тимофеич и Альбина Давыдовна, а в двух шагах от них терлась о плечо своего мужа Сонечка. Я был совершенно поражен, когда увидел справа от советологов Иосифа Флавия и отца Иеронима. Они о чем-то шептались. Я уловил лишь одно слово, которое они повторяли несколько раз: "Вселенная". Изредка они поглядывали в мою сторону и прикладывали по очереди свои пальцы к губам, должно быть, призывая меня к молчанию. А я не хотел молчать. Я хотел немедленно, сейчас же донести им всем смысл слов Апостола Павла, произнесенных им во время своей казни:
– Достигайте любви! Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею все богатства и все сокровища, и могу горы переставлять, а любви не имею – то я ничто! И если я раздам все, что имею, и тело мое отдам на сожжение, а любви не имею – нет в том никакой пользы! Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, не бесчинствует, не мыслит зла! Она все переносит, все покрывает, всех спасает! Она никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, она всегда будет жить, даже если все языки умолкнут, потому что любовь – это Бог, это Вселенная, это Здание Мира!
…Я понял, эксдермация состоялась.
Ученые Заокеании, Ново-Муарии и Каледонии в срочном порядке, сообща, изготовили кожзаменители, но не из пластика, а из естественного покрова енотовидной собаки. Конечно же, сам процесс эксдермации ни в чем не повинных собак представлялся мне противоправным, но что поделаешь… Радости моей не было предела, когда я очнулся живым… правда, я чуть не лишился чувств, когда провел рукой вдоль тела: длинная собачья шерсть была жестковатой, но у нее были и свои преимущества: шерсть не лезла, как из оленьей шкуры, которую в экспериментальном порядке вживили в тело двух граждан Шакалии. Шерсть создавала атмосферу тепла и отчаяния: радость моя померкла, и вырвалась из груди молитва:
– Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохли от горести око мое, душа моя и утроба моя, изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли. Отвержен я всеми, но я еще и еще раз буду мужаться и укреплять сердце свое…
И услышал, должно быть, Господь мою молитву, и тело мое выздоровело, и не стало на нем шерсти енотовидной собаки, и рубцов от треклятой эксдермации не стало.
А кругом было так светло и невинно, будто все паразитарные системы приказали долго жить, навсегда похоронив саму идею ошкуривания живых существ.
– Я никак не мог определить притягательную силу этого замечательного музыкального произведения, – шептал Прахов-младший, поглаживая тускло поблескивающую бронзу старых часов. Он напевал в лад с маршем:
– Предавай, предавай, даже если ты урод! Предавай, предаґвай, даже если ты не тот! Предавай весной, предавай зимой, преґдавай, когда цветет… – Все в мире повторяется, любил говоґрить Сечкин…
– Почему любил? Я еще жив… – попытался я возразить, но незнакомый голос точно перебил меня:
– Оставь ты их в покое.
– Им покой, а кому же свет?
– Взгляни, и ты все поймешь.
За современно обставленной Голгофой (фуникулеры, транспортеры, мародеры, гренадеры) узкой лентой вилась дороґга в Остию. Апостола Павла встретили человек двадцать: пять иудеев, три грека, два римлянина, один парфянский воин, два армянина, четыре кельта и четыре галла.
– Значит, ты, тщедушный, и есть тот, кто предал Рим и Иудею, кто предал фарисеев и саддукеев, римское оружие и элґлинскую мудґрость? Ты призываешь любить даже врагов своґих?! – это грек Агафон спрашивал.
– Я не призываю любить, я рассказываю о том, как Он люґбил ближних своих. Он любил греческое слово "макрофумейн" – терпение в отношении к людям, а не обстоятельствам. Я буду терпеть вас, что бы вы со мною ни сделали…
– А ну-ка, Тезий, посади его на петушиный гребень, а в ноздри воткни ему козлиные рога, – сказал римский легат Проперций. – Поглядим на его долготерпение.
Трое иудеев подошли к Павлу, связали веревкой, приподґняли и посадили на огромный острый сучок старой смоковницы. Павел вскрикнул от невыносимой боли.
– И теперь ты любишь меня? – спросил Тезий. – И этих троих иудеев любишь? Оставь его, пусть отдохнет на гребешке, а мы отведаем свежих фазанов.
– Даже благочестивые христиане стали бы на сторону правителей, а не на сторону Иисуса, если бы пришлось выбирать. Кто предпочтет мучительную смерть свободе и спокойной жизни? Господи, помоги мне осилить мою слабость! Дай мне терпение выстрадать любовь к этим грешным. Я люблю их и буду любить, что бы со мною ни случилось! – Павел тихо произносил слова, однако они были достаточно громкими, чтобы всем было понятно, о чем он говорит.
– А ну брось к его ногам уголья, – предложил старый фарисей Кизаи. – Может быть, тогда он заткнется.
Рослый галл собрал горящие угли и бросил их к ногам Павла. Павел вскрикнул, однако тут же проговорил необыкновенно ясно и громко:
– Любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, она всегда милосердствует и не мыслит зла. Господи, убереги меня от ненависти к этим людям, помоги им увидеть лик Иисуса, Господа нашего и Нашей надежды!
– Ну-ка, дай мне лук, Тезий, я запущу в его левое плечо самую большую стрелу, – сказал парфянский воин. Он выстрелил; на этот раз Павел потерял сознание.
– Плесни на него из большой бадьи, – попросил Проперций молодого римского воина. Тот плеснул. Павел огляделся и сказал:
– Любовь не мыслит зла. Она учит прощать и забывать. Она сорадуется истине и все покрывает. Любовь выносит любое оскорбление, любые ошибки и злые проступки людей… Господи, надежда наша, помоги мне еще сильнее любить этих людей…
– Откажись от Христа своего, и мы отпустим тебя, – сказал Агафон.
– Любовь все переносит и всему радуется, – повторил Павел, и две огромные слезы скатились по его щекам.
– Отруби ему правую руку, – обратился Тезий к рыжему галлу. Рослый галл отсек правую длань. Павел замер, закрыв глаза. Непонятно было, жив ли он. – Плесни из малой бадьи! – приказал Тезий.
Павел раскрыл глаза:
– Любовь на все надеется. Нет безнадежно злых! Господи, помоги мне еще сильнее любить этих милых моему сердцу грешников. Прости им все!
– Отсеки ему и левую длань!
Галл отсек и левую руку.
– Не могу! Не могу! – заорал тот, кого звали Кизаи. Старый фарисей, схватившись за голову, выбежал из пещеры.
– Лишился рассудка, – сказал Тезий. – Прикончи его, Фома!
– Остановись, Фома! Убей лучше меня. Пощади Кизаи! – прохрипел Павел.
Фома выстрелил из лука. Кизаи упал замертво.
– И с этим кончай! – сказал Тезий.
– Любовь – это Бог, – прошептал Павел.- Господи, пошли этим людям…
Слово "спасение" не успел произнести Павел, огромный меч вонзился в его грудь.
Пещера осветилась так сильно, точно сердце Апостола Павла стало солнцем. Все, кроме Тезия, пали ниц. Тезий лишился речи и застыл у входа в пещеру. А потом свет будто погас. Под каменистыми сводами, как и прежде, было темно, лишь глухие отблески костра скользили по искаженным от испуга лицам разноплеменных палачей. Там, где только что стоял казненный, была лишь старая смоковница, внизу валялись уголья, стрела и старые веревки, которыми был связан пленник.
Я всматривался в лица палачей и узнавал в каждом своих знакомцев. Прахов-старший присел на корточки с Феликсом Хоботом. Они играли в кости.
– Что же они делают, мерзавцы! – закричал я. – Это же косточки Розы Зитцер и ее мамы. Я вижу усеченную ее руку!
– Вот тебе и точка отсчета! – улыбнулся Горбунов. – У каждого человека свой Освенцим.
– Великолепная сцена! Сорок шестой дубль! – кричал разъяренный Агенобарбов. – Третий план, больше энергии! Сильвия Блудон, куда же подевали свою "открытую дыру"? Выше задницу! Кому говорю, выше! Еще выше!
Шурочка сорвала с себя розовый хитон и кинулась к ногам двух римских воинов, в которых я узнал Литургиева и Приблудкина. Рядом с ними стояли, потупив глаза, мои советологи, Тимофеич и Альбина Давыдовна, а в двух шагах от них терлась о плечо своего мужа Сонечка. Я был совершенно поражен, когда увидел справа от советологов Иосифа Флавия и отца Иеронима. Они о чем-то шептались. Я уловил лишь одно слово, которое они повторяли несколько раз: "Вселенная". Изредка они поглядывали в мою сторону и прикладывали по очереди свои пальцы к губам, должно быть, призывая меня к молчанию. А я не хотел молчать. Я хотел немедленно, сейчас же донести им всем смысл слов Апостола Павла, произнесенных им во время своей казни:
– Достигайте любви! Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею все богатства и все сокровища, и могу горы переставлять, а любви не имею – то я ничто! И если я раздам все, что имею, и тело мое отдам на сожжение, а любви не имею – нет в том никакой пользы! Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, не бесчинствует, не мыслит зла! Она все переносит, все покрывает, всех спасает! Она никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, она всегда будет жить, даже если все языки умолкнут, потому что любовь – это Бог, это Вселенная, это Здание Мира!
…Я понял, эксдермация состоялась.
Ученые Заокеании, Ново-Муарии и Каледонии в срочном порядке, сообща, изготовили кожзаменители, но не из пластика, а из естественного покрова енотовидной собаки. Конечно же, сам процесс эксдермации ни в чем не повинных собак представлялся мне противоправным, но что поделаешь… Радости моей не было предела, когда я очнулся живым… правда, я чуть не лишился чувств, когда провел рукой вдоль тела: длинная собачья шерсть была жестковатой, но у нее были и свои преимущества: шерсть не лезла, как из оленьей шкуры, которую в экспериментальном порядке вживили в тело двух граждан Шакалии. Шерсть создавала атмосферу тепла и отчаяния: радость моя померкла, и вырвалась из груди молитва:
– Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохли от горести око мое, душа моя и утроба моя, изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли. Отвержен я всеми, но я еще и еще раз буду мужаться и укреплять сердце свое…
И услышал, должно быть, Господь мою молитву, и тело мое выздоровело, и не стало на нем шерсти енотовидной собаки, и рубцов от треклятой эксдермации не стало.
А кругом было так светло и невинно, будто все паразитарные системы приказали долго жить, навсегда похоронив саму идею ошкуривания живых существ.
ЭПИЛОГ
Я потом уже сожалел, что отдал рукопись Степана Николаевича Сечкина в издательство. Напечатать не напечатали, а ксерокопии пошли гулять по свету. Естественно, стали интересоваться Сечкиным. А так как никто о нем ничего толком не знал, то, само собой разумеется, стали складываться легенды: ясновидец, пророк, Мессия. "Рабочее полено" вынуждено было дать разъяснение. Бойкое перо Лизы Вольфартовой поведало читателям, что Степа (так она его называла в своей статье) был примерным гражданином, не вступал ни в какие кооперативы и ассоциации, валютных сбережений не держал, чужого добра не брал, ни в каких партиях не пребывал, табачные талоны на сахар не обменивал, а был рядовым отечественным паразитарием, честно служившим Великой Паразитарной Системе, которую по прямому указанию Прахова-старшего на Верховном Совете (во втором чтении) стали называть командно-демократической. Лиза недвусмысленно намекала на чувственную уникальность Сечкина: в его прекрасном теле жила истинно гладиаторская натура. Его сердце было пламенным, а руки горячими, как подогретая ветчина. Что же касается всяких фантасмагорических приключений, то это чушь собачья, что и готова как угодно подтвердить Вольфартова, знавшая Степу лично.
С опровержением статьи Лизы выступило "Сучье вымя". Тонкость выступления состояла в том, что "Сучье вымя" дало на целой полосе два мнения. Первое – было высказано критиком Юноной Сарбоян, которая никогда Сечкина в глаза не видела, но отчаянно опровергала все слухи о нем, доказывая, что в век смут и рыночных ссор всегда появлялись юродивые предсказатели, мессии, чудотворцы и сомнительные нищие.
Второе мнение принадлежало Тимофеичу, который яростно утверждал, что провидцами движется мир, что Сечкин не просто предсказатель, но орудие Бога, что он не умер, а находится среди нас. Он так и писал: "Люди, ищите Сечкина! Он в наших душах. Он рядом. Он теперь не покинет нас". Тимофеич поклялся в том, что ни за что не подпишется на "Полено", и не потому, что цены на подписку сильно возросли, а потому, что "Рабочему полену" никогда не стать добрым вестником Благих Дел и Надежд. Мне не понравилось в статье Тимофеича то, что он слишком лихо обошелся с двумя дамами – Лизой Вольфартовой и Юноной Сарбоян, назвав их фуриями, паразитарными отходами, врагами человечества. Тут уж точно перегнул палку Тимофеич, царство ему небесное, он тоже скончался сразу после выхода своей статьи.
И еще признаюсь, как на духу. Я несколько раз обошел Каменный мост, и нигде мне не удалось найти сшибленный каким-то лихачом фонарный столб. Литье было крепким, отменным, запыленным, и никаких дыр, способных вместить объемистые рукописи, в них не было. Странным показалось лишь одно. По мере того как усиливались мои поиски, над Каменным мостом росла туча воронья. Птицы кричали как чайки, жалобно и пронзительно: "Не ищи! Не ищи! Ничего никогда не ищи!"
Говорили, что перед смертью Тимофеич ворвался с альпенштоком в Зал Верховного Совета и стал убедительнейшим образом доказывать, что истинное назначение ледоруба вовсе не в том, чтобы с его помощью забираться на горные вершины, а в том, чтобы вносить поправки в черепные коробки свихнувшихся, зарвавшихся или проворовавшихся депутатов. Я представляю себе Тимофеича, блистательного рассказчика и оратора, который всесторонне описывал несовершенство и уродливую сущность депутатского темени, ведущего свое родовое начало от некоего Шарикова по отцовской линии, и от несчастной шлюшки Клозетты Вандеи – по материнской. Описывал, оправдывал и требовал поступить во имя спасения человечества самым гуманным способом – аккуратненько стесывать ненужные затылочные образования у самых оголтелых депутатов и производить эту операцию именно альпенштоком, поскольку это орудие напрямую связано с горными вершинами. Тимофеич, а вслед за ним и Прахов-младший доказывали, что альпеншток не есть палаческий топор, а есть чистейшая экстраполяция (такой термин был в ходу в те времена) указанного инструмента на Синай – символ библейской веры и преданности иудейским законам.
Проведен был и некоторый исторический анализ. Известный революционный воротила Лев Троцкий, защитник и предатель еврейского народа, был убит именно альпенштоком. Точно таким же орудием был прикончен и отец Иероним. Говорят, священник перед смертью сказал:
– Я, как и Лев Троцкий, наказан за то, что предал свой народ, отказался от родного имени и стал поучать чуждых моему духу людей. Я – отщепенец и потому проклят Синаем, пославшим на мою седую голову этот зловещий альпен… – последний слог отец Иероним произнес неразборчиво, что дало повод к разным фантазиям. Говорили, что последний слог был вовсе не "шток", а "кройц" (крест) или "глюк", что означает счастье. Тимофеич между этими фантазиями не видел принципиальной разницы. Однако в лексикон всех народов вошли своеобразные ругательства-молитвы вовсе не со словами "глюк" и "кройц", а именно со словом "шток". Эти ругательства-заклинания звучали примерно так:
"Господи, пошли на головы нечестивых миллионы альпенштоков, чтобы никогда в их гнусном темени не рождались мысли о повышении цен на мясомолочные продукты, одежду и строительные материалы, чтобы в их черепных коробках никогда не замышлялись кровопролитные войны, экономические блокады и железные занавесы". Ходили слухи, что в особо развитых странах стали производиться индивидуализированные ледорубы и даже был сочинен девиз: "Каждому темени – индивидуальный альпеншток".
С опровержением статьи Лизы выступило "Сучье вымя". Тонкость выступления состояла в том, что "Сучье вымя" дало на целой полосе два мнения. Первое – было высказано критиком Юноной Сарбоян, которая никогда Сечкина в глаза не видела, но отчаянно опровергала все слухи о нем, доказывая, что в век смут и рыночных ссор всегда появлялись юродивые предсказатели, мессии, чудотворцы и сомнительные нищие.
Второе мнение принадлежало Тимофеичу, который яростно утверждал, что провидцами движется мир, что Сечкин не просто предсказатель, но орудие Бога, что он не умер, а находится среди нас. Он так и писал: "Люди, ищите Сечкина! Он в наших душах. Он рядом. Он теперь не покинет нас". Тимофеич поклялся в том, что ни за что не подпишется на "Полено", и не потому, что цены на подписку сильно возросли, а потому, что "Рабочему полену" никогда не стать добрым вестником Благих Дел и Надежд. Мне не понравилось в статье Тимофеича то, что он слишком лихо обошелся с двумя дамами – Лизой Вольфартовой и Юноной Сарбоян, назвав их фуриями, паразитарными отходами, врагами человечества. Тут уж точно перегнул палку Тимофеич, царство ему небесное, он тоже скончался сразу после выхода своей статьи.
И еще признаюсь, как на духу. Я несколько раз обошел Каменный мост, и нигде мне не удалось найти сшибленный каким-то лихачом фонарный столб. Литье было крепким, отменным, запыленным, и никаких дыр, способных вместить объемистые рукописи, в них не было. Странным показалось лишь одно. По мере того как усиливались мои поиски, над Каменным мостом росла туча воронья. Птицы кричали как чайки, жалобно и пронзительно: "Не ищи! Не ищи! Ничего никогда не ищи!"
Говорили, что перед смертью Тимофеич ворвался с альпенштоком в Зал Верховного Совета и стал убедительнейшим образом доказывать, что истинное назначение ледоруба вовсе не в том, чтобы с его помощью забираться на горные вершины, а в том, чтобы вносить поправки в черепные коробки свихнувшихся, зарвавшихся или проворовавшихся депутатов. Я представляю себе Тимофеича, блистательного рассказчика и оратора, который всесторонне описывал несовершенство и уродливую сущность депутатского темени, ведущего свое родовое начало от некоего Шарикова по отцовской линии, и от несчастной шлюшки Клозетты Вандеи – по материнской. Описывал, оправдывал и требовал поступить во имя спасения человечества самым гуманным способом – аккуратненько стесывать ненужные затылочные образования у самых оголтелых депутатов и производить эту операцию именно альпенштоком, поскольку это орудие напрямую связано с горными вершинами. Тимофеич, а вслед за ним и Прахов-младший доказывали, что альпеншток не есть палаческий топор, а есть чистейшая экстраполяция (такой термин был в ходу в те времена) указанного инструмента на Синай – символ библейской веры и преданности иудейским законам.
Проведен был и некоторый исторический анализ. Известный революционный воротила Лев Троцкий, защитник и предатель еврейского народа, был убит именно альпенштоком. Точно таким же орудием был прикончен и отец Иероним. Говорят, священник перед смертью сказал:
– Я, как и Лев Троцкий, наказан за то, что предал свой народ, отказался от родного имени и стал поучать чуждых моему духу людей. Я – отщепенец и потому проклят Синаем, пославшим на мою седую голову этот зловещий альпен… – последний слог отец Иероним произнес неразборчиво, что дало повод к разным фантазиям. Говорили, что последний слог был вовсе не "шток", а "кройц" (крест) или "глюк", что означает счастье. Тимофеич между этими фантазиями не видел принципиальной разницы. Однако в лексикон всех народов вошли своеобразные ругательства-молитвы вовсе не со словами "глюк" и "кройц", а именно со словом "шток". Эти ругательства-заклинания звучали примерно так:
"Господи, пошли на головы нечестивых миллионы альпенштоков, чтобы никогда в их гнусном темени не рождались мысли о повышении цен на мясомолочные продукты, одежду и строительные материалы, чтобы в их черепных коробках никогда не замышлялись кровопролитные войны, экономические блокады и железные занавесы". Ходили слухи, что в особо развитых странах стали производиться индивидуализированные ледорубы и даже был сочинен девиз: "Каждому темени – индивидуальный альпеншток".
О романе Юрия Азарова "Паразитарий"
Пятнадцать лет назад Юрий Азаров написал этот удивительный роман, который на протяжении всех девяностых годов ни один издатель в стране не осмеливался напечатать. Не потому, что он плох, – напротив, все, кажется, признавали его неординарность и даже гениальность, – а потому, что последствий публикации романа (последствий для самого издателя) никто не мог предугадать.
Этот роман я бы поставил в один ряд с известными антиутопиями Е.Замятина, Д.Оруэлла, О.Хаксли, равно как и с произведениями других более ранних мастеров гротескно-сатирической прозы, таких, как, например, Джонатан Свифт, не говоря уже о нашем М.Е.Салтыкове-Щедрине. В любой другой цивилизованной стране подобный роман принес бы автору славу, стал бестселлером, был бы разрекламирован как выдающийся образец современной антиутопии и литературы постмодернизма.
Главная интрига романа, его несущая конструкция, сюжетная линия такова: Степан Сечкин, сотрудник института гуманного лишения жизни, уволен из учреждения за повышенный интерес к истории паразитарных систем. Увольнение означало эксдермацию – снятие кожи. Он судорожно мечется в поисках возможности избежать столь незавидной участи. Начинается фантасмагория, которая то ослабяется, то усиливается вплетением в ткань романа рисунков вполне реальной, сегодняшней российской действительности. Раскрывается мир перевернутых, извращенных, опошленных ценностей, где добро объявляется злом, а зло – добром, где порядок – это хаос, предательство – доблесть, воровство – моральная норма, бесчестье – честь…
Сатира, ирония, сарказм, гротеск, гиперболизация, публицистика, романтика, философия, экскурсы в историю, смешение реальности периода распада Союза с фантастикой сегодняшнего дня, с его правовым беспределом… Досталось всем – чиновникам, ученым, священнослужителям, политикам, предпринимателям. И на этой основе развертывается философско-социальная мысль романа – необходимость искоренения множества общих и частных пороков общества, различных авторитарных форм государственного правления.
Эта мысль неотделима от гуманистической идеологии с ее главными ценностями – любви, свободы, социальной справедливости, права, созидательной деятельности. В своеобразной форме фантастико-реалистического повествования автор фактически развертывает идеологию отечественной политической культуры, разработанную в свое время великими русскими мыслителями – Бердяевым, Лосским, Ильиным, Вышеславцевым, Новгородцевым и другими.
Сегодня во всем мире идут процессы реидеологизации. Рассматривая Россию как мессианскую державу, автор утверждает: без общенациональной идеологии, без идеалов не может быть ни эффктивной политики, ни духовно-правового воспитания, ни сильного государства. Проанализировав политическую, духовную и правовую культуру за последние две тысячи лет, автор создал произведение, манифестирующее синтез науки, культуры и искусства, и внес в свою инновационную педагогическую систему новое, крайне современное идеологическое содержание.
В.С.Лысенко , кандидат философских наук
Этот роман я бы поставил в один ряд с известными антиутопиями Е.Замятина, Д.Оруэлла, О.Хаксли, равно как и с произведениями других более ранних мастеров гротескно-сатирической прозы, таких, как, например, Джонатан Свифт, не говоря уже о нашем М.Е.Салтыкове-Щедрине. В любой другой цивилизованной стране подобный роман принес бы автору славу, стал бестселлером, был бы разрекламирован как выдающийся образец современной антиутопии и литературы постмодернизма.
Главная интрига романа, его несущая конструкция, сюжетная линия такова: Степан Сечкин, сотрудник института гуманного лишения жизни, уволен из учреждения за повышенный интерес к истории паразитарных систем. Увольнение означало эксдермацию – снятие кожи. Он судорожно мечется в поисках возможности избежать столь незавидной участи. Начинается фантасмагория, которая то ослабяется, то усиливается вплетением в ткань романа рисунков вполне реальной, сегодняшней российской действительности. Раскрывается мир перевернутых, извращенных, опошленных ценностей, где добро объявляется злом, а зло – добром, где порядок – это хаос, предательство – доблесть, воровство – моральная норма, бесчестье – честь…
Сатира, ирония, сарказм, гротеск, гиперболизация, публицистика, романтика, философия, экскурсы в историю, смешение реальности периода распада Союза с фантастикой сегодняшнего дня, с его правовым беспределом… Досталось всем – чиновникам, ученым, священнослужителям, политикам, предпринимателям. И на этой основе развертывается философско-социальная мысль романа – необходимость искоренения множества общих и частных пороков общества, различных авторитарных форм государственного правления.
Эта мысль неотделима от гуманистической идеологии с ее главными ценностями – любви, свободы, социальной справедливости, права, созидательной деятельности. В своеобразной форме фантастико-реалистического повествования автор фактически развертывает идеологию отечественной политической культуры, разработанную в свое время великими русскими мыслителями – Бердяевым, Лосским, Ильиным, Вышеславцевым, Новгородцевым и другими.
Сегодня во всем мире идут процессы реидеологизации. Рассматривая Россию как мессианскую державу, автор утверждает: без общенациональной идеологии, без идеалов не может быть ни эффктивной политики, ни духовно-правового воспитания, ни сильного государства. Проанализировав политическую, духовную и правовую культуру за последние две тысячи лет, автор создал произведение, манифестирующее синтез науки, культуры и искусства, и внес в свою инновационную педагогическую систему новое, крайне современное идеологическое содержание.
В.С.Лысенко , кандидат философских наук
Юрий Петрович Азаров
***