Еще в детстве маленькую Симу называли артисткой. Потом изнурительные экзамены в театральный, провал. Скучная работа, по протекции дяди ее устроили лаборанткой на кафедру английской филологии. Затем все тот же дядя нашел заслуженного или народного, Сима уже не помнила точно, в общем, популярного артиста, который согласился позаниматься с девочкой. Занятия вскоре превратились в легкий флирт, и Сима поняла, что, разыграв небольшой этюд на тему любви, она сможет без напряжения пройти и три отборочных тура со стихами, баснями, песнями и танцами, и сами экзамены. Так и случилось.
   Заполучив вожделенный студенческий билет, Сима про артиста забыла. Началась нормальная студенческая жизнь с прогулами, сессиями, поцелуйчиками под лестницей в доме на Моховой. Мастером у них был известный в городе, да и в стране театральный режиссер, студенты им восхищались и одновременно боялись его, но, в общем-то, были уверены в собственном будущем. Особенно Серафима, которая к тому моменту сумела изобразить этюд «романтическая студенточка обмирает по старому гению», да так, что мастер выкрикнул: «Верю!» — буквально процитировав Станиславского.
   Своих питомцев мастер обычно не бросал. Но этих бросил на пятом курсе — просто уехал за море. Тогда, в начале семидесятых, как раз пришла мода на эмиграцию. А они, целый курс, в том числе Сима, остались. Принялись судорожно бегать на показы в ленинградские театры. Повезло немногим. Большинство получило блистательные распределения — кто в Магадан, кто в Замухрышинск.
   За четыре года учебы Сима научилась себя подавать. Она немного пела, подыгрывая на гитаре, знала, как встать и как сесть так, чтобы даже слепой заметил точеную фигурку и длинные ресницы. А еще она научилась отличать хорошую игру от плохой и понимала, что актриса она весьма посредственная. Если бы в СССР тогда шили фильмы по голливудским меркам, у нее появился бы шанс пробиться, разыгрывая невинных соблазненных красавиц и трогательных брошенных жен. Играть в черно-белой гамме она могла и умела, но спроса на эти цвета уже или еще не было.
   Оставалось одно: не дожидаясь смены кинематографического курса, исполнить лишь одну, но очень важную роль — сыграть в жизни самое себя, причем так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. От магаданского распределения удалось избавиться — Сима предъявила справку из женской консультации, что она беременна. Потом пришла пора выбирать амплуа. Сима знала, что хочет быть красивой, а чтобы сохранить и подчеркнуть красоту, нужны деньги, и немалые. Алмаз нуждался в огранке — значит, следовало искать достойного ювелира. Проституция, как легкий путь к деньгам, Симу не устраивала. Не так она была воспитана. У советских собственная гордость. В семидесятые даже в дурном сне никому не привиделось бы, что в недалеком будущем школьницы в сочинениях на тему «Кем быть?» будут писать о привлекательности профессии путаны.
   Серафима Исаева стала женщиной, которая украсит любого мужчину. Женой и подругой, а не наемницей. Это и было ее амплуа — красивая, эффектная женщина. Когда нужно — светская и отстраненная. Когда нужно — простая и душевная. И еще нежно поет «под Вяльцеву».
   Первый богатый и влиятельный друг помог ей найти работу — Сима устроилась корреспондентом в московский театральный журнал. В театре она худо-бедно разбирается, связи есть. Зарплата, правда, небольшая, зато масса свободного времени. А деньги… Сима считала неправильным спрашивать мужчину, откуда у него деньги.
   Второй, не менее состоятельный друг стал ее мужем, и Сима Исаева сменила фамилию на Арциеву. Через пять лет Арциев умер от инфаркта прямо в ванной, что никого не удивило: нервная магазинная работа и лишний вес. Умер, оставив жену с маленьким сыном на руках. Зато к ней перешли значительные сбережения. Молодая интересная вдова пользовалась успехом и долго в одиночестве не горевала. Эксперименты с обувью сейчас не ставят, так что неизвестно, износила ли Серафима пару башмаков, оплакивая супруга.
   Работу Серафима не бросала, но и в стахановки не рвалась. На излете перестройки журнал зачах из-за отсутствия государственной поддержки и подписчиков. В начале девяностых трудящаяся сорокалетнаяя женщина, вдруг лишившаяся работы, почувствовала бы себя собакой, жестоко побитой жизнью, но Серафима по-прежнему была красива. В то время в моде был частный бизнес, и очередной друг помог ей открыть мини-пекарню с кафе, даже выбил кредит. Следить за выпечкой хлеба и булочек оказалось ничуть не сложнее, чем следить за премьерами. Там репертуар, здесь рецептура. Убытки и прибыли Серафиму Валентиновну не беспокоили. Во-первых, есть бухгалтер, а во-вторых, друг, который непременно поможет, если что-то пойдет не так.
   Но сейчас Серафиму Арциеву одолевали нехорошие предчувствия. Все вроде правильно. Леля помог, как только она позвонила. Однако Серафиму тревожила его холодность. Он отошел на почтительное расстояние. Не стремится показываться с ней на людях, а ведь ему явно льстило, что она накоротке со многими знаменитостями. Он всегда поощрял благотворительную деятельность Симы, потому что, мелькая вместе с ней на балах, приемах, раутах и концертах для избранных, укреплял имидж просвещенного политика и вообще «вращался в сферах». Но последние полгода Леля все чаще занят, нет времени сходить на премьеру, нет времени поехать в круиз. Даже Новый год получился скомканным — решили отпраздновать в Москве, а в результате он отвез ее в гости к каким-то странным, незнакомым людям. И вот теперь, после того как «Тутти-Фрутти» закрыли из-за идиотской попытки отравить хлеб, Леля избегает ее. Совсем нехороший знак.
   Серафима Валентиновна, всегда так ловко изображавшая беззащитную инженю, которая погибнет без крепкой мужской руки, впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему беспомощной. Она подошла к зеркалу над туалетным столиком. Зажгла правильно повешенный свет — каким должен быть свет в гримерной, ей показали еще в институте. Принялась внимательно изучать лицо. С этой стороны все должно быть в порядке — она в форме. Не сорок восемь, а максимум тридцать шесть. Это если очень строгий судья. Выхоленная кремами и масками кожа плюс выжигание, которое ей сделали в Израиле. Глаза ясные. Линия шеи и подбородка, которая очень часто выдает возраст, нежная. Серафима может не бояться конкуренции. Даже если ей захочет перебежать дорогу профурсетка, выигравшая конкурс «Мисс Купчино», — длинные ноги и пустая голова, — посмотрим, кто кого. Да и Леля человек солидный, не склонный бросаться на первую попавшуюся самку.
   Однако Леля действительно переменился. Может быть, дело не в ней? Может, проблемы — политические? Депутатская работа хлопотная. Они в Мариинском дворце грызут друг друга так же, как театральные примы. Только на театре две, максимум три примы, а их там сорок человек.
   Серафима Валентиновна считала глубоко неправильным вмешиваться в дела мужчин. Но в этот раз решила вмешаться. Надо разобраться, что к чему. Она секунду подумала, подошла к фиолетовому ларцу с телефоном, из карманчика на крышке достала изящную записную книжку и нашла фамилию известной дамы-политика.
   Эта политическая дама, грузная и самодовольная, ей никогда не нравилась. Знакомы они были уже лет семь, но особой близости не было. Серафима Валентиновна понимала, что Наталья Константиновна Воронова знает все и про всех политиков в городе и в разговоре тет-а-тет может рассказать нечто имеющее отношение к Леле. Только надо найти подход.
   — Добрый вечер, можно Наталью Константиновну?… О, добрый вечер, я по голосу не узнала, это ваш сынок?… Как он?… Мой? Мой по-прежнему работает в Цюрихе. Банки, экономика, сами понимаете… Давно не виделись… Дело, да. Мы затеваем грандиозный благотворительный бал в день рождения Петербурга, и я хотела бы просить вас войти в оргкомитет… Я понимаю, время… Давайте завтра встретимся и все обсудим… Во сколько?… Хорошо, в два часа в кафе «Вена».
   Довольная собой, хозяйка «Тутти-Фрутти» вернулась к туалетному столику и начала вечерние процедуры. Смыть весь макияж, потом питательный крем на лицо, тампоны с особым лосьоном на глаза. Через пятнадцать минут все смыть и тщательно расчесать волосы. Быть молодой и красивой в сорок восемь — прежде всего труд и дисциплина. Не изменив привычке, Серафима легла спать в одиннадцать. Как половчее разыграть импровизацию с мифическим благотворительным балом, она придумает утром.
   Дорогое кафе «Вена» (чашка пакетикового чая — три доллара, причем такие пакетики в соседнем магазине продают по двадцать рублей за пачку) госпоже Арциевой очень нравилось. Цены — это своеобразная гарантия, что ты не окажешься в неподобающей компании. Она сама, без всяких пособий для алчных девиц, озаглавленных «Как выйти замуж за миллионера», вывела простенькое правило: надо соблюдать экономический ценз. Не хочешь нарваться на босяка — не общайся с теми, чей доход ниже выбранной тобой планки.
   «Вена» в этом смысле — место идеальное. Хозяева отеля «Невский палас» справедливо решили, что за удовольствие попить кофе в пятизвездном отеле следует платить по мировым ценам, которые в России еще умножают на два — для надежности. Впрочем, пирожные и десерты здесь подавали действительно вкусные. Интерьер европейский, без излишней роскоши. Все строго, удобно, со вкусом. Вполне подходит для деловых встреч, которым хочется придать оттенок неформальности.
   Серафима пришла на пятнадцать минут раньше назначенного и с толком выбрала столик — чтобы и не у входа, и не в углу, где кухня. Потом она заказала «каппучино» и удобно расположилась на обитой ситчиком полукруглой козетке.
   Политическая дама явилась без опоздания.
   — Добрый день.
   — Добрый день, как давно не виделись. — Женщины обменялись сухими поцелуями в щеку. Поцелуй, больше похожий на касание клювом, заменяет светским дамам и политикам традиционное мужское рукопожатие.
   — Что будете заказывать? — Официант в белой курточке был подчеркнуто предупредителен. Лица женщин показались ему знакомыми, и ту и другую он раньше видел, причем неоднократно. Только не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Дамы были очень уж разные.
   Одна — безусловная красавица, блондинка в мягком кашемировом костюме «Шанель» цвета электрик, туфельки синие, глаза тоже, маникюр безупречный, осанка царственная. Вторая рядом с ней выглядела сущей каракатицей. Тоже, видать, старается. Костюм в леопардовых пятнах, жемчужные бусы. Только куда скроешь центнер веса, длинный нос уточкой, тусклые серые волосы и такого же цвета маленькие глазки? Их как ни подводи — все равно щелочки и щелочки.
   Клиентки заказали еще один «каппучино» и пирожные.
   — Что-то давно вы нигде не появлялись. И на апрельском приеме в Смольном вас не было! — начала формальную часть беседы госпожа Воронова.
   — Дела… Там, я слышала, скандал получился… — Серафима Валентиновна дала понять, что хоть она теперь выходит в свет гораздо реже, но от жизни не отстала и знает о том, что волнует политическую общественность.
   Скандал на приеме в Смольном выплеснулся даже на страницы городских газет. Вице-губернатор во всеуслышание заявил, что сковырнет главу департамента по здравоохранению, поскольку тот мешает работать. Присутствовавший там же главный здравоохранитель города немедленно отреагировал, сказав, что работать мешают непрофессионалы, которые путают карты специалистам-медикам. Кто из двух ссорящихся врач, а кто нет — знали все.
   — Надо что-то решать, долго так тянутся не может. Они, каждый по отдельности, очень милые, порядочные люди. Но ведь медицина бедствует. Я как депутат знаю это лучше остальных. Катастрофическое безденежье. Тут какая-то интрига, борьба за власть. А Леча Абдуллаевич как считает? — Наталья Константиновна выложила свою порцию информации и ждала что-нибудь взамен.
   — Я стараюсь держаться подальше от всяческих интриг. — Госпожа Арциева благодарно кивнула официанту, принесшему кофе и пирожные. — Я и не знала, что Леча имеет отношение к медицине!
   Капкан сработал. Активные женщины, каковой была депутат Воронова, терпеть не могут, когда кто-то чего-то не знает. Они тут же бросаются объяснять:
   — Непосредственно к медицине, разумеется, нет. Но как сопредседатель комитета по бюджету… Ведь львиная доля бюджетных расходов — это лекарства льготникам. Дотации, выплаты больницам и поликлиникам…
   — Может быть. Но он лишь сказал, что публичный скандал — это большой прокол, вот, пожалуй, и все. — Комментарий Серафима Валентиновна придумала на ходу. Она достаточно хорошо знала Лелю. Если бы он говорил об этом конфликте на людях, то ограничился бы именно такой фразой.
   — Да! Политик не может себе позволить прилюдной ругани. Это компрометирует власть, — согласилась Наталья Константиновна.
   — Но ведь в Мариинском у вас тоже предостаточно склок. Я смотрю, Леча ходит чернее тучи. Это не из-за той ли истории с дурацким ремонтом? — Серафима Валентиновна хорошо знала, что к установке джакузи в депутатских квартирах, оплаченных из городской казны, Леля отношения не имел, но надо же было завести разговор о его настроении.
   — Что вы! Тут нет никакой связи! Да и дело пока не раскрутилось, в Москве пытаются замять. Хотя, конечно, идет подковерная борьба — кто станет председателем в том случае, если… Но Дагаев слишком опытный политик, чтобы из-за этого переживать. Да он особо и не вмешивается. Леча Абдуллаевич очень переменился с того времени, как у него убили брата!
   Серафима чуть не подавилaсь куском нежнейшей шарлотки. Она слыхом не слыхивала о том, что Лелин брат погиб. А ведь Арциеву и Дагаева считали чуть не супругами. Они даже официальные открытки-приглашения иногда получали — одну на двоих. И вдруг такая скрытность. Леча всегда был сдержанным. Все-таки восточный человек. Но он ценил ум своей подруги и зачастую обсуждал с нею весьма щекотливые политические проблемы.
   Странная скрытность. Еще более странно, что сторонние доброжелатели ничего Серафиме не сообщили. Люди всегда готовы почесать языки, посплетничать насчет окружающих, особенно когда речь идет о преступлении, тем более об убийстве. Хорошо бы поподробнее разузнать, что случилось. Серафиме очень хотелось закидать мадам Воронову вопросами. Только ни в коем случае нельзя обнаружить свое неведение. Как быть? Сменить тему — грубо и нетактично. Она произведет впечатление черствого человека. Говорить об убийстве, о котором не знаешь ровным счетом ничего, — глупо. Лучше всего выдержать паузу. Еще лучше устроить антракт. Арциева решила улизнуть. Под самым благовидным предлогом.
   — Извините, я на минуту. — Она решительно встала. По залу гулко процокали каблучки ее синих туфель.
   В дамской туалетной комнате мирно дремала служительница. Тихо мурлыкало радио, одна из многочисленных музыкальных радиостанций. Много-много песен, чуть-чуть новостей и развязные рассуждения диск-жокея. Сейчас пела не то Калерия, не то Каролина, а может, и Земфира, — скорее, не пела, а вопила. Серафима сама умела исполнять романсы «под Вяльцеву» и знала цену современному эстрадному вокалу.
   Делать в туалете было совершенно нечего. Значит, нужно попудрить носик. Серафима Валентиновна подошла к зеркалу и достала пудреницу. Не торопясь, провела по носу пуховкой. Дива повыла немного еще, и пошли новости. Диктор натужным голосом читал последние известия: «Президент выступил на коллегии МВД… Первый вице-премьер сообщил, что задолженность по пенсиям будет выплачена к концу июня… Снова набирает силу энергетический кризис в Приморье… Во Владивостоке возмущенные люди перекрыли…»
   Серафима Валентиновна слушала вполуха и раздумывала о том, как лучше вывернуться из неловкой ситуации.
   «Петербургские новости, — продолжал диктор. — Вчера был убит комментатор агентства „Интерпост“ Кирилл Айдаров. Его тело было обнаружено в подвале одного из домов на Греческом проспекте…»
   Арциева сразу вспомнила фамилию журналиста, который брал у нее интервью в «Тутти-Фрутти», а потом заявился под видом милиционера, и она насторожилась.
   «Его убили ударом ножа. Возбуждено уголовное дело. Милиция отрабатывает несколько версий. Предстоит выяснить, связано ли это преступление с профессиональной деятельностью журналиста. Его последний репортаж был посвящен террористическому акту в мини-пекарне „Тутти-Фрутти“. Напомню, два дня назад неизвестный позвонил в агентство „Интерпост“ и сообщил, что хлеб, выпеченный в этой пекарне, отравлен. Сообщение подтвердилось. Весь выпеченный там хлеб изъят. Мини-пекарня закрыта, ведется следствие. Нам известно, что Кирилл продолжал заниматься этим преступлением…»
   У Арциевой потемнело в глазах. Звякнула, упав на пол, изящная пудреница от «Ланком». Туалетная служительница подняла глаза:
   — Что-нибудь случилось? Вам помочь?
   — Нет, спасибо, все в порядке. — Серафима Валентиновна с трудом выговаривала слова, мысли путались.
   Убит этот толстенький журналист. О том, что он выдал себя за милиционера, она сообщила Леле. Леля потом сказал, что Серафима может не беспокоиться. Хорошенькое дельце — «не беспокоиться»! В связи с убийством уже упоминают «Тутти-Фрутти», скоро к ней опять придут!
   Первый порыв — позвонить Леле. Он друг, он поймет, объяснит, что делать. Серафима Валентиновна уже открыла рот, чтобы спросить, где здесь телефон, но вовремя одумалась.
   Во— первых, неизвестно куда звонить. У нее есть номер мобильного телефона Дагаева, однако обсуждать эту тему по сотовой связи опасно. Во-вторых, прежде чем говорить с Лелей, надо все тщательно обдумать. У нее сегодня день плохих новостей. Ей не понравился вчерашний разговор по телефону, когда Леля сказал, что она может не беспокоиться. Не понравились его холодность и отстраненность. Она и Воронову пригласила в кафе, чтобы выяснить, не идет ли игра помимо или против нее. Может быть, ей все почудилось? В любом случае спешка неуместна. Сейчас надо вернуться в кафе и доиграть сцену с политической гостьей.
   Серафима Валентиновна покосилась на служительницу. Та, кажется, опять заснула. Потом еще раз посмотрела в зеркало, два раза глубоко вздохнула, улыбнулась своему отражению, постаралась запомнить выражение лица и двинулась к выходу.
   — Извините еще раз, — Серафима Валентиновна села за столик, изящно отставив в сторону ноги, — я, наверное, отняла у вас кучу времени. А про бал мы так и не сказали ни слова. Дело вот в чем… — И она складно изложила госпоже Вороновой придуманную загодя историю про мифический благотворительный бал, приуроченный к дню рождения Петербурга. История была слеплена так, чтобы дама-депутат почувствовала себя польщенной приглашением поучаствовать в благородном деле наряду с другими великими, но при этом непременно отказалась бы от заманчивого предложения.
   — В общем, это сейчас занимает массу времени. Поиск спонсоров, меценатов. Уже согласился приехать Ростропович, но этого мало, и от попечителей мы ждем активной помощи, дел, предложений… Придется крутиться. — Арциева знала, что политики типа Вороновой всегда готовы поблистать в президиуме и ради этого могут поделиться и финансовыми источниками, и временем. Но искать деньги, чтобы быть оттесненной на задний план музыкантом… Серафима сильно надеялась, что Воронова откажется.
   Расчет оказался верным.
   — Ох, спасибо. Но у меня сейчас такая запарка в Собрании. Идет битва за личные фонды депутатов, чуть не каждый день заседает согласительная комиссия. Да и с бюджетом много напутали. Нет, в совет попечителей никак не могу. Просто времени не хватит. Но если что, попробую помочь. Такое важное мероприятие, нужное городу. Законодательное собрание не должно оставаться в стороне…
   Арциева произнесла несколько приличествующих фраз — мол, как жаль, без вас нам будет труднее работать… Оглянулась, протянула официанту, который подскочил очень вовремя, кредитную карточку. И дамы стали прощаться.
   — Всегда буду рада помочь.
   — Спасибо огромное, мы очень рассчитываем…
   — Вы уж Лечу поберегите. Странный он какой-то стал, дерганый. До свидания, — сказала Воронова и величественно выплыла из кафе «Вена».
   Серафима Валентиновна осталась за столиком — ей еще не вернули карту. Она была даже рада, что процедура расчетов по кредиткам достаточно долгая. Ей никуда не хотелось идти, а хотелось подумать.
   — Знаете что, принесите мне коньяку, — заявила она официанту, когда тот положил на стол карточку, прикрытую счетом.

УТРО ВЕЧЕРА НЕ СЛАЩЕ

   Лизавета проспала. Причина была, конечно, уважительная — весь вечер, до поздней ночи звонили знакомые и незнакомые журналисты. Спрашивали, что она думает по поводу взрыва. После десяти звонков пришлось отключить телефон, но и это не помогло.
   Исчезновение Сергея, взрыв, раненый Баранович, микрофон в кабинете у Саввы… Этот калейдоскоп крутился в голове безостановочно. И ладно бы дельные мысли, а то так, обрывки впечатлений. Заснула Лизавета лишь под утро и будильника не услышала, так что глотать чай пришлось чуть не в душе. И все равно она выскочила из дому, уже безнадежно опаздывая. На часах было без пяти одиннадцать. Первый выпуск в час, то есть на работе следовало быть никак не позже одиннадцати. Лизавета выбежала на улицу и принялась размахивать руками в надежде остановить машину. Долго ждать не пришлось. Рядом с нею немедленно притормозил бежевый пикап. «Жигули» четвертой модели.
   — На Чапыгина! Я опаздываю! — Лизавета даже не посмотрела на водителя.
   — Поехали. — Редкий парень. Сейчас обычно спрашивают «сколько».
   Лизавета запрыгнула в машину и честно призналась:
   — Я очень опаздываю!
   — Знаю, — ответил водитель. Девушка подняла глаза. За рулем сидел гориллообразный рубоповец. Он-то откуда здесь взялся?
   — Мы, кажется, знакомы. У вас что, тоже зарплату задерживают и вы халтурите на казенном автомобиле?
   — Бывает, но вас я ждал по службе. Разговор будет важный.
   — У меня выпуск! — запротестовала Лизавета. — Вы, наверное, не знаете, что это такое, я вам объясню. Новости должны выходить точно в срок…
   — А вы опаздываете! — укоризненно усмехнулся рубоповец. Лизавету опять поразило несоответствие между его грубой, даже грозной внешностью и мягкой, искренней манерой вести разговор.
   — Именно. Я опаздываю, а вы меня еще больше задерживаете.
   — Так вы сами в этом и виноваты.
   — Ничего подобного, я ответила на все ваши вопросы.
   — Не на все! Далеко не на все! Вот что, Елизавета Алексеевна, — он по-прежнему умудрялся говорить мягко, — я тоже работу работаю, а не с телезвездой кокетничаю. У меня сотрудник в больнице с ножевой раной, а вашего коллегу Айдарова нашли мертвым. И оба эти убийства тоже на мне…
   — Что вы сказали?! Кирилл?…
   — Убит. Вчера вечером. Когда вы играли в «ничего не знаю». Сейчас будете повторять то же самое?
   — Я действительно… — Лизавета облизнула вдруг пересохшие губы.
   — И я не знаю. Но посмотрите: вы с этим парнем работаете по «Тутти-Фрутти», потом у вас взрыв в машине, причем то, что пострадал другой человек, — это чистая случайность, а вот Айдарова, который расследовал дело об отравлении, убивают всерьез. И покушение на моего сотрудника, который работал с Айдаровым. Чудом жив остался, сейчас без сознания. Есть у меня основания полагать, что эти события связаны?
   — Есть… А как… — Лизавета вдруг поняла, что не помнит имени гориллообразного рубоповца. — А как вас зовут?
   — Игорь. Игорь Горный.
   — Игорь, у вас есть все основания думать что угодно. Но взрыв, если он действительно был не случайным, не имеет отношения к «Тутти-Фрутти». Поверьте мне. И не в меня, по крайней мере, не в меня одну целились.
   — Почему?
   — Хорошо. Отвечу. На мой взгляд, взрыв связан с угрозой по телефону. Помните, ваш сотрудник еще бегал узнавать, откуда звонили? Так вот, мы тут поразмышляли. Эта угроза, скорее всего, имеет отношение к другому расследованию. Мы с журналистом Савельевым занимаемся делом о злоупотреблениях в здравоохранении: льготные лекарства, страховки и всякое такое. Мы как раз должны были ехать на внеплановую съемку. Предстояла встреча с одним человеком, который должен был передать материалы о злоупотреблениях.
   — Но ведь съемка была внеплановой. О ней никто не мог знать.
   — Это не совсем так. Уже когда вы ушли, мы нашли в кабинете у Саввы, так его зовут, подслушивающее устройство. Заметьте, не у меня в кабинете, а у него! Именно в этом кабинете мы обсуждали все документы, планировали съемки и прочее.
   — И вы молчали об этом? — возмутился рубоповец.
   — Почему? Савва уже, наверное, сообщил.
   — А вы?
   — А что я? «Жучок»-то не у меня!
   — Но ведь машина ваша!
   — Я это и не скрывала. Ну как, удалось мне вас убедить, что взрыв не имеет отношения к «Тутти-Фрутти»?
   — Наполовину. Это все косвенные доказательства. Конечно, будем проверять…
   Какое— то время они ехали молча. Надо отдать должное старшему оперуполномоченному Игорю Горному, машину он водил прекрасно. Правила не нарушал, но и клювом не щелкал. Уверенно обгонял на светофорах, знал проулки-закоулки, причем дорога не мешала ему разговаривать.
   — Кстати, этот Айдаров, что он за человек? — вдруг спросил Игорь.
   — Трудно сказать. — Лизавета, как раз размышлявшая, как бы половчее разведать насчет убийства и возможности сделать об этом репортаж, растерялась. — Я его не слишком хорошо знала. Встречались на съемках. В прошлом году раза два были в одной компании, праздновали что-то, не то двенадцатое июня, не то пятое мая…