Страница:
— Так я тебе и поверил! «Забыл снять»! «Забыл снять»!
Лизавета тоже не поверила, что Маневич, влюбленный в нестандартные методы съемки, позабыл о замечательной игрушке. Скорее всего, он и впрямь время от времени слушал, о чем говорят в его отсутствие соседи по кабинету. Это лишний раз доказывало — репортерское любопытство не имеет границ. Поступок, безусловно, сомнительный с моральной точки зрения, даже если считать его лишь дурацкой шуткой.
— Шпион хренов! Сам ничего придумать не можешь, так чужие темы подворываваешь! — не мог успокоиться Савва.
— Что я у тебя украл? Я скорее удавлюсь, чем буду делать идиотские истории о том, почему поссорились Иван Иванович из ЛДПР с Иваном Никифоровичем из «Единства». Такая информация и даром никому не нужна. Разве что творческим импотентам.
Савва, и без того бледный, стал белым, словно пластиковый одноразовый стаканчик. Маневич, плотный и кряжистый, наоборот, покраснел. Что там писал Юлий Цезарь? С кем хорошо в бою, с краснеющими или бледнеющими?
Минута — и прольется кофе, причем на одежду противника. Пора вмешиваться.
— Да погодите вы! — воскликнула Лизавета. — Еще успеете перегрызть друг другу сонные артерии. Вы забыли о несчастных милиционерах. Они же пребывают в полной уверенности, что подслушка реальная.
— А она и была реальная, — не мог остановиться Савва. — Один крысеныш поставил, чтобы лакомиться сыром чужих идей. — Во гневе Савва умел говорить красиво.
— Так, может, мы их оповестим, что «жучок» не имеет отношения к взрыву и иметь не может? — задала вопрос Лизавета.
— Это еще зачем? Ты хочешь, чтобы я опять пошел к Коровину и растолковал ему: мол, «жучок» мне коллега всадил, а я, лопоухий, думал, будто это лекарственная мафия старается? Ищи добровольца в дурдоме имени господина Мазоха! Я к самобичеванию не склонен.
— А если они по «жучку» выйдут на Завадского и тот укажет на Сашку?
— Вот пусть Сашка и разбирается. Заодно пусть ГУВД выяснит, не связан ли он с каким-нибудь из враждующих медицинских кланов. Машину-то взорвали, когда мы ехали на сюжет!
— Ты хочешь сказать, что я мог… — У Маневича заиграли желваки на скулах и вздулись шейные жилы. — Я мог…
Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул. Савва тоже встал, только тихо и решительно. Лизавета захлопала было крыльями и чуть не начала причитать «Мальчики, не надо!», как пятиклассница, ставшая очевидцем драки на школьном дворе. Ситуацию разрядила Лана Верейская. Она вплыла в кофейню, подобно фрегату «Паллада», — невозмутимая и строгая. Проработавшая на студии уже почти тридцать лет, Лана не ходила по кафетериям из идейных соображений. То есть ходила, но так редко, что каждое посещение можно было записывать в телеанналы. Савва и Маневич замерли, Лизавета тоже.
— Вот они где, голубчики! Тихо-мирно кофе пьют, — пропела Светлана Владимировна.
Раскиданные стулья, залитый остатками кофе стол — Саша-таки опрокинул неустойчивые пластмассовые сосуды, когда вскакивал, — двое «голубчиков» в боевых стойках… Только человек с подлинно редакторским воображением мог бы свести картину надвигающегося побоища к уютному «тихо-мирно кофе пьют».
— А верстки нет! — продолжала Лана. — И милиция названивает!
— Кому? — Маневич и Савва встрепенулись.
— Обоим! Не знаю, что вы там такое натворили. Мне они не сказали. И Борюсику вроде тоже, потому что он мирно ушел домой. Но разбирайтесь поскорее. Если напортачили со своими разоблачениями, есть время исправить все в ночном выпуске. Кстати, тебе не кажется, что мы перегрузили выпуск всякой разоблачительной чернухой? — Этот вопрос был предназначен уже Лизавете.
— Это не мы перегрузили!
— А кто, интересно? — Лана любила, когда ей возражали не только по существу, но и парадоксально.
— Светлана Владимировна, — вздохнула Лизавета, — мы с вами об этом уже миллион и один раз говорили. Зритель, он же гражданин, он же налогоплательщик, имеет право знать о том, что угрожает его жизни, его здоровью, его безопасности, его кошельку. Именно в такой последовательности. И не мы в ответе за то, чтобы жизни, здоровью, безопасности и кошелькам наших соотечественников ничего не угрожало. Наша задача сугубо утилитарная — сообщить. Все те, кто думает иначе, хочет вернуть нас в светлое прошлое, к «болтам в томате». — «Болтами в томате» на телевидении спокон веку называли оптимистические репортажи о том, как металлурги плавят металл, шахтеры идут в забой, а комбайнеры начали уборочную на две недели раньше, чем в прошлом году.
— Да что ты мне лекции по специальности читаешь, я это лучше тебя знаю! У меня из диссертации научный руководитель выкинул третью главу, потому что я писала о сюрреализме на страницах газет и журналов. Причем я не имела в виду ничего дурного. Речь шла об оформлении изданий типа «Огонька» и «Крокодила».
Историю своей кандидатской диссертации Лана Верейская рассказывала часто и охотно. Самые дремучие корреспонденты «Петербургских новостей» знали, что такое сюрреализм и с чем его едят. Разумеется, в интерпретации Верейской.
— Ладно, пойдем, я тут прикинула, сюжет Савельева не сократить, поэтому… — Лана приобняла Лизавету за талию и потянула к выходу из кафе. Потом обернулась и послала ребятам грозный взгляд: — Быстро звонить своим правоохранителям. Брысь!
О драке забыли. А если война не началась немедленно, значит, есть надежда, что она не начнется совсем.
Через десять минут, когда план выпуска был согласован и утвержден, Лизавета села за комментарии. Писалось плохо. Мешали дурацкие мысли и страхи. Мерещились то развороченная «Герда», то живой Кирилл Айдаров, в джинсах и с хвостиком «а-ля Кадоган», то сцепившиеся Савва и Саша, которые выдирали друг у друга радиомикрофон, то улыбчивый Сергей Анатольевич Давыдов рядом с огромным компьютером. В ушах звенели телефонные звонки и голоса невидимых собеседников — ласковый тенорок педиатра Ковача, веселый баритон полковника Бойко и еще голос незнакомого человека, позвонившего в «Асторию» с известием о том, что они слов на ветер не бросают, а дамский фальцет с истеричными нотками рефреном приговаривал: «Не пасись, не пасись на чужом огороде…»
Времени было более чем достаточно. Пиши и радуйся, но Лизавета никак не могла сосредоточиться. Предыдущий выпуск, десять комментариев за сорок минут, она готовила на автопилоте. Раскидывала по темам «тассовки», извлекала из пространных текстов суть и переводила ее с официального языка на человеческий, выдумывала подводки к сюжетам — лишь бы успеть. Даже сюжет о Барановиче и ее собственном взорванном «Фольксвагене» она смотрела чисто профессионально, как посторонний человек.
Теперь дело другое. Все смешалось и перепуталось. Лизавета понимала: вокруг нее творится что-то неправильное, но никак не могла уразуметь, что именно, не могла нащупать узелок, вокруг которого намотался клубок абсолютно невероятных событий, уместных в фильмах с Ван Даммом, но никак не в повседневной жизни рядового, пусть и популярного ведущего «Новостей».
А еще Лизавете стало страшно. Вернулись ужас и растерянность, задавленные нехваткой времени и суровой дисциплиной эфира. Она вздрагивала от каждого шороха. Шумов в студии много — кому-то надо позвонить, кто-то запустил принтер, кто-то принялся отматывать кассету, не приглушив звук. И каждый раз Лизавета сбивалась, теряла мысль, путалась в элементарных вещах.
Дошло до того, что она забыла, какое агентство давало заявление министра внутренних дел о расследовании громких убийств. Пришлось лезть в урну и рыться в выброшенных сразу по завершении вечернего выпуска бумажках.
— Решила следы заметать? Уничтожаешь ценные документы? Этот фокус не пройдет!
Лизавета чуть в обморок не упала. Осторожно выглянула из-под стола — рядом, чуть не взявшись за руки, стояли Савва и Маневич. Они опять подружились. Вероятно, на почве грозящей катастрофы.
— Шуточки у вас! А если бы меня удар хватил?
— Не переживай, старушка. Не так все плохо. — Маневич нахально уселся на комментаторский стол. — Все просто отлично! Когда Лана сказала, что нас с Саввушкой разыскивает милиция, я тоже подумал — амба, добегался. Привлекут за фабрикацию улик. Ничего, пронесло. Нас разные искали люди. Меня — рубоповцы. У них там переполох. Мне пресс-служба не то по глупости, не то по доброте душевной, что равноценно той же глупости, слила куда больше информации, чем предполагалось. И теперь они просят переделать и подсократить сюжет. А Савву прокурорский следователь вызывает на допрос. Вы теперь потерпевшие от организованной банды врачей. Так что придется привыкать к повесткам, ночным звонкам и задушевным беседам.
На сером полированном столе сидел прежний Маневич, веселый и беспечный. Он всегда был веселым и беспечным, если только не переживал о своей репортерской славе.
— Мы решили никому не говорить насчет «жучка», — вдруг сказал до сих пор молчавший Савва. — Неловко получилось.
— Самое печальное, что вы пустили сыск по ложному следу, — назидательно произнес Маневич.
— Именно это мне и не нравится. Звонок был. Взрыв был. А почему — мы не знаем, не ведаем. Но ведь так не бывает… — немедленно отреагировал Савва.
— Ой, не бывает, — замотал головой Маневич. — Тут подумать надо. Предлагаю после выпуска собраться в чистой от прослушивания комнате. — Он похлопал Савву по плечу. — Покумекаем.
— Еще сглазишь насчет чистой… Может, там, кроме твоих поделок, еще десяток «жучков», только более качественных.
— Тогда будем говорить шепотом и неразборчиво. Чтобы они оглохли от злости. Ладно, я пошел резать шедевр!
Лизавета опять склонилась над компьютером. Этот ночной выпуск дался ей большой кровью. Она была спокойнее даже перед самым первым живым эфиром. А тут…
Впрочем, телезрители вряд ли заметили что-либо необычное. Ну, строже обычного. Ну, уголки губ чуть опущены. Оно и понятно: у человека машину грохнули из-за того, что на чиновников наехала. Молодец, хорошо держится.
А Лизавета тряслась и молилась: «Господи, еще один комментарий! Хорошо? Еще один, и все…»
«Уходящий день был наполнен трагическими известиями — убит наш коллега Кирилл Айдаров, занимавшийся делом об отравленном хлебе, по-прежнему в больнице оператор Баранович, он должен был снимать часть репортажа о злоупотреблениях в сфере здравоохранения. Скандал с присвоением святых медицинских денег все еще тянется. Плохой был день, тяжелый. Каким будет день завтрашний? Уменьшится ли количество убийств, исчезнут ли взяточники и грабители, станет ли спокойнее на улицах и можно ли будет не бояться политического терроризма — зависит от нас. От россиян — от президента и учительницы, от чиновника в Смольном, от академика и банкира, от дворника и от нас, журналистов. Палочка Коха, возбудитель туберкулеза, не заглядывает в бумажник, она просто начинает съедать легкие. Преступность не смотрит на лица и не разбирает чинов и званий, значит, пора сказать „нет“. Сто пятьдесят миллионов „нет“ — это сила. Я прощаюсь с вами до послезавтра. Всего доброго».
Лизавета улыбнулась. Пошел рекламный ролик. И параллельно — голос режиссера по громкой связи:
— Однако ты загнула, старуха! Мы тут всей аппаратной рыдаем. А Славик Гайский уже бормочет: «нет». Что делать-то будем?
— Пошел ты к черту! — огрызнулась Лизавета.
Ей и самой казалось, что она переборщила с патетикой. Такие тексты Лизавета называла «сопли и вопли». Сегодня она ими чрезмерно увлеклась. И ее не может извинить даже нервное состояние в связи с гремящими вокруг взрывами, падающими трупами и звонящими телефонами. Профессионал должен оставаться профессионалом при любых обстоятельствах. Но ничего не попишешь. Слово не воробей, особенно когда это слово, пущенное в эфир.
ЖУРНАЛИСТ — ПЕРСОНА ТОНКАЯ
Лизавета тоже не поверила, что Маневич, влюбленный в нестандартные методы съемки, позабыл о замечательной игрушке. Скорее всего, он и впрямь время от времени слушал, о чем говорят в его отсутствие соседи по кабинету. Это лишний раз доказывало — репортерское любопытство не имеет границ. Поступок, безусловно, сомнительный с моральной точки зрения, даже если считать его лишь дурацкой шуткой.
— Шпион хренов! Сам ничего придумать не можешь, так чужие темы подворываваешь! — не мог успокоиться Савва.
— Что я у тебя украл? Я скорее удавлюсь, чем буду делать идиотские истории о том, почему поссорились Иван Иванович из ЛДПР с Иваном Никифоровичем из «Единства». Такая информация и даром никому не нужна. Разве что творческим импотентам.
Савва, и без того бледный, стал белым, словно пластиковый одноразовый стаканчик. Маневич, плотный и кряжистый, наоборот, покраснел. Что там писал Юлий Цезарь? С кем хорошо в бою, с краснеющими или бледнеющими?
Минута — и прольется кофе, причем на одежду противника. Пора вмешиваться.
— Да погодите вы! — воскликнула Лизавета. — Еще успеете перегрызть друг другу сонные артерии. Вы забыли о несчастных милиционерах. Они же пребывают в полной уверенности, что подслушка реальная.
— А она и была реальная, — не мог остановиться Савва. — Один крысеныш поставил, чтобы лакомиться сыром чужих идей. — Во гневе Савва умел говорить красиво.
— Так, может, мы их оповестим, что «жучок» не имеет отношения к взрыву и иметь не может? — задала вопрос Лизавета.
— Это еще зачем? Ты хочешь, чтобы я опять пошел к Коровину и растолковал ему: мол, «жучок» мне коллега всадил, а я, лопоухий, думал, будто это лекарственная мафия старается? Ищи добровольца в дурдоме имени господина Мазоха! Я к самобичеванию не склонен.
— А если они по «жучку» выйдут на Завадского и тот укажет на Сашку?
— Вот пусть Сашка и разбирается. Заодно пусть ГУВД выяснит, не связан ли он с каким-нибудь из враждующих медицинских кланов. Машину-то взорвали, когда мы ехали на сюжет!
— Ты хочешь сказать, что я мог… — У Маневича заиграли желваки на скулах и вздулись шейные жилы. — Я мог…
Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул. Савва тоже встал, только тихо и решительно. Лизавета захлопала было крыльями и чуть не начала причитать «Мальчики, не надо!», как пятиклассница, ставшая очевидцем драки на школьном дворе. Ситуацию разрядила Лана Верейская. Она вплыла в кофейню, подобно фрегату «Паллада», — невозмутимая и строгая. Проработавшая на студии уже почти тридцать лет, Лана не ходила по кафетериям из идейных соображений. То есть ходила, но так редко, что каждое посещение можно было записывать в телеанналы. Савва и Маневич замерли, Лизавета тоже.
— Вот они где, голубчики! Тихо-мирно кофе пьют, — пропела Светлана Владимировна.
Раскиданные стулья, залитый остатками кофе стол — Саша-таки опрокинул неустойчивые пластмассовые сосуды, когда вскакивал, — двое «голубчиков» в боевых стойках… Только человек с подлинно редакторским воображением мог бы свести картину надвигающегося побоища к уютному «тихо-мирно кофе пьют».
— А верстки нет! — продолжала Лана. — И милиция названивает!
— Кому? — Маневич и Савва встрепенулись.
— Обоим! Не знаю, что вы там такое натворили. Мне они не сказали. И Борюсику вроде тоже, потому что он мирно ушел домой. Но разбирайтесь поскорее. Если напортачили со своими разоблачениями, есть время исправить все в ночном выпуске. Кстати, тебе не кажется, что мы перегрузили выпуск всякой разоблачительной чернухой? — Этот вопрос был предназначен уже Лизавете.
— Это не мы перегрузили!
— А кто, интересно? — Лана любила, когда ей возражали не только по существу, но и парадоксально.
— Светлана Владимировна, — вздохнула Лизавета, — мы с вами об этом уже миллион и один раз говорили. Зритель, он же гражданин, он же налогоплательщик, имеет право знать о том, что угрожает его жизни, его здоровью, его безопасности, его кошельку. Именно в такой последовательности. И не мы в ответе за то, чтобы жизни, здоровью, безопасности и кошелькам наших соотечественников ничего не угрожало. Наша задача сугубо утилитарная — сообщить. Все те, кто думает иначе, хочет вернуть нас в светлое прошлое, к «болтам в томате». — «Болтами в томате» на телевидении спокон веку называли оптимистические репортажи о том, как металлурги плавят металл, шахтеры идут в забой, а комбайнеры начали уборочную на две недели раньше, чем в прошлом году.
— Да что ты мне лекции по специальности читаешь, я это лучше тебя знаю! У меня из диссертации научный руководитель выкинул третью главу, потому что я писала о сюрреализме на страницах газет и журналов. Причем я не имела в виду ничего дурного. Речь шла об оформлении изданий типа «Огонька» и «Крокодила».
Историю своей кандидатской диссертации Лана Верейская рассказывала часто и охотно. Самые дремучие корреспонденты «Петербургских новостей» знали, что такое сюрреализм и с чем его едят. Разумеется, в интерпретации Верейской.
— Ладно, пойдем, я тут прикинула, сюжет Савельева не сократить, поэтому… — Лана приобняла Лизавету за талию и потянула к выходу из кафе. Потом обернулась и послала ребятам грозный взгляд: — Быстро звонить своим правоохранителям. Брысь!
О драке забыли. А если война не началась немедленно, значит, есть надежда, что она не начнется совсем.
Через десять минут, когда план выпуска был согласован и утвержден, Лизавета села за комментарии. Писалось плохо. Мешали дурацкие мысли и страхи. Мерещились то развороченная «Герда», то живой Кирилл Айдаров, в джинсах и с хвостиком «а-ля Кадоган», то сцепившиеся Савва и Саша, которые выдирали друг у друга радиомикрофон, то улыбчивый Сергей Анатольевич Давыдов рядом с огромным компьютером. В ушах звенели телефонные звонки и голоса невидимых собеседников — ласковый тенорок педиатра Ковача, веселый баритон полковника Бойко и еще голос незнакомого человека, позвонившего в «Асторию» с известием о том, что они слов на ветер не бросают, а дамский фальцет с истеричными нотками рефреном приговаривал: «Не пасись, не пасись на чужом огороде…»
Времени было более чем достаточно. Пиши и радуйся, но Лизавета никак не могла сосредоточиться. Предыдущий выпуск, десять комментариев за сорок минут, она готовила на автопилоте. Раскидывала по темам «тассовки», извлекала из пространных текстов суть и переводила ее с официального языка на человеческий, выдумывала подводки к сюжетам — лишь бы успеть. Даже сюжет о Барановиче и ее собственном взорванном «Фольксвагене» она смотрела чисто профессионально, как посторонний человек.
Теперь дело другое. Все смешалось и перепуталось. Лизавета понимала: вокруг нее творится что-то неправильное, но никак не могла уразуметь, что именно, не могла нащупать узелок, вокруг которого намотался клубок абсолютно невероятных событий, уместных в фильмах с Ван Даммом, но никак не в повседневной жизни рядового, пусть и популярного ведущего «Новостей».
А еще Лизавете стало страшно. Вернулись ужас и растерянность, задавленные нехваткой времени и суровой дисциплиной эфира. Она вздрагивала от каждого шороха. Шумов в студии много — кому-то надо позвонить, кто-то запустил принтер, кто-то принялся отматывать кассету, не приглушив звук. И каждый раз Лизавета сбивалась, теряла мысль, путалась в элементарных вещах.
Дошло до того, что она забыла, какое агентство давало заявление министра внутренних дел о расследовании громких убийств. Пришлось лезть в урну и рыться в выброшенных сразу по завершении вечернего выпуска бумажках.
— Решила следы заметать? Уничтожаешь ценные документы? Этот фокус не пройдет!
Лизавета чуть в обморок не упала. Осторожно выглянула из-под стола — рядом, чуть не взявшись за руки, стояли Савва и Маневич. Они опять подружились. Вероятно, на почве грозящей катастрофы.
— Шуточки у вас! А если бы меня удар хватил?
— Не переживай, старушка. Не так все плохо. — Маневич нахально уселся на комментаторский стол. — Все просто отлично! Когда Лана сказала, что нас с Саввушкой разыскивает милиция, я тоже подумал — амба, добегался. Привлекут за фабрикацию улик. Ничего, пронесло. Нас разные искали люди. Меня — рубоповцы. У них там переполох. Мне пресс-служба не то по глупости, не то по доброте душевной, что равноценно той же глупости, слила куда больше информации, чем предполагалось. И теперь они просят переделать и подсократить сюжет. А Савву прокурорский следователь вызывает на допрос. Вы теперь потерпевшие от организованной банды врачей. Так что придется привыкать к повесткам, ночным звонкам и задушевным беседам.
На сером полированном столе сидел прежний Маневич, веселый и беспечный. Он всегда был веселым и беспечным, если только не переживал о своей репортерской славе.
— Мы решили никому не говорить насчет «жучка», — вдруг сказал до сих пор молчавший Савва. — Неловко получилось.
— Самое печальное, что вы пустили сыск по ложному следу, — назидательно произнес Маневич.
— Именно это мне и не нравится. Звонок был. Взрыв был. А почему — мы не знаем, не ведаем. Но ведь так не бывает… — немедленно отреагировал Савва.
— Ой, не бывает, — замотал головой Маневич. — Тут подумать надо. Предлагаю после выпуска собраться в чистой от прослушивания комнате. — Он похлопал Савву по плечу. — Покумекаем.
— Еще сглазишь насчет чистой… Может, там, кроме твоих поделок, еще десяток «жучков», только более качественных.
— Тогда будем говорить шепотом и неразборчиво. Чтобы они оглохли от злости. Ладно, я пошел резать шедевр!
Лизавета опять склонилась над компьютером. Этот ночной выпуск дался ей большой кровью. Она была спокойнее даже перед самым первым живым эфиром. А тут…
Впрочем, телезрители вряд ли заметили что-либо необычное. Ну, строже обычного. Ну, уголки губ чуть опущены. Оно и понятно: у человека машину грохнули из-за того, что на чиновников наехала. Молодец, хорошо держится.
А Лизавета тряслась и молилась: «Господи, еще один комментарий! Хорошо? Еще один, и все…»
«Уходящий день был наполнен трагическими известиями — убит наш коллега Кирилл Айдаров, занимавшийся делом об отравленном хлебе, по-прежнему в больнице оператор Баранович, он должен был снимать часть репортажа о злоупотреблениях в сфере здравоохранения. Скандал с присвоением святых медицинских денег все еще тянется. Плохой был день, тяжелый. Каким будет день завтрашний? Уменьшится ли количество убийств, исчезнут ли взяточники и грабители, станет ли спокойнее на улицах и можно ли будет не бояться политического терроризма — зависит от нас. От россиян — от президента и учительницы, от чиновника в Смольном, от академика и банкира, от дворника и от нас, журналистов. Палочка Коха, возбудитель туберкулеза, не заглядывает в бумажник, она просто начинает съедать легкие. Преступность не смотрит на лица и не разбирает чинов и званий, значит, пора сказать „нет“. Сто пятьдесят миллионов „нет“ — это сила. Я прощаюсь с вами до послезавтра. Всего доброго».
Лизавета улыбнулась. Пошел рекламный ролик. И параллельно — голос режиссера по громкой связи:
— Однако ты загнула, старуха! Мы тут всей аппаратной рыдаем. А Славик Гайский уже бормочет: «нет». Что делать-то будем?
— Пошел ты к черту! — огрызнулась Лизавета.
Ей и самой казалось, что она переборщила с патетикой. Такие тексты Лизавета называла «сопли и вопли». Сегодня она ими чрезмерно увлеклась. И ее не может извинить даже нервное состояние в связи с гремящими вокруг взрывами, падающими трупами и звонящими телефонами. Профессионал должен оставаться профессионалом при любых обстоятельствах. Но ничего не попишешь. Слово не воробей, особенно когда это слово, пущенное в эфир.
ЖУРНАЛИСТ — ПЕРСОНА ТОНКАЯ
— Эк, завернула, — крякнул Митя Сунков. Он смотрел ночной выпуск «Петербургских новостей», удобно расположившись в просторном, обитом кожзаменителем кресле, стоявшем в вестибюле телестудии. Сунков приехал заранее и успел побазарить с охраной у входа. Ребята оказались из той смены, которая дежурила днем раньше, и они подробно рассказали, что творилось до, во время и после взрыва. Про панику, про то, что Лизавета и два корреспондента появились буквально через минуту после того, как грохнуло. И это фактически все. За улицей они не наблюдали, это не входит в обязанности постовых — их задача проверять пропуска у входящих-выходящих и следить, чтобы не вывезли ценное телевизионное оборудование. Так что беседа понадобилась скорее для налаживания контакта.
Митя выяснил, как разъезжаются по домам поздние телевизионные пташки, и приготовился ждать. Ожидание не было в тягость: тепло, мягко, телевизор урчит. За день он намотал не меньше полусотни километров.
Состояние Женьки, доставленного в милицейский госпиталь на проспекте Культуры, оказалось хуже, чем он предполагал. Кадмиев лежал в реанимации. На высокой, твердой кровати для тяжелых больных. Весь опутан трубками, лицо желто-синее. Пробиться к нему удалось с трудом и только на пять минут. Поэтому разговаривать пришлось в режиме «да-нет».
Версию о том, что за ним следили конкуренты Арциевой, Женька отмел сразу.
— Пустышка это, пекари народ, может быть, и суровый, но цианид — не из их репертуара. Они бы гвоздей насыпали, тараканов или мышек дохлых. Эффективно и эффектно.
— А как вы от Арциевой вышли — «хвоста» не было?
— Точно не было. Я же на пассажирском месте сидел. Да и зачем «хвост»? Я предъявил удостоверение. Там фамилия, должность, звание.
— На следующий день слежки не чувствовал?
Кадмиев мотнул головой.
— Ты твердо уверен, что это не случайное нападение? Может, хулиган или маньяк?
— Не многовато ли маньяков бродит по улицам Петербурга? Один цианид разбрасывает, другой к прохожим с ножиком пристает… Подкарауливает кого на Греческом, кого на Чернышевского.
— Значит, он знал твое расписание, знал, что ты на службе. Час-то был не ранний. Интересно, откуда?
— Вот этого не знаю…
Митя придумывал, что бы еще спросить за отведенные строгими докторами пять минут. Но первым заговорил Кадмиев.
— Меня другое мучает. Арциева, пока мы с ней общались, была чересчур спокойна. Милая хозяюшка, огорченная тем, что пирог подгорел. Только однажды занервничала, причем, без всякой видимой причины. Я прекрасно помню, о чем шла речь. Ничего особенного. Я спросил про персонал, не мог ли кто-то из них это сделать, потом про конкурентов. И тут она дрогнула. Только вот почему…
В палату заглянула строгая докторица:
— Молодые люди, время…
— Ладно, ты давай не кисни, — засобирался Сунков. — Мы тобой гордимся. С серьезным человеком справился!
— Какое там справился, убежал, словно заяц. Вот если б я его задержал…
— Давай выходи, вместе задержим. — Сунков протянул было руку для обычного рукопожатия, но ограничился хлопком по одеялу и повторил: — Давай!
После разговора с раненым Кадмиевым Митя решил пока не заниматься конкурентами. Женька парень дотошный. Если он ничего не нашел, то никто не найдет. Лучше потратить время на журналиста.
В «Интерпосте» его приняли с распростертыми объятиями. И начальник петербургского отделения, и носатенькая крошка-секретарша, и пришедшая случайно нештатная сотрудница отвечали на вопросы с охотой и подробно. Начальник даже намекнул, что тому, кто сможет найти убийцу, назначено солидное вознаграждение. Еще ему рассказали, что Айдаров был способным, исполнительным, перспективным и нескандальным человеком.
— Насчет круга общения трудно, — покашливая, говорил начальник Айдарова, седоватый человек с уникальной фигурой — худощавый и с брюшком. — У журналистов сотни знакомых, даже тысячи. Можем посмотреть его записную книжку.
Он бодро поднялся и пересел за другой стол.
— Тэк-с… — Пальцы начальника быстро забегали по клавиатуре. — Я же говорил, вон сколько фамилий, а пометок Кирилл не делал. Видно, память тренировал. Ну что, распечатать?
Сунков кивнул.
— Займись, Лидочка. — Секретарша тут же занялась принтером, а начальство вернулось в свой закуток. Полноценного отдельного кабинета у главы отделения «Интерпоста» не было.
— Вас вообще кто интересует? Которые по службе или личные друзья и знакомые? — поинтересовалась нештатница.
— Всякие. — Митя ласково смотрел на коротко стриженную и явно разбитную деваху. Ее узкое лицо с губами гузкой можно было бы посчитать красивым, если бы не унылая пустота в глазах.
— В последнее время он отошел от компании. — Девица, убедившись что на нее по-прежнему смотрят, положила ногу на ногу и принялась разглаживать коротенькую юбчонку.
— И куда же он отошел?
— Разное говорят. Пассия у него появилась, вроде как студенточка. Вот Кирилл и переменил образ жизни. А так веселый был, про еду рассказывал замечательно. Правда… слабоват был. — Девица опять поменяла положение ног и томно прищурилась. — Ну, по мужской части…
— С потенцией у него, что ли, были проблемы? — Митя Сунков за годы милицейской работы привык сразу переходить к сути.
— Ну, в общем, да…
— А вы откуда знаете? У вас с ним что-то было?
— Ага, — хихикнула девица. — Ездили в Москву оттянуться. На три дня. Вообще-то можно на «ты». Я — Юля… — Она одарила Митю липким взглядом.
— И когда? — Сунков проигнорировал взгляд.
— В прошлом году. Да это не важно…
Что важно, деваха по имени Юля поведать не успела. Подошла секретарша с пачкой листков.
— Вот, я еще распечатала даты, когда был записан тот или иной телефон.
— Толково, — оценил оперативник. Почему-то некрасивые женщины чаще бывают толковыми. Хотя есть и приятные исключения, с одним из которых он пообщается сегодня вечером.
В сущности, Дмитрий Сунков был примерным семьянином. Уже десять лет он жил с одной и той же женой и любил ее и семилетнего сына. Это не мешало ему слыть среди коллег и товарищей по работе тонким и бескорыстным ценителем женской красоты.
Совсем новых телефонов в списке оказалось мало. Одним из них был номер пресс-центра РУБОПа с пометкой «Туманов». Все правильно.
Митя договорил о важном с разбитной Юлей и узнал, что Айдаров любил ходить дома в шелковом халате и всем рассказывал о своем турецко-персидском происхождении, на самом же деле он обыкновенный татарин, потому что родители у него в Казани. Выяснив имена всех прочих подруг и друзей Кирилла Айдарова, Митя принялся прощаться.
— Я не знаю… — робко остановила его секретарша. — Кирилл любил хорошо покушать… Он не ел абы что… И дома почти не готовил. Он ведь один жил. Только недавно квартиру купил… — Секретарша замолкла.
— Да-да-да, — поощрил ее Сунков. Он говорил с экспертом и знал, что Айдарова зарезали после ужина. — Вы знаете, где он кормился?
— Вообще говоря, нет, но один раз он меня водил в «Лель». Это кафе на Литейном.
— Да-да, — тут же вмешалась Юля, — его там все прекрасно знали.
— Спасибо, девчата, — поблагодарил девушек Сунков и правильно сделал, потому что именно в «Леле» журналист Айдаров откушал последний раз в своей жизни.
Сначала официантки в синих платьицах не хотели отвечать на вопросы Сункова. Все спрашивали, зачем, кто и почему. Они относились к постоянному клиенту куда лояльнее, чем к парню с удостоверением РУБОПа. Узнав же о смерти журналиста, отреагировали чисто по-бабьи. Обе сидевшие за столиком девушки почти синхронно всплеснули руками и пригорюнились совершенно классически — ладонь под щекой, локоть на столе.
— Надо же, беда какая! Он вчера такой счастливый был. Праздновать приходил, успех какой-то или что… — тихо проговорила та, что сидела слева.
— Один? Праздновал?
— Да он часто один захаживал. Правда, в этот раз кого-то звал. Прямо отсюда звонил. У нас вообще-то телефон не для посетителей, но хозяин разрешает давать некоторым свою трубку. Он ее домой не берет, здесь отключает. Говорит, экономия.
— Трубку? — насторожился Митя. Если Айдаров звонил по сотовому, то выяснить куда — не проблема. — А номерок не дадите?
Девушка — та, что смешивала для Айдарова ликер с шампанским, — продиктовала номер.
— Только хозяину не звоните. Его сейчас нет, он поехал за продуктами. Но…
— Не волнуйтесь, барышни, все будет шито-крыто.
Митя был очень доволен собой. Картинка складывалась вполне правдоподобная. Айдарова убили на Греческом. Отсюда минут пятнадцать ходу. Кадмиев говорил, что удрал, когда напавший велел ему куда-то идти. Может, и тут подкараулил у входа и… А где именно находится журналист, узнал от того, кому Айдаров звонил. Так что следующим пунктом его маршрута станет сервисная служба GSM. Именно таким телефоном, судя по номеру, владел хозяин кафе «Лель».
Удостоверения и короткого разговора со старшим менеджером оказалось достаточно, чтобы быстро получить небольшую справку касательно одного номера. Митя тупо смотрел в распечатку. Около девяти вечера был только один звонок. Номер — пресс-служба РУБОПа. Причудливое получилось кольцо…
Именно об этом кольце Митя и размышлял, сидя в мягком кожаном кресле в просторном вестибюле телестудии. Заодно любовался изнанкой ночной телевизионной жизни.
Как только закончился выпуск «Новостей», в вестибюле стали собираться люди. Подошли парни в свитерах и куртках. Судя по фразам, которыми они обменивались, — водители. Потом по двое, по трое стали подтягиваться другие сотрудники. Озабоченные женщины с пакетами и сетками, ребята в жилетах с огромным количеством карманов, модно одетые девушки, лица некоторых казались удивительно знакомыми. Они рассаживались по диванам и подоконникам и терпеливо ждали. Мелькнула блондинистая дикторша в белой пушистой шубке. Митя слегка удивился — весна, конечно, холодная, но все же конец апреля. Дикторша ничего и никого ждать не стала, исчезла за дверью. Наверное, там ее ждала машина с хахалем или просто машина. Непосредственно рядом с Митей уселся худощавый спортивный комментатор, смуглый, но не иссиня-смуглый, как на экране. На экране он смотрелся развязно, а в жизни, судя по всему, тихий парень. Лизаветы не было.
Народ галдел и поглядывал по сторонам. Потом появилась какая-то перезрелая девица — бывают такие: уже лет сорок, а ни дамой, ни женщиной не назовешь. Она извлекла из кармана линялой и длинной кофты бумажки и начала перекличку, как в детском саду или в пионерском лагере. Митя сообразил, что людей на телевидении больше, чем машин, и развозят по районам. Девица выкрикивала фамилию и ждала отклика. Дождавшись — ставила галочку, не дождавшись — переходила к другой фамилии.
— Зорина. Зорина! — Девица повторила фамилию несколько раз.
— Она сказала, что не поедет, — отозвалась женщина в старомодной шляпке.
— Могла бы и раньше предупредить, — сварливо проговорила девица.
Митя готов был с ней согласиться. Он даже хотел спросить даму в шляпке, как намеревалась добираться домой их очаровательная ведущая, но не успел. Очередная ватага телеработников, возглавляемая мрачным краснолицым шоферюгой, мгновенно исчезла за металлической вертушкой. Дама тоже испарилась. Вскоре в вестибюле остался только Митя. К нему подошел один из охранников:
— Будет еще ночная развозка. Через полтора часа… Только не знаю, поедет ли на ней Зорина…
В этот миг в вестибюле появилась Лизавета, сопровождаемая двумя парнями. Одного из них Митя видел днем раньше — худой, бледный, в элегантной серой суконной куртке с поясом и кепочке под Жириновского. Второй, плотный и румяный, был одет в темно-зеленую парку. Лизавета шла между ними — длинное черное пальто, черная шляпка надвинута на лоб, но все равно узнать можно, то ли по походке, то ли по тяжелым рыжеватым локонам. Они шли не торопясь и вроде бы спорили.
— Я все понимаю, — говорила Лизавета, — понимаю, что я теперь не ведущая «Новостей», а сама новость, и у Ярослава есть все права и основания меня отстранить. Но если бы он сделал это вчера…
— То-то и подозрительно, — подхватил худой в кепке. — Будто вчера он не знал, что у тебя машину взорвали. А тут дошло по длинной шее, причем после здравоохранительного сюжета…
— Конечно, странно, — согласился третий.
Спорили они, вероятно, не друг с другом, а с кем-то третьим по имени Ярослав.
Поглощенная спором, троица миновала проходную, не заметив знакомого рубоповца. Митя последовал за ними и увидел, как ребята спустились по ступенькам и так же неспешно пошли по улице Чапыгина.
Тихая улица, по сути тупик, в торце стоит детская больница. Некогда ее назвали в честь Вологды — провинциального городка, где дома с резным палисадом. Очень правильное название: улица и днем и ночью жила непоправимо провинциальной жизнью рядом с бурлящим, вполне столичным Каменноостровским проспектом. Мало машин, точнее, их много только рядом с домом номер шесть — поджидают телевизионных хозяев. Изредка проезжают медицинские автомобили и рабочие телевизионные. Вот и все движение. Раньше ездили громоздкие туристические автобусы, но гостиница, ласково нареченная «Дружба», захирела вместе с молодежным туризмом. Исчезли братские страны, не с кем стало дружить на уровне двух плохоньких звезд. Прохожих тоже фактически нет, как и фонарей.
Митя выяснил, как разъезжаются по домам поздние телевизионные пташки, и приготовился ждать. Ожидание не было в тягость: тепло, мягко, телевизор урчит. За день он намотал не меньше полусотни километров.
Состояние Женьки, доставленного в милицейский госпиталь на проспекте Культуры, оказалось хуже, чем он предполагал. Кадмиев лежал в реанимации. На высокой, твердой кровати для тяжелых больных. Весь опутан трубками, лицо желто-синее. Пробиться к нему удалось с трудом и только на пять минут. Поэтому разговаривать пришлось в режиме «да-нет».
Версию о том, что за ним следили конкуренты Арциевой, Женька отмел сразу.
— Пустышка это, пекари народ, может быть, и суровый, но цианид — не из их репертуара. Они бы гвоздей насыпали, тараканов или мышек дохлых. Эффективно и эффектно.
— А как вы от Арциевой вышли — «хвоста» не было?
— Точно не было. Я же на пассажирском месте сидел. Да и зачем «хвост»? Я предъявил удостоверение. Там фамилия, должность, звание.
— На следующий день слежки не чувствовал?
Кадмиев мотнул головой.
— Ты твердо уверен, что это не случайное нападение? Может, хулиган или маньяк?
— Не многовато ли маньяков бродит по улицам Петербурга? Один цианид разбрасывает, другой к прохожим с ножиком пристает… Подкарауливает кого на Греческом, кого на Чернышевского.
— Значит, он знал твое расписание, знал, что ты на службе. Час-то был не ранний. Интересно, откуда?
— Вот этого не знаю…
Митя придумывал, что бы еще спросить за отведенные строгими докторами пять минут. Но первым заговорил Кадмиев.
— Меня другое мучает. Арциева, пока мы с ней общались, была чересчур спокойна. Милая хозяюшка, огорченная тем, что пирог подгорел. Только однажды занервничала, причем, без всякой видимой причины. Я прекрасно помню, о чем шла речь. Ничего особенного. Я спросил про персонал, не мог ли кто-то из них это сделать, потом про конкурентов. И тут она дрогнула. Только вот почему…
В палату заглянула строгая докторица:
— Молодые люди, время…
— Ладно, ты давай не кисни, — засобирался Сунков. — Мы тобой гордимся. С серьезным человеком справился!
— Какое там справился, убежал, словно заяц. Вот если б я его задержал…
— Давай выходи, вместе задержим. — Сунков протянул было руку для обычного рукопожатия, но ограничился хлопком по одеялу и повторил: — Давай!
После разговора с раненым Кадмиевым Митя решил пока не заниматься конкурентами. Женька парень дотошный. Если он ничего не нашел, то никто не найдет. Лучше потратить время на журналиста.
В «Интерпосте» его приняли с распростертыми объятиями. И начальник петербургского отделения, и носатенькая крошка-секретарша, и пришедшая случайно нештатная сотрудница отвечали на вопросы с охотой и подробно. Начальник даже намекнул, что тому, кто сможет найти убийцу, назначено солидное вознаграждение. Еще ему рассказали, что Айдаров был способным, исполнительным, перспективным и нескандальным человеком.
— Насчет круга общения трудно, — покашливая, говорил начальник Айдарова, седоватый человек с уникальной фигурой — худощавый и с брюшком. — У журналистов сотни знакомых, даже тысячи. Можем посмотреть его записную книжку.
Он бодро поднялся и пересел за другой стол.
— Тэк-с… — Пальцы начальника быстро забегали по клавиатуре. — Я же говорил, вон сколько фамилий, а пометок Кирилл не делал. Видно, память тренировал. Ну что, распечатать?
Сунков кивнул.
— Займись, Лидочка. — Секретарша тут же занялась принтером, а начальство вернулось в свой закуток. Полноценного отдельного кабинета у главы отделения «Интерпоста» не было.
— Вас вообще кто интересует? Которые по службе или личные друзья и знакомые? — поинтересовалась нештатница.
— Всякие. — Митя ласково смотрел на коротко стриженную и явно разбитную деваху. Ее узкое лицо с губами гузкой можно было бы посчитать красивым, если бы не унылая пустота в глазах.
— В последнее время он отошел от компании. — Девица, убедившись что на нее по-прежнему смотрят, положила ногу на ногу и принялась разглаживать коротенькую юбчонку.
— И куда же он отошел?
— Разное говорят. Пассия у него появилась, вроде как студенточка. Вот Кирилл и переменил образ жизни. А так веселый был, про еду рассказывал замечательно. Правда… слабоват был. — Девица опять поменяла положение ног и томно прищурилась. — Ну, по мужской части…
— С потенцией у него, что ли, были проблемы? — Митя Сунков за годы милицейской работы привык сразу переходить к сути.
— Ну, в общем, да…
— А вы откуда знаете? У вас с ним что-то было?
— Ага, — хихикнула девица. — Ездили в Москву оттянуться. На три дня. Вообще-то можно на «ты». Я — Юля… — Она одарила Митю липким взглядом.
— И когда? — Сунков проигнорировал взгляд.
— В прошлом году. Да это не важно…
Что важно, деваха по имени Юля поведать не успела. Подошла секретарша с пачкой листков.
— Вот, я еще распечатала даты, когда был записан тот или иной телефон.
— Толково, — оценил оперативник. Почему-то некрасивые женщины чаще бывают толковыми. Хотя есть и приятные исключения, с одним из которых он пообщается сегодня вечером.
В сущности, Дмитрий Сунков был примерным семьянином. Уже десять лет он жил с одной и той же женой и любил ее и семилетнего сына. Это не мешало ему слыть среди коллег и товарищей по работе тонким и бескорыстным ценителем женской красоты.
Совсем новых телефонов в списке оказалось мало. Одним из них был номер пресс-центра РУБОПа с пометкой «Туманов». Все правильно.
Митя договорил о важном с разбитной Юлей и узнал, что Айдаров любил ходить дома в шелковом халате и всем рассказывал о своем турецко-персидском происхождении, на самом же деле он обыкновенный татарин, потому что родители у него в Казани. Выяснив имена всех прочих подруг и друзей Кирилла Айдарова, Митя принялся прощаться.
— Я не знаю… — робко остановила его секретарша. — Кирилл любил хорошо покушать… Он не ел абы что… И дома почти не готовил. Он ведь один жил. Только недавно квартиру купил… — Секретарша замолкла.
— Да-да-да, — поощрил ее Сунков. Он говорил с экспертом и знал, что Айдарова зарезали после ужина. — Вы знаете, где он кормился?
— Вообще говоря, нет, но один раз он меня водил в «Лель». Это кафе на Литейном.
— Да-да, — тут же вмешалась Юля, — его там все прекрасно знали.
— Спасибо, девчата, — поблагодарил девушек Сунков и правильно сделал, потому что именно в «Леле» журналист Айдаров откушал последний раз в своей жизни.
Сначала официантки в синих платьицах не хотели отвечать на вопросы Сункова. Все спрашивали, зачем, кто и почему. Они относились к постоянному клиенту куда лояльнее, чем к парню с удостоверением РУБОПа. Узнав же о смерти журналиста, отреагировали чисто по-бабьи. Обе сидевшие за столиком девушки почти синхронно всплеснули руками и пригорюнились совершенно классически — ладонь под щекой, локоть на столе.
— Надо же, беда какая! Он вчера такой счастливый был. Праздновать приходил, успех какой-то или что… — тихо проговорила та, что сидела слева.
— Один? Праздновал?
— Да он часто один захаживал. Правда, в этот раз кого-то звал. Прямо отсюда звонил. У нас вообще-то телефон не для посетителей, но хозяин разрешает давать некоторым свою трубку. Он ее домой не берет, здесь отключает. Говорит, экономия.
— Трубку? — насторожился Митя. Если Айдаров звонил по сотовому, то выяснить куда — не проблема. — А номерок не дадите?
Девушка — та, что смешивала для Айдарова ликер с шампанским, — продиктовала номер.
— Только хозяину не звоните. Его сейчас нет, он поехал за продуктами. Но…
— Не волнуйтесь, барышни, все будет шито-крыто.
Митя был очень доволен собой. Картинка складывалась вполне правдоподобная. Айдарова убили на Греческом. Отсюда минут пятнадцать ходу. Кадмиев говорил, что удрал, когда напавший велел ему куда-то идти. Может, и тут подкараулил у входа и… А где именно находится журналист, узнал от того, кому Айдаров звонил. Так что следующим пунктом его маршрута станет сервисная служба GSM. Именно таким телефоном, судя по номеру, владел хозяин кафе «Лель».
Удостоверения и короткого разговора со старшим менеджером оказалось достаточно, чтобы быстро получить небольшую справку касательно одного номера. Митя тупо смотрел в распечатку. Около девяти вечера был только один звонок. Номер — пресс-служба РУБОПа. Причудливое получилось кольцо…
Именно об этом кольце Митя и размышлял, сидя в мягком кожаном кресле в просторном вестибюле телестудии. Заодно любовался изнанкой ночной телевизионной жизни.
Как только закончился выпуск «Новостей», в вестибюле стали собираться люди. Подошли парни в свитерах и куртках. Судя по фразам, которыми они обменивались, — водители. Потом по двое, по трое стали подтягиваться другие сотрудники. Озабоченные женщины с пакетами и сетками, ребята в жилетах с огромным количеством карманов, модно одетые девушки, лица некоторых казались удивительно знакомыми. Они рассаживались по диванам и подоконникам и терпеливо ждали. Мелькнула блондинистая дикторша в белой пушистой шубке. Митя слегка удивился — весна, конечно, холодная, но все же конец апреля. Дикторша ничего и никого ждать не стала, исчезла за дверью. Наверное, там ее ждала машина с хахалем или просто машина. Непосредственно рядом с Митей уселся худощавый спортивный комментатор, смуглый, но не иссиня-смуглый, как на экране. На экране он смотрелся развязно, а в жизни, судя по всему, тихий парень. Лизаветы не было.
Народ галдел и поглядывал по сторонам. Потом появилась какая-то перезрелая девица — бывают такие: уже лет сорок, а ни дамой, ни женщиной не назовешь. Она извлекла из кармана линялой и длинной кофты бумажки и начала перекличку, как в детском саду или в пионерском лагере. Митя сообразил, что людей на телевидении больше, чем машин, и развозят по районам. Девица выкрикивала фамилию и ждала отклика. Дождавшись — ставила галочку, не дождавшись — переходила к другой фамилии.
— Зорина. Зорина! — Девица повторила фамилию несколько раз.
— Она сказала, что не поедет, — отозвалась женщина в старомодной шляпке.
— Могла бы и раньше предупредить, — сварливо проговорила девица.
Митя готов был с ней согласиться. Он даже хотел спросить даму в шляпке, как намеревалась добираться домой их очаровательная ведущая, но не успел. Очередная ватага телеработников, возглавляемая мрачным краснолицым шоферюгой, мгновенно исчезла за металлической вертушкой. Дама тоже испарилась. Вскоре в вестибюле остался только Митя. К нему подошел один из охранников:
— Будет еще ночная развозка. Через полтора часа… Только не знаю, поедет ли на ней Зорина…
В этот миг в вестибюле появилась Лизавета, сопровождаемая двумя парнями. Одного из них Митя видел днем раньше — худой, бледный, в элегантной серой суконной куртке с поясом и кепочке под Жириновского. Второй, плотный и румяный, был одет в темно-зеленую парку. Лизавета шла между ними — длинное черное пальто, черная шляпка надвинута на лоб, но все равно узнать можно, то ли по походке, то ли по тяжелым рыжеватым локонам. Они шли не торопясь и вроде бы спорили.
— Я все понимаю, — говорила Лизавета, — понимаю, что я теперь не ведущая «Новостей», а сама новость, и у Ярослава есть все права и основания меня отстранить. Но если бы он сделал это вчера…
— То-то и подозрительно, — подхватил худой в кепке. — Будто вчера он не знал, что у тебя машину взорвали. А тут дошло по длинной шее, причем после здравоохранительного сюжета…
— Конечно, странно, — согласился третий.
Спорили они, вероятно, не друг с другом, а с кем-то третьим по имени Ярослав.
Поглощенная спором, троица миновала проходную, не заметив знакомого рубоповца. Митя последовал за ними и увидел, как ребята спустились по ступенькам и так же неспешно пошли по улице Чапыгина.
Тихая улица, по сути тупик, в торце стоит детская больница. Некогда ее назвали в честь Вологды — провинциального городка, где дома с резным палисадом. Очень правильное название: улица и днем и ночью жила непоправимо провинциальной жизнью рядом с бурлящим, вполне столичным Каменноостровским проспектом. Мало машин, точнее, их много только рядом с домом номер шесть — поджидают телевизионных хозяев. Изредка проезжают медицинские автомобили и рабочие телевизионные. Вот и все движение. Раньше ездили громоздкие туристические автобусы, но гостиница, ласково нареченная «Дружба», захирела вместе с молодежным туризмом. Исчезли братские страны, не с кем стало дружить на уровне двух плохоньких звезд. Прохожих тоже фактически нет, как и фонарей.