Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – У тебя на руках судебное решение, – пожала она плечами.
   – Этого оно не касается.
   – Тогда что тебе еще примечталось, парень? Не считая жизни в моем замке, опустошения моих кладовых и опорожнения последней бочки моего вина? А?
   – Более приятная обстановка во время еды. Умойтесь, госпожа. Зачем же так вонять – без надобности.
   Курделия залилась румянцем. Вильбанд, не дожидаясь ответа, толкнул рычаг и направился к дому. Дело шло неважно, тележка упорно сворачивала вправо, что-то скрипело в наборе шестерен, неожиданно потребовалась помощь базальтовых грузиков. И все же калека оказался вне предела досягаемости голосовых связок ведьмы раньше, чем она спохватилась.
   – Нет, вы слышали?! Ну и хам! Дебрен неопределенно ухмыльнулся.
   – Тебе тоже мой запах мешает?
   – Упаси Боже, – усмехнулся он. Она не поверила, поэтому он пояснил: – Я малость заблокировал обоняние. Так, заклинаньице небольшое.
   – Очень мило с твоей стороны, – проворчала она.
   Некоторое время они сидели молча. Дебрен с помощью палочки зондивал скалу. Ту, что располагалась около графини, и ту, которая была самою графиней. Курделия смотрела на стену замка.
   – Он был прав, – сказала она вдруг, – в смысле самоубийства. Вообще-то хорошо, что вы пришли. Во-первых, раскрыли мне глаза на некоторые вопросы. А во-вторых, мне представилась оказия. Пожалуй, неповторимая. Ты не мог бы…
   – Нет.
   – Погоди. Ты не знаешь, что я хочу сказать.
   – Почему же? Знаю: пусть все останется так, как есть. Этот камень, – он стукнул палочкой по ее левой ягодице, – почка, половина кожи на спине, бедро. Мелкие комочки в различных органах… У гномов врожденная сопротивляемость к силикозу, вот ты и выжила. Но как человек… Так что помалкивай. Я предчувствую, что юристы начнут тяжбу, пытаясь решить, жива ли ты еще или уже нет. А эта публика любое слово может использовать против тебя.
   – Ах как страшно! – насмешливо улыбнулась она. – Ты понимаешь? Я прошу, чтобы ты меня добил. Хуже этого они могут со мной что-нибудь сделать?
   – Не добивать, – сухо прервал он. – И похоронить такой, какая ты есть.
   На этот раз она побледнела. Дебрен взял ее за запястье. Начал молча подсчитывать пульс.
   – А зачем вы, если по правде, пришли?
   – Я не лгал: устроить тебе похороны.
   – Независимо оттого, какой вы меня найдете?
   – Мне и в голову не приходило, что ты можешь быть живой, – ответил он не сразу.
   – Тебе – нет, – кивнула она. – Допустим, я верю. А другим? Что ты о них знаешь?
   – У Вильбанда есть причина быть здесь, – проворчал он. – Единственный случай получить свое. А Зехений…
   Он не знал, что сказать. Она прищурилась, насмешливо глянула на него, потом – уже серьезно – на бочкокат.
   – Сколько, он сказал? Три стакана? – Дебрен слегка похолодел. – Вы ведь последнее время не пили из этой бочки? Верно?
   – Ты… ош… ошалела? Думаешь, я хочу тебя от…
   – Значит, не пили, – отметила она. – Ну-ну. Неглупо. И ты даже мог бы колесом поклясться, что никакой отравы не подавал. А его в это время вообще рядом не было.
   – Что ты плетешь, графиня? – Он уже успел остыть. – Зехений – известный миссионер. Зачем бы ему…
   – А зачем тогда он сюда приплелся? Ну; зачем? Дебрен встал, подошел к бочкокату открыл люк, смочил пальцы. Лизнул.
   – Успокойся, – пожала она плечами. – Окажи мне услугу. Если ты действительно человек порядочный, то спроси только, не очень ли это больно. И сколько надо выпить, чтобы быстро, без глупых мучений… – Дебрен, не слушая, энергично направился к дому. – Ну что, Дебрен? Спросишь?
   Труп был свежий, самое позднее – вчерашний. Дебрен нашел его в конце лестницы на третий этаж. Босые ступни мужчины лежали на ступенях, и нетрудно было догадаться об остальном. Тем более что крысы добрались до мяса, игнорируя – по крайней мере временно – розовый кусочек мыла, касающийся ступни покойника. Дебрен переждал, пока пиршествующие хвостари разбегутся, наклонился, осмотрел подошвы ступней. Потом ступеньку. Мыло было сухое, камень и ноги тоже. Это как раз неудивительно – лето. Удивительно другое – отсутствие на коже и ступенях белого налета.
   Он ощупал шею мертвеца. Кость переломлена точно там, где положено: на стыке с затылком. Вроде бы и хорошо, в самом слабом месте. Хуже другое: спереди, на лбу, из-под сукровицы и лопнувшей кожи проглядывал белый череп, а деревянный колышек, скрепляющий полы кафтана на груди, не столько треснул, сколько был раздавлен. Дебрен протянул его сквозь петельку, раскрыл рубашку, осмотрел углубление на груди. Синяка почти не было, крови тоже: видимо, босоногий умер сразу же, как только что-то небольшое и тупоносое разбило ему грудину. Интересно. Рана рядом со сломанным позвоночником тоже не очень кровоточила, однако обе были явно смертельными. Если виноваты не мыло и лестница, значит, кому-то здорово не терпелось. Если ступени – значит все в норме. Лестница крутая, неудивительно, что он падал так быстро.
   Дебрен осмотрелся. И на всякий случай достал палочку.
   Он обходил комнату за комнатой. Их было не очень много: замок габаритами не отличался. Мебели тоже негусто, а пожитки, как обычно в ранневековье, держали в сундуках, поэтому установить, сильно ли ограбили здание, было трудновато. Торопливо – факт: кое-где на полу валялись брошенные предметы. Но случайные, порой совершенно пустяковые, типичные для убегающих людей, захваченных врасплох пожаром или нападением. Какие-то старые туфли, платьице, коробочка с приборами для шитья, медный кубок… Правда, была и выломанная крышка запертого на замок сундука, но и тут чувствовалась случайность: вместо молотка взломщик воспользовался тяжелым подсвечником, а судя по бурым следам, вдобавок и сам неплохо покалечился.
   Другие трупы Дебрену не попались. Если не говорить о паре кошачьих, гниющих в одной из запертых комнат. Полумумифицированные останки воняли так жутко, что Дебрен тут же ретировался, отказавшись от мысли проверить, не мумифицируется ли кто-нибудь еще в кровати под балдахином. Впрочем, оправдание для себя он нашел быстро: это была единственная такая кровать во всем доме. Причем, несомненно, хозяйская, но хозяйка-то в ней не лежала.
   Лишь проходя мимо трупа с переломанной шеей, он подумал, что учел не все. Любителей полакомиться графиней могло быть больше, чем единственный брат сестры Индюков. Совесть Курделии была отягощена куда как более серьезными грехами, что же ей мешало скрашивать себе вдовье одиночество?
   Однако эту мысль он отбросил. Если даже все было именно так, то это ее дело.
   Зехения он нашел там, откуда вообще-то следовало начинать поиски: на кухне. Монах сидел около печи и, щурясь, грыз кусок сыра.
   – Сам не знаю, – покрутил он головой, увидев чародея. – Вроде и не пахнет, но что-то мне в нем… Как у тебя со вкусом, Дебрен?
   – Неважно. С обонянием тоже. – Дебрен остановился на пороге, угрюмо взглянул на миссионера. – Поэтому ты должен простить мне, возможно, недостаточно умный вопрос. Что содержится в твоей воде?
   – А? В воде?
   – В воде. В твоей. Той, что в бочке.
   Зехений отложил сыр и ответил ему взглядом, который мало чем отличался от недоверчивого взгляда Дебрена.
   – А почему я должен тебе отвечать?
   – А почему не должен?
   Из коридора донеслось тарахтенье деревянных колес. Либо запас вина в погребе действительно оказался весьма скромен, либо Вильбанд куда-то спешил. Во всяком случае, управился он быстро.
   – Рецептура не подлежит огласке, – холодно ответил монах. – Я на этом ничего не выгадываю, но не думай, будто позволю выгадывать другим. Знаю я таких. Дурных подделок наклепают, за полцены наивным продадут, а потом ищи-свищи ветра в поле, если девка с животом жалобу подавать прибежит. Нет. Не скажу.
   – Понимаю, – буркнул Дебрен. – Логичное объяснение. И я его приму, если ты так же логично скажешь, чего ты здесь в действительности ищешь.
   – Жратвы, – сверкнул зубами Вильбанд, въезжая на кухню. – Как всякий служитель господень. Что им осталось из удовольствий мира сего?
   – Богохульствуешь, – одернул его Зехений. – А ты, Дебрен, ерунду несешь. Забыл уже? Нам здесь поручили похоронить…
   – Ведьму и иноверку, которая путает Махруса с кабатчиком, заменяющим горячительные напитки водой. Вдобавок мертвую, как это принято при похоронах. Только не вздумай сказать, что человек, не имеющий ни минуты свободного времени, пожертвует два дня, а то и больше, чтобы оказать последнюю услугу– Перед смертью – это я еще понимаю. Но после? Ведь для покойницы ты уже ничего сделать не можешь.
   – Каждому полагается отходная молитва.
   – Но не твоя. – Некоторое время они сверлили друг друга хмурыми взглядами. Вильбанд, прижимая к груди запыленную бутыль, беспокойно поглядывал на них издали. – Не лги, брат во Махрусе. Я должен знать, что ты по правде собираешься здесь делать.
   – Угрожаешь? – Зехений правильно расценил его интонацию.
   – Что-то такое есть в твоей воде, – спокойно сказал Дебрен. – Не могу сразу определить, что именно. Возможно, и не отрава, но исходить я все же вынужден из предположения, что какой-то яд. И промыть даме желудок. А также проделать несколько других процедур, еще менее приятных. Она очень слаба, и это может ей повредить, поэтому, пожалуйста, не перетягивай струны.
   – Что?! – Бутыль чуть не хлопнулась об пол, но Вильбанд, похоже, этого даже не заметил. – Он ее отравил?
   – Вы что, сдурели? – занервничал монах. – Да я могу ее запросто на костер отправить. На кой же мне…
   – Теперь, когда она слишком много выболтала, пожалуй, можешь. Но не тогда, когда мы сюда отправлялись. А кроме того… На сожжении ведьмы Церковь ничего не выгадает. Да и Удебольд тоже. Слишком уж много злоупотреблений совершено при охоте на чародеек, так что даже у нас, на Западе, духовным властям, как правило, ничего не достается из имущества осужденной. У родственника тоже возникли бы проблемы, если Курделию в дым обратить. Ему пришлось бы перед судом доказывать, что имущество не имело дьявольского происхождения, а на это требуется время, расходы… Так что действительно лучше всего проделать нужное тайно: отравив ее.
   – Башку разворочу! – Звуки донеслись снизу, но, пожалуй, не только поэтому они ассоциировались у Дебрена с собачьим ворчанием. Ярость Вильбанда тоже была собачьей, откровенной и спонтанной.
   На всякий случай Дебрен быстренько встал между калекой и миссионером.
   – Считайте, что графиня – моя клиентка, – сказал он. – Ты знаешь, что это значит. Теперь все, что касается поручения, становится секретным и уйдет вместе со мной в могилу. Сведения, полученные при исполнении взятых на себя обязанностей, я не имею права разглашать. Так что можешь смело…
   – В коммерческих целях – действительно не имеешь, – щегольнул знанием нюансов Зехений. – Но ради блага другого клиента, не преследуя при этом прямой личной выгоды, можешь. Я тебе рецептуру выдам, а ты ее потом даром будешь использовать и просто свои услуги дороже оценишь, да? Знаем мы таких…
   – Отодвинься, Дебрен! – Вильбанд сверкнул зубами и потряс обухом молота. – Я из него правду выши…
   – Она моя клиентка, – опередил монаха Дебрен. – Это ставит меня в безвыходное положение. Иначе говоря, я сейчас должен выйти. И подождать новостей, которые доставит Вильбанд. Ты этого хочешь?
   Зехений побледнел: в людях он разбирался.
   – И ты оставил бы меня наедине с этим психом? Да ты и сам, кажется, из таких! – Дебрен отступил на полшага к двери. – Ну ладно, будь по-вашему, несчастные жертвы плотского вожделения… Вижу, эта развратница обоих вас вокруг пальца обвела. Будь, я сказал, по-вашему… Вы меня вынуждаете. Чертов крюк… Не иначе, дьявол его так хитроумно укрепил. Нуда ничего. Бочка почти полная. Все само нейтрализуется. И не такие случаи вылечивал…
   – Я садану его, – предложил Вильбанд, – промеж…
   – Это вода, – быстро сказал Зехений. – Я же говорил. Похоть зверски усиливает. Мы договорились с Удебольдом, что он отпишет родник Церкви, а сам удовлетворится колодцем. Потому что воду-то черпают из колодца, а родник, который фонтан питает, только после больших дождей оживает.
   – Зачем тебе этот родник? – нахмурился Дебрен.
   – Хотите семинаристов испытывать? – заинтересовался Вильбанд. – Последняя проверка? Что-то вроде удара дубинкой по голове?
   Зехений бросил на него угрюмый взгляд.
   – Напоминаю: это профессиональная тайна. Если кто-нибудь слово пискнет… Мне эта вода нужна, чтобы действовать и положительно, и отрицательно. Мои процедуры исключительно эффективны, тем не менее, если определять их воздействие в военной терминологии, то они всего лишь своего рода щит. Поелику предотвращают ненужные расходы. Однако, чтобы род человеческий максимально приумножить, приходится порой и мечом воспользоваться. Мало удерживать от любовных утех людей, коим в данный момент любовь противопоказана, научно выражаясь. К сожалению, немало и тех, коим любовь прямо-таки рекомендована, однако они, опять же выражаясь научно, от коитуса воздерживаются.
   Помолчали. Наконец Дебрен кивнул, подошел к печи и, не пользуясь кресалом, поджег трут.
   – Эта вода… – Вильбанд поднял бутыль, не глядя поставил в ящик с инструментами. – Она что, правда воздействует?
   – Видишь вон ту вершину? – указал за окно Зехений. – Ту, за перевалом, вторую вершину горы Допшпик, название которой со староречи переводится как Двойная Макушка? Она чуть выше этой, но не потому такая лысая. Лес там рос, как и везде вокруг замка. Только его вырубили.
   – На макушке? – скептически усмехнулся Дебрен. – Оставив внизу дикую пущу?
   – Малоэкономично, – согласился монах. – Но речь шла не о выгоде, а о нравственности. Отца Крутца, человека очень набожного, так поразило влияние родниковой воды на челядь, что он приказал вырубить лес. Срубленные деревья пропали, потому что рубили наверху, а вывозить не было возможности. Однако же уровень грунтовых вод ему понизить удалось, и родник, который, как рассказывают, до того был столь обилен, что даже фонтан начали строить, после вырубки лишь слабо булькал, да и то после сильных ливней.
   – Иначе говоря, Крутцев папаня был явный кретин, – подвел итог Дебрен, – или же вода оказалась действительно сильно… хм-м-м… лечебной.
   – Конечно же, второе. Фонт Допшпики всегда в замке жили, и никогда у них больше трех деревень не было, да и то совсем нищих, как обычно в горах. Поэтому перешли на оборонные услуги и получали императорскую дотацию за содержание небольшой крепости на маримальской границе. Легкие деньги, да только для тех, у кого замок на хорошем месте стоит. Но надо было иметь соответствующий уровень водоснабжения. Поэтому, когда граф принялся лес рубить, военное ведомство прислало комиссию, чтобы проверить обоснованность решения. И что вы думаете? Лучшие в Империи эксперты, в том числе хапуга-подскарбий, не воспользовались оказией, дотации не снизили и даже графа похвалили.
   – А случайно не поднесли ты им, старым хрычам, парочку бочонков чудотворной воды? – усмехнулся Дебрен.
   – Не смейся. Даже если и поднес, то дело было слишком серьезным, чтобы… Я читал обоснование. Чертовски логичное. Так вот в нем утверждается, что при осаде гарнизон будет пить то, что окажется под рукой, дабы от стен далеко не отходить. То есть воду из бассейна. Тем более что колодец-то в яме, яма в доме, адом можно поджечь или же машинами развалить. То есть отрезать гарнизон от здоровой воды. И что тогда? Гарнизон, вместо того чтобы воевать, начнет о бабьих задницах думать. Представь себе последствия. Малочисленные женщины, в том числе семья графа, неизбежно будут попорчены. Борьба за очередность, осквернения, трупы. Вражда. Командир, защищавший семью, обезглавлен. А из-за стен маримальцы, которые уж в чем, в чем, а в любовном искусстве все нации переплюнут, искушают гарнизонников своими развратными девками. И за полдня осада закончится. Ввиду отсутствия осажденных.
   – Об этом я не подумал, – признался Дебрен. И вздохнул: – Дьявольщина, сколько же надо знать, чтобы эффективно войну вести. Неудивительно… Куда это ты?
   – Собирался супу наварить, – бросил через плечо Вильбанд. – А здесь вода тухлятиной отдает. Наберу свежей.
   Дебрен разобрался с огнем на кухне, подумал немного и полез под клапан бочки. Теплая вода пригодится графине не только для супа, но и чтобы умыться.
   Заклинание продолжало действовать на вкусовые рецепторы, так что он мало что мог сказать на предмет тухлости. Но бочка, как ни странно, оказалась пустой. Дебрен пожал плечами и пошел осмотреть кладовую.
   – Не знаю, – призналась Курделия. – Может, и толкнула его вслед. Не помню. Я спала, меня разбудили неожиданно… И чувствовала я себя скверно. Индюки не дурни, когда шел дождь и в бассейне стояла грязь, они не приходили. А сейчас-то сушь. Я ослабла. Ведь без воды человек больше трех дней не протянет. А я в значительной степени человек, – добавила она немного тише.
   – Однако не совсем, – покачал головой Зехений. – Сдается мне, дочь моя, что в тебе природа нелюди прорвалась, и неосознанный порыв убил его, скажем так, словно блоху.
   – С блохами, – вздохнула она, почесывая голову, -у меня так просто не получается. Чего бы я только не дала, чтобы эту дрянь…
   – Ты могла попасть в него через окно, – размышлял Дебрен, оценивая углы. – Только немного запоздала. Он уже на второй этаж забежал. Однако не понимаю, зачем ему понадобилось лезть на третий.
   – Окна, – пожала она плечами, стараясь при этом незаметно почесать под мышкой. Волос, когда она выпустила их из-под платка, оказалось поразительно много, насекомым было где порезвиться и откуда совершать набеги. – Задняя стена дома одновременно образует и стену всего замка. Внизу оконца маленькие, человек не пролезет. Если он собирался через дом сбежать, то именно верхом.
   – Есть смысл, – согласился Дебрен. – Только вот мыло меня смущает.
   – У мыла тоже есть смысл, – буркнул Вильбанд. – Вспомни, как они собирались с ней поступить.
   Курделия подняла стакан, допила остатки вина, благостно улыбнулась. С распущенными волосами она еще больше походила на ребенка или даже скорее на куклу, и, вероятно, поэтому Дебрен не мог отобрать у нее бутыль. Хотя как раз у ребенка-то и должен был бы.
   – Ты переоцениваешь Индюков, – пожала она плечами. – На то, чтобы подмыться, прежде чем женщину… ну, понимаешь… им ума недоставало.
   – Может, хватит пить, госпожа? – робко заметил Дебрен. Вильбанд смолчал, наклонившись над открытой крышкой коробки передач своего самоезда. Или как его там.
   – Не бойся. – Курделия опять наполнила стакан. – Мой дед был гномом, к тому же вдобавок лелонским. Так что голова у меня крепкая.
   – Лелонским?
   – Бабушку во время войны в Ошвицу вывезли вместе со всей семьей. – Она говорила спокойно: вино, несмотря на крепкую голову, кажется, действовало. – Семья погибла, но бабке удалось сбежать. Через горы, на юг, потому что молоденькая еще была, глупенькая, а по рассказам запомнила, что Земля Обетованная, так в то время Пазраиль называли, лежит где-то на юге. Ну и ее, замерзшую в тех горах, гномы нашли. Еще на северной стороне, так что можно сказать – лелонские. Так она с дедом сошлась.
   – Повезло, – заметил Дебрен. – Гор у нас немного, так что и гномов мало. А уж из Ошвицы бежать… ну-ну. Мало кому удалось.
   – Сторожевая вышка завалилась, кусок частокола сломала. Возникло замешательство, ну и бабушка как-то…
   – Вышка? – Вильбанд вздрогнул, зашипел от боли, угодив по пальцу большим долотом. – Деревянная? Зимой?
   – Ясно, не кирпичная. – Она отхлебнула вина. – Кому бы там в голову взбрело каменную возводить? Пазраилитскую проблему надо было за год-два решить.
   – Но лелонскую и другие, – Зехений бросил косой взгляд на камнереза, – вы бы подольше… решали. Ваш Дольфлеру который Гит, собирался изничтожить уйму людей.
   Вильбанд как бы не заметил укола, всматриваясь в Курделию широко раскрытыми глазами.
   – Сисовец с вышки объедки кидал? Над узниками измывался? – Она поглядела на него удивленно поверх стакана. – Опоражнивал мочевой пузырь на шкурки солонины и бросал…
   – Откуда ты знаешь? – Она медленно опустила стакан.
   – Их двое наверху сидело? Этих сиеовцев? А голодная толпа не выдержала, за шкурками рванулась?
   – Откуда?.. – Она, кажется, слегка побледнела.
   – В книге прочитал, – пожал плечами Зехений. – Наверняка верленской, если она так моих земляков унижает. Ведь в то время в Ошвице в основном лелонцы сидели. Ну и паршивая же вы нация, Вильбанд! Вроде бы от проклятого прошлого и своего Дольфлера отколесились, в смысле – отмежевались, вроде бы молодежь правде учите, а тут в подтексте, пожалуйте, такие мысли проскальзывают: мол, все, кто с Запада, – тупые скоты, которые не в патриотическом порыве, а ради каких-то обоссанных – прости господи – свиных шкурок…
   – Шкурки бросали, – прервала Курделия. – Бабушка тоже за ними кинулась, а не на свободу. Она так и не поняла, как и когда толпа ее выпихнула, да как раз в прогал между шестами. Она вовсе и не хотела убегать. Она есть хотела.
   – Не бросали. – Вильбанд сидел неподвижно, не замечая кровь, сочащуюся из пальца на деревянные зубчатки развороченной коробки передач.
   – Я знаю, что говорю. Бабушка мне сто раз…
   – А мне – дедушка, – перебил он. – Лично. Он выжил тогда. Не истоптали его. Поэтому я знаю, что он не бросал. Это Беббельс забавлялся. Дед кольбанского оберподлюдчика. И именно Беббельс толпу топтал, когда вышка под напором недочеловеков рухнула.
   – Лжешь! – покраснел Зехений. – Это была попытка восстания, запланированный порыв, а не какой-то… Есть записки знаменитых партизан, руководивших акцией! Никто там солонины не жрал.
   – Может, и не жрал, – равнодушно согласился Вильбанд, не отрывая глаз от застывшего лица Курделии. – Темно было, а шкурки маленькие. Но то, что Беббельса, когда поймали, до костей обгрызли, пока сисовцы не вмешались и всех до единого узников не перебили, это я знаю точно. Дед мне ногу показывал.
   – Бе… беббельсову? – Дебрен с трудом сглотнул. Все трое уставились на него как на сумасшедшего, поэтому он быстро добавил: – Жуткие вещи в Ошвице творились. Экспериментаторы из СиСе пытались из человеческих зубов наконечники для стрел изготовлять, портянки из волос плести…
   – Дед в СиС по набору попал, – сказал после недолгого молчания Вильбанд. – Крепкий мужик был и блондин, а таких туда охотно брали. Сам он туда не лез. А что касается ноги, так он свою ногу-то показывал. Когда вышка на частокол повалилась, он вцепился в нее и подмоги дождался. С него только башмаки содрали, да кто-то из недочеловеков кусок пятки отгрыз.
   – Твой дед – враль и фантазер, – холодно бросил Зехений. – Наверняка крыса тыловая, сам себе пятку обгрыз, чтобы на западный фронт не попасть. Башмаки сжевали, а? Ничего себе! Кто-нибудь слышал, чтобы башмаки ели?
   – Я свои съела, – тихо сказала Курделия. – Правда, не очень быстро. На пол-апреля хватило. – Некоторое время все молчали. – Похоже, Вильбанд, своим существованием я твоему деду обязана. Если б он напомнил дружку на вышке о сложной ситуации на западном фронте и отговорил шуточки шутить…
   Какое-то время висела тяжелая тишина. У тележки был большой клиренс ^[11], а Дебрен сидел рядом с Курделией. Так что видел капающую с зубчатки кровь.
   – Ты поранился, – сказал он наконец. – Я видел на кухне чистые тряпки. Поезжай, перевяжи руку. И посмотри, как там суп. Он на заправке из толченых сухарей, так что наверняка уже готов.
   Вильбанд равнодушно глянул, толкнул рычаг. Тележка не сдвинулась с места.
   – Я схожу, – предложил Зехений.
   Камнерез неуверенно потянул рычаг, потом снова толкнул. Никакого результата. Он дернул снова. И еще – теперь уже сильнее.
   – Подожди, – проворчала Курделия. Подняла зеркальце, укрепленное на человеческой берцовой кости, высунула, попыталась с его помощью заглянуть внутрь коробки передач. Угол был неудачный, поэтому она подняла руку выше. Белизна подмышки сверкнула под серым налетом волос. Она поймала взгляд Вильбанда и быстро опустила руку. Слишком быстро – он получил зеркальцем сначала по носу, потом между ног. Между ног – гораздо слабее и через солидные кожаные штаны. Но именно этот удар заставил его болезненно поморщиться.
   – Что ты собираешься делать? – быстро спросил Дебрен. Запахло чем-то таким, чем пахнуть было не должно, тем более что над доброй четвертью двора по-прежнему витал запах графини и ее жертв. Дебрен чувствовал его даже сквозь блокаду обоняния. С глазами он ничего не делал. И то, что он видел, его тревожило. – Может, лучше я?
   – Я разбираюсь в механизмах. – Она передала ему зеркало. – В каменоломне я половину модернизировала, а ремонтировала все. Отец не хотел тратиться на мастеров. Скупился. Подержи. А ты, Вильбанд, если можешь, придвинься ближе.
   – Со мной… все в порядке. – Он избегал ее взгляда.
   – С тобой, возможно, да, но с твоими новыми ногами… Ну давай. Лапища у тебя как у медведя, не прикидывайся, будто не сможешь. Двигайся. Вы, кажется, воду для меня кипятите. Хочу умыться, и если ты сам отсюда сейчас же не уедешь, то мне придется… – Она тихо свистнула, показав пальцем, как он полетит к воротам.
   Дебрен подумал, что для внучки лелонского гнома она как-то не так реагирует на вино. Пьяной она пока не была, но и трезвой тоже.
   Он помог Вильбанду. Получилось не очень удачно, они чуть не наехали Курделии на ступню. В последний момент она отдернула ногу, вернее, из-за отсутствия места – приподняла. Нога, детская по размерам, но очень женская по форме, упала на тележку. Тележка застряла в какой-то выбоине. Вильбанд покраснел, попытался оттащить хотя бы самого себя. Ящик и стояк с инструментами не позволили этого сделать. Левая щиколотка графини оперлась о его правую культю. И осталась там, хотя, надо думать, можно было найти и более удобное положение.