Страница:
– Ляг, – сказала она – на этот раз уже спокойно.
– Что? Надо…
– Лицом к земле. Знаешь как. И никаких резких движений.
– Ты с ума сошла?
– Пусть так. Я жуткие глупости в последнее время делаю. По сравнению с ними треснуть тебя топором по голове – пустячное дело. Так что лучше не проверяй, насколько у меня разум отшибло. И без битья признаюсь, что сильно.
Она не шутила. Дебрен, лихорадочно сканируя, улегся крестом на снегу. Пытался найти объяснение. Сглаз, порча, наркотики, даже камуфлирующие чары, хоть и не очень хотелось верить, что кто-то мог настолько подделаться под Ленду Брангго, с двойным "г".
Она ловко, не оставив больших шансов бывалому вояке, уж не говоря о таком воине, как он, прижала его коленом к земле и связала руки за спиной. Ненужной боли не причинила. Никаких сомнений – это Ленда.
С выявлением магии дело пошло хуже. Вдвойне хуже. Потому что, во-первых, он что-то почувствовал. А во-вторых, не знал что. След был такой слабый, такой летучий… Собственно, не о чем было говорить, такой силой и кота не спугнешь, хотя известно, насколько чутки породистые кошки. Но частота Дебрену не нравилась. Существуют различные частоты поступления магической энергии: есть легкодоступные, есть такие, до которых добраться могут только архимэтры, есть доступные теоретически, которые исследователи пока что штурмуют безуспешно, ну и есть такие, которых в соответствии с теорией никто никогда не сумеет распознать.
То, что почувствовал он, было удивительно близко к третьей категории. А то и к четвертой.
Дьявольщина! Вот что делает мороз с голой и безвольной головой.
– Как трехдневная щетина, – сказала Ленда. И слегка провела по его голове. Он одеревенел от изумления. – Коротковато, если стричь ножницами. Тебя обрили? Но почему так давно? Три дня назад я еще не знала…
Она не докончила и встала. Дебрен лежал, уткнувшись лицом в снег, дрожал и раздумывал, как подняться с земли, сохранив при этом остатки достоинства.
Независимо от того, где были связаны руки. Может, даже лучше, что получилось именно так. Будь руки свободными, он не знал бы, что с ними делать. А пользоваться ими так, как он поступал до сих пор, значило окончательно выставить себя на посмешище. В конце концов, они познакомились не в церкви.
– Зачем ты это делаешь? – Он решил, что деловитость – лучший щит. – Ты меня боишься?
– Нет. Просто не хочу, чтобы ты меня случайно прикончил. Или, еще хуже, одурманил какими-нибудь чарами. По старому знакомству, Дебрен, если тебе подвернется случай и ты сумеешь, то лучше уж убей. Я тебе без нужды боли не причиню, так и ты меня на муки не осуждай. Согласен?
– О каких муках ты говоришь?
– Просто так болтаю, на всякий случай. Ну вставай, а то у тебя все твое хозяйство к земле примерзнет, а в родне у тебя девки только… – Она вдруг умолкла.
– В родне? – повторил он. Повернулся на бок, чтобы взглянуть ей в лицо. Рано или поздно ей пришлось бы осмотреть его спереди, не было смысла затягивать. Это Ленда. Чужая, враждебная, изменившаяся… но Ленда. – Интересно, откуда ты это знаешь? Что-то я не припомню, чтобы мы о своей родне болтали.
Повернуться на бок, несмотря ни на что, было много легче, чем встать. Не думал он, что со связанными руками окажется таким беспомощным. Чума и мор! Не за что было уцепиться ногами. А без этого не удалось бы встать достойным образом. Просто не удалось бы. Распределение массы в человеческом теле с этой точки зрения задумано не самым удачным образом.
– Мы вообще мало болтали. – Она взяла топор за острие и, опираясь на него, переступила через Дебрека. Наклонилась, свободной рукой схватила его под локоть. Этого было решительно мало, потому что он, не желая выглядеть недостойно, продолжал сопротивляться, но, о диво, она подняла его почти без его помощи. Холера! Медведь – не девка.
– Я подсчитала, – продолжала она, – В "Кролик" ты попал уже после полуночи. Потом спал, пожалуй, до шести, ну ладно, и это считается. Потом вы с молодым Сусвоком на пару шар колдовством в мелкую пыль раздолбали, и тебя клепсидры две не было, потому что ты у цирюльника ожидал, пока он из тебя стеклышки вынет. Потом я клепсидры две по городу моталась, чтобы найти тебе место на лодке и объяснять драбам, что произошло в борделе. А когда ты на барку входил, то уже к пяти подбиралось.
– Помню, – невольно улыбнулся он. – Ты была красная от заходящего солнца.
Она уже давно отпустила его, сейчас они стояли лицом к лицу. Близко. Но также, как тогда. Сейчас тоже свет был у нее со спины. Лунный, холодный. Слишком слабый, чтобы проникнуть под капюшон.
– Сейчас мне это не грозит. – Он обрадовался, что не видит сопровождающей слова усмешки. – Сейчас я на солнце самое большее блестеть буду.
– Ленда… – Он не знал, что сказать.
– Только не вздумай оправдываться. Я когда-то тебе уже сказала: не красотой я на хлеб зарабатываю. Обойдется. По крайней мере космы под шлемом не потеют, да и блохи меньше кусают. Давно надо было башку под ноль побрить. А возвращаясь к хронологии… Получается тринадцать клепсидр. В том числе два совместных приема пищи и две драки. Первая малосущественна, потому что погибла только свинья. Коротковато наше знакомство, не считаешь?
Из всего лица он видел только ее глаза. В них дрожал холод лунного света, да и то отраженного от снега. Но сами они не были ни холодными, ни жестокими. И не смотрели вниз.
– Зависит от того, как считать, – сказал он, вглядываясь в се глаза.
– А как считаешь ты?
– Уже год и три месяца. Скорее четыре, чем три. Так я считаю.
– Иди первым, – буркнула она. – Туда.
Землянка была шести стоп в длину и около трех в ширину. У стены можно было присесть, но, пожалуй только согнув шею или полулежа. Входное отверстие – ненамного больше, чем у собачьей конуры, а вдобавок ко всему внутрь набили добрую охапку хвороста, камней и веток, о которые Дебрен сразу же оцарапал все, что только возможно.
Но смысл был. Потому что камни образовывали кольцо, в кольце лежали разломанные на маленькие кусочки веточки, а по веточкам ползали огоньки.
В землянке было тепло. Несло дымом от влажного топлива, гниющим деревом и портянками. Над костерком, насаженные на палки, сушились покрашенные красным туфли. Еще недавно они наверняка были довольно ценными, но от скитания по обледенелым и каменным склонам Чернухи сильно поблекли и стоптались. Дебрена не поразил вид исцарапанных ног сидящего у огня седого мужчины. Его лишь немного удивил размер кровавых полос, уходящих от щиколоток.
Потом он взглянул на лицо греющего руки старика и перестал чему-либо удивляться. Нужна была хоть крошка мысли, чтобы извлечь из дырявого башмака веточку или камень, который втискивается между обувью и ступней и постепенно сдирает кожу. Глаза магистра Гануса были абсолютно бессмысленными.
– Устроился? – долетел из-за передней стенки голос Ленды. – Мне надо войти. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас оказался в огне или, что еще хуже, подпалил жилье. Подвинься. И не вздумай толкаться.
Морщась от боли, Дебрен переполз на коленях в противоположный угол землянки и отвернулся, сев у стены и сжав колени, подтянутые к подбородку. Это было столь же неудобно, как и жалостно. Но в истинном море света, которым еле тлеющий костерок заливал помещение, он не мог обрести большей свободы.
– Развяжи меня, – бросил он сквозь зубы, обращаясь к втискивающемуся в дыру капюшону. Ленда вползла внутрь, стараясь не глядеть в его сторону.
– Землянка маленькая. – Она доказала это, заняв все оставшееся место. Уселась, скрестив ноги, у самого огня, совсем рядом с Дебреном. Иначе не получалось.
– Тем более. Нам и без того будет неудобно.
– Не слишком ли ты далеко крючок забрасываешь? – буркнула она, стаскивая чулки и при этом стараясь не свалиться в огонь. – А почему ты решил, что я тебя за дверь не выставлю? Я – девушка, а ты и не брат мне, и не монах. Я опозорюсь, если соглашусь ночевать с тобой под одной крышей. Тем более что ты голый.
– Почему ты такая вредная? Что я тебе сделал?
Под меховой безрукавкой на ней была только тонкая льняная рубашка. Капюшон, криво обрезанный, вернее, оторванный, раньше, вероятно, был частью кафтана светлой памяти Бамбоша. То, что она смотала с шеи и что Дебрен принимал за шаль, оказалось парой суконных рукавов. Тоже с кого-то содранных.
– Вот об этом как раз и поговорим. – Она опустилась на колени, по-прежнему стараясь на него не глядеть. – Ганус – дело пропащее, так что… Если хочешь, я тебе из этих тряпок… хм… сооружу что-нибудь под… хм… набедренную повязку. Один рукав повяжу вокруг живота, а второй пойдет… э-э-э… снизу. Знаешь, как у ребятенка, который постоянно под себя мочится.
– Развяжи меня, – процедил он. – Я сам как-нибудь управлюсь, хоть большой практики по пеленанию у меня нет. Редко я под себя писался.
– Об этом и думать не моги. Не развяжу. Я же сказала: землянка маленькая. Легко прыгнуть и напасть. А я твоим словам не верю. Знаю, на что ты способен.
– Не на драку же с тобой! Черт побери, Ленда, я думал, что мы…
Она подождала, позволяя ему подыскать подходящее слово. Но Дебрен и не искал.
– Ты будешь смеяться. – Она все еще смотрела прямо перед собой, в огонь, не давая Дебрену возможности заглянуть под капюшон. – Но я тоже думала, что мы.,, такое, понимаешь, у нас, дурных баб, мышление. Ну и оказалась в снегу.
Голая, без единого волоска на теле, словно курица, ошпаренная в кипятке и готовая на вертел. Но, как ни странно, я не курица и быть таковой не собираюсь. Даже если попадется такой повар, как крупный кухарь Дебрен.
– О чем ты вообще-то говоришь? – спросил он, осторожно пододвигая ногу поближе к огню. Он с величайшей охотой присел бы над кругом камней, чтобы поглощать посиневшей кожей как можно больше тепла в как можно более короткое время. Но при ней не мог.
– О том, что меня сюда заманили.
– А я-то тут при чем?
– Ну, то, что бабы – дуры, мы уже установили. – Она надгрызла, а потом распорола вдоль шва первый рукав, получив полосу сукна шириной в стону. – Но не преувеличивай. Сложить два да два я сумею, к тому же без помощи пальцев. Причины с последствиями тоже кое-как связать сумею.
– Давай установим еще одно, – сухо бросил он. – Глупой я тебя никогда не считал. Даже теперь, хоть у тебя явно не все с головой в порядке. Конечно, не так, как у этого бедняги, – глянул он на неподвижного Гануса, – но наверняка по тем же причинам. Мозг при падении зачастую сильно встряхивается…
– Существуют две возможности, Дебрен, – перебила она без особых эмоций. – Или ты убедишь меня, что хоть и бессовестно интригуешь, но тоже достоин минимального доверия, каким одаряют двойных агентов. Либо и дальше будешь прикидываться наивной девицей. В первом случае ты заменишь мне Гануса, а может, и коня, потому что ты сильнее его. Проползем через границу, прежде чем наступит новая ночь, и разойдемся, чтобы обоим в живых остаться. Хотелось бы, чтобы все так и получилось. Потому что другой вариант – наивной девицы – мне радости не доставит. Когда-то я тебя любила, но, пожалуй, в виде жаркого не полюблю.
Дебрен на мгновение забыл и о холоде, и об огне, и о сдержанности. Ноги у него разъехались от изумления, а правая пятка влезла в золу.
– Что?! Ты ошалела?! Жаркого?!
Мэтр Ганус, испуганный громким голосом, загугнил, прикрыл голову руками и заполз под кучу веток. Только теперь Дебрен обратил внимание на убожество его одежды. Штаны, такая же легкая курточка и совершенно не зимний балахон с рукавами по локоть. Одежда столь же дорогая и модная, сколь и непрактичная вне дома. Если б не землянка и костерок, старец был бы уже наверняка мертв.
– Нет, Дебрен, не ошалела. Просто по-мужски к делу подхожу, если обстоятельства не без помощи двух мерзавцев принудили меня влезть в портки. По тем же причинам, что и раньше, не могу ходить быстро, а по правде, так и почти совсем не могу. Так что до Морвака не доберусь ни за день, ни даже за два, хоть это совсем рядом. Надо как-то пережить эти два дня. А то и больше. Даже если я у Гануса всю одежду отберу и голого погоню домой, то при таком морозе мне все равно не выжить. Днем огонь разводить нельзя. В следующую ночь тоже нельзя будет, потому что они искать начнут с утра и не перестанут, собак наверняка возьмут. Так что ж остается? Много есть и закопаться в снег. А что есть-то? Остаешься ты. Вот тебе и жаркое!
– Не нравятся мне твои речи. – Дебрен взял себя в руки. – Каннибализм я еще могу понять. В Маримале, например, те, кто с голоду не помер, улиток, лягушек и устриц жрут. Кому что нравится, вольному воля. Но то, что ты на жаркое с ходу меня, а не Гануса выбрала, так это уж грехом попахивает. Ленью, княжна. Старого, жилистого мяса тебе жевать не хочется, вот что.
– Фигню несешь. – Она надгрызла второй рукав, сплюнула нитки, разорвала. – Я его пальцем не трону, потому что он, как и я, в этой интриге жертвой оказался, а не палачом.
– В какой интриге?
– Ну-ну, продолжай трепаться, – фыркнула она. -А когда уже кончать будешь, не забудь пожелать мне приятного аппетита. Может, хорошее слово мне соль заменит, хоть и сомневаюсь.
– Да удавись ты, ведьма… Сначала я шею подставляю, чтобы вообще сюда попасть, потом замерзаю, ночью тебя по лесу отыскивая, а ты меня сожрать собираешься? Да чтоб у тебя кусок в горле застрял!
– Ведьма?! Я?! – Она наконец повернулась к нему. Тени под капюшоном было достаточно, но не настолько, чтобы полностью скрыть странный вид безволосых надбровных дуг и лишившихся ресниц век. – Следи за словами, соблазнитель, прости Господи, потому как если ты меня до бешенства доведешь, то я, когда есть захочу, буду всякий раз от тебя по кусочку свежего мяса отрезать. Начиная с лживого языка!
Уже сейчас она была явно взбешена, потому что, только накричавшись, заметила полный изумления взгляд Дебрена. И тут же отвернулась.
– Ленда…
– Заткнись, – бросила она дрожащим голосом. – Ты… ты… завравшийся, завшивевший, вонючий, поганый, свихнувшийся, лживый…
– Ты даже не знаешь, как я рад. – Это далось ему нелегко. Он мог еще долго прятаться за щитом дружеской болтовни и подтянутыми к подбородку коленями. Но не хотел. Отчасти потому, что ни то, ни другое не очень-то помогало. Но не только поэтому.
– Потому что кто-то тебе правду в эти лживые зенки вывалил?
– Нет. Потому что тебя вижу.
Медленно, очень медленно капюшон повернулся в его сторону. Сейчас Дебрен сидел гораздо свободней, скрестив по-везирацки ноги, грязный, покрытый гусиной кожей и едва заметно улыбающийся. Он улыбнулся немного шире, когда их взгляды встретились.
– То письмо, которое я тебе послал… Не очень сердечным у меня получилось, знаю. Но…
– Не очень сердечным? – Желание скрыть лицо в глубокой тени боролось в ней с необходимостью глядеть Дебрену в глаза. Подозрительно и недоверчиво.
– Холодным, бесстрастным. Не таким, как мне хотелось. Тебе, наверное, показалось, что я от скуки пером бумагу царапаю.
– Насмехаешься?
– Насмехаюсь?
– Покончим с этим, Дебрен, – сказала она, слегка стискивая зубы. – Твое письмо – уже прошлое. Мертвое. Давай лучше займемся будущим. Тебе тепло?
Она удивила его этим вопросом. Грубоватостью голоса – нет.
– Теперь насмехаешься ты, – болезненно улыбнулся он.
– Я думала, ты чарами разогреваешься.
– Именно. Так же, как ты рубашкой. Или пьяный водкой.
– Ты хочешь сказать: малоэффективно и ненадолго? – Он кивнул. – Тогда почему нагишом по лесу болтаешься?
– Потому что, как и ты, из веретена вывалился, и все, что на мне было, обратилось в пепел.
– Лжешь, Дебрен. Брови у тебя целые, ресницы… Это из-за суетности, чтобы не изуродовать себя, или просто забыл?
– Та микстура, которой тебя перед полетом натирали, паракат, действует только на живую ткань. Ногти толстые и горят с трудом, поэтому соприкосновение со стенкой "кишки" им не очень вредит. А с волосами все как с одеждой. Хороший пара-кат в большой дозе даже защищает в двух-трех линиях от кожи. Мне дали хороший. С тобой – другое дело. Кто-то сэкономил на качестве или же на количестве. И сгорело все, что поверх кожи.
Она неуверенно и скорее всего враждебно смотрела на него.
– Тебя не обожгло? – тихо спросил он.
– А что, аппетитно пахну? – Она некрасиво скривила губы. – Жарким? Как Бошко?
– Кто такой Бошко? Какой-нибудь известный повар?
– Нет. Рыцарь. Молодой, красивый и очень милый. Ты сегодня ему глаз камнем выбил. Наверное, не помнишь. Одним трупом больше, одним…
– Помню, – буркнул он.
Помолчали. Ленда глядела в костерок, согревала руки, держа их близко к огню. Ганус упал навзничь, храпнул раз, другой. С потолка, который только благодаря обильной шапке снега не просвечивал сотней дыр, все плотнее капала вода.
– Так вот почему? – наконец проговорил Дебрен. – Тебя поразило увиденное, и теперь ты мне уже не веришь?
– Он сел в ваше засранное веретено, потому что в нем летела я, – тихо сказала она. – Отдал тридцать талеров, чтобы сопровождать меня. А вы его живьем сжарили, потом он о землю грохнулся и половину костей переломал. И наконец явился ты и с удовольствием изувечил ему лицо. Думаю, неплохой повод, чтобы малость доверия потерять?
Она держала руку почти в огне, сидела тоже близко. Дебрен внутренне вздохнул: это доказывало эффективность параката. С кожей у девушки не случилось ничего плохого. Конечно, оставалась проблема эпителия, но это можно отложить на потом. Главное, он беседовал не с живым трупом. Об этом не говорили громко в фирме, но несколько несчастных случаев попутно обнаружили довольно грустную закономерность: смертельный исход чаще случается, когда ожоги более обширные. Даже, казалось бы, незначительные повреждения кожного покрова могли убить, если они занимали большую часть тела. А трансферные катастрофы характеризовались тем, что либо с пассажиром не случалось ничего дурного, либо он начинал гореть по всей поверхности тела сразу. Порой это длилось очень недолго, и в результате кончалось тем, что жертва лишь слегка розовела. Если выставить такую пораженную кожу на мороз, она могла даже не очень болеть. Если человек при этом был сильным, здоровым, боролся за жизнь и был привычен к ее сложностям…
К счастью, здесь не тот случай. Она не села бы так близко к огню, если б у нее болело что-то еще, кроме колена. Благодарю тебя, Махрусе. Благодарю за эту каннибалку.
– Может, сказать тебе, почему я здесь? – предложил он. -
Согласна?
– А почему нет? – пожала она плечами. – На сон грядущий – хорошее дело. Говори, Дебрен. Если поразишь меня красноречием, то, кто знает… может, и не закончишь жизнь в виде приправы к той каше, которую ты столько времени при себе таскаешь. А коли о каше разговор… позволь отведать?
– Конечно. Если можно посоветовать, то сначала подогрей.
– Дебрен, я мечом на жизнь зарабатываю, штаны ношу, а сейчас и внешностью здорово мужика напоминаю, но можешь поверить, кроха бабскости во мне еще осталась. Знаю, как кашу к столу подают.
– Прости.
– Прощаю. – Она осторожно, оберегая побитую ногу, поставила котелок на огонь. – Ты не сделаешь неверных выводов, если я тебя тулупом прикрою? Ты не переставая зубами клацаешь, а это нарушает ритм беседы.
– Ленда, напоминаю тебе: я магун. В нашей профессии все сходит человеку с рук, только не скоропалительные выводы. Не бойся, я понимаю, ты руководствуешься заботой о соответствующем состоянии убойной скотины или верхового животного, а не женской чуткостью.
– Верно понимаешь. – Поскольку она сидела боком, он не был уверен, действительно ли при этих словах она сверкнула зубами. – В землянке не жарко и жарко не будет, но у меня прибавятся лишние заботы, если ты здесь окочуришься от истощения. И опять же выкидывать труп наружу не годится, потому что того и гляди волки нагрянут. А то и что-нибудь похуже.
– Сделаю все, что в моих силах, чтобы не испустить дух и не доставить тебе забот.
– Благодарствую. – Слегка постанывая и стараясь не слишком сгибать левую ногу, она обернулась к Дебрену. Было тесно, поэтому неудивительно, что она скользнула по его телу уголком капюшона. Его поразило другое. Немного нервным движением она потянулась не за овчиной, а за разорванными вдоль рукавами.
– Я бы хотел… если это не на дополнительные узлы, то я предпочел бы сам…
– Я тоже, – буркнула она. Не глядя вниз, хотя теперь, когда они почти соприкасались носами, это было бы ей много легче. Зато руки работали низко, не смущаясь. Они обернули талию Дебрена первой полосой сукна и крепко затянули узел, почти не прикасаясь к телу. – Можешь поверить.
– Верю, – пробормотал он. Вдохнул как можно глубже аромат ее одежды, предыдущий владелец которой, пожалуй, никогда не слышат о таких изобретениях, как мойня или мыло. От вспотевшей во время ходьбы, а теперь разогретой костерком Ленды несло жутко. Они были знакомы тринадцать клепсидр с перерывами на сон, она не отвечала на его письма, каждую встречу начинала с того, что топтала его шею и угрожала прибить, а теперь еще собиралась пополнить им свое скудное меню. Чума, мор и проказа! Этого было вполне достаточно, да еще и с походом! Махрусе, избавитель мира, умоляю тебя, сделай же что-нибудь!
Махрус не успел. Слишком много надо было сделать.
– Дебрен! – Она не подскочила от изумления и не отдернула руки как можно скорее и как можно дальше, да и восклицание получилось довольно хилым. Но спазмов горла и мускулов в этом было, пожалуй, больше, чем отсутствия эмоций. Глаза у нее расширились почти до предела.
– Прости…
– Как ты смеешь?!
– Прости, Ленда. Это…
– Прекрати немедленно! – прошипела она. Возможно, от боли, потому что, отодвигаясь, неосторожно облокотилась на поврежденную левую ногу.
– Прости, княжна… Это… это от холода. Я о… одеревенел…
– Постыдился бы!
– А ты думаешь, что я делаю? – охнул он из-за колена, в которое уперся лбом. – Ясный перец, этот чертов мороз… У человека кровь в жилах стынет.
– Свинья, – бросила она обиженно. – И враль вдобавок. У тебя пот со лба течет. Немедленно кончай, слышишь? Немед…
Больше он ничего не услышал.
В первый момент он подумал, что ослеп. Тьма была абсолютная, наичернейшая из черных. Непроницаемая для полностью раскрытых глаз, хотя они долго отдыхали от света, судя по сухости под веками.
Потом он отметил, что ему тепло. Удивляло именно это. И наконец вспомнил.
Попробовал встать. Тщетно. Скрещенные на груди руки, хоть им и оставили много свободы, были в запястьях обвязаны шпагатом, заведенным за спину. На правой щиколотке он тоже почувствовал шнур. Под тесным голенищем башмака.
Он лежал на подстилке из сосновых и еловых веток. В башмаках, брюках, в застегнутом на все колышки тулупе, с какой-то тряпкой на голове и другой, обернутой вокруг шеи. Холода не чувствовал. Привязанный за ногу к чему-то, что спало справа, тихо посапывая. Но не этот, лежащий справа, не давал ему привстать с лежанки. Больше мешало давление на левый бок. Там лежало что-то большое и мягкое. Что-то, что либо грело, либо по крайней мере удерживало тепло, уходящее в эту сторону из его тела.
Осторожно, еще не вполне придя в себя, он коснулся этого рукой.
– Ауа-а-а… – Ворчание было негромкое, скорее сонное, чем злое.
– Ленда? – шепнул он. Он уже не боялся. Воздух был густой, с небольшой примесью дыма. Это не ослепление. Просто его плотно изолировали от внешнего мира.
– Ну да. Ленда, – услышал он далеко не радостный, немного хриплый голос. – К сожалению. Сожалею, что огорчаю тебя. Ты так благостно мурлыкал сквозь сон, что тебе наверняка снилось гораздо более приятное общество. И убери руку, будь добр.
– Это твоя нога? – Он отдернул руку, хоть и не сразу.
– Не будь таким галантным, – с излишней резкостью бросила она. – Я не сняла портянок. Легко понять, к чему прикасаешься.
– Я не заметил, – соврал он. – Зато штаны, похоже, ты сняла. – Комментариев он не дождался, поэтому усмехнулся в темноту. – Благодарю. Теплые. И тулуп тоже.
– Не разбазаривай благодарностей, – сказала она тихо, кажется, не поднимая головы. – Я тебе уже говорила, что труп мне ни к чему. А похоже было на то, что ты вот-вот дашь дуба. Сделался холодным как лед, а сердце едва-едва стучало. – Она немного переждала. – Верно попы говорят, что от пустопорожнего и грешного вожделения замерзнуть можно.
Он не видел ее, она не видела его. То есть – сейчас. Потому что до того, как он потерял сознание и она одевала его в свои шмотки, наверняка успела насмотреться. И неплохо. Это уже позади. Даже без брюк, охватывающих бедра приятной шероховатостью, он теперь смог бы разговаривать с ней свободно. Но темнота, естественно, окончательно снесла преграды. И унесла сон. Было – не было, они спали вместе.
– Сама виновата, – ухмыльнулся он, показывая зубы. В темноту. – Ты велела немедленно кончать, вот я и кончил. Небольшое заклинание на снижение кровяного давления. Немного переборщил, насколько понимаю?
Она только фыркнула. По-своему, через нос. Ну и доигралась. Дебрен, неизвестно чему улыбаясь, слушал, как она потягивает носом, со злостью вытирая его тыльной стороной ладони. Было очень тихо, а он, наверное, невольно слегка обострил слух, так что мог уловить такие звуки. Ценой обоняния, но это-то ему как раз сейчас не мешало.
– Оба мы поглупели, – проворчала она, немного помолчав, – Я… ну, я, наверное, больше. Так что не хвались, будь любезен, своей прытью.
– За кого ты меня принимаешь? – укорил он.
– Что? Надо…
– Лицом к земле. Знаешь как. И никаких резких движений.
– Ты с ума сошла?
– Пусть так. Я жуткие глупости в последнее время делаю. По сравнению с ними треснуть тебя топором по голове – пустячное дело. Так что лучше не проверяй, насколько у меня разум отшибло. И без битья признаюсь, что сильно.
Она не шутила. Дебрен, лихорадочно сканируя, улегся крестом на снегу. Пытался найти объяснение. Сглаз, порча, наркотики, даже камуфлирующие чары, хоть и не очень хотелось верить, что кто-то мог настолько подделаться под Ленду Брангго, с двойным "г".
Она ловко, не оставив больших шансов бывалому вояке, уж не говоря о таком воине, как он, прижала его коленом к земле и связала руки за спиной. Ненужной боли не причинила. Никаких сомнений – это Ленда.
С выявлением магии дело пошло хуже. Вдвойне хуже. Потому что, во-первых, он что-то почувствовал. А во-вторых, не знал что. След был такой слабый, такой летучий… Собственно, не о чем было говорить, такой силой и кота не спугнешь, хотя известно, насколько чутки породистые кошки. Но частота Дебрену не нравилась. Существуют различные частоты поступления магической энергии: есть легкодоступные, есть такие, до которых добраться могут только архимэтры, есть доступные теоретически, которые исследователи пока что штурмуют безуспешно, ну и есть такие, которых в соответствии с теорией никто никогда не сумеет распознать.
То, что почувствовал он, было удивительно близко к третьей категории. А то и к четвертой.
Дьявольщина! Вот что делает мороз с голой и безвольной головой.
– Как трехдневная щетина, – сказала Ленда. И слегка провела по его голове. Он одеревенел от изумления. – Коротковато, если стричь ножницами. Тебя обрили? Но почему так давно? Три дня назад я еще не знала…
Она не докончила и встала. Дебрен лежал, уткнувшись лицом в снег, дрожал и раздумывал, как подняться с земли, сохранив при этом остатки достоинства.
Независимо от того, где были связаны руки. Может, даже лучше, что получилось именно так. Будь руки свободными, он не знал бы, что с ними делать. А пользоваться ими так, как он поступал до сих пор, значило окончательно выставить себя на посмешище. В конце концов, они познакомились не в церкви.
– Зачем ты это делаешь? – Он решил, что деловитость – лучший щит. – Ты меня боишься?
– Нет. Просто не хочу, чтобы ты меня случайно прикончил. Или, еще хуже, одурманил какими-нибудь чарами. По старому знакомству, Дебрен, если тебе подвернется случай и ты сумеешь, то лучше уж убей. Я тебе без нужды боли не причиню, так и ты меня на муки не осуждай. Согласен?
– О каких муках ты говоришь?
– Просто так болтаю, на всякий случай. Ну вставай, а то у тебя все твое хозяйство к земле примерзнет, а в родне у тебя девки только… – Она вдруг умолкла.
– В родне? – повторил он. Повернулся на бок, чтобы взглянуть ей в лицо. Рано или поздно ей пришлось бы осмотреть его спереди, не было смысла затягивать. Это Ленда. Чужая, враждебная, изменившаяся… но Ленда. – Интересно, откуда ты это знаешь? Что-то я не припомню, чтобы мы о своей родне болтали.
Повернуться на бок, несмотря ни на что, было много легче, чем встать. Не думал он, что со связанными руками окажется таким беспомощным. Чума и мор! Не за что было уцепиться ногами. А без этого не удалось бы встать достойным образом. Просто не удалось бы. Распределение массы в человеческом теле с этой точки зрения задумано не самым удачным образом.
– Мы вообще мало болтали. – Она взяла топор за острие и, опираясь на него, переступила через Дебрека. Наклонилась, свободной рукой схватила его под локоть. Этого было решительно мало, потому что он, не желая выглядеть недостойно, продолжал сопротивляться, но, о диво, она подняла его почти без его помощи. Холера! Медведь – не девка.
– Я подсчитала, – продолжала она, – В "Кролик" ты попал уже после полуночи. Потом спал, пожалуй, до шести, ну ладно, и это считается. Потом вы с молодым Сусвоком на пару шар колдовством в мелкую пыль раздолбали, и тебя клепсидры две не было, потому что ты у цирюльника ожидал, пока он из тебя стеклышки вынет. Потом я клепсидры две по городу моталась, чтобы найти тебе место на лодке и объяснять драбам, что произошло в борделе. А когда ты на барку входил, то уже к пяти подбиралось.
– Помню, – невольно улыбнулся он. – Ты была красная от заходящего солнца.
Она уже давно отпустила его, сейчас они стояли лицом к лицу. Близко. Но также, как тогда. Сейчас тоже свет был у нее со спины. Лунный, холодный. Слишком слабый, чтобы проникнуть под капюшон.
– Сейчас мне это не грозит. – Он обрадовался, что не видит сопровождающей слова усмешки. – Сейчас я на солнце самое большее блестеть буду.
– Ленда… – Он не знал, что сказать.
– Только не вздумай оправдываться. Я когда-то тебе уже сказала: не красотой я на хлеб зарабатываю. Обойдется. По крайней мере космы под шлемом не потеют, да и блохи меньше кусают. Давно надо было башку под ноль побрить. А возвращаясь к хронологии… Получается тринадцать клепсидр. В том числе два совместных приема пищи и две драки. Первая малосущественна, потому что погибла только свинья. Коротковато наше знакомство, не считаешь?
Из всего лица он видел только ее глаза. В них дрожал холод лунного света, да и то отраженного от снега. Но сами они не были ни холодными, ни жестокими. И не смотрели вниз.
– Зависит от того, как считать, – сказал он, вглядываясь в се глаза.
– А как считаешь ты?
– Уже год и три месяца. Скорее четыре, чем три. Так я считаю.
– Иди первым, – буркнула она. – Туда.
* * *
Землянка была шести стоп в длину и около трех в ширину. У стены можно было присесть, но, пожалуй только согнув шею или полулежа. Входное отверстие – ненамного больше, чем у собачьей конуры, а вдобавок ко всему внутрь набили добрую охапку хвороста, камней и веток, о которые Дебрен сразу же оцарапал все, что только возможно.
Но смысл был. Потому что камни образовывали кольцо, в кольце лежали разломанные на маленькие кусочки веточки, а по веточкам ползали огоньки.
В землянке было тепло. Несло дымом от влажного топлива, гниющим деревом и портянками. Над костерком, насаженные на палки, сушились покрашенные красным туфли. Еще недавно они наверняка были довольно ценными, но от скитания по обледенелым и каменным склонам Чернухи сильно поблекли и стоптались. Дебрена не поразил вид исцарапанных ног сидящего у огня седого мужчины. Его лишь немного удивил размер кровавых полос, уходящих от щиколоток.
Потом он взглянул на лицо греющего руки старика и перестал чему-либо удивляться. Нужна была хоть крошка мысли, чтобы извлечь из дырявого башмака веточку или камень, который втискивается между обувью и ступней и постепенно сдирает кожу. Глаза магистра Гануса были абсолютно бессмысленными.
– Устроился? – долетел из-за передней стенки голос Ленды. – Мне надо войти. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас оказался в огне или, что еще хуже, подпалил жилье. Подвинься. И не вздумай толкаться.
Морщась от боли, Дебрен переполз на коленях в противоположный угол землянки и отвернулся, сев у стены и сжав колени, подтянутые к подбородку. Это было столь же неудобно, как и жалостно. Но в истинном море света, которым еле тлеющий костерок заливал помещение, он не мог обрести большей свободы.
– Развяжи меня, – бросил он сквозь зубы, обращаясь к втискивающемуся в дыру капюшону. Ленда вползла внутрь, стараясь не глядеть в его сторону.
– Землянка маленькая. – Она доказала это, заняв все оставшееся место. Уселась, скрестив ноги, у самого огня, совсем рядом с Дебреном. Иначе не получалось.
– Тем более. Нам и без того будет неудобно.
– Не слишком ли ты далеко крючок забрасываешь? – буркнула она, стаскивая чулки и при этом стараясь не свалиться в огонь. – А почему ты решил, что я тебя за дверь не выставлю? Я – девушка, а ты и не брат мне, и не монах. Я опозорюсь, если соглашусь ночевать с тобой под одной крышей. Тем более что ты голый.
– Почему ты такая вредная? Что я тебе сделал?
Под меховой безрукавкой на ней была только тонкая льняная рубашка. Капюшон, криво обрезанный, вернее, оторванный, раньше, вероятно, был частью кафтана светлой памяти Бамбоша. То, что она смотала с шеи и что Дебрен принимал за шаль, оказалось парой суконных рукавов. Тоже с кого-то содранных.
– Вот об этом как раз и поговорим. – Она опустилась на колени, по-прежнему стараясь на него не глядеть. – Ганус – дело пропащее, так что… Если хочешь, я тебе из этих тряпок… хм… сооружу что-нибудь под… хм… набедренную повязку. Один рукав повяжу вокруг живота, а второй пойдет… э-э-э… снизу. Знаешь, как у ребятенка, который постоянно под себя мочится.
– Развяжи меня, – процедил он. – Я сам как-нибудь управлюсь, хоть большой практики по пеленанию у меня нет. Редко я под себя писался.
– Об этом и думать не моги. Не развяжу. Я же сказала: землянка маленькая. Легко прыгнуть и напасть. А я твоим словам не верю. Знаю, на что ты способен.
– Не на драку же с тобой! Черт побери, Ленда, я думал, что мы…
Она подождала, позволяя ему подыскать подходящее слово. Но Дебрен и не искал.
– Ты будешь смеяться. – Она все еще смотрела прямо перед собой, в огонь, не давая Дебрену возможности заглянуть под капюшон. – Но я тоже думала, что мы.,, такое, понимаешь, у нас, дурных баб, мышление. Ну и оказалась в снегу.
Голая, без единого волоска на теле, словно курица, ошпаренная в кипятке и готовая на вертел. Но, как ни странно, я не курица и быть таковой не собираюсь. Даже если попадется такой повар, как крупный кухарь Дебрен.
– О чем ты вообще-то говоришь? – спросил он, осторожно пододвигая ногу поближе к огню. Он с величайшей охотой присел бы над кругом камней, чтобы поглощать посиневшей кожей как можно больше тепла в как можно более короткое время. Но при ней не мог.
– О том, что меня сюда заманили.
– А я-то тут при чем?
– Ну, то, что бабы – дуры, мы уже установили. – Она надгрызла, а потом распорола вдоль шва первый рукав, получив полосу сукна шириной в стону. – Но не преувеличивай. Сложить два да два я сумею, к тому же без помощи пальцев. Причины с последствиями тоже кое-как связать сумею.
– Давай установим еще одно, – сухо бросил он. – Глупой я тебя никогда не считал. Даже теперь, хоть у тебя явно не все с головой в порядке. Конечно, не так, как у этого бедняги, – глянул он на неподвижного Гануса, – но наверняка по тем же причинам. Мозг при падении зачастую сильно встряхивается…
– Существуют две возможности, Дебрен, – перебила она без особых эмоций. – Или ты убедишь меня, что хоть и бессовестно интригуешь, но тоже достоин минимального доверия, каким одаряют двойных агентов. Либо и дальше будешь прикидываться наивной девицей. В первом случае ты заменишь мне Гануса, а может, и коня, потому что ты сильнее его. Проползем через границу, прежде чем наступит новая ночь, и разойдемся, чтобы обоим в живых остаться. Хотелось бы, чтобы все так и получилось. Потому что другой вариант – наивной девицы – мне радости не доставит. Когда-то я тебя любила, но, пожалуй, в виде жаркого не полюблю.
Дебрен на мгновение забыл и о холоде, и об огне, и о сдержанности. Ноги у него разъехались от изумления, а правая пятка влезла в золу.
– Что?! Ты ошалела?! Жаркого?!
Мэтр Ганус, испуганный громким голосом, загугнил, прикрыл голову руками и заполз под кучу веток. Только теперь Дебрен обратил внимание на убожество его одежды. Штаны, такая же легкая курточка и совершенно не зимний балахон с рукавами по локоть. Одежда столь же дорогая и модная, сколь и непрактичная вне дома. Если б не землянка и костерок, старец был бы уже наверняка мертв.
– Нет, Дебрен, не ошалела. Просто по-мужски к делу подхожу, если обстоятельства не без помощи двух мерзавцев принудили меня влезть в портки. По тем же причинам, что и раньше, не могу ходить быстро, а по правде, так и почти совсем не могу. Так что до Морвака не доберусь ни за день, ни даже за два, хоть это совсем рядом. Надо как-то пережить эти два дня. А то и больше. Даже если я у Гануса всю одежду отберу и голого погоню домой, то при таком морозе мне все равно не выжить. Днем огонь разводить нельзя. В следующую ночь тоже нельзя будет, потому что они искать начнут с утра и не перестанут, собак наверняка возьмут. Так что ж остается? Много есть и закопаться в снег. А что есть-то? Остаешься ты. Вот тебе и жаркое!
– Не нравятся мне твои речи. – Дебрен взял себя в руки. – Каннибализм я еще могу понять. В Маримале, например, те, кто с голоду не помер, улиток, лягушек и устриц жрут. Кому что нравится, вольному воля. Но то, что ты на жаркое с ходу меня, а не Гануса выбрала, так это уж грехом попахивает. Ленью, княжна. Старого, жилистого мяса тебе жевать не хочется, вот что.
– Фигню несешь. – Она надгрызла второй рукав, сплюнула нитки, разорвала. – Я его пальцем не трону, потому что он, как и я, в этой интриге жертвой оказался, а не палачом.
– В какой интриге?
– Ну-ну, продолжай трепаться, – фыркнула она. -А когда уже кончать будешь, не забудь пожелать мне приятного аппетита. Может, хорошее слово мне соль заменит, хоть и сомневаюсь.
– Да удавись ты, ведьма… Сначала я шею подставляю, чтобы вообще сюда попасть, потом замерзаю, ночью тебя по лесу отыскивая, а ты меня сожрать собираешься? Да чтоб у тебя кусок в горле застрял!
– Ведьма?! Я?! – Она наконец повернулась к нему. Тени под капюшоном было достаточно, но не настолько, чтобы полностью скрыть странный вид безволосых надбровных дуг и лишившихся ресниц век. – Следи за словами, соблазнитель, прости Господи, потому как если ты меня до бешенства доведешь, то я, когда есть захочу, буду всякий раз от тебя по кусочку свежего мяса отрезать. Начиная с лживого языка!
Уже сейчас она была явно взбешена, потому что, только накричавшись, заметила полный изумления взгляд Дебрена. И тут же отвернулась.
– Ленда…
– Заткнись, – бросила она дрожащим голосом. – Ты… ты… завравшийся, завшивевший, вонючий, поганый, свихнувшийся, лживый…
– Ты даже не знаешь, как я рад. – Это далось ему нелегко. Он мог еще долго прятаться за щитом дружеской болтовни и подтянутыми к подбородку коленями. Но не хотел. Отчасти потому, что ни то, ни другое не очень-то помогало. Но не только поэтому.
– Потому что кто-то тебе правду в эти лживые зенки вывалил?
– Нет. Потому что тебя вижу.
Медленно, очень медленно капюшон повернулся в его сторону. Сейчас Дебрен сидел гораздо свободней, скрестив по-везирацки ноги, грязный, покрытый гусиной кожей и едва заметно улыбающийся. Он улыбнулся немного шире, когда их взгляды встретились.
– То письмо, которое я тебе послал… Не очень сердечным у меня получилось, знаю. Но…
– Не очень сердечным? – Желание скрыть лицо в глубокой тени боролось в ней с необходимостью глядеть Дебрену в глаза. Подозрительно и недоверчиво.
– Холодным, бесстрастным. Не таким, как мне хотелось. Тебе, наверное, показалось, что я от скуки пером бумагу царапаю.
– Насмехаешься?
– Насмехаюсь?
– Покончим с этим, Дебрен, – сказала она, слегка стискивая зубы. – Твое письмо – уже прошлое. Мертвое. Давай лучше займемся будущим. Тебе тепло?
Она удивила его этим вопросом. Грубоватостью голоса – нет.
– Теперь насмехаешься ты, – болезненно улыбнулся он.
– Я думала, ты чарами разогреваешься.
– Именно. Так же, как ты рубашкой. Или пьяный водкой.
– Ты хочешь сказать: малоэффективно и ненадолго? – Он кивнул. – Тогда почему нагишом по лесу болтаешься?
– Потому что, как и ты, из веретена вывалился, и все, что на мне было, обратилось в пепел.
– Лжешь, Дебрен. Брови у тебя целые, ресницы… Это из-за суетности, чтобы не изуродовать себя, или просто забыл?
– Та микстура, которой тебя перед полетом натирали, паракат, действует только на живую ткань. Ногти толстые и горят с трудом, поэтому соприкосновение со стенкой "кишки" им не очень вредит. А с волосами все как с одеждой. Хороший пара-кат в большой дозе даже защищает в двух-трех линиях от кожи. Мне дали хороший. С тобой – другое дело. Кто-то сэкономил на качестве или же на количестве. И сгорело все, что поверх кожи.
Она неуверенно и скорее всего враждебно смотрела на него.
– Тебя не обожгло? – тихо спросил он.
– А что, аппетитно пахну? – Она некрасиво скривила губы. – Жарким? Как Бошко?
– Кто такой Бошко? Какой-нибудь известный повар?
– Нет. Рыцарь. Молодой, красивый и очень милый. Ты сегодня ему глаз камнем выбил. Наверное, не помнишь. Одним трупом больше, одним…
– Помню, – буркнул он.
Помолчали. Ленда глядела в костерок, согревала руки, держа их близко к огню. Ганус упал навзничь, храпнул раз, другой. С потолка, который только благодаря обильной шапке снега не просвечивал сотней дыр, все плотнее капала вода.
– Так вот почему? – наконец проговорил Дебрен. – Тебя поразило увиденное, и теперь ты мне уже не веришь?
– Он сел в ваше засранное веретено, потому что в нем летела я, – тихо сказала она. – Отдал тридцать талеров, чтобы сопровождать меня. А вы его живьем сжарили, потом он о землю грохнулся и половину костей переломал. И наконец явился ты и с удовольствием изувечил ему лицо. Думаю, неплохой повод, чтобы малость доверия потерять?
Она держала руку почти в огне, сидела тоже близко. Дебрен внутренне вздохнул: это доказывало эффективность параката. С кожей у девушки не случилось ничего плохого. Конечно, оставалась проблема эпителия, но это можно отложить на потом. Главное, он беседовал не с живым трупом. Об этом не говорили громко в фирме, но несколько несчастных случаев попутно обнаружили довольно грустную закономерность: смертельный исход чаще случается, когда ожоги более обширные. Даже, казалось бы, незначительные повреждения кожного покрова могли убить, если они занимали большую часть тела. А трансферные катастрофы характеризовались тем, что либо с пассажиром не случалось ничего дурного, либо он начинал гореть по всей поверхности тела сразу. Порой это длилось очень недолго, и в результате кончалось тем, что жертва лишь слегка розовела. Если выставить такую пораженную кожу на мороз, она могла даже не очень болеть. Если человек при этом был сильным, здоровым, боролся за жизнь и был привычен к ее сложностям…
К счастью, здесь не тот случай. Она не села бы так близко к огню, если б у нее болело что-то еще, кроме колена. Благодарю тебя, Махрусе. Благодарю за эту каннибалку.
– Может, сказать тебе, почему я здесь? – предложил он. -
Согласна?
– А почему нет? – пожала она плечами. – На сон грядущий – хорошее дело. Говори, Дебрен. Если поразишь меня красноречием, то, кто знает… может, и не закончишь жизнь в виде приправы к той каше, которую ты столько времени при себе таскаешь. А коли о каше разговор… позволь отведать?
– Конечно. Если можно посоветовать, то сначала подогрей.
– Дебрен, я мечом на жизнь зарабатываю, штаны ношу, а сейчас и внешностью здорово мужика напоминаю, но можешь поверить, кроха бабскости во мне еще осталась. Знаю, как кашу к столу подают.
– Прости.
– Прощаю. – Она осторожно, оберегая побитую ногу, поставила котелок на огонь. – Ты не сделаешь неверных выводов, если я тебя тулупом прикрою? Ты не переставая зубами клацаешь, а это нарушает ритм беседы.
– Ленда, напоминаю тебе: я магун. В нашей профессии все сходит человеку с рук, только не скоропалительные выводы. Не бойся, я понимаю, ты руководствуешься заботой о соответствующем состоянии убойной скотины или верхового животного, а не женской чуткостью.
– Верно понимаешь. – Поскольку она сидела боком, он не был уверен, действительно ли при этих словах она сверкнула зубами. – В землянке не жарко и жарко не будет, но у меня прибавятся лишние заботы, если ты здесь окочуришься от истощения. И опять же выкидывать труп наружу не годится, потому что того и гляди волки нагрянут. А то и что-нибудь похуже.
– Сделаю все, что в моих силах, чтобы не испустить дух и не доставить тебе забот.
– Благодарствую. – Слегка постанывая и стараясь не слишком сгибать левую ногу, она обернулась к Дебрену. Было тесно, поэтому неудивительно, что она скользнула по его телу уголком капюшона. Его поразило другое. Немного нервным движением она потянулась не за овчиной, а за разорванными вдоль рукавами.
– Я бы хотел… если это не на дополнительные узлы, то я предпочел бы сам…
– Я тоже, – буркнула она. Не глядя вниз, хотя теперь, когда они почти соприкасались носами, это было бы ей много легче. Зато руки работали низко, не смущаясь. Они обернули талию Дебрена первой полосой сукна и крепко затянули узел, почти не прикасаясь к телу. – Можешь поверить.
– Верю, – пробормотал он. Вдохнул как можно глубже аромат ее одежды, предыдущий владелец которой, пожалуй, никогда не слышат о таких изобретениях, как мойня или мыло. От вспотевшей во время ходьбы, а теперь разогретой костерком Ленды несло жутко. Они были знакомы тринадцать клепсидр с перерывами на сон, она не отвечала на его письма, каждую встречу начинала с того, что топтала его шею и угрожала прибить, а теперь еще собиралась пополнить им свое скудное меню. Чума, мор и проказа! Этого было вполне достаточно, да еще и с походом! Махрусе, избавитель мира, умоляю тебя, сделай же что-нибудь!
Махрус не успел. Слишком много надо было сделать.
– Дебрен! – Она не подскочила от изумления и не отдернула руки как можно скорее и как можно дальше, да и восклицание получилось довольно хилым. Но спазмов горла и мускулов в этом было, пожалуй, больше, чем отсутствия эмоций. Глаза у нее расширились почти до предела.
– Прости…
– Как ты смеешь?!
– Прости, Ленда. Это…
– Прекрати немедленно! – прошипела она. Возможно, от боли, потому что, отодвигаясь, неосторожно облокотилась на поврежденную левую ногу.
– Прости, княжна… Это… это от холода. Я о… одеревенел…
– Постыдился бы!
– А ты думаешь, что я делаю? – охнул он из-за колена, в которое уперся лбом. – Ясный перец, этот чертов мороз… У человека кровь в жилах стынет.
– Свинья, – бросила она обиженно. – И враль вдобавок. У тебя пот со лба течет. Немедленно кончай, слышишь? Немед…
Больше он ничего не услышал.
В первый момент он подумал, что ослеп. Тьма была абсолютная, наичернейшая из черных. Непроницаемая для полностью раскрытых глаз, хотя они долго отдыхали от света, судя по сухости под веками.
Потом он отметил, что ему тепло. Удивляло именно это. И наконец вспомнил.
Попробовал встать. Тщетно. Скрещенные на груди руки, хоть им и оставили много свободы, были в запястьях обвязаны шпагатом, заведенным за спину. На правой щиколотке он тоже почувствовал шнур. Под тесным голенищем башмака.
Он лежал на подстилке из сосновых и еловых веток. В башмаках, брюках, в застегнутом на все колышки тулупе, с какой-то тряпкой на голове и другой, обернутой вокруг шеи. Холода не чувствовал. Привязанный за ногу к чему-то, что спало справа, тихо посапывая. Но не этот, лежащий справа, не давал ему привстать с лежанки. Больше мешало давление на левый бок. Там лежало что-то большое и мягкое. Что-то, что либо грело, либо по крайней мере удерживало тепло, уходящее в эту сторону из его тела.
Осторожно, еще не вполне придя в себя, он коснулся этого рукой.
– Ауа-а-а… – Ворчание было негромкое, скорее сонное, чем злое.
– Ленда? – шепнул он. Он уже не боялся. Воздух был густой, с небольшой примесью дыма. Это не ослепление. Просто его плотно изолировали от внешнего мира.
– Ну да. Ленда, – услышал он далеко не радостный, немного хриплый голос. – К сожалению. Сожалею, что огорчаю тебя. Ты так благостно мурлыкал сквозь сон, что тебе наверняка снилось гораздо более приятное общество. И убери руку, будь добр.
– Это твоя нога? – Он отдернул руку, хоть и не сразу.
– Не будь таким галантным, – с излишней резкостью бросила она. – Я не сняла портянок. Легко понять, к чему прикасаешься.
– Я не заметил, – соврал он. – Зато штаны, похоже, ты сняла. – Комментариев он не дождался, поэтому усмехнулся в темноту. – Благодарю. Теплые. И тулуп тоже.
– Не разбазаривай благодарностей, – сказала она тихо, кажется, не поднимая головы. – Я тебе уже говорила, что труп мне ни к чему. А похоже было на то, что ты вот-вот дашь дуба. Сделался холодным как лед, а сердце едва-едва стучало. – Она немного переждала. – Верно попы говорят, что от пустопорожнего и грешного вожделения замерзнуть можно.
Он не видел ее, она не видела его. То есть – сейчас. Потому что до того, как он потерял сознание и она одевала его в свои шмотки, наверняка успела насмотреться. И неплохо. Это уже позади. Даже без брюк, охватывающих бедра приятной шероховатостью, он теперь смог бы разговаривать с ней свободно. Но темнота, естественно, окончательно снесла преграды. И унесла сон. Было – не было, они спали вместе.
– Сама виновата, – ухмыльнулся он, показывая зубы. В темноту. – Ты велела немедленно кончать, вот я и кончил. Небольшое заклинание на снижение кровяного давления. Немного переборщил, насколько понимаю?
Она только фыркнула. По-своему, через нос. Ну и доигралась. Дебрен, неизвестно чему улыбаясь, слушал, как она потягивает носом, со злостью вытирая его тыльной стороной ладони. Было очень тихо, а он, наверное, невольно слегка обострил слух, так что мог уловить такие звуки. Ценой обоняния, но это-то ему как раз сейчас не мешало.
– Оба мы поглупели, – проворчала она, немного помолчав, – Я… ну, я, наверное, больше. Так что не хвались, будь любезен, своей прытью.
– За кого ты меня принимаешь? – укорил он.