Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – Сама не знаю. Общее впечатление хорошее. Но Бошко там, внизу, без лица лежит. Я издалека глядела, поэтому мне и в голову не пришло, что это ты его так… Я подумала, что они послали за нами какого-нибудь зверского мутанта.
   – Зачем? – мягко, без нажима спросил он.
   – Ты действительно не знаешь?
   – Не знаю.
   – А что знаешь? – Даже если она ему не верила, то ее по крайней мере уже не злило, что он лжет. Может, потому, что оба еще не вполне стряхнули с себя остатки сна. Потому что было тепло, мягко и хорошо, а темнота лишала реальности все то, что подбрасывала память. – Я тебя спрашивала, откуда ты тут взялся.
   Дебрен не спеша начал говорить.
   На этот раз пробуждение должно было быть более приятным. Но не было. Вернулся он из мира сна с глубоким, трудно объяснимым убеждением, что творится что-то неладное. Открыл глаза и лежал неподвижно, пытаясь уловить это что-то.
   Светало. Сквозь какое-то маленькое отверстие, которое он даже теперь не мог разглядеть, в землянку сочилась струйка серости. Не через дверь, или как там еще можно было назвать вязанку гнилых веток, замшелых, засыпанных снегом.
   Было холодно, хотя ночью он чувствовал и слышал сквозь сон, как Ленда подбрасывает в костерок хворост. Делала она это профессионально, огня было почти что ничего, дыма не слишком много: очередная порция влажного топлива сохла около разогретых камней, и в землянке можно было спать. Но – ничего даром. Девушка в эту ночь поспала немного. И теперь ее сморило.
   Она прижалась к его боку всем телом, даже голову держала около башмаков Дебрена, хоть это действительно были солидные башмаки из толстой кожи, и сквозь них трудно было делиться теплом. Под локтем он чувствовал ее колено – здоровое, потому что сейчас она лежала на животе. Правда, прикрылась охапкой еловых лап, но их было мало, и, несмотря на глубокий полумрак, Дебрен ясно видел, где заканчивается серая рубаха и начинается белое полное бедро. К счастью, Крблик, предыдущий владелец рубахи, был высоким, и полотно прикрывало довольно многое. То есть она меньше мерзла.
   Странная мысль. Она не сняла капюшон и, если забыть о рубахе и не заслуживающих упоминания портянках, была наверняка голой. Не такие мысли должны были бы его тревожить утром рядом с почти нагой Лендой Брангго. Даже если б она сняла капюшон. Без волос она наверняка была некрасива. Но без бровей и ресниц он ее уже видел. И ему только с помощью заклинаний удалось, как она выразилась, "кончить". А ведь брови и ресницы – самое главное. Они создают оправу глаз.
   Почему его беспокоит слишком короткая рубашка Ленды? Такие рубахи на таких девушках от начала веков убивают своей чрезмерной длиной. А она, чума и мор, ему не мать, не сестра.
   Очень осторожно, как только мог, он коснулся подушечками пальцев того, до чего мог дотянуться. Хорошо, если б это была ступня, но он боялся пошевелиться. Под рукой оказалась лодыжка. Ладно, пусть будет лодыжка, отсюда недалеко и до пальцев ног. Хотя, честно говоря, он не помнил, чтобы кто-то когда-нибудь замерз именно в лодыжке. Так что это, пожалуй, не самое идеальное место, чтобы проверять, не ступил ли кто на прямую дорогу к воспалению легких. Или даже обморожению.
   Его изумило то, что он почувствовал. Мягкий, покрытый гусиной кожей лед.
   – Ничего страшного, – услышал он приглушенный голос и вздрогнул, но пальцев не убрал.
   – Я тебя разбудил? Прости. У тебя ужасно холодные ноги.
   – Я вообще вся холодная. – Она не пошевелилась, не пыталась отодвинуться. – Рядом со мной ты не согреешься. Так что лучше убери руку. Только попусту теряешь тепло.
   – Согласен, попусту. – Он не отнял руку, хоть и не пытался делать ничего больше, только держал ее там, где она была. – Мы плохо лежим, княжна. Не пойми меня неверно, но нам надо держаться ближе. Рядом теплее.
   – И веселей, да? – Она, кажется, усмехнулась. – Вон там у тебя Ганус. Облапай его, если так уж хочется.
   – На нем кое-что есть, да и жира побольше, чем у тебя. Но ты права. Ляг между нами. Ганусу тоже прижаться не помешает.
   – Лезть между двух мужиков? Я бы от стыда померла. Даже у мамы Дюннэ мало какая девка на подобное согласилась бы, хоть платили здорово.
   – Ленда, я не шучу. Насколько я понимаю, ты хочешь здесь еще немного посидеть, а жечь костер не собираешься. Сейчас пока еще тепло, но будет все холодней. В том, что на тебе надето, ты полудня не дождешься.
   – Тебя это волнует? Освободишься. Во Фрицфурд вернешься, на теплый пол.
   – Мы можем вернуться во Фрицфурд вместе, – сказал он, глядя в покрытый ветками потолок. Потом ждал. Долго. Думал даже, что она заснула. Но нет, она не спала.
   – Не знаю, стоит ли тебе верить. Но даже если стоит, если ты друг, а не враг, то запомни раз и навсегда: ничего, кроме дружбы, я тебе предложить не могу. Понимаешь? Ничего больше.
   Теперь ждать пришлось ей. Недолго. Собственно, он давно знал, что услышит нечто подобное. Конечно, старался не думать об этом, но знание в нем было.
   – Понимаю. Ничего больше. Хорошо, Ленда. Спасибо, что ты поставила вопрос открыто. Разреши, и я его поставлю. Если уж мы договорились о дружбе, то перестань лежать головой к двери. Еще войдет кто-нибудь и тебе ум-разум растопчет. Да и подумает вдобавок, что попал в колоду желудей, ляг по-человечьи, подружка. Я тебе ничего неприятного не сделаю, а Ганус уж скорее всего и не сможет.
   Она фыркнула и приподнялась на локтях, чтобы бросить на него злой взгляд.
   – Ты, зазнавшийся глупец, думаешь, я из страха перед твоим срамом так лежу? Осмотрись получше! Плечом к плечу втроем мы в этой норе хрена с два уместимся!
   Она была права. Но не совсем.
   – Рассуждаешь как баба. – Он одарил ее вызывающей усмешкой. – Исходишь из неверной посылки, что спать можно только на спине.
   – А какое отношение пол имеет к… – Она не договорила. – Дьявольщина, помолчи! Предпочитаю не слышать. Не то еще тебе по зубам дам и вторую ногу себе испорчу.
   – А ты не бей. Рубашка у тебя слишком коротка, чтобы друга в ней пинать. Ну так как, укладываемся по-новому?
   – Отвянь!
   – Ну-ну. – Он вздохнул, немного подумал. – Огонь разжигать не будешь?
   – Чтобы они нас унюхали? И не подумаю.
   – Тогда лезь в середину. То, что ты о жизни с трупом говорила, тебя тоже касается. Если ты тут помрешь, то создашь мне проблемы.
   – Не помру.
   – Можешь лежать, как сейчас, по собачьей моде нюхая наши ноги. Какое мне дело? Но посредине.
   – Ты меня с суками не равняй, ладно? Не то встану и так разогрею, прививая тебе хорошие манеры с помощью топорища!
   – Я о кобелях говорил, а не о суках. В друзьях я привык мужскую натуру замечать, а поскольку мы договорились быть друзьями…
   – Ни о чем мы не договорились! – сердито крикнула она. – Я сказала "если". Если ты мне не враг, не лжец и не подлый предатель, то, возможно, когда-нибудь мы в лучшем случае станем друзьями. И никем больше. Именно в этом "никем" заключался смысл моего заявления, а не дружба. Потому что до дружбы со мной ты даже и не на полпути еще, чароходец зазнавшийся.
   – Твое непонятное упрямство заставляет меня задать невежливый вопрос. Для начала хочу отметить, что ответ, каким бы он ни был, скорее всего ничего меж нами не изменит. Я так думаю. Потому что я тебя люблю за то, какая ты есть и что делаешь, а не за то, кто тебя зачал и родил.
   – Э?.. – Она снова приподнялась, подозрительно глянула ему в лицо. Дебрен обнаружил еще одно достоинство в рубашке Крблика. Будучи длинной, она не была слишком просторной и прекрасно облегала девичью грудь. Картина вызывала боль, но боль приятную.
   – Ты сирена, Ленда? Ну хотя бы наполовину? Или по какой-то из бабушек?
   Он ожидал, что сейчас получит по носу обернутой портянкой ногой. Но вместо того чтобы ударить, она задумалась. Кажется. Было темно, и из-за капюшона ее лица видно не было.
   – Нет, – сказала она наконец. – Что еще тебя интересует?
   – Это не пустое любопытство, – объяснил он. – Есть вещи, о которых я спрашиваю, хоть даже еще и не на полпути. Но чтобы пройти эту вторую, большую половину пути, мы оба должны остаться в живых. Отсюда и мой интерес. Если б в тебе была холодная сиренья кровь, то мне не приходилось бы беспокоиться, что ты себе отморозишь почки и легкие. И ребенка.
   – Что-что?
   – Я не хотел затрагивать эту тему, потому что заставлять волноваться друга, даже половинчатого, мне вовсе не в радость. А ты из западной части мира ведешь свой род, хранящий традиционные ценности, где на бабу не то что с ребенком, но даже просто без венка со смаком выливают ночные вазы.
   – Ты знаешь о ребенке? – спросила она каким-то безразличным тоном. – Каким чудом?
   – Пекмут говорил, что одна из двух пассажирок в интересном положении. Первую я нашел, и она не была… – Он осекся. – Это… Бошко? Ты с ним?.. – Она молчала, разглядывая его из-за покрывающей лицо маски тени. Только теперь он медленно убрал пальцы с ее щиколотки. Сумел даже улыбнуться. – У него было приятное лицо. Даже если ребенок унаследует черты от отца, а не от тебя, то будет красивым. Так что заботься о нем и не выставляй без нужды задницу на мороз.
   – Ты доблестно это перенес, – проговорила она тихо. Дебрей глуповато усмехнулся, понятия не имея, как прокомментировать ее замечание. К счастью, она и не ожидала комментариев. Пошевелилась, осторожно пользуясь левой ногой, поправила ветки у стены и встала, расставив ноги, над ногами Дебрена. – Ну так подвинься, умник.
   Со связанными руками это сделать было нелегко, но все равно он почти тут же почувствовал за спиной обложенную углями землю боковой стены. Ленда была права. Места было что кот наплакал.
   – Но карточная колода по-прежнему в силе, – заметила она. – Самое большее, могу снять портянки. Сама чувствую, как воняют, хоть ростом меня Бог не обидел. Тот паршивец, у которого я их забрала, пожалуй, еще при рождении их получил и больше так и не сматывал. И ноги не мыл. Портянки заскорузли так, что по жесткости кольчугу переплюнули.*
   – Боишься лицом к лицу лечь?
   – С чародеем, который, возможно, гипноза лизнул? Да, боюсь.
   – Ты забыла еще об одном. Могу тебе глотку перегрызть. Никогда не знаешь, как чародей себя поведет. А вдруг раззявит хайло и наострит клыки?
   – Ну, прямо с языка у меня сорвал. А о чароходцах ты нечто мудрое еще в Виеке сказал. Мол, их дружба бывает хуже недружелюбия. На боку нам пришлось бы головой к голове лежать. А я так долго не смогу. Приходилось бы то и дело поворачиваться. И тебе тоже, не говоря о Ганусе. Одурел бы, спать не смог и меня возненавидел.
   Дебрен кивнул и улегся у стены.
   – Тулуп большой, – сказал он, не глядя на Ленду. – Сунь ноги внутрь. Когда согреются, то и мне теплее будет.
   – Ехидничаешь? – глухо спросила она.
   – Сквозь кожух не так будут портянки чувствоваться, – ответил он с легкой насмешкой.
   – Я сказала, что могу снять, если они тебе…
   – Чума и мор! Ленда, ты сюда из борделя попала! Нам выжить надо, баба дурная! А для этого каждый должен столько тепла удержать, сколько удастся! Так что перестань долдонить о том, чтобы что-нибудь снимать. Суй ноги под тулуп и заткнись! Когда рот по-идиотски раскрыт, то через него тепло тоже уходит! А я еще намерен поспать!
   Как он и предполагал, несмотря на портянки – впрочем, сильно дырявые, – ноги у нее были холодные как лед. И большие. Но поместились. Ни Дебрену, ни Ленде особо удобно не было, но они не жаловались. Землянка выстуживалась, и каждая капля тепла была дороже даже значительных неудобств.
   Он помог себе магией и уснул.
   Проснулся он сидя. Сидел, потому что Ленда стояла напротив него на коленях, одной рукой держа его за горло. А проснулся потому, что второй рукой она – правда, не очень сильно, – шлепала его по щеке.
   – О, Махрусе, ну и напугал ты меня… В жизни больше с тобой спать не пойду.
   – Что случилось? – заморгал он колючими со сна ресницами.
   – Я думала, моровое поветрие на вас какое-то нашло. Добудиться не могу ни того, ни другого. Не обижайся, Дебрен, но случайно мать твою медведь не того?.. Месяцев так за девять до твоего появления на свет? Сон у тебя дай Бог каждому. А может, все из-за портянок?
   – От чар. – Было гораздо светлее, чем до того, потому первую в этот день улыбку он адресовал не пятну под капюшоном, а злому и немного напуганному девичьему лицу. Нет, по правде, теперь уже женскому.
   К счастью, он замерз. Это докучало больше, чем ощущение потери.
   – С Ганусом, кажется, скверно. Как-то странно он дышит, и я не могу его разбудить.
   Дебрен повернулся, глянул на закопавшееся в лапник тело.
   – Если хочешь, чтобы я его исследовал, то развяжи мне руки. Хотя бы одну.
   – А ты угостишь меня тем же, чем Дюннэ и Ксеми?
   – Гангарином? Еще чего! После этого почти каждого выворачивает, как после бочонка пива. Благодарю покорно. Не обижайся, но уже и сейчас здесь воняет, как в козлятнике.
   – Не верю.
   – Потому что у тебя насморк. А нос распух.
   – Не глазей на мой нос, а смотри на этого деда! И не верю я в твои обещания. А вонь – да. Не настолько уж насморку меня нюх отбил.
   – Слушай, Ленда, если б я хотел, то уж давно мог бы тебя гангарином попотчевать. И у спящей башку с плеч снести.
   – Как же!
   – Я пришел тебя спасать, а не предательски нападать. Правда, я не знал, что как раз ты-то и есть та сирена, но…
   – Каждый так может сказать. А доказательств нет. Сумеешь доказать?
   – Э?.. Неужто… ты всерьез?
   Она отодвинулась к передней стенке, присела на корточки около входа, подняла топор. Дебрен недоверчиво на нее смотрел. Хотя, по правде-то говоря, в основном на ноги. Было на что посмотреть: такого обилия девичьих ног он в жизни не видел.
   – Договоримся так: ты ударишь меня своим гангарином или как там его, но легко. Но сам не сдвинешься с места. А я тебе ничего не сделаю. Если только ты не станешь мне башку с плеч сносить. Этот элемент в испытание на искренность не входит.
   – Ты сдурела, что ли? Доводить тебя до тошноты? Ты беременна, так еще успеешь и без помощи магии… наблеваться.
   – Какое тебе дело до моей тошноты? Колдуй давай!
   – Каша пропадет, которой ты лакомилась.
   – Это было давно и мало. И дальше ушло, черт побери! Чувствую, что с твоей каши меня ждут еще неприятности, но давай не будем об этом. Желудок у меня пустой. Колдуй. Разве что и на кишки твой гангарин тоже действует. В таком случае испытание придется отложить.
   – Ты женщина…
   – Не выкручивайся, ладно? Это заклинание не на поднятие… известно чего, а на рвоту. А такое женщина не хуже мужика может делать. Даже лучше, потому что ей для этого нет нужды водку хлебать. Достаточно заработать. А если ты скажешь, что на баб твои чары не действуют, то шишку получишь.
   – Я имел в виду, что это боевая магия. А с женщинами я не воюю. Да и вообще стараюсь…
   – Скажи это Дюннэ. А что касается войны, то давай-ка начинай. Иначе я сосчитаю до десяти, а потом приложу. Не по-бабски, на это не надейся. Надейся скорее на то, что ногами прикроешься и нескольких зубов недосчитаешься.
   – Ленда, в жизни не слышал такого…
   – Раз, два, три…
   – А если что-нибудь с ребенком?..
   – …четыре, пять…
   Чума и мор! Она не шутила. А Ганус и правда скверно выглядит. Ничего не поделаешь. Пусть так.
   Он отвернулся и проговорил заклинание. Легкое. Боялся перебрать, однако напрасно. Он был настолько слаб, что с таким же успехом мог бы слишком мягким обхождением повредить боевой таран.
   Вероятно, из-за его слабости Ленда ответила презрительной ухмылкой.
   – Восемь. Поспеши, магун, иначе я тебе шишку на лоб наколдую. Девять.
   А, будь что будет! Сама напросилась.
   Ленда не закончила. Вместо этого обеими руками схватилась за живот. Не там, где был желудок. Ниже. А, черт…
   – Ленда?! Что с тобой?!
   К счастью, было достаточно светло, и он видел ее лицо. Удивленное, может, немного обеспокоенное. Но ни боли, ни изумления женщины, теряющей ребенка, в се чертах не было. Да и чего бы ради? Гангарин – это гангарин. Он бьет по ушному лабиринту.
   Ну ладно. Но она родилась на консервативном Западе, была девушкой и могла воспринимать проблему выкидыша не совсем так. как большинство будущих матерей.
   – Как ты это сделал? – заморгала она лишенными ресниц глазами.
   – Тебя тошнит? Ляг. И дыши глубже. И если можешь, то…
   – Тошнит? Так это заклинание должно было вызвать тошноту?
   Он не понимал. И пугался все больше.
   – Болит там? К-который месяц?
   Она смотрела на него со всевозрастающим подозрением. Оперлась бедрами о топор, вероятно, для того, чтобы прижать руки к подолу, но вовсе не стала от этого менее грозной. Ситуация – да, но не она. Дебрена внезапно осенило: она боится отнюдь не того, чего следует бояться в действительности. Однако уверен он не был.
   – Дебрен, уговор был ясный, – предостерегающе проговорила она. – У меня должна была закружиться голова, к тому же как следует. Так, чтобы я знала, что все время была в твоей власти, а ты этим не воспользовался, ибо относишься ко мне по-дружески. Так я представляла себе доказательство твоей порядочности. Нагревая мне ягодицы и то, что напротив, ты ничего не добьешься, хоть это вообще-то приятно.
   – Нагревая тебе… О чем ты?
   – Ты прекрасно знаешь.
   – Нет, чума и мор, я не знаю вообще, а не только прекрасно. У тебя в заду потеплело? Так чего ж ты за живот хватаешься?
   – Ты прекрасно знаешь.
   – Ничего я не знаю, – просипел он. – Хватит, девочка. Хорошо хотя бы, что ты не сирена. Но что-то чертовски странное в тебе сидит, теперь я уже уверен. На гангарин так не только человек, но и ни один зверь не реагирует. Кто ты, Ленда? Мутировавшая русалка? Нимфа? Почему Ольрик видел тебя обросшей чешуей и причем именно там, где ты сейчас руки держишь?
   – Потому что он со страха поглупел, – проворчала она. – Да и таращился, молокосос бесстыжий, на то, что было приоткрыто. Давай кончать игры, Дебрен. Ты прекрасно знаешь, что это за чешуя и откуда она взялась,
   – В ушах она у тебя тоже есть? Сколько раз мне повторять, что я ничего не знаю?
   – Врун паршивый! Ни капли тебе не верю! И никогда не верила! Думаешь, я к тебе в твой зачуханный Фрицфурд летела?! Как же! За твой счет, гад ползучий, но не к тебе! Подвалил фарт, вот мне и захотелось частичку мира повидать. Мира, дубина лысая, а не твою лживую морду!
   – За мой счет? – удивился Дебрен.
   – Чтоб ты знал! – бросила она злобно. И отвела глаза. Не очень быстро, но так, чтобы он успел заметить первые признаки беспокойства.
   На полбусинки землянку заполнило тяжелое молчание. Выпрямиться во весь рост было невозможно. Так они и стояли на коленях.
   – Насколько я понимаю, – первым заговорил Дебрен, – мы здесь прячемся. Так что не будем орать друг на друга. – Она кивнула, не глядя на него. – Я только что понял, что знаю меньше, чем мне казалось, будто знаю. Хотя и знал, что знаю немного. Ты поспеваешь?
   – Возможно, я наивна, но не тупоголова. Ты о деньгах спрашиваешь? – Теперь кивнул Дебрен, – Твоих родителей я на четверть сотни талеров разорила.
   – Зачем?
   – Затем. Не таращись. Можно подумать, что из нас двоих именно я пройдоха покрупнее. Если б ты не наврал в письме, то я бы у них серебра не взяла. Сам виноват.
   – Я наврал? В письме? О каком письме ты говоришь, если можно поинтересоваться?
   – А сколько ж ты их посылал, что со счету сбился? – проворчала она.
   Дебрен слегка смутился.
   – Ну… на самом деле – вроде одно. Но не знаю, в каком месте так сильно с истиной разминулся.
   – В том, где о любви. Хотя бы.
   – О чем?
   – И о деньгах, которые ты якобы перевел на мой счет. Поспорю, что в Виеке о твоих талерах и слыхом не слыхали, обманщик!
   – На… полет?
   – И не во Фрицфурде ты меня ожидал с большими деньгами, а здесь, в Бельнице, с бандой сладострастных мерзавцев и камнем для дробления голов. Так что не тычь меня той парой грошей, которые я фокусом у твоих родителей выманила. Будь у тебя порядочные намерения, мне не пришлось бы никому в глаза лгать.
   – Ленда, – сказал он тихо. – У кого-то здесь явно ум за разум зашел. Поверь, я совершенно не понимаю, о чем ты.
   Она засопела. Раз, другой. Потом пошевелилась, морщась от боли.
   – Отвернись. Ну, давай, спиной ко мне. – В руке у нее был топор. – Дебрен!
   Мутантка. Такие, как она, обычно заканчивают жизнь на костре. Которым больше повезет. Но ее ни один умный не предаст огню. Чешуя на бедрах, сопротивляемость катастрофам веретен, способность убивать чародеев – каким бы Бамбош ни был, но КП у него должен был быть солидный, – тупым черенком. И черт знает что еще. Нет, таких не сжигают. Слишком ценная – пойдет под нож.
   Черт с ними, с ее глазами! Это не сумасшествие, и нечего тут искать в ее глазах. Она знает, что делает, и наверняка не первый раз. Для этого она слишком хороша, наверняка раньше уже не один пытал счастья. Чума и мор! Что и говорить, ситуация до боли ясна.
   Он отвернулся, резко оттолкнулся обеими ногами и с близкого расстояния, почти уткнувшись пальцами ей в живот, послал заклинание. Самое сильное, на какое был способен. А потом ударился спиной о грудь Ленды и повалился в пепел костерка. Оглохший, полуослепший от черных хлопьев, кружащихся перед глазами. Отметил еще треск ломающихся ветвей и порыв холода, а потом надолго потерял контакт с окружающим миром.
   Неизвестно, сколько прошло времени. Одна бусинка? Четверть клепсидры?
   Он сидел в уже совершенно остывшей золе еще какое-то время, потом неуверенно поднялся и на коленях двинулся следом за Лендой. Потому что в землянке Ленды не было. Вначале он подумал, что инерция заклинания выбросила ее наружу вместе с вязанкой веток, выполнявшей роль двери, но это была явно неудачная мысль. Через отверстие размером с дыру в собачьей конуре вывалиться невозможно.
   И действительно, на дворе было видно, что, вылетая из землянки, она помогла магии. Странные следы рук, ног и прежде всего тела были и слева, и справа, и даже на передней стенке погруженного в землю жилища. Как будто она была игральной костью, которую швыряло из стороны в сторону внутри стакана.
   Однако! Ну конечно. Ушной лабиринт. Просто он пробил гангарином опасный барьер и попал туда, куда намеревался. Неудивительно, что она так металась. После хорошо запущенного гангарина такие понятия, как верх, низ или равновесие, совершенно теряют смысл. Но почему ее так не метало по землянке?
   Теперь необходимо ее отыскать. И как можно скорее. После такой дозы человек приходил бы в себя не меньше, чем полдня, но она, пожалуй, не вполне человек.
   Мутантка. Чума и мор, где были твои глаза, кретин?
   Он встал и осмотрелся. Вчера вела она, подталкивая и тычками заставляя глядеть под ноги, поэтому он мало что запомнил. А то, что запомнил, не имело значения. Потому как ночью шел снег.
   Снега было немного, может, на палец или два, но он полностью изменил картину. Влажный, он облеплял все, на что падал, миллиардами толстых, тяжелых хлопьев, а полная неподвижность воздуха еще усиливала эффект. Весь мир выглядел так, словно его обсыпали мукой: лежа между стволами деревьев, трудно было увидеть черное и коричневое. Там, где вчера поблескивали полосы льда и уплотненного ветром, подтопленного солнцем снега, сейчас лежал пух. На ветвях, стволах, папоротниках, стеблях, макушках травы, на мхе и пролысинах голой земли – всюду лежал свежий, абсолютно белый пух.
   На землянке и входе в нее – тоже. А также на тропке, по которой они вчера сюда приплелись. Вначале Ленда с Ганусом, потом он.
   Ленда лежала за тропкой, в сугробе. Ярусами тремя ниже. Довольно далеко, потому что склон был не очень уж крутой и по горизонтали она пролетела больше, чем по вертикали, но Дебрену не составило труда ее отыскать. На этой дряни при неярком освещении каждый след ступни был виден за полмили. А она преодолела спуск не на ногах.
   Судя по ширине пропаханной в снегу полосы, она немного крутилась, немного скользила на ягодицах и переворачивалась, колотясь во все стороны всем телом. Это выглядело скверно. На пути было несколько булыжников, какие-то острые пни… Чума и мор! Да еще и лед под снегом. Это южный склон, самый что ни на есть опасный. Растаивает и замерзает попеременно: один неверный шаг – и можно помчаться вниз, как веретено по телепортодромной полосе. Если хоть раз перевернуться вниз головой…
   Он сел на край обрыва, потом лег, а затем начал съезжать, кляня себя за собственную дурость. Надо было идти вокруг, как ночью. А вернее – вообще не идти. Во всяком случае, сюда. Станция находилась на востоке, идти надо было туда и как можно быстрее. Потому что существо, настолько неспособное сопротивляться чарам, вполне может оказаться способным воспрепятствовать перелому шеи. А после того, чем он ее попотчевал, на мягкий подзатыльник рассчитывать никак нельзя.
   Дебрен, ты идиот. Вот она -=– правда-то!
   Благодаря тому, что был в башмаках, он съехал на тропку не очень быстро и не очень сильно побился. Встал и, продираясь через какие-то игольчатые лианы, заметил погруженный в снег топор. Чудесно.
   Дурная соплячка. Не могла найти приличный нож в тех руинах, что остались от станции? Топор ей, идиотке, понадобился!
   Он пробился через сугроб и замер от изумления.
   Уже на самом краю обрыва с нее слетел капюшон, и теперь она лежала с облепленной снегом, гладкой, совершенно безволосой головой. Ничего. Именно такой он ее себе вообще-то и представлял. Кожа на макушке лопнула, и немного крови, смешавшейся со снегом, образовало розовую кашицу. И это тоже ничего. Рана уже не кровоточила. Левое колено выглядело паршиво, но синяк и припухлость у нее были и раньше, а кровь потекла из сорванных болячек. Разорванный рукав, бок рубашки и, кажется, весь зад? Небольшая потеря, все равно это уже тряпка, а не одежда, а на видневшихся сквозь дыры участках тела крови не было. Но это посередине…