Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – Можно идти пиво пить, – решил Герсельбрюкер. – Остается западная секция. Поглядим, что у нас здесь есть.
   Записи велись на пергаменте. Телепортганза не привыкла экономить на оборудовании. Пекмут долго рассматривал зигзаги кривых, и по лицу его было видно, что понимает он все меньше и меньше.
   – Ты что-нибудь можешь об этом сказать, Юхамм? Я, например, ничего.
   – Здесь видна отрицательная величина, – указал пальцем Клейхунс. – На высоте Старохуцка в Лелонии.
   – Сам вижу. Но это бессмысленно. На восходящей кривой не должно быть никаких минусов. Веретено мчится вверх, заглатывает мощь, как ландскнехт пиво. Почему бы?..
   – Возможно, что-то испортилось.
   – В наших трансферах ничего не портится. И минусов не бывает.
   Дебрен кашлянул.
   – Взгляните на акустическую запись, мэтр, – подсунул он Герсельбрюкеру другой лист.
   – "О курва запятая Махрусе, – прочитал Пекмут. – Что-то не ладится. Восклицательный знак. Задница. Восклицательный знак. У нас минус. Очень большой восклицательный знак". Хм-м-м. Что значит "задница"?
   – Так неформально называют хвостовых веретенных, – пояснил Клейхунс.
   – Что?! На моих линиях?! Такая мерзость носится от носа к корме веретена, забитого пассажирами?! Я даже боюсь спросить, какие же пакости возвращаются с кормы на нос!
   – Спокойно, мэтр Пекмут, – проговорил Дебрен. – Пространство в "кишке" внереально, а веретено мчится быстрее звука. Если верить вычислениям, то быстрее на величину, равную скорости лошади. Голосовое общение невозможно. Это запись переговоров веретенных, а они – телепаты.
   – А если между пассажирами найдется кто-нибудь, способный читать мысли?
   – Веретенные мыслят шифрами, – поддержал Дебрена Клейхунс. – А на телепортодромах охрана проверяет пассажиров, и если выявит телепата, то его вежливо предупредят, чтобы он третье ухо держал на привязи. Если держать не умеет, ему на голову надевают экранированный шлем. А если говорит, что умеет, а потом пытается подслушивать, то платит штраф и может по уху получить. По обычному, которое из головы растет
   Телепортовик уже не слушал. Бормоча что-то себе под нос он проверял спаянные оловом соединения, брал в руку самопишущие перья и удостоверялся в том, что они не потеряли своих свойств.
   – Может, медиум? – подозрительно глянул он на погруженных в транс сотрудников. – Дебрен, у тебя нос получше. Нюхни-ка тех двух, посмотри, не упились ли?
   – Медиумов мы проверяли, – заверил Клейхунс. – Когда начались неприятности, мы тут же добавили к этим двум еще троих. Помочь они не помогли, но по крайней мере проверили западную систему. Все в порядке. Просто с релейной станции пришло сообщение об отрицательном скачке мощности. Вот здесь, видишь? – Он постучал пальцем по кривой. – Мощность упала, веретено затормозило, "кишка" ослабла, ну и – хлоп!
   – Это-то и я знаю. Ты лучше скажи, откуда взялся сигнал. Юхамм Клейхунс долго размышлял, морща лоб. Потом ответил. С достойной гениального ученого точностью:
   – Понятия не имею.
   – Но скорее всего не извне? – уточнил Пекмут. – И это был сигнал, а не, скажем, стрела какого-нибудь лелонца, который метил из лука в уток, а угодил в "кишку"?
   – В четырех милях над землей? Не шути. Даже если бы внепространственный коридор, то бишь "кишка", на мгновение весь вышел в реальность, а не только пустил вспышку из тех, что вычерчивают его следы в небе, то на такую высоту ни один снаряд не долетит. Даже из катапульты, поддерживаемый магией. Да еще и попасть, да оболочку пробить, да в энергетическом поле не сгореть… Нет, Пекмут. Сбить летящее веретено – это тебе не хиханьки да хаханьки, а на таких высотах – уж и вовсе… Что-то должно было на релейной станции случиться. Похоже, это наши сами…
   – Связи нет? – формальности ради спросил Дебрен.
   – Это пятьсот миль с гаком, – вздохнул Клейхунс. – Хороший телепатограф действует на двести, и то при идеальной погоде. Нормально, если что-то срочное, сигналы через веретено идут. При околозвуковой скорости веретено почти восемь бусинок находится в зоне телепатографа станции.
   – А если что-то случится? Скажем, станционного телепата вдохновение покинет? Или у них там дрова намокнут, и энергию неоткуда будет взять?
   – Есть аварийная система. Чертовски современная, только не очень скорая. К перу-самописцу приложена бумага-самосвертка длиной в полстопы. Если с трансфером что-то очень скверное происходит, то механизм, едва размещающийся в восьми сундуках, запускает перо. Через бусинку запись готова, бумага сворачивается, и носитель может ее забрать во Фрицфурд. Только помни, Дебрен: об этом – молчок. У анвашей этого еще нет.
   – А что за носитель?
   – Голубь.
   Дебрен несколько мгновений подсчитывал по памяти.
   – Семь клепсидр беспосадочного полета для сильной птицы, – буркнул он наконец. – При хорошей погоде и без сокольничих на пути.
   – Больше, – вздохнул Герсельбрюкер. – Коридор воздушной связи идет по ломаной. Не везде удалось определить свободные от охоты зоны, землевладельцы порой здорово "пролетные" дерут. Да на этой трассе еще вдобавок и гор до черта, полно хищных птиц. Если к утру долетит – считай, повезло.
   – Слишком долго, – тихо сказал Дебрен. – Летом-то еще можно с горем пополам ждать. Но сейчас зима. Выжившие наверняка ранены. И если даже целы, то не знают, где находятся, где искать помощи. Мне немного знакомо Бельницкое княжество. Сама Бельница лежит в котловине, и поселений там немало, но вокруг одни горы и леса. Зимой снега по пояс, и помощи ждать ниоткуда. Нет, тянуть нельзя.
   – Нельзя, – согласился телепортовик. – Конкуренты не спят. И военные разведки тоже.
   – Я имел в виду поспешность ради спасения людей, – немного обиженно глянул на него Дебрен.
   – Я тоже. А поскольку я рационалист и все человечество спасать не привык и не намерен, то начну скромно. С наших.
   – Пассажиров? – уточнил магун.
   – Не будь ребенком, Дебрен. Веретено рухнуло с высоты четырех миль. На скалы и горный лес, наверняка сосновый. Характер леса очень существенен. Ведь сосну не случайно срубают на палицы и палисады, потому что эти предметы на острия похожи. И ей свойственно расти отдельно стоящим стволом, притом почти строго вертикально. Я рад, что мне не придется видеть людей, свалившихся с неба на такие иглы.
   – К счастью, мертвых, – утешил собравшихся Клейхунс. – Из предварительных экспериментов с яблоками я знаю, что чем длиннее путь падения, тем быстрее летит падающее тело. А при скорости сто миль в клепсидру любое живое существо неизбежно погибает. Поэтому большая птица, скажем, орел, не летает быстрее маленьких, хотя теоретически, как превышающий их размером порой в несколько десятков раз, мог бы. Но орел умен и знает, что при сотне миль в клепсидру воздух, попадающий в клюв, разорвал бы его в клочья как пузырь, который надувают изо всех сил.
   – Пассажиры наверняка уже трупы, – подытожил Герсельбрюкер. – Им мы не поможем. Зато нашим людям можем помочь.
   – Думаете, с релейной станцией тоже случилось что-то скверное? – нахмурился Дебрен.
   – И это не исключено. Но не в том дело. Я имею в виду фирму. Знаешь, что будет, Дебрен, если разойдется весть, что мы потеряли людей в четырех милях над землей? Что в полете у них легкие разорвало, разнесло покойников на лоскуты, как лягушек, которых озорники через соломинку надувают, а потом трупы на сосны накололо или о скалы разбило? Телепортганза понесет колоссальные убытки, возможно, даже обанкротится. Сотни высококвалифицированных чародеев лишатся работы. И другой не найдут, потому что каждый по отдельности мало что значит, как отдельная зубчатка у башенных часов. Полетит в тартарары их карьера. Семьи впадут в нужду. Дочери пойдут на панель, а сыновья, если посчастливится, сделаются ночными сторожами. Отчаяние и разруха. Мы не можем этого допустить.
   – Я не изучу природы падения яблок, – добавил побледневший Клейхунс. – О Махрусе милосердный, какое горе, какое несчастье! Пекмут, придумай что-нибудь!
   – Слишком поздно, – неожиданно усмехнулся телепортовик. Усмешка была хитрая.
   – Слишком поздно? Значит, всем нам придется пойти по миру с сумой?
   – Поздно придумывать, – пожал плечами Герсельбрюкер. – Если бы я ждал, когда случится несчастье, и только потом принимался придумывать способ его предотвращения, то я был бы жопа, а не руководитель лучшего в мире телепортодрома. Ты думаешь, зачем я сюда Дебрена притащил?
   – Ну… не знаю.
   Дебрен тоже не знал. Но уже давно потерял надежду, что ему удастся долго пребывать в благом неведении.
   – Если где-то творится что-то неладное и неизвестно, что именно, то кого умнее всего послать? – Пекмут хитро усмехнулся. – Кто лучше других продерется сквозь дебри неведения?
   – Мэтр. – Дебрен посмотрел ему в глаза. – Это же пятьсот миль с гаком. Прежде чем я до места доберусь… Самой быстрой конной эстафете на это потребуется…
   – Кто обучается настолько быстро, чтобы овладеть искусством управления веретеном? – Дебрен побледнел. – Кто знаком с трансферами в достаточной степени, чтобы не бормотать о самоубийственном прыжке из "кишки", а согласиться с мыслью, что это немного рискованный, необычный и не практиковавшийся до сих пор прием, чтобы быстро добраться до места?
   – О Боже, – простонал Клейхунс.
   – Не смотри на меня так, магун. Ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь убить тебя таким коварным и изысканным способом. Не знаю, есть ли кто-нибудь, кто любит тебя пуще жизни, но голову дам на отсечение, что даже этот некто не молился бы так страстно о целостности твоих костей, как буду молиться я. Потому что ты нужен мне живой и невредимый на той горе.
   – Это безумие, – назвал вещи своими именами Дебрен.
   – Это единственный способ опередить других.
   – Не преувеличивайте, мэтр. Конкуренты, возможно, и не спят, но даже нам потребовались записи из черного ящика, чтобы узнать, что веретено вообще упало, не говоря уж о месте катастрофы. Чернуха – наверняка самая высокая в районе гора, потому что релейные станции ставят именно на таких. Сейчас зима, ни один здравомыслящий человек по горам не лазит. Ручаюсь, что до весны ни один туземец не найдет ни остова разбитого веретена, ни тел пассажиров.
   – Да? – скривился Герсельбрюкер. – Это ужасно. Ты помнишь, как мы тебя принимали? Наш душист, а по совместительству мой советник по личным вопросам, предложил тебе проделать рутинное зондирование мозга. Ты ответил ему весьма невежливым контрпредложением и угрозами, не подумав о том, что вербовка людей в настоящее время требует высокоспециализированных методов. А что, если, к примеру, управлять работой "кишки" посадят непроверенного мага, а тот окажется извращенцем? Из тех, что любовью через зад занимаются, причем не обязательно с человеком? Не делай глупой мины, был такой случай. Я не имею права говорить, чем дело кончилось, но тебе скажу, что кончилось оно достаточно трагично. И не только для оператора. Так что давай придерживаться принципа: "Доверяй, но проверяй". При всем доверии, с каким я к тебе отношусь, я не мог воспрепятствовать охранной роте применить к тебе рутинные средства наблюдения.
   – Куда вы клоните? – спросил Дебрен без особого дружелюбия.
   – Чтобы не затягивать: мы о тебе знаем много. Например, что стоит тебе о чем-нибудь поспорить, ты непременно проигрываешь. Ты вообще вполне мог бы служить антипредсказателем. Даже трудно поверить.
   – Какие-то глупости пле…
   – Что, не заметил? Бывает и так. Но твое подсознание заметило.
   – Вы копались в моем подсознании?! – Магун потемнел лицом. – Когда?
   – Оперативных методов я тебе выдавать не намерен. Скажу только, что для деликатных эти зондирования были весьма эффективны.
   – Копались в снах, – покачал головой Дебрен. – Чтоб тебя, Пекмут… Этого я от тебя не ожидал. Ни на грош этики, холера.
   – Как говорят в Везирате: "Если гора не идет к Теммо, то Теммо идет к горе", и как говорят при дворе в Зуле: "Цель освящает средства". А я, парень, хочешь ты этого или нет, должен знать, кто на меня работает. Хотя бы для того, чтобы таких разговоров, как этот, без нужды не вести. Возможно, там люди ждут, Дебрен. А ты согласишься. Так что не будем терять времени. Скажи "да", и пошли дальше.
   – Нет.
   – Ну так пошли дальше, временно оставив в стороне неумный отказ. Наш душист в рапорте написал – ты уж не обижайся, я только цитирую, – что ты чувствительный, не способный тонущему отказать в бритве… или что-то в этом роде. Ну, во всяком случае, он имел в виду, что если рядом окажется кто-то, кого нужно спасать, то мэтр Дебрен тут же кинется ему на выручку. Особенно это касается женщин и детишек.
   – Так можно сказать о каждом добром махрусианине, – угрюмо проворчал Дебрен.
   – Сказать, конечно, можно. Хуже, если придется такого искать. Набегался бы человек, ох, набегался. И это счастье, потому что глупость вредна, если она слишком распространена. Ну, не об этом… Измывательство над трупами тебе тоже, наверное, претит?
   – Зависит от… – буркнул магун. – Если, к примеру, случайно попался душист-зондолюб…
   – В веретене душиста не было, – прервал его телепортовик. – Его вели двое веретенных, единственные кормильцы многодетных семей. Они везли дюжину путешественников, в том числе трех детей. И двух женщин. Одна была беременна.
   – Зачем ты мне это говоришь?
   – Затем, что есть маленький шанс. Маленький, но есть. Не исключено, что "кишка", прежде чем лопнуть, пошла вниз. И кто-то выжил. А ты, если поспешишь, кого-нибудь успеешь спасти. Это во-первых. А во-вторых, надо что-то быстро сделать с останками. Конкуренты, Дебрен, не миндальничают. Когда два года назад у одной известной перевозчицкой компании труп из веретена выпал, то другая известная компания его, труп то есть, за равновесное количество медяков выкупила у мужика, которому тот несчастный крышу избы пробил. Получилось двадцать три тысячи денариев с походом, почти сорок два талера, чума их забери. Ну а потом вышеназванная фирма труп прокоптила и солью натерла, чтобы не сгнил, и по городам возила, бесплатно народу демонстрируя. Нет нужды добавлять, что обороты тех идиотов, которые пассажира потеряли, здорово упали.
   – А наши возросли, – похвалился Клейхунс. – Был смысл запла…
   – Заткнись, – мягко успокоил его Пекмут фонт Герсельбрюкер. – Я говорю это, чтобы дать понять Дебрену, что борьба за клиента принимает различные формы, не всегда благородные.
   – Цели ты достиг, – сдержанно бросил магун.
   – Думаю, тебе не пришлись бы по вкусу кружащие по Фрицфурду телеги вяленых женщин, детей и веретенных Телепортганзы? Заплесневелых, червивых?
   – Неприятная была бы картина, – процедил Дебрен сквозь зубы. – Но не настолько, чтобы совершить самоубийство, лишь бы не видеть ее.
   – Но в "Книгу Гуписса" ты бы попал, – поддержал начальника Клейхунс. – До сих пор не отмечено ни трансфера вслепую, ни добровольного прыжка пассажира из веретена, ни удачного пробоя оболочки "кишки". Боже мой, даже трудно подсчитать, сколько рекордов ты одним махом установишь.
   – Один наверняка. Бессмысленности.
   – Скорости повышения в должности, – поправил Дебрена Герсельбрюкер. – Не будем обманывать себя, уважаемые. Все мы знаем, что трансфер с одного портодрома на другой практически ничем не лучше, чем попытка угодить фарфоровой вазой в нужную точку. Если никто эту вазу не ловит, ей почти наверняка уготован печальный конец. Однако когда известно, что ловить будет некому, то и бросать можно особым образом, и подобрать соответственно крепкую вазу, и место ее падения. Вазе же пообещать, что ей уже никогда в жизни не придется подвергать себя опасности, поскольку после удачно проведенной акции ее будут в павлиньем пуху держать. Я говорил тебе, Дебрен, что ты на полпути, но это не совсем так. Ты стоишь, парень, в той точке, с которой делают прыжок и попадают на самую вершину. Либо не делают и упускают единственную в жизни оказию. Не рассусоливая, потому что ты знаешь, о чем я говорю: ты станешь моим заместителем по оперативным вопросам. У меня два заместителя, ты будешь третьим. А при такой неглубокой, да-да, неглубокой, но все же всесторонности у тебя появятся самые реальные во всей фирме шансы занять после меня мое место. Юхамм – ученый и не годится, да и не собирается руководить фирмой. К чему ему это? Жены и детей у него нет, свободного времени на исследования полно… А того заместителя, второго, юриста хренова, совет никогда не изберет. Так что назначение, считай, было бы у тебя в кармане.
   – Мэтр Пекмут…
   – Подожди, Дебрен, позволь закончить. Зондирование подсознания во время сна не только неэтично. Хуже, оно бывает малоэффективно. Но по крайней мере позволяет узнать желания исследуемого.
   Дебрен глядел в обитую черным стену. И молчал.
   – Женщинам нужна стабильность, – тихо сказал Герсельбрюкер. – Они хотят жить в безопасности. И за это нас любят и по крайней мере пускают в постель. За то, что мы даем им это ощущение. За деньги, Дебрен, те, которые уже есть и, что важнее, те, которые появятся в будущем. За большой, теплый, светлый дом, цветы в садике, за детей, которые не знают, что такое голод. За деньги, – повторил он. – Таковы уж бабы.
   Юхамм Клейхунс кашлянул.
   – Простите, что прерываю, но о чем, собственно?..
   – Он знает. – Телепортовик ухмыльнулся в бороду. – Правда, Дебрен? Прирожденный скиталец? Кот, который гуляет сам по себе? Решительный противник коллективной работы?
   – Чтоб тебя холера… – слабо улыбнулся магун. – Так что конкретно я должен сделать?
   Дебрен выплюнул перемешанный с сажей снег и на всякий случай проверил, все ли зубы на месте. Кажется, все. Однако полной уверенности не было. Голова кружилась, тела он практически не чувствовал. До такой степени не чувствовал, что несколько мгновений даже раздумывал, не облако ли – то белое и пушистое, что у него под ногами. Не умер ли он и не попал ли досрочно на небо.
   Впрочем, конечно, нет. Магунов на небо не пускают. Церковнослужители разного уровня повторяли это достаточно часто и с достаточно большой убежденностью, чтобы воспринимать сказанное ими столь же серьезно, сколь и их пояснения относительно посмертной жизни высоко наверху. Жаль. Возможно – жаль. Возможно, было бы лучше уже сейчас оказаться там, среди облаков.
   Ног он не чувствовал. Холода тоже. Защитные заклинания и паракат ^[16]действовали превосходно. Это понятно. Но уверенности в том, что он сумеет встать, когда их действие прекратится, уже не было.
   В слюне крови не было. Значит, легкие в порядке. Вывод – это не смертельно. Вряд ли ему выпадет умереть от воспаления легких. Он или встанет и убежит от болезни, или не сможет встать – и замерзнет.
   Перед отправкой Пекмут фонт Герсельбрюкер потратил массу своего бесценного времени, вдалбливая ему, словно ребенку, что дорожная одежда, вернее, отсутствие оной его волновать не должно. Вместо того чтобы возражать и удариться в амбицию, надо было сразу послушаться старого мэтра. Возможно, он и компрометировал цех чародеев своей странной мерлинкой, но знал, что делает.
   Если это позвоночник, то и самый толстый кожух не спасет от замерзания, констатировал Дебрен. Точнее – не спас бы. Если б удалось прихватить с собой кожух, выскакивая из мчащегося веретена. К счастью, он сдурел не настолько, чтобы пробовать.
   Сажа, покрывающая снег сероватым налетом, была остатками обуглившихся во время короткого взрыва кальсон и волос. Верхний слой кожи уцелел. Пожалуй. Во всяком случае, тот, что на правой руке, казался почти нетронутым. Рука побелела от холода, и, возможно, легких ожогов заметить бы не удалось, но мелкие волоски у запястья сгорели не полностью, а это означало, что с кожей ничего плохого не случилось. Если, конечно, он ее не обморозил, летя без сознания черт знает как долго.
   Скольжение, прыжок, падение, или как это можно назвать, закончились для него лицом к земле, пожалуй, довольно глубоко в сугробе, потому что, косясь вверх, он не смог увидеть ничего, кроме снега. Было серо. Когда "кишка" лопалась под его тяжестью, он успел отметить серость зимнего полдня. Если бы над Чернухой стояло солнце, он мог бы перевернуться на спину, проверить положение светила по отношению к вершинам и прикинуть, сколько времени он пролежал без сознания.
   Капитулировать легче, зная, что уже проиграл. А если он лежал здесь дольше клепсидры, то практически проиграл. Обморожение конечностей, полное охлаждение внутренних органов. Не было бы смысла бороться за выживание только для того, чтобы какой-нибудь деревенский хирург отпилил ему тупой пилой все четыре конечности.
   Он знал, что необходимо собраться с силами и сбросить блокаду с нервной системы. Управляемую на расстоянии нечувствительную к боли марионетку снова превратить в человека из крови, плоти и набора органов чувств. Но он боялся. Боялся того мгновения, когда поймет, что кровь у него не пульсирует в сосудах, а скопилась в брюшной полости, кости превратились в обломки, сухожилия разорваны, а органы чувств работают не дальше, чем до пояса. А то и шеи. А почему бы и нет? Он пролетел между какими-то деревьями, потом, кажется, едва-едва не задел торчащие из-под сугробов черные пятна – возможно, камни, возможно, пни. Была масса возможностей удариться обо что-нибудь головой и сломать себе шею.
   Это-то как раз было бы не самое худшее. Безболезненная смерть, легкий уход из жизни.
   Не надо было соглашаться. На кой ляд он залез в это веретено?
   Что-то пошевелилось. Потребовалось время, чтобы понять: это пальцы. Его пальцы. Они шевелились. И кажется, он даже начинал их чувствовать. Так что – прости-прощай легкий уход. Рано или поздно ощущения вернутся. Везде, если он не повредил позвоночник где-нибудь ниже.
   Несмотря на помощь портодромных магов (они практически взяли на себя контроль над живым придатком к веретену под названием "Дебрен"), последнюю фазу посадки он в принципе провел самостоятельно. Пятьсот миль, чума и мор! И без того чудо, что они довели его так далеко по кривой, которая уже на половине Лонска перестала походить на баллистическую. Им удалось выгнуть "кишку", пустить веретено вниз без питания и установить силу так, что запас инерции закончился почти идеально над Чернухой. Но чары – всего лишь чары. Чтобы выбрать нужный момент, выпрыгнуть как следует и когда следует активировать паракат, а потом, уже вне "кишки", направить скольжение так, чтобы не врезаться в первое попавшееся дерево, ему пришлось израсходовать почти весь свой запас внутренней энергии.
   Оставшейся необходимо было распоряжаться очень экономно. Он был мало на что способен. И уж конечно, не на то, чтобы справиться с последствиями долгого лежания в снегу. Если ждать автоматического снятия блокады ощущений, то в момент восстановления полного контроля над ногами он будет практически живым трупом. Исполненным отчаяния из-за сделанного выбора. Хотя – и в этом фокус – с запасом сил, позволяющим наложить на себя нечувствительность и уйти безболезненно.
   Чума и мор! Теперь он уже знал, что под щекой у него не небесное облако, а тихий свист в ухе – не ветер, заплутавший между струнами врученной ему ангелами арфы. Это была земля и жизнь. С чудовищной необходимостью совершать выбор и идти на риск.
   Он выбрал зло, которое считал меньшим. Снял блокаду.
   И взвыл. На мгновение у него замерло сердце. Как при прыжке в ледяную воду.
   Его подбросило на три стопы вверх. Само по себе, без участия сознания. Он упал на колени и свернулся клубком, как при прыжке в озеро, пораженный болью, которую причинил врывающийся в глубину тканей холод. Холод был уже внутри него, медленно просачиваясь под кожу и из воздуха, и с сухого снега, но почувствовал он это только теперь. Как удар молота. Прежде всего там, где болезненнее всего ударяет ледяная река. Под животом.
   Он вскочил и побежал поперек покрытого редкой растительностью склона. Согнувшись в три погибели, стиснув обеими руками то место, где болело больше всего и где вопреки законам анатомии рождался гортанный крик. Он мчался как сумасшедший и орал что было сил. Лишь пробежав почти четверть мили, он перестал орать. К счастью, район был пустынный, и никто, движимый инстинктом самосохранения, не пытался застрелить его из лука или продырявить копьем. А ведь имел бы на то полное право. Вид нагого, почти безволосого мужчины, с криком бегущего по заснеженному горному склону и оленем перепрыгивающего двустопные кусты, поваленные стволы и оставшиеся от повалившихся деревьев ямы, не мог не вызывать у здравомыслящего человека панического страха.
   Он бежал уже молча еще бусинки три. Потом пошел медленнее. Шел через редкий лес, разгребая босыми ступнями доходящий до середины щиколоток снег и задыхаясь от усилий. Внутри чувствовал тепло. Дорого купленное – но этого тепла хватало, чтобы мыслить и колдовать. И даже мечтать.