Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – Давай покороче. Холодно здесь.
   – Правда. Ну.вот, слово за слово они договорились, что это бельницкая территория, но станция подчиняется верленской Телепортганза. Ну, госпожа обрадовалась и продолжала толковать, что ее муж тоже работает на вашу фирму в самом Фрицфурде, хоть он и иностранец, а она к нему аж из Думайки летит и…
   – Из Думайки? Так она сказала?
   – Я сам слышал. Хоть в стороне стоял и довольно далеко.
   – А как мужа звать, не говорила?
   – Ну, что значит как? Ведь…
   – Да, знаю, – быстро бросил Дебрен. – Я имею в виду, было ли мое имя упомянуто в разговоре.
   Ольрик ненадолго задумался. Магун надеялся, что над ответом, а не над причиной таких странных вопросов. Он и сам не понимал, зачем поднял эту скользкую тему.
   – Честно говоря-то, пожалуй, нет. Думайку я запомнил, потому что мне когда-то один знакомый говорил, что, начиная с этого места, у людей нёбо черное.
   – Не скажи так, если в район Думайки попадешь. А она сама, жена моя, вам не представилась?
   – Ну… что-то вроде… Нет, не знаю. Мне не все удалось услышать, потому что Бамбош велел ближе к лесу стоять, чтобы в случае чего дорогу беглянке преградить. Да, впрочем, долго они тогда не разговаривали. Он сразу осклабился и говорит: "Знаю, знаю, а как же, это друг мой сердечный, ваш муж-то", а когда Крблик, как я раньше сказал, предательски сзади хватанул госпо… госпожу…
   Дебрен сделал вид, что не понял.
   – Потом ее связали и утащили в овин, так? А в овине? Как думаешь?
   – Я там не был, – быстро ответил Ольрик. – Клянусь.
   – Я спрашиваю, что ты об этом думаешь, а не о том, был ты там или нет. Долго это тянулось? Они успели?..
   – Наверняка нет. Только ушли, и уж крики послышались, звуки с применением разных всяких инструментов… Ну и тут же они из овина вылетели. Бамбош с топором, который ваша потом в лес упер… я хотел сказать, унесла, и ваша с черенком. Говорю вам, господин сирен: хороший это был бой. На турнире такого не увидишь. Аж мелькали… э-э-э… разными всякими…
   – Представляю себе. И что дальше?
   – Дальше госпожа сирена Бамбоша на палку насадила, как, скажем, угря, штаны с него сорвала и… ну… в овин… ну… убралась.
   – Только не крути, Ольрик. И не пытайся убедить меня в том, что она фетишистка и штаны вашего сукина сына так ее заинтересовали.
   – Я не пытаюсь, – сказал тихо и послушно парень. – Просто мне стыдно признаться. Потому как из-за незнания и юношеского возбуждения, ну… выстрелил несколько…
   – Из пращи? – Меховая шапка утвердительно кивнула. – Попал?
   – Да что я, стрелок классный, что ли? Если б я так легко попадал, то десять раз подумал бы, прежде чем в человека камень шибануть. Просто поскольку обычно я не попадаю, то рука сама ремень закрутила. Знаете, как это бывает. Молодежь пострелять любит.
   – Благодарю за искренность. И за то, что не попал, тоже благодарю. Что было дальше?
   – Госпожа сирена отыскала старое корыто, потому как мы здесь когда-то свиней разводили… ну и, на осадный или черепаший манер под тем корытом прячась, напала на дом и мэтра Гануса в полон взяла. А поскольку ничего достойного там больше не нашла, то сначала мне угрожала, что порубит его у меня на глазах, а так как я не отступил, то забрала что из одежды было, схватила Гануса, топор, огонь под овин подложила и умчалась в лес. На восток.
   – В сторону Бельницы? Ты уверен?
   – Абсолютно. Ее еще за Косульей лужайкой было с башни видать, а это почти в миле отсюда, если по прямой.
   – Хорошие у тебя глаза.
   – В моем деле это главное. А их легко можно издали узнать, потому как они здорово на пару-то выглядят. Шли будто пьяные, крепко обнявшись.
   – Она и Ганус? – удивился Дебрен. – Так уж друг дружке по душе пришлись?
   – Так я разве не сказал? Она здорово хромала, едва на ногу наступала. Во время боя-то еще кое-как, а потом, когда боевой пыл угас, то ей приходилось топором подпираться, чтобы не упасть. Думается, потому Гануса и забрала, за подмогой бы он наверняка не побежал, да и тот кол, которым она меня в башне подперла, тоже, вернее всего, не вытащил бы. Скверно у него с головой, ох скверно. Но идти может, так что подпорка из него получше, чем топор.
   – И пошли на восток, в Бельницкую котловину? – удостоверился магун. – По этой дороге? А другой дороги покороче не было?
   – Для людей – нет, – не колеблясь ответил Ольрик. – А для сирен – не знаю. Может, ваша супружница обратно хотела ноги на рыбий хвост поменять и на заднице, как на санях, по склону съехать.
   – Вполне возможно. Скажи мне еще…
   – Едут! – вдруг крикнул Ольрик и метнулся к юго-восточному углу башенной террасы, в приступе радости сорвав с головы шапку. – Едут, господин Дебрен! Факелы у ручья видны! Это кордонеры!
   Дебрен ненадолго задумался. Второй раз за день он пожалел, что техника трансферования не позволяет прихватить с собой игральные кости либо монету. Некоторые проблемы лучше всего разрешать с помощью орла и решки.
   – Далеко ручей?
   – Через десять бусинок здесь будут! – радовался Ольрик. – Ну, мчатся! Аж огонь факела совсем плоско тянется! Розовое пламя, магией улучшенное. Это пограничная стража наверняка. Ни у кого больше таких факелов нету.
   Монеты не было. Выбирать меньшее зло приходилось самому. Как всегда. Чума и мор, так на кой ляд он нанялся в крупную фирму, в которой величайшее достоинство – делать то, что велят, и не очень задумываться?
   Фирма. Ну конечно, если не знаешь, что делать, делай то, что хорошо для фирмы. Большой, теплый, светлый дом с цветами под окнами. Дебрен, ты уже прошел полпути, скромно говоря. Дом совсем близко.
   Нет, все впустую. Он замерз, утомлен и несчастен, но в добрых намерениях у него пока недостатков не было. Ему не нужны были стимулы. Нужна информация. Как Пекмуту. Потому что, по сути, дело в информации. Скандал тут ни при чем. Скандал можно загасить. Рано или поздно. Просто позже это обходится намного дороже. Но действительно ценны только знания. Пекмут – холерик, порой реагирует слишком бурно, но наверняка согласится с такой постановкой вопроса.
   И что из этого следует? Абсолютно ничего. Огромное неизвестное "за" и такое же неизвестное "против". Остаться или уйти? На обеих чашах весов могла лежать смерть. Что-то неладное творилось на здешней станции. Он прибыл, чтобы узнать истину, но Пекмут, посылая его в этот рискованный полет, гораздо больше заботился о том, чтобы истину замять. Однако свои знания – не бесценны. Несколько выше всегда ценилось незнание супротивной стороны.
   Бельницкие кордонеры мчались во всю прыть по обледеневшей горной дороге. Они наверняка не были чародеями, а значит, рисковали лишь немногим меньше, чем рисковал он, залезая в веретено одноразового пользования. Пограничные стражи. Ежедневно общающиеся с таможенниками. Меньше всего склонное к самопожертвованию, наиболее коррумпированное, отлично живущее, а значит, и ценящее свою жизнь армейское подразделение. Которое мчалось сейчас что есть сил, чтобы…
   Вот именно, чтобы что? Ведь не для того же, чтобы прийти на помощь нуждающимся. Они спешили, как Дебрен. Почему бы не продолжить аналогию? И не предположить, что цели у них одинаковые?
   Но это не ответ. Потому что он все еще был в состоянии работать, вести переговоры, обещать, изворачиваться и не проливать ни капли крови. А они? Люди рассудительные, презирающие бескомпромиссность, но не презирающие серебро? Мало кто по определению столь готов к разумным предложениям, гибок и избирательно слеп, как сотрудники пограничных служб. Он почти наверняка договорится с ними. И почти наверняка не выйдет из леса, если откажется от переговоров.
   Выбор стал удивительно прост. Вот как логика побеждает монету с орлом и решкой.
   – Ольрик! Мэтр Ганус здорово поглупел?
   – Что? А… ну, крепко. Обслюнявился сильнее, чем мой дед. А дедушка последнее время все зубы себе поломал, постоянно сабо с хлебом путал. Мне думается, от Гануса уже никакого толка.
   Теперь выбора практически не было. Пекмут не колебался бы ни мгновения.
   Она пробила тупым концом крупного мужчину. Навылет. И в драке – что еще больше поднимает ранг проделанного, потому что в драке почти никогда не удается ударить изо всей силы. Значит, она – чудовище из разряда самых опасных. Наделенное хотя бы остаточным магическим даром, потому что замена хвостового плавника на отлично действующие ноги – дело серьезное.
   Холера! Надо как следует приглядеться к разваленному стогу. Он искал следы свалившихся с неба, вот и нашел. Но кто знает, что он нашел бы, если б искал гнездо, укрытие? Может, она просто вылезла оттуда, привлеченная видом летящей с неба жратвы? Кто знает, чем питаются сухопутные сирены, способные бегать по лесу?
   Надо быть идиотом, чтобы вообще задумываться над выбором. Здесь были печь и каша. А через пару бусинок наверняка и какая-нибудь шуба найдется. Черт с ними, с обслюнявленным Ганусом и сиреной из Думайки.
   Под Думайкой, в реке Лейч, никогда не водились сирены. Невелика потеря, если и дальше не будут. Обойдемся. Достаточно утопленников и водяных: рыбы и раков в реке все меньше и без сирен. Какое ему дело до…
   Однако он чувствовал, что даже теперь, дрожа от холода и начиная слегка клацать зубами, не сможет обмануть себя. Даже теперь. А что потом, когда он окажется в кресле заместителя телепортовика, будет посиживать в теплом кабинете, бить баклуши, как всякий отдающий распоряжения начальник, и, не имея более интересного занятия, вспоминать грехи молодости? В какой провал памяти запихнет таинственную сирену с Чернухи? И чем запалит этот провал? А заваливать скорее всего придется. Нужда заставит.
   Несколько бусинок. Необходимо воспользоваться этим временем и соскоблить с себя жир и сажу, облепившие его, пока он дремал на кухонной плите. Располагающая внешность – половина успеха при переговорах.
   Зачем она сюда явилась? Почему пряталась в зарослях от людей из Бельницкого княжества и обрадовалась, увидев сотрудников Телепортганзы? Что это за разговоры о муже во Фрицфурде и полете к нему? Сирены не летают. И груди сосновыми ветками не прикрывают. Разве что те, которые из теммозанских краев, где свихнувшиеся язычники рады бы прикрыть женщинам все, что только можно. Если, конечно, в тех песках вообще водятся какие-то сирены. Но здесь же Биплан. Очень сухопутный Биплан. От него можно запросто докинуть беретом до соседнего Морвака, единственного достаточно крупного королевства, которое ни сейчас, ни когда-либо раньше не имело выхода к морю. Само присутствие водной сирены в таком месте могло отравить любопытствующий ум до конца жизни.
   Ну – и еще Думайка. Он родился там и хоть довольно рано отправился в мир, но ведь иногда все же возвращался. Последнее время чаще ночами, прикрывая лицо капюшоном, но это только ухудшало дело. Запретный плод пахнет гораздо слаще. И делится своим запахом с каждым, кто хотя бы слегка прикоснется к нему.
   Можно было бы спросить ее о…
   О Махрусе сладчайший! Что копошится в этой несчастной, опаленной, как у свиньи, голове? Сентиментальная болтовня и баба-уродина с огромными ступнями?
   Не делай этого, Дебрен! К большому, светлому, теплому дому с видом на красивый сад ведет не эта дорога. А ту, правильную, ты уже наполовину прошел. Дом близко, а в доме может… может, несмотря на все…
   – Ольрик! Ты меня хорошо слышишь?
   – А чего б не слышать? Вы ж на месте стоите, хоть и подпрыгиваете от холода.
   – Скажи кордонерам, что я пошел искать. И здешних, и выпавших из "кишки". Потому что Ганза не только за своих людей отвечает, но и за пассажиров тоже.
   – Верно ли я вас понял, господин Дебрен?! Хотите в лес пойти?! Сейчас?! У вас что, ум за разум зашел?
   – И еще скажи, что наши подкрепления из Фрицфурда уже в пути. Потому что – повтори им еще раз – мы наших в беде не оставляем, так что княжеские кордонеры могут возвращаться домой, тут им делать нечего.
   – Так ты действительно из Фрицфурда, Дебрен? Не шутил? – Дебрен развернулся на пятке и направился к дому. – Останься, не делай глупостей! Погибнешь там!
   Ольрик был всего-навсего установщиком зеркал, не телепатом. Но магуновы мысли, пожалуй, читал.
   Яма оказалась гораздо глубже, чем он предполагал. Нога погрузилась в снег по самый пах. Дебрен грохнул сначала котелком по обледеневшей земле, а потом лбом о котелок. В глазах потемнело – немного от неудачно самортизированного падения, немного от потери светового шарика, который, слушаясь заклинания, держался на стопу выше бровей и в сажени перед головой. Стопой выше и саженью дальше сейчас, чума и мор, перед ним была либо сплошная скала, либо промерзшая земля. Холод! И еще раз чума и мор! К черту пошла вся работа, его аж хватануло между ушами и верхней частью позвоночника, когда засевшее в подсознании заклинание пыталось удержаться в положенном месте. Но еще не родился тот, кто бы изнутри наполнил скалу светом.
   Дебрен отрыгнул всю съеденную кашу – во всяком случае, ту, которую не успел переварить. К счастью, ее было немного. Или, скорее, к несчастью. Ужасно много энергии пролетело впустую сквозь его окостеневшее тело. Почти без пользы, как вода сквозь сито. А ведь еще не полночь.
   Господи, как холодно! Он не в состоянии был даже схватить губами хоть немного снега и очистить пищевод от заполнявшей его кислятины. Снег холодный. А он ненавидел холод. Теперь – больше, чем когда-либо.
   Надо подняться и идти дальше. Пожалуй, это удастся. Пожалуй, он не сломал ногу. Пожалуй, боль сломанной ноги пробилась бы сквозь онемение?
   А может, остаться здесь? Забиться в снег, как маломерки из северного Драклена, которые вроде бы рождаются, живут и умирают от старости в домишках из ледяных блоков? Он что-то об этом читал. От скуки. На раскаленной, как печь, в огне южного солнца галере "Арамизанополисанец", мечтая об осколке северного дракленского ледяного домишки, который можно было бы бросить в теплую, как бульон, затхлую воду, скупо приправленную вином. Даже трудно поверить. Неужто и вправду он, Дебрей, плавал в такой роскоши? В собственном поту?
   Надо встать. Яма в снегу – вещь хорошая, если у тебя есть что-нибудь на хребте, кроме собственных позвонков. Голому она не поможет. Ну, Дебрен, шевелись!
   – Замри! Не то пристрелю!
   Окрик был негромкий. Точнее – приказ. Голос – женский. Хрипловатый, деловой голос. Требующий серьезно и буквально выполнять сказанное. Дебрен неподвижно замер в заполненной глубоким снегом канаве. Пытался вспомнить, как выглядело все кругом, прежде чем он хватанулся лбом о воткнувшийся в сугроб котелок и тем самым погасил шарик. Это было нелегко, потому что он пользовался направленным светом, который трудно наколдовать, потребляющим меньше энергии и не бьющим в глаза. Свет падал на землю и хорошо указывал дорогу. Однако по сторонам было хуже, а с верхом – и совсем скверно. Слева раскинулся покрытый сеткой трещин откос, вдоль которого он двинулся, вглядываясь в следы беглецов. Именно оттуда ему угрожали. Паршиво. Уступ был высокий и длинный, даже при дневном свете пришлось бы долго присматриваться, чтобы увидеть сирену, а это, несомненно, была она. Сомнительно, чтобы по склонам Чернухи в эту ночь шлялась какая-нибудь другая воинственно настроенная зверюга, в голосе которой невозможно уловить признаков страха. Это в равной степени касалось всего Лонска и, пожалуй, некоторых соседних стран. В середине декабрьской ночи горные леса Биплана были наверняка так же безлюдны, как вызывающий ужас югонский Сухар.
   – Если ты та, которую я ищу, – сказал он медленно, – то не выстрелишь. Во-первых, не из чего…
   – Тише.
   Она находилась довольно далеко, по меньшей мере в десяти шагах. Только поэтому не говорила шепотом. Дебрен сразу догадался, в чем дело.
   – Я один, – сказал он. Тихо.
   – Не вижу факела. А свет видела. Где второй? Говори, или…
   – Второго нет. Это был волшебный огонек, не факел.
   Он немного рисковал, но и надеялся на удачу. Людей, пользующихся магией, лучше убить поскорее, если их сочтут врагами. Но с другой стороны, чародей, которого не убили сразу, мог потом чувствовать себя в большей безопасности.
   Что-то зашуршало наверху и немного позади. Тихо стукнул скатывающийся с откоса камень, который тут же мягко шлепнулся в снег.
   – Где у тебя… Ты голый?
   Значит, она только сейчас его увидела. Или врала. Разбитая голова пока что в расчет не шла.
   – Прикрыться нечем, – сказал он с горечью, слегка постукивая зубами. Хотя она была где-то высоко и позади, он крепко прижал котелок к животу. К нижней его части. Не только потому, что каша хорошо держала тепло и котелок все еще немного согревал. – А неплохо бы. Прости за такой вид, госпожа.
   – Ляг лицом к земле. Руки в стороны.
   Наверху наверняка не было недостатка в камнях. Впрочем, возможно, она не умела их бросать, а может, не была уверена, что попадет в человека, которого загораживают ветки деревьев и кустов, какие-то валуны, выпуклости откоса. Возможно.
   Он предпочитал не выяснять. А еще предпочитал не задаваться вопросом, умеют ли сирены быстро изготавливать луки и стрелы из подручных материалов. У нее был топор, была одежда, которую можно разорвать на полоски, а из них свить тетиву, вокруг – полно деревьев. Боевого оружия в таких условиях не соорудишь, но легкий лук против мелкой зверюшки – да. А голый или даже легко одетый человек – недурной аналог мелкой зверюшки. Если посчастливится и стрела угодит не в кость, то можно прикончить его с первого захода. Не сразу, конечно, – но тем хуже только для него.
   Дебрен лег, осторожно отставив котелок, и раскинул руки. Замерз он настолько, что соприкосновение со снегом почти не почувствовалось.
   Он слышал, как она спускается, осторожно выбирая дорогу на крутизне. Это тянулось долго, хотя на ней были неплохие башмаки с каблуками. Продвигаясь вслед за сиреной и мэтром Ганусом, он не сразу понял, у кого из них на ногах отличные солдатские башмаки, а у кого мягкие туфли. У обоих были одинаково большие ступни, а сирена явно пыталась обмануть возможную погоню, выбирая наименее заснеженные места, каменные горбы или обледенения, но в конце концов стало ясно, что владелец башмаков здорово хромает и скорее всего именно он пользуется спутником как живой подпорой, нежели наоборот.
   Несмотря ни на что, она шла довольно быстро. Он повторил это про себя, когда она остановилась над ним и предостерегающе уперлась каблуком в спину. Эта нога была только наполовину нормальная, а вес тела лежал на правой ноге. Она могла быстро отскочить. Ударить ее локтем в голень…
   "О Господи. Этот голос… Нога на спине…"
   – Наверняка лежишь ты вот так и думаешь: "Велико дело, это ж девчонка…" – Хрипловатый голос оборвался, как срезанный бритвой.
   О Господи… Невероятно. Такие вещи попросту не…
   – Что… – Он слышал, как она сглотнула слюну. – Что… у тебя на ягодицах? Шрамы… Это… это ведь не от вил, правда?
   Достаточно было повернуть голову. Луна светила ярко, а деревья, как всегда на круче, росли редко. Света было достаточно при расстоянии, равном женской ноге. Даже такой длинной.
   – Нет, – сказал он, впервые дрожа не от холода, а по другим причинам. Краем глаза он видел падавшую на снег тень от длинного топорища, но боялся не удара. Внезапно он начал бояться разочарования. – Это шар. Магический. Взорвался. И осколки… Ну, видно же, что осколки…
   – Махрусе сладчайший! – От возбуждения у нее забулькало в простуженном носу. – Дебрен?! Ты?
   Нога быстро соскользнула с позвоночника. Девушка тоже. Тень, которую видел Дебрен, казалась пораженной ударом молнии.
   Он приподнялся на колени, но не повернулся к ней лицом. Руки держал у живота. Хотя впервые совершенно без особой нужды. Ему первый раз не было холодно – там.
   – Откуда ты тут взялся?
   Он оглянулся через плечо. В конце концов, это надо было сделать.
   Больно не было. Он стоял голым на снегу, лысый и облепленный всей дрянью, остающейся на кухонной плите, которую моют раз в год. Женщина была крупнее, чем он ее запомнил, фигуру скрывал овчинный тулуп и мужские штаны, а пальцы стискивали топорище, вместо того чтобы сжимать ему руки. Капюшон отбрасывал тень, а одежда воняла так, словно ее содрали с козла. Однако глядеть ей в глаза не было больно. Потому что они сияли внутренним светом, несмотря на покрывающую лицо тень. А сквозь запах пропотевших тканей и шкур пробивался легкий аромат мяты.
   – Привет, – сказал он, тщетно пытаясь сдержать улыбку. – Привет, Ленда. Ты понятия не имеешь, как… – Он не закончил: холод брал свое и нагло напоминал о том, что существуют вещи бесконечно более важные, чем какие-то там мимолетные чувства. – Хорошо, что ты здесь. У тебя случайно нет лишнего кожуха? Еще полклепсидры, и я окоченею.
   Она не шелохнулась, не помчалась в лагерь за огнем, кипятком и теплой одеждой. Скорее всего не потому, что лагеря не было. Собственно, он не видел ее лица. И не должен был этого знать. Но он знал.
   – Прости, что повторяюсь, – проговорила она очень тихо. – Но что ты тут делаешь? Откуда взялся в Бельнице?
   – Где? А… да, Бельница, действительно. Прилетел трансфером из Фрицфурда. Я писал тебе, что получил работу во Фрицфурде. Ты, надо думать, его получила. Мое письмо.
   Он надеялся, что она возразит. Он отдал бы за это отрицание, за ее удивленный взгляд тот несчастный кожух, которого у него не было и который ему так хотелось иметь. "Письмо, Дебрен? Какое письмо? Ты посылал мне письмо? Серьезно? Это ж надо!"
   – Конечно, – кратко подтвердила она. – Только я спрашиваю не о Фрицфурде и не о твоей тамошней жизни. Меня интересует твое присутствие здесь.
   Разумеется. Надо быть законченным идиотом, чтобы обольщаться почти полгода. После трех торжественных заверений, что адресат получил сообщение. И после знакомства, которое продолжалось самое большее двадцать клепсидр, к тому же с перерывами. Он встречал множество людей, с которыми общался дольше, целые дни и недели, и которых не узнал бы ни по голосу, ни по внешности. Ее он помнил, но она его, возможно… Ну, скажем, эти его шрамы ниже спины у нее с чем-то ассоциируются. Имя тоже в памяти осталось. В "Розовом кролике" происходили необычные вещи, так что она, возможно, даже не прошла бы безразлично мимо, встретив его на улице. Вот и все. Не более.
   – Преследую кое-кого… Женщину. Возможно, сирену.
   – А, верно, – кивнула она капюшоном. – Ты на галеру нанялся, когда мы с тобой расстались. Насколько я понимаю, рыбацкую. Специализировавшуюся на ловле водных дриад. Ничего странного, что на такую работу наняли магуна. Схватить двуличную сирену, которая, спасаясь от сетей, прячется милях в пятистах от моря по лесам и горам, дело не простое. Наверное, тебе много за голову сирены платят, мэтр? Ох, прости… за плавник.
   – Не ехидничай, княжна. Я за голой женщиной шел, которая, возможно…
   – Ага, голая баба, – прервала она с той же показной серьезностью, показным желанием принять за чистую монету все, что он скажет, и показным уважением. – Этого мне достаточно. Нам обоим уже куда больше тринадцати, так что и пояснять нет нужды. Я понимаю и не спрашиваю, почему ты носишься по лесу голышом.
   – Откинь капюшон, – проворчал он.
   Она отступила на полшага. Капюшон, конечно, не сняла.
   – А кожух не надо? – бросила она зло.
   – Слишком холодно для удовольствий, – криво усмехнулся он. – А что касается той, за которой я шел… Возможно, она из нашего веретена вывалилась. В нем летели две женщины. Одну я нашел мертвой, а вторую…
   Он замолчал. Вспомнил кое-что. Хорошо, что сейчас. Лучше было б не знать, но… хорошо, что сейчас.
   – Вторую мертвой найти не удалось? – язвительно поинтересовалась она, хотя молчание начало затягиваться. – Поэтому тебе пришлось махнуть рукой на удобства и бегать по лесу за несносной бабой? Одни беды с этими бабами, а?
   – Так я тебя искал? – спокойно спросил он.
   – По-твоему, я похожа на сирену?
   – Единственный свидетель, оставшийся на станции живым после того, как она их посетила, говорил о сирене. Пьяным он не был. – Они помолчали. – Ленда… почему мы так разговариваем?
   – Потому что ты со мной через плечо разговариваешь, как одна баба с другой в очереди к городскому колодцу. Наверное, потому, что ты не баба, хоть с посудиной сюда приплелся. Если тебе неудобно, то отвернись. Напоминаю: мы познакомились в "Розовом кролике". То, как ты выглядишь, я как-нибудь выдержу. Впрочем, темно. А ты – чародей. Можешь в любой момент себе какой-нибудь большой лист, например, лопух, наколдовать.
   – Почему ты злишься? – уточнил Дебрен. – Вот о чем я спрашиваю.
   – А зачем ты голову обрил?
   Ей не было интересно. Она просто огрызалась. Этого он не понимал, но понимал одно: он терял время и деньги, сочиняя и отправляя ей то письмо.
   – Если я ищу именно тебя, то ты должна знать, что случилось с моими волосами. А если нет…
   – То волосы у тебя по-прежнему есть, Дебрен. – Она с трудом сдержалась, но все-таки голос у нее слегка дрогнул. – И брови, и ресницы…
   Он хотел бы вскочить, прижать к плечу ее лицо. Но топором между глаз отхватить не хотел. Ни тем более проглотить унижение. Это не могло быть тем, что ему казалось. Она просто зла. Не потому, что случившееся досталось именно женщине. Каждый имел право беситься.
   – Ну вот и ответ, – буркнул он. – Ленда, из того, что я слышал, мне ясно, что и на тебе тоже мало чего осталось, когда ты из "кишки" вывалилась. Ты знаешь, что за удовольствие нагишом на морозе по снегу бегать. Давай не будем затягивать треп. Дай мне чем-нибудь укрыться, иначе я сейчас подохну от холода.