Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – Ты не видел, что этот пожилой человек сделал с молодыми, которые на веретене летели. Хоть нас и рассыпало, но я успела наглядеться. У девочки, которая сидела передо мной, глаза выгорели. Вот так. – Она щелкнула пальцами. – Гляжу, а она летит, воет, и по щекам течет какой-то шипящий студень.
   – Думаю, он ни о чем не знал, – проворчал Дебрен. – Это Бамбош вступил с бельничанами в какие-то закулисные переговоры. Ганус – мастер магии, а не какой-то задрипанный заклинатель. Он не врезал бы веретеном в крышу собственного дома, если б собирался вас убить. Его не случайно назначили станционным.
   Ленда, пользуясь топорищем, вытянула из огня нож смолокура. Сунула в снег, чтобы остудить.
   – Не случайно, – согласилась она, сплюнув, – такой станционный большие деньги берет. Зато, чтобы у пассажиров волос с головы не упал. А у меня упали все, и не только с головы. Четверть сотни талеров уплатила, мой двухлетний заработок у Дюннэ. А что за это купила, видишь сам. Люди, увидев меня, блевать начнут и детей уродиной пугать. Так что не жди, чтобы я ради этого деда одежду оставила и в одной рубашке бегать начала. Тем более не ожидай ты. Потому что этот свободный от снега склон, – она указала на тянущиеся до самой землянки следы, – твоя работа. Я хотела переждать в укрытии. Под землей, даже втроем, мы б как-нибудь перетерпели. А теперь я вынуждена идти, потому что этой тропы и слепой не проморгает. Так что выбор у меня простой: либо замерзну по дороге, либо у Гануса одежду заберу. Мстить я не собираюсь, но из нас двоих он больше виноват. Если б как следует занимался тем, чем ему положено…
   – А что с Ганусом?
   Она перевернула кусок мяса другой стороной. Из-за черноты и огня начинали проступать желтоватые ребра трупа. Дебрен старался не смотреть на то, что еще недавно было лицом смолокура.
   – Разум велел прихватить его с собой. Голый – не голый, на несколько клепсидр заменил бы мне больную ногу. А будучи чудовищем, я могла бы еще и теплой крови напиться, когда он уже совсем окочерыжится.
   – Еще можно кожу содрать и сварганить себе нижнее белье, – подсказал Дебрен. – Знаю я эти солдафонские сказки. Но я спрашиваю тебя не о теории искусства выживания, а лишь о практике. Что ты собираешься делать?
   Она ответила не сразу.
   – Ты дошел бы голым до станции? – спросила она, передвигая бифштекс с живота смолокура к бедрам. Сгоревшие кишки лопались, а то, что из них выделялось – в основном в виде пара, – могло здорово подпортить аппетит. Несмотря на это, ни он, ни она не отодвинулись от трупа ни на палец. Ленда даже встала, расставив ноги, над менее жирной грудью, впуская под рубашку столько тепла, сколько удавалось. Вся она посинела, промокла и даже стала шершавой из-за гусиной кожи. Дебрен грел руки и не думал ее осуждать.
   – С Ганусом? – Она кивнула. – Без проблем. Это близко. Если б ты не петляла, запутывая следы… Хочешь, чтобы я его проводил? Отпустишь нас живыми?
   – Если дашь слово, что больше за мной ходить не будешь.
   – Ты по-женски непоследовательна. – Он расстегнул тулуп. – Ты же нисколько мне не веришь. Я же паршивый лгун.
   – Замолкни.
   Он скинул тулуп, глянул под мышку на исцарапанный бок, а потом как бы невзначай накрыл кожушком спину Ленды. Она не возразила. В лице у нее была неуверенность, немного злости, немного насмешки и – где-то очень глубоко в глазах – печаль.
   – Вместо слова, – буркнул он, вдруг смутившись.
   – Что значит: вместо слова? – Она старалась говорить резко, но это не очень получалось. – Ты, кажется, не понял.
   – Понял, княжна. Без похвальбы – я человек разумный. А поскольку ценю простоту, то объясню простыми словами. Так вот я не могу поклясться, что отстану от тебя раз и навсегда. Во всяком случае, не сейчас. Потому что пришлось бы солгать. Возможно, когда-нибудь. Я знаю… думаю, ты мутирована, знаю, что чужого ребенка носишь. Но мужа рядом с тобой не вижу. А если увижу, то дам ему по морде за то, что он велел тебе под юбкой носить. – Ленда вся покраснела, но ей удалось не изменить выражения лица. – За железяки, ржавчиной тронутые, за бедра исцарапанные, пролежни и постоянно гноящиеся раны. Я понимаю, сердце не камень, и ты можешь бескорыстно любить скота, который так обращается с женщинами. Может, даже именно за такое обращение. По принципу: "Коли бьет, значит, любит". Бывает, с этим я ничего поделать не могу. Но пока я этой любви тысячу раз собственными глазами не увижу, ничего обещать не буду.
   – Любви? Тысячу раз? О чем ты болтаешь? Может, собираешься у меня под периной сидеть и подглядывать, как я трахаюсь? После ста раз тебе надоело бы.
   – Не будь вульгарной, Ленда.
   – Вульгарность у меня в натуре, – криво усмехнулась она. – Видишь: на трупе себе бифштекс поджариваю. Согласись, это верх невежественности. Так что одевайся, пока я добрая, и убирайся отсюда. Не по пути заместителю главного телепортовика с такой грубиянкой.
   – В том-то и дело, что по пути. Одна ты и мили не пройдешь.
   – Какое тебе дело до чужой бабы?
   – Если ты рыцаря Бошко собой осчастливила, то уже не чужая.
   – Трудно наше знакомство назвать счастливым, – сухо заметила она. – Он из-за меня погиб.
   – Но… это он? Ты его ребенка носишь? – Ленда стиснула губы. – Не хочешь, не говори. Я и так знаю. Я видел, сколько ты его тащила, хотя он уже трупом был. Да и любовь к странствиям в железяках тоже у меня кое с чем сильно ассоциируется. Он хотел солидарность с тобой продемонстрировать, а? Жаль только, что на голое тело панцирь не надел, умник.
   – Дебрен, – проговорила она сквозь зубы. – Те, кто, меня не спросив, мне под юбку заглядывает, чертовски скверно кончают. Некоторые землю грызут, другие только хорошо вымоченный хлеб, потому что грызть нечем. Менее мерзопакостные, чем ты, такте или просто нагло подглядывали, или, когда я купалась, зыркали… А ты…
   – Я пальцем тебя не тронул, когда ты там лежала. Я не виноват, что рубашка у тебя такая короткая.
   – Я на тебя не глазела, когда ты голышом отлеживался. Хоть я и необразованная баба, а не такая, как ты, не благородный рыцарь. Я весь потолок в той чертовой землянке на память знаю.
   – Я заметил, – признал он, – и благодарю. Но я не рыцарь, солдатского рефлекса у меня нет, да и к виду жен, с которыми так жутко обращаются, не привык, потому что среди господ баронов не вращаюсь. Поэтому невольно на мгновение задержал взгляд. – Он какое-то время помолчал. Молчали оба, не глядя друг на друга. – Убью подлеца, который тебе это выковал. Я никогда никого не искал, чтобы убить, ты знаешь, я мечом брезгаю… Но для него сделаю исключение. – Он сплюнул. – А Бошко… Он хотя бы женился?
   – Ничего ты не понимаешь.
   – Понимаю, княжна, очень даже хорошо понимаю. Красавчик был этот твой Бошко, такой ни жениться не хочет, ни платить, ни даже много обещать. Неудивительно, что он тебе голову заморочил. Это его работа, а, Ленда?
   Она наклонилась, подняла нож. Пошла за козьей шкурой, вернулась к огню, остановилась, широко расставив ноги, чтобы не повреждать позвоночник. Быстро, ловко и малоизысканно начала кроить шкуру на большие полотнища и на узкие, зато длинные ремни.
   – На обувку? – уточнил Дебрен. – Значит… я могу с тобой идти?
   – Я ничего такого не сказала. С чего ты взял?
   – А с того, что, если б ты в одиночку решила идти через горы, то взяла бы эти. – Он поднял ногу.
   – Они слишком тесные, – сказала она гораздо тише.
   – Шутишь… Нисколько не жмут.
   – Дебрен, я сама знаю, что женственности во мне не больше, чем в том пне. Не нужно мне дополнительно добавлять ступней размером с лодку. Иначе я тебя действительно приму за какого-то извращенца. Нормальный мужик уже давно б с перепугу от меня сбежал.
   – Погоди, ты слишком узкие режешь. – Он присел на шкуре, взял у нее нож. Она не сопротивлялась. – Родил тебя наверняка не портной. Встань прямо. До колен выкрою, хорошо?
   – Я сама бы справилась.
   – Но кусая губы от боли. А такие губы – жаль терять. Береги остатки красоты.
   – Свинья.
   – Не скажешь, от кого и почему ты так убегаешь? Учти, что я предатель и обманщик. Я и без того знаю, только прикидываюсь, будто сюда по заданию Телепортганзы прилетел. Так ситуация лучше выглядит.
   – Допускаю, что ты можешь говорить правду. В Виеке ты показался мне добродушным глупцом. И если ты не предательская змеюка, то лучше бы тебе не знать. Меньше знаешь – дольше живешь.
   – Некий адмирал мне то же самое совсем недавно говорил.
   – Мудрый человек. Неудивительно, что его адмиралом назначили.
   – Через несколько клепсидр он уже адмиралом не был. Из-за отсутствия подчиненных. И знаешь, что их поубивало? Нехватка знаний. Давай вторую ногу.
   – Ну, недурно. Если б твоя мать не была такой приятной женщиной, я б сказала, что по ночам ее какой-то сапожник навещал. Ой…
   – Я не нарочно, – отозвался он, опуская руку пониже огромного синяка на левом колене Ленды. – Смотрю, где подвязать, чтобы было не так больно.
   – Не цацкайся со мной, я и не с такими ранами в бой ходила. А что касается знания, Дебрен, то не совсем так. Ты говорил, что какой-то Герсель… в брюках, что ли, обещал тебе повышение, если ты сделаешь все, что в твоих силах. Ты мог решить, что сил тебе хватит, чтобы пойти в кабак и надираться за счет фирмы три дня и три ночи. А вместо этого, хоть и было тебе не в радость, ты Бошку лицо камнем изувечил, а потом чуть не замерз, отыскивая нас ночью. Почему? Потому что знаешь: из человека всегда правду можно вытянуть. И вовсе не пытками. Достаточно обратиться к проявителю лжи.
   – Это одна сторона медали. А другая такова, что зная, кто враг, можно его либо победить, либо обойти. Что же касается проявителей лжи, то они дорого берут и не дают никаких гарантий. Ни один суд их экспертизы в качестве доказательства не примет. Показания палача принимают без звука. Да и обычные люди консервативны, предпочитают для разрешения сомнений нанять палача вместо такого читателя мыслей. Так что если у тебя есть враги, а ко мне испытываешь хоть какую-то симпатию, то скажи. А то, глядишь, поймают меня, прикончат на пытках, а я так и не узнаю, за что. Это можно завязать?
   – А не соскользнет? Учти – ведь бельничане…
   – Не соскользнет. Лодыжка, как вижу, гладкая, сдержит. Все бельничане?
   – Ты хочешь сказать, толстая лодыжка-то. Ремни накручивай как следует, а не слова. Да, все. Княжество людьми небогато, да и ездят они отсюда в мир редко. Если сюда не будешь возвращаться, то ничего с тобой не случится. Только отцепись от меня.
   – О тебе можно сказать все что угодно, но не то, что у тебя что-то слишком грубое или толстое. Ну, возможно, словарь. В смысле – лексикон. Чем ты так туземцев обидела?
   – А вот этого я тебе не скажу. Благодарю за… хм-м… башмаки. Может, тебя на прощание жарким попотчевать, хочешь?
   – Засунь себе это жаркое знаешь куда. Я иду с тобой.
   – Об одном ты забыл, мудрила. Твоя карьера, так радужно начавшаяся, лежит в землянке и просыпаться не желает. Если хочешь добиться чего-то, займись Ганусом. Я тебя официально от обязательств перед пассажирами освобождаю. Хлопот твоей фирме доставлять не собираюсь, черт с вами. Возвращайся на станцию, убери трупы и делай что положено, чтобы престиж Ганзы спасти. Если хорошо покажешь себя, большое будущее у тебя впереди.
   Он поднялся, посмотрел ей в глаза:
   – Ты без помощи не сможешь идти.
   – Может – да, может – нет. Всякое может быть. А с тобой никаких может не может. Если ты в дурного рыцаренка поиграть захочешь и со мной попрешься, то тебя из Телепортганзы попрут. А второй такой оказии тебе уже в жизни не дождаться. Подумай о своих будущих детях и не подкладывай им такую свинью.
   Он не мог ничего ответить. Она была совершенно права.
   Ленда стащила мясо с догорающих останков; раздирая зубами полусырые волокна, начала собирать имущество. Палку смолокура, остатки козьей шкуры, нож, лезвие топора. Не прекращая жевать, указала Дебрену на штаны. Потом отвернулась, чтобы не смотреть. Знала, что под ними у него нет ничего, распоротые рукава служили ему и шарфом, и платком на голову.
   – Провожу Гануса и догоню тебя, – сказал он не слишком убедительно. Снял башмаки, стащил брюки. Ленда кивнула капюшоном: мол, да, конечно. Она наверняка была голодна, но он вдруг сообразил, что, возможно, не только поэтому так жадно набросилась на жаркое.
   Он сорвал шарф и платок, засунул в башмак. Положил все вместе на снег. Потом повернулся и побежал к откосу. Что было сил. Холода он не чувствовал. Хотел бы чувствовать, но не чувствовал.
   За голым пологим склоном откос резко изламывался, обрывался вниз. Откос был невысок, однако выглядел отвратительно, был почти отвесным и обледенелым, а у подножия усыпан щебнем. У Дебрена сильно билось сердце, когда он сбегал по краю, рискованно перепрыгивая с камня на камень. Рассудок подсказывал, что он совершает ту же ошибку, за которую с дюжину раз обругал по дороге Ленду. Переоценивает собственные силы и недооценивает опасность, поджидающую за каждым камнем. Склон мог сползти вместе с ним, превратить его в кашу миллионом цетнаров раздробленной скалы. Или, что гораздо вероятней, не выдержать веса ноги. Свалить, швырнуть на ужасающе твердую, холодную массу ледяных и каменных осколков, поломать кости.
   Не надо было вообще заходить на эту осыпь. Любой неверный шаг – вывих. Беда. Смерть. Может, не его – в конце концов, он чародей и уже хоть как-то одет. Но Ленду ему было бы не догнать. А надо! Не требовалось быть умным следопытом, чтобы прочесть неизбежный приговор по тем следам, которые она оставила. Она явно срезала, шла прямо на обрыв. У нее уже не было сил кружить.
   Он был почти уверен, что второй раз за этот день увидит ее далеко внизу, неподвижную и окровавленную. Те участки обрыва, когда он смотрел на них еще с другой стороны рощицы, казались совершенно недоступными. У здорового и отдохнувшего мужчины был бы один шанс к двум спуститься, не сломав шею. А Ленда, считая от рощицы, упала четыре раза. Еще до голого откоса. Глупая, упрямая девка!
   Перед самым краем он пропорол себе ступню. Ленда, пожалуй, не лгала относительно тесных башмаков и не из жалости к нему сменила их на козлиную шкуру, но у нее хватило ума забрать их с собой. Для ходьбы они не годились, но во время передышки давали ногам гораздо больше тепла. В результате Дебрен шагал в туфлях Гануса. Их подошвы уже давно прохудились, а теперь протерлись вкладки из козлиной кожи, которые он засунул внутрь. Он почти не обратил внимания на боль. Остановился и с радостным недоверием поглядел на тянущиеся вдоль края углубления в снегу.
   Она не рискнула спускаться. Махрусе, благодарю тебя за эту каплю разума. Пошла к западу, хоть до того упорно стремилась на северо-восток. Кратчайшим путем к границе. Благодарю тебя, Махрусе. Это наверняка было нелегко, даже для тебя. Ленда – это Ленда, а тот лес, что за взгорьем, уже наверняка Морвак, судя по ряду пограничных холмов. До спасения, казалось, было рукой подать, но Дебрен прекрасно понимал, что всему виной то, что, во-первых, смотрит он сверху, а во-вторых, обилие снега сокращает перспективу. Карты Юхамма Клейхунса говорили, что от подножия Чернухи до границы еще две мили, а ведь Чернуха пока не кончилась. К тем двум надо добавить по крайней мере еще милю. Клепсидра пути, если двигаться строго вперед, к тому же на здоровых ногах. Летом – меньше, но сейчас, при таком снеге, надо еще клепсидру набавить. По прямой и для здорового.
   Он осторожно двинулся по следам двух ступней и одной палки. Вернее, правой ступни и палки. Левую ногу она уже просто волочила за собой. За искривленной ветром сосенкой она, вероятно, упала. Не первый раз – но Дебрен почувствовал, как сердце подскочило к горлу, потому что она впервые локтей двадцать ползла, вместо того, чтобы подняться. Правда, потом кое-как взяла себя в руки, однако знак был не из приятных.
   Обрыв справа все время выглядел так же паршиво. Кое-где чернела свежая яма, доказывающая, что и летом, когда скалы не обледенелые и не мокрые, спуск по ним лучше упредить основательной молитвой. Дебрен мысленно умолял Ленду не менять решения и не ставить все на одну карту. А теперь, когда оказалось, что она идет из последних сил, это было бы не столько рискованно, сколько, увы, разумно. Холодный расчет времени, сил и расстояния давал однозначный результат. К счастью, Ленда уже была не способна холодно все обдумывать.
   Дебрен взобрался на небольшое возвышение и облегченно вздохнул. Дальше местность понижалась, обрыв кончался, а следы вели к лесу. Она добралась до деревьев. Склон уходил вниз под острым углом, а идти наверняка было гораздо труднее, но по крайней мере неоткуда свалиться.
   Он пошел быстрее, потом побежал. Но до деревьев не добрался. На полпути заметил что-то, что заставило его остановиться, а потом присесть под защитой какого-то камня.
   Под обрывом на обширном пространстве лежал девственно гладкий снег, зато дальше поросшую кустарником поляну пересекала человеческая тропа. Дебрен за этот день кое-что узнал о следах, так что, не колеблясь, решил, что их оставил бегущий человек. Бегущий быстро и ловко и самое позднее – утром.
   Наверняка не Ленда. Ленда не в состоянии бежать, а если б даже и побежала, то в другую сторону. Там, куда направлялся бегун, на севере, находился обрабатываемый участок и – что еще важнее – дорога. Слепая, зимой практически не используемая, но очень существенная с точки зрения организатора облавы в массиве Чернухи. Двигаясь здесь, Дебрен видел вдалеке катящиеся по дороге сани, следы других саней и конских копыт – все свежие, резко обозначившиеся на снегу.
   Он задумался: что означает ведущая в ту сторону тропа? Курьера. Важно, что курьера. Ни один человек без важной причины не бегает зимой по горам. Поиски тоже не ведут бегом.
   Чума и мор! Бегают курьеры. Курьеры переносят известия. Если дурные – то особенно не спешат, тем более в дальних провинциальных и отсталых районах мира, где за недобрые вести первым получает подвернувшийся под руку курьер. А этот мчался, как заяц. Чума и мор!
   Экономная судьба урезала ему дальнейшие рассуждения и все более мрачные предчувствия. Не прошло и двух бусинок, как на опушке леса появились люди.
   Двое мужчин в зеленых накидках, темно-синих брюках, капюшонах, с мечами на боку и арбалетами за спиной выглядели слишком одинаково, чтобы хотя бы на мгновение принять их за гражданских. Двое других, серо-бурые, хоть тоже выглядели одинаково, ни к какому воинскому формированию приписаны не были. Армия бедняков, которые не в состоянии купить себе цветного сукна и кожи, далеко не то же самое, что вооруженные формирования. Хотя все же и у них какое-то оружие на поясах висело.
   Но главное – все четверо тащили плохо очищенную от ветвей сосенку. На сосенке, привязанная за руки и за ноги, висела Ленда Брангго.
   Дебрен, неправдоподобно спокойный, принялся ощупывать снег, выкапывать из него примерзшие к другим не очень большие камни. Нашел четыре. Больше искать не стал. Пришлось бы вылезти из-за валуна, а кроме того, больше двух камней в карманах штанов не умещалось.
   Потом он встал и не спеша, не думая о незакрытой, совершенно беззащитной спине, начал спускаться с обрыва. Оставаясь уже не более двадцати стоп, но даже если б было и двести, он все равно не сделал бы ни одного лишнего движения. Он не хотел упасть: падение с высоты даже всего трех стоп означало вывих или перелом и крах всех надежд. Только поэтому сама разница в высоте нисколько его не волновала. Главное – выжить.
   Возможно, спасло его то, что он не торопился, а может – балахон Гануса, старомодный и покрытый крупными звездами, а по краям окаймленный цветами Телепортганзы. Но вероятнее всего, сыграло роль то, что он был совершенно один. В спину одинокого безоружного человека не стреляют издалека без серьезной причины.
   У подножия откоса он обернулся и увидел, что все четверо стоят. Прежде чем они опустили шест с жертвой, он успел заметить огромное пятно крови, протянувшееся вдоль всей Лендиной правой штанины. Неудивительно, что они тебя догнали, княжна.
   – Эй, ты кто таков? – закричал один из солдат, невысокий, единственный, кто еще не заработал на латы. Он вышел на несколько шагов вперед, но пока что не доставал висевшего за спиной арбалета.
   Дебрен изобразил грустную улыбку и направился к нему, держа правую руку в кармане. Шестьдесят шагов. Ужасно далеко. Было б сорок – он остался бы наверху.
   Но шестьдесят – слишком много.
   Ленда была жива и в сознании. Голова, с которой сполз капюшон, висела низко, когда он ее еще видел, но если б не шейные мышцы, она покачивалась бы еще ниже. Сейчас он ее не видел. Слишком много покрытого инеем вереска, слишком много мужчин. Это несправедливо. Ему необходимо набраться сил, чтобы еще раз заглянуть ей в глаза.
   – Небось со станции, что по другую сторону, – подсказал командиру самый оборванный из солдат. А точнее, из пограничных кордонеров. На груди у обоих, кроме княжеских гербов, были вышиты небольшие полосатые шлагбаумы, символы их профессии. – По цветам видно. Телепортганзовый.
   – Сам вижу, – сплюнул низкий. – Опять спецслужбы все испоганили, пес их побери. Никаких верленцев больше не должно было быть. Если окажется, что и с девкой они так же хорошо сработали, то не видать нам выпивки, да и очередное повышение мимо пройдет. Не говоря уж о том, что тяжесть эту задарма таскаем.
   – А наше серебро? – заволновался один из помощников-крестьян, тот, что с никудышными усиками. – Обещано было!
   – Чихать я хотел на ваше серебро. Доставай арбалет, Боле к. Перепился телепортганзист иль сглупел, с голой башкой в такой мороз шляясь, но вдруг да к нему разум возвернется. А у меня уже ноги в зад вросли, гоняться ни за кем охоты нет. Ежели сбежать задумает, так ты его болтом угости.
   Дебрен шел, храня на губах улыбку, держа руку в кармане. Шел не спеша, не глядя никому в лицо.
   – По ногам целить, как в девку? – уточнил Болек, так же не спеша снимая оружие со спины, прижимая ступней стремя на конце ложа и голыми руками натягивая тетиву. Арбалет был легкий, чуть-чуть посильнее лука.
   – Сдурел? Еще и этого хочешь на хребте тащить? Мало тебе? – Командир оглянулся и злобно плюнул, целясь в Ленду. – От этой клячи у меня уже шея болит, а ты мне еще и колдуна довешиваешь. Нет, парень. Если убегать начнет, значит, преступник, и неча определять, в каком пункте он закон нарушил. За счет чертовых следствий и процессов только разбойники-юристы живут, а я напоминаю тебе, что мы в одном управлении внутренних дел с этой бандой бездельников числимся. Из одной шкатулки нам платят. Так что сукиным сынам работы не прибавляй, потому как тем самым от своего жалованья отымешь. В случае чего в горло целься.
   – А нам что делать? – напомнил о себе тот крестьянин, что повыше. – Господин десятник?
   – А вы его свяжите, – указал на Дебрена командир. – Может, хорошая премия за этого сверхчисленного выпадет.
   Безусый крестьянин, еще молодой, но с одутловатым, ничем на детское не похожим лицом, направился к магуну. Окованную палку из-за пояса не вынул.
   Дебрен шел все так же спокойно. До солдат ему было еще двадцать шагов.
   – Не лучше ли пришибить и одну токмо голову для идне… индю… э-э-э… фиксации понести? – проявил смекалку усатый. – Ну, для распознавательства, значит.
   – Я, выходит, голову потащу ученую, значитца наверняка тяжелую от ума, да и из-за отсутствия волос несподручную, а ты, паря, одежку евонную возьмешь? А это видел? – согнул руку в локте десятник. – Он сам свою башку специальным службистам как на блюдечке понесет, а при случае меня при энтой жерди заменит. Не иначе, мне его Бог послал, потому как у меня что-то в затылке колотится.
   Дебрен был уже настолько близко, что увидел часть лба и ухо Ленды. Он не мог сказать, подняла она голову или нет. Смотрит ли в его сторону, а если даже смотрит, то видит и понимает ли, что происходит? Не важно. Она была наградой в этой игре, но не ее участником.
   Лучше было бы, чтобы она висела без сознания. Потому что в замешательстве кто-нибудь мог ткнуть ее острием, заметив опасность в движении или даже взгляде.
   Пятнадцать шагов. До безусого было всего пять. Когда он оказался между арбалетчиком и Дебреном, магун вытащил руку из кармана, запустил камень, не целясь. Важнее было сработать телом, уловить момент и вытащить палочку.
   Парень остановился, слегка присел, чисто символически и сильно запоздав. Таким маневром он от камня не увернулся бы. Однако Дебрен и не собирался в него попадать. Выбирая из двух зол, он предпочел бы угодить в Ленду. А этот человек был ему больше нужен в качестве живого щита.
   – Осторожней, Болек! – Десятник не был прикрыт, увидел, что происходит, и пытался предостеречь дружка.
   Дебрен счел, что настал нужный момент, отпрыгнул влево и поднял палочку. Он не был уверен в ее возможностях, поэтому старался целиться как можно ближе к вращающемуся в полете камню. И ошибся.
   Телекинез не подтолкнул снаряд, добавив ему скорости и боевой силы; а лишь подправил траекторию. Вдобавок слишком поздно. Подправлять поправку уже было некогда. Булыжник размером с яблоко ударил Болека по левому локтю вместо того, чтобы попасть в голову. Арбалет упал в снег, но солдат, хоть его и отбросило на два шага, на ногах удержался.
   – Взять его! – выхватил меч десятник.
   Усатый раззявил рот, но пока все еще не выхватывал заткнутый за пояс тесак. Безусый тоже не пытался ухватить оружие. Вместо этого он заорал и попробовал схватить Дебрена.