Баневич Артур. Похороны ведьмы

   – Я никакой не… – Дебрен только теперь, оказавшись напротив двери, обнаружил нечто странное. Ручку подпирала толстая четырехстопная жердь. – А что это? Тебя кто-то запер? Неужто мэтр Ганус? За бездумность наказал?
   – Ты прекрасно знаешь, кто палку поставил. – Из-за решетки враждебно сверкнули расширенные от возбуждения глаза. – Это была твоя сука. Мерзкая уродина.
   – Кто? – удивился Дебрен.
   – Твоя самка, а поскольку ты – волколак, собачьей породы родственник, то я, кажется, вправе называть ее сукой, как по-твоему?
   – Не знаю… Самка? Что ты несешь?
   – А то, что это девка, которая Крблика и Бамбоша угробила, а мэтра Гануса в лес погнала.
   – Я прилетел на трансфере один, – заверил Дебрен. – Понятия не имею, о ком и о чем ты говоришь. Открой наконец свои чертовы двери и позволь мне согреться. Ничего дурного я тебе не сделаю.
   – Ишь ты, – фыркнул зеркальщик. – Зато сделаешь приятное, да? Благодарю покорно. Я сказал – лес там. В лесу кабаны, медведи, косули и что только душеньке угодно. Ищи тепла у них, урод извращенный. А еще лучше – у своей бабы.
   – Как тебя зовут, дружок?
   – Ольрик, а что?
   – Я не обритый волколак, друг Ольрик. Работая здесь, на далекой, окруженной лесами точке, ты должен немного лучше разбираться в волколаках и прочих лесных чудовищах. Скорее карп собственным плавником с себя чешую счешет, чем волколак от щетины избавится. Да и зачем ему? Его и без того по морде и когтям за четверть мили узнаешь. Он ничего бы не выгадал, только б корост лишних набрался, а собратья б его когтями изодрали.
   – Здоров ты болтать, – буркнул Ольрик. – Волколак-то ты, может, и не волколак, но за порог я тебя все равно не пущу. Ни один приличный человек в декабре по лесу нагишом не бегает, вот что я тебе скажу.
   – Разве что в бане перепьет и прошляется по дороге домой до переохлаждения.
   – Об этом я не подумал, – признался подмастерье.
   – Или с паракатом из летящего веретена выскочит.
   – С чем?
   Дебрен мысленно выругался. Вот, чума и мор, до чего доводит специализация.
   – Не знаешь, что такое паракат? Ты же в Ганзе служишь!
   – Я у мэтра Гануса в подчинении, – гордо сообщил Ольрик. – Зеркала как надо устанавливаю, а все остальное мне до свечки! Но я знаю, что веретена в четырех милях над землей летают, едва полосы видно. И никто меня не убедит, что из этого самого что ни на есть неба голые люди вываливаются, а потом как ни в чем не бывало по лесу бегают, голые и здоровые. Возвращайся той же дорогой, думаец. К полуночи, если с пути не собьешься, дотянешь до деревни. Маленькая она, но парочка деревенских дурачков найдутся, которые охотно послушают твои байки. Только смотри не наткнись на княжеских кордонеров пограничных, у них пост рядом с деревней. Эти не бездельничают. Морватских шпиков с ходу вешают.
   – Я тебе уже сказал, что прибыл сюда из Фрицфурда. Трансфером. Напрямую.
   – Ну так тебя к воздушной разведке причислят и немного выше подвесят. Еще, не приведи Господь, здесь, у нас под носом. Потому как это самая высокая гора в округе. Будешь воздух портить мирным людям, которые ни в чем перед тобой не провинились. Тебе это нравится?
   – А это порядок, человека, нуждающегося в помощи, за дверями на морозе держать? Голого?
   – Голого – непорядок, – по существу ответил подмастерье. – Послушай, Дебрен, или как там тебя по правде звать. Я с поста сюда ради тебя слез, потому как я порядочный человек и знаю хорошие манеры. Оцени и вали отсюда. Станцию разбило, но мне за думанье не платят. Я должен сидеть наверху и зеркала сторожить, иначе с работы вылечу. Так что позволь с тобой попрощаться и пойти на трудовой пост. Потому что – а вдруг станция настолько-то уж не разрушена и надо будет в небо нацелиться, силу через зеркало пустить? Кто знает?
   – Что здесь вообще-то случилось? – спросил Дебрен, подпрыгивая для разогрева.
   – А я знаю? Шел трансфер, поэтому я в башне сидел у прицельника. А потом Бамбош в трубу заорал, чтобы я был внимателен, потому что курс будут когра… когрег… ну, поправлять. Вот я и был внимательным. Ну и они так рекогроковали, что зеркало у меня разогрелось, да так, что я удержать штурвал не мог, даже через тряпку. Что-то ударило по крыше, а в комнате диспозитора ка-а-ак гукнет! Окна – вдребезги, из мебели – сплошная каша. Мэтр Ганус двери спиной выбил, да так, что его в тот конец спальни швырнуло. Я тебе говорю, Дебрен, это было страшно. Чудо, что никто не погиб!
   – Но что случилось?
   – Не знаю. Бамбош говорить не хотел, с Крбликом я вообще не разговаривал, потому что он был мужелюб извращенный, а мэтра Гануса крепко побило. Он головой обо что-то хряпнулся и вроде бы как поглупел здорово. А прежде чем он в себя пришел, сюда заявилась твоя…
   – Я из Телепортганзы, Ольрик. Кто бы сюда ни заявился, со мной у него, могу спорить, нет ничего общего. – Дебрен ненадолго замолчал, оглянулся, посмотрел на заросли, поискал следы босых ног. Но снег был слежавшийся, нестоптанный, как бывает на дворе перед входом в дом. И было слишком темно. – Когда я шел сюда, то видел человеческие следы. Ноги большие, без башмаков. Не женские. Больно велики. Кто это был, Ольрик?
   – Ты меня спрашиваешь?
   – Тебя.
   Парень плюнул. Неудачно, прямо в решетку.
   – Сирена, – буркнул он после короткого колебания. -Си… Что?!
   – Теперь, когда я поостыл, то ясно вижу, что ты был прав. Никакая она не волколачица. Морда совершенно человечья, маленькая, хотя какая-то страшная. Но без клыков. И сисястая была, ого-го. Волколачицы не сисястые, верно?
   – Н-нет. Погоди, Ольрик… Сирена? Ты сказал: сирена?
   – Точь-в-точь, – заверил спец по установке зеркал. – Полубаба-полурыба. То есть сверху баба, а рыба…
   – Я знаю, как выглядят сирены, – прервал его довольно мягко Дебрен. – Одну даже собственными глазами видел. На море это было. А те, кто со мной на галере плыл, старые морские волки, уверяли, что это очень редкое зрелище. На море. Не хочу сомневаться в твоих словах, парень, но шанс встретить в горном лесу живую…
   – А иди ты! – рявкнул обиженный Ольрик. И с яростью захлопнул смотровое оконце.
   Дебрен окликнул его раз, другой. Больше драть горло не стал. Знал, что только время сумеет остудить юношеский пыл. Он не мог дать Ольрику много этого времени, но немного – пускай. Тем более что его визит на станцию начался погано. Башня – это только башня, способ поместить зеркала там, где ничто не заслоняет видимости. Сердцем станции была комната диспозитора.
   Что бы ни случилось с главным строением, все оказалось серьезнее, чем он полагал вначале. Двери открыть не удалось, хоть никто их не запирал. Ни одна дверь не поддастся, если дверная рама перекосится на пол-локтя. Трудно поверить, но походило на то, что весь дом, солидный, сложенный из горных камней, напоминающий небольшую крепость, – покосился и пошел трещинами.
   Ясный перец! Что тут произошло?
   Ставни тоже заказывали у какого-то строителя крепостей. Если б не то, что один был вырван из рамы, Дебрен, вероятно, никогда бы не попал внутрь.
   Он на четвереньках перелез через обгоревший деревянный подоконник и осторожно спустился на ноги. Парень нисколько не преувеличивал. То, что здесь произошло, действительно было страшно.
   Комнаты – все без исключения – выглядели так, словно по ним пронесся ураган с молниями. Собственно, не было смысла бродить среди разбитых горшков, разломанных столов и стульев, рассыпанных гвоздей и осколков стекла, которых здесь было в избытке, хоть и неизвестно, откуда они взялись. Он мог здорово изрезать ноги и все равно не найти ничего полезного. Все доступные помещения опустошены. Все недоступные такими и останутся. Без отмычки он даже не пытался мериться силой с запертыми наглухо дверями. Здание прекрасно защитили, даже хорошо вооруженным агентам конкурентов здесь, пожалуй, нечего было искать.
   Он начинал понимать, что случилось. После катастрофы, которую защитная система восприняла как нападение, дом захлопнул все, что мог. И поджег остальное. Магически, постепенно усиливающимся огнем, который позволял выбраться людям, но неизбежно уничтожал все, что надлежало уничтожить в случае нападения шпионов. Дебрен знал, что существуют методы, позволяющие превратить в пепел не только секретные книги, палочки, амулеты и чаропроводы, но и слитки металла. Здесь, к счастью, не было необходимости мучиться над уничтожением каких-либо слитков. Хватило обычного холодного огня, который не сжег до конца даже деревянные щепки. Поэтому дом сохранился. Дом – и тепло.
   Тепла было немного, но все равно приятно бродить меж струек дыма и кучек свежего пепла. Дебрен перестал мерзнуть. Дрожал и щелкал зубами, но не замерзал.
   Потом он нашел котелок. Небольшой, размером со шлем. Котелок провалился в отверстие суперсовременной кафельной печи, покрытой металлическим листом, благодаря чему его содержимое не вылилось, а вихрь взрыва не выдул из печи жара. Под крышкой оказалась теплая каша со шкварками и мясом.
   Дебрен проглотил почти три кватерки ^[17], прежде чем понял, что делает. Если бы в котелке булькал жидкий свинец, он выпил бы жидкий свинец. Он вообще сделал бы все, лишь бы почувствовать тепло в желудке.
   Печь все еще держала жар. Дебрен засунул котелок внутрь, залез на лист и свернулся клубком. Ему захотелось мурлыкать от удовольствия.
   Он выжил. Поглощал тепло и возвращался в мир.
 

* * *

 
   Труп был пробит навылет черенком от грабель. Кажется. Он лежал там, где когда-то находились ворота от овина, поэтому обгорел довольно сильно. И труп, и черенок. Впрочем, не настолько сильно, чтобы оставить возможность сомнения. То, что вылезло около позвоночника, не было ни сломано, ни крепко обожжено, а выглядело почти точно так же, как в тот момент, когда его всадили в кишки жертвы. Никакого острия, округлый, не заточенный конец. У кого-то была немалая сила, чтобы так…
   Наевшись, Дебрен смог задействовать легкое разогревающее заклинание. Однако сейчас ему стало холодно. Он предпочитал бы не встречать существо, которое так вот запросто проткнуло взрослого мужчину тупой жердью.
   Он огляделся. Солнце уже окончательно скрылось за горами, на снегу лежали тени, отбрасываемые деревьями в свете луны. Паршивое дело. Тучи ушли на запад вместе с солнцем, открыли звездное небо. Ночь будет холодной. Может, и безветренной, но морозной, как в Совро. Скверно. Если ему не удастся разжечь огонь в печи, до полуночи не дожить, а уж до рассвета – тем более. Впрочем, опасность не столь велика: каша придала ему сил, а располагая силой, он так или иначе в конце концов высечет огонь. Однако разжечь огонь в печи – это одно, а вот поспать спокойно хоть пару клепсидр – совсем другое. За овином он нашел только несколько сухих полешек, остальное сгорело вместе с домом. Для большого огня в печи этого было мало. Не имея, чем укрыться, он вынужден был залезть на печь и спать на металле. Будет жестко, но не в жесткости проблема. У железа есть пренеприятнейшее свойство быстро нагреваться и столь же быстро остывать. Дебрен прекрасно понимал, что его будет попеременно то припекать, то охлаждать, но не знал ни одного заклинания, которое помогло бы поддерживать постоянную скорость горения засунутого в печь дерева. Что делать?
   Он перебросил дрова в дом через окно и просканировал окружение. Как и следовало ожидать, это была пустая трата энергии. Вокруг станции все аж вибрировало от магии, как на телепортодроме. В кустах могли кишмя кишеть злобные чародеи, чудовища и обвешенные амулетами бандиты, а он не имел бы об этом понятия. Умнее было просто кинуть вслепую камень. Только здесь, как на беду, камней-то как раз и не было. Хотя…
   – Ольрик!
   – Чего? – Из-за перил увенчивающего башню помоста выглянула голова в меховой шапке. – Ты еще здесь? Убирайся! Тут частная территория, посторонним вход запрещен!
   – Брось какую-нибудь попону!
   – Я тебе брошу!
   – Ну хотя бы кремень!
   – Чтобы ты меня вместе с башней изжарил? Хитер гусь, однако!
   Ну что ж, для успокоения совести надо было попытаться. Собственно, уже можно возвращаться на кухонную печь. Он не мог забыть о том, что обнаружил около овина.
   – Ольрик! Там лежит насквозь пробитый палкой человек!
   – Думаешь, не знаю? Отсюда все видно! Бамбоша тоже. Верно, башня не низкая.
   – Что с ним случилось?
   – Узнал, что какой-то большой начальник летит к нам с визитом, вот и побежал снег расчищать, упал и на черенок наткнулся! Зачем такие глупые вопросы? Глаз, что ли, нет?! Сирена его убила, думаю, это видно? Нет?
   – Так вот запросто?
   – Нет, не запросто! Сначала они дрались так, что аж овин дрожал. Крблик уже оттуда не вылез. А потом Бамбош с сиреной перед воротами фехтовал. И наверняка убил бы ее, потому что она здорово хромала, а Бамбош ловко топориком размахивал, но у нее узлы развязались. Ну и она так его хватанула, что страшно сказать.
   – Узлы? Что за узлы?
   – Обыкновенные. Веревочные. Когда она сюда приперлась, мы ее ловко заговорили, а Крблик подскочил сзади… ну, в этом-то он мастак был, мерзавец… ну и ей по лысой башке доской дал. Она аж треснула, доска-то. Оглушил уродину, она и не пикнула.
   – Гостеприимные вы люди, черт побери, ничего не скажешь! Чем хата богата, тем оглушаете и связываете.
   – Только чудовищ. Но связали ее скверно. Потому что, во-первых, веревка под конец порвалась, а во-вторых, руки у нее были спереди связаны, она у них там в овине вырвалась и за черенок схватилась.
   – Можно узнать, почему в овине?
   – О том же самом я Бамбоша спросил. Так он сначала обругал меня по-черному, а потом велел задницу на башню уносить. За что его справедливо, хоть, возможно, слишком сурово, Бог тут же и покарал. Если б они меня с собой взяли, то втроем мы бы с сиреной управились.
   – Насколько я понимаю, мэтра Гануса с ними тоже не было?
   – Прыткий ты для чудовища, который ни штаны сшить, ни огня высечь не умеет. У мэтра голова кружилась, и он крепко от несчастного случая поглупел. С этим сирене тоже повезло. Он бы нормально такую бабу заклинанием уложил. Она б и пальцем не шевельнула. Это большой чародей, ого-го. Киснет тут у нас со своим талантом. Ну а сегодня очень хреново себя чувствовал. Не хочу говорить о покойниках плохо, поэтому не скажу, что виноват во всем Бамбош. Однако, думаю, это его вина. Вначале он что-то в трансфере накрутил. Из-за этого, вероятно, халупа в щепки обратилась, а мэтр Ганус поглупел.
   – Откуда ты знаешь, что Бамбош трансфер испортил?
   – Потому что слышал, как потом они с Крбликом ругались. Крблик его саботажником обозвал и продажной шкурой. И еще глупцом. Потому что, орал он, откуда такая уверенность, что она была на борту?
   – Она? Что за она?
   – А мне почем знать, если и у мэтров уверенности не было? Я только сделал вывод, что эту-то "ее" каким-то магическим и секретным способом сумели обнаружить и притащить сюда. Ну, специальные агенты бельницкого князька. А Бамбош, взяточник обделанный, им как-то помогал.
   Дебрен перестал переминаться с ноги на ногу и потихоньку задумался о том, как обеспечить себе приличный ночлег. Упоминание о секретных службах его почти разогрело. Почти. Потому что владыка Бельницы фактически был всего-навсего провинциальным князьком, и агентура у него должна была быть соответственно никудышная.
   – Я вижу, толковый ты малый, Ольрик, – бессовестно соврал Дебрен. – Когда вернусь во Фрицфурд, шепну кому следует, что пора тебя продвигать. А еще что-нибудь ты, случайно, не услышал?
   – Вы меня на мякине не проведете, милостивый господин извращенец. Сладкие словечки приберегите для бельницких пограничных кордонеров. А они того и гляди нагрянут.
   – А что здесь пограничная стража станет ночью-то искать?
   – А хоть бы и сирену. Ты думаешь, зачем Бамбош ее сразу в овин потащил, хоть она и тяжелая была, а в овине холод? – Дебрен развел руками, показывая, что понятия не имеет. – Потому что в дом, если кто посторонний влезет, то уж вылезти не имеет права, разве что Фрицфурд разрешит. Охрана секретов фирмы, понимаешь? А уродину если не сегодня, так завтра княжеские людишки должны были забрать. Бамбош ее наверняка себе для утехи оставил, потому как жуткий он кобелина был, охотник до баб, но, думаю, пуганулся. Когда голубя с информацией в Бельницу выпускал, то объяснял Крблику, что иначе нельзя. Потому что там уже знают, и если подтверждения не получат, то со всеми нами здесь паршивый несчастный случай произойти может. С секретными службами шутки плохи.
   Дебрен мысленно выругался, воспользовавшись исключительно неприличными словами. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше. В провинциальных княжествах ничто не делается как следует, но есть у них одно общее паршивое свойство: они чертовски маленькие. По коротким трассам голуби, гонцы и группы преследования очень быстро добираются до цели.
   – Ты хочешь сказать, что Бамбош у княжеских людей серебро брал, чтобы что-нибудь для них из веретена перехватить? А потом собирался отдать сирену? Получается, что сирена летела в веретене?
   – Понятия не имею. Это ты вроде бы сюда на веретене прибыл. Во что, должен тебе твердо сказать, я нисколько не верю. Любой дурак знает, что трансферовать можно только с одного портодрома до другого.
   Дебрен не собирался углубляться в профессиональную дискуссию и поставлять новые элементы в копилку знаний каждого глупца.
   – Расскажи мне о сирене, Ольрик.
   – А ты уйдешь? Мне спать охота, а с таким извращенцем под боком… Сам понимаешь. Откуда мне знать, не лазишь ли ты по стенам, как паук? Или, может, ядом прыскаешь, который дверь прожжет. Мало тут мутантов по лесу шляется?
   Кажется, обещание, данное под давлением, не считается обязательным. Дебрен где-то об этом читал. Но пожалуй, в каком-то нелегальном издании. Хорошо б выглядел этот мир, если воплотить в жизнь столь рискованный принцип.
   – Если дашь башмаки и что-нибудь на спину. – Решение далось ему довольно легко. – Голышом я отсюда не уйду, думаю, это очевидно.
   – Очевидно? – возмутился Ольрик. – Очевидно то, что ты шантажист, вот что! Гляньте-ка на него, умника. Приплелся голый, и нет, чтобы подобру-поздорову уйти, так еще требует дать ему башмаки и одежду да, наверно, и малость серебра, а? Ну ты и мошенник бессовестный! А ну пшел в лес, да побыстрее!
   – Если расскажешь о сирене, может, и пойду. Что с ней случилось?
   – Э, так вот где у тебя свербит… Как же я сразу-то не допехал? Наверняка потерялась, каким-то отвратительным баловством в кустах занимаясь. Правду люди говорят, что от сиреньего пения мужик дурнеет, ум у него размягчается, а кутас твердеет. С тобой тоже так было, а?
   – Нет.
   – Ты так сразу-то не отпирайся, Дебрен. Потому как мужицкую слабость к чудовищнице-соблазнительнице я еще понять и простить могу. Но если ты не человек, отуманенный сиреньей самочкой, то за кого же тебя принимать? За ихтиёла? Или, может, скорее за сиреньего самца? Э?
   – У сирен самцов нет.
   – Ты меня, знаешь, в рыбологические диспуты не втягивай, а просто положи руку на сердце и поклянись жизнью, что у тебя никогда чешуи не было.
   Дебрен чуть было не прикрыл ладонью замерзший сосок. Но в последний момент вместо этого принялся растирать левое ухо. Чувствовал, что выглядит это глупо. Он готов был хватануть себя по синим от холода щиколоткам. Такие клятвы силы не имеют. Достаточно заглянуть в биографии крупных политиков. Чем крупнее лжец, обманщик, хитрец и ханжа, тем он не только дольше сидит у власти, но и марает мир своим присутствием.
   Однако внутреннее сопротивление переломить не сумел. Никто пока что не доказал, что, нарушая клятву, можно умереть. Но ведь не доказали и обратного.
   – Ну хорошо, – проговорил немного приглушенным голосом Ольрик после долгого и многозначительного молчания. – Признаться, этого я, несмотря ни на что, не ожидал.
   Дебрен какое-то время раздумывал. Потом решился.
   – Я хочу знать, как все происходило, – сказал он, растирая руки. Другие органы гораздо настойчивее требовали массажа, возвращающего кровообращение, но большую их часть невозможно тереть и разминать в руках, не теряя при этом достоинства. А сейчас, когда в глазах паренька он перестал быть человеком, а стал представителем чуждой формы жизни, он должен был вызывать по меньшей мере осторожное уважение. Хотя предпочтительнее было бы умеренное изумление. – Или ты мне скажешь, или до конца жизни не подойдешь ни к одному крупному водному бассейну. Начиная с канавы и выше. Мы, сирены, умеем притаиться в любой луже. Поэтому так мало о нас слышат. Искусство камуфляжа мы впитываем с икрой матери. И мстительность тоже.
   Было слишком темно и слишком далеко, чтобы увидеть реакцию дурачка из башни.
   – Зачем же сразу пугать? – Дебрен облегченно откашлялся: голос звучал на радость плаксиво. – Я разговаривал совсем недолго, откуда мне было знать… То есть, конечно, – быстро поправился Ольрик, – ваша уважаемая сам… ну, жена… ну, говорила об этом, но в основном Бамбошу и мэтру Ганусу. Всего я подробно не слышал. Да и относительно вашей благородной особы у меня были сомнения. Ведь вы сюда вполне в человеческом обличье пришли, а то, что без волос, так что такого? Мало, что ли, лысых среди двуногих? Да и в тех… ну… других местах, я бы так сказал… Вроде бы в столичных домах утех половина девок тоже бритвами пользуются, так почему бы мужику не… Мода есть мода, через нее не перешагнешь.
   – Давай покончим с цирюльничьей тематикой, – холодно предложил Дебрен.
   – И верно, – облегченно согласился подмастерье. – Ну вот, короче говоря, я предпочитал помалкивать, чтобы этой уважаемой особе хлопот на голову не прибавить. Мало, что ли, она обид от этих мерзавцев, мэтров этих, получила? Как вспомню, так все еще зубами скрежещу.
   – Понимаю, что ты только потому не пришел ей на помощь, что…
   – Нельзя мне с поста уходить, – воспользовался подсказкой Ольрик. – От установщика зеркал зависит жизнь многих людей. Но в конце концов я бы не выдержал и спустился, чтобы призвать наших развратников к порядку, честное слово. Только дело в том, что женщина ваша ни в какой помощи не нуждалась. Боевая баба. Что надо! Под конец-то она уже запросто с Бамбошем играла, как кошка с мышью. А уж умна! Другая-то не догадалась бы, что на санях, хоть даже и без коня, потому как он подох у нас, быстро в деревню к пограничникам можно спуститься. А она – сразу докумекала. Ну вот, взяла, и сани вместе с овином подожгла… Погра…
   – Не ври, Ольрик. Сопляк ты и на службе, потому тебе многое прощают. Но не вранье.
   – Э-э-э… Ну, значит… Малость-то об одежде шло дело. И башмаках. Ну и провианте. Госпожа сирена потребовала много чего в дороге полезного. Дескать, если не дам, то она станцию сожжет. Или даже… – Ольрик замолчал, на этот раз надолго.
   – Даже что? – поторопил его Дебрен.
   – Мэтра Гануса убьет. Теперь молчал магун. Долго.
   – У меня в башне есть только то, что на мне. А холодина такая, что… Да и я сразу понял, что она так только… ну, пугает… Я знал, что не убьет она старика. Благородная госпожа, Дебрен. Ты должен быть счастлив.
   – Ты сказал, что она говорила обо мне, – напомнил Дебрен, немного опасаясь затрагивать эту тему. Парень был не из сообразительных, но когда его заставляли говорить о фактах, он мог из этих фактов сделать достаточно очевидный вывод. И забыть о страхе. А это было бы скверно. Что бы ни случилось, страх Ольрика и его вера в сиреньего самца будут если не спасительными, то по крайней мере полезными.
   И что его, черт подери, дернуло спрашивать об этом?
   – На дороге я ее высмотрел, потому что, здесь сидючи, человек со скуки по сторонам смотрит. Ваша госпожа, увидев башню, сразу же в чащу прыгнула и потом очень осторожно подкрадывалась, долго на лес поглядывала, не убежать ли, дескать. Наконец решилась, вылезла, сосновой веткой грудь скромно прикрыла.
   – Только грудь? – Этот вопрос, осторожно говоря, тоже ему совершенно не был нужен. Чума и мор! Старый мужик, того и гляди поседеет, а от любой брехни о голой бабе дуреет. Не иначе как от холода. Да, конечно, от холода.
   – Потому что внизу она себе малость чешуи… ну, значит, довольно много, хотел я сказать, оставила. Не думайте, что… Ну, вас-то не опозорила. То есть… Не в том смысле, что хороший у вас вкус, а только… Очень даже скромно сюда…
   – Ольрик, не занимайся словоблудием, говори по существу, что видел и слышал. За правду, хоть и откровенно грубую, морду не бьют. Ни тем, кто рассказывает, ни жене. Я сам сюда голым по не зависящим от меня обстоятельствам пришел, так и других за наготу осуждать не собираюсь.
   – Очень разумный подход, – поддакнул Ольрик. – Ну, так на чем я… Ага. Вышла ваша супружница из кустов, коленом о колено от холода потирает, а может, от робости, потому как и обычной бабе ногу от конца до конца стыдно постороннему показывать, а что уж говорить о сирене. Ну и спрашивает мэтров, не портодром ли это Телепортганзы. Заметьте, господин Дебрен, что смеяться наивности вопроса я не намерен. В конце концов, сирены не могут знать о телепортодромах, ведь их-то стихия – вода.