Барабашов Валерий. Изувер

   Такие секс-бомбы заведут, конечно, кого хочешь!
   Павел уже несколько дней не приходил, Марина соскучилась по его ласкам, но звонить ему домой не стала: во-первых, хотелось, чтобы сам позвонил, во-вторых, не хотела общаться ни с кем из его домашних - преждевременно.
   - Ну что ж, хорошо, - повторил Омельченко, и в голосе его прозвучала решительность. Видно, он хотел сказать что-то такое, что дается не сразу и к чему надо подготовиться. - Марина, мы вас все же хотим попросить... учитывая ваше добровольное желание помогать нам...
   - Да не тяните кота за хвост, говорите, - грубовато сказала Безуглова. - Курить можно?
   - Конечно, курите! - Брянцев сейчас же поднес ей зажженную газовую зажигалку.
   - Мне больше не надо намекать, господа офицеры. - Она выпустила дым в приспущенное стекло дверцы, добавила, как отрезала: - Я сама решила.
   - Что ж. Тогда буду краток. - Омельченко кашлянул в кулак. - Нас интересует один человек, Марина. Теоретически он может оказаться среди ваших знакомых. И практически, честно говоря, тоже.
   - Вы знаете имя этого моего знакомого? У вас есть его фотография?
   - Есть.
   - А почему он вас интересует? Что он такого натворил, что им заинтересовалась госбезопасность?
   - Он убийца.
   - Вот как?!
   - Да. Причем очень опасный. Хитрый. Осторожный.
   - Он... действительно среди моих знакомых?
   - Мы так думаем. И повторяю, что вы вправе отказаться в данном случае помогать нам. Это опасно.
   - Если я вам... помогу, вы оставите меня в покое?
   - Да, при условии, что вы не станете больше возиться с наркотиками. Рано или поздно вами все равно заинтересуются.
   - Понимаю... А что от меня сейчас требуется?
   И могу я посмотреть на фотографию этого... киллера?
   - От вас требуется... и мало, и много. Пообщаться с ним. Задать кое-какие интересующие нас вопросы. Ответы, разумеется, сообщить нам.
   - А если он... догадается, что я... ха-ха! - подосланный казачок? Как в этих, в "Неуловимых мстителях"? Тогда что? Он и меня пришьет?
   Омельченко нахмурился. Разговор, конечно, принимал очень серьезный поворот.
   - Я же сказал, вы можете сейчас, сию минуту отказаться. Задание действительно опасное. Оно связано с риском, несомненно.
   - Задание?!
   - Назовите это по-другому, как вам нравится.
   Просьба знакомых офицеров из ФСБ. Сути это не меняет. Вы же сами сказали Мельникову...
   - Я помню, что сказала.
   Марина глубоко, тревожно задумалась. Она в самом деле почувствовала опасность, еще даже не предполагая, с кем именно ей придется иметь дело. Испытание было для нее впереди. Но в любом случае ей честно и прямо сказали, предупредили: нужно пообщаться с убийцей. Неужели кто-то из тех, кого она знает, с кем разговаривает, быть может, улыбается этому человеку, любезничает с ним - киллер?! Господи, а что ему стоит в таком случае поднять руку и на нее? Ведь если она начнет что-то у него такое выпытывать, на что-то намекать, а он сообразит...
   Да, но, наверное, она должна подумать, как и что спрашивать. Хотя этому учат, как ей помнится из читанных когда-то шпионских романов, в специальных заведениях, тренируют. Советуют, как отступить, выжидать, с какой стороны зайти снова, если что-то не получается. Нельзя же в самом деле совать в самое пекло человека, который совершенно в этом деле ни бум-бум!
   Конечно, она может схитрить. Эти парни из ФСБ могут попросить ее о чем-то конкретном, что для нее не под силу. А она сделает вид, что работала, что-то пыталась сделать, но у нее ничего не получилось. Это же все объяснимо, естественно! Они поймут.
   На рожон-то ей, на нож зачем лезть?
   Правда, всегда можно почувствовать ту черту, за которую переходить опасно. И она постарается ее почувствовать, не ребенок. Взрослая деловая женщина, мать пятилетней Ксюшки, в меру образованная, тертая жизнью тетка. Неужели не сообразит?!
   Согласится. У нее и выбора-то особенно нету.
   Рискнет, а там как Бог на душу положит. Зато сразу отвяжется от ФСБ.
   Да, надо выкрутиться. Надо всех этих мужиков, какие втянули ее в историю, обмануть. Сделать вид, что и тем хочет помочь, и про тех ничего дурного не знает. Не может узнать. Разыграть при этом покорность и послушание, постараться быть правдоподобной. Но все же и что-нибудь узнать по мелочам. Про этого киллера. Чтобы ФСБ отвязалась. Скажет потом, что ей это задание оказалось не по зубам. Она же не у них в управлении работает, в чекистки не записывалась.
   Но тогда ей дадут другое задание, она может стать постоянным информатором ФСБ... А что делать? Дамоклов меч над ее головой пока что висит, объяснительная у них, наркотики - тоже, идиоты эти, наркоманы, ее заложили... Теперь она на крючке у фээсбэшников, как бы себе и не принадлежит.
   Вот сволочь этот Мосол! В какую историю втравил, в какую зависимость вогнал. Как в угол бильярдный шар закатил! В сетке, в капкане! Ни туда не прыгнешь, ни сюда.
   Ладно, она согласится помочь ФСБ. Она убедилась уже, что это - люди слова, с ними можно иметь дело. Пообещали - значит, выполнят.
   Надо рискнуть. А потом сделать всем ручкой.
   И Мосолу, и этим ублюдкам-наркоманам, и ФСБ.
   Будет спокойно сидеть в киоске и торговать. Дороже свободы, конечно, ничего нет. У нее - Ксюшка, мать. Про это она, Марина, всегда должна помнить.
   А вообще эти парни из ФСБ тоже ведь рискуют. И очень. Открыть ей такую тайну... про убийцу!
   Но, видно, они решили, что ей это можно доверить. Да она и в самом деле баба не болтливая, язык у нее от новостей не чешется. Она и про Кашалота кое-чего знает, и про того же Мосола. Те еще мужики. Тут копнуть, так...
   Все! Она ничего не знает, она все забыла. Хорошо и давно усвоила: распускать язык - себе яму копать. Лучше поступить так, как она решила: схитрить. Потянуть время. Выждать. Сделать вид, что работает на ФСБ, выполняет их задание.
   А жизнь потом сама все расставит на свои места.
   - А что я конкретно должна делать? - спросила она Омельченко. - О чем надо спрашивать этого человека? Что вас интересует? И, позвольте спросить: если вы знаете, что этот человек когото действительно убил, то почему вы его не арестуете?
   Офицеры заметили ее волнение, напряженность в голосе и лице. И прекрасно, конечно, понимали ее душевное состояние.
   Вопрос Марины был вполне резонным, прямым, на него и отвечать надо было так же - прямо.
   - Марина, - сказал Омельченко как можно спокойнее. - Мы знаем этого человека, да, но пока что он просто подозреваемый. Нам нужны доказательства его вины. Подтверждения. Улики.
   Вещественные доказательства. Сейчас, сегодня, мы вас ни о чем конкретном просить не будем.
   Покажем фотографию, а уж вы сами решите... Но вы должны прежде всего подписать вот этот документ о неразглашении сведений оперативного характера. - Андрей взял из рук Брянцева заготовленный бланк. - Сами понимаете...
   - Понимаю, - перебила Безуглова.
   Скользнув взглядом по листку, Марина поставила свою подпись. Потребовала:
   - Показывайте фотографию!
   Открыв папку, лежащую на переднем сиденье, Омельченко вынул оттуда снимок, положил его на колени Марины.
   - Паша?! - вскрикнула Безуглова. - Н... не может этого быть! Господи, да вы... вы не ошиблись, ребята?! Это же... это же... - и она чуть не сказала: "Это же мой Павлик!"
   Руки Марины дрожали. Левой ладонью она прикрыла рот, который, казалось, закричал на весь белый свет, а правая рука поднесла фотографию к самым глазам, вертела ее так и сяк, тянула к свету, к тускло горящей в салоне лампочке.
   - Не может этого быть, - повторила она потрясенно, потерянно, убито.
   Павел смотрел с фотографии куда-то вбок, в сторону. Был он снят у подъезда ее дома, она тотчас узнала козырек навеса у входной двери, железный большой ящик, какой оставили слесаряремонтники из домоуправления, там они прятали свой сварочный аппарат, всякие дефицитные железки...
   Потрясение Марины было сильным. Даже когда ее поймали с этими пакетиками опия, и то волновалась меньше. И когда муж бросил ее с крохотной Ксюшкой, она нашла в себе силы...
   Паша! Человек, с которым она связывала большие надежды, которому она наговорила столько ласковых, ночных слов, идущих из самой души...
   И он - убийца?!
   Невольные, безудержные слезы покатились из ее глаз. Она не хотела, чтобы их видели сотрудники ФСБ, отвернулась к окну, все еще держа в руках фотографию Павла. Значит, они, эти вежливые молодые люди, офицеры госбезопасности, все знали? Раз они фотографировали его возле ее дома, следили за ним. Значит, они и с наркотиками ее поймали, чтобы потом...
   Ладно, ладно, не об этом теперь речь. Теперь надо думать, как быть. Они ведь хотят, чтобы именно она помогла, она, Марина, любовница Павла!
   Господи, помоги-и!
   Прошло несколько минут томительного тревожного молчания. Безуглова напряженно размышляла над ситуацией, молчали и Омельченко с Брянцевым. Конечно, после такого открытия женщина должна была прийти в себя.
   Офицеры терпеливо ждали.
   - Так что все-таки я должна делать? - Голос Безугловой стал глуше, в нем появились решительные, злые нотки.
   - Во-первых, успокоиться, взять себя в руки, Марина, - посоветовал Омелъченко. - Ничего страшного пока не случилось. И делать пока ничего не надо. Придите в себя. Мы понимаем, что значит увидеть эту фотографию. Любой из нас повел бы себя так же. Это надо пережить.
   Он взял из рук Марины снимок, сунул его в папку.
   - Хорошо, - сказала она. - Я все поняла.
   Отвезите меня домой. Я вам позвоню.
   Глава 26
   КОШМАРНЫЙ СОН
   Дома Марину ждал еще один сюрприз.
   Едва она открыла дверь, как в коридор выбежала Ксюша: в короткой красной юбочке и нарядной кофточке, с красным же бантом на голове. Радостная, счастливая, кинулась к матери на шею, затормошила:
   - Мамочка! Мамочка! А мы с бабушкой давно уже приехали. Думали, ты дома, а тебя нет. Мама, а у бабушки Лизка четырех котят родила, я видела... ой, они все мокренькие были, слепые. Лизка их облизывала язычком, поняла? А можно, я потом сюда котеночка привезу? Один такой пушистенький, и хвостик у него пушистенький ..
   - Ну, пусть сначала подрастут, Ксюшснька, а там решим.
   Вышла в прихожую мать - суровая, с аскетическим лицом, высокая старуха. Нежностей по отношению к Марине никаких не проявила, сказала без улыбки.
   - Здравствуй. Что это ты бледная такая?
   - Да голова что-то болит. Целый же день в киоске сидела, без свежего воздуха.
   - Я там картошки почистила. Сварить или пожарить? Тебя ждали.
   - Как хочешь. Мне все равно.
   Мать ушла на кухню, загремела кастрюлями, а Марина, сняв верхнюю одежду, пошла с дочкой в комнату, слушала и не слушала ее лепет о котятах, курочках, о соседском мальчишке, который зимой кидал им в окна снежки. А бабушка потом пошла с хворостиной, и мальчик убежал...
   Марина кивала головой, делала вид, что ей все это очень интересно, даже вопросы задавала, чтото уточняла и переспрашивала, поощряла дочку рассказывать, а сама была далеко-далеко...
   Потом они ужинали, смотрели телевизор и после выкаблучиваний розового Хрюши и туповатого Степашки Ксюша пошла спать.
   - Хочу в цирк! - заявила она уже в кровати, обнимая мать. - Бабушка сказала, что у вас тут кошечки выступают и собачки. Она это на афише прочитала, когда мы с автовокзала ехали, поняла?
   - У "вас"! - улыбнулась Марина. - Это твой город, маленькая, твой цирк. Ты тут, в городе, родилась, это твоя родина. Поживешь, пока вырастешь, у бабушки, а потом домой приедешь, тут будешь всегда жить. Поняла?
   - Ага. Ну это я так, мамуленька, я просто отвыкла.
   Марина поцеловала дочку, закрыла дверь в комнату, пошла к матери. Та сидела перед телевизором. рассказывали про какого-то Березовского, который одной ногой вроде бы жил в Израиле, а другой в России, про украденных в Чечне журналистов. Выступал и генерал Лебедь, но в гражданском пиджаке, ревел в микрофон: "Главное, мы прекратили войну. А парней этих найдем. Это я вам гарантирую!"
   Мать выключила телевизор.
   - Голова аж гудит, кажный про свое. . Как живешь, Марина, расскажи. Давно уж не видались, зима прошла. Ты что-то редко стала ездить.
   Я и говорю Ксюшке: поедем-ка мать твою проведаем. Жива она там, аи нет?
   - Да что со мной сделается!.. Грипп был, я не поехала, думаю, Ксюшу еще заражу... Потом у нас сразу две продавщицы бюллетенили, шеф меня попросил, я по двенадцать часов в ларьке сидела, с утра до ночи. Придешь, бухнешься в постель, поспишь, да к восьми опять на работу. Так вот и зима прошла.
   - Ну а платит-то он тебе хорошо?
   - Нормально. "Лимон", конечно, не получается, но около того. Я даже кое-что откладываю, для Ксюшки. Через год ей в школу, а теперь один ранец сто тысяч стоит. Сразу девке несколько "лимонов" потребуется... Вы-то как? Не болели?
   - Ксюшка сопливила немного, дак я ее совсем на улицу не пускала. А я сама ничего, обошлось.
   Мать, не торопясь, рассказала о деревенских новостях, о соседях и родственниках, о курах, которые стали что-то хуже нестись, о тех же котятах, каких Лизка принесла аж пять штук, и теперь надо думать, что с ними делать...
   И снова Марина слушала и не слушала. Стоял перед глазами снимок Павла...
   - Встречаешься с кем аи нет? - без всякой дипломатии, напрямую спросила мать. - Я Ксюшку-то могу и до школы подержать. Поживи одна.
   Марина вздохнула
   - Да ходит тут один...
   Объяснять матери, наверное, больше ничего не стоило, она поняла, что у дочери новый брак пока что не намечается, не встретила, видно, подходящего человека.
   Да, с дитем выйти замуж сложнее. Да и годов Марине уже немало, не девчонка. Охо-хо-о...
   Поговорили еще - о здоровье, о парниках под огурцы, о погоде - да и разошлись по комнатам:
   бабка легла с внучкой, а Марина - в своей комнате.
   ...Где-то около полуночи в дверь позвонили.
   У Марины екнуло сердце: "Павел!" Подхватилась, накинула халат, вышла в прихожую.
   - Кто?
   - Я. Открой, Марин!
   Конечно, она узнала его голос. Сердце заколотилось, будто загнанное. Открывать - не открывать? Сказать через дверь, что не одна, гости, что лучше ему совсем теперь не приходить...
   Звонок повторился - на этот раз длинный, нетерпеливый, раздраженный. Павел явно там, за дверью, разозлился на ее медлительность.
   Она не выдержала, щелкнула замком.
   Павел - пьяный, весь какой-то расхристанный, шагнул через порог, сразу же полез лапать ее.
   - Тише ты! Мама с Ксюшей приехали! - Она сорвала с себя его руки.
   Койот несколько притих, оглянулся на закрытую дверь в большую комнату, стал снимать куртку.
   "Вот наглец! - думала Марина, с неприязнью глядя в спину Павла, не в силах унять мелкую противную дрожь в ногах. - Лезет в дом без всяких церемоний. Хоть бы разрешения спросил - не муж ведь! Должен хоть что-то понимать".
   Однако крепко поддавший Койот ничего понимать не хотел и на выражение лица Марины не обращал внимания.
   - Мы... тихо, тихо... - Он снова растопырил руки, и уже в носках, без ботинок, пошел на кухню. - Попить дай, Марин, в горле пересохло.
   - Может, ты уйдешь? - с надеждой в голосе спросила она. - Неудобно все же.
   - Куда же я ночью пойду, что ты! - Он дернул пьяной головой. - Объясни, что... живем...
   Чего это ты так смотришь на меня? А? Будто я у тебя год назад "лимон" занял и не отдаю.
   Он хохотнул, дурачился, но все же почувствовал в ней что-то новое, изучающий взгляд, насторожился. Чутье у Койота было звериное.
   Марина отвела глаза.
   - Назюзюкался, вот и смотрю. Чего это ты так напился? Рот вон набок съехал, и губы куда-то делись... Одна щель осталась, как...
   Марина невольно прыснула, не договорила.
   Действительно, сравнение показалось ей удачным.
   Перекошенная щель Койотового рта сплюнула несколько слов:
   - Что-то ты, пухленькая, кочевряжишься, а?
   Полез к ней снова, сжал груди, но она сняла его руки решительно и поспешно. Но действия свои постаралась смягчить объяснением:
   - Спать хочу, устала на работе. А ты разбудил.
   - Сейчас, чаю попью и ляжем, - сказал Койот совсем по-домашнему.
   Марина напряглась.
   - Я нездорова, Паша, - сказала она. - Может, ты все-таки уйдешь? Я тебе денег дам на такси. Мать дома, ребенок. И вообще...
   Он, конечно, никуда не пошел. Отыскал в холодильнике бутылку пива, выпил ее, посидел, покурил... Потом разделся до трусов, пошлепал в спальню...
   * * *
   Огромная, с обвисшими розовыми, почти достающими до земли сосцами сука, раскрыв зубастую, с желтыми клыкам пасть беззвучно и мощно кинулась на Койота. Она прыгнула издалека, метров с десяти. Конечно, никакая другая собака не способна пролететь по воздуху такое расстояние, но эта, лесная, пролетела. У нее вдруг появились между лапами, как у белки-летяги, перепонкикрылья, с их помощью она летела медленно, не торопясь, поворачивая оскаленную пасть туда-сюда, словно примеряясь к нему, Койоту, целясь, куда бы вцепиться побольнее и надежнее. На нее, на эту распластавшуюся в воздухе, с болтающимся розовым, сиськастым, увешанным будто сосульками, брюхом собаку даже смотреть было страшно. Особенно пугало это беззвучие - ведь собаки обычно рычат при нападении, лают, добавляя страха своему противнику, а эта летела молчком.
   Койот закричал, но голоса своего не услышат, просто открывал и закрывал рот, инстинктивно схватившись обеими ладонями за горло. Он понял, почувствовал, что собака целит вцепиться прямо в шею, - выдавал взгляд.
   Псина все же не рассчитала, ей не хватило каких-то полметра. Она тяжело шлепнулась на все четыре лапы на землю, схватила Койота за ногу.
   Это же та.. Но почему живая? Он же ее загрыз!..
   Ногу пронзила острая боль, псина прокусила мякоть, стала перебирать челюстями, боясь, видно, выпустить штанину. Ага, значит, она избрала эту знакомую ему тактику - подбиралась к горлу постепенно, исподволь.
   Что ж, хорошо. У него свободны руки, и сейчас он схватит ее за горло, сдавит... Это ему тоже знакомо. Сейчас вот она чуть-чуть повернет голову...
   Но псина оказалась не одна. Из зарослей молодых сосенок к ней, так же беззвучно, раскрыв пасти, летели щенята - подросшие, с сильными толстыми лапами, с острыми молодыми зубами.
   У двоих были раскроены черепа - из ран торчало что-то красное, кровавое, а двое других внешне были здоровыми... Как же так?!
   Подлетев, щенята кинулись на него со всех сторон, отбиваться пришлось чем попало. Повисшая на штанине сука уже добралась до бедра, схватила коленную чашечку, стала вырывать ее из колена, перебирала зубами все выше и выше.
   Койот уже близко видел ее мертвые круглые глаза, желтые длинные клыки, впившиеся ему в тело. И она, сука, смотрела ему прямо в глаза. И он вдруг понял. "Да это же сама СМЕРТЬ!"
   Глаза псины в какой-то момент превратились в человечьи. Койот где-то видел их... Чьи?
   И вдруг вспомнил - инкассатор, сидевший за рулем "УАЗа"! Он, Койот, обегал машину, и глаза шофера-инкассатора в упор следили за ним. В них тогда не было страха, он появился мгновение спустя, когда Койот выстрелил, и парень понял, что он - убит...
   - Помогите-е! - закричал Койот что было силы. - А-а-а-а-а-а...
   Но его голоса опять никто не услышал. Да и кто бы мог услышать его здесь, в лесу, вдали от жилья, на пустынном участке железной дороги?!
   Но все же он увидел, что от сосенок к нему на выручку бежали какие-то люди. Двое из них были в милицейской форме, трое - в пятнистом камуфляже. Все вооружены пистолетами "Макарова", все стреляли в его сторону, и он, Койот, был уверен, что люди стреляют по страшной суке, повисшей на нем, и по ее щенятам. Но пули вдруг стали рвать его тело, а милиционеры и эти, в камуфляже, закричали: "Держитесь, собачки-и...
   Мы сейчас! Мы поможем... мы прикончи-и-и-им его-о!"
   Господи, ему же знакомы все эти люди...
   - А-а-а-а-а-а-а-а-а-а... - застонал Койот на всю квартиру, и Марина, не сомкнувшая глаз рядом с ним, стала трясти его за плечи.
   - Павел! Ты что? Проснись! Слышишь?! Ты чего кричишь?
   Он сел в постели, помотал головой. Простонал:
   - Я же их убил! Откуда они взялись?!
   - Кого... убил, Паша? - У Марины перехватило дыхание.
   - Да ментов этих... у Дома офицеров... инкассатора... собак в лесу! А они... они все на меня...
   живые!!! Почему?!
   Марина онемела. Значит, все, что ей говорили - правда? Павел, ее любовник, - убийца?!
   Она замерла ни жива ни мертва, свесив ноги с дивана, не шевелилась. Павел приходил в себя, осмысленно пробормотал:
   - Приснится же такая чертовщина! Все в башке перемешалось. Как будто ментов каких-то убивал... собака в лесу... Я тебе рассказывал, помнишь, Марин? Про собаку-то!
   - Да вроде рассказывал, - она зябко повела плечами, не оборачивалась, боялась, что он увидит ее лицо.
   - А теперь... бред какой, а! Что я еще говорил, Марин?
   - А я помню? Кричал: "Помогите!" Я тебя сразу толкать стала.
   - Нет, я еще что-то говорил. - Он явно встревожился. Грубо вдруг повернул ее к себе, заглянул в лицо. Молча рассматривал, хотел что-то на нем прочитать, но Марина уже взяла себя в руки.
   - Пить надо меньше, Паша, - сказала она и притворно зевнула. Перепугал меня до смерти. Не знаю, как бы Ксюшу не разбудил. Пойду, гляну.
   - Не ходи! - он сжал ее плечи. - Никого я не разбудил. Спят.
   Она поняла, что он боится ее отпустить, может, подумал, что она скажет матери или, того хуже, - куда-нибудь позвонит.
   Сон у обоих пропал.
   - Я про каких-то ментов кричал, а, Марин? - Он снова повернулся к ней, смотрел напряженно, с тревогой. Ночник у изголовья освещал его искаженное лицо, полуоткрытый, тяжело дышащий рот, воспаленно блестевшие глаза. - Ну! Вспомни!
   - Может, и кричал... я не расслышала, Паша Я спала, слышу, ты закричал. Я испугалась, поняла, что тебе что-то приснилось, и сразу тебя растолкала. Успокойся, давай спать, рано еще.
   - Светает уже. - Койот встал, потушил ночник, постоял у окна. Глядел на просыпающийся двор, на дворничиху, скребущую метлой захламленный асфальт, на торопливо пробежавшую куда-то по делам мужскую фигуру...
   "Может, и правда она ничего не слышала? - думал Койот. - Или не поняла? А если поняла?
   Одно дело, Кашалот вычислил, догадался, а другое - Марина..."
   Пригрозить ей?
   Но пригрозить - значит подтвердить спрыгнувшее во сне с языка Тогда она наверняка будет знать, с кем имеет дело.
   Откуда этот кошмар?
   Правда, пить надо меньше.
   Но как не пить, когда эти покойнички в форме стали являться к нему все чаще. Он и пьет-то потому, что надеется на хороший крепкий сон.
   Да, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Пить в любом случае надо меньше.
   И говорить с Мариной на эту тему - о покойниках - опасно.
   Но как все-таки убедиться в том, что она ничего не поняла? Слышала же, это точно!
   И можно ли быть теперь уверенным в том, что она не скажет кому-нибудь о странных снах своего любовника?
   Ч-черт!
   - Марин! - беспечно сказал он, возвращаясь в постель, чувствуя, что она не спит. - А что я все-таки болтал?
   - Да Господи, ну я же сказала! - Она стала заворачиваться в одеяло поплотнее. - Ну чего ты ко мне с этими глупостями пристаешь? Пей поменьше, и спать хорошо будешь. А то вообще допьешься до белой горячки, воевать с кем-нибудь тут станешь...
   - Да, пить, конечно, надо бросать... Печенка стала пошаливать, и вообще.
   Он обнял ее - теплую, мягкую, податливую.
   Марина подыграла ему.
   - Паш, - сказала она затаенно. - Мать у меня вечером спрашивала: как, мол, женихи-то?
   Встречаешься с кем? Я про тебя намекнула. Хороший, говорю, парень, только вот робкий, никак не насмелится предложение сделать. Чего еще ей говорить? Она же утром увидит тебя, надо, чтобы в одну дуду.
   - Ну, скажи как есть. Мол, не разведенный еще, сынок там, в той семье. Денег на развод нету.
   - Может, не надо ей, матери, про Людку твою говорить?
   - Как хочешь. Мне чего прятать? Все равно узнает. В общем, смотри сама.
   - Да я смотрю... Зиму мы с тобой прожили, ты о женитьбе ни слова. Пора уже и решать чего-то.
   - Чего спешить? Ты обожглась с первым мужем, и у меня семейная жизнь не получилась. Не спеши. Погуляем. Пуд соли съедим вместе, тогда и будем решать. Ты записывай на бумажку, сколько соли кладешь... Чего ты дрожишь-то? И руки какие-то холодные. Положи-ка их вот сюда, согреются... ну вот, другое дело.
   Она молча выполнила его прихоть. Потом вяло, без интереса, отдалась его ласкам.
   "Пашка - убийца. Убийца! - думала Марина. - Троих убил, сам сказал... ранил столько же... Значит, это он был тогда у Дома офицеров, он нападал на инкассаторов... Господи! Страшното как! А вдруг догадается, что я все слышала, поняла... И Ксюшка как раз дома, мать... Что мы, бабы, можем сделать? И не отпускает из комнаты, как почувствовал что-то... Спать теперь нельзя, ни в коем случае! Сонных передушит всех, уйдет. И знать никто ничего не будет. Никто же не видел, как он ночью явился ко мне... Господи, зачем открыла, зачем пустила его?!"
   Потом она притворилась, что засыпает, а Койот окончательно успокоился, отвернулся к стене...
   * * *
   ...Он почувствовал на себе чей-то внимательный, пристальный взгляд, невольно вздрогнул и открыл глаза
   У постели стояла маленькая сероглазая девочка, одетая в заячью шубку и красную вязаную шапочку.
   - Ты кто? - спросила она.
   - А ты кто?
   - Я - Красная Шапочка. Видишь, во что я одета. Я гулять с бабушкой иду.