Барабашов Валерий. Изувер

   - Да, мы завтра же уедем. Матери там с парниками надо заниматься. И я с ними заодно уеду...
   - Пожалуйста, Марина, вы только не нервничайте. Объективно ничего не изменилось. Волков...
   - Да тут дело не только в Волкове. На фирме у нас, я же вам все рассказала... Прямо рок какойто висит... смерть в затылок дышит.
   - Нервы, Марина, нервы...
   - Это не нервы, Александр Николаевич! Это жизнь такая. Нам ее такую создали - живешь и боишься. И все ждешь, когда и по твою душу придут... Я просто боюсь! За маму. За Ксюшку-у...
   С женщиной началась истерика. Она снова заплакала, и все никак не могла остановиться, то и дело вскрикивала: "Господи, да что же это на нас напасть такая, а? За что? Господи!.."
   - Притормози, Андрей, - велел Мельников Омельченко.
   Ни воды, ни каких-либо успокаивающих капель у оперативников, разумеется, не было - ранее с агентами (в том числе и женского пола)
   ничего подобного не происходило. Плакали, да, но чтоб истерики закатывать...
   Мельников неловко стал успокаивать женщину:
   - Марина, пожалуйста, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Не надо так переживать. Это действительно нервный срыв, стресс, наложилось одно на другое. Не надо так реагировать, все образуется. Мы вам поможем завтра уехать, проводим. Отдохнете у мамы, поживете на свежем воздухе...
   Марина понемногу успокоилась, попросила сигарету.
   Хлюпала носом, говорила:
   - Вы простите меня. Я за дочку больше переживаю. Вот отвезу их в деревню, а сама вернусь, ладно? И если он... Павел... придет... Я постараюсь про оружие у него выпытать. Может, он снова во сне проговорится... Или как-то по-другому.
   И про Кушнарева если что узнаю, я вам позвоню.
   Его убили, у меня сердце болит, я чувствую это.
   И все наши женщины это чувствуют.
   - Пока забудьте про все дела, Марина. - Мельников глянул на часы. - В таком состоянии вы ничего не сможете... Отдохните, а там видно будет.
   Они отвезли ее к дому, и Марина вышла из машины, перевела дух: "Ну, кажется, отвязалась. И не переиграла, нет, они поверили. И как "то я, в самом деле, узнаю у Павла про оружие? Напролом спрашивать: а куда ты дел стволы, из которых по инкассаторам пулял? Да он тут же придушит...
   Какая из меня агентша? Все поджилки трясутся, как только подумаю, что у Павла придется о чемто спрашивать. Господи, да как же мне теперь от него отбиться-то? Или уж до конца терпеть, пока его не поймают? Вот так любовничка себе завела, нечего сказать! Мокрушника..."
   Марина торопливо цокала каблучками по дворовому асфальту. Поднялась к себе в квартиру, открыла дверь, ахнула.
   На диване в ее комнате сидел Павел.
   Рядом с ним Ксюша.
   Оба они над чем-то дружно и весело хохотали.
   ...Ночью, в постели, Койот спросил:
   - Марин, а если со мной что случится... ты...
   ты меня будешь ждать?
   Она приподнялась на локте, сказала как можно естественнее:
   - А что с тобой может случиться, Павлик?
   - Ну... мало ли. Менты поймают. Ты ведь знаешь, что я... ты все слышала тогда, ночью, я по глазам твоим понял. И, может, ты уже стукнула на меня со страху...
   - Да что ты говоришь, Павлик?! - Она зажала его рот ладонью. - Не надо! Ничего я не слышала, ничего не знаю! Ради Бога, не начинай этот разговор, умоляю тебя!
   - Да его закончить надо, чего там начинать! - усмехнулся Койот. Разговор в ту ночь начался, просто мы оборвали его...
   Он встал, закурил. Сидел, не поворачиваясь к ней лицом, рассуждал:
   - Конечно, меня могут поймать. А могут и не поймать. Вон ребята, какие журналиста этого, Листьева, положили, Квантришвили, Меня, Холодова... ну и других - в бегах до сих пор! То ли их ищут, то ли уже бросили. Если язык за зубами держать, можно всю жизнь спокойно прожить.
   А если соскочило... да, воробья не поймаешь.
   - Перестань, Паша! - Марину трясло, как в лихорадке, ей и казалось уже, что она серьезно и опасно заболела. - Не надо! Зачем ты наговариваешь на себя?!
   - Я тебя только об одном хочу попросить, Марин! - Он швырнул сигарету в форточку, повернулся к ней, обнял. - Я один всю жизнь, как волк. У меня и фамилия-то волчья... Матери почти не помню, отец не просыхал, пил... С Людкой у нас не заладилось. Холодная она, бездушная какая-то. Рыба, а не человек. Один я. Выть оттоски хочется. А тебя когда увидел... Сердцем к тебе потянулся, понимаешь, как магнитом вдруг к тебе поволокло. Мне с тобой хорошо было. Ты мне и за мать, и за любовницу. И Ксюшку я твою люблю, Марин. Пацанка у тебя чудо! Веселая, ласковая. Я ее удочерю, Марин, ты не думай! Ты только подожди меня, а? Если не расстреляют, если лет пятнадцать дадут... Я их проживу, я буду о вас думать, домой буду стремиться, поняла?
   Домой! К тебе. И к Ксюшке... Наворотил я, конечно, грех у меня на душе большой, не простят, наверное, не поверят. А я бы все заново начал, если б тебя раньше встретил. А теперь...
   Марина молчала, плакала.
   В эту бессонную ночь Койот все ей рассказал:
   как еще пацаном украл у приятеля отца обрез, как много лет зачем-то хранил его, прятал, как потом, уже взрослым, задумал добыть настоящее, компактное оружие, убил милиционеров, потом напал на инкассаторов... Рассказал он и об убийстве шофера "КамАЗа", только не стал называть сообщников, а все приписал себе: попросил подвезти, брызнул в лицо шофера(из газового баллончика, задушил его, потом бросил в лесу, а "КамАЗ" продал грузинам... Сказал, что Кашалот вычислил его, узнал по фотороботу, заставил работать на себя, и он должен теперь снова убивать...
   "Значит, это он, Павел, убил Бориса Григорьевича, - решила Марина. Паша не хочет больше заниматься этим гнусным делом, вот он и..."
   А он будто прочитал ее мысли:
   - Нет, Кашалота я не трогал. Я думаю, его Мерзляков замочил или кто-то из тех, из центра.
   Они давно на него зуб имели.
   Марина дрожала с головы до пят.
   - Паша... Пашенька! Остановись! Я не могу больше слушать этот бред. Зачем ты мне все это рассказываешь? Как мне жить с этим?!
   - Ты все должна знать, Марин. Мне больше некому рассказывать. А носить тяжело. Но я даже не поэтому... Хочу, чтобы ты не из протоколов потом узнала - от меня. Потом много про меня всякого говорить и писать будут. Вранья много будет, ненависти. Я заслужил эту ненависть, конечно. Но так хотелось всегда человеком себя чувствовать. И жить по-человечески... Я уже думал: а может, пойти в милицию, сознаться во всем? Легче будет. Как ты думаешь, Марин? Зачтется же явка с повинной?
   Она затрясла опущенной головой:
   - Не знаю... не знаю! Я с ума сейчас сойду, Паша! Хватит!
   Он помолчал, слушал всхлипывания женщины, гладил ее голое плечо.
   - Ладно, Марин, все. Прости. Я и сам не ожидал, что так разговорюсь. Накатило что-то. Зря, наверное. Теперь и ты будешь мучиться. Я думал, ты поймешь меня...
   - Может, тебе уехать, Паша. А? - Она подняла к нему мокрое от слез лицо. - Я тебе денег дам... Поезжай! Куда-нибудь в Сибирь, на Дальний Восток... Россия же большая!
   - Ладно... ладно... - меланхолично повторял он. - Куда от себя уедешь? Все же со мной останется. Да и без тебя я уже не могу. Поживу хоть сколько с тобой... Хочешь, я завтра при матери предложение тебе сделаю? Хочешь?
   Марина молчала, шмыгала носом, и Койот правильно понял ее молчание. Встал, взялся за одежду.
   - Ладно, пошел я. Светает уже. Транспорт еще не ходит, но ничего, я пешком. Прогуляюсь.
   Постоял у двери, глухо сказал: "Прощай, Маринка. Спасибо тебе за ласку. Всегда буду помнить... пока жив".
   Она не ответила. И не пошла его провожать.
   А Койот вышел на улицу, постоял у подъезда, вдыхая свежий утренний воздух. Потом не спеша, с наслаждением закурил, не спеша пошел прочь со двора.
   Оглянулся. Окинул тоскливым взглядом дом, где оставалась его женщина, ее ребенок и мать.
   Пробормотал выплывшие откуда-то в памяти стихи:
   Жди меня, и я вернусь.
   Только очень жди..
   Усмехнулся: кто его, Павла Волкова, убийцу, будет ждать столько лет, если оставят в живых?
   Кому он нужен?
   Бросил сигарету, зло затоптал ее и быстрым шагом двинулся домой. Отец с мачехой, покладистой, понимающей его, Павла, - это все, что у него осталось...
   Этим же утром Марина с матерью и Ксюшей уехала из Придонска в деревню. Вернулась в город, когда вся эта история печально завершилась.
   Ей дали об этом знать.
   Глава 30
   ДОБРОВОЛЬНОЕ ПРИЗНАНИЕ
   ОБЛЕГЧИТ ТВОЮ УЧАСТЬ
   Не сразу, не в один день Мосол и Колорадский Жук приняли это трудное решение - сдаться властям добровольно. Но - приняли.
   Перед посадкой долго и классно оттягивались.
   Практически целый месяц. Хорошо знали, что вольница кончилась, что за убийство придется отвечать по закону, что сидеть не один год.
   Особого снисхождения к себе не ждали, но все же рассчитывали, что явка с повинной смягчит наказание, закон это предусматривает.
   Они долго думали, кому именно сознаться в содеянном. И дружно пришли к выводу - Эмме Александровне Крайко, идти надо к ней. Их, шпанят, она помнит, конечно, еще по работе в Левобережной прокуратуре, возможно, что и теперь в курсе их дел - оперы доложили. Кашалот был на виду, все, кто его окружал, разумеется, тоже. Только ленивый и равнодушный опер района не знал их фамилий и кличек, не говоря уже о бывшем начальнике утро капитане Мерзлякове.
   Да, спился мужик после того, как его погнали из ментовки, затосковал. Нигде не работает, когда трезвый - гоняет на своей тачке по городу, занимается извозом. При случайных встречах старается делать вид, что не знаком с ними, подручными Кашалота, не их поля ягода. Чует свой конец. Скоро всем им придется отвечать перед судом, скоро уже зазвенят браслеты на руках...
   Колорадский Жук и Мосол хотели позвать с собой на добровольную явку и Серегу Рылова, но Рыло, почуяв опасность, рванул куда-то в теплые края, на Кубань, где жили у него дальние родственники: надо было попытаться раствориться в народе.
   Пусть пытается. Побегает, может, на месяц больше, чем они. Но, как известно, раньше сядешь - раньше выйдешь!
   Они явились к Эмме Александровне прямо на работу, в прокуратуру. Уже экипированные для посадки в СИЗО, помытые-побритые, соответственно одетые и с продуктами на первые двое суток. Тюрьма и ее порядки знакомы, за каждым - ходка, так что не в новинку будет и эта, очередная, и "столыпинские" вагоны, и нары, и окрики "вертухаев", и оскал собачьих морд...
   Уже с порога кабинета Мосол заявил:
   - Мы с повинной, Эмма Александровна. Зачтется?
   - Конечно, ребята, - спокойно сказала она. - И чего же вы натворили в этот раз?.. Садитесь, рассказывайте. Разговор у нас, наверное, долгий будет?
   - Как спрашивать станете.
   - Подробно. Я человек, вы знаете, дотошный, любознательный, обо всем вас расспрашивать буду.
   - Ну... мы вообще-то мало знаем. Больше про себя. О других не спрашивайте, Эмма Александровна. Суками не были и не собираемся. Западло!
   - Ну-ну, не надо горячиться. Давайте о вас поговорим, я согласна Под протокол, конечно, как полагается. Или вы просто посоветоваться пришли?
   - Я же сказал, с повинной, - нахмурился Мосол.
   - Но вы все же послушайте сначала, Эмма Александровна, - заискивающе попросил Колорадский Жук, наивно рассчитывая, что начало их разговора может что-нибудь изменить в будущих решениях суда. - А потом уже и решайте, чего писать, а чего не писать. Лишняя писанина кому нужна?
   - Резонно, - скупо улыбнулась Крайко. - Итак?
   Мосол и Колорадский Жук переглянулись, будто робкие купальщики, пробующие воду - боязливо и с опаской: не холодно ли? не глубоко?
   И все же надо было плыть к противоположному берегу. Назад пути отрезаны.
   Мосол решительно начал:
   - Вы, наверно, слышали про Кушнарева, Эмма Александровна?
   - Слышала, да. Пропал без вести. Находится в розыске.
   - Это мы его замочили, Эмма Александровна.
   Рыбок он в нашем водохранилище кормит. Второй месяц.
   Мосол остановился, смотрел на Крайко - как прореагирует на его сообщение следователь прокуратуры?
   Эмма Александровна прореагировала нормально: в обморок не упала, за сердце не схватилась, глаза круглыми не стали. И квадратными тоже. Она спокойно, как врач выслушивает своих пациентов, кивала. Подумала: "Ну, слава Богу, на одну сволочь в Придонске стало меньше". Вслух, разумеется, этого не сказала.
   Подняла трубку телефона, набрала номер Костенкина, произнесла ровно:
   - Валентин, зайди. Возьми бланки протоколов, ручку, писать будешь. Ты же знаешь, я не люблю.
   И засмеялась, когда Костенкин ответил: "Руку уже сводит от этой писанины, Эмма Александровна. Скоро, видно, на инвалидность перейду".
   Минут через пять он явился - с двумя шариковыми ручками и бланками. Глянул вскользь на Мосола и Колорадского Жука, сказал: "Здравствуйте, господа".
   "Господа" промолчали
   - Давние мои знакомые явились, Валентин, - представила их Крайко. Между прочим, с повинной. Я всей душой этот факт приветствую.
   И должна сообщить, что следствие все равно на вас, ребята, уже вышло. Оперативники мне ваши имена уже называли... А что вы о Перегонцеве можете сказать, кстати? Пока вот Валентин Сергеевич не начал писать.
   - О Мотыле, что ли? - уточнил Мосол.
   - Да, о нем. Зачем он в СИЗО полез? Кто его надоумил?
   Бандиты поскучнели.
   - Это надо у Кашалота спрашивать, Эмма Александровна, - буркнул Колорадский Жук.
   - Ну, Кашалот теперь ничего не скажет...
   Ладно, сейчас поговорим, подпишете протокол, а потом поедем, посмотрим, где вы его упрятали...
   Постановление на задержание выписывай, Валентин, - не меняя интонаций, распорядилась Крайко. - Оперативников вызови. Машину надо заказать часа на... два. Да, после обеда. Глянем, где Борис Григорьевич Кушнарев упокоился, царство ему небесное.
   Дальнейший разговор-допрос шел в кабинете обыденно. И опытные преступники, и опытные следователи вели себя сдержанно, эмоций особых не проявляли. Мосол и Колорадский Жук обращались к Эмме Александровне на "вы", а она запросто "тыкала" всем троим мужчинам, и все трое относились к этому как к вполне законному положению вещей. Да так оно и было: с ними говорила седовласая, пожившая женщина, годящаяся по возрасту всем троим в матери, и к тому же - докавевоем деле, мастер, признанный авторитет. И справедливый человек. Мосол и Колорадский Жук знали, что с Эммой Александровной надо говорить без дураков, не хитрить и не юлить, и только в этом случае можно рассчитывать на ее помощь. Крайко, если пообещает, сделает. Она человек слова.
   Но как все же тяжело рассказывать о своих похождениях! И максимально правдиво отвечать на вопросы следователей.
   Велик соблазн что-то недоговорить, свалить вину на другого.
   Рассказывать же Мосолу и Колорадскому Жуку предстояло много.
   Через день, когда с помощью водолазов из водохранилища было извлечено тело Кушнарева, в Придонске были задержаны несколько человек.
   Мерзляков, два бывших его оперативника из Заводского РОВД, которые выколачивали в свое время "признания" из Перегонцева - Мотыля, шофер Кашалота, два его телохранителя. Предупреждены о невыезде из города продавцы киосксв фирмы "Братан и К°", секретарша, а также мать Кушнарева.
   Следственная бригада областной прокуратуры под руководством Крайко начала масштабное и скрупулезное следствие по делу Б. Г. Кушнарева, убитого в апреле текущего года.
   На допросах всплыла и трагическая история с семьей Вшивцевых: Мосол с Колорадским Жуком указали место захоронения несчастных стариков...
   Разматывало следствие и подробности убийства Гейдара Резаного. И в этой истории не обошлось без признаний Мосола и Жука.
   Но все чаще мелькало в показаниях допрашиваемых: "У Кушнарева был киллер, который и расправлялся с этими погибшими. Лица его никто не видел, так как он всегда приезжал на машине Кашалота и был в маске... Он и казнил всех этих несчастных..."
   Говорили об этом и Мосол с Колорадским Жуком. Они были опытными урками, знали, в каком направлении можно гнать волну.
   Но и Крайко с Костенкиным тоже не были начинающими следователями делали вид, что верят...
   Оба они уже знали имя "киллера в маске".
   Знали и то, что офицеры Мельникова вместе с "топтунами" "семерки" следят теперь за каждым шагом Павла Волкова, слушают его телефонные переговоры.
   Оперативники, как было приказано, все еще не теряли надежды на то, что им каким-либо образом удастся обнаружить место, где Шакал-Койот прячет оружие.
   Койот находился теперь почти под круглосуточным наблюдением офицеров управления ФСБ.
   Глава 31
   ЖАДНОСТЬ СГУБИЛА
   Искать в конце апреля девяносто пятого "прошлогоднюю" женщину в серой плиссированной юбке и красной кофточке - занятие не из легких.
   Если бы тогда, в августе, не откладывая, по горячим следам, дело было доведено до конца, если бы не случились эти вечные межведомственные нестыковки...
   Грустная правда жизни, увы: время было упущено.
   Тем не менее подполковник РУОП Костромин горячо взялся за работу. Надо было исправлять ситуацию. И шансы, он это чувствовал, у милиции были.
   Он лично встретился с двумя пожилыми женщинами, которые в прошлом году навещали в туберкулезной больнице свою занедужившую подругу. Женщины с трудом, но все же вспомнили ту молодую бабенку в красной кофточке и серой плиссированной юбке, которая уехала на "КамАЗе", не дождавшись автобуса, и свои показания.
   - Еще в этот грузовик двое запрыгнули, - вспомнила одна из свидетельниц. - Молодые мужчины. Я их до этого момента не видела, на остановке они не стояли. А когда "КамАЗ" тронулся, они откуда-то взялись...
   - Вы это точно помните? - сейчас же спросил Костромин.
   - Конечно, Владимир Григорьевич! - даже обиделась женщина. - День же был, солнце...
   А запомнилось потому, что мы долго стояли, измаялись. А тут люди сели в грузовик и поехали. А с этой девушкой в красной кофточке мы перед этим разговаривали. Власть поругали, больницу, что даже скамейки тут не поставили, хоть на землю садись. Мы ведь люди пожилые, ноги уже не те. Ну вот. Девушка эта...
   - Ну какая она девушка! - поправила вторая свидетельница. - Ей за тридцать, не меньше.
   - Ну хорошо, молодая эта женщина, - продолжала первая свидетельница. Вот мы с ней поговорили, потом она увидела, что из больничных ворот вышел шофер "КамАЗа", подошла к нему, что-то сказала, мы не слышали, грузовик далеко стоял, у забора; потом залезла в кабину, и они уехали. А когда машина тронулась, &нее эти двое запрыгнули.
   - Девушку эту, если покажем, сможете узнать?
   - Да кто знает! Давно же это было. Надо бы поговорить с ней, рядом постоять. Я могу ее, наверное, по голосу узнать.
   - Беленькая такая, довольно упитанная, в темных очках была, припоминала вторая свидетельница.
   - Встречу мы организуем, - пообещал Костромин.
   Свидетельниц долго уговаривать не пришлось, они охотно согласились помочь милиции.
   Опасного тут ничего не было. Костромин просил их опознать женщину, которая села в кабину "КамАЗа", стояла перед этим с ними на остановке.
   Чтобы не пугать свидетельниц, Костромин не стал говорить им об убийстве шофера Крылышкина, сказал лишь, что они, милиция, проводят оперативно-следственные мероприятия.
   Разработка подозреваемого - вещь муторная, трудоемкая. Человек изучается со всех сторон: и дома, и на работе, и во взаимоотношениях с другими людьми. И продолжается это недели, месяцы, а иногда и годы.
   Подполковник Костромин ничего нового выдумывать не стал - вместе с Игорем Саженцевым они отправились на работу Валентины Клепцовой, в столовую при институте "Электроника", двадцатиэтажное здание которого стеклянным сверкающим параллелепипедом торчало в самом центре Левобережья, недалеко от Дмитровского рынка.
   По служебным удостоверениям офицеры беспрепятственно достигли цели пищеблока института, переговорили с директором столовой, потом с несколькими поварихами, коллегами Клепцовой. Все они дружно отзывались о Валентине Ивановне как о хорошем специалисте и достойном человеке. Претензий по работе она не имеет, вторые блюда готовит вкусно, котлеты ее и гуляши посетители столовой хвалят. Правда, в столовую сейчас народу стало ходить меньше, у людей нет денег, зарплату задерживают регулярно, так что...
   Песня эта Костромину с Саженцевым была знакомая, офицеры РУОПа и сами уже третий месяц перебивались кое-как.
   Директриса столовой - толстенная бабища килограммов на сто двадцать, вся будто из желе, вызывала в свой кабинет тех, с кем Костромин и Саженцев намерены были поговорить, а потом деликатно уходила, сидела в соседней комнате, у бухгалтеров.
   Костромин спрашивал, Саженцев вел протоколы.
   Вошла молоденькая повариха в красной кофточке и серой плиссированной юбке (она собралась уже уходить домой, отработала свою смену), и Костромин сразу же подумал. "Вот, в такой, видно, одежде была на остановке автобуса и Клепцова..."
   Повариха отозвалась о ней стандартно, похвалила ее, сказала, что она "женщина добрая, не жлобиха. Сейчас ведь многие озлобились, замкнулись в себе, отдалились друг от друга..." А Валентина Ивановна, дескать, ничуть не изменилась - какая была, такая и осталась.
   Костромин слушал, кивал, делал в своем рабочем блокноте пометки. Пригодятся.
   Сказал как бы между прочим, с улыбкой:
   - Женщины, вот я заметил, любят плиссированные юбки. Жена моя тоже такую носит. А возни с ней... как это вы столько складок разглаживаете? И вам лично эта одежда очень идет.
   Повариха зарделась, провела рукой по подолу.
   - Ой, да я не так давно все это купила. Недорого.
   - На рынке? Он же тут, рядом с вами.
   - Нет, это я у Вали Клепцовой и купила. Ей мало стало, она поправилась в последнее время, ну и предложила мне. А на меня как раз.
   - И много она с вас взяла?
   - Ну что вы, мужчины, такие вопросы задаете?
   - Мы же милиционеры, народ любознательный. Все хотим знать.
   - Ну договорились, никто из нас не обижен.
   "Отдала за бесценок, - сообразил Костромин. - Лишь бы сбыть с рук".
   Он задал Мухиной (такая была у поварихи фамилия) еще несколько малозначащих вопросов и отпустил женщину.
   Потом попросил директрису позвать Клепцову, с интересом глянул на нее: да, беленькая, пухленькая, фигуристая, с приятным, запоминающимся голосом. Ведет себя внешне спокойно, хотя внутреннее напряжение выдают руки: сцеплены на коленях до белизны в костяшках, тискают друг друга.
   Костромин стал задавать Клепцовой прямые, жесткие вопросы:
   - Скажите, Валентина Ивановна, каким образом чужой рецепт попал в вашу квартиру?
   - А... Муж вспомнил: он его в троллейбусе нашел, хотел отдать, но хозяин не отозвался. Домой зачем-то принес. А как он под диван попал, я не знаю. Бросил... или сам завалился... бумажка!
   - Хорошо. Скажете мужу, чтобы приехал ко мне, на Бахметьева, я хочу с ним побеседовать.
   - Скажу.
   - Ну, а вы сами что делали в августе прошлого года у туберкулезной больницы? Зачем вас туда занесло?
   - Я?! Я там никогда не была, не знаю даже, где эта больница находится.
   - Странно. А вас там видели.
   - Не может этого быть. Я же вам говорю: не знаю даже, где эта больница. Никогда туберкулезом, этой заразой, не болела. Бог миловал. И родня у меня здоровая.
   - Может, вы навещали кого-то из знакомых?
   - Да какие знакомые?! Я с такими не вожусь. - Валентина вполне искренне, хотя и несколько нервно засмеялась.
   - А вы все-таки вспомните, Валентина Ивановна. Подумайте. Вас там видели. Одеты вы были в серую плиссированную юбку и красную кофточку, в белые босоножки, на глазах - темные очки...
   - У меня нет серой плиссированной юбки, красной кофточки... ну, босоножки, конечно, есть, как у всякой женщины.
   - Понятно. - Костромин глянул на Саженцева - пиши, мол, все пиши. Это очень важно, что она говорит.
   - Значит, у туббольницы в августе прошлого года вы не были, названной мною одежды не имеете, так?
   - Да.
   - Хорошо, подпишите протокол и можете быть свободной. Надо будет, мы вас вызовем.
   Валентина подписала каждую страницу протокола, попрощалась и ушла. Держала она себя в руках отменно.
   А Костромин с Саженцевым вернулись в управление. Еще в дороге, в машине, Костромин велел старлею:
   - Игорек, готовь очную ставку.
   - Опознание?
   - Да. Пригласи свидетельниц, наших женщин из управления посадим рядом с Клепцовой...
   - На какой день назначить, Владимир Григорьевич?
   - На той неделе, я скажу точно день. Побеседуем еще с мужем, посмотрим, что он будет говорить.
   - Они уже договорились, будет толковать, что и жена.
   - Пусть договариваются. Если ее эти две женщины опознают, бабенке трудно придется. Упрячем ее на недельку-другую, пусть посидит, повспоминает...
   - Понял. Организую.
   - Пригласишь и Мухину. Пусть захватит эту юбку с кофточкой.
   - А если она сегодня скажет Клепцовой?
   - Возможно. Но в протоколе ее показания есть? Есть. И пусть бабенки посуетятся, попытаются от прежних своих показаний отказаться - себе хуже сделают. И потом, я думаю, Клепцовой не резон заговаривать с Мухиной о юбке с кофтой, вызывать подозрения. Не совсем же она дура! С головой себя выдаст.
   - Согласен.
   Ровно через неделю в одном из кабинетов РУОПа, в ряд сидели на стульях несколько блондинок примерно одного возраста - тридцатилетние. Две сотрудницы управления, двух женщин пригласили из магазина, по соседству, одна просто случайно оказалась по делам в РУОПе, из Москвы.
   Сидела среди них и Валентина Клепцова.
   Вошли Костромин с Саженцевым, с ними - две пожилые свидетельницы.
   "Господи! - подумала Валентина. - Эти-то зачем здесь?"
   - Уважаемые дамы, - обратился к женщинам Костромин. - Мы попросили вас принять участие в небольшом формальном акте. Мы ищем преступников, убивших в прошлом году, в августе месяце, водителя "КамАЗа" Александра Крылышкина и угнавших его грузовик. Машина и тело убитого спустя время были найдены, преступники - пока нет. Мы восстанавливаем события, нам, оперработникам, кое-что необходимо уточнить. Поэтому мы пригласили в этот кабинет вас...