Барабашов Валерий. Изувер

   Но вырваться наружу переполнившим его эмоциям он все же не дал сдержал себя. Не стал будить Марину, пожалел. Пусть она что-то не так сказала. И дверь в сортир не закрыла - он же сам намекал, мол, интересно, как это бабы делают...
   Да, Маринка добрая и бесхитростная. И сказала то, что думала, что чувствовала. Хрен его ей нравится, что в том плохого? Радоваться надо. Ей с ним, Койотом, хорошо, тоже правда. Она хочет жить с ним - ив этом Марина не виляла. Но, разумеется, намекнула, что надо сначала развестись с Людмилой, оформить их практический разрыв.
   Снять тот хомут и надеть на себя новый. Там - болезненный сынок Костик, тут, у Марины, - девчонка. Чужая. Это сейчас ее, пока маленькая, нет дома - лето, в деревне у бабки. Но потом-то девчонка появится. Придется жить с ней в одной квартире, а она невольно будет напоминать о том, что кто-то спал с Мариной, тешил ее, говорил какие-то дурацкие слова, и она так же страстно отдавалась томумужику...
   И потом: быть на побегушках у этой лавочницы и у ее шефа, Кашалота, который время от временибудет трахать его жену?!
   - С-с-с-с-суки!
   Койот скрипнул зубами. Ярко, зримо, в деталях представил вдруг Марину и Кашалота на этом вот самом диване, даже ощутил его присутствие...
   Кошмар!
   Он что - уже ревнует ее? Может, любит?
   Чушь какая-то. Никого он не любит. Ни Марину, ни Людмилу, ни Костика, никого. Все эти люди, что вокруг него, просто жизненная необходимость, судьба, что ли. Обстоятельства. Никуда от них, этих людей, не деться. Пока.
   Да, пока. Он ведь хочет изменить свою жизнь, сделать ее другой сытной, спокойной, беззаботной. С приятным окружением. С отношениями, в которых бы он, Койот, был независим, свободен, защищен теми самыми проклятыми бумажками,к обладанию которыми стремится так же страстно, как в постель к этой женщине.
   Накинув на Маринку простыню, Койот пошел на кухню. Курил, глядя в окно на бушующий уже день и мирскую суету внизу, на асфальте, пускал дым в форточку. Мрачное его настроение, не в пример сигаретному дыму, не улетучивалось, прочно сидело в душе, терзало.
   Где взять деньги? Такие, чтобы хватило на год, на два...
   Вспомнился вдруг странный разговор в ресторане. Надравшийся отец обнял его за плечи, сказал в самое ухо:
   - Действуй, Пашок. Чего ты? Стволы заржавеют.
   Койот скинул его руку, долго и пристально смотрел папаше в глаза. Спросил резко, пугающе:
   - Ты о чем?
   - Я видел, Пашок. Там, в нашем сарае.
   - Что... видел? - Койот напрягся. Мозг его тут же заработал на самых высоких оборотах: что предок знает? что ему, Павлу, предпринимать?
   - Ну... Мы же не детки, Пашок. И правильно ты сделал, что перепрятал. Мало ли. Налетят менты, обыск учинят. Я-то у них на примете, не забывай. В компьютере, говорят. А искать они умеют.
   - Ни хрена они не умеют! - веско сказал, как сплюнул, Койот. И был прав: лето уже кончалось, а к нему - он это чувствовал - никто не подбирался, никто не дышал в затылок, никто о его существовании не подозревал. Он бы уловил круги возле себя, дыхание ищеек. Слабо!
   - И я про то же, - мотнул головой Волковстарший, и в голосе его было нечто похожее на гордость за сына. Вот как надо дела делать. И вот что значит молодая умная голова!
   Прибавил:
   - Действовать надо, Пашок. И одному. Рот на замке. А я - могила, ты же знаешь.
   - Заткнись, - негромко велел Павел, заметив, что Жорик с Володей прислушиваются к их разговору, навострили уши.
   - Угу. Понял. - Волков-старший, как конь на водопое, замотал головой, стал разливать по стаканам водку.
   "Разболтает же, придурок, - тягостно думал Койот. - Хоть и предок, хоть и клянется язык за зубами держать... Стволы видел, да, разговоры об этом ведет. Покоя они ему не дают. Торопит.
   С советами лезет. И язык у него чешется, похвастаться хочет. Вот, мол, парень у меня, братва! Не то что мы, сермяжные урки..."
   Теперь Койот отчетливо осознал, почему он проснулся злым: от вчерашней пьянки осталось чувство тревоги. Даже опасности. Оно лишило его покоя, мешало и раздражало. Оно непроизвольно, бесконтрольно, помимо воли и желания толкало его руки к горлу Маринки, к пульсирующей у нее на шее голубой жилке.
   Но Марина-то, конечно, тут ни при чем.
   Это все папаша. Ублюдок. Пьянь. Урка гребаный. Трепач. Раз заикнулся о стволах, то может сболтнуть своим корешам, может. Тому же Жорику, у него с ним доверительные отношения, друзья. А тот обрадуется, сразу же примчится с предложением: "Пашка, давай грохнем кого-нибудь денежного, а?" Предлагал же он замочить обоих Махарадзе! А ведь как все хорошо получилось: и грузины эти живы, и они башлей подработали. Вот что значит голова на плечах!
   Нет, предок прав, одному в таких делах надо действовать!
   И все же папаша настроение испортил. Вот кого надо придушить. За то, что рот раскрыл. За то, что стволы нашел. За то, что он единственный пока, кто знает о "Макаровых" убитых ментов. И он, конечно, легко связал их смерть с ним, Пашкбм.
   Предок стал опасным свидетелем. И об этом забывать нельзя.
   Правда, стволов у него в сарайчике больше нет.
   Они надежно и далеко от города спрятаны в лесном тайнике. Если папаша что-то и вякнет невзначай и это "что-то" достигнет ушей милиции, все равно доказать вину Волкова-младшего будет невозможно. На месте убийства его никто не видел. Во всяком случае, в лицо. Вещдоки - пистолеты - спрятаны. Они еще должны попасть в руки следствия...
   К тому же, предку могло и показаться спьяну, что он видел в сарае пистолеты. Ему могли привидеться там и гранаты, и пулеметы, и даже БТР.
   Глюки, галлюцинации. Белая горячка. Кому черти видятся, кому пистолеты. Зеленый змий - он изобретательный, сволочь, к алканам подходит индивидуально, дифференцированно, как сказали бы образованные врачи-психиатры.
   И все же предок не в таком пока состоянии, чтобы его отправлять в психушку. Трезвый - он вполне нормальный работящий мужик, понимает что к чему. И заложить сына... Западло, конечно, ссучиться он так не может. Родная кровь, как-никак.
   Койот несколько успокоился. И остался собой доволен: отцу он ничего не сказал, ни в чем не признался. Хотя надо было ответить как-то подругому что-нибудь нейтральное, отвлеченное.
   Дрогнуло что-то в душе. Похвастаться перед предком захотелось. Пусть и косвенно, иносказательно. И похвастался. Дескать, не умеют менты искать... И другую информацию отец получил: сынок стволы имеет. Не то что вы, алканы...
   Да, захотелось похвастаться, захотелось. Не удержался. Приятно было на какое-то время воспарить над столом, над пьяной компанией, над предком, хоть и отсидевшим свое, но авторитета среди корешей не набравшим, в преступном мире не утвердившимся. Таких, как Волков-старший, в Придонске пруд пруди.
   Впрочем, чего это он, Койот, разошелся? Предок только и сказал: ржавеют стволы, Пашок. Сказал по-мужски, серьезно. И по-деловому. Раз стволы есть, они должны работать. Стрелять. Делать деньги. Для того оружие и создано. Для того он, Койот, и убивал ментов.
   Хватит выжидать. Времени прошло много. Сыщики, конечно, не списали это дело в архив. Но и поиск убийцы милиционеров возле Дома офицеров явно приостановили Заглохло телевидение.
   Ничего не пишут в газетах. Перестали шмонать знакомых урок.
   Да, пора действовать.
   * * *
   Ничуть не таясь, спокойно, Койот сошел с электрички на знакомой остановке. Постоял на платформе, посмотрел туда-сюда. Ничьего внимания он не привлек. Да и с чего вдруг? Таких, как он, молодых, постоянно чем-то озабоченных, со скучными, хмурыми лицами в пригородных поездах тысячи. Входят в вагоны, куда-то едут, выходят на нужных остановках по своим делам...
   У Койота тоже здесь, возле Малаховки, дело:
   сегодня он возьмет из тайника пистолеты. Хватит им, действительно, лежать без дела.
   Прогулочным шагом, делая вид, что в лес ему идти незачем, Койот шел сначала вдоль путей в направлении Малаховки. Со стороны могло показаться, что парень этот приехал к кому-то из знакомых в поселке. Сошедшие с электрички, те, кто был ненаблюдательнее, решили бы именно так. А большинству все было до фени, кто к кому и зачем приехал. Своих забот хватало.
   Лопатки Койот в том месте, где он ее оставлял, не нашел. Кто-то, видно, подобрал. Пришлось подхватить с путей железяку, отдаленно напоминающую сей шанцевый инструмент: монтеры, кажется, чистят такими рельсы в местах стыков.
   Эта штукенция, в общем-то, и похожа на лопатку: пластина из трех-четырехмиллиметровой стали и к ней приварен прут. Грязная эта "лопатка", в масле вся, да Бог с ней. Лишь бы копала.
   На железнодорожном полотне он был теперь один. Все, кто сошел на остановке, свернули вправо, к Малаховке, пошли через луг к домам, а он перешел пути на противоположную сторону, углубился в лес.
   Вечерело. Предзакатное, сентябрьское уже солнце остывающим чугунным ядром висело над молодым сосновым лесом. Сосенки нежились в его прохладных лучах, тени в лесу становились бесформенней, длинней. Под ногами прохрустывали рыжие иголки, мелкие веточки. Раза два дорогу перебежали озабоченные своими делами рыжие белки.
   Вот и памятный перекресток дорог. Неприметный, не бросающийся в глаза. Можно и пройти его, не сориентироваться. Правильно, что поехал сюда днем, при солнечном свете. Ночью, чего доброго, перекресток этот и тайник, соответственно, мог и не найти.
   От перекрестка надо отсчитать тридцать шагов на юг, вдоль этой вот тропинки. Найти метки на деревьях.
   Поднял голову: вон одна, другая... третья. Похвалил себя за предусмотрительность - деревья тоже все одинаковые. Ищи тут свищи.
   Мысленно восстановил на земле, под соснами, треугольник, определил его центр. Тайник должен быть здесь. Можно копать.
   Грунт песчаный, легкий.
   Думал о том, насколько дожди, влага могли попортить его арсенал.
   Услышал вдруг полузабытое, но хорошо знакомое рычание. Обернулся, забыв о "лопатке", оставив ее в земле. Ручка-прут уже наполовину ушла в ямку.
   Обернулся вовремя: на него, прижав уши, злобно оскалясь, летела огромная собака. Ее хорошо было видно: помесь овчарки с дворнягой. Острые уши, черные спина и хвост, тупая круглая морда, обвисшее, болтающееся брюхо с торчащими розовыми сосцами.
   Сука. Не иначе, где-то здесь, поблизости, ее дом, щенки. Стала бы она иначе бросаться на человека?!
   Жаль, не понял он в тот раз, что сука эта живет тут. Надо было бы перенести тайник.
   Удар одичавшей этой, явно изгнанной из городской цивилизации твари был очень силен, и Койот едва устоял на ногах. Хорошо, что он успел стать к псине боком, расставил ноги, уклонился от ее клыков - желтые, длинные, они щелкнули у самого его плеча. Койот успел даже почувствовать дурной запах из ее пасти.
   Псина повторила прыжок - теперь более расчетливо, хладнокровно, цапнула Койота повыше локтя. Ему тотчас вспомнился Мичман, его прыжки и устрашающий рык. Но тогда оба они хорошо понимали, что играют, щадили друг друга, давали время защититься. Эта же тварь кидалась на него с нешуточными намерениями, и потому знал надо спасать собственную жизнь. Бежать, отступать - бесполезно. Убегающий противник придает собаке силы и злости. Да и разве убежишь от этой длинноногой твари? Нет, пожалуй, это смесь овчарки с догом: несуразная она какая-то может, поэтому ее за чью-то ошибку при вязке (а может, и злую шутку?) и выкинули из приличного общества, отвезли сюда, в лес, и бросили...
   Сука явно мстила человеку за прошлую жизнь.
   Возможно, ее еще при этом долго и жестоко били, а потом бросили в лесу, привязав к дереву - вон, на шее ее обрывок старой веревки. Или тварь страдает еще и бешенством и ее не успели умертвить.
   Лесная эта злобная бичиха успела трижды укусить Койота за ноги, порвала на нем крепкие еще джинсы, несколько раз пыталась вцепиться в горло, но каждый раз ему удавалось увернуться, подставить локоть или плечо. Другой на его месте, наверное бы, растерялся: дико заорав, бросился бы бежать, или, согнувшись, упал бы на землю, свернулся калачиком, полагая, что так безопаснее, так больше шансов уцелеть. Но Койот самообладания не потерял, собаки как таковой он не боялся - сказался опыт общения с волкодавом.
   Псина прыгнула в очередной раз, поднялась на задние лапы (ростом она оказалась с Павла), и он совсем рядом, очень близко, снова увидел желтые, исходящие ненавистью глаза и розовый, скользкий от слюны язык между острых зубов.
   Да, такие располосуют шею, едва коснутся ее, разорвут сонную артерию, и жить тогда с полминуты-минуту.
   Своим неудачным маневром псина подарила Койоту долю секунды для ответного нападениязащиты: он, изловчившись, схватил собаку за язык, рванул к себе. Ошалевшая от боли и неожиданности лесная эта тварь конвульсивно дернулась, завалилась было на бок, пытаясь на земле освободиться от руки Койота, потом снова вскочила на ноги, бешено вращая башкой, упершись в землю всеми четырьмя лапами. Все ее длинное и сильное тело сотрясалось в отчаянном сопротивлении, извивалось и прыгало, рвалось из жуткого и не ожидаемого капкана. Конечно же, за всю собачью жизнь никто из людей не хватал ее за язык, не рвал его из пасти, не причинял такой дикой, парализующей тело боли.
   Сука помогала себе даже хвостом - черный и толстый, он мощно лупил по земле, поднимая вместе с яростно скребущими лапами тучу пыли.
   Рыча, жалобно уже повизгивая, псина тащила за собой Койота в лес, в заросли, словно надеясь, что там, в полумраке сосен и кустарников, в тесноте, ей удастся вырвать, освободить язык, а тогда уже кинуться на человек с удесятеренной яростью. Но человек держал ее за язык словно клещами, оба они отлично понимали: уступить - значит погибнуть.
   Сука, лежа теперь на земле, тяжело поводила впалыми боками, давая себе передышку, рассчитывая, видимо, продолжить борьбу по новой какой-то тактике. Но она плохо все же знала человека, который соединял в себе инстинкт и разум.
   Тем более ей встретился человек не робкого десятка и обладающий железным хладнокровием.
   Одичавшей этой, изгнанной из города суке не повезло второй раз. И последний.
   Койот не собирался давать псине передышку.
   Наклонившись, он стал на нее коленом, со страшной силой надавил собаке на грудную клетку. Он почувствовал, какие мощные у нее ребра. Конечно, распрямиться и стать на грудь собаки обеими ногами ему не удастся - правая рука по-прежнему держала язык. Значит, надо придумать что-то еще.
   Пока они пребывали в прежнем положении:
   сука лежала под Койотом, а он соскальзывающим с ее груди коленом норовил лишить ее возможности двигаться, сопротивляться. И все давил, давил... но желанного хруста ребер так и не услышал.
   - А, паскуда! - бешено выкрикнул Койот, когда псина дернулась в очередной раз и едва не вырвалась.
   Выхода не было. Он должен был победить эту тварь. Во что бы то ни стало!
   Став на колени и оттянув голову собаки, Койот вцепился зубами ей в горло. Рот его тотчас наполнился вонючей и грубой шерстью, сразу стало трудно дышать, его едва не вырвало. Псина забила задними ногами, тупые когти с яростной силой рвали на Койоте матерчатую дешевенькую куртку, доставая через порванную ткань и голое тело, но Павел согнутой левой рукой, острым ее клином, что было сил давил и давил на живот, на розовую податливую собачью плоть, ощущая ее внутренности. Из сосцов брызнуло молоко, пальцы Койота стали липкими, и он сжал левую руку в кулак, отвернул немного лицо...
   Он все сильнее и сильнее сжимал челюсти, сам уже рыча по-звериному, сатанея, с первобытным наслаждением чувствуя, как хрустит под его зубами горло собаки, как она начинает задыхаться, слабеет, оказывает все меньшее сопротивление.
   Псина обмочилась. Теплая моча залила левый локоть Койота, которым он по-прежнему давил живот собаки, не давал ей действовать задними ногами. Собачья моча. В другой ситуации Койот брезгливо пнул бы собаку и прошел мимо, а сейчас только порадовался...
   Ему стало казаться, что зубы его попали не на совсем удачное место, собака дышала, в горле еще оставался ход для воздуха. Тогда он осторожно, как бы перебирая хрящи, не ослабляя общего усилия, сместился чуть вправо, и снова с бешеной силой сжал челюсти.
   Раздался хруст, собака сделала новую попытку освободиться, забилась от носа до кончика хвоста, но силы уже покинули ее.
   Челюсти псины явно слабели.
   Язык посинел и подался вперед под его рукой.
   Не бился уже хвост.
   Желтые глаза, в которых по-прежнему горела ненависть ко всему роду человеческому, постепенно стекленели.
   Псина была побеждена.
   Но Койот не спешил разжимать челюсти и отпускать язык собаки. В предсмертной агонии она может полоснуть сто сватки клыками так, что вся эта борьба, весь этот зверский поединок окажутся для него бессмысленными.
   "Homo sapiens" - на то и разумный человек.
   Надо подождать. Да и челюсти свело, они - как замок с заклиневшим ригелем, попробуй еще разомкнуть их.
   Ах, как мерзко, до тошноты мерзко во рту! Как противно воняет эта псина!!.. Блевотина, казалось, плещется уже в самых зубах. Но если он не победит приступ рвоты, рот придется раскрыть...
   Стал думать о другом. Закрыл таза. Старался меньше вдыхать запах псины.
   Прошло еще пять, может, десять, а может, и пятнадцать минут. Псина уже не подавала никаких признаков жизни. И Койот наконец понял, что все кончено, что он душит, грызет уже мертвую собаку.
   Он встал на колени. Его трясло. Рот был забит шерстью.
   Качнувшись в сторону, сблевал - с блевотиной вывалились клочья шерсти, сгустки крови: то ли его собственной, то ли этой дикой твари.
   Малость полегчало.
   Сел возле собаки (дрожали и ноги, он бы не смог сейчас стоять), прыгающими пальцами закурил. Жадно глотая дым, приводя расшалившиеся нервы в порядок, уже без интереса, спокойно смотрел на поверженного врага.
   Сука. Кормящая. Бросившаяся защищать своих детенышей. Они должны быть где-то поблизости.
   Должны.
   Выдернув из ямки "лопатку", поднятую им на железнодорожном полотне, Койот пошел в глубь сосновой чащобы, отчетливо слыша щенячий визг.
   Щенков было четверо. Лопоухие, вполне сытые, здоровенькие. Мамаша хорошо их кормила, да. Старалась. И приучила к порядку. Щенки дисциплинированно возились у родительского гнезда - в яме под поваленной, вывернутой с корнем молодой сосной.
   Увидев человека, бросились к нему, радостно виляя куцыми остренькими хвостиками.
   Выбравшись наверх, вдруг остановились, замерли. Словно почуяли опасность.
   Бросились назад, к спасительной своей яме и выкопанной под корнями норе...
   Койот вытащил первого попавшегося под руку щенка за задние лапы.
   Кобелек. Желтенький. С круглыми желтыми, как у матери, глазами. В них еще нет злобы, с какой она смотрела на него, Койота. Но будет.
   И со временем этот кобелек вполне может броситься на него, человека.
   Койот с размаху раскроил щенку череп. Брезгливо переступил через трупик, еще подергивающий лапами, взялся вытаскивать второго.
   Тоже кобелек. Только серый. Похож на волка.
   Вполне возможно, что все они - дети собаки-бичихи и волка.
   Засучил лапами и этот, серый. Только бить его пришлось дважды: "лопатка" соскользнула с черепа щенка, в первый раз сорвала лишь кожу.
   Второй удар был точнее.
   Двух оставшихся щенков Койот просто задушил. Держа обоих на весу, на вытянутых руках, с интересом смотрел, как из этих пухленьких детей леса уходит жизнь...
   Не надо было их матери нападать на него, Койота. Он ведь не собирался причинять этой кормящей мамаше зла.
   Сама виновата.
   ...Пистолеты были на месте. Все эти долгие недели они пролежали в земле совершенно спокойно - ржа их не тронула, смазка не дала ей разгуляться по металлу.
   Уже дома, в тещиной квартире, оставшись с Костиком, Койот заново разобрал и снова собрал оба "макара", тщательно проверил работу механизмов.
   Пистолеты исправно и послушно щелкали.
   Легко вставлялись и вынимались из рукоятей обоймы с патронами. Оружие было готово к смертной своей работе.
   - Бу! Бу! - снова твердил малыш, протягивая руки к пистолетам.
   - Рано тебе... Успеешь еще... - меланхолично отвечал Койот, заворачивая оружие в промасленное тряпье и полиэтиленовую пленку. Думал, где теперь прятать эти опасные игрушки.
   Решил, что положит пистолеты в тот же тайник, где лежал обрез - на чердак, в шлаковую засыпку.
   Стволы должны быть под рукой.
   Они скоро, очень скоро заговорят!
   Глава 12
   ПРИСТРЕЛКА
   Одевшись поприличнее, тщательно побрившись и критически оглядев себя в зеркало, Койот отправился в ответственный вояж - на разведку в банки. Вторую неделю он не показывался дома, то есть у жены и тещи, жил у Маринки. Нынче "жа ушли раво, к восьми, менять в "Брапганс" Надежду, а он понежился в постели, поразмышлял, спешить ему было некуда.
   Итак- стволы спрятаны на чердаке в доме отца.
   Появление там Павла ни у кого лишних вопросов не вызовет - для него это по-прежнему родной дом, и он по-прежнему там прописан. Другое дело, что ему надо будет забраться на чердак, не привлекая чьего-то внимания. Но и это не проблема: на чердак можно подняться по двум лестницам, из двух подъездов. Выбрать такой момент, когда никого нет, и действовать. Кстати, одна из лестниц находится в подъезде, где живут Волковы.
   Ладно, выберет он момент, выберет. Днем в подъездах - никого: детишки в школе, взрослые на работе, старухи на лавочке сидят или по квартирам лежат, радикулиты лечат. Ключи от квартиры у него есть, отец не требовал отдать их, понимал, что у Павла с Людмилой дело не клеится, знал но Марине-продавщице из киоска, но получится ли еще с ней совместное проживание?
   А у любого человека должен быть угол, куда он мог бы прийти в любое время дня и ночи.
   Койот, разумеется, право на свою комнату имел, Валентина, которой мзпелосъ бы, наверное, чтобы Павел жил у жены и освободил площадь, помалкивала - боялась кулаков Волкова-старшего. Павла же, в свою очередь, заботы молодой мачехи мало волновали - голова его была занята другим. Практически он имел три дома, жил, где считал нужным, и это его вполне устраивало.
   Были бы деньги.
   Вот о них, проклятых, Койот сейчас, лежа в Маринкиной квартире, и думал.
   Деньги находятся в банках.
   Деньги - у кассиров, в сейфах, за перегородками.
   Деньги - в хранилищах, в подвалах, за мощными дверями, под охраной сигнализации и стволов сторожей.
   В подвал ему, конечно, не попасть. Надо знать схему помещений, систему охраны банка, точное месторасположение хранилищ, коды или шифры наборов электронных замков...
   Да, взять подвал любого банка - нереально.
   Одному ни за что не справиться. Дело это, судя по всему, гиблое. Что-то он не помнит, чтобы гангстеры из зарубежных фильмов старались лезть в эти самые подвалы-хранилища. Нападение на инкассаторские машины - да, это реально и наиболее доступно; грабеж кассиров прямо в операционных залах это тоже из жизни; хитроумные аферы с банковскими документами (те же фальшивые авизо, придуманные чеченцами) - да, практика; ограбление поездов - годится, взламывание стен, за которыми спрятаны сейфы с деньгами - и такое было... Но - делают это, как правило, несколько человек. Двое-трое держат под прицелами служащих банка, один-два потрошат кассы и сейфы. Итого - пятеро. Пусть четверо. Группа. Но никак не один.
   А он, Койот, должен сделать все в одиночку.
   Его собственная практика доказала, что только так надо действовать. Сколько уже месяцев прошло, а ведь про него, убийцу ментов, никто до сих пор не знает.
   ...За два дня он обошел несколько банков в Левобережном районе города и в центре.
   Начал с престижного, с филиала "Инкомбанка". Самый центр города, шикарная, под золото, вывеска, гнутые решетки на окнах первого и второго этажей массивного здания. Когда-то, года три назад, этажи эти занимал ресторан "Русские просторы". Считался одним из лучших в Придонске, кормили здесь приезжих знаменитостей и партийных шишек из Москвы. Теперь ресторан обанкротился, народ по бедности в ресторации ходить перестал, "новые русские" облюбовали для плотских утех другие места, другие рестораны, в условиях рынка лучше приноровившиеся потрошить тугие кошельки современных буржуа, заманившие их к себе не только хорошей едой, но и разными там варьете, стриптизершами, бесстыдными герлами. Словом, "Русские просторы"
   сузили свою деятельность, а потом и вовсе выпали из поля зрения любителей ресторанов. Ресторан, точнее, его помещение было запродано могущественному спруту-банку, тот быстренько перестроил его внутри, а фасад облицевал светлыми мраморными плитами. Издалека теперь было видно и громадный фирменный знак, и то, что в банке имеют дело с очень большими деньгами, прежде всего с валютой, а значит, с очень состоятельными клиентами.
   Валюта, ее вечный зов, и затолкала наивного Койота в отделанный мрамором подъезд банка.
   Когда-то давно он был в этом здании, в ресторане на первом этаже, где в будние дни горожан кормили комплексными обедами. Тогда он ел здесь безвкусный пшенный суп, котлету из хлеба и обрезков мяса, а также компот из червивых сухофруктов. Впрочем, меню тех лет никакого отношения к операции не имело. Койот вспомнил об этом на правах разового посетителя обанкротившегоя ресторана только потому, что прежние посещения должны были помочь ему восстановить в памяти расположение залов ресторана.
   Однако несколько прошумевших над Россией реформаторских лет изменили многое. В том числе и в бывших интерьерах бывших советских, народных, ресторанов.
   Едва Койот закрыл за собою массивную входную дверь (вернее, она сама закрылась за ним бесшумно и мягко), - как его глазам предстало совершенно иное, дорогое фойе: хрустальные светильники под вычурно разрисованным потолком, обитые каким-то современным материалом стены, огромный пушистый ковер на полу, мягкие, бежевого цвета кресла, полированные низкие столики, отделанное красным деревом огромное окно гардеробной, где торчала седая голова в форменной фуражке и с пышными бакенбардами...