Страница:
– Я знаю.
– Ты говорила, что у тебя был сын?
– Да, у меня был сын. Но он погиб.
– Ясно. Могу поспорить, что рожала ты его в больнице и вокруг тебя было полно врачей и медсестер, которые из кожи вон лезли, чтобы помочь тебе, и наверняка кололи обезболивающее, стоило тебе хотя бы раз закричать. А теперь рожать придется посреди джунглей, где вокруг не будет ничего кроме крыс, жуков и твоих соплеменников, которым будет конечно до слез тебя жалко, но которые ни черта не смогут сделать для того, чтобы помочь тебе.
– Я рожала сама безо всякого хирургического вмешательства, – отозвалась она. – Нельзя сказать, что все прошло весело и приятно, но по крайней мере далось мне это довольно легко.
– Что ты хочешь сказать? Тебе не вкалывали болеутоляющего?
– Мне ничего не кололи. И в больнице я не была. Мой муж позвонил в родовый центр – там была специальная служба для беременных женщин, которые не хотели, чтобы с ними обращались как с тяжелобольными.
Криво улыбаясь, Поль покачал головой.
– Скольких, интересно, женщин они отбракуют прежде, чем найдут хотя бы десяток таких, как ты. Думаю, что наверняка несколько сотен, а то и тысячу. Ты многое уже успела испытать. Сдается мне, что в тебе они нашли идеальную кандидатку на то, на что я сам никогда не соглашусь. Я даже думать об этом не хочу.
Его слова задели ее глубже, чем она того хотела. После всех этих допросов и исследований, через которые ей пришлось пройти за два с половиной года непрерывного «рок-н-ролла» осмотров и наблюдений, которые проводили на ней оанкали, с некоторых сторон они наверное узнали ее гораздо лучше, чем знала себя она сама. Они могли предсказать ее реакцию практически в любой возможной ситуации. Они отлично представляли себе, как управлять ею и руководить ее поступками, заставляя сделать то, что они хотели добиться от нее. И конечно же они знали и то, что она обладала некоторым практическим опытом, и ценили это в ней. Вероятно этот ее опыт был важен для них. Если бы ее роды были не такими безоблачными – если бы она отправилась в больницу и тем более перенесла бы кесарево сечение – возможно оанкали никогда не остановили бы на ней свой выбор.
– Чего это ты так рвешься обратно? – поинтересовался у нее Титус. – Неужели тебя прельщает перспектива провести всю жизнь в роли пещерной женщины?
– Нет, мне это не особенно нравится.
Его глаза расширились от удивления.
– Тогда что ты там забыла…
– Я не смогла забыть того, где я жила, откуда вышла, – ответила она. И улыбнулась. – Даже если я захочу это забыть, то все равно не смогу. И неправда, что мы обязательно вернемся в каменный век. Нам придется трудится, много и тяжело работать, это верно, но благодаря тому, чему научат нас оанкали, и тому, что мы уже знаем сами, у нас будет хороший шанс добиться своего.
– Они не станут учить нас за так! Не думай, что они спасали нас только по доброте душевной! Они изо всего извлекают выгоду. Тебе придется расплатиться за все и здесь, и там, на Земле!
– Они требовали с тебя плату за то, что разрешили тебе жить здесь?
Молчание.
Он откусил кусок от своего сандвича и некоторое время напряженно жевал.
– Плата, – мягко сказал он, – у них всегда бывает одна и та же. Когда они закончат с нами, доведут свои дьявольские эксперименты до конца, среди нас не останется больше людей. С людьми будет покончено навсегда. То, что начали военные со своими ракетами, закончат оанкали.
– Я не верю тебе, у них гуманные цели.
– В самом деле? Тогда почему они так долго не Пробуждали тебя?
– Земля сильно пострадала, им нужно было много поработать, чтобы сделать ее вновь пригодной для обитания. Даже сейчас часть Земли осталась непригодной для жизни, они не сумели очистить ее всю.
Поль взглянул на нее с такой откровенной и нескрываемой жалостью, что она отпрянула от него, вконец разозлившись.
– Неужто ты думаешь, они не знают, какая Земля на самом деле большая? – спросил он.
– Я не стала бы здесь откровенничать с тобой, если бы сомневалась в откровенности оанкали. Я и слушать бы тебя не стала. Они знают, что я чувствую.
– А кроме того они знают, каким образом заставить тебя думать нужным им образом. Не просто думать, а чувствовать себя тем, чем им нужно.
– Но только не в отношении Земли. Здесь я останусь до конца при своем мнении.
– Просто ты слишком долго пролежала во сне – я уже говорил тебе об этом.
Что такое они сделали с ним? – подумала она. Быть может он стал таким от того, что так долго прожил среди них – так долго и в полном одиночестве без людей вокруг? Он жил с осознанием того, что все, кого он знал, мертвы, что все, что он может надеяться найти на Земле, никак и никогда не сравниться с тем, чего он лишился, что составляло его прошлую жизнь? Ведь в самом начале своего пребывания тут он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, характер которого так легко было сломать.
– Если хочешь, – заговорил он, – в общем, они сказали, что если ты захочешь, то можешь… остаться со мной.
– Что, навсегда?
– Ага.
– Нет.
Он медленно положил на стол маленький пирог, которым почему-то решил не делиться с ней, поднялся и двинулся к ней, огибая стол.
– Знаешь, а ведь они только этого от тебя и ждут – что ты скажешь нет, – говорил на ходу он. – Они для того тебя сюда и привезли, чтобы услышать, что ты это скажешь и еще раз убедиться, что именно ты та самая и есть, кто им нужен. Они хотят все перепроверить.
Он остановился над ней, высокий и широкоплечий, нависая чересчур близко и излучая от себя грубую силу. С отвращением она поняла, что боится его.
– Пошли их к черту, – мягко продолжал он. – Сделай все наоборот им назло – хотя бы раз сделай. Они играют с тобой как с марионеткой – покажи им фигу.
Он уже положил руки ей на плечи. Она инстинктивно отпрянула, и его пальцы впились в ее тело так сильно, что она едва не вскрикнула от боли.
Тогда она замерла и подняв лицо, взглянула на него. Когда-то, точно так же, как теперь смотрела на него она, смотрела на нее ее мать. Ни раз и не два позже она ловила себя на том, что точно так же смотрит на своего сына, когда он делал что-то, что делать было нельзя, и она точно знала, что он знает это. Сколько еще в Титусе сохранилось от того четырнадцатилетнего паренька, только-только Пробужденного оанкали, от вида которых он едва не тронулся рассудком и с которыми потом привык жить почти на равных, но на которых затаил на долгие годы неизбывную злобу?
Он отпустил ее плечи.
– Здесь тебя никто не тронет, – тихо заговорил он. – А там, на Земле… сколько ты там протянешь? Насколько у тебя хватит запала? Даже если, как ты утверждаешь, ты не забыла то, что знала, о других этого не скажешь – они моментально одичают. Многие в душе остались пещерными людьми, только и ждут удобного случая, чтобы опуститься – они возьмут тебя силой, бросят в свой гарем, будут бить тебя, пока не сломают характер.
Поль покачал головой.
– А теперь попробуй скажи мне, что я неправ. Посиди, подумай, а потом скажи, что я неправ.
Глядя в стену мимо него, она думала о том, что он, как это не печально, скорее всего прав. Что ждет ее на Земле? Жалкое существование? Голод? Насилие? Смерть? Конечно найдутся и такие, кто с радостью отвергнет все законы и правила цивилизованного мира. Может быть это случится не сразу, но постепенно, это почти наверняка – подонки быстро уразумеют, что законы пишутся тут теми, кто сильнее.
Он снова схватил ее за плечи и на этот раз неуклюже попытался поцеловать ее. Точно так же, когда-то давно, еще в школе, к ней лезли лизаться распаленные мальчишки. Такие ласки никогда не беспокоили ее. Но несмотря на свой страх, вопреки самой себе, она ответила ему. Потому что в этом было нечто большее, чем несколько мгновений ворованного удовольствия.
– Послушай, – сказала ему она, когда он наконец отстранился, – мне совершенно не хочется устраивать тут представление для оанкали.
– Какая разница, смотрят они на нас или нет? Они не люди и ничего не поймут. Стала бы ты стесняться собаки?
– Дело не в них, а во мне.
– Лилит, – сказал он, покачивая головой, – они всегда следили за нами и будут следить.
– Для меня это все равно важно, – ответила она. – А кроме того, мне совсем не улыбается подарить им для их экспериментов ребенка.
– Может быть они уже получили его от тебя.
Неожиданность потрясения и страх заставили ее промолчать в ответ, но ее рука непроизвольно метнулась к животу, где под курткой скрывался ее шрам.
– Они называют это «обычная сделка», но до сих пор еще не получили от нас столько, сколько в этом смысле ими обычно подразумевается, – сказал он. – Большая часть из того, что у них есть – это люди Динсо, иначе говоря те, кто изъявили желание вернуться на Землю. У Тоахт здесь людей очень мало. И они хотят, чтобы родились еще – вот такая у меня догадка.
– И они занимаются этим, пока мы спим? Каким-то образом они…
– Каким-то образом! – прошипел он. – Святая простота! Да они не перед чем не остановятся! Они забирают семя от мужчин и женщин, которые даже никогда не знали друг друга, само собой без их на то ведома, оплодотворяют женщин, которые вынашивают им детей ничего не подозревая, и когда эти дети появляются на свет, они не знают ни свою мать, ни отца. Это только мои догадки, потому что, вполне возможно, они уже научились донашивать зародыши в каком-нибудь из своих прирученных животных. Им ничего не стоит вырастить животное, которое смогло бы служить искусственной утробой – для того чтобы выращивать человеческих личинок, как они наверное нас называют. Или, может быть, им вообще для таких дел не нужны ни мужчины, ни женщины – может быть они обходятся пробой кожи или наших выделений – и из этого материала выращивают ребенка – может помнишь, когда-то это называлось клонированием. А может быть для этой цели они используют свои отпечатки – и ради Бога не спрашивай меня, что это такое, их отпечатки. Эта такая штука, при помощи которой они смогут получить точную копию тебя и через сто лет, даже если ты погибнешь и тело твое будет уничтожено, или сгниет и от него ничего не останется. И это только начало. Они умеют творить с людьми такое, для чего у меня даже нет слов. Единственное, на что они, похоже, не способны, это оставить нас в покое. Поэтому за себя нам придется бороться самим.
Прикосновение его рук, которые лежали на ее плечах, было почти нежным.
– Остается надеяться на то, что до сих пор они ничего такого с тобой не сотворили.
Внезапно он сильно ее встряхнул.
– Хочешь знать сколько детей они от меня получили? «Твой генетический материал был использован для созданий более семидесяти детей», вот как они мне сказали. А я за все время пока нахожусь здесь еще ни разу не видел ни одной женщины.
Он замолчал и несколько секунд пристально смотрел на нее, и под этим взглядом она задрожала от страха и от жалости к нему и ужасно захотела его оттолкнуть. Он был первым человеческим существом, которое она видела перед собой за многие годы, и вот теперь единственное, о чем она могла думать – это как скорее убраться от него подальше.
О том чтобы драться с ним, не могло быть и речи. Она была высокой женщиной и всегда считала себя сильной, но он был значительно крупнее ее – футов шесть с половиной, а то и выше, и очень крепкий.
– У них было сто пятьдесят лет для того, чтобы разобраться с нами как следует, – сказала ему она. – Может быть, мы не можем заставить их остановиться, но и помогать им мы не обязаны.
– Да черт с ними!
Он попытался расстегнуть ее куртку.
– Нет! – выкрикнула она, намеренно резко и пронзительно, чтобы испугать его. – Мы не животные. Так сводят жеребцов и кобыл, чтобы потом опять развести их по стойлам, когда они закончат друг с другом. Но лошадям все равно. Они просто животные.
Он уже разорвал ее куртку и возился теперь с брюками.
Резко оттолкнув его от себя и вложив в толчок всю массу своего тела, она сумела освободиться.
Он опрокинулся на спину, но с неожиданной проворностью вскочил на ноги и снова был над ней.
Вскрикнув, она перекинула ноги по другую сторону платформы, на которой сидела и быстро соскочила там на пол. Теперь они была разделены платформой и находились каждый со своей стороны от нее. Он немедленно метнулся к ней вокруг.
Она снова перебросила через платформу ноги и оказалась по другую сторону опять.
– Ты ведешь себя, как цепной пес. Ты цепной пес оанкали! – крикнула ему она. – Опомнись и посмотри на себя со стороны. Возьми себя в руки.
Он снова бросился к ней, похоже уже не обращая на ее слова внимания. Он был ужасно возбужден и твердо настроен добиться своего. Вскочив на платформу, он перехватил ее. Она сумела вырваться, но он загнал ее в угол.
– Сколько раз ты делал это для них раньше! – в отчаянии закричала она. – Была у тебя на Земле сестра? Или ты ее тоже забыл? Может быть они и сестру твою к тебе приводили и ты делал с ней все по их указке?
Он поймал ее за руку и дернул на себя.
– И перед своей матерью ты тоже не остановился бы?
Он замер и она взмолилась Богу, чтобы эти слова задели его рассудок.
– Ты слышишь – я говорю про твою мать. Ты не видел ее с четырнадцати лет. Ты мог и не узнать ее, когда они приводили ее к тебе…
Он ударил ее.
Потрясенная от внезапной вспышки боли, она упала перед ним на колени, и он оттолкнул ее, словно ненавидел всей душой. Она растянулась на полу.
Упав на пол, она сильно и неудачно ударилась и почти потеряла сознание, когда он навис над ней.
– Никогда прежде я такого не делал, – прошипел ей он. – Никогда ни с одной женщиной. И кто знает, с кем или с чем они мешали то, что брали от меня.
Он замолчал, глядя на нее, лежащую у его ног.
– Они сказали мне, что я могу сделать это с тобой. И еще они сказали, что если ты захочешь, то сможешь здесь остаться. А ты взбеленилась и захотела вдруг уйти! Ты все испортила!
Коротко размахнувшись, он пнул ее ногой. Последнее, что она слышала проваливаясь в черноту беспамятства, было его хриплое грязное ругательство.
– Можешь уходить, – сказало Никани, – она приходит в себя.
– Мне лучше остаться, – мягко, но настойчиво возразил другой голос – Кахгуяхт. Она снова подумала о том, что несмотря на то, что из-за бесполости голоса у всех оанкали одинаковы, она никогда ни с кем не спутает вежливый и вкрадчивый тон Кахгуяхта.
– Ей еще нужна будет помощь, – сказал голос. – Я лучше останусь.
Никани не ответило ничего.
По прошествии некоторого времени Кахгуяхт, пошелестев щупальцами, вздохнуло и сказало:
– Я пойду. Ты взрослеешь быстрее, чем я думал. Может быть то, что она досталась тебе, не так уж плохо.
Она проследила за тем, как Кахгуяхт подошло к стене, заставило ее раствориться и исчезло. Только тогда она вдруг почувствовала, что все ее тело раскалывается и трепещет от боли – у нее болело все, челюсти, бок, голова и особенно сильно левая рука. Боль была не очень острой, не пугающей. Просто тупая, пульсирующая боль, несколько усиливающаяся, стоило только пошевелиться.
– Лежи спокойно, – сказало ей Никани. – Твое тело еще не восстановилось. Боль скоро пройдет.
Стараясь не обращать на боль внимания, она отвернулась от Никани.
Наступила долгая, гнетущая тишина. В конце концов молчание нарушило Никани:
– Мы не думали, что все так выйдет, – сказало оно, потом замолчало и поправилось: – Мы не могли предвидеть, каким может оказаться поведение мужской особи в таких условиях. До сих пор он никогда не терял над собой контроль. Бывали случаи, но чтобы что-то подобное – никогда. В течение последних нескольких лет он вел себя совершенно спокойно.
– Вы лишили его общения с людьми, с его собственным видом, – проговорила она, с трудом ворочая распухшими губами. – Почему вы так долго держали его в изоляции от женщин? Зачем это? Сколько это длилось: пятнадцать лет или дольше? Вы понимаете, что в некотором роде вы оставили его навсегда четырнадцатилетним мальчишкой?
– Он был вполне удовлетворен обществом оанкали – до тех пор пока не встретил тебя.
– Ему не с кем было сравнивать, ведь вы ему никого не показывали.
– В этом не было необходимости. Ему было хорошо со своей семьей.
Глядя на Никани, она чувствовала, как все ее тело наливается силой, не только физической, но и силой уверенности, возникающей рядом с совершенно непроницаемой чужеродностью Никани. Можно было часами говорить с оолой на его родном языке и в конце концов понять, что ничего так и не прояснилось между ними. Вероятно то же самое и оно чувствовало по отношению к ней, единственное отличие здесь состояло в том, что ей в любом случае приходилось подчиняться, понимала ли она смысл приказания или нет. В противном случае она рисковала оказаться в распоряжении тех, кто мог применить против нее силу.
– Его семья хотела, чтобы ты жила с ним, – сказало ей оолой. – Само собой, они не считали, что ты сразу же согласишься поселиться с ним тут навсегда, но они надеялись хотя бы на то, что ты займешься с ним сексом.
Займешься сексом, с горечью подумала она. Откуда оно взяло это выражение? Сама она никогда ни о чем таком не говорила. Хотя сама по себе откровенность Никани ей была симпатична. Оно определенно ей нравилось. Может быть ей и вправду стоило заняться сексом с Полем Титусом?
– И забеременеть от него, – закончила она вслух.
– Это тебе не грозило, – заметило ей Никани.
Она вскинула на него широко распахнутые глаза – оолой сумело завладеть ее вниманием.
– Это почему же? – потребовала она ответа.
– Тебе еще не время иметь детей.
– Вы что-то еще со мной сделали? Вы стерилизовали меня?
– У вас это называли «контроль рождаемости». Твое тело подверглось небольшим изменениям. Мы изменили, тебя когда ты спала, и то же самое с самого начала было сделано нами со всеми людьми. Постепенно ты вернешься к нормальному состоянию.
– И когда, скажи на милость, это случится? – горько спросила она. – Когда я буду готова приступить к выполнению вашей программы размножения?
– Пока что для этого еще слишком рано. Ты еще не готова. В свое время эта способность вернется к тебе.
– И кто здесь принимает решения? Ты?
– Нет, ты, Лилит. Только ты.
Простота и строгость его ответа смутили ее. Она почувствовала, что научилась читать его эмоции в его позе, в положении чувственных щупалец, в тоне голоса… Она поняла, что оолой не просто говорит с ней откровенно – что было для него обыкновением – но говорит ей правду, которую само считает очень важной. И тем не менее в словах Поля Титуса тоже была правда.
– Правда, что от Поля Титуса родилось семьдесят детей? – спросила она.
– Да, это правда. И он объяснил тебе почему. Для того чтобы произвести нормальный обмен, Тоахт было необходимо получить больше единиц твоего вида. Большей части людей, которые попали сюда с Земли, предстоит туда же вернуться. Тоахт необходимо, чтобы здесь, на корабле, осталось приблизительно такое же число людей. Им показалось, что лучше будет, если здесь останутся те, кто здесь родился.
Никани помолчало, раздумывая.
– Они не объяснили Полю, для чего им это было нужно и что вообще происходило. Хотя догадаться было нетрудно – это мы поняли тоже слишком поздно.
– Вы должны были ему сказать – он имел на это право!
– Это могло испугать его и унизить. По сути, ты угадала то, чего он на самом деле очень боялся – того, что одна из его родственниц женского пола уцелела и теперь забеременела от его спермы. Он уже затевал с Тоахт разговор по этому поводу, но тогда его успокоили, сказали, что этого не может случиться ни при каких обстоятельствах. Он сказал, что поверил, хотя на самом деле сомнения в нем наверняка остались.
– Он должен был все знать, на это у него есть полное право. Я тоже хочу знать, что вы со мной затеваете.
Молчание в ответ.
– У меня был ребенок на корабле, Никани?
– Нет.
– И… не будет?
Никани помолчало, потом тихо заговорило:
– У Тоахт есть твой отпечаток – они снимали отпечатки со всех людей, которые попали на корабль. Отпечатки интересуют их с точки зрения генетического разнообразия. Эти отпечатки останутся здесь, даже если вы отсюда уйдете навсегда. Через миллиард лет после твоей смерти, ты, вернее твое тело, снова может быть воссоздано на борту корабля. Но это уже не будешь ты. У той женщины будет своя собственная личность.
– Клонирование, – проговорила она бесцветным голосом. В ее левой руке пульсировал тихий огонь, и она потерла предплечье, не обращая внимания на боль.
– Нет, это не совсем так, – ответило ей Никани. – То, что мы сохраним из принадлежащего тебе, это не живая ткань. Это память. Генетическая структура, как назвали бы это вы, люди – хотя сами вы не никогда ничего такого не делали, у вас просто не было на это нужных способностей. Может быть здесь лучше подойдет сравнение с ментальной копией. Точный план, пользуясь которым, можно воссоздать точный дубликат человеческого бытия, в данном случае – тебя. Можно считать это способом воскрешения.
Несколько секунд в комнате висела тишина – Никани дало ей возможность переварить услышанное. Дождаться такой милости от людей почти невозможно – целых несколько минут для размышлений после слов правды.
– Если я попрошу вас об этом, вы уничтожите мой отпечаток? – спросила наконец она.
– Твой отпечаток хранится в памяти, Лилит, в живой памяти нескольких людей. Каким образом я смогу уничтожить живую память?
Вот в чем дело – оно говорит о живой памяти, а не о каких-то электронных носителях информации, не о записях на бумаге или магнитной ленте. Ну конечно же.
Через некоторое время, Никани снова заговорило.
– Может случится и так, что твоим отпечатком никогда не воспользуются. Но даже если это случится, это произойдет на борту корабля, этого или какого-нибудь другого, но никак не на Земле. Та женщина вырастет здесь, и люди, окружающие ее, будут подходящими для нее людьми. Можешь быть уверена, что они не причинят ей вреда.
Лилит вздохнула.
– У меня все это не укладывается в голове. Надеюсь, что они, эти в будущем, сделают все, чтобы она выросла счастливой. Да поможет ей Бог.
Никани присело рядом с ней и дотронулось до ее ноющей левой руки парой своих головных щупалец.
– Неужели это тебя в самом деле так сильно беспокоит? – спросило ее оно. – Ты хочешь узнать обо всем этом?
Никогда раньше оно ни о чем подобном ее не спрашивало. В течение нескольких секунд ее руку прожигала насквозь просто невыносимая боль, потом по плечу разлилось тепло и боль отступила. Она заставила себя сидеть спокойно и не отстраняться и вытерпела все до конца.
– Что ты со мной сделало? – спросила она.
– У тебя болела рука. Я облегчило твои страдания. Терпеть боль ни к чему.
– У меня болит повсюду.
– Я знаю. Я помогу тебе. Скоро ты снова заснешь, но сначала мы поговорим.
Несколько секунд она лежала спокойно, наслаждаясь тем, что боль из ее руки ушла. Пока Никани не заставило эту боль утихнуть, она даже не понимала, насколько страдала от нее, насколько та мешала ей сосредоточиться. Только теперь она сообразила, что эта боль была самой худшей из всех. Болело все, и локоть, и плечо, и кисть.
– У тебя было сломало запястье, – объяснило ей Никани. – К тому времени, когда ты снова проснешься, все полностью заживет.
Оно повторило свой вопрос:
– Ты действительно хочешь все знать, Лилит?
– Да, – решительно ответила она. – Я хочу знать все, что касается меня. Мне необходимо это знать.
Некоторое время Никани молчало, словно собираясь с мыслями, и Лилит молчала тоже, не мешая оолой думать.
– Я это вспомню, – наконец негромко объявило оно.
Лилит показалось, что она наконец узнала что-то необычайно важное. Наконец что-то.
– Откуда ты знало, что у меня болит рука?
– Обратив внимание, что ты все время трешь руку. Твоя рука была сломана, и мне было известно, что лечение ее еще не закончено. Можешь подвигать пальцами?
Лилит выполнила то, что от нее просили, и с приятным чувством убедилась, что пальцы ее движутся легко и безболезненно.
– Отлично. Теперь давай я помогу тебе заснуть – тебе нужно больше отдыхать.
– Никани, что стало с Полем?
Часть щупалец Никани переместилось с руки Лилит к ее лицу.
– Он спит.
Она нахмурилась.
– Почему? Я ведь ничего ему не сделала, даже не ударила как следует ни разу. Даже если бы захотела, то не смогла. С ним наверняка должно быть все в порядке.
– Он вышел из себя… был взбешен. Потерял над собой контроль. Когда члены его семьи попытались отнять тебя у него, он напал на них. Они рассказывали, что он наверное убил бы кого-нибудь, если бы смог. Они связали его, и тогда он разрыдался и принялся говорить бессвязно, выкрикивая неразборчивые фразы. Он отказывался разговаривать на оанкали, говорил только по-английски, при этом осыпал ругательствами и тебя и всю свою семью. И Тоахт пришлось его усыпить – он будет спать год или может быть дольше. Продолжительный сон отлично способствует излечению нефизических травм.
– Целый год?..
– С ним все будет в порядке. Этот год никто не собирается забирать из его жизни. Он ни на один день не постареет. Его семья с нетерпением будет ожидать его Пробуждения. Он и сам очень привязался к Тоахт – также как и они к нему. Семейные узы клана Тоахт очень крепки и поистине прекрасны и трогательны.
– Ты говорила, что у тебя был сын?
– Да, у меня был сын. Но он погиб.
– Ясно. Могу поспорить, что рожала ты его в больнице и вокруг тебя было полно врачей и медсестер, которые из кожи вон лезли, чтобы помочь тебе, и наверняка кололи обезболивающее, стоило тебе хотя бы раз закричать. А теперь рожать придется посреди джунглей, где вокруг не будет ничего кроме крыс, жуков и твоих соплеменников, которым будет конечно до слез тебя жалко, но которые ни черта не смогут сделать для того, чтобы помочь тебе.
– Я рожала сама безо всякого хирургического вмешательства, – отозвалась она. – Нельзя сказать, что все прошло весело и приятно, но по крайней мере далось мне это довольно легко.
– Что ты хочешь сказать? Тебе не вкалывали болеутоляющего?
– Мне ничего не кололи. И в больнице я не была. Мой муж позвонил в родовый центр – там была специальная служба для беременных женщин, которые не хотели, чтобы с ними обращались как с тяжелобольными.
Криво улыбаясь, Поль покачал головой.
– Скольких, интересно, женщин они отбракуют прежде, чем найдут хотя бы десяток таких, как ты. Думаю, что наверняка несколько сотен, а то и тысячу. Ты многое уже успела испытать. Сдается мне, что в тебе они нашли идеальную кандидатку на то, на что я сам никогда не соглашусь. Я даже думать об этом не хочу.
Его слова задели ее глубже, чем она того хотела. После всех этих допросов и исследований, через которые ей пришлось пройти за два с половиной года непрерывного «рок-н-ролла» осмотров и наблюдений, которые проводили на ней оанкали, с некоторых сторон они наверное узнали ее гораздо лучше, чем знала себя она сама. Они могли предсказать ее реакцию практически в любой возможной ситуации. Они отлично представляли себе, как управлять ею и руководить ее поступками, заставляя сделать то, что они хотели добиться от нее. И конечно же они знали и то, что она обладала некоторым практическим опытом, и ценили это в ней. Вероятно этот ее опыт был важен для них. Если бы ее роды были не такими безоблачными – если бы она отправилась в больницу и тем более перенесла бы кесарево сечение – возможно оанкали никогда не остановили бы на ней свой выбор.
– Чего это ты так рвешься обратно? – поинтересовался у нее Титус. – Неужели тебя прельщает перспектива провести всю жизнь в роли пещерной женщины?
– Нет, мне это не особенно нравится.
Его глаза расширились от удивления.
– Тогда что ты там забыла…
– Я не смогла забыть того, где я жила, откуда вышла, – ответила она. И улыбнулась. – Даже если я захочу это забыть, то все равно не смогу. И неправда, что мы обязательно вернемся в каменный век. Нам придется трудится, много и тяжело работать, это верно, но благодаря тому, чему научат нас оанкали, и тому, что мы уже знаем сами, у нас будет хороший шанс добиться своего.
– Они не станут учить нас за так! Не думай, что они спасали нас только по доброте душевной! Они изо всего извлекают выгоду. Тебе придется расплатиться за все и здесь, и там, на Земле!
– Они требовали с тебя плату за то, что разрешили тебе жить здесь?
Молчание.
Он откусил кусок от своего сандвича и некоторое время напряженно жевал.
– Плата, – мягко сказал он, – у них всегда бывает одна и та же. Когда они закончат с нами, доведут свои дьявольские эксперименты до конца, среди нас не останется больше людей. С людьми будет покончено навсегда. То, что начали военные со своими ракетами, закончат оанкали.
– Я не верю тебе, у них гуманные цели.
– В самом деле? Тогда почему они так долго не Пробуждали тебя?
– Земля сильно пострадала, им нужно было много поработать, чтобы сделать ее вновь пригодной для обитания. Даже сейчас часть Земли осталась непригодной для жизни, они не сумели очистить ее всю.
Поль взглянул на нее с такой откровенной и нескрываемой жалостью, что она отпрянула от него, вконец разозлившись.
– Неужто ты думаешь, они не знают, какая Земля на самом деле большая? – спросил он.
– Я не стала бы здесь откровенничать с тобой, если бы сомневалась в откровенности оанкали. Я и слушать бы тебя не стала. Они знают, что я чувствую.
– А кроме того они знают, каким образом заставить тебя думать нужным им образом. Не просто думать, а чувствовать себя тем, чем им нужно.
– Но только не в отношении Земли. Здесь я останусь до конца при своем мнении.
– Просто ты слишком долго пролежала во сне – я уже говорил тебе об этом.
Что такое они сделали с ним? – подумала она. Быть может он стал таким от того, что так долго прожил среди них – так долго и в полном одиночестве без людей вокруг? Он жил с осознанием того, что все, кого он знал, мертвы, что все, что он может надеяться найти на Земле, никак и никогда не сравниться с тем, чего он лишился, что составляло его прошлую жизнь? Ведь в самом начале своего пребывания тут он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, характер которого так легко было сломать.
– Если хочешь, – заговорил он, – в общем, они сказали, что если ты захочешь, то можешь… остаться со мной.
– Что, навсегда?
– Ага.
– Нет.
Он медленно положил на стол маленький пирог, которым почему-то решил не делиться с ней, поднялся и двинулся к ней, огибая стол.
– Знаешь, а ведь они только этого от тебя и ждут – что ты скажешь нет, – говорил на ходу он. – Они для того тебя сюда и привезли, чтобы услышать, что ты это скажешь и еще раз убедиться, что именно ты та самая и есть, кто им нужен. Они хотят все перепроверить.
Он остановился над ней, высокий и широкоплечий, нависая чересчур близко и излучая от себя грубую силу. С отвращением она поняла, что боится его.
– Пошли их к черту, – мягко продолжал он. – Сделай все наоборот им назло – хотя бы раз сделай. Они играют с тобой как с марионеткой – покажи им фигу.
Он уже положил руки ей на плечи. Она инстинктивно отпрянула, и его пальцы впились в ее тело так сильно, что она едва не вскрикнула от боли.
Тогда она замерла и подняв лицо, взглянула на него. Когда-то, точно так же, как теперь смотрела на него она, смотрела на нее ее мать. Ни раз и не два позже она ловила себя на том, что точно так же смотрит на своего сына, когда он делал что-то, что делать было нельзя, и она точно знала, что он знает это. Сколько еще в Титусе сохранилось от того четырнадцатилетнего паренька, только-только Пробужденного оанкали, от вида которых он едва не тронулся рассудком и с которыми потом привык жить почти на равных, но на которых затаил на долгие годы неизбывную злобу?
Он отпустил ее плечи.
– Здесь тебя никто не тронет, – тихо заговорил он. – А там, на Земле… сколько ты там протянешь? Насколько у тебя хватит запала? Даже если, как ты утверждаешь, ты не забыла то, что знала, о других этого не скажешь – они моментально одичают. Многие в душе остались пещерными людьми, только и ждут удобного случая, чтобы опуститься – они возьмут тебя силой, бросят в свой гарем, будут бить тебя, пока не сломают характер.
Поль покачал головой.
– А теперь попробуй скажи мне, что я неправ. Посиди, подумай, а потом скажи, что я неправ.
Глядя в стену мимо него, она думала о том, что он, как это не печально, скорее всего прав. Что ждет ее на Земле? Жалкое существование? Голод? Насилие? Смерть? Конечно найдутся и такие, кто с радостью отвергнет все законы и правила цивилизованного мира. Может быть это случится не сразу, но постепенно, это почти наверняка – подонки быстро уразумеют, что законы пишутся тут теми, кто сильнее.
Он снова схватил ее за плечи и на этот раз неуклюже попытался поцеловать ее. Точно так же, когда-то давно, еще в школе, к ней лезли лизаться распаленные мальчишки. Такие ласки никогда не беспокоили ее. Но несмотря на свой страх, вопреки самой себе, она ответила ему. Потому что в этом было нечто большее, чем несколько мгновений ворованного удовольствия.
– Послушай, – сказала ему она, когда он наконец отстранился, – мне совершенно не хочется устраивать тут представление для оанкали.
– Какая разница, смотрят они на нас или нет? Они не люди и ничего не поймут. Стала бы ты стесняться собаки?
– Дело не в них, а во мне.
– Лилит, – сказал он, покачивая головой, – они всегда следили за нами и будут следить.
– Для меня это все равно важно, – ответила она. – А кроме того, мне совсем не улыбается подарить им для их экспериментов ребенка.
– Может быть они уже получили его от тебя.
Неожиданность потрясения и страх заставили ее промолчать в ответ, но ее рука непроизвольно метнулась к животу, где под курткой скрывался ее шрам.
– Они называют это «обычная сделка», но до сих пор еще не получили от нас столько, сколько в этом смысле ими обычно подразумевается, – сказал он. – Большая часть из того, что у них есть – это люди Динсо, иначе говоря те, кто изъявили желание вернуться на Землю. У Тоахт здесь людей очень мало. И они хотят, чтобы родились еще – вот такая у меня догадка.
– И они занимаются этим, пока мы спим? Каким-то образом они…
– Каким-то образом! – прошипел он. – Святая простота! Да они не перед чем не остановятся! Они забирают семя от мужчин и женщин, которые даже никогда не знали друг друга, само собой без их на то ведома, оплодотворяют женщин, которые вынашивают им детей ничего не подозревая, и когда эти дети появляются на свет, они не знают ни свою мать, ни отца. Это только мои догадки, потому что, вполне возможно, они уже научились донашивать зародыши в каком-нибудь из своих прирученных животных. Им ничего не стоит вырастить животное, которое смогло бы служить искусственной утробой – для того чтобы выращивать человеческих личинок, как они наверное нас называют. Или, может быть, им вообще для таких дел не нужны ни мужчины, ни женщины – может быть они обходятся пробой кожи или наших выделений – и из этого материала выращивают ребенка – может помнишь, когда-то это называлось клонированием. А может быть для этой цели они используют свои отпечатки – и ради Бога не спрашивай меня, что это такое, их отпечатки. Эта такая штука, при помощи которой они смогут получить точную копию тебя и через сто лет, даже если ты погибнешь и тело твое будет уничтожено, или сгниет и от него ничего не останется. И это только начало. Они умеют творить с людьми такое, для чего у меня даже нет слов. Единственное, на что они, похоже, не способны, это оставить нас в покое. Поэтому за себя нам придется бороться самим.
Прикосновение его рук, которые лежали на ее плечах, было почти нежным.
– Остается надеяться на то, что до сих пор они ничего такого с тобой не сотворили.
Внезапно он сильно ее встряхнул.
– Хочешь знать сколько детей они от меня получили? «Твой генетический материал был использован для созданий более семидесяти детей», вот как они мне сказали. А я за все время пока нахожусь здесь еще ни разу не видел ни одной женщины.
Он замолчал и несколько секунд пристально смотрел на нее, и под этим взглядом она задрожала от страха и от жалости к нему и ужасно захотела его оттолкнуть. Он был первым человеческим существом, которое она видела перед собой за многие годы, и вот теперь единственное, о чем она могла думать – это как скорее убраться от него подальше.
О том чтобы драться с ним, не могло быть и речи. Она была высокой женщиной и всегда считала себя сильной, но он был значительно крупнее ее – футов шесть с половиной, а то и выше, и очень крепкий.
– У них было сто пятьдесят лет для того, чтобы разобраться с нами как следует, – сказала ему она. – Может быть, мы не можем заставить их остановиться, но и помогать им мы не обязаны.
– Да черт с ними!
Он попытался расстегнуть ее куртку.
– Нет! – выкрикнула она, намеренно резко и пронзительно, чтобы испугать его. – Мы не животные. Так сводят жеребцов и кобыл, чтобы потом опять развести их по стойлам, когда они закончат друг с другом. Но лошадям все равно. Они просто животные.
Он уже разорвал ее куртку и возился теперь с брюками.
Резко оттолкнув его от себя и вложив в толчок всю массу своего тела, она сумела освободиться.
Он опрокинулся на спину, но с неожиданной проворностью вскочил на ноги и снова был над ней.
Вскрикнув, она перекинула ноги по другую сторону платформы, на которой сидела и быстро соскочила там на пол. Теперь они была разделены платформой и находились каждый со своей стороны от нее. Он немедленно метнулся к ней вокруг.
Она снова перебросила через платформу ноги и оказалась по другую сторону опять.
– Ты ведешь себя, как цепной пес. Ты цепной пес оанкали! – крикнула ему она. – Опомнись и посмотри на себя со стороны. Возьми себя в руки.
Он снова бросился к ней, похоже уже не обращая на ее слова внимания. Он был ужасно возбужден и твердо настроен добиться своего. Вскочив на платформу, он перехватил ее. Она сумела вырваться, но он загнал ее в угол.
– Сколько раз ты делал это для них раньше! – в отчаянии закричала она. – Была у тебя на Земле сестра? Или ты ее тоже забыл? Может быть они и сестру твою к тебе приводили и ты делал с ней все по их указке?
Он поймал ее за руку и дернул на себя.
– И перед своей матерью ты тоже не остановился бы?
Он замер и она взмолилась Богу, чтобы эти слова задели его рассудок.
– Ты слышишь – я говорю про твою мать. Ты не видел ее с четырнадцати лет. Ты мог и не узнать ее, когда они приводили ее к тебе…
Он ударил ее.
Потрясенная от внезапной вспышки боли, она упала перед ним на колени, и он оттолкнул ее, словно ненавидел всей душой. Она растянулась на полу.
Упав на пол, она сильно и неудачно ударилась и почти потеряла сознание, когда он навис над ней.
– Никогда прежде я такого не делал, – прошипел ей он. – Никогда ни с одной женщиной. И кто знает, с кем или с чем они мешали то, что брали от меня.
Он замолчал, глядя на нее, лежащую у его ног.
– Они сказали мне, что я могу сделать это с тобой. И еще они сказали, что если ты захочешь, то сможешь здесь остаться. А ты взбеленилась и захотела вдруг уйти! Ты все испортила!
Коротко размахнувшись, он пнул ее ногой. Последнее, что она слышала проваливаясь в черноту беспамятства, было его хриплое грязное ругательство.
9
Ее разбудил голос – рядом с ней, не прикасаясь к ней, находились оанкали. Никани и еще кто-то.– Можешь уходить, – сказало Никани, – она приходит в себя.
– Мне лучше остаться, – мягко, но настойчиво возразил другой голос – Кахгуяхт. Она снова подумала о том, что несмотря на то, что из-за бесполости голоса у всех оанкали одинаковы, она никогда ни с кем не спутает вежливый и вкрадчивый тон Кахгуяхта.
– Ей еще нужна будет помощь, – сказал голос. – Я лучше останусь.
Никани не ответило ничего.
По прошествии некоторого времени Кахгуяхт, пошелестев щупальцами, вздохнуло и сказало:
– Я пойду. Ты взрослеешь быстрее, чем я думал. Может быть то, что она досталась тебе, не так уж плохо.
Она проследила за тем, как Кахгуяхт подошло к стене, заставило ее раствориться и исчезло. Только тогда она вдруг почувствовала, что все ее тело раскалывается и трепещет от боли – у нее болело все, челюсти, бок, голова и особенно сильно левая рука. Боль была не очень острой, не пугающей. Просто тупая, пульсирующая боль, несколько усиливающаяся, стоило только пошевелиться.
– Лежи спокойно, – сказало ей Никани. – Твое тело еще не восстановилось. Боль скоро пройдет.
Стараясь не обращать на боль внимания, она отвернулась от Никани.
Наступила долгая, гнетущая тишина. В конце концов молчание нарушило Никани:
– Мы не думали, что все так выйдет, – сказало оно, потом замолчало и поправилось: – Мы не могли предвидеть, каким может оказаться поведение мужской особи в таких условиях. До сих пор он никогда не терял над собой контроль. Бывали случаи, но чтобы что-то подобное – никогда. В течение последних нескольких лет он вел себя совершенно спокойно.
– Вы лишили его общения с людьми, с его собственным видом, – проговорила она, с трудом ворочая распухшими губами. – Почему вы так долго держали его в изоляции от женщин? Зачем это? Сколько это длилось: пятнадцать лет или дольше? Вы понимаете, что в некотором роде вы оставили его навсегда четырнадцатилетним мальчишкой?
– Он был вполне удовлетворен обществом оанкали – до тех пор пока не встретил тебя.
– Ему не с кем было сравнивать, ведь вы ему никого не показывали.
– В этом не было необходимости. Ему было хорошо со своей семьей.
Глядя на Никани, она чувствовала, как все ее тело наливается силой, не только физической, но и силой уверенности, возникающей рядом с совершенно непроницаемой чужеродностью Никани. Можно было часами говорить с оолой на его родном языке и в конце концов понять, что ничего так и не прояснилось между ними. Вероятно то же самое и оно чувствовало по отношению к ней, единственное отличие здесь состояло в том, что ей в любом случае приходилось подчиняться, понимала ли она смысл приказания или нет. В противном случае она рисковала оказаться в распоряжении тех, кто мог применить против нее силу.
– Его семья хотела, чтобы ты жила с ним, – сказало ей оолой. – Само собой, они не считали, что ты сразу же согласишься поселиться с ним тут навсегда, но они надеялись хотя бы на то, что ты займешься с ним сексом.
Займешься сексом, с горечью подумала она. Откуда оно взяло это выражение? Сама она никогда ни о чем таком не говорила. Хотя сама по себе откровенность Никани ей была симпатична. Оно определенно ей нравилось. Может быть ей и вправду стоило заняться сексом с Полем Титусом?
– И забеременеть от него, – закончила она вслух.
– Это тебе не грозило, – заметило ей Никани.
Она вскинула на него широко распахнутые глаза – оолой сумело завладеть ее вниманием.
– Это почему же? – потребовала она ответа.
– Тебе еще не время иметь детей.
– Вы что-то еще со мной сделали? Вы стерилизовали меня?
– У вас это называли «контроль рождаемости». Твое тело подверглось небольшим изменениям. Мы изменили, тебя когда ты спала, и то же самое с самого начала было сделано нами со всеми людьми. Постепенно ты вернешься к нормальному состоянию.
– И когда, скажи на милость, это случится? – горько спросила она. – Когда я буду готова приступить к выполнению вашей программы размножения?
– Пока что для этого еще слишком рано. Ты еще не готова. В свое время эта способность вернется к тебе.
– И кто здесь принимает решения? Ты?
– Нет, ты, Лилит. Только ты.
Простота и строгость его ответа смутили ее. Она почувствовала, что научилась читать его эмоции в его позе, в положении чувственных щупалец, в тоне голоса… Она поняла, что оолой не просто говорит с ней откровенно – что было для него обыкновением – но говорит ей правду, которую само считает очень важной. И тем не менее в словах Поля Титуса тоже была правда.
– Правда, что от Поля Титуса родилось семьдесят детей? – спросила она.
– Да, это правда. И он объяснил тебе почему. Для того чтобы произвести нормальный обмен, Тоахт было необходимо получить больше единиц твоего вида. Большей части людей, которые попали сюда с Земли, предстоит туда же вернуться. Тоахт необходимо, чтобы здесь, на корабле, осталось приблизительно такое же число людей. Им показалось, что лучше будет, если здесь останутся те, кто здесь родился.
Никани помолчало, раздумывая.
– Они не объяснили Полю, для чего им это было нужно и что вообще происходило. Хотя догадаться было нетрудно – это мы поняли тоже слишком поздно.
– Вы должны были ему сказать – он имел на это право!
– Это могло испугать его и унизить. По сути, ты угадала то, чего он на самом деле очень боялся – того, что одна из его родственниц женского пола уцелела и теперь забеременела от его спермы. Он уже затевал с Тоахт разговор по этому поводу, но тогда его успокоили, сказали, что этого не может случиться ни при каких обстоятельствах. Он сказал, что поверил, хотя на самом деле сомнения в нем наверняка остались.
– Он должен был все знать, на это у него есть полное право. Я тоже хочу знать, что вы со мной затеваете.
Молчание в ответ.
– У меня был ребенок на корабле, Никани?
– Нет.
– И… не будет?
Никани помолчало, потом тихо заговорило:
– У Тоахт есть твой отпечаток – они снимали отпечатки со всех людей, которые попали на корабль. Отпечатки интересуют их с точки зрения генетического разнообразия. Эти отпечатки останутся здесь, даже если вы отсюда уйдете навсегда. Через миллиард лет после твоей смерти, ты, вернее твое тело, снова может быть воссоздано на борту корабля. Но это уже не будешь ты. У той женщины будет своя собственная личность.
– Клонирование, – проговорила она бесцветным голосом. В ее левой руке пульсировал тихий огонь, и она потерла предплечье, не обращая внимания на боль.
– Нет, это не совсем так, – ответило ей Никани. – То, что мы сохраним из принадлежащего тебе, это не живая ткань. Это память. Генетическая структура, как назвали бы это вы, люди – хотя сами вы не никогда ничего такого не делали, у вас просто не было на это нужных способностей. Может быть здесь лучше подойдет сравнение с ментальной копией. Точный план, пользуясь которым, можно воссоздать точный дубликат человеческого бытия, в данном случае – тебя. Можно считать это способом воскрешения.
Несколько секунд в комнате висела тишина – Никани дало ей возможность переварить услышанное. Дождаться такой милости от людей почти невозможно – целых несколько минут для размышлений после слов правды.
– Если я попрошу вас об этом, вы уничтожите мой отпечаток? – спросила наконец она.
– Твой отпечаток хранится в памяти, Лилит, в живой памяти нескольких людей. Каким образом я смогу уничтожить живую память?
Вот в чем дело – оно говорит о живой памяти, а не о каких-то электронных носителях информации, не о записях на бумаге или магнитной ленте. Ну конечно же.
Через некоторое время, Никани снова заговорило.
– Может случится и так, что твоим отпечатком никогда не воспользуются. Но даже если это случится, это произойдет на борту корабля, этого или какого-нибудь другого, но никак не на Земле. Та женщина вырастет здесь, и люди, окружающие ее, будут подходящими для нее людьми. Можешь быть уверена, что они не причинят ей вреда.
Лилит вздохнула.
– У меня все это не укладывается в голове. Надеюсь, что они, эти в будущем, сделают все, чтобы она выросла счастливой. Да поможет ей Бог.
Никани присело рядом с ней и дотронулось до ее ноющей левой руки парой своих головных щупалец.
– Неужели это тебя в самом деле так сильно беспокоит? – спросило ее оно. – Ты хочешь узнать обо всем этом?
Никогда раньше оно ни о чем подобном ее не спрашивало. В течение нескольких секунд ее руку прожигала насквозь просто невыносимая боль, потом по плечу разлилось тепло и боль отступила. Она заставила себя сидеть спокойно и не отстраняться и вытерпела все до конца.
– Что ты со мной сделало? – спросила она.
– У тебя болела рука. Я облегчило твои страдания. Терпеть боль ни к чему.
– У меня болит повсюду.
– Я знаю. Я помогу тебе. Скоро ты снова заснешь, но сначала мы поговорим.
Несколько секунд она лежала спокойно, наслаждаясь тем, что боль из ее руки ушла. Пока Никани не заставило эту боль утихнуть, она даже не понимала, насколько страдала от нее, насколько та мешала ей сосредоточиться. Только теперь она сообразила, что эта боль была самой худшей из всех. Болело все, и локоть, и плечо, и кисть.
– У тебя было сломало запястье, – объяснило ей Никани. – К тому времени, когда ты снова проснешься, все полностью заживет.
Оно повторило свой вопрос:
– Ты действительно хочешь все знать, Лилит?
– Да, – решительно ответила она. – Я хочу знать все, что касается меня. Мне необходимо это знать.
Некоторое время Никани молчало, словно собираясь с мыслями, и Лилит молчала тоже, не мешая оолой думать.
– Я это вспомню, – наконец негромко объявило оно.
Лилит показалось, что она наконец узнала что-то необычайно важное. Наконец что-то.
– Откуда ты знало, что у меня болит рука?
– Обратив внимание, что ты все время трешь руку. Твоя рука была сломана, и мне было известно, что лечение ее еще не закончено. Можешь подвигать пальцами?
Лилит выполнила то, что от нее просили, и с приятным чувством убедилась, что пальцы ее движутся легко и безболезненно.
– Отлично. Теперь давай я помогу тебе заснуть – тебе нужно больше отдыхать.
– Никани, что стало с Полем?
Часть щупалец Никани переместилось с руки Лилит к ее лицу.
– Он спит.
Она нахмурилась.
– Почему? Я ведь ничего ему не сделала, даже не ударила как следует ни разу. Даже если бы захотела, то не смогла. С ним наверняка должно быть все в порядке.
– Он вышел из себя… был взбешен. Потерял над собой контроль. Когда члены его семьи попытались отнять тебя у него, он напал на них. Они рассказывали, что он наверное убил бы кого-нибудь, если бы смог. Они связали его, и тогда он разрыдался и принялся говорить бессвязно, выкрикивая неразборчивые фразы. Он отказывался разговаривать на оанкали, говорил только по-английски, при этом осыпал ругательствами и тебя и всю свою семью. И Тоахт пришлось его усыпить – он будет спать год или может быть дольше. Продолжительный сон отлично способствует излечению нефизических травм.
– Целый год?..
– С ним все будет в порядке. Этот год никто не собирается забирать из его жизни. Он ни на один день не постареет. Его семья с нетерпением будет ожидать его Пробуждения. Он и сам очень привязался к Тоахт – также как и они к нему. Семейные узы клана Тоахт очень крепки и поистине прекрасны и трогательны.