Страница:
– Больше ты о раке не вспомнишь. Мой сородич сказал мне, что твой рак был поистине прекрасен, хотя справится с ним было совсем несложно.
– Рак – прекрасен?
– Некоторые вещи оолойи воспринимают по-своему, очень своеобразно. Вот, Лилит, поешь. Ты ведь голодна?
Шагнув к нему, она протянула руку, чтобы взять тарелку, и только тогда поняла, что она делает. Она замерла, но сумела отчаянным усилием воли заставить себя не отскочить назад. Через секунду она приблизилась к нему еще на один шаг, потом на полшага. Потом еще. Она физически не могла двигаться быстро. Не могла, например, схватить тарелку и быстро отбежать в угол комнаты. Она вообще была поражена тем, что могла пошевелить рукой или ногой. Она двигалась вперед медленно-медленно.
Накрепко стиснув зубы, она заставила себя взять тарелку. Ее руки так сильно тряслись, что половину супа она расплескала. Вместе с остатками еды она вернулась на кровать. Немного успокоившись, она принялась за свой завтрак, а потом закусила и самой тарелкой из съедобного материала, напоминающего плотный хлеб. Голод остался. Она с удовольствием съела бы чего-нибудь еще, но просить у Йядайи не стала. Взять еще одну тарелку из его рук она бы просто не смогла. Из этих рук-стеблей – нет. Ладонь, окруженная сразу, может быть, десятком пальцев. Внутри пальцев без сомнения имелись кости, по крайней мере они были не такими гибкими, как щупальца. Рук, как и ног, было только две – и на том спасибо. В сущности, Йядайя был совсем не так уж уродлив, а ведь мог бы иметь совсем уж нечеловеческую внешность. Тогда почему ей так невыносим его облик? Ведь он не так много от нее просит, всего лишь чтобы она взяла себя в руки и сохраняла спокойствие, находясь в его обществе и обществе ему подобных. Почему бы ей не пойти ему навстречу? Но нет, что-то выше ее овладевает ей.
Она попыталась представить себя окруженной плотным кольцом точно таких же, как Йядайя, медуз, и поняла, что сейчас спятит от страха. На лбу у нее выступил холодный пот. Очевидно именно такое состояние психики называют фобией, тем, чего она никогда в прежней жизни не знала. Каким точно должно было быть в этом случае ощущение, она не знала, но слышала, что об этом рассказывали другие люди. Настоящая ксенофобия – и, судя по рассказам Йядайи, страдала ей не только она одна.
Вздохнув, она поняла, что по-прежнему чувствует себя усталой как собака и голодной. Потом провела руками по лицу. Растерла щеки. Как бы ни называлось то, что происходит с ней, фобией или по-другому, ей следовало избавиться от этого как можно скорее. Он взглянула на Йядайю.
– Как вы называете себя? – спросила она у него. – Расскажи мне о своем народе.
– Мы называем себя оанкали.
– Оанкали. Похоже на слово из какого-то земного языка, не помню какого.
– Может быть. Но если в нем и есть такое слово, то наверняка у него другое значение.
– А что это слово означает на вашем языке.
– Многое. Например, обменщики.
– Так вы занимаетесь обменом?
– Да.
– И чем же вы меняетесь?
– Самими собой.
– Ты хочешь сказать… друг другом? Рабами?
– Нет, рабства у нас нет и никогда не было.
– Тогда как же прикажешь тебя понимать?
– Так, как я сказал. Мы меняем сами себя.
– Все равно я тебя не понимаю.
Йядайя ничего не ответил. Казалось, что он завернулся в саван молчания, ссутулившись и нахохлившись. Она знала, что ответа не будет.
Она вздохнула.
– Иногда ты ведешь себя в точности как человек. Когда я не смотрю на тебя, мне кажется, что я разговариваю с обычным мужчиной.
– Так это и должно быть. Я специально учился, рассчитывая именно на такую твою реакцию. Я очень долго практиковался в языке с женщиной-врачом. Она была уже слишком стара и не могла рожать, но согласилась сотрудничать с нами и учила наших людей.
– Мне показалось, ты сказал, что она умирала.
– В определенный момент она действительно начала умирать, и этот процесс был необратимым. Она умерла в сто тридцать лет и всего между своими Пробуждениями она провела среди нас около пятидесяти лет. Мне и моим сородичам она была словно бы четвертым родителем. Тяжело было смотреть, как она угасает и смерть подкрадывается к ней. В вас скрывается необыкновенный потенциал, но все вы, как правило умираете, не использовав и части этого потенциала.
– Я нередко слышала то же самое и от людей, еще на Земле.
Лилит нахмурилась.
– Скажи мне, разве твои оолойи не могут продлить жизнь людям? Возможно эта женщина-врач хотела жить и дальше, и больше ста тридцати лет, почему же вы не помогли мне?
– Оолойи помогали ей. Они дали ей сорок лет, которых у нее иначе не было бы, и когда они больше не смогли продлевать ее жизнь, помогли ей уйти без боли. Когда мы нашли ее, она была уже не молода. Если бы она встретилась с нами лет на двадцать раньше, то наверняка прожила бы гораздо дольше.
Лилит обдумала услышанное и решила, что все сказанное вполне логично.
– Мне двадцать шесть, – сказала она.
– В действительности тебе заметно больше, – отозвался он. – Всего ты бодрствовала около двух лет. Так что тебе сейчас двадцать восемь.
Известие застало ее неожиданно, она никогда не задумывалась над тем, что могла оказаться на два года старше, чем считала всегда. Два года в невыносимо одиночном заключении. Чем же ее вознаградят за такую жертву? Что предоставят взамен? Она снова подняла лицо к Йядайе.
Его щупальца словно бы застыли, превратившись во вторую кожу – темные пятна на лице и шее, темная, гладкая на вид масса на голове.
– Если не случится ничего непредвиденного, – сказал он, – то ты скорее всего проживешь гораздо больше ста тридцати лет. Кроме того, в течение всей своей жизни биологически ты будешь оставаться очень молодой, почти юной. Твои дети проживут значительно дольше тебя.
Говоря это, он был очень похож на человека. Наверно именно щупальца придавали ему такой странный, отпугивающий вид морского животного, спрута. Цвет окраса его кожи не менялся. То, что у него не было ни глаз, ни носа, ни ушей, по-прежнему беспокоило ее, но уже совсем чуть-чуть.
– Йядайя, – попросила она его, – если тебе нетрудно, то оставайся пожалуйста, таким, какой ты есть сейчас. – Я хочу подойти к тебе и посмотреть поближе… не знаю, получится ли это у меня.
Щупальца снова вздрогнули, – словно бы рябь прошла по странноватой коже, – но тут же снова замерли и отвердели.
– Хорошо, – ответил он. – Подойди ко мне.
Медленно, но неуклонно она приблизилась к нему. Но щупальца продолжали казаться второй кожей даже на расстоянии двух футов.
– Как ты отнесешься к тому… – сдавленным голосом спросила она, замолчала и продолжила снова. – К тому, если я потрогаю тебя?
– Хорошо.
На поверку это оказалось сделать гораздо легче, чем она предполагала. Кожа Йядайи была прохладной и почти такой же мягкой и гладкой на ощупь, как обычная кожа – гладкой, как ее ногти и, может быть, почти такой же плотной.
– Тебе нетрудно вот так сидеть? – поинтересовалась она.
– Нет, это нетрудно. Просто немного необычно. Мои органы чувств притуплены.
– Почему ты вдруг стал таким – я имею в виду, почему стал таким сам по себе, ведь я тебя об этом не просила?
– Эта поза выражает удовольствие или удивление.
– Значит минуту назад тебе было приятно? От чего?
– Мне было приятно находится в твоем обществе. Ты была расстроена тем, что потеряла два года, и хотела, чтобы мы вернули тебе их обратно. Ты не хотела умирать.
Она уставилась на него, потрясенная тем, с какой легкостью он прочитал ее мысли. Должно быть ему довелось повидать немало людей, выбравших смерть после обещания долгой жизни, здоровья, почти бесконечной молодости. Почему они выбрали уход? Быть может она, сама того не замечая, говорила свои мысли вслух: для чего им было нужно все это? Чего они потребуют от нее взамен?
– До сих пор только скука и одиночество наводили меня на мысли о смерти.
– Все это в прошлом. Но ты все-таки не пыталась убить себя, даже в таких условиях.
– … Да, не пыталась.
– Твое желание жить гораздо сильнее, чем ты можешь представить.
Она вздохнула.
– И вы решили меня проверить, верно? И именно поэтому ты до сих пор не сказал мне, что вы хотите от нас, людей?
– Да, – согласился он, и она почувствовала тревогу.
– Тогда скажи мне, сейчас же!
В ответ – молчание.
– Если ты действительно так хорошо знаешь нас, то должен был слышать кое-что о такой штуке, как воображение. Ты хочешь мне хорошего, но на самом деле добиваешься как раз обратного, – сказала она.
– Как только ты будешь готова выйти из этой комнаты вместе со мной, я отвечу на все твои вопросы, – заверил он ее.
Несколько секунд она рассматривала его лицо.
– Тогда давай работать над собой, – сказала наконец она мрачно. – Расслабься и прими свой естественный вид, и посмотрим, что из этого выйдет.
Он помедлил, а потом его щупальца поникли. На столе снова оказался гротескный морской спрут, и, сама не зная, что с ней происходит, Лилит отшатнулась, охваченная паникой и отвращением. Она ничего не могла с собой поделать. Только огромным усилием воли ей удалось заставить себя остановиться.
– Господи, я так устала от всего этого, – пробормотала она. – Ну почему у меня ничего не выходит?
– Когда врач, о которой я тебе уже несколько раз говорил, впервые увидела одного из нас, – сказал он, – она пришла в такое беспокойство, что все сочли за лучшее немедленно оставить ее одну. Нам показалось это очень странным.
– И вы оставили ее одну?
Он продолжил, но уже более мягким тоном:
– В ту пору я еще не родился. К тому времени, когда я появился на свет, отношения с вашим врачом были уже улажены. По правде сказать, мои сородичи тоже испугались, может быть не меньше, чем эта женщина-врач. Так вот, их страх, по-моему, был гораздо сильнее твоего сейчас. Никогда раньше мы не видели столько жизни и смерти одновременно в одном живом существе. Прикасаясь к ней, некоторые из моих сородичей испытывали боль.
– Потому что она была… больна?
– Нет. Им было больно даже тогда, когда она чувствовала себя хорошо. Все дело было в ее генетической структуре – это сбивало их с толку. Сейчас я пока не могу объяснить это тебе. Позже, быть может, ты поймешь, хотя никогда не сможешь чувствовать так же, как мы.
Спрыгнув со стола, он сделал шаг в ее сторону и протянул свою руку к ее руке. Когда его конечность находилась на полпути к ее руке, она автоматически протянула ему ладонь для пожатия, замешкавшись лишь на миг. Когда ее ладонь оказалась в его многопалой руке, она отвела глаза в сторону и вся напряглась и замерла. Тонкие пальцы едва сжимали ее ладонь.
– Хорошо, – наконец сказал он, отпуская ее. – Скоро эта комната останется лишь в твоих воспоминаниях.
Она не имела никакого представления о том, сколько длились эти периоды одиннадцати пищевых циклов, регулярно ли ей хотелось есть или нет, потому что иногда она просила еду сама, иногда ей предлагал перекусить Йядайя. Он не торопил ее, а она редко сама проявляла инициативу. Только раз или два она пыталась упрашивать его выпустить ее наружу, но он отказывал ей без объяснений причин с полным спокойствием и без следов раздражения. Он просто молчал. Он просто выключал себя, и все, стоило только ей начать просить его о чем-нибудь или выдвигать требования или начинать задавать вопросы, на которые он пока не мог дать ответов. В своей семье перед войной она слыла завидной упрямицей, но он без труда сумел заткнуть ее за пояс.
По прошествии некоторого времени он начал передвигаться по комнате. Довольно долго он находился в неподвижности – настолько долго, что стал казаться ей частью обстановки – и когда он неожиданно поднялся и отправился в ванную, она снова испытала шок. Все то время пока он оставался в ванной, она сидела на кровати, пытаясь представить себе, чем он может там заниматься – тем же, что и она, или чем-то другим. Она не стала спрашивать его об этом. Когда несколько позже он наконец вернулся в комнату, она почувствовала, что почти совсем не боится его. Он принес ей нечто такое, что приятно поразило ее, настолько, что она взяла «это» из его рук без колебаний – банан, совершенно зрелый, крупный, желтый, твердый и очень сладкий.
Она съела банан медленно, хотя ей очень хотелось проглотить его в два приема, но она сдержала себя. По сути, это была лучшая еда, которую ей довелось отведать за две с половиной сотни лет. Кто знает, когда ей удастся попробовать подобное яство снова – может быть вообще никогда. Она съела банан почти целиком – даже белую внутреннюю кожицу.
О том, где он сумел раздобыть этот банан и почему он вдруг решил угостить ее им, Йядайя не сказал ей ни слова. И больше бананов ей не приносил. Вместо этого он на некоторое время вдруг занял ее место на кровати. Растянувшись на ее ложе, он долго лежал там неподвижно, словно мертвый. Не находя себе места, она занялась своей обычной гимнастикой и выполнила два комплекса обычных упражнений подряд, намеренно, чтобы довести себя до изнеможения, потом забралась на стол и просидела там до тех пор, пока он не поднялся с кровати и не позволил ей занять свое место.
Когда она проснулась, он снял куртку и продемонстрировал ей островки зарослей сенсорных щупалец, расположенных у него на спине и на всем теле. К своему удивлению, она довольно быстро привыкла к виду его обнаженного торса. Теперь он был для нее просто уродом, и все. Со своими щупальцами по всему телу он казался ей морским животным, случайно очутившимся не в своей среде обитания.
– Ты можешь дышать под водой? – спросила она у него.
– Да.
– Я так и думала – наверняка эти вздутия вокруг твоего ротового отверстия могут служить и жабрами. Где ты чувствуешь себя лучше – под водой или на воздухе?
– Мне приятно побыть под водой, но на воздухе я провожу большую часть своей жизни. Впрочем, могу жить и там и тут.
– Воздух… тебе тоже необходим кислород?
– Мне нужен кислород, хотя и не в такой степени, как тебе.
Она начала думать о жабрах и щупальцах, всех этих его принадлежностях настоящего морского обитателя.
– А твои щупальца, они ядовитые?.. можешь ты стрекать, как это делают медузы?
– Могу, с помощью любого щупальца.
Она подалась назад, хотя и стояла в приличном отдалении от него.
– Почему ты не сказал мне об этом сразу?
– Я все равно не причинил бы тебе вреда. Ни за что.
За исключением того случая, если бы она решила напасть на него.
– Тогда что случилось с теми людьми, которые пытались убить тебя?
– Нет, Лилит, ты ошибаешься. Я совсем не заинтересован в том, чтобы люди умирали. И не стану их убивать. Всю свою жизнь я учился только одному – всеми средствами стараться сохранять людям жизнь.
– Тогда что же с ними происходило?
– Я остановил их, ведь я довольно силен – сильнее, чем ты, наверное, думаешь.
– Но ты… ты все-таки жалил их?
– Нет, потому что если бы я их ужалил, они умерли немедленно. Жалить так, чтобы человек остался жив, умеют только одни оолойи. В далекой древности мои предки охотились, умерщвляя свои жертвы укусом. Их яд был настолько силен, что процесс пищеварения начинался еще до того, как они принимались за еду. Яд переваривал плоть. Кроме того, яд помогал им защищаться от врагов. Не слишком приятное было у них существование.
– На самом деле, звучит как вполне обычное явление…
– Мои предки жили крайне мало. У некоторых животных был иммунитет к их яду.
– Может быть у людей тоже есть иммунитет.
Его ответ звучал особенно мягко.
– Нет, Лилит, это не так.
А еще через некоторое время он принес ей апельсин. Просто любопытства ради, она разломила плод и предложила половину ему. Приняв из ее руки предложенное, он присел рядом с ней на кровать и принялся есть. Когда с апельсином было покончено, он повернулся к ней лицом – что было не более чем жест вежливости по отношению к ней, как к человеку, поскольку лица у него в привычном смысле слова не было – и словно бы внимательно и пристально всю ее рассмотрел. Его щупальца протянулись к ней совсем близко, почти коснувшись ее кожи. Когда же одно из щупалец и вправду коснулось ее, он вскочила на ноги. Потом, сообразив, что с ней ничего не случилось и она по-прежнему жива и здорова, она устыдилась. Ей не стала приятной близость Йядайи, но он больше не пугал ее. Теперь, по прошествию стольких (скольких?) дней, она больше не испытывала прежней паники; только радость от того, что наконец-то ей стало легче.
– Сегодня мы выйдем отсюда, – объявил он ей. – Моя семья будет рада познакомится с тобой. А ты… тебе придется немалому научиться.
Тотчас же в том месте стены, которое отметили его щупальца, образовался темный проем. Проем быстро расширился, превратившись в дверь, сквозь которую в комнату Лилит хлынули потоки звуков и света, зеленого, оранжевого, желтого…
Со времени ее первого Пробуждения ее мир был практически лишен красок. Цвет своей кожи собственной крови – и все это внутри бледных стен камеры, – вот все, на чем мог остановиться ее глаз. Прочее было чередой переходных полутонов от белого к серому. Даже ее еда – и та была бесцветной, за исключением недавних банана и апельсина. Теперь впереди ее ждали настоящие цвета и солнечный свет. И там было много места. Огромное, непривычное пустое пространство.
Увеличиваясь в размерах, проход в стене казался расходящимися складками морщинистой плоти, растворяющейся словно под напором невидимой руки. Впечатление было одновременно и удивительным и внушающим отвращение.
– Она живая? – спросила она.
– Да, – ответил он.
А она била стену кулаками, пыталась кусать ее, рвала ногтями, била ногами. Стена продолжала оставаться гладкой, чуть податливой, как стол и кровать, но не более того, и совершенно непроницаемой. На ощупь стена казалась пластиковой, под пальцами давала ощущение прохлады.
– Что это такое?
– Плоть. Больше похожая на мою, чем на твою, но и от моей тоже отличается. Это… корабль.
– Ты шутишь! Разве корабль… живой?
– Да, живой. Пошли, теперь можно выходить.
Проем в стене увеличился настолько, что они уже могли пройти в него вдвоем. Пригнувшись, он шагнул вперед. Тоже пригнувшись, она последовала было за ним, но, шагнув, остановилась. Там, снаружи, было так много пустоты. Предметы, которые испускали свет и сверкали всеми цветами, были тонкой, как волос, разноцветной листвой и круглыми плодами, напоминающими кокосовые орехи, находящимися, очевидно, на разной степени созревания. И то и другое свисало со всех сторон открывшегося прохода в чужой мир. Сразу вслед за странной растительностью открывалось широкое поле с несколькими одиноко стоящими деревьями – невероятно высокими – и отдаленными холмами под сияющими светло-желтыми небесами. Одного только вида растений и неба ей хватило для того, чтобы мгновенно убедиться, что она находится не на Земле; об обратном не стоило даже мечтать, обманыв°я себя. На некотором расстоянии от выхода виднелись движущиеся фигуры, формой напоминающие человеческие, и несколько животных величиной с овчарку, рассмотреть которых во всех подробностях пока не удавалось – мешало расстояние и яркий свет – хотя на первый взгляд у животных наверняка было более чем две пары ног. Шесть ног? Или десять?
– Выходи же, Лилит, – позвал ее Йядайя.
Вместо этого она шагнула назад, дальше от чужеродного простора. Ее маленькая одиночка, которую она столько дней и ночей ненавидела, внезапно показалась ей самым уютным и безопасным местом во всем мире.
– Ты хочешь вернуться обратно в камеру, Лилит? – мягко спросил ее Йядайя.
Неотрывно глядя на него сквозь открытый проем, она внезапно поняла, что он специально провоцирует ее, пытается узнать, сколько в ней еще осталось страха. Он был совершенно прав, и может быть именно потому это сработало. Она пытается вернуться в свою темницу – как животное из зоопарка, так долго просидевшее в клетке, что та стала в конце концов ему домом.
Стиснув зубы, она заставила себя шагнуть в проем, а потом, трепеща от волнения, выбралась наружу.
Оказавшись под открытым небом, она встала около Йядайи, вздохнув глубоко и порывисто. Повернув голову в одну и другую сторону, она быстро осмотрелась, потом поспешно опустила глаза под ноги, борясь в себе с настойчивым стремлением броситься обратно в свое убежище, которое находилось так близко. Он взял ее за руку и повел прочь.
Когда она повторно оглянулась по сторонам, дыра в стене за ее спиной уже затягивалась, и она поняла, что то, из чего она только что вышла, на самом деле представляло собой огромное дерево. Ее комната занимала лишь малую часть внутреннего объема этого дерева. Оно произрастало из нечто, напоминающего вполне обычную, светло-коричневую почву с большой примесью песка. Нижние ветви древа сгибались от тяжести висящих на них плодов. В остальном дерево выглядело вполне нормальным, если не считать его размеров. В окружности ствол превосходил любое офисное здание, которое она видела в своей жизни. Вершина дерева, казалось, подпирала светло-желтое небо. Каково оно было высотой? Какая часть его служила зданием или обиталищем других медуз?
– И все, что находилось внутри моей комнаты, тоже было живым? – спросила она.
– Все, за исключением некоторых предметов внешней отделки и их креплений, – ответил Йядайя. – Еда, которой ты питалась, производилась из плодов этого дерева, растущих на одном из его сучьев. Это дерево было специально модифицировано для того, чтобы быть средой твоего обитания и давать тебе продукты, необходимые для жизни.
– У которых вкус был словно у картона с постным маслом, – негромко добавила она. – От души надеюсь, что в жизни никогда такого больше не попробую.
– Не беспокойся – дальше тебя кормить будут по твоему вкусу. Но благодаря прежней еде, ты сохранила отличное здоровье. Твой прежний рацион, кстати говоря, был рассчитан таким образом, чтобы дать организму сигнал о том, чтобы тот не вырабатывал больше раковых клеток, пока твоя генетическая структура, предрасположенная к раку, подвергалась постепенной корректировке.
– Значит, вы исправили мои гены?
– Совершенно верно. Исправленные гены были внедрены в твои клетки, где они прижились и теперь преспокойно репродуцируют. Теперь рака у тебя не будет никогда, ты излечилась совершенно.
Странная манера распоряжаться чужими судьбами, подумала она, но вслух не сказала ничего.
– А когда вы отправите меня обратно на Землю? – спросила она через мгновение.
– Пока что, сейчас, это невозможно – ты не выживешь там, в особенности если окажешься одна.
– До сих пор вы никого на Землю не отправляли?
– Твоя группа будет первой.
– Ах, вот как…
Подобное до сих пор не приходило ей в голову – то, что в качестве морской свинки на Земле окажется не она одна, а целая куча народу, которым нужно будет там бороться за существование. Это многое меняло.
– Что происходит сейчас на Земле? – спросила она.
– Там пусто и дико. Леса, горы, пустыни, равнины, великие океаны. Ваш мир, некогда очень богатый и сейчас вернувший себе большую часть своих богатств, уже почти полностью очищен от радиации. В океанах жизнь бурлит, но, к сожалению, на суше, уцелевших животных видов очень мало: в основном это насекомые, черви, земноводные, рептилии и мелкие млекопитающие. Но вы, люди, сможете жить в таком мире – мы в этом не сомневаемся.
– Когда же?
– Необходимости для спешки нет. Впереди у тебя очень длинная жизнь, Лилит. А кроме того, ты еще не принималась за работу, которую должна выполнить тут для нас.
– Ты уже упоминал об этом. Что это за работа?
– Для начала тебе придется пожить в моей семье – это должно продлиться настолько долго, насколько это будет возможно. Тебя обучат тому, что впоследствии войдет в твои обязанности, станет твоей работой.
– Так о какой же работе идет речь?
– Тебе придется взять на себя Пробуждение небольшой группы людей, все они будут англоговорящими, и научить их общению с нами. Но прежде мы научим тебя выживать, а ты в свою очередь, будешь учить этому их. Люди, с которыми тебе придется общаться, все из так называемых «цивилизованных слоев» общества. Теперь им придется научиться создать свое собственное общество, учиться жить в лесу, строить для себя жилища своими собственными руками и выращивать и добывать пищу без чьей-то помощи и без машин.
– Вы не позволите нам пользоваться машинами? – нерешительно поинтересовалась она.
– Само собой, не позволим. Не только не позволим, но на первых этапах будем всячески противодействовать развитию у вас машиностроения, даже самого элементарного. Мы, конечно, снабдим вас орудиями труда, необходимыми для охоты и организации земледелия, но в дальнейшем вы будете обеспечивать себя всем необходимым сами. Мы уже позаботились о том, чтобы защитить ваш организм от наиболее опасных и смертоносных бактерий и вирусов. Но далее всем необходимым вам придется обеспечивать себя самостоятельно – вы сами будете добывать себе пропитание и защищаться от хищных животных и природных явлений, иначе не будет никакого развития.
– Где вы будете учить нас выживать – здесь, в своем тепличном мире? Устроите какой-нибудь макет – и наверняка ошибетесь, откуда вам знать, кто мы такие и как живем?
– Рак – прекрасен?
– Некоторые вещи оолойи воспринимают по-своему, очень своеобразно. Вот, Лилит, поешь. Ты ведь голодна?
Шагнув к нему, она протянула руку, чтобы взять тарелку, и только тогда поняла, что она делает. Она замерла, но сумела отчаянным усилием воли заставить себя не отскочить назад. Через секунду она приблизилась к нему еще на один шаг, потом на полшага. Потом еще. Она физически не могла двигаться быстро. Не могла, например, схватить тарелку и быстро отбежать в угол комнаты. Она вообще была поражена тем, что могла пошевелить рукой или ногой. Она двигалась вперед медленно-медленно.
Накрепко стиснув зубы, она заставила себя взять тарелку. Ее руки так сильно тряслись, что половину супа она расплескала. Вместе с остатками еды она вернулась на кровать. Немного успокоившись, она принялась за свой завтрак, а потом закусила и самой тарелкой из съедобного материала, напоминающего плотный хлеб. Голод остался. Она с удовольствием съела бы чего-нибудь еще, но просить у Йядайи не стала. Взять еще одну тарелку из его рук она бы просто не смогла. Из этих рук-стеблей – нет. Ладонь, окруженная сразу, может быть, десятком пальцев. Внутри пальцев без сомнения имелись кости, по крайней мере они были не такими гибкими, как щупальца. Рук, как и ног, было только две – и на том спасибо. В сущности, Йядайя был совсем не так уж уродлив, а ведь мог бы иметь совсем уж нечеловеческую внешность. Тогда почему ей так невыносим его облик? Ведь он не так много от нее просит, всего лишь чтобы она взяла себя в руки и сохраняла спокойствие, находясь в его обществе и обществе ему подобных. Почему бы ей не пойти ему навстречу? Но нет, что-то выше ее овладевает ей.
Она попыталась представить себя окруженной плотным кольцом точно таких же, как Йядайя, медуз, и поняла, что сейчас спятит от страха. На лбу у нее выступил холодный пот. Очевидно именно такое состояние психики называют фобией, тем, чего она никогда в прежней жизни не знала. Каким точно должно было быть в этом случае ощущение, она не знала, но слышала, что об этом рассказывали другие люди. Настоящая ксенофобия – и, судя по рассказам Йядайи, страдала ей не только она одна.
Вздохнув, она поняла, что по-прежнему чувствует себя усталой как собака и голодной. Потом провела руками по лицу. Растерла щеки. Как бы ни называлось то, что происходит с ней, фобией или по-другому, ей следовало избавиться от этого как можно скорее. Он взглянула на Йядайю.
– Как вы называете себя? – спросила она у него. – Расскажи мне о своем народе.
– Мы называем себя оанкали.
– Оанкали. Похоже на слово из какого-то земного языка, не помню какого.
– Может быть. Но если в нем и есть такое слово, то наверняка у него другое значение.
– А что это слово означает на вашем языке.
– Многое. Например, обменщики.
– Так вы занимаетесь обменом?
– Да.
– И чем же вы меняетесь?
– Самими собой.
– Ты хочешь сказать… друг другом? Рабами?
– Нет, рабства у нас нет и никогда не было.
– Тогда как же прикажешь тебя понимать?
– Так, как я сказал. Мы меняем сами себя.
– Все равно я тебя не понимаю.
Йядайя ничего не ответил. Казалось, что он завернулся в саван молчания, ссутулившись и нахохлившись. Она знала, что ответа не будет.
Она вздохнула.
– Иногда ты ведешь себя в точности как человек. Когда я не смотрю на тебя, мне кажется, что я разговариваю с обычным мужчиной.
– Так это и должно быть. Я специально учился, рассчитывая именно на такую твою реакцию. Я очень долго практиковался в языке с женщиной-врачом. Она была уже слишком стара и не могла рожать, но согласилась сотрудничать с нами и учила наших людей.
– Мне показалось, ты сказал, что она умирала.
– В определенный момент она действительно начала умирать, и этот процесс был необратимым. Она умерла в сто тридцать лет и всего между своими Пробуждениями она провела среди нас около пятидесяти лет. Мне и моим сородичам она была словно бы четвертым родителем. Тяжело было смотреть, как она угасает и смерть подкрадывается к ней. В вас скрывается необыкновенный потенциал, но все вы, как правило умираете, не использовав и части этого потенциала.
– Я нередко слышала то же самое и от людей, еще на Земле.
Лилит нахмурилась.
– Скажи мне, разве твои оолойи не могут продлить жизнь людям? Возможно эта женщина-врач хотела жить и дальше, и больше ста тридцати лет, почему же вы не помогли мне?
– Оолойи помогали ей. Они дали ей сорок лет, которых у нее иначе не было бы, и когда они больше не смогли продлевать ее жизнь, помогли ей уйти без боли. Когда мы нашли ее, она была уже не молода. Если бы она встретилась с нами лет на двадцать раньше, то наверняка прожила бы гораздо дольше.
Лилит обдумала услышанное и решила, что все сказанное вполне логично.
– Мне двадцать шесть, – сказала она.
– В действительности тебе заметно больше, – отозвался он. – Всего ты бодрствовала около двух лет. Так что тебе сейчас двадцать восемь.
Известие застало ее неожиданно, она никогда не задумывалась над тем, что могла оказаться на два года старше, чем считала всегда. Два года в невыносимо одиночном заключении. Чем же ее вознаградят за такую жертву? Что предоставят взамен? Она снова подняла лицо к Йядайе.
Его щупальца словно бы застыли, превратившись во вторую кожу – темные пятна на лице и шее, темная, гладкая на вид масса на голове.
– Если не случится ничего непредвиденного, – сказал он, – то ты скорее всего проживешь гораздо больше ста тридцати лет. Кроме того, в течение всей своей жизни биологически ты будешь оставаться очень молодой, почти юной. Твои дети проживут значительно дольше тебя.
Говоря это, он был очень похож на человека. Наверно именно щупальца придавали ему такой странный, отпугивающий вид морского животного, спрута. Цвет окраса его кожи не менялся. То, что у него не было ни глаз, ни носа, ни ушей, по-прежнему беспокоило ее, но уже совсем чуть-чуть.
– Йядайя, – попросила она его, – если тебе нетрудно, то оставайся пожалуйста, таким, какой ты есть сейчас. – Я хочу подойти к тебе и посмотреть поближе… не знаю, получится ли это у меня.
Щупальца снова вздрогнули, – словно бы рябь прошла по странноватой коже, – но тут же снова замерли и отвердели.
– Хорошо, – ответил он. – Подойди ко мне.
Медленно, но неуклонно она приблизилась к нему. Но щупальца продолжали казаться второй кожей даже на расстоянии двух футов.
– Как ты отнесешься к тому… – сдавленным голосом спросила она, замолчала и продолжила снова. – К тому, если я потрогаю тебя?
– Хорошо.
На поверку это оказалось сделать гораздо легче, чем она предполагала. Кожа Йядайи была прохладной и почти такой же мягкой и гладкой на ощупь, как обычная кожа – гладкой, как ее ногти и, может быть, почти такой же плотной.
– Тебе нетрудно вот так сидеть? – поинтересовалась она.
– Нет, это нетрудно. Просто немного необычно. Мои органы чувств притуплены.
– Почему ты вдруг стал таким – я имею в виду, почему стал таким сам по себе, ведь я тебя об этом не просила?
– Эта поза выражает удовольствие или удивление.
– Значит минуту назад тебе было приятно? От чего?
– Мне было приятно находится в твоем обществе. Ты была расстроена тем, что потеряла два года, и хотела, чтобы мы вернули тебе их обратно. Ты не хотела умирать.
Она уставилась на него, потрясенная тем, с какой легкостью он прочитал ее мысли. Должно быть ему довелось повидать немало людей, выбравших смерть после обещания долгой жизни, здоровья, почти бесконечной молодости. Почему они выбрали уход? Быть может она, сама того не замечая, говорила свои мысли вслух: для чего им было нужно все это? Чего они потребуют от нее взамен?
– До сих пор только скука и одиночество наводили меня на мысли о смерти.
– Все это в прошлом. Но ты все-таки не пыталась убить себя, даже в таких условиях.
– … Да, не пыталась.
– Твое желание жить гораздо сильнее, чем ты можешь представить.
Она вздохнула.
– И вы решили меня проверить, верно? И именно поэтому ты до сих пор не сказал мне, что вы хотите от нас, людей?
– Да, – согласился он, и она почувствовала тревогу.
– Тогда скажи мне, сейчас же!
В ответ – молчание.
– Если ты действительно так хорошо знаешь нас, то должен был слышать кое-что о такой штуке, как воображение. Ты хочешь мне хорошего, но на самом деле добиваешься как раз обратного, – сказала она.
– Как только ты будешь готова выйти из этой комнаты вместе со мной, я отвечу на все твои вопросы, – заверил он ее.
Несколько секунд она рассматривала его лицо.
– Тогда давай работать над собой, – сказала наконец она мрачно. – Расслабься и прими свой естественный вид, и посмотрим, что из этого выйдет.
Он помедлил, а потом его щупальца поникли. На столе снова оказался гротескный морской спрут, и, сама не зная, что с ней происходит, Лилит отшатнулась, охваченная паникой и отвращением. Она ничего не могла с собой поделать. Только огромным усилием воли ей удалось заставить себя остановиться.
– Господи, я так устала от всего этого, – пробормотала она. – Ну почему у меня ничего не выходит?
– Когда врач, о которой я тебе уже несколько раз говорил, впервые увидела одного из нас, – сказал он, – она пришла в такое беспокойство, что все сочли за лучшее немедленно оставить ее одну. Нам показалось это очень странным.
– И вы оставили ее одну?
Он продолжил, но уже более мягким тоном:
– В ту пору я еще не родился. К тому времени, когда я появился на свет, отношения с вашим врачом были уже улажены. По правде сказать, мои сородичи тоже испугались, может быть не меньше, чем эта женщина-врач. Так вот, их страх, по-моему, был гораздо сильнее твоего сейчас. Никогда раньше мы не видели столько жизни и смерти одновременно в одном живом существе. Прикасаясь к ней, некоторые из моих сородичей испытывали боль.
– Потому что она была… больна?
– Нет. Им было больно даже тогда, когда она чувствовала себя хорошо. Все дело было в ее генетической структуре – это сбивало их с толку. Сейчас я пока не могу объяснить это тебе. Позже, быть может, ты поймешь, хотя никогда не сможешь чувствовать так же, как мы.
Спрыгнув со стола, он сделал шаг в ее сторону и протянул свою руку к ее руке. Когда его конечность находилась на полпути к ее руке, она автоматически протянула ему ладонь для пожатия, замешкавшись лишь на миг. Когда ее ладонь оказалась в его многопалой руке, она отвела глаза в сторону и вся напряглась и замерла. Тонкие пальцы едва сжимали ее ладонь.
– Хорошо, – наконец сказал он, отпуская ее. – Скоро эта комната останется лишь в твоих воспоминаниях.
4
Одиннадцать циклов приемов пищи спустя он вывел ее наружу.Она не имела никакого представления о том, сколько длились эти периоды одиннадцати пищевых циклов, регулярно ли ей хотелось есть или нет, потому что иногда она просила еду сама, иногда ей предлагал перекусить Йядайя. Он не торопил ее, а она редко сама проявляла инициативу. Только раз или два она пыталась упрашивать его выпустить ее наружу, но он отказывал ей без объяснений причин с полным спокойствием и без следов раздражения. Он просто молчал. Он просто выключал себя, и все, стоило только ей начать просить его о чем-нибудь или выдвигать требования или начинать задавать вопросы, на которые он пока не мог дать ответов. В своей семье перед войной она слыла завидной упрямицей, но он без труда сумел заткнуть ее за пояс.
По прошествии некоторого времени он начал передвигаться по комнате. Довольно долго он находился в неподвижности – настолько долго, что стал казаться ей частью обстановки – и когда он неожиданно поднялся и отправился в ванную, она снова испытала шок. Все то время пока он оставался в ванной, она сидела на кровати, пытаясь представить себе, чем он может там заниматься – тем же, что и она, или чем-то другим. Она не стала спрашивать его об этом. Когда несколько позже он наконец вернулся в комнату, она почувствовала, что почти совсем не боится его. Он принес ей нечто такое, что приятно поразило ее, настолько, что она взяла «это» из его рук без колебаний – банан, совершенно зрелый, крупный, желтый, твердый и очень сладкий.
Она съела банан медленно, хотя ей очень хотелось проглотить его в два приема, но она сдержала себя. По сути, это была лучшая еда, которую ей довелось отведать за две с половиной сотни лет. Кто знает, когда ей удастся попробовать подобное яство снова – может быть вообще никогда. Она съела банан почти целиком – даже белую внутреннюю кожицу.
О том, где он сумел раздобыть этот банан и почему он вдруг решил угостить ее им, Йядайя не сказал ей ни слова. И больше бананов ей не приносил. Вместо этого он на некоторое время вдруг занял ее место на кровати. Растянувшись на ее ложе, он долго лежал там неподвижно, словно мертвый. Не находя себе места, она занялась своей обычной гимнастикой и выполнила два комплекса обычных упражнений подряд, намеренно, чтобы довести себя до изнеможения, потом забралась на стол и просидела там до тех пор, пока он не поднялся с кровати и не позволил ей занять свое место.
Когда она проснулась, он снял куртку и продемонстрировал ей островки зарослей сенсорных щупалец, расположенных у него на спине и на всем теле. К своему удивлению, она довольно быстро привыкла к виду его обнаженного торса. Теперь он был для нее просто уродом, и все. Со своими щупальцами по всему телу он казался ей морским животным, случайно очутившимся не в своей среде обитания.
– Ты можешь дышать под водой? – спросила она у него.
– Да.
– Я так и думала – наверняка эти вздутия вокруг твоего ротового отверстия могут служить и жабрами. Где ты чувствуешь себя лучше – под водой или на воздухе?
– Мне приятно побыть под водой, но на воздухе я провожу большую часть своей жизни. Впрочем, могу жить и там и тут.
– Воздух… тебе тоже необходим кислород?
– Мне нужен кислород, хотя и не в такой степени, как тебе.
Она начала думать о жабрах и щупальцах, всех этих его принадлежностях настоящего морского обитателя.
– А твои щупальца, они ядовитые?.. можешь ты стрекать, как это делают медузы?
– Могу, с помощью любого щупальца.
Она подалась назад, хотя и стояла в приличном отдалении от него.
– Почему ты не сказал мне об этом сразу?
– Я все равно не причинил бы тебе вреда. Ни за что.
За исключением того случая, если бы она решила напасть на него.
– Тогда что случилось с теми людьми, которые пытались убить тебя?
– Нет, Лилит, ты ошибаешься. Я совсем не заинтересован в том, чтобы люди умирали. И не стану их убивать. Всю свою жизнь я учился только одному – всеми средствами стараться сохранять людям жизнь.
– Тогда что же с ними происходило?
– Я остановил их, ведь я довольно силен – сильнее, чем ты, наверное, думаешь.
– Но ты… ты все-таки жалил их?
– Нет, потому что если бы я их ужалил, они умерли немедленно. Жалить так, чтобы человек остался жив, умеют только одни оолойи. В далекой древности мои предки охотились, умерщвляя свои жертвы укусом. Их яд был настолько силен, что процесс пищеварения начинался еще до того, как они принимались за еду. Яд переваривал плоть. Кроме того, яд помогал им защищаться от врагов. Не слишком приятное было у них существование.
– На самом деле, звучит как вполне обычное явление…
– Мои предки жили крайне мало. У некоторых животных был иммунитет к их яду.
– Может быть у людей тоже есть иммунитет.
Его ответ звучал особенно мягко.
– Нет, Лилит, это не так.
А еще через некоторое время он принес ей апельсин. Просто любопытства ради, она разломила плод и предложила половину ему. Приняв из ее руки предложенное, он присел рядом с ней на кровать и принялся есть. Когда с апельсином было покончено, он повернулся к ней лицом – что было не более чем жест вежливости по отношению к ней, как к человеку, поскольку лица у него в привычном смысле слова не было – и словно бы внимательно и пристально всю ее рассмотрел. Его щупальца протянулись к ней совсем близко, почти коснувшись ее кожи. Когда же одно из щупалец и вправду коснулось ее, он вскочила на ноги. Потом, сообразив, что с ней ничего не случилось и она по-прежнему жива и здорова, она устыдилась. Ей не стала приятной близость Йядайи, но он больше не пугал ее. Теперь, по прошествию стольких (скольких?) дней, она больше не испытывала прежней паники; только радость от того, что наконец-то ей стало легче.
– Сегодня мы выйдем отсюда, – объявил он ей. – Моя семья будет рада познакомится с тобой. А ты… тебе придется немалому научиться.
5
Она попросила его подождать, пока она смоет в ванной с рук апельсиновый сок. Когда она вернулась, он подошел к одной из стен и прикоснулся к ней парой своих удлиненных головных щупалец.Тотчас же в том месте стены, которое отметили его щупальца, образовался темный проем. Проем быстро расширился, превратившись в дверь, сквозь которую в комнату Лилит хлынули потоки звуков и света, зеленого, оранжевого, желтого…
Со времени ее первого Пробуждения ее мир был практически лишен красок. Цвет своей кожи собственной крови – и все это внутри бледных стен камеры, – вот все, на чем мог остановиться ее глаз. Прочее было чередой переходных полутонов от белого к серому. Даже ее еда – и та была бесцветной, за исключением недавних банана и апельсина. Теперь впереди ее ждали настоящие цвета и солнечный свет. И там было много места. Огромное, непривычное пустое пространство.
Увеличиваясь в размерах, проход в стене казался расходящимися складками морщинистой плоти, растворяющейся словно под напором невидимой руки. Впечатление было одновременно и удивительным и внушающим отвращение.
– Она живая? – спросила она.
– Да, – ответил он.
А она била стену кулаками, пыталась кусать ее, рвала ногтями, била ногами. Стена продолжала оставаться гладкой, чуть податливой, как стол и кровать, но не более того, и совершенно непроницаемой. На ощупь стена казалась пластиковой, под пальцами давала ощущение прохлады.
– Что это такое?
– Плоть. Больше похожая на мою, чем на твою, но и от моей тоже отличается. Это… корабль.
– Ты шутишь! Разве корабль… живой?
– Да, живой. Пошли, теперь можно выходить.
Проем в стене увеличился настолько, что они уже могли пройти в него вдвоем. Пригнувшись, он шагнул вперед. Тоже пригнувшись, она последовала было за ним, но, шагнув, остановилась. Там, снаружи, было так много пустоты. Предметы, которые испускали свет и сверкали всеми цветами, были тонкой, как волос, разноцветной листвой и круглыми плодами, напоминающими кокосовые орехи, находящимися, очевидно, на разной степени созревания. И то и другое свисало со всех сторон открывшегося прохода в чужой мир. Сразу вслед за странной растительностью открывалось широкое поле с несколькими одиноко стоящими деревьями – невероятно высокими – и отдаленными холмами под сияющими светло-желтыми небесами. Одного только вида растений и неба ей хватило для того, чтобы мгновенно убедиться, что она находится не на Земле; об обратном не стоило даже мечтать, обманыв°я себя. На некотором расстоянии от выхода виднелись движущиеся фигуры, формой напоминающие человеческие, и несколько животных величиной с овчарку, рассмотреть которых во всех подробностях пока не удавалось – мешало расстояние и яркий свет – хотя на первый взгляд у животных наверняка было более чем две пары ног. Шесть ног? Или десять?
– Выходи же, Лилит, – позвал ее Йядайя.
Вместо этого она шагнула назад, дальше от чужеродного простора. Ее маленькая одиночка, которую она столько дней и ночей ненавидела, внезапно показалась ей самым уютным и безопасным местом во всем мире.
– Ты хочешь вернуться обратно в камеру, Лилит? – мягко спросил ее Йядайя.
Неотрывно глядя на него сквозь открытый проем, она внезапно поняла, что он специально провоцирует ее, пытается узнать, сколько в ней еще осталось страха. Он был совершенно прав, и может быть именно потому это сработало. Она пытается вернуться в свою темницу – как животное из зоопарка, так долго просидевшее в клетке, что та стала в конце концов ему домом.
Стиснув зубы, она заставила себя шагнуть в проем, а потом, трепеща от волнения, выбралась наружу.
Оказавшись под открытым небом, она встала около Йядайи, вздохнув глубоко и порывисто. Повернув голову в одну и другую сторону, она быстро осмотрелась, потом поспешно опустила глаза под ноги, борясь в себе с настойчивым стремлением броситься обратно в свое убежище, которое находилось так близко. Он взял ее за руку и повел прочь.
Когда она повторно оглянулась по сторонам, дыра в стене за ее спиной уже затягивалась, и она поняла, что то, из чего она только что вышла, на самом деле представляло собой огромное дерево. Ее комната занимала лишь малую часть внутреннего объема этого дерева. Оно произрастало из нечто, напоминающего вполне обычную, светло-коричневую почву с большой примесью песка. Нижние ветви древа сгибались от тяжести висящих на них плодов. В остальном дерево выглядело вполне нормальным, если не считать его размеров. В окружности ствол превосходил любое офисное здание, которое она видела в своей жизни. Вершина дерева, казалось, подпирала светло-желтое небо. Каково оно было высотой? Какая часть его служила зданием или обиталищем других медуз?
– И все, что находилось внутри моей комнаты, тоже было живым? – спросила она.
– Все, за исключением некоторых предметов внешней отделки и их креплений, – ответил Йядайя. – Еда, которой ты питалась, производилась из плодов этого дерева, растущих на одном из его сучьев. Это дерево было специально модифицировано для того, чтобы быть средой твоего обитания и давать тебе продукты, необходимые для жизни.
– У которых вкус был словно у картона с постным маслом, – негромко добавила она. – От души надеюсь, что в жизни никогда такого больше не попробую.
– Не беспокойся – дальше тебя кормить будут по твоему вкусу. Но благодаря прежней еде, ты сохранила отличное здоровье. Твой прежний рацион, кстати говоря, был рассчитан таким образом, чтобы дать организму сигнал о том, чтобы тот не вырабатывал больше раковых клеток, пока твоя генетическая структура, предрасположенная к раку, подвергалась постепенной корректировке.
– Значит, вы исправили мои гены?
– Совершенно верно. Исправленные гены были внедрены в твои клетки, где они прижились и теперь преспокойно репродуцируют. Теперь рака у тебя не будет никогда, ты излечилась совершенно.
Странная манера распоряжаться чужими судьбами, подумала она, но вслух не сказала ничего.
– А когда вы отправите меня обратно на Землю? – спросила она через мгновение.
– Пока что, сейчас, это невозможно – ты не выживешь там, в особенности если окажешься одна.
– До сих пор вы никого на Землю не отправляли?
– Твоя группа будет первой.
– Ах, вот как…
Подобное до сих пор не приходило ей в голову – то, что в качестве морской свинки на Земле окажется не она одна, а целая куча народу, которым нужно будет там бороться за существование. Это многое меняло.
– Что происходит сейчас на Земле? – спросила она.
– Там пусто и дико. Леса, горы, пустыни, равнины, великие океаны. Ваш мир, некогда очень богатый и сейчас вернувший себе большую часть своих богатств, уже почти полностью очищен от радиации. В океанах жизнь бурлит, но, к сожалению, на суше, уцелевших животных видов очень мало: в основном это насекомые, черви, земноводные, рептилии и мелкие млекопитающие. Но вы, люди, сможете жить в таком мире – мы в этом не сомневаемся.
– Когда же?
– Необходимости для спешки нет. Впереди у тебя очень длинная жизнь, Лилит. А кроме того, ты еще не принималась за работу, которую должна выполнить тут для нас.
– Ты уже упоминал об этом. Что это за работа?
– Для начала тебе придется пожить в моей семье – это должно продлиться настолько долго, насколько это будет возможно. Тебя обучат тому, что впоследствии войдет в твои обязанности, станет твоей работой.
– Так о какой же работе идет речь?
– Тебе придется взять на себя Пробуждение небольшой группы людей, все они будут англоговорящими, и научить их общению с нами. Но прежде мы научим тебя выживать, а ты в свою очередь, будешь учить этому их. Люди, с которыми тебе придется общаться, все из так называемых «цивилизованных слоев» общества. Теперь им придется научиться создать свое собственное общество, учиться жить в лесу, строить для себя жилища своими собственными руками и выращивать и добывать пищу без чьей-то помощи и без машин.
– Вы не позволите нам пользоваться машинами? – нерешительно поинтересовалась она.
– Само собой, не позволим. Не только не позволим, но на первых этапах будем всячески противодействовать развитию у вас машиностроения, даже самого элементарного. Мы, конечно, снабдим вас орудиями труда, необходимыми для охоты и организации земледелия, но в дальнейшем вы будете обеспечивать себя всем необходимым сами. Мы уже позаботились о том, чтобы защитить ваш организм от наиболее опасных и смертоносных бактерий и вирусов. Но далее всем необходимым вам придется обеспечивать себя самостоятельно – вы сами будете добывать себе пропитание и защищаться от хищных животных и природных явлений, иначе не будет никакого развития.
– Где вы будете учить нас выживать – здесь, в своем тепличном мире? Устроите какой-нибудь макет – и наверняка ошибетесь, откуда вам знать, кто мы такие и как живем?