Батлер Октавия. Рассвет

   Как только они оказались дома, Кахгуяхт уединилось с Никани в комнате, где жили они с Лилит, попросив саму Лилит ожидать в помещении, которое она называла для себя «столовой». С ней в «столовой» были Йядайя и Тедиин, закусывающие там на этот раз едой оанкали – плодами местных растений, которые для нее были смертельно ядовитыми.
   Она присела, и через некоторое время Йядайя принес ей орехов, фруктов и какое-то кушанье оанкали, на вкус отдаленно напоминающее мясо и на мясо же похожее с виду, хотя и являющееся на самом деле растительным продуктом.
   – Я влипла в серьезные неприятности? – спросила она Йядайю, когда тот подавал ей еду.
   Щупальца на голове Йядайи разгладились.
   – Ничего особенно серьезного, Лилит. Почти ничего.
   Она нахмурилась.
   – Мне показалось, что Кахгуяхт очень рассержено.
   Теперь рисунок щупальцев Йядайи стал не таким гладким, в нем появились узлы и волны.
   – Я бы не сказал, что оно особенно сердито. Если оно и хочет что-то сказать, то по большей части это относится к Никани.
   – И все из-за того, что я отправилась к Тэй?
   – Нет.
   Узлы среди щупалец Йядайи стали крупнее, его вид – уродливее.
   – Все гораздо сложнее – причина кроется скорее в том, что теперешний период очень сложен для них обоих, Никани и Кахгуяхта, и для тебя тоже. Никани предоставило тебя самой себе, и ты не сумела верно распорядиться своей свободой.
   – Что?
   Тедиин спросила что-то на быстром, неразборчивом оанкали, и Йядайя ответил ей. В течение нескольких минут они переговаривались друг с другом. Потом Тедиин обратилась к Лилит на английском.
   – Кахгуяхт должно научить… ребенка того же пола – понимаешь?
   – Значит, я часть этой учебы? – с горечью в голосе спросила Лилит.
   – Никани и Кахгуяхт учатся, и ты – их учитель, – подсластил пилюлю Йядайя.
   Лилит нахмурилась, ожидая от Йядайи дальнейших объяснений.
   – Тедиин хочет сказать, что если Никани не сможет добиться с тобой успеха, тобой займется Кахгуяхт.
   Лилит вздохнула.
   – Господи Боже, – прошептала она. И добавила через секунду: – А почему мной не может заняться кто-нибудь из вас?
   – Как правило, обучением новых видов занимаются оолой.
   – Но почему? Если у меня и есть настроение учиться, я хочу чтобы этим занимался, например, ты, Йядайя.
   Головные щупальца Йядайи разгладились.
   – Ты любишь его или Кахгуяхта? – спросила Тедиин.
   Разговорный английский женщины-оанкали улучшался прямо на глазах, практически в течение разговора – настолько глубокой и быстрой была у нее память. Лилит такой прогресс в овладении языком оанкали и не снился.
   – Я не хочу никого обидеть, – ответила Лилит, – но в данном случае предпочитаю Йядайю.
   – Хорошо, – проговорила Тедиин, и ее головные щупальца тоже разгладились, хотя и по непонятной для Лилит причине. – А Никани… кто нравится тебе, оно или Йядайя?
   Лилит открыла было рот, но задумалась. Йядайя надолго оставил ее в обществе Никани, и наверняка в этом был какой-то глубокий умысел. А Никани… Никани вызывало к себе симпатию, быть может потому что было ребенком. Ответственность за то, что творилось сейчас с остатками человечества, лежала на нем не более, чем на ней самой. Никани просто выполняло указания – или по крайней мере старалось это делать – указания взрослых, которые его окружали. Товарищ по несчастью – вот кто он был ей.
   Нет, конечно же нет, Никани никакая не жертва. Просто симпатичный юнец, не более того. Который сумел пробраться ей в душу, как она тому ни сопротивлялась.
   – Понимаешь? – спросила ее Тедиин, щупальца которой снова разгладились.
   – Понимаю, – отозвалась она и глубоко вздохнула. – Понимаю, что все, включая и самого Никани, делают все, чтобы Никани мне понравился. Что ж – вы выиграли, вам это удалось. Мне он действительно нравится.
   Она повернулась к Йядайе.
   – Вы прекрасно умеете манипулировать людьми, вы в этом собаку съели – понимаешь меня?
   Йядайя был полностью поглощен процессом приема пищи.
   – Я хотя бы вам не в обузу? – спросила тогда она.
   Никто ей не ответил.
   – Вы можете помочь мне научиться чему-то полезному, чтобы я стала для вас меньшей обузой? Хотя бы об этом я могу вас попросить?
   Он повернулся к ней, направив в ее сторону часть головных щупалец.
   – О чем ты говоришь?
   – О том, что мне нужно что-то, на чем писать. Бумага и карандаш. Или ручка – что там у вас есть.
   – Нет.
   Тон, которым был произнесен этот краткий отказ, не допускал обсуждений. Йядайя был истым членом своего семейства, заключившего меж собой тайный союз с целью лишить ее знаний – при том, что на словах выходило так, что все они более всего на свете хотели одного: как можно скорее и лучше обучить ее. Невероятно. Какое-то безумие.
   Она развела перед ним руки в жесте немого бессилия, потом покачала головой:
   – Но почему?
   – Спроси об этом Никани.
   – Я уже спрашивала его. Он отказался объяснять.
   – Возможно, тебе следует подождать ответа. Со временем ты получишь все необходимые тебе знания, и быть может совсем не из того источника, из которого ждешь. Ты поела?
   – Да, с меня уже достаточно, во всех смыслах.
   – Тогда пойдем, я открою для тебя стену.
   Она с трудом поднялась со своего возвышения, заставив тело выпрямиться, и вслед за Йядайей двинулась к стене.
   – Никани хочет, чтобы ты научилась запоминать, не используя для этого записи, – сказал он ей, прикасаясь своим головным щупальцем к стене.
   – И каким же образом ему удастся это сделать?
   – Спроси сама.
   Она устремилась в образовавшийся в стене проход, как только он расширился достаточно, чтобы она смогла пройти, и оказалась в комнате; здесь была пара оолойев, которые не обратили на ее приход никакого внимания, за исключением рефлекторного взмаха нескольких головных щупалец в ее сторону. Оолой говорили друг с другом – спорили о чем-то – на очень быстром оанкали. Их спор – по какой-то причине она не сомневалась в этом – шел о ней.
   Остановившись, она оглянулась назад, вознамерившись улизнуть тем же путем, которым пришла. Пускай уж лучше доспорят без нее и потом сообщат ей о своем решении. Скорее всего, ей это решение не понравится, и она не была настроена слушать, как ее обсуждают. Но стена уже затворилась, словно болотная жижа после падения камня – неожиданно быстро.
   Как оказалось, у Никани было свое собственное мнение, и оно упрямо его отстаивало, что обнадеживало. В середине одной из пулеметных фраз, оно быстро указало в ее сторону пучком головных щупалец, а потом и поманило ее ими к себе. Она тут же подошла к нему ближе и остановилась рядом, готовая оказать молодому оолой в споре с Кахгуяхтом любую моральную поддержку, какая только потребуется.
   Заметив перед собой Лилит, Кахгуяхт остановилось прямо посреди недосказанной фразы и развернулось к ней лицом.
   – Ты ведь не понимаешь ни слова из того, что мы сейчас говорим? – спросило оно ее по-английски.
   – Нет, – призналась она.
   – А теперь ты понимаешь меня? – снова спросил он ее на медленном оанкали.
   – Теперь – да.
   Кахгуяхт снова повернулось к Никани и опять заговорило быстро и непонятно. Тщательно напрягаясь и стараясь уловить хоть что-нибудь, Лилит показалось, что она разобрала что-то вроде: «Ну что ж, теперь, по крайней мере, мы знаем, что она способна научиться чему-то новому».
   – С бумагой и ручкой я смогу учиться еще быстрее, чем теперь, – подала голос она. – Но и с ручкой и бумагой или без них я смогу сказать тебе, что я о тебе думаю, на трех разных земных языках!
   В течение нескольких секунд Кахгуяхт сидело молча, очевидно переваривая услышанное. Наконец оно поднялось с места, шагнуло к стене открыло ее и вышло из комнаты.
   Когда отверстие в стене затянулось, Никани улегся на кровать и сложил руки у себя на груди, крепко обхватив себя подмышками.
   – У тебя неприятности? – спросила она.
   – И какие два других языка ты имела виду? – спросило оно.
   Лилит через силу улыбнулась.
   – Испанский и немецкий. В школе я учила немецкий и до сих пор помню несколько ругательств.
   – Значит ты… не свободно ими владеешь?
   – По-испански я говорю легко.
   – А по-немецки?
   – По-немецки я разговаривала последний раз довольно давно, за несколько лет до войны. Мы, люди, если долго не пользуемся языком, то быстро забываем его.
   – Нет. Ты ошибаешься.
   Глядя на судорожно сжавшиеся щупальца Никани, Лилит подумала, что маленький оолой наверное очень сильно взволнован. Были ли причиной тому ее неудачи в овладении языком оанкали или то, что ей так мало удавалось запомнить из ее уроков?
   – Так вы дадите мне бумагу и ручку? – спросила она.
   – Нет. Учеба будет продолжаться так, как это заведено у нас. Ваш путь здесь неприемлем.
   – Если вы действительно хотите, чтобы я чему-нибудь научилась, то выбирать, по-моему, нужно из всех способов самый наилучший. Если вас устраивает то, что ничего не записывая я буду учиться раза в два или три дольше, чем с бумагой и рукой, то что ж – воля ваша.
   – Я не говорил, что мы этого хотим.
   Лилит пожала плечами, не удосужившись объяснить словами смысл своего жеста, который наверняка остался Никани непонятым.
   – Ооан недоволен мной, Лилит, а вовсе не тобой.
   – Но дело-то все равно во мне. Все из-за того, что я учусь тому, чему нужно, недостаточно быстро.
   – И это неправильно. Дело в том, что я учу тебя так, как сам считаю нужным, а не как считают нужным они. В результате они бояться за меня.
   – Они боятся за тебя? Но почему?
   – Иди сюда. Присядь. Я расскажу тебе.
   Немного постояв, она снова пожала плечами, потом подошла к Никани и уселась рядом.
   – Я расту, – сказало оно ей. – Ооан хочет, чтобы я быстрее закончил с тобой то, что должен сделать, чтобы после этого смог заняться размножением.
   – Ты хочешь сказать, что чем быстрее ты научишь меня, тем быстрее сможешь завести себе потомство?
   – Именно. До тех пор, пока я не научу тебя, пока не докажу, что я способен это сделать, нельзя будет считать, что я могу иметь потомство, что я готов к этому.
   Вот в чем дело. Значит она не подопытный кролик, а, в некотором роде, последнее испытание Никани, его выпускной экзамен на зрелость. Вздохнув, она покачала головой.
   – Ты специально просил, Никани, чтобы меня отдали тебе, или это вышло без твоего участия?
   Оно промолчало в ответ. Не сводя с нее глаз, невероятным, но вполне обычным для оанкали образом, оно согнуло руку в локте в обратную сторону и почесало себя подмышкой. Не отдавая себе отчета и даже чуть наклонив голову, она проследила за тем, как оно это делает.
   – Чувственные руки вырастут у тебя до того, как ты заведешь потомство или после? – спросила она.
   – Они скоро начнут расти у меня, независимо от того, стану ли я спариваться или нет.
   – Но когда эти руки должны появиться – до или после?
   – Обычно стараются, чтобы чувственные руки появлялись после первого спаривания. Мужчины и женщины оанкали взрослеют быстрее оолой. Как правило они стараются… как это у вас говориться? Помочь своим оолой повзрослеть.
   – Они растят вас? – спросила Лилит. – Или помогают воспитанию?
   – … воспитанию?
   – Да, воспитанию.
   – Мне еще очень трудно уловить логику в вашем словообразовании.
   – Я уверена, что логика есть во всем, просто для того чтобы уловить ее в нашем языке, тебе нужен хороший лингвист. Значит, твои неприятности связаны с возможностью найти себе пару?
   – Я и сам не знаю. Надеюсь, что все будет хорошо. Как только я почувствую себя в силах, то отправлюсь туда, где меня ожидает моя пара. Я постараюсь все им объяснить.
   Никани помолчало.
   – Я думаю, что должен тебе кое-что рассказать.
   – Что?
   – Ооан хочет, чтобы я начал действовать, но так, чтобы это не показалось тебе неожиданным.
   – И что же тут имеется в виду?
   – Я должен изменить тебя, совсем немного, едва заметно. Это поможет тебе усилить память и вспомнить то, что в обычном случае ты можешь вспомнить с большим трудом.
   – О чем ты говоришь? И что во мне ты собираешься менять?
   – Не бойся – ты вряд ли бы что заметила, если бы я тебе ничего не сказал. Я имею в виду небольшую коррекцию химической структуры клеток твоей памяти.
   Словно бессознательно желая защитить себя, она поднесла руку ко лбу.
   – Структуру моей памяти? – шепотом повторила она.
   – Я предпочел бы подождать и сделать это потом, когда стану взрослее. Тогда все пройдет гораздо более гладко, тебе это даже покажется приятным. Должно показаться приятным – так мне кажется. Но ооан… хотя я его понимаю. Понимаю его чувства. В общем, оно говорит, что я должен сделать это сейчас.
   – Но я совсем не хочу, чтобы кто-то менял мой мозг!
   – Ты будешь спать и ничего не почувствуешь. Все пройдет точно так же, как и тогда, когда ооан Йядайя избавил тебя от опухоли.
   – Ооан Йядайя? Значит меня оперировал отец-оолой Йядайи? Не Кахгуяхт?
   – Нет. Тебя лечили до того, как мои родители зачали меня.
   – Отлично!
   Значит, теперь у нее вообще нет никаких причин испытывать теплые чувства к Кахгуяхту.
   – Лилит?
   Никани положил свою многопалую ладонь – о шестнадцати пальцах – на ее руку.
   – То, что должно случиться, будет похоже вот на это – обычное прикосновение. Потом… быстрый укол. И больше ты ничего не почувствуешь. Когда ты проснешься, все уже будет закончено. Ты проснешься другой.
   – Но я не хочу, чтобы меня меняли!
   Никани замолчало – на этот раз надолго.
   – Ты боишься? – наконец спросило оно.
   – Я совершенно здорова! Забывчивость свойственна подавляющему большинству людей! Я не желаю, чтобы кто-нибудь копался в моем мозгу!
   – Но разве ты не хочешь получить способность запоминать сразу много и без труда? Запоминать так же легко, как Шарад – как запоминаю я?
   – Кто-то хочет изменять меня по своему усмотрению, вот что пугает меня. – Лилит глубоко вздохнула. – Ничто во мне более всего не определяет меня как личность, чем мой мозг. Я не хочу….
   – Ты, в смысле того «то-что-ты-есть», не изменишься. Может быть я еще недостаточно опытен, чтобы сделать для тебя эту процедуру приятной, но все же моего опыта достаточно, чтобы действовать в этом случае как оолой. Мне доверили провести операцию с тобой, и этого не случилось бы, если, по мнению моих собратьев, я был еще не готов…
   – Тогда почему, если все уверены, что ты достаточно подготовлен, они хотят устроить тебе с моей помощью это заключительное испытание?
   Несколько минут Никани молчало, либо не желая отвечать, либо обдумывая ответ. Потом, неожиданно и сильно, оно попыталось уложить Лилит на кровать рядом с собой, но она вырвалась и взволнованно прошлась по комнате – все это время головные щупальца Никани следовали за ней неотступно, гораздо более энергично, по сравнению с прежними ленивыми взмахами. Щупальца Никани непрестанно следили за ней, все время пребывая напряженно направленными на нее, и наконец, не выдержав, чтобы положить конец этому пристальному взгляду, она сбежала в ванную.
   Там она уселась на пол в углу, обхватив себя руками и спрятав ладони подмышками.
   Что будет теперь? Что сделает Никани – подчинится приказу и как-нибудь ночью, когда она будет спать, удивит ее как следует? Или все-таки отдаст ее Кахгуяхту? Или может быть – Боже, как она мечтает об этом! – они наконец-то оставят ее в покое!

6

   Она не имела понятия о том, сколько времени прошло. Она поймала себя на мысли, что думает о Сэме и Айри, о муже и сыне, своей семье, которой лишилась еще до того, как узнала о существовании оанкали, до начала войны, до того, как неожиданно и стремительно осознала, как легко может быть разрушена ее жизнь – ее человеческая жизнь.
   Была ярмарка – дешевая маленькая ярмарка на автостоянке с профессиональными наездниками-ковбоями, балаганами с играми и типичным для таких мест утомительным шумом и облезлыми пони. Пока Лилит гостила у своей беременной сестры, Сэм решил свозить Айри на ярмарку развлечься. Стоял совершенно обычный субботний день. На широкой, сухой и пыльной улице, залитой ярким солнечным светом молоденькая девушка, совсем еще девочка, только-только севшая за руль, лоб в лоб столкнулась с машиной Сэма. Растерявшись, она случайно выскочила на встречную полосу движения. Быть может, она просто забыла в какую сторону в таких случаях нужно крутить руль. У девушки было удостоверение ученика-водителя и ей никак нельзя было садиться за руль одной. Девочка поплатилась за свое легкомыслие жизнью, она умерла, и вместе с ней умер и Айри – он умер незадолго до прибытия скорой, и врачам бригады реаниматоров не удалось вернуть его к жизни.
   Сэму смерти досталась ровно половина.
   Авария закончилась для него тяжелой черепно-мозговой травмой – его мозг сильно пострадал. Конец того, чему начало положила авария, наступил только через три месяца. Три месяца понадобилось ему для того чтобы умереть.
   Время от времени он приходил в себя – более или менее, – но никого около себя не узнавал. Чтобы побыть с сыном, из Нью-Йорка приехали родители Сэма. Его родители были нигерийцами, но жили в Штатах довольно давно, и их сын родился и вырос здесь. Его брак с Лилит они не одобряли. Они растили Сэма настоящих американцем, хотя, как только смогли, отправили его в Лагос повидаться с родственниками. Они хотели, чтобы он взял в жены девушку-йорубану. Ничего из их планов не вышло.
   Своих родителей Сэм тоже не узнавал.
   Их единственный сын смотрел сквозь своих родителей, словно их не было здесь, точно так же, как он смотрел и сквозь Лилит, и в его пустых глазах не было и проблеска узнавания. В его глазах не было вообще ничего – там не было его самого. Иногда Лилит присаживалась к Сэму на кровать и брала его за руку, за что удостаивалась краткого внимания пустых глаз. Но дорогой ей человек из Сэма ушел. Быть может он уже отправился вслед за Айри – или путешествовал между ней и Айри – между этим светом и следующим измерением.
   Быть может какая-то часть его продолжала трезво осознавать окружающее до самого конца – часть, заключенная очень глубоко, отрезанная от мира и неспособная дать о себе знать – пойманная в ловушку в самом узком горле-коридоре, в самой уединенной пещере, где страдала от полного одиночества и невысказанности до тех пор, пока спасением ей не явилась милосердная смерть. Его сердце остановилось.
   Такой была травма мозга Сэма – один из видов травмы мозга. Существовали и другие формы повреждения мозга, значительно более тяжелые. За долгие месяцы умирания Сэма она насмотрелась в больнице всякого.
   По правде сказать, ему еще повезло, что он умер так быстро.
   Никогда в жизни она не решилась бы произнести это вслух. Проливая над Сэмом слезы в бесконечных рыданиях, она поняла многое. Снова она вспомнила об этом сейчас. Он умер довольно быстро – ему повезло.
   Он оказался счастливчиком – выпадет ли и на ее долю такая же удача?
   Если оанкали сделают с ее мозгом что-то непоправимое, хватит ли у них такта позволить ей умереть – или они по-прежнему будут старательно поддерживать в ней жизнь, превратив ее в узницу, навечно заточенную в своей последней и окончательной тюрьме?
   Задумавшись, она вдруг вздрогнула, обнаружив, что в ванной бесшумно появилось Никани, опустившееся на пол напротив нее. Никогда прежде оно не позволяло себе входить к ней столь бесцеремонно. Она злобно уставилась на маленького оолой.
   – Не в моих способностях вмешиваться в твою психику – это общеизвестный факт, – мягко проговорило оно. – Сумей я пойти на такое, мне не простили бы этого никогда, и ты уж конечно бы была признана бесспорным доказательством моей беспомощности.
   – Убирайся отсюда! – заорала Лилит. – Оставь меня в покое!
   Никани и не подумало двинуться с места. Помолчав, оно продолжило говорить тихим голосом:
   – Ооан говорит, что люди не научатся как следует говорить на оанкали еще в течение, может быть, одного поколения.
   Щупальца Никани начали извиваться как змеи.
   – Я не знаю, Лилит, как мне вести себя с человеком, с которым я не могу как следует объясниться.
   – Операция на мозге вряд ли улучшит мои способности к языкам, – сухо ответила она.
   – Никто не собирается оперировать твой мозг. Я скорее причиню вред себе самому, чем тебе.
   Никани помолчало.
   – Знаешь, Лилит, у тебя нет выбора – ты должна позволить заняться тобой либо мне, либо ооану.
   Она ничего не ответила.
   – Ооан очень опытное. Если ты согласишься на его услуги, он сделает все так, что тебе будет по-настоящему приятно. И поверь… оно совсем не такое строгое, каким кажется.
   – Я не слишком падка на всяческие удовольствия. По правде сказать, я даже не понимаю, о чем ты мне говоришь. Больше всего мне сейчас хотелось бы, чтобы ты оставило меня в покое.
   – Хорошо, я так и сделаю. Но ты должна либо довериться мне или ооан выберет для своей операции удобный момент. Когда он устанет ждать.
   – Но само ты на такое не способно – например неожиданно наброситься на меня?
   – Нет, я не такое.
   – Почему же?
   – По-моему поступать так неправильно, хотя веских доводов я не могу привести – делать такое тайно с людьми несправедливо. Люди на то и люди, чтобы обращаться к ним через их разум, их сознание.
   Лилит горько рассмеялась.
   – И с чего это вдруг тебя начали занимать такие вопросы?
   – Ты что, хочешь, чтобы это было сделано незаметно для тебя? Неожиданно?
   – Само собой, нет!
   Молчание.
   По прошествии некоторого времени она поднялась и отправилась на кровать-возвышение. Там она улеглась и заставила себя заснуть.
   Во сне ей приснился Сэм, и она очнулась в ледяном поту. Видение его пустых глаз снова было перед ней. Ее голова раскалывалась. Никани, как обычно, лежало рядом с ней, вытянувшись во весь рост. Оно выглядело совершенно мертвым и обмякшим. Что случится с ней, если в один прекрасный день она, проснувшись, обнаружит рядом с собой неподвижного Кахгуяхта, этого гротескного любовника, занявшего место несчастного ребенка? Несколько минут она лежала неподвижно, успокаиваясь, заставляя себя на что-то решиться и привести это решение в жизнь, прежде чем страх окончательно лишит ее сил и речи.
   – Проснись! – хриплым голосом крикнула она Никани. Резкий и каркающий звук ее собственного голоса испугал ее. – Проснись и сделай то, что хочешь, что считаешь нужным сделать со мной. Делай сейчас же, и покончим с этим скорее.
   Мгновенно Никани пришло в движение. Оно поднялось и село, потом подвинулось к ней и принялось снимать с нее рубаху, обнажая ее спину и шею. Прежде чем она успела сказать еще хоть что-то, процедура началась.
   Она ощутила осторожное, ищущее прикосновение к своему затылку, потом давление стало усиливаться, что-то проткнуло ее кожу. Боль оказалась сильнее, чем она того ожидала, но все закончилось очень быстро. В несколько секунд она погрузилась в бесцветное и свободное от боли полузабытье.
   Потом на нее нахлынули воспоминания, полные несущих волнение образов, снов, видений, и наконец… совершенно ничего.

7

   Когда она наконец пришла в себя, прекрасно себя чувствуя и лишь слегка взволнованная, то обнаружила, что лежит на кровати полностью одетая и совершенно одна. Лежа неподвижно, она пыталась угадать и понять, что же такое Никани сделало с ней. Она уже изменилась? Каким образом? Закончена ли уже их процедура? Она попыталась двинуть рукой или ногой, но не смогла, но не успел страх объять ее разум, как слабый паралич отступил. Она снова могла владеть своим телом. Она поднялась и села, как раз вовремя, чтобы увидеть, как в растворившийся стенной проем входит Никани.
   Когда оно забралось на кровать и легло рядом с ней, его серая кожа была гладкой как полированный мрамор.
   – Твой организм очень сложный, – сказало оно, взяв ее за обе руки. Сказав это, оно не направило свои головные щупальца на нее, как делало это обычно, а приблизило к ней голову и прикоснулось к ней лбом. Потом поднялось и село, все-таки направив щупальца на нее. Лилит смутно почувствовала, что поведение Никани необычно и что, наверное, самое время начать волноваться по этому поводу. Она сдвинула брови и попыталась найти в себе хотя бы след тревоги.
   – Внутри тебя находится просто удивительное количество жизни и смерти, а также потенциальной способности к переменам, – продолжило Никани. – Теперь мне понятно, отчего в людях так долго держится страх по отношению к нашему виду.
   Она сосредоточила свой взгляд на его «лице».
   – Не знаю, в чем дело – быть может в том, что я еще никак не приду в себя от того, что ты сделало со мной. Знаешь, я не понимаю, о чем ты говоришь.
   – Да, это так. На самом деле до сих пор ты тоже многого не понимала. Но скоро я стану совсем взрослым, и тогда я попытаюсь объяснить тебе все так, чтобы ты наконец поняла.
   Опять наклонившись к ней, Никани прижалось к ее голове своей, и его щупальца спутались с ее волосами.
   – Что ты делаешь? – спросила она, все еще неспособная по-настоящему почувствовать тревогу.
   – Проверяю, все ли с тобой в порядке. Признаться честно, по своей воле я ни за что не решилось бы сделать с тобой то, что было сделано. Мне это не слишком нравится.
   – Но ведь ты что-то со мной сделало? Что ты сделало? Я не чувствую в себе никаких перемен – за исключением легкого кайфа.