Страница:
Пока я устраивался за столом между Гхажшем по левую руку и Гхаем по правую и думал, куда это Мавка увела парня, как она уже вернулась.
Парень волок подмышкой две изрядных ковриги и нёс на плече небольшой, не больше полуведра, бочонок, весь уляпанный высохшей бурой грязью.
— Ух ты, — сказал Тулагх, глядя на бочонок. — Это откуда же?
— Это гхой-итэреми ещё утром велела из болота достать, — со слышимым превосходством в голосе ответила Мавка. — Ещё до поединка, и сказала вам отдать, ежели вы сюда придёте.
— Ух ты, — повторил Тулагх. — И сколько ж оно в болоте пролежало?
— Гхой-итэреми сказала, — всё с тем же превосходством в голосе отвечала Мавка, — сорок лет.
— Ух ты, — сказали в один голос все, не исключая и Гхажша.
— Я-то старше пятилетнего и не пил, — и Тулагх посмотрел на меня с нескрываемым уважением. — А тут — сорок. Гхажш, разольёшь?
— Разолью, — ответил Гхажш. — Не расплескаю. Давай-ка его сюда. Он принял от парня бочонок, ловко вбил в донце кинжал, повернул его несколько раз и, не вынимая клинок из получившейся дырочки, наклонил бочонок над большим ковшом, что успела поставить перед ним Мавка. В ковш, прямо по кинжальному клинку, полилась тёмная, как болотная вода, жидкость, и по дому поплыла тонкая смесь запахов торфяного дыма, смолы, дубового листа и переспелой вишни.
«Держи, Чшаэм, — Гхажш подвинул ковш ко мне. — Ты у нас сегодня первый». Я взял ковш, подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но ничего не придумалось, и потому я просто поприветствовал остальных поднятием ковша, а потом отпил пару глотков. Жидкость на вкус была приятной: терпкой и с лёгкой смолистой горчинкой. «По кругу», — подсказал Гхажш, и я передвинул ковш Гхажшу. В голове и теле обнаружилось знакомое действие шагху. Только без его противного вкуса на языке.
Пока я прислушивался к своим ощущениям, Гхай что-то говорил, а потом тоже отхлебнул и передал ковш следующему. Так посудина и пошла по кругу, сопровождаемая короткими речами в мою честь. Это было приятно и странно. Что я сделал такого, чтобы заслужить это чествование? Не стал убивать Гхая? Мне это не казалось заслугой, да и сейчас не кажется.
Болотный шагху сорокалетней выдержки действие производил странное. Я не ощущал себя пьяным, только с каждым кругом становился веселее, а голова, по-прежнему, оставалась ясной. Кружилась, конечно, но, скорее, от потерянной крови. Да ещё от взглядов, что бросала на меня от печки Мавка.
Она сидела там на каком-то чурбачке, не подходя к столу и не вмешиваясь в наши разговоры, и только изредка взглядывала в мою сторону искоса. И от каждого такого взгляда меня бросало то в жар, то в холод. Как стрелой пробивало. Насквозь. Я бы с удовольствием бросил это застолье и убежал вместе с ней куда-нибудь подальше от любопытных глаз. Я даже, поймав раз её взгляд, дёрнулся было встать, но Гхажш небрежно обнял меня за плечи и легко придавил обратно на место, а сама Мавка еле заметно отрицательно покачала головой.
Так и прошёл весь остаток дня: в бесполезном поглощении пищи, шагху и выслушивании пьяных восхвалений моих несуществующих доблестей. Лишь, когда Тулагх с сыновьями ушёл, я почувствовал облегчение. Вот тут-то и проявилось коварство легко пьющегося, приятного на вкус болотного шагху. Голова только казалась ясной, но при первой же попытке встать она предала меня. Глаза и мысли разбежались в разные стороны, всё вокруг закружилось, затуманилось, и я понял, что двигаться самостоятельно я не могу, и что во мне осталось только одно желание. Спать.
И я уснул. Мне снилось, что на моей горячей груди, на сердце, лежит прохладная и узкая девичья ладонь.
Проснулся я с восходом. На лежанке, и завёрнутым в буургха. Сапоги стояли под лежанкой. Голова, что удивительно, не болела, но была пустой и звонкой. Рядом никого не было.
— Не оглядывайся, — сказал, выйдя из-за печи, мокрый по пояс Гхажш. — Её нет.
— Я её ещё увижу? — может, это покажется Вам глупым, но для меня это было важным.
— Увидишь, — кивнул Гхажш, растирая мокрое тело какой-то тряпкой. — Но не сегодня, по крайней мере, не днём. Сейчас позавтракаем и пойдём в мастерские огхров. И ещё кое с кем надо сегодня увидеться.
— А обязательно сегодня? — не хотелось мне никуда идти.
— А ты здесь всю жизнь собрался провести? — вопросом ответил он. — Мы в походе. Ты не забыл? Снаряжение поправим, продуктами запасёмся и снова — в путь. Нам до Лугхбуурза ещё немало земли перемерить. Так что умывайся и собирайся.
Уныло я поплёлся за печь, так же, как Гхажш, умыл себя до пояса, но настроения это не добавило. Завтрак тоже. Вдобавок, оказалось, что исчезла рубаха. «Не ищи, — сказал Гхажш, когда узнал, чего я ковыряюсь. — В стирке. Ты куртку не надевай и сбрую тоже. Просто кинжал в сапог сунь, а кугхри в ножнах на плечо возьмёшь. Пусть девки на твои шрамы полюбуются. Да и у огхров будешь неплохо выглядеть».
Так я и вышел на улицу. Обнажённый по пояс и с мечом на плече. По правде сказать, никто моими шрамами не любовался. Ни когда мы шли по деревне, ни когда вышли за ворота. Деревня была пуста, а за воротами, если кто из женщин и разогнулся от своих грядок, так разве что на одну минутку.
— Мы в город идём? — спросил я Гхажша, когда мы оказались далеко за воротами.
— Город — это весь остров, — ответил он. — Все деревни, мастерские, огороды — всё это и есть город огхров.
— Это что получается, — не понял я. — Они все, кто в деревне живёт, и есть огхры?
— Не все, — сказал Гхажш. — Эта деревня сторожевая. Из неё в огхры мало кто идёт. Больше — в воины. Это у кого имена. А так, большинство снагами предпочитает жить. Хлопот меньше.
— Подожди, подожди, — опять не понял я. — Огхры — это название такое? Как Урагх? А я думал, они вроде троллей.
— Нет, — рассмеялся Гхажш. — Тролли — это оло-гхай. Они сами по себе. У них городов нет, вообще, селений нет. Дикарями живут. А огхры, они такие же гхай, как я, только работа у них другая. Сейчас сам всё увидишь. Вон, уже пруд виден. Слышишь?
Впереди, действительно, синела гладь пруда, а в воздухе катился тот самый звук, что до сих пор приходил лишь по земле. Звук удара огромного молота.
Глава 26
Глава 27
Парень волок подмышкой две изрядных ковриги и нёс на плече небольшой, не больше полуведра, бочонок, весь уляпанный высохшей бурой грязью.
— Ух ты, — сказал Тулагх, глядя на бочонок. — Это откуда же?
— Это гхой-итэреми ещё утром велела из болота достать, — со слышимым превосходством в голосе ответила Мавка. — Ещё до поединка, и сказала вам отдать, ежели вы сюда придёте.
— Ух ты, — повторил Тулагх. — И сколько ж оно в болоте пролежало?
— Гхой-итэреми сказала, — всё с тем же превосходством в голосе отвечала Мавка, — сорок лет.
— Ух ты, — сказали в один голос все, не исключая и Гхажша.
— Я-то старше пятилетнего и не пил, — и Тулагх посмотрел на меня с нескрываемым уважением. — А тут — сорок. Гхажш, разольёшь?
— Разолью, — ответил Гхажш. — Не расплескаю. Давай-ка его сюда. Он принял от парня бочонок, ловко вбил в донце кинжал, повернул его несколько раз и, не вынимая клинок из получившейся дырочки, наклонил бочонок над большим ковшом, что успела поставить перед ним Мавка. В ковш, прямо по кинжальному клинку, полилась тёмная, как болотная вода, жидкость, и по дому поплыла тонкая смесь запахов торфяного дыма, смолы, дубового листа и переспелой вишни.
«Держи, Чшаэм, — Гхажш подвинул ковш ко мне. — Ты у нас сегодня первый». Я взял ковш, подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но ничего не придумалось, и потому я просто поприветствовал остальных поднятием ковша, а потом отпил пару глотков. Жидкость на вкус была приятной: терпкой и с лёгкой смолистой горчинкой. «По кругу», — подсказал Гхажш, и я передвинул ковш Гхажшу. В голове и теле обнаружилось знакомое действие шагху. Только без его противного вкуса на языке.
Пока я прислушивался к своим ощущениям, Гхай что-то говорил, а потом тоже отхлебнул и передал ковш следующему. Так посудина и пошла по кругу, сопровождаемая короткими речами в мою честь. Это было приятно и странно. Что я сделал такого, чтобы заслужить это чествование? Не стал убивать Гхая? Мне это не казалось заслугой, да и сейчас не кажется.
Болотный шагху сорокалетней выдержки действие производил странное. Я не ощущал себя пьяным, только с каждым кругом становился веселее, а голова, по-прежнему, оставалась ясной. Кружилась, конечно, но, скорее, от потерянной крови. Да ещё от взглядов, что бросала на меня от печки Мавка.
Она сидела там на каком-то чурбачке, не подходя к столу и не вмешиваясь в наши разговоры, и только изредка взглядывала в мою сторону искоса. И от каждого такого взгляда меня бросало то в жар, то в холод. Как стрелой пробивало. Насквозь. Я бы с удовольствием бросил это застолье и убежал вместе с ней куда-нибудь подальше от любопытных глаз. Я даже, поймав раз её взгляд, дёрнулся было встать, но Гхажш небрежно обнял меня за плечи и легко придавил обратно на место, а сама Мавка еле заметно отрицательно покачала головой.
Так и прошёл весь остаток дня: в бесполезном поглощении пищи, шагху и выслушивании пьяных восхвалений моих несуществующих доблестей. Лишь, когда Тулагх с сыновьями ушёл, я почувствовал облегчение. Вот тут-то и проявилось коварство легко пьющегося, приятного на вкус болотного шагху. Голова только казалась ясной, но при первой же попытке встать она предала меня. Глаза и мысли разбежались в разные стороны, всё вокруг закружилось, затуманилось, и я понял, что двигаться самостоятельно я не могу, и что во мне осталось только одно желание. Спать.
И я уснул. Мне снилось, что на моей горячей груди, на сердце, лежит прохладная и узкая девичья ладонь.
Проснулся я с восходом. На лежанке, и завёрнутым в буургха. Сапоги стояли под лежанкой. Голова, что удивительно, не болела, но была пустой и звонкой. Рядом никого не было.
— Не оглядывайся, — сказал, выйдя из-за печи, мокрый по пояс Гхажш. — Её нет.
— Я её ещё увижу? — может, это покажется Вам глупым, но для меня это было важным.
— Увидишь, — кивнул Гхажш, растирая мокрое тело какой-то тряпкой. — Но не сегодня, по крайней мере, не днём. Сейчас позавтракаем и пойдём в мастерские огхров. И ещё кое с кем надо сегодня увидеться.
— А обязательно сегодня? — не хотелось мне никуда идти.
— А ты здесь всю жизнь собрался провести? — вопросом ответил он. — Мы в походе. Ты не забыл? Снаряжение поправим, продуктами запасёмся и снова — в путь. Нам до Лугхбуурза ещё немало земли перемерить. Так что умывайся и собирайся.
Уныло я поплёлся за печь, так же, как Гхажш, умыл себя до пояса, но настроения это не добавило. Завтрак тоже. Вдобавок, оказалось, что исчезла рубаха. «Не ищи, — сказал Гхажш, когда узнал, чего я ковыряюсь. — В стирке. Ты куртку не надевай и сбрую тоже. Просто кинжал в сапог сунь, а кугхри в ножнах на плечо возьмёшь. Пусть девки на твои шрамы полюбуются. Да и у огхров будешь неплохо выглядеть».
Так я и вышел на улицу. Обнажённый по пояс и с мечом на плече. По правде сказать, никто моими шрамами не любовался. Ни когда мы шли по деревне, ни когда вышли за ворота. Деревня была пуста, а за воротами, если кто из женщин и разогнулся от своих грядок, так разве что на одну минутку.
— Мы в город идём? — спросил я Гхажша, когда мы оказались далеко за воротами.
— Город — это весь остров, — ответил он. — Все деревни, мастерские, огороды — всё это и есть город огхров.
— Это что получается, — не понял я. — Они все, кто в деревне живёт, и есть огхры?
— Не все, — сказал Гхажш. — Эта деревня сторожевая. Из неё в огхры мало кто идёт. Больше — в воины. Это у кого имена. А так, большинство снагами предпочитает жить. Хлопот меньше.
— Подожди, подожди, — опять не понял я. — Огхры — это название такое? Как Урагх? А я думал, они вроде троллей.
— Нет, — рассмеялся Гхажш. — Тролли — это оло-гхай. Они сами по себе. У них городов нет, вообще, селений нет. Дикарями живут. А огхры, они такие же гхай, как я, только работа у них другая. Сейчас сам всё увидишь. Вон, уже пруд виден. Слышишь?
Впереди, действительно, синела гладь пруда, а в воздухе катился тот самый звук, что до сих пор приходил лишь по земле. Звук удара огромного молота.
Глава 26
Туман над болотами бывает красив. В свете луны он стелется разноцветными гибкими прядями: то нежно-зеленоватыми, то сиреневыми, а иногда просто белёсыми. Эти цвета не перемешиваются, но дробятся на множество маленьких прядок, сплетаются между собой, и образуются жгуты и комки совершенно невообразимой, неописуемой расцветки. И всё это цветастое великолепие скручивается в медленные, еле движущиеся, вихри, пляшет тягучие коленца над бурой трясиной и завораживает до полного оцепенения.
Туман над болотами бывает красив. Особенно, когда сидишь от него в полусотне шагов на расстеленном буургха и обнимаешь девичьи плечи, горячие даже под платьем. Когда стоит чуть повернуть лицо, и твои губы радостно встретят губы девушки, то мягкие и покорные, то жадные и требовательные.
Больше я не буду об этом говорить. Есть вещи, о которых мужчина должен помалкивать. Некоторые тайны должны оставаться тайнами, даже если о них знают все.
Тем более что это было уже поздним вечером или ранней ночью, как угодно. А до того был долгий и суматошный день, наполненный множеством совсем иных впечатлений.
Молот огхров был, действительно, огромен. Рукоять у него была толще обхвата моих рук, а сколько весил насаженный на неё боёк, — длиннее моего роста и шириной, в половину размаха рук, — я даже приблизительно сказать не могу. Наковальня была под стать молоту: низкая, в полроста, прямоугольная гранитная глыба, накрытая железной столешницей, в локоть толщиной.
Будь я эльфом, я бы сравнил это помещение, наполненное раскалённым воздухом, мелькающими отблесками багрового пламени, запахами железной окалины, угольного дыма и потных тел, с подземельями Удуна. Если бы я был гномом. то, наверное, вспомнил бы о кузнице Первокователя Ауле. Но я не эльф и не гном, первое, что пришло мне в голову — это сравнение с кузницей в Дрягве. Я провёл в ней немало часов, открыв рот, глядя, как ловкие и сильные руки дрягвинского кузнеца превращают косные куски железа в полезные для хозяйства вещицы. Здесь, в мастерской на болотном острове, всё было почти так же. Кроме размеров.
Всё в мастерской огхров было сделано для великанов, не только молот с наковальней. Огромен был кузнечный горн, необъятны двигающиеся, словно сами собой, воздушные мехи, даже кузнечные клещи, и те были больше моего роста, они были подвешены, как коромысло, за середину, на толстенной цепи к потолочной, трехобхватной толщины, балке.
Вот только ни одного великана в ней не было. Народ в мастерской был солидный, кряжистый, но даже на тролля никто не походил ни видом, ни размерами. Скорее уж на нашего дрягвинского кузнеца. Такие же все были сухие, поджарые и мускулистые. В кожаных передниках на полуголых, в капельках пота, телах.
Когда мы с Гхажшем вошли в сложенную из вековых брёвен мастерскую, в которой было жарко, как внутри топящегося камина, на нас никто не обратил внимания. Слишком все были заняты. Из огромного горна извлекали пышущую жаром, раскалённую добела заготовку.
Четверо жилистых уу-гхай подскочили к висящим на цепи клещам, уцепились с двух сторон за рукояти и, развернув клещи к горну, развели их. Заготовка была не меньше меня самого размером, и я подумал, что они не смогут с ней справиться. Но работники, не чинясь, ухватили раскалённую железяку клещами, навалились всем весом на рукояти, и заготовка медленно поднялась над горновым столом и величаво закачалась в воздухе. Без единого мгновения промедления уу-гхай опять развернули клещи, навалились и начали толкать их в сторону молота и наковальни. Цепь, душераздирающе скрипя, скользила по балке, и очень скоро разбрасывающий во все стороны окалину и капающий шлаком железный брус оказался под бойком молота.
Когда заготовка легла на наковальню, стоявший невдалеке невысокий крепыш налёг на какой-то рычаг, и молот рухнул вниз. Низкий гудящий звук разом заполнил всё пространство мастерской, отразился от стен и обнял нас за плечи. Ощущение было как от боевого клича гномов. Сердце сжимало точно так же.
Под ударом исполинской тяжести заготовка разбрызгала в стороны огненные капли шлака и сплющилась. Крепыш у рычага передвинул его в другую сторону, за стеной что-то натужно заскрипело, и молот опять начал подниматься. Работники у клещей поднатужились и повернули заготовку другим боком. Молот обрушился вновь.
Так повторилось раз семь или восемь, а потом огхр у рычага пронзительно свистнул, помахал руками, и железяку, ставшую в два раза меньше, снова поволокли к горну.
Когда из сухого жара мастерской мы вышли на вольный воздух, ощущение было такое, словно из бани попал в ледник. И от всего этого скрипа и грохота уши наложило, как воском. Поэтому я не сразу услышал, что ко мне обращаются. Это был тот самый крепыш, что стоял у рычага, управляя молотом.
«Привет, — крикнул он мне в ухо, видя, что я не расслышал его в первый раз. — Ты Чшаэм, я знаю, а я…» И он произнёс нечто очень длинное и заковыристое. Я потряс головой и попытался повторить, но сломался где-то на третьем слоге. «Никто не может, — довольно рассмеялся крепыш. — Даже он». И ткнул пальцем в Гхажша: «Ты можешь говорить просто „Огхр“, мне это нравится».
Я кивнул. Втроём мы отошли от мастерской и уселись на берегу пруда. Пруд был не очень велик, может быть, чуть побольше, чем мельничный, на Клямке. С того места, где мы сидели, было видно вращающееся мельничное колесо. Наверное, оно и приводило в движение молот и меха горна.
— Слушай, Огхр, — начал Гхажш. — Клинок парню перековать надо. Тяжёл он для него.
— Не могу, — степенно ответил огхр. — Если бы ты мне пятьсот тележных осей заказал, а лучше — тысячу, то сладили бы. А клинок — не могу.
— Да брось ты, — махнул рукой Гхажш. — Дел на полчаса, чего ломаешься
— Не могу, — повторил огхр. — Здесь же оружие не делают: железо плохое болотное. Делаем всякую дребедень. Оси тележные, засовы, сошники, наплужники, для хозяйства орудия всякие. Оружие не делаем. Это на плато Огхров или в Гхазатбуурз.
— Да какая разница, — изумился Гхажш. — Я же тебя не тысячу клинков прошу сделать. Один перековать. Что у вас тут, ручной кузницы нет?
— Есть. Только толку не будет, — сказал огхр. — Клинок перековывать: это же его отпускать надо, закалку снимать. Потом заново закаливать. А я не знаю, как их на плато Огхров закаливают, у них там свои тайны. Я его перекую, но он железо рубить не будет. После каждого удара щербины на лезвии править придётся. Тебе так надо?
— Нет, — задумался Гхажш. — Так не надо. А что предложить можешь?
— Могу новый дать, — пожал плечами огхр, — У нас есть запас из Гхазатбуурза. Подберём ему по руке.
— Нет, — вмешался я в их разговор, — мне другой не нужен.
— Я понимаю, — согласился огхр. — Шеопп. Можно попробовать на этом долы выбрать, чтобы его облегчить. Но это дней пять. Пока долота нужной крепости подберём, пока долы выберем. Потом ещё выглаживать. Всё же на холодном придётся делать, мороки столько. Пять дней ждать будете?
— Не будем, — ответил Гхажш. — И так времени много потеряли, придётся тебе, Чшаэм, с этим кугхри поупражняться, чтобы руку набить.
Я пожал плечами. Конечно, кугхри Урагха для меня был тяжеловат, но менять его я не собирался.
— Ладно, Огхр, — снова заговорил Гхажш, — это дело мелкое. Ты с нами пойдёшь?
— Как договаривались, — спокойно ответил огхр. — Я уже всё приготовил. Назначил, кто за меня будет. Домой зайти, жёнам сказать, и в путь.
— Ты лучше ещё раз подумай, — предупредил его Гхажш. — Многое поменялось с тех пор, как договаривались. «Волков» с нами не будет. Считай, втроём придётся идти. И что нас там ждёт, никто не знает.
— Ты меня за дурака-то не держи, — всё также степенно ответил огхр. — То, что всё поменялось, я и без твоих предупреждений понимаю. Только напрасно ты меня пугаешь, всё равно пойду. Другого такого случая у меня за всю жизнь не будет. Не всё же мне оси тележные ковать.
— Смотри, — мне показалось, что Гхажш обрадовался. — Моё дело предупредить.
— Считай, предупредил, — махнул рукой огхр. — Ты мне вот что скажи, Угхлуук с нами пойдёт?
— Не знаю, — ответил Гхажш. — Я его ещё не видел. Даже не знаю, на острове ли он.
— На острове, — уверенно сказал огхр. — Мне, конечно, никто такого не скажет, но его корноухого я ещё неделю назад своими глазами видел. В Торговую деревню поковки отвозили, там и видел.
— А вы ещё и торгуете? — удивился я.
— Конечно, — сказал огхр как о чём-то само собой разумеющемся. — Нам самим столько железного барахла ни к чему. На севере острова есть Торговая деревня, от неё протока в болоте сделана до самой опушки, а там она в Быструю впадает. От Торговой деревни всю нашу работу до Быстрой на барках возят.
— А кому вы всё это продаёте? — у меня в голове не укладывалось, что урр-уу-гхай могут с кем-то торговать.
— По-разному, — пожал плечами огхр. — Возничим идут разные штуки для телег и лошадиной сбруи в обмен на мясо, кожу, шерсть и сушёное молоко. Эсгаротцы предпочитают серебром расплачиваться. Берут, в основном, разные орудия для хозяйства, подковы и просят, чтобы клеймо стояло как у эреборских бородатых. Нам не жалко. Лишь бы продавалось хорошо. Бъёрнинги привозят зерно, сало, мёд и уголь древесный. Угля нам много надо. И продовольствия тоже. На здешнем песке только репа хорошо растёт, сколько бы бабы спину не гнули.
— И бъёрнинги тоже? — изумился я. — А они что покупают?
— Топоры, наплужники, наконечники для стрел и рогатин. У них половина войска с нашими рогатинами ходит. Нам-то всё равно. Что закажут, то и куём.
— А говорил, здесь оружия не делают…
— Здесь НАШЕГО оружия не делают, — выделил слово огхр. — Такого, чтобы железо бородатых рубило. Здесь руда болотная, сколько крицу не куй, все примеси не выбьешь. Молоты у нас тяжёлые, даже из здешнего железа много чего хорошего можем сделать, но такого оружия, как в Гхазатбуурзе делают или на плато Огхров, нам не сладить. Там у них руда горная, чистая, и уголь каменный — жар даёт сильней, чем наш, древесный. Тамошние огхры заготовки с сажей без воздуха томят и куют потом почти холодными. А в чём и как закаливают, я не знаю. Мы здесь много опытов разных делали, и я, и до меня, но клинков такой крепости делать не можем. Потому все кугхри на острове: и малые, и большие — из Гхазатбуурза привезены. А для бъёрнингов и наше годится, раз берут. При их ручных кузницах хоть всех кузнецов в Карроке заставь работать с утра до ночи — на их войско оружие два года делать придётся. А мы пять тысяч рогатин, столько же ножей и пятьдесят тысяч наконечников для стрел за два месяца сделали. Король бъёрнингский, правда, думает, что это железногорские бородатые постарались. Но нам-то что до того, мы не в накладе, купцы тоже свой барыш получили.
— А купцы что? Не знают, с кем торгуют? — вот это уже был глупый вопрос — Как же они с орками торгуют? То есть я хочу сказать, они же вас за орков принимать должны.
— Знают, — протяжно рассмеялся огхр. — Всё они знают, среди купцов дураков не водится. Только какой купец от лишней монеты откажется? Если он знает, что товар хорош, продаётся дёшево и продать его можно вдвое дороже, чем купил то разве он от барыша откажется? Это уже не купец будет. Между собой таятся, язык за зубами держат, но только свистни…
— А не обидно? — спросил я. — Задёшево товар отдавать?
— А это как посчитать? — усмехнулся огхр. — Мы за своё железо столько всякого добра получаем, что здесь на острове его вовек не сделать и не вырастить. Я торговаться не мастак, моё дело — железо делать, а в Торговой деревне четвёртое поколение этим занимается. Они как считают: пока в ручной кузнице кузнец одну подкову сделает, в нашей мастерской две сотни скуют.
— Так кузнец в кузнице один, — возразил я, — или с подмастерьем, а вас вон сколько.
— Нас ещё больше, — сказал огхр. — Ты только кричную мастерскую видел, а ниже по ручью ещё много прудов, и на каждом — кузница. На других ручьях то же самое. Почти весь город с железом работает. Только дело не в том, сколько нас. А в том, что пока в другом месте одну подкову делают, у нас на одного работника десять выйдет. Или даже больше. Поэтому мы её можем втрое дешевле против обычной цены отдать и в накладе не останемся.
— Ничего не понимаю, — сознался я. — Как это так получиться может?
— Это показывать надо, — пожал плечами огхр. — Мне на пальцах не объяснить.
— Вот и покажи, — вмешался в наш разговор, заскучавший, было, Гхажш. — Я пойду, о снаряжении позабочусь и о продуктах на дорогу. А ты займи пока парня, ты любишь о своих железках поговорить, и ему занятно.
— Я работу свою люблю, а не железки, — возразил огхр. — Моя работа ума требует. Это тебе не мечом махать да по степи бегать.
— У каждого своё дело, — миролюбиво заметил Гхажш. — Кому-то надо и мечом помахивать, чтобы ты у своего молоточка спокойно сидел. Чшаэм, ты мастерские посмотреть хочешь?
— Спрашиваешь, — удивился я. — Я такого отродясь не видел. Даже не знал, что такое бывает. Конечно, хочу.
Я нисколько не лукавил, отвечая Гхажшу так. С детства я любил сидеть в дрягвинской кузнице и смотреть на красное от жара железо. Иногда кузнец даже позволял немного ему помочь. Но то, что я увидел в кузнице огхров, превосходило всякое моё воображение, и раз появилась возможность увидеть ещё что-то, может быть, столь же захватывающее, то я не желал её упустить.
Почти весь остаток дня я провёл рядом с Огхром, и мне не пришлось жалеть об этом. Я видел, как сила падающей воды через сложное переплетение колёс и цепей двигает молоты и меха. Я видел, как огромная рыхлая крица, дырчатая, словно кусок сыра, превращается под ударами молота в плотный железный кирпич. И как потом этот кирпич превращается в десятки и сотни разных изделий: от тележной оси до крохотного гвоздика-ухналя.
Огхр не врал и не шутил, я своими глазами убедился, что за то время, пока дрягвинский кузнец сделал бы одну подкову, здесь сковали бы несколько сотен. И дело было вовсе не в силе воды. Это меня не удивляло. В конце концов, в Хоббитоне есть водяные мельницы. У нас вода крутит жернова, здесь её приспособили для множества других дел, но не это было главным. Самым занимательным и удивительным для меня было то, что огхры умели делать над своими соплеменниками. Я даже слова не могу подобрать, чтобы рассказать об этом.
Дрягвинский кузнец делал в своей кузнице всё сам. У него был подмастерье, но он делал то же, что и кузнец, когда тот приказывал, и обычно хуже. У огхров всё иначе. Здесь каждый работник делает что-нибудь одно. В мастерской по изготовлению ножей даже заточку клинка делали два разных работника! Один точил клинок с одной стороны, а второй — с другой. Всего их было около полусотни. Полсотни совсем ещё молодых снага, почти мальчишек. Первый вынимал из доставленного ему ящика заготовки для ножей — маленькие вытянутые железные бруски — и складывал их на горновой стол. Последний чеканом выбивал на готовом, воронёном и заточенном, ноже клеймо — знак болотной лилии — и бросал их в такой же, как у первого, ящик.
Все они казались да, наверное, и были одним живым многоруким орудием, в котором каждая пара рук занята только своим делом.
В ножевой мастерской я был всего несколько минут, и за это время в ящик упало не меньше десятка готовых ножей. Огхр показал мне один, вот тогда я и увидел клеймо. Забавно, но на кухне Тукборо есть несколько таких, иссиня-чёрных от воронения и с лилией у самой рукояти. Только у нас их считают работой гномов.
Много удивительного и прежде неведомого увидел я в тот день и не раз про себя подумал, что если бы я родился урр-уу-гхай, то обязательно стал бы огхром.
«По-моему, это за тобой», — сказал Огхр, когда мы вышли из очередной мастерской. Невдалеке от дверей стоял кто-то высокий бритоголовый, в несуразных лохмотьях. В несуразных потому, что рвань, в которую он был одет, совершенно не вязалась с благородной осанкой и строгим поворотом головы.
Увидев нас, бритоголовый сделал шаг в нашу сторону и склонился в униженном поклоне. Мы подошли ближе, и я вздрогнул, потому что раньше не видел ничего подобного. Уши бритоголового очень точно разъясняли смыл выражения «урезать». Они были не отрезаны совсем, а именно урезаны, укорочены. Попросту говоря, вся их верхняя часть была отрезана. На бритой голове такой отметины невозможно было не заметить.
Бритоголовый поднял взгляд, и я вздрогнул ещё раз. Это был эльф.
Туман над болотами бывает красив. Особенно, когда сидишь от него в полусотне шагов на расстеленном буургха и обнимаешь девичьи плечи, горячие даже под платьем. Когда стоит чуть повернуть лицо, и твои губы радостно встретят губы девушки, то мягкие и покорные, то жадные и требовательные.
Больше я не буду об этом говорить. Есть вещи, о которых мужчина должен помалкивать. Некоторые тайны должны оставаться тайнами, даже если о них знают все.
Тем более что это было уже поздним вечером или ранней ночью, как угодно. А до того был долгий и суматошный день, наполненный множеством совсем иных впечатлений.
Молот огхров был, действительно, огромен. Рукоять у него была толще обхвата моих рук, а сколько весил насаженный на неё боёк, — длиннее моего роста и шириной, в половину размаха рук, — я даже приблизительно сказать не могу. Наковальня была под стать молоту: низкая, в полроста, прямоугольная гранитная глыба, накрытая железной столешницей, в локоть толщиной.
Будь я эльфом, я бы сравнил это помещение, наполненное раскалённым воздухом, мелькающими отблесками багрового пламени, запахами железной окалины, угольного дыма и потных тел, с подземельями Удуна. Если бы я был гномом. то, наверное, вспомнил бы о кузнице Первокователя Ауле. Но я не эльф и не гном, первое, что пришло мне в голову — это сравнение с кузницей в Дрягве. Я провёл в ней немало часов, открыв рот, глядя, как ловкие и сильные руки дрягвинского кузнеца превращают косные куски железа в полезные для хозяйства вещицы. Здесь, в мастерской на болотном острове, всё было почти так же. Кроме размеров.
Всё в мастерской огхров было сделано для великанов, не только молот с наковальней. Огромен был кузнечный горн, необъятны двигающиеся, словно сами собой, воздушные мехи, даже кузнечные клещи, и те были больше моего роста, они были подвешены, как коромысло, за середину, на толстенной цепи к потолочной, трехобхватной толщины, балке.
Вот только ни одного великана в ней не было. Народ в мастерской был солидный, кряжистый, но даже на тролля никто не походил ни видом, ни размерами. Скорее уж на нашего дрягвинского кузнеца. Такие же все были сухие, поджарые и мускулистые. В кожаных передниках на полуголых, в капельках пота, телах.
Когда мы с Гхажшем вошли в сложенную из вековых брёвен мастерскую, в которой было жарко, как внутри топящегося камина, на нас никто не обратил внимания. Слишком все были заняты. Из огромного горна извлекали пышущую жаром, раскалённую добела заготовку.
Четверо жилистых уу-гхай подскочили к висящим на цепи клещам, уцепились с двух сторон за рукояти и, развернув клещи к горну, развели их. Заготовка была не меньше меня самого размером, и я подумал, что они не смогут с ней справиться. Но работники, не чинясь, ухватили раскалённую железяку клещами, навалились всем весом на рукояти, и заготовка медленно поднялась над горновым столом и величаво закачалась в воздухе. Без единого мгновения промедления уу-гхай опять развернули клещи, навалились и начали толкать их в сторону молота и наковальни. Цепь, душераздирающе скрипя, скользила по балке, и очень скоро разбрасывающий во все стороны окалину и капающий шлаком железный брус оказался под бойком молота.
Когда заготовка легла на наковальню, стоявший невдалеке невысокий крепыш налёг на какой-то рычаг, и молот рухнул вниз. Низкий гудящий звук разом заполнил всё пространство мастерской, отразился от стен и обнял нас за плечи. Ощущение было как от боевого клича гномов. Сердце сжимало точно так же.
Под ударом исполинской тяжести заготовка разбрызгала в стороны огненные капли шлака и сплющилась. Крепыш у рычага передвинул его в другую сторону, за стеной что-то натужно заскрипело, и молот опять начал подниматься. Работники у клещей поднатужились и повернули заготовку другим боком. Молот обрушился вновь.
Так повторилось раз семь или восемь, а потом огхр у рычага пронзительно свистнул, помахал руками, и железяку, ставшую в два раза меньше, снова поволокли к горну.
Когда из сухого жара мастерской мы вышли на вольный воздух, ощущение было такое, словно из бани попал в ледник. И от всего этого скрипа и грохота уши наложило, как воском. Поэтому я не сразу услышал, что ко мне обращаются. Это был тот самый крепыш, что стоял у рычага, управляя молотом.
«Привет, — крикнул он мне в ухо, видя, что я не расслышал его в первый раз. — Ты Чшаэм, я знаю, а я…» И он произнёс нечто очень длинное и заковыристое. Я потряс головой и попытался повторить, но сломался где-то на третьем слоге. «Никто не может, — довольно рассмеялся крепыш. — Даже он». И ткнул пальцем в Гхажша: «Ты можешь говорить просто „Огхр“, мне это нравится».
Я кивнул. Втроём мы отошли от мастерской и уселись на берегу пруда. Пруд был не очень велик, может быть, чуть побольше, чем мельничный, на Клямке. С того места, где мы сидели, было видно вращающееся мельничное колесо. Наверное, оно и приводило в движение молот и меха горна.
— Слушай, Огхр, — начал Гхажш. — Клинок парню перековать надо. Тяжёл он для него.
— Не могу, — степенно ответил огхр. — Если бы ты мне пятьсот тележных осей заказал, а лучше — тысячу, то сладили бы. А клинок — не могу.
— Да брось ты, — махнул рукой Гхажш. — Дел на полчаса, чего ломаешься
— Не могу, — повторил огхр. — Здесь же оружие не делают: железо плохое болотное. Делаем всякую дребедень. Оси тележные, засовы, сошники, наплужники, для хозяйства орудия всякие. Оружие не делаем. Это на плато Огхров или в Гхазатбуурз.
— Да какая разница, — изумился Гхажш. — Я же тебя не тысячу клинков прошу сделать. Один перековать. Что у вас тут, ручной кузницы нет?
— Есть. Только толку не будет, — сказал огхр. — Клинок перековывать: это же его отпускать надо, закалку снимать. Потом заново закаливать. А я не знаю, как их на плато Огхров закаливают, у них там свои тайны. Я его перекую, но он железо рубить не будет. После каждого удара щербины на лезвии править придётся. Тебе так надо?
— Нет, — задумался Гхажш. — Так не надо. А что предложить можешь?
— Могу новый дать, — пожал плечами огхр, — У нас есть запас из Гхазатбуурза. Подберём ему по руке.
— Нет, — вмешался я в их разговор, — мне другой не нужен.
— Я понимаю, — согласился огхр. — Шеопп. Можно попробовать на этом долы выбрать, чтобы его облегчить. Но это дней пять. Пока долота нужной крепости подберём, пока долы выберем. Потом ещё выглаживать. Всё же на холодном придётся делать, мороки столько. Пять дней ждать будете?
— Не будем, — ответил Гхажш. — И так времени много потеряли, придётся тебе, Чшаэм, с этим кугхри поупражняться, чтобы руку набить.
Я пожал плечами. Конечно, кугхри Урагха для меня был тяжеловат, но менять его я не собирался.
— Ладно, Огхр, — снова заговорил Гхажш, — это дело мелкое. Ты с нами пойдёшь?
— Как договаривались, — спокойно ответил огхр. — Я уже всё приготовил. Назначил, кто за меня будет. Домой зайти, жёнам сказать, и в путь.
— Ты лучше ещё раз подумай, — предупредил его Гхажш. — Многое поменялось с тех пор, как договаривались. «Волков» с нами не будет. Считай, втроём придётся идти. И что нас там ждёт, никто не знает.
— Ты меня за дурака-то не держи, — всё также степенно ответил огхр. — То, что всё поменялось, я и без твоих предупреждений понимаю. Только напрасно ты меня пугаешь, всё равно пойду. Другого такого случая у меня за всю жизнь не будет. Не всё же мне оси тележные ковать.
— Смотри, — мне показалось, что Гхажш обрадовался. — Моё дело предупредить.
— Считай, предупредил, — махнул рукой огхр. — Ты мне вот что скажи, Угхлуук с нами пойдёт?
— Не знаю, — ответил Гхажш. — Я его ещё не видел. Даже не знаю, на острове ли он.
— На острове, — уверенно сказал огхр. — Мне, конечно, никто такого не скажет, но его корноухого я ещё неделю назад своими глазами видел. В Торговую деревню поковки отвозили, там и видел.
— А вы ещё и торгуете? — удивился я.
— Конечно, — сказал огхр как о чём-то само собой разумеющемся. — Нам самим столько железного барахла ни к чему. На севере острова есть Торговая деревня, от неё протока в болоте сделана до самой опушки, а там она в Быструю впадает. От Торговой деревни всю нашу работу до Быстрой на барках возят.
— А кому вы всё это продаёте? — у меня в голове не укладывалось, что урр-уу-гхай могут с кем-то торговать.
— По-разному, — пожал плечами огхр. — Возничим идут разные штуки для телег и лошадиной сбруи в обмен на мясо, кожу, шерсть и сушёное молоко. Эсгаротцы предпочитают серебром расплачиваться. Берут, в основном, разные орудия для хозяйства, подковы и просят, чтобы клеймо стояло как у эреборских бородатых. Нам не жалко. Лишь бы продавалось хорошо. Бъёрнинги привозят зерно, сало, мёд и уголь древесный. Угля нам много надо. И продовольствия тоже. На здешнем песке только репа хорошо растёт, сколько бы бабы спину не гнули.
— И бъёрнинги тоже? — изумился я. — А они что покупают?
— Топоры, наплужники, наконечники для стрел и рогатин. У них половина войска с нашими рогатинами ходит. Нам-то всё равно. Что закажут, то и куём.
— А говорил, здесь оружия не делают…
— Здесь НАШЕГО оружия не делают, — выделил слово огхр. — Такого, чтобы железо бородатых рубило. Здесь руда болотная, сколько крицу не куй, все примеси не выбьешь. Молоты у нас тяжёлые, даже из здешнего железа много чего хорошего можем сделать, но такого оружия, как в Гхазатбуурзе делают или на плато Огхров, нам не сладить. Там у них руда горная, чистая, и уголь каменный — жар даёт сильней, чем наш, древесный. Тамошние огхры заготовки с сажей без воздуха томят и куют потом почти холодными. А в чём и как закаливают, я не знаю. Мы здесь много опытов разных делали, и я, и до меня, но клинков такой крепости делать не можем. Потому все кугхри на острове: и малые, и большие — из Гхазатбуурза привезены. А для бъёрнингов и наше годится, раз берут. При их ручных кузницах хоть всех кузнецов в Карроке заставь работать с утра до ночи — на их войско оружие два года делать придётся. А мы пять тысяч рогатин, столько же ножей и пятьдесят тысяч наконечников для стрел за два месяца сделали. Король бъёрнингский, правда, думает, что это железногорские бородатые постарались. Но нам-то что до того, мы не в накладе, купцы тоже свой барыш получили.
— А купцы что? Не знают, с кем торгуют? — вот это уже был глупый вопрос — Как же они с орками торгуют? То есть я хочу сказать, они же вас за орков принимать должны.
— Знают, — протяжно рассмеялся огхр. — Всё они знают, среди купцов дураков не водится. Только какой купец от лишней монеты откажется? Если он знает, что товар хорош, продаётся дёшево и продать его можно вдвое дороже, чем купил то разве он от барыша откажется? Это уже не купец будет. Между собой таятся, язык за зубами держат, но только свистни…
— А не обидно? — спросил я. — Задёшево товар отдавать?
— А это как посчитать? — усмехнулся огхр. — Мы за своё железо столько всякого добра получаем, что здесь на острове его вовек не сделать и не вырастить. Я торговаться не мастак, моё дело — железо делать, а в Торговой деревне четвёртое поколение этим занимается. Они как считают: пока в ручной кузнице кузнец одну подкову сделает, в нашей мастерской две сотни скуют.
— Так кузнец в кузнице один, — возразил я, — или с подмастерьем, а вас вон сколько.
— Нас ещё больше, — сказал огхр. — Ты только кричную мастерскую видел, а ниже по ручью ещё много прудов, и на каждом — кузница. На других ручьях то же самое. Почти весь город с железом работает. Только дело не в том, сколько нас. А в том, что пока в другом месте одну подкову делают, у нас на одного работника десять выйдет. Или даже больше. Поэтому мы её можем втрое дешевле против обычной цены отдать и в накладе не останемся.
— Ничего не понимаю, — сознался я. — Как это так получиться может?
— Это показывать надо, — пожал плечами огхр. — Мне на пальцах не объяснить.
— Вот и покажи, — вмешался в наш разговор, заскучавший, было, Гхажш. — Я пойду, о снаряжении позабочусь и о продуктах на дорогу. А ты займи пока парня, ты любишь о своих железках поговорить, и ему занятно.
— Я работу свою люблю, а не железки, — возразил огхр. — Моя работа ума требует. Это тебе не мечом махать да по степи бегать.
— У каждого своё дело, — миролюбиво заметил Гхажш. — Кому-то надо и мечом помахивать, чтобы ты у своего молоточка спокойно сидел. Чшаэм, ты мастерские посмотреть хочешь?
— Спрашиваешь, — удивился я. — Я такого отродясь не видел. Даже не знал, что такое бывает. Конечно, хочу.
Я нисколько не лукавил, отвечая Гхажшу так. С детства я любил сидеть в дрягвинской кузнице и смотреть на красное от жара железо. Иногда кузнец даже позволял немного ему помочь. Но то, что я увидел в кузнице огхров, превосходило всякое моё воображение, и раз появилась возможность увидеть ещё что-то, может быть, столь же захватывающее, то я не желал её упустить.
Почти весь остаток дня я провёл рядом с Огхром, и мне не пришлось жалеть об этом. Я видел, как сила падающей воды через сложное переплетение колёс и цепей двигает молоты и меха. Я видел, как огромная рыхлая крица, дырчатая, словно кусок сыра, превращается под ударами молота в плотный железный кирпич. И как потом этот кирпич превращается в десятки и сотни разных изделий: от тележной оси до крохотного гвоздика-ухналя.
Огхр не врал и не шутил, я своими глазами убедился, что за то время, пока дрягвинский кузнец сделал бы одну подкову, здесь сковали бы несколько сотен. И дело было вовсе не в силе воды. Это меня не удивляло. В конце концов, в Хоббитоне есть водяные мельницы. У нас вода крутит жернова, здесь её приспособили для множества других дел, но не это было главным. Самым занимательным и удивительным для меня было то, что огхры умели делать над своими соплеменниками. Я даже слова не могу подобрать, чтобы рассказать об этом.
Дрягвинский кузнец делал в своей кузнице всё сам. У него был подмастерье, но он делал то же, что и кузнец, когда тот приказывал, и обычно хуже. У огхров всё иначе. Здесь каждый работник делает что-нибудь одно. В мастерской по изготовлению ножей даже заточку клинка делали два разных работника! Один точил клинок с одной стороны, а второй — с другой. Всего их было около полусотни. Полсотни совсем ещё молодых снага, почти мальчишек. Первый вынимал из доставленного ему ящика заготовки для ножей — маленькие вытянутые железные бруски — и складывал их на горновой стол. Последний чеканом выбивал на готовом, воронёном и заточенном, ноже клеймо — знак болотной лилии — и бросал их в такой же, как у первого, ящик.
Все они казались да, наверное, и были одним живым многоруким орудием, в котором каждая пара рук занята только своим делом.
В ножевой мастерской я был всего несколько минут, и за это время в ящик упало не меньше десятка готовых ножей. Огхр показал мне один, вот тогда я и увидел клеймо. Забавно, но на кухне Тукборо есть несколько таких, иссиня-чёрных от воронения и с лилией у самой рукояти. Только у нас их считают работой гномов.
Много удивительного и прежде неведомого увидел я в тот день и не раз про себя подумал, что если бы я родился урр-уу-гхай, то обязательно стал бы огхром.
«По-моему, это за тобой», — сказал Огхр, когда мы вышли из очередной мастерской. Невдалеке от дверей стоял кто-то высокий бритоголовый, в несуразных лохмотьях. В несуразных потому, что рвань, в которую он был одет, совершенно не вязалась с благородной осанкой и строгим поворотом головы.
Увидев нас, бритоголовый сделал шаг в нашу сторону и склонился в униженном поклоне. Мы подошли ближе, и я вздрогнул, потому что раньше не видел ничего подобного. Уши бритоголового очень точно разъясняли смыл выражения «урезать». Они были не отрезаны совсем, а именно урезаны, укорочены. Попросту говоря, вся их верхняя часть была отрезана. На бритой голове такой отметины невозможно было не заметить.
Бритоголовый поднял взгляд, и я вздрогнул ещё раз. Это был эльф.
Глава 27
Эльфа узнаёшь сразу. Не думаю, что Вы когда-либо видели Перворождённого, нынче их в Средиземье осталось так мало, что легче встретить медведя в собственном доме. Но если Вам всё же доведётся увидеть эльфа, то Вы непременно поймёте, кто это, как бы он ни выглядел, и во что бы ни был одет. Даже если он не издаст ни звука. Достаточно просто заглянуть в глаза. Глаза, в которых нет ничего от суетных забот здешнего мира. Лишь отрешённость и глубина, которые некоторые считают равнодушием и пустотой. Урр-уу-гхай да и другие люди, насколько я знаю, боятся смотреть в глаза эльфам. У меня взгляд эльфа не вызывает ужаса, но всё же и я испытываю ощущение, которое можно назвать лёгким трепетом.
Когда склонившийся перед нами эльф поднял и обратил на нас свой взгляд, я почувствовал именно трепет. Трепет кожи. Не всего тела. Только кожи. Огхру, судя по всему, было много хуже. Ему удавалось сдерживать дрожь, но щёки и плечи покрылись испариной, а кулаки непроизвольно сжались.
«Что тебе надо, гхама?» — растягивая слова процедил Огхр, упорно не отводя взгляда от бесконечной глубины зрачков Перворождённого с урезанными ушами. Эльф снова опустил очи долу и сказал голосом глухим, но мелодичным: «Могу ли я говорить с тем, кто носит имя Чшаэм?» Огхр перевёл дух — ему, наверное, казалось, что он делает это незаметно — и толкнул меня локтем.
— Можешь, — послушно сказал я. Первое потрясение от столь неожиданной здесь встречи начало проходить. — Я Чшаэм.
— Тот, чьё имя Гхажш Азогхан, просит Чшаэма вернуться в гханака, — слова Тёмной речи эльф произносил с видимым усилием, и было заметно, как он вздрагивает при каждом звуке.
— Что такое гханака? — спросил я Огхра.
— Дом странников, — ответил он. Теперь, когда уже не было необходимости смотреть в эльфийские глаза, он справился с волнением. Во всяком случае, пот на плечах начал высыхать, и кулаки разжались. — Гхажш просит тебя вернуться в дом, где вы остановились.
— Понятно, — сказал я и посмотрел на эльфа. Тот всё ещё стоял в униженном полупоклоне и смотрел в землю. Возвращаться в деревню вместе с ним мне совершенно не хотелось. Кроме того, я хотел кое-что спросить у Огхра. И я принял решение. — Иди и передай Гхажшу, что я скоро приду.
Эльф склонил голову чуть ниже, не разгибаясь, сделал два шага назад и лишь потом выпрямился и ответил: «Я понял, Чшаэм передаёт Гхажшу, что он скоро придёт». И ушёл, словно растворился в колышущемся душном мареве предзакатного вечера.
Мне сразу стало заметно легче дышать.
— Что это за слово — «гхама»? — спросил я Огхра. — Что оно значит?
— Оно значит — «покинувший дом», — ответил Огхр, поёживаясь. — Только не сам покинувший, тогда было бы «гхам», а изгнанный или украденный. Так называют рабов
Когда склонившийся перед нами эльф поднял и обратил на нас свой взгляд, я почувствовал именно трепет. Трепет кожи. Не всего тела. Только кожи. Огхру, судя по всему, было много хуже. Ему удавалось сдерживать дрожь, но щёки и плечи покрылись испариной, а кулаки непроизвольно сжались.
«Что тебе надо, гхама?» — растягивая слова процедил Огхр, упорно не отводя взгляда от бесконечной глубины зрачков Перворождённого с урезанными ушами. Эльф снова опустил очи долу и сказал голосом глухим, но мелодичным: «Могу ли я говорить с тем, кто носит имя Чшаэм?» Огхр перевёл дух — ему, наверное, казалось, что он делает это незаметно — и толкнул меня локтем.
— Можешь, — послушно сказал я. Первое потрясение от столь неожиданной здесь встречи начало проходить. — Я Чшаэм.
— Тот, чьё имя Гхажш Азогхан, просит Чшаэма вернуться в гханака, — слова Тёмной речи эльф произносил с видимым усилием, и было заметно, как он вздрагивает при каждом звуке.
— Что такое гханака? — спросил я Огхра.
— Дом странников, — ответил он. Теперь, когда уже не было необходимости смотреть в эльфийские глаза, он справился с волнением. Во всяком случае, пот на плечах начал высыхать, и кулаки разжались. — Гхажш просит тебя вернуться в дом, где вы остановились.
— Понятно, — сказал я и посмотрел на эльфа. Тот всё ещё стоял в униженном полупоклоне и смотрел в землю. Возвращаться в деревню вместе с ним мне совершенно не хотелось. Кроме того, я хотел кое-что спросить у Огхра. И я принял решение. — Иди и передай Гхажшу, что я скоро приду.
Эльф склонил голову чуть ниже, не разгибаясь, сделал два шага назад и лишь потом выпрямился и ответил: «Я понял, Чшаэм передаёт Гхажшу, что он скоро придёт». И ушёл, словно растворился в колышущемся душном мареве предзакатного вечера.
Мне сразу стало заметно легче дышать.
— Что это за слово — «гхама»? — спросил я Огхра. — Что оно значит?
— Оно значит — «покинувший дом», — ответил Огхр, поёживаясь. — Только не сам покинувший, тогда было бы «гхам», а изгнанный или украденный. Так называют рабов