Байбородин Александр Владимирович. Урук-хай, или Путешествие Туда…

   — После нового заклятия каждое его желание, самая мимолётная его мысль, могли стать приказом для любого, до кого могла дотянуться его воля. Приказом, который невозможно не исполнить. Только владельцы трёх других Колец могли защищаться от этого, — эльф покачал головой. — Но если бы только это. Ведь кольца были связаны в единую цепь. Кольцо Воздуха увеличивало способность принимать мудрые решения, Кольцо Воды — способность к провидению, Кольцо Огня давало дар убеждения. Всё это Саурон получил тоже. Пусть не так, как сами владельцы этих Колец, но всё же…
   — И тогда Вы начали войну с ним?
   — Не сразу. Трудно воевать с врагом, который может узнавать твои мысли. А Саурон с помощью своего Кольца мог проникать в разум других Кольценосцев. Ни Галадриэль, ни Кэрдан, ни даже Гиль-Гэлад не могли противостоять ему в одиночку. Он майя.
   — Разве нельзя было просто снять Кольца? — удивился я. — И уничтожить? Если кузнецы Эрегиона сделали их, то могли бы и уничтожить. Цепь была бы разорвана, и Саурон остался бы ни с чем.
   — Это не так легко было сделать, половинчик, как ты думаешь. Кольца были сделаны для противостояния Нуменору. Но нуменорцы никуда не исчезли. И первое, что сделал Саурон, после того, как изменил заклятие, обрушился вместе с войском мордорских орков на Эрегион. Знание о Кольцах погибло вместе с теми, кто их делал. Нам пришлось выжидать. Мудрые знали, что королям Нуменора и Саурону Тёмному будет тесно в Средиземье. Мы ждали, когда они схватятся и ослабят друг друга. К тому же, для того, кто хоть раз надевал Великое кольцо, почти невозможно с ним расстаться. Чем сильнее и мудрее носящий Кольцо, тем труднее это для него. Кольца давали своим владельцам огромную силу. Тем большую, чем больше была сила и воля владельца. Из смертных лишь Бильбо Бэггинс сумел отдать такое Кольцо другому, но он просто не смог противостоять воле Митрандира. Без Митрандира, без помощи его всесокрушающей воли, умноженной Нарией, он бы не смог этого сделать. Никто бы не смог.
   — Мой дед надевал Кольцо Саурона, — возразил я. — И отдал его. Сам. Его никто не принуждал. Хранитель, Фродо Бэггинс, лишь попросил его об этом.
   — Да? — изумился эльф. — Я никогда не слышал этого. Если это правда, то ты ведёшь свой род от величайшего из смертных. Только двое сумели отдать принадлежащие им Великие Кольца. Кэрдан и Гиль-Гэлад. Но только Кэрдан сумел отдать его по своему желанию. Гиль-Гэлада принудила смерть. И он до последнего своего мгновения не желал снимать Кольцо. Я видел это своими глазами.
   — Ты видел?!
   — Если бы я был тогда хоть на пять шагов ближе… — вздохнул эльф, не обратив внимания на мой возглас. — Тогда Кольцо досталось бы мне. Мне, а не Элронду. Я до сих пор помню выражение лица Гиль-Гэлада, когда он снял с пальца Вилию. Но он помнил, что Кольцо надо передать добровольно. Что если оно будет снято с его мёртвого тела, то бедствия для народа Перворождённых будут неисчислимы. И он сделал это. Элронд был ближе всех к нему. Забавно. Элронд — полукровка, для которого носить меч за Гиль-Гэладом уже было величайшей честью — получил дар, достойный лишь владык и стал одним из них. Первым из них. Гримаса, достойная самого Моргота.
   — Не понимаю, — задумался я. — Почему Кольцо или Кольца надо было именно отдать? В чём тут загадка?
   — Никакой загадки нет, — пожал плечами эльф. — Кольца как бы запоминали своих владельцев. Владеющий Великим Кольцом должен был сам одеть его на палец следующего владельца. Тогда оно служило бы ему также верно, как и первому хозяину. Но если это не было сделано, то происходило страшное. Кольцо просто продолжало давать силу каждому, кто приближался к нему. Тому, кто его носил, — больше, тому, кто просто был рядом, — меньше.
   — Ну и что? — удивился я. — Что тут страшного?
   — Всё, — ответил эльф, — всё страшно. Ведь Кольца, которые не были переданы, не просто умножали силу тех, кто их носил. Они влияли на них так же, как и на любого другого. Получивший Кольцо Саурона все свои затаённые страхи, в которых стыдно признаться даже себе, все свои затаённые желания, в которых не отдаёшь себе отчёта, вдруг начинал ощущать как приказ. Как чужую давящую волю, которой невозможно не подчиниться. И мысли окружающих тоже. Только слабее. Это свело с ума гондорского принца Исилдура и многих после него. Также было с Младшими кольцами. Они часто меняли владельцев. Достаточно было один раз нарушить правило, и каждый следующий владелец кольца попадал в искажённый мир. Чем больше владельцев поменяло такое кольцо, тем хуже. Так появились назгулы и неумеренная алчность гномов.
   — И вы знали всё это с самого начала? — спросил я.
   — Нет. Но узнали и поняли со временем.
   — Так почему Вы не порвали цепь? Почему ни Кэрдан, ни Галадриэль, ни Элронд, почему никто не бросил своё Кольцо в жерло Роковой горы, когда кончилась битва с Сауроном? Им ведь некому было помешать.
   — Бросить в Ородруин и разорвать цепь? А зачем? Саурон был повержен, Нуменор, вернее то, что от него осталось, из врага стал союзником. Что могло угрожать Перворождённым? Сын короля Гондора, захвативший Ардию? Жаль, конечно, что ему не смогли помешать. Но Элронд не знал, что досталось ему в подарок. Кэрдан, как и Гиль-Гэлад надорвался в схватке с волей Саурона, и едва выжил. Галадриэль не была у Ородруина, но даже если бы и была, она бы вряд ли смогла двигаться. Поверь, даже объединённой воле трёх величайших владык совсем нелегко было противостоять воле майя и силе его Кольца. Её едва хватило на то, чтобы лишить его способности пользоваться в бою магией и заставить драться как простого воина. Перворождённые заплатили за ту победу великую цену. Великую и страшную. Неужели надо было отказаться от всего и самим уничтожить то, что было создано с помощью Колец, и что ещё могло бы быть создано? Саурон был низвержен. В схватке с Гиль-Гэладом, Кэрданом и Галадриэлью его воля была сломлена. Он потерял своё Кольцо, а вместе с ним утратил и вложенные в него силы. Он стал так слаб, что утратил даже свой облик. С того дня он мог присутствовать в Арде лишь как сгусток огня, но этого слишком мало для действия. Он уже никого и никогда не мог себе подчинить.
   — А назгулы? У него были назгулы.
   — Вернее, он у них. Незавидная участь для вечного майя — быть советником у смертных, влачащих жалкое существование призраков. Назгулам можно было приказывать через Кольца, но без Ардии Саурон — Саурон, утративший силу, Саурон безвольный — уже не мог ими руководить. Никто не мог. Для этого Ардией кто-то должен был владеть. Но любой, кто завладевал этим Кольцом после Саурона, слишком быстро становился ничтожным безумцем. Кто знает, что бы случилось с Перворождёнными, если бы Мудрые не нашли выход. Они нашли народ Хранителей — маленьких смертных, которых ничто не занимало во внешнем для них мире. Хранители не стремились к власти, и это было самым главным. Когда такой смертный получал кольцо, он использовал его для своих маленьких радостей, совершенно не стремясь к чему-то большему. И в мире наступило равновесие. Лишь назгулы изредка нарушали его, но с ними довольно быстро удавалось справляться. Каждый раз не более, чем за год или два по счёту смертных.
   — Подарочек на день рождения, — грустно сказал я. — В нашем народе не принято дарить подарки тому, у кого День рождения. У нас он сам дарит подарки гостям. Если бы мне кто-нибудь подарил на день рождения кольцо, которое исполняет желания, я бы тоже это запомнил на всю жизнь.
   — О чём ты? — оторвался от своих воспоминаний эльф.
   — Ни о чём, — ответил я. — Так, кое-что вспомнилось. О самих Хранителях ваши Мудрые не подумали. Знаешь, во что превращало их Кольцо?
   — Ты полагаешь, что равновесие мира не стоит этой маленькой жертвы? Смертные смертны. Какое имеет значение, что происходит в жизни смертного, если он всё равно умрёт. К тому же никто не заставлял их надевать Кольцо. Они пользовались им по доброй воле. Зато цепь была замкнута, и трое Великих могли совершенствовать этот мир.
   — Понятно, — мне сделалось противно. — Если бы Кольцо попало в Гондор, там началась бы война, которая и так началась. А его новый владелец быстро бы обезумел.
   — Если бы его объявил своим кто-то из моих сородичей, — я запнулся, — с ним стало бы то же, что и с другими Хранителями. А если бы оно попало к оркам, в Мордор? Или того хуже, к назгулам?
   — Тогда война началась бы в Мордоре. Воли Трёх хватило бы, чтобы сломать волю любого нового владельца Ардии. Как это уже было однажды с Сауроном. Даже Саруман, получи он Ардию, не устоял бы: ведь среди Трёх теперь был Митрандир. Тем более какой-нибудь орк или человек. А вот если бы Кольцо получили назгулы, то, скорее всего, произошло бы то, что произошло. Они бросили бы его в Ородруин.
   — Зачем? — изумился я. — Я так понял, что Саурон не мог вновь воспользоваться своим Кольцом?
   Эльф кивнул.
   — Значит, назгулы искали его для себя. Зачем им бросать его в огонь?
   — Они полагали, что это сделает их свободными. Они чувствовали силу Кольца, но знали, что никто из них не может им владеть. Они решили избавиться от него, чтобы избавиться от влияния чуждой им воли. Они были правы. Огонь Роковой горы сжёг Ардию и назгулы стали свободны. От всего.
   Эльф мог бы длить воспоминания о своей вечной жизни долго. Но нас прервали. Явились Гхажш с Гхаем, оба с улыбками до ушей, и наперебой принялись мне рассказывать о том, как хорошо мы сделали, что вернулись. Юные снаги полегли почти все, зато стрелков положили полный ордо, числом двести человек, и что, самое главное, теперь вся пустыня будет знать об этом бое и о том, что гондорский король приказал уничтожать колодцы. Теперь стрелков будут выслеживать ещё в горах, и никто из них живым вглубь Мордора точно не доберётся.
   Ещё явился Гхирыжш-Шин-Нагх во главе небольшой ватаги орков, увешанных гондорским оружием. Он встал передо мной на колени и долго говорил что-то быстрой скороговоркой. Гхажш переводил. Я вяло кивал и говорил что-то в ответ. Потом было всеобщее омовение. Мы смывали с себя кровь побеждённых. Мне дали возможность сделать это первым.
   Всё это меня не занимало. Я думал о том, что рассказал корноухий гхама.
   В себя я пришёл ближе к закату, когда увидел знакомого бактра, которого под уздцы привели к колодцу двое каких-то снаг. Снаги заставили бактра опуститься на колени и живот, а потом сняли с его спины серый свёрток буургха. Они положили его в пыль и осторожно развернули.
   В свёртке лежало тело. Тело Угхлуука. Он был мёртв.

Глава 32

   Угхлуука схоронили под утро следующего дня. Схоронили просто, без почестей, прощаний и слов. Так же обыденно, как убитых в бою снаг. Единственная почесть, которой удостоили его тело, — отдельная, не общая, могила. Тогда всё это показалось мне диким. Завернули костлявое тело старца в буургха, зарыли, утоптали землю над могилой и навалили сверху валун. Отойди от такой могилы на десять шагов и уже с трудом найдёшь её. Отойди на сто, и не найдёшь никогда. Мало ли в пустыне разбросано камней. И кто скажет, сколько могил спрятано под этими камнями. Но «только живые нуждаются в сострадании». Урр-уу-гхай не плачут по мёртвым. Разве что иногда, наедине с собой. О мёртвых они просто помнят.
   — Мне нельзя было уходить от него так далеко и так надолго, — сказал эльф.
   — Что теперь об этом говорить, — отозвался Гхажш. — Он это знал не хуже тебя. Если он решил, что прожил достаточно, то незачем теперь думать об этом. Прости, азогх. Ты опять оказался прав. Благодарю тебя за этот урок.
   — Куда ты теперь пойдёшь, Лингол? — обратился он к эльфу.
   — Не знаю, — эльф поправил перевязь меча. — Если мне нельзя с вами, то, наверное, на запад. В Серую Гавань. Кэрдан Корабел когда-то дал клятву, что он будет последним Перворождённым, покинувшим Средиземье. На его кораблях найдётся для меня местечко.
   — Тебе незачем идти с нами. Это наше дело. Только наше.
   — По обычаю гхама должен быть убит, если погибнет тот, кому он принадлежал. Ты, действительно, меня отпускаешь? — эльф посмотрел на Гхажша, и в его голосе мне почудилось что-то странное.
   — А ты готов встретить смерть, Перворождённый? — Гхажш усмехнулся и посмотрел на эльфа.
   Прямо в глаза. Они постояли так немного, а потом корноухий отвёл взгляд.
   — Нет, — сказал он, стараясь унять дрожь в голосе. — Не готов. Раньше я точно знал, что если мне случится умереть, то я попаду в чертоги Мандоса. Я это чувствовал всем своим естеством. А теперь я не знаю. Что-то изменилось в мире. Теперь я могу только верить.
   — Мы все можем только верить, — вздохнул Гхажш. — Только верить… Движения шагхрата я не увидел. То есть увидел, но в самом конце, когда тёмная сталь кугхри уже полоснула по горлу корноухого. Эльф качнулся и посерел лицом, голова его запрокинулась, а на шее появилась тонюсенькая алая полоска, сразу засочившаяся мелкими каплями. Я представил, как, глупо хлопая глазами, будет катиться в пыли голова корноухого гхамы, и не ощутил в себе жалости.
   — По обычаю, — произнёс Гхажш, глядя на эльфа, — кровь гхамы должна быть пролита на могиле того, кому он принадлежал. Кровь пролита. Твоё рабство кончилось, Лингол. Прощай.
   — Я мог бы принести вам пользу, — сказал эльф. — Кто знает, что ждёт вас в подземельях Барад-Дура.
   — Чтобы нас там не ждало, — холодно ответил Гхажш, — ты не сложишь об этом песен. Это наше дело. Только наше. Я сказал.
   И эльф ушёл.
   Мы постояли и помолчали ещё немного, а потом ушли тоже. Остался только камень и капли крови на нём…
   — Зачем ты убил корноухого? — спросил я Гхажша, когда мы отошли уже достаточно далеко.
   — А ты понял, что я его убил? — спросил он вместо ответа.
   — Понял, раз спрашиваю.
   — Тебе его жаль?
   — Нет. Но я хочу лучше понимать тебя.
   — Наверное, я не смог его простить. Его народ. Угхлуук мог. Поэтому он и мог с ним справляться. Мне для этого не хватает ни мудрости, ни силы. На несколько дней меня бы хватило, но что значат эти несколько дней… К тому же он даже не понял, что его убили. Он столько лет прожил с нами и так ничего и не понял. Он доберётся до Серой Гавани, уплывёт на Заокраинный Запад, и так и не узнает, что его жизнь осталась здесь.
   — Лучше бы ты его, действительно, зарезал, — сказал я. — Это было бы честнее, чем вот так изобразить прощение и не простить.
   — Ты изменился, — вздохнул Гхажш. — Ты очень изменился за это лето.
   — А ты? — спросил я. — Ты остался прежним?
   — Нет, — снова вздохнул он. — Я изменился тоже. Теперь я знаю, что жизнь ещё не рождённых детей важнее мёртвого знания и даже наших жизней. Что нельзя походить на того, кого считаешь врагом. И ещё что-то, чему я не подберу названия, но я это знаю.
   — Чего Вы слезы льёте? — вмешался в наш разговор Гхай. — Нашли кого оплакивать. Да его сразу надо было кончить, как только азогха мёртвым принесли. Не может быть раба с оружием. Согласившийся быть рабом, не может быть свободным. Тем более остроухий. Он бы нас придушил всех в пустыне. Или перессорил.
   — Заткнись, — посоветовал ему Гхажш. — Мелешь, чего сам не понимаешь.
   — Ну да, — скривился Гхай. — Вы у нас оба умные. Мудрите чего-то. Разговоры рассуждаете. Ты вон лучше у Чшаэма спроси, о чём он с корноухим разговаривал.
   — Ты с ним говорил? — спросил меня Гхажш.
   — Да, — кивнул я. — После боя.
   — И что он тебе сказал?
   — Что орки — дети эльфов.
   — Понятно… — протянул Гхажш. — «Наши дети, наши измученные дети». Слышали мы эту песню не один раз. А ещё что?
   — Про Кольцо рассказывал. Помнишь, ты говорил, что читал…
   — Та-а-а-к, — Гхажш остановился сам и остановил меня. — Ну-ка посмотри на меня.
   Лицо у него сделалось жёстким.
   — В глаза посмотри. Про народ Хранителей он тебе говорил? Про то, что Кольцо должно было попасть в Гондор?
   — Он много о чём говорил, — ответил я. — Об этом тоже. Мне так противно сделалось, что я сам был готов его убить.
   — Ты? — Изумился Гхажш. — Почему?
   — Почему, почему! — разозлился я. — А тебе бы сказали, что твой народ — это чья-то безмозглая игрушка? Вешалка для их проклятых Колец. У нас об этом легенды рассказывают, книгу написали, а оказывается, это всё ложь. Обман для легковерных дураков.
   — Ясно, — кивнул Гхажш. — Я вижу, дерьма он тебе в оба уха залил. Под самую крышку. То-то я смотрю, что ты не в себе, и никак не пойму, что у тебя там, в глазах, плещется. Выбрось это всё из головы.
   — Как это? — не понял я. — Что выбросить?
   — А всё, что он тебе рассказал. Выбрось. Забудь. Морок это.
   — Морок? — снова не понял я. — Как это, морок?
   — А вот так. Морок. Луук. Чары остроухих.
   — Чары? Да он не колдовал вовсе. Мы поговорили только.
   — Вот именно. Поговорили. Это и есть чары. Зачаровал он тебя. Заморочил. Надо было ему всё-таки, действительно, башку снести. Сразу же. Чтобы не заражал других рабством. Запомни, чушь всё это, что он тебе говорил. Может, во мне с ребятами, — Гхажш кивнул на Гхая с Огхром, — есть пара капель крови остроухих. Только нам на это наплевать. Мы не по крови своих узнаём, а по делу. По жизни. Остроухие это никогда не поймут. Так и будут до конца вечности свой кровью кичиться. И не смей называть своих «вешалкой», даже думать так не смей. В какие бы игры не играли остроухие вместе с вечными колдунами, цепь Колец разорвана. Мир перестал покрываться плесенью и начал снова жить. И это сделал твой дед. Он дотащил Хранителя до расщелин Роковой горы. Он не дал Хранителю сойти с ума. И он единственный, ты слышишь, единственный, кто надевал одно из этих проклятых Колец и сумел отдать его. Сам. Когда ничто не принуждало его. Это такое дело, о котором стоит помнить. И помнить с уважением. Не каждый мог бы сделать то, что сделал твой дед. Понимаешь? Но он сделал. Большего для своих детей и внуков, чем сделал он, никто бы не смог сделать. Не стоит сожалеть о былом, оно уже минуло. Его нужно только помнить и рассказать о нём своим детям, чтобы они не повторили сделанных когда-то ошибок. А теперь забудь корноухого. Он сам выбрал рабство и получил своё. Для него теперь есть только прошлое. А для нас ещё и будущее.
   Слова Гхажша не рассеяли наваждения, созданного корноухим рабом. Но они пробили в нём брешь. Вокруг было темно, солнце ещё не взошло, но я снова стал видеть свет.
   — Куда мы теперь? — спросил я Гхажша, стряхивая с себя одурь.
   — Это тебе лучше знать, — рассмеялся он. — Теперь это ты решаешь.
   — Почему я?
   — А кто? Азогх приказал нам защищать твою спину до конца твоей жизни или нашей. Мы согласились. Ты жив. И теперь ты решаешь, куда ты пойдёшь. Нам должно идти за тобой.
   — Но Угхлуук же говорил о бое, — помотал головой я. — Бой же кончился. Теперь всё должно быть по-прежнему.
   — Ничто и никогда не бывает «по-прежнему» — серьёзно ответил Гхажш. — Мы сказали «Да». Ты тоже не возражал. Теперь всё решаешь ты.
   — Ну… — я не люблю ругаться, но тут высказался словами, которые предпочту не повторять. — И если я не пойду к Чёрной башне?
   — Тогда мне придётся нарушить слово, — сказал Гхажш. — Я всё равно пойду туда и сделаю то, что должен был делать с самого начала.
   — Я пойду с Гхажшем, — это сказал Огхр. — А потом мне придётся совершить шеопп, потому что нарушающий своё слово не достоин жизни.
   — И тебе тоже? — спросил я Гхажша, уже догадываясь, каким будет ответ.
   — Нет, — покачал он головой. — Шагхратам запрещено умирать. Даже для того, чтобы избежать мучений или позора. Все мои поступки будут судить в Шагхбуурзе, если я вернусь.
   — А я с тобой, — это произнёс Гхай. — Я пошёл в этот поход за тобой и обещал защищать твою спину и без клятв азогху. Поход ещё не кончился.
   — Я что, не могу освободить Вас от этой клятвы?
   — Каждый сам освобождает себя от клятв. Мы сказали наше «да» не тебе и даже не азогху. Мы сказали себе и Единому.
   — Понятно, — не могу сказать, что удивился. Чего-то такого я и ожидал. — У нас всё готово к походу?
   — Нет, — ответил за всех Огхр. — Клинки после боя надо проверить и заново заточить, если понадобится.
   — У меня корноухий лук сломал, — пожаловался Гхай. — Стрел я себе набрал, а лук у деревенских надо просить, они после боя много собрали.
   — Часть воды и продуктов можно оставить, — добавил Гхажш. — Нас теперь меньше. Или ещё кого-нибудь с собой можно взять. Этого парня, например, Шин-Нагха. С проводником из местных можно будет идти по ночам, они тут все тропы по запаху знают. Быстрей дойдём.
   — Это всё можно сделать до вечера? — спросил я.
   — Можно, — почти хором ответили мне все трое.
   — Тогда так. Огхр займётся клинками. Гхажш поговорит с Гхирыжшем. Гхай подберёт себе лук и займётся снаряжением и запасами. А мы точно сможем идти ночью? Не заблудимся? А то тут взгляду не за что зацепиться.
   — Даже, если ночью с пути собьёмся, то Гору видно днём. А от неё — и Чёрную башню. Так что не потеряемся, — ответил Гхажш.
   — Ясно. Тогда к вечеру мы должны быть готовы.
   Они встали передо мною в ряд, приложили кулаки к груди и сказали все вместе: «Так есть. Мы будем готовы».
   Гхирыжш-Шин-Нагха с нами не отпустили. Вернее, отпустили на одну ночь и один день. Он довёл нас до мест, откуда днём видна была вершина Чёрной башни. Дальше мы двигались сами. Зато нам дали второго бактра. И сказали, что одного из них мы можем не возвращать, а пустить на мясо, если придётся туго. Поскольку на бактре можно ехать вдвоём, то последний отрезок пути прошёл почти со всеми удобствами. Во всяком случае, много легче, чем я ожидал.
   В отличие от моих спутников я довольно долго не мог различить Чёрную башню вдали. И увидел её, когда до конца оставалось меньше дня пути. Сооружение впечатляющее. И впечатление лишь усилилось, когда мы приблизились к нему.
   Издалека это казалось толстым чёрным столбом посреди серого стола пустыни. Бактры неспешно переставляли лапы, и столб постепенно становился всё толще и всё выше, пока не превратился в сложенную из чёрных глыб башню футов ста в высоту и столько же в основании. Самую вершину башни, словно пятидесяти футовая корона, венчало металлическое сооружение из девяти наклонённых к середине столбов, на которых покоился решётчатый шар.
   Когда мы подъехали к самой башне, оказалось, что ни дверей, ни окон, хотя бы и забранных решётками, в ней нет. Даже щели между чёрными глыбами камня были еле заметны. Я на какое-то мгновение подумал, что задача взломщика может оказаться мне не по силам.
   — И где же здесь может быть вход, — спросил я Гхажша, когда мы разбили лагерь у основания башни. — Есть какие-нибудь карты или пергамента? Где нам его искать? Стену что-ли выстукивать?
   — Вход — на вершине, — ответил он и махнул рукой Огхру. — Если верить старым книгам из Изенгарда, было несколько ворот в основании башни и отверстие на самой её вершине. Сколько нужно копать до основания, никто не знает. Может быть, не так много: башня стояла на холме, а весь остальной город — во впадине. Но нас слишком мало, чтобы тратить силы на раскопки, мы пойдём через верх.
   — Да? — я задрал голову и посмотрел вверх. Чёрная стена была почти гладкой, с редкими, еле заметными швами. — Мне кажется, туда не легко забраться.
   — Легче, чем кажется, — рассмеялся Гхажш. — Наши там уже бывали, только войти не смогли. Огхр! Крючья давай!
   — Несу уже, — лениво отозвался подходящий Огхр. — Крючья, молоток, всё несу.
   Он бросил к ногам Гхажша моток шнура, гремящую связку железных крючьев и подал ему молоток на длинной рукояти: «Сам полезешь?»
   — Больше некому, — ответил шагхрат, обвязывая шнур вокруг пояса. — Были в атагхане два парня из Гундабада на этот случай. Да где ж они теперь…
   — Может, я? У меня в Пепельных горах лучше, чем у тебя, получалось, — я чувствовал, что пора браться за назначенную мне работу.
   — Если я сорвусь, тогда ты, — согласился Гхажш. — Стой внизу и внимательно смотри, как я лезу. Верёвку заодно подержишь.
   Скинув сапоги, он обошёл вокруг башни, на каждом шаге ощупывая стену, искал путь, по которому на башню забирались до него. Когда в одном из швов между глыбами обнаружилось отверстие, Гхажш довольно хмыкнул и забил в него первый крюк. Потом мне пришлось поработать стремянкой. Сидя на моих плечах, он забивал второй и третий крюки. Дальше моя помощь ему не потребовалась. Он продёрнул шнур в петлю верхнего крюка, встал на нижний, перешагнул на средний, подтянулся, выпрямился и остался стоять, слегка откинувшись от стены и удерживаясь за верхний крюк, который оказался у его пояса.
   «Перекинь шнур через плечи, — приказал он мне, — и встань ногами на оба конца, будешь потихоньку стравливать, когда потяну. Если я сорвусь, держи крепко и со шнура не сходи. Понял?» Я кивнул и сделал, как было сказано. Работа была несложная. Надо было только не мешать Гхажшу, делать очередной шаг вверх. Лез шагхрат неторопливо, основательно забивая каждый крюк и тщательно проверяя, как он держится.
   Когда Гхажш добрался до площадки наверху, на стене, за ним, осталась лестница из забитых в стену крючьев и натянутого между ними шнура. «Ну что, Взломщик! — крикнул он мне сверху. — Давай сюда, начинается твоя работа».
   Я посмотрел на верёвочную лестницу на чёрном боку башни. Не хоббитское это занятие, лазать по отвесным стенам. Но сколько всего нехоббитского я делал за это лето…
   — Подожди! — остановил меня Гхажш, когда я поставил ногу на первую ступень. — Сейчас я здесь прилажу кое-что. Гхай! Где ты там? Помоги Чшаэму!
   — Бегу, спешу, подковы с каблуков слетают, — ответствовал Гхай, неспешно подходя ко мне. — Чего надо-то?