Страница:
— Я с тобой, — крикнул я ему в спину.
Гхажш оглянулся, смерил меня холодным, жёстким взглядом и сказал так, что я не посмел возразить: «Тебе незачем».
И ушёл вверх по склону вместе с Тулагхом. Через некоторое время над краем оврага раздался приглушённый грохот. Надоедливое жужжание почти исчезло, и запах будто бы стал ощутимо слабее.
Когда Гхажш вернулся, с ним был не только Тулагх, но и ещё семь воинов, навьюченных огромными, исполинскими тюками.
— Жратвы «медвежьей» прихватили на дорожку, — ответил Тулагх на вопросительный взгляд Гхая. — Жратва у них знатная. И вам на Реке будет, чем закусить. А мы вас проводим и обратно побежим. Нам на обратном пути ещё вещички ихние прихватить надо будет. Столько добра всякого. Жалко бросать.
В тот вечер я на привале плясать не стал. Остальные тоже. Грустный какой-то получился привал. Несмотря даже на обильную, совсем непоходную, кормёжку.
Вечером следующего дня, когда лодки уже качались на речной волне, когда Тулагх со своими уруугх и молодыми уу-снага уже ушёл, а остальные стали располагаться на ночлег, я сидел и смотрел, как прихотливо пляшут крохотные огоньки по углям затухающего костра. Волны накатывались на речной песок, и в темнеющем небе протяжно и печально кричали чайки.
— Грустишь? — Гхажш умеет появляться неожиданно, это я уже говорил.
Я не ответил.
— Ясно, — Гхажш поворошил веткой угли, подёрнутые серым пеплом, и над костром столбом взвились искры и оживилось пламя. — Тогда ответь мне на вопрос. Ты пойдёшь дальше с нами?
— А я могу выбирать? — вместо ответа спросил я.
— Не можешь, — покачал головой Гхажш. — Должен. Может быть, ты не понял, но я считаю тебя одним из нас. И парни так считают. Уу-гхой огхров было нелегко с этим согласиться, но и они сочли, что ты можешь быть урр-уу-гхай. Даже Угхлуук с этим согласен. А ему больше лет, чем всем нам тут вместе взятым, кроме корноухого. Он помнит, как сто лет назад твои сородичи были его врагами. Но он тоже считает, что ты можешь быть урагхом. Воином народа урр-уу-гхай. Значит, ты должен сделать свой выбор.
— Прямо сейчас?
— Да. Утром мы поплывём на юг. К Чёрной пустыне. Ты должен решать сейчас.
— А если я захочу уйти?
— Тогда мы дадим тебе еды и монет в дорогу. Переправим через Великую реку. Дальше тебе придётся идти самому.
— А если я захочу вернуться на Болотный остров?
— У Тулагха будет двухдневный привал в верховьях оврага. Ты их догонишь. На острове есть кому радоваться твоему возвращению.
— Я хочу спросить тебя кое о чём.
— Спрашивай. Я отвечу.
— «Медведей» обязательно было убивать?
— Нет. Можно было обойти. Но это заняло бы больше времени.
— Если можно было обойти, зачем ты приказал их убить? Они же с вами не воюют.
— Да, — Гхажш печально усмехнулся. — Они с нами не воюют. На нас с тобой они просто охотились. Для развлечения. Бэрол, он умел развлекаться не хуже моего подонка-брата. Я бы мог тебе об этом много рассказать, но не хочу.
— Не надо. Я просто хочу знать, почему ты приказал их убить.
— Мы жестокий народ, Чшаэм. Жестокий, подлый, коварный и хитрый. Нам ещё очень далеко до того, чтобы быть людьми. Людьми, такими, какими их задумал Единый. Но тех, кто отказывает нам даже в возможности стать добрее, мы тоже добрыми не считаем. Для Бэрола и таких, как он, мы всего лишь звери, на которых приятно охотиться. Он забыл, что у зверей бывают зубы.
— Ты и Гхажшура поэтому убил?
— Да.
— Но он был твоим братом.
— Он остался моим братом. Мы с ним двойняшки. Только он перестал расти в десять лет. Я такой же, как он. Мы различаемся лишь тем, что он любил властвовать, а я нет, хотя обладаю в нашем народе немалой властью. Я помню, что кроме власти есть ещё и ответственность. Но я такой же, как он, и мне также бывает трудно смирять мои прихоти.
— Если я уйду, как вы будете открывать башню Барад-Дура?
— А для чего я взял Огхра? Рано или поздно мы это сделаем. Может быть с тобой раньше, может быть, без тебя позже. Но мы это сделаем. Мы терпеливый народ.
— Вы можете все погибнуть.
— Мы и с тобой можем все погибнуть. У каждого из нас смерть стоит за левым плечом, но её не стоит принимать в расчёт. Рано или поздно этот солнечный мир покидают даже бессмертные эльфы.
— Мне надо подумать.
— Думай. Но когда взойдёт солнце, я должен услышать твоё слово.
И он поднялся и ушёл, оставляя на песке чёткие отпечатки подкованных сапог.
Всю ночь я смотрел на багровые угли.
Когда на небе стали меркнуть звёзды, и сгустилась предрассветная тьма, я толкнул Гхажша в бок.
— Просыпайся, — сказал я ему. — Через час взойдёт солнце. Нам пора в путь.
Глава 29
— Я думал, — толкнул я жующего Гхажша локтем в бок, — это орочья песня.
— Угу, — Гхажш не счёл нужным отрываться от свиных ножек с луковой подливкой ради ответа.
— А почему они поют? — кивнул я на переполненный стрелками зал таверны.
— Нравится она им, — Гхажш проглотил кусок, вытер жирную ладонь о плащ на моём плече и протянул руку к кружке с пивом, — вот и поют. Чего бы им не петь? Живы, с добычей, жалованье получили. Напоются, напьются, и опять на войну. А пока чего бы и не порадоваться?
— Занятно, — подумал я вслух. — Кто-то же эту песню на Всеобщий должен был перевести.
— Неа, — вынул нос из кружки Гхажш. — Великий Гимбагх изначально сочинял свои песни на Общем, некоторые из них потом перевели на Тёмное наречие, но для этой я перевода не слышал.
И он снова присосался к пиву.
Замечу, что пиво в Осгилиате отвратительное. То пойло, что продают здесь под этим названием, с настоящим пивом роднит только цвет. Да и то, я бы назвал это родство очень отдалённым. Брендибэковский бралд тёмен, но он в то же время и прозрачен, а осгилиатское пойло цветом смахивает на жижу болот Лихолесья или слегка разбавленный дёготь. Пахнет оно тоже отвратительно. Хуже, чем шагху. Но шагху — честный напиток, его невозможно пить ради удовольствия, но можно пить ради опьянения. К тому же это не относится к шагху болотному, он-то своим изысканным вкусом может очаровать любого ценителя и не будет лишним даже на королевском столе. От осгилиатского же пива удовольствие способны испытывать только королевские стрелки. Им, по-моему, всё равно, что пить, лишь бы голова наутро болела.
В Осгилиат я попал из-за Гхажша. Вернее, из-за того разговора, что состоялся между нами на правом берегу Андуина, когда он высадил меня из лодки.
— Прощай, — сказал он мне. — Мы вряд ли ещё увидимся. Я понимаю, что это трудно — быть одним из нас. Напрасно я тебя втянул во всё это. Но в этом деле всё с самого начала пошло не так, как задумывалось. Я удивляюсь, почему мы оба до сих пор живы. Угхлуук был прав, когда говорил о вашей удачливости. Пусть твоя удача и дальше будет с тобой. Я тебя проводить не смогу. Возьми.
И он протянул мне туго набитый кожаный кисет.
— Не надо, — сказал я, — я же их не заработал.
— Это не награда, — ответил он. — Это в дорогу. В степи ни к чему, а когда уйдёшь к населённым местам — пригодятся. Куда ты сейчас?
— На запад, — я махнул рукой. — Обойду Фангорн, выйду на южный тракт и — домой.
— Лучше на север иди, — посоветовал Гхажш. — Если будешь обходить Фангорн с юга, можешь наткнуться на роханцев, они на южную опушку своих каторжников гоняют лес валить. Да и в степи легко на разъезд наскочить. Тебя никто и спрашивать ни о чём не будет, зарубят, с коня не слезая, или расстреляют издалека. На севере пойдёшь вдоль Серебряни. Если что, легко в кустах на берегу или в камышах спрятаться. Еду добывать проще при надобности. С водой легко. А Фангорн обогнёшь с запада, вдоль гор. Как раз к Хельмовой пади выйдешь. Там рынок есть, народ всякий-разный толчётся. Тебе легко будет. Наймёшься к каким-нибудь купцам в охрану и до своих с ними спокойно доберёшься.
— Благодарю, — поклонился я. — Ты меня тоже прости. Неладно у нас получается. Не надо было «медведей» убивать.
— Я тебе всё про «медведей» объяснил, — Гхажш пожал плечами.
— Да я понимаю, но всё равно — не надо было. Если хочешь быть добрым, надо отличаться в поступках от тех, кого сам добрыми не считаешь. Они же не мешали. Можно было их обойти, ты сам сказал. Так пусть бы жили.
— Я подумаю над этим, — Гхажш показался мне смущённым.
Мы обнялись, я повернулся спиной к огненной горбушке солнца и ушёл. Не оглядываясь. Когда уходишь, своё сердце надо уносить с собой. Я был уже довольно далеко, когда Гхажш меня догнал.
— Подожди, — сказал он прерывистым от быстрого бега голосом. — Подожди. Я подумал, что не стоит тебе одному идти через степь. Слишком опасно. Давай с нами по Реке. Мне всё равно надо в Осгилиат по одному делу. Это крепость гондорская на Реке. Я возьму тебя с собой, и оттуда ты без всяких хлопот попадёшь в Минас-Тирит. Там на рынке и наймёшься к купцам. Просто и безопасно.
— А парни? — спросил я. — Как я вернусь, когда уже ушёл.
— Парни ничего не знают, — ответил он. — Они не знают, зачем мы на этот берег поплыли. Что они, вообще, о тебе знают? То, что у колодца в Сторожевой Деревне было сказано. Для них ты урагх Шагхбуурза. С шагхратом пришёл, с шагхратом и уйдёшь. Они даже не знают, зачем ты с нами, и спрашивать не будут. Потому что задающий вопросы огненной крысе должен помнить об её клыках. Они тебя считают моим сохранителем. Поехали с нами. Не могу я тебя вот так, одного, в степи бросить.
— А Угхлуук? — высохший дедушка с когтистым взглядом меня пугал.
— Да ничего он не скажет. Я головой за дело отвечаю, он вмешиваться не будет. Мы в разных лодках поплывём. Мы с тобой — в одной, а остальные — в другой. Поехали.
И мы вернулись.
Красотами пути по Андуину я насладиться не успел. Первый день проспал на дне лодки, ночь правил лодкой сам, стараясь держаться ближе к берегу и вздрагивая при каждой волне, а на следующий день мы уже были на озере перед водопадами Рэроса. Течение на Великой реке только издали кажется медленным и плавным. Когда качаешься на нём в лодке, оно несёт быстрее любого коня. И, в отличие от коня, не устаёт. Путешествовать по воде страшно, но удобно. Очень сберегает силы. Как выразился Гхай: «Если бы мы за это время столько пешком прошли, то ноги бы стоптали до подмышек».
Каменные изваяния древних гондорских королей по обеим сторонам Реки, у озера, обозначающие границу Гондора, меня тоже не впечатляли. Изъеденный временем камень и ничего более. На мой взгляд, эти «стражи» слишком велики, чтобы вызывать какие-то чувства. Может быть, когда-то они и показывали мощь народа, который их создал, но их теперешний вид наводит на мысль, что мощь мало показывать, её надо ещё и поддерживать. По мне, так эти исполинские изображения — напрасно затраченный труд, наглядное выражение кичливой и гордой силы, одуревшей от самой себя и не находящей себе полезного применения.
Лучше бы творцы каменных королей сделали хорошую дорогу в обход водопадов. Тащить лодку на собственных плечах по узкой тропинке в скалах, на каждом шаге боясь оступиться и сорваться с кручи в несколько сотен футов высотой, — занятие только для таких недоумков, как мы. Понятно, почему по Андуину не плавают торговые корабли. Гхажш, правда, сказал, что правый берег легче для волока, но правый берег не для нас. На правом берегу — Рохан, а роханцы не жалуют чужаков. Тем более урр-уу-гхай.
Но кое-как мы, вчетвером, — эльф нёс Угхлуука, — и по левому берегу дотащили лодку до низовьев водопада. Одну лодку, для нас с Гхажшем, потому что дальше по Реке поплыли только мы. Остальные должны были идти напрямик, через болота Эминмуйла, к Чёрным воротам Мордора.
«Тебе надо сбрую снять и переодеться, — сказал Гхажш, когда нам пришло время собираться к отплытию. — Ремни от сбруи на куртке следы промяли, в Осгилиате достаточно народа, у которого на такие приметы глаз намётан. Сапоги можно не снимать, их в Карроке и на Долгом озере на рынках много продаётся, да и в Гондоре многие стрелки в таких ходят. Оружие тоже придётся заменить».
Порывшись в тюках, Гхажш вынул откуда-то ворох одежды и кинул мне просторный блузон серо-зелёного цвета. На выцветшем левом рукаве, чуть ниже локтя, темнело пятно от споротой нашивки, а на животе была заплатка из похожей, но другой ткани.
«Это я, когда в стрелках служил, носил, — пояснил Гхажш. — Мне сейчас все равно мало. Плащ ещё держи. Если кто про одежду спросит, скажешь, на рынке в Карроке купил. Бъёрнингов много в стрелках служит».
Плащ был такого же непонятного серо-зелёного цвета, как и блузон. Зато он имел капюшон и был больше похож на одежду, чем орочий буургха. Буургха пришлось оставить. Как и кинжал с кугхри. Я до слез жалел расставаться с кугхри, но и без объяснений Гхажша мне было понятно, что появление в гондорской крепости с орочьим мечом на плече может вызвать много лишних вопросов. Вместо меча Гхажш выдал мне длинный и широкий бъёрнингский нож на перевязи. Тяжёлое оружие с рукоятью из лосиного рога и тёмно-синим, воронёным, клинком. На толстом, в большой палец, обухе клинка чернело знакомое клеймо — болотная лилия. Удобный походный мешок заменила вместительная торба на косом ремне через плечо.
Бывшие мои пожитки Гхажш упаковал в буургха и, кивнув на получившийся тюк, беззвучно сказал что-то Угхлууку, тот только глаза прикрыл в ответ.
Сам Гхажш тоже переоделся и кое-что изменил в своей внешности. У меня сам собой открылся рот, когда я увидел перед собой совершенно незнакомого воина.
Вместо сапог у него были мягкие башмаки с широкими ремешками вокруг лодыжек и слегка загнутыми носками; икры и бёдра были так обтянуты тонкой кожей штанов, что я видел, как под ней при каждом шаге перекатываются бугры мышц; на торсе плотно сидел короткий, кожаный же, жилет со шнуровкой вместо пуговиц. На обнажённых руках у воина были тяжёлые литые браслеты. Два золотых — на плече и запястье правой, и один золотой — на плече левой. Запястье левой руки было охвачено четырьмя петлями толстенной серебряной цепи. Такая же цепь, только ещё толще и золотая, двумя витками охватывала шею, и на ней странно смотрелась слегка позеленевшая круглая медная бляшка. Пальцы были унизаны кольцами различного размера и вида. Довершала вид золотая монета, прицепленная к левому уху.
— Зачем это всё? — спросил я, ошарашено его разглядывая. — Раньше вроде обходился.
— Я же теперь королевский стрелок, — пояснил Гхажш, заплетая волосы в короткую толстую косичку. — Стрелки, те, что жалованье королевское и добычу не допивают, а копят, так и поступают. Обращают всё в серебро да в золото и на себе носят.
— И цепи тоже? — подивился я.
— Цепи — это чтобы расплачиваться между собой, — Гхажш загнул косу вперёд и подплёл её кончик к волосам надо лбом, получилось что-то вроде волосяного гребня. — Обычай такой. Звено в цепи весит ровно как одна монета. Когда в кости играют, выигрыш или проигрыш на звенья меряют. Отсчитал, сколько надо, ножом звено разомкнул, и в расчёте. И выигравшему к своей цепи пристегнуть недолго, не железо же, металл мягкий, зубами звенья сомкнуть можно.
— А монета тогда зачем? — продолжал удивляться я. — Для красоты?
— Нет, — серьёзно ответил Гхажш, внимательно меня разглядывая. — Не для красоты. Монета на похороны.
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся. Но и не бойся. До поножовщины дело редко доходит. Будет что серьёзное — я рядом с тобой встану. Меня будешь называть Нар или Огонёк, как тебе больше нравится. А теперь — в лодку, и поплыли.
«Как же так, — хотел ответить я. — А ребятам сказать пару слов?» Но не успел я эту мысль даже до конца додумать, как оказалось, что мы уже качаемся на речной волне, и течение быстро уносит нас на юг. В Осгилиате были к вечеру.
Гхажш привязал лодку к железному крюку, торчавшему из камня пристани, перемолвился парой слов на певучем языке Гондора с хмурым одноглазым лодочным смотрителем, получил от него деревянную дощечку с чёрной руной, заплатил за неё несколько медных монет и повёл меня к воротам крепости.
Ворота были распахнуты настежь, с обеих сторон створки подпирали плечами два сонных стражника довольно затрапезного вида. Народу в ворота туда и обратно сновало множество, но стражники обратились почему-то именно к нам.
— Кто такие? — лениво протянул левый и сделал движение, словно собирался преградить нам путь копьём.
— Адонар, — ответил Гхажш и щёлкнул пальцами по медной бляшке на золотой цепи. — Восемнадцатый ордо, возвращаюсь на службу после ранения. А братишка со мной, в стрелки записаться хочет.
— Забавно, — подумал я. — Мы же с ним совсем непохожи. Почему он назвал меня «братишкой»?
— А сюда чего? — также лениво тянул стражник. — Чего не в кордегардию?
— По реке пришли, — пояснил Гхажш. — От бъёрнингов сюда было удобнее. Переночуем, пива попьём, а потом — в Минас-Тирит.
— Восемнадцатый ордо, говоришь, — протянул уже правый стражник. — Там кто у вас капитан?
— Сейчас не знаю, — пожал плечами Гхажш. — Был Брад-живодёр. Я тяжело был ранен — чуть не год провалялся.
— Живодёр, говоришь, — вздохнул правый стражник. — Живодёр восемь месяцев назад сам на живодёрню попал. Одну голову нашли и ту еле узнали. В восемнадцатом сейчас Дъерг заправляет.
— Кривой? — Гхажш казался обрадованным.
— Во-во, Кривой Дъерг, — правый стражник задумчиво зевнул. — Чего он у вас «кривой»? Вроде не одноглазый.
— Он раньше у нас над вторым платунгом начальствовал. А «кривой» потому, что ему под Кирит-Унголом жилу на шее с одной стороны перерубили. Ходит, всё время голову набок. Плечо ухом трёт. А что? Наши в крепости? Меньше бы хлопот, и в кордегардию не надо.
— В Южном Гондоре сейчас ваши, — ответил левый стражник. — Кхандцев пасут, или они их.
— Слышь, братишка, — обратился он ко мне, — одёжку-то где надыбал?
— В Карроке, — ответил я, — на рынке.
— Оно и видно, — стражник усмехнулся. — Зря потратился, король тебе такое же тряпьё, новое, выдаст. Плащик в крепости лучше сними: не любят стрелки, когда кто-то под них рядится. Морду могут набить.
— Ты за него не бойся, — Гхажш потрепал меня по плечу. — Братишка не из простых, бывалый. Мы вместе с ним не одну лигу отшагали. Не смотри, что ростом не вышел, любому громиле шесть из восемнадцати вперёд даст.
— Да мне-то что, — пожал плечами стражник. — Я предупредил, а там, как хочет. Два белых звена с него, за вход в крепость, — он посмотрел на правого стражника, тот кивнул. — Ещё два — за ношение оружия.
— Плати, — подтолкнул меня в спину Гхажш.
Я достал из торбы кисет с монетами и отсчитал стражнику четыре штуки. Мне показалось, что это простое действие сильно повысило его уважение ко мне. Во всяком случае, стражник сделал глубокомысленное лицо, переглянулся с правым, а потом достал из поясной сумки две деревянных плашки с затейливыми чёрными рунами.
«Круглую носить на себе, на видном месте, — сказал он, протягивая их мне, — так, чтобы стража порядка могла свободно видеть. Треугольную — на рукояти оружия, также на виду. Разрешение действует до конца недели. Если захочешь остаться в крепости надольше, следующее можно получить у любой воротной стражи. Если к тебе обратятся стражи порядка, подчиняться их приказам беспрекословно иначе повиснешь высоко и коротко. У нас с этим строго. Стража порядка носит вот такие бляхи». И показал медный кругляш-застёжку на своём плаще с выдавленным изображением то ли совы, то ли филина: «Понятно?»
Я кивнул.
— Немногословный он у тебя, — сказал стражник Гхажшу. — Сразу видно, что северянин. Ты присматривай за ним тут, пока парень не обтешется. Сам знаешь, какие оторвы здесь водятся.
— Не боись, — Гхажш только ухмыльнулся. — За себя сам встанет. Ты лучше скажи, курятник Толстухи Фли всё ещё в «Глухом кабане»? Или, может, место поменяли?
— Что, груз с дороги сбросить спешишь? — понимающе засмеялся стражник. — Тамошние курочки тебя живенько растрясут.
И сделал приглашающее движение копьём: «Проходи!»
Подробно рассказывать о крепости я не буду. Не понравилась она мне. Камень, камень, камень, серый, грязный камень со всех сторон. Камень под ногами, камень по обеим сторонам улиц, и, кажется, даже, что камень над головой. Пыльные узкие улицы, вдоль которых, по канавам, текут нечистоты; толпы пьяных стрелков в одинаковых серо-зелёных плащах и висящий в воздухе густой запах, от которого к горлу подкатывает тошнота. Вот такой мне запомнилась крепость Осгилиат. Много позже, когда я побывал уже и в Минас-Тирите, и в Эсгароте, и в Умбаре, я понял, что бывают города и почище, и посветлее. Но тот, первый увиденный мною настоящий город, показался мне омерзительным.
Таверна «Глухой кабан» этого впечатления не исправила. Её огромный главный зал своими сводчатыми потолками и светом развешенных вокруг факелов живо напомнил мне подземелье Умертвищ. Только здесь не было плесени на стенах, и факелов было намного больше. Ещё здесь были люди. Много людей, в большинстве своём одетых в серо-зелёное. Очень много. Сотни две или три, а может, и больше. Они повсюду сидели на скамьях у длинных столов, что были расставлены между подпиравшими потолок столбами. Они ели, разговаривали, играли в кости, ожесточённо шлёпали по столам какими-то разноцветными листочками, пели, тискали потасканных девиц, раскрашенных, как орки, и занимались кучей разных других дел. И ещё они пили. Вот это занятие точно было для них самым главным. Могу поспорить, что любой из сидящих в таверне запросто перепил бы нас с Тедди. Обоих вместе. Над столами витал такой устойчивый многодневный перегар, что запах на улице казался просто свежим горным ветерком.
Мы подошли к стойке в середине зала, которая оказалась мне почти до подбородка. За стойкой возвышался устрашающего вида человечище, огромный, как изваяние древних королей у Рэроса. Волосатые ручищи человека-изваяния были сплошь покрыты синим узором прихотливо переплетающихся растений. Мне запомнился могучий дуб, в ветвях которого запуталось несколько маленьких рыбок.
«Привет, Кабан, — сказал Гхажш и изобразил перед человечищем что-то сложное пальцами левой руки. — Отдельный столик на четверых у окна, за занавеской. Свиные ножки с тушёной капустой на двоих, ну и пива, там, как обычно. Подошлёшь кого-нибудь потом, мы, наверное, ещё будем заказывать». И положил ладонь на стойку. Человечище молча кивнул, вынул из бэгга на кожаном переднике небольшие щипчики и ловко снял с запястья у Гхажша несколько серебряных звеньев.
Пока всё это происходило, меня кто-то сильно толкнул в спину. Я обернулся. Передо мной стоял бородатый верзила, ростом на две головы выше меня. На взгляд невозможно было определить, какого он роду-племени. Бородач был волосат, как бъёрнинг, беловолос, как роханец, а чертами лица напомнил мне Гху-ургхана, то есть имел курносый нос и слегка раскосые глаза.
Гхажш оглянулся, смерил меня холодным, жёстким взглядом и сказал так, что я не посмел возразить: «Тебе незачем».
И ушёл вверх по склону вместе с Тулагхом. Через некоторое время над краем оврага раздался приглушённый грохот. Надоедливое жужжание почти исчезло, и запах будто бы стал ощутимо слабее.
Когда Гхажш вернулся, с ним был не только Тулагх, но и ещё семь воинов, навьюченных огромными, исполинскими тюками.
— Жратвы «медвежьей» прихватили на дорожку, — ответил Тулагх на вопросительный взгляд Гхая. — Жратва у них знатная. И вам на Реке будет, чем закусить. А мы вас проводим и обратно побежим. Нам на обратном пути ещё вещички ихние прихватить надо будет. Столько добра всякого. Жалко бросать.
В тот вечер я на привале плясать не стал. Остальные тоже. Грустный какой-то получился привал. Несмотря даже на обильную, совсем непоходную, кормёжку.
Вечером следующего дня, когда лодки уже качались на речной волне, когда Тулагх со своими уруугх и молодыми уу-снага уже ушёл, а остальные стали располагаться на ночлег, я сидел и смотрел, как прихотливо пляшут крохотные огоньки по углям затухающего костра. Волны накатывались на речной песок, и в темнеющем небе протяжно и печально кричали чайки.
— Грустишь? — Гхажш умеет появляться неожиданно, это я уже говорил.
Я не ответил.
— Ясно, — Гхажш поворошил веткой угли, подёрнутые серым пеплом, и над костром столбом взвились искры и оживилось пламя. — Тогда ответь мне на вопрос. Ты пойдёшь дальше с нами?
— А я могу выбирать? — вместо ответа спросил я.
— Не можешь, — покачал головой Гхажш. — Должен. Может быть, ты не понял, но я считаю тебя одним из нас. И парни так считают. Уу-гхой огхров было нелегко с этим согласиться, но и они сочли, что ты можешь быть урр-уу-гхай. Даже Угхлуук с этим согласен. А ему больше лет, чем всем нам тут вместе взятым, кроме корноухого. Он помнит, как сто лет назад твои сородичи были его врагами. Но он тоже считает, что ты можешь быть урагхом. Воином народа урр-уу-гхай. Значит, ты должен сделать свой выбор.
— Прямо сейчас?
— Да. Утром мы поплывём на юг. К Чёрной пустыне. Ты должен решать сейчас.
— А если я захочу уйти?
— Тогда мы дадим тебе еды и монет в дорогу. Переправим через Великую реку. Дальше тебе придётся идти самому.
— А если я захочу вернуться на Болотный остров?
— У Тулагха будет двухдневный привал в верховьях оврага. Ты их догонишь. На острове есть кому радоваться твоему возвращению.
— Я хочу спросить тебя кое о чём.
— Спрашивай. Я отвечу.
— «Медведей» обязательно было убивать?
— Нет. Можно было обойти. Но это заняло бы больше времени.
— Если можно было обойти, зачем ты приказал их убить? Они же с вами не воюют.
— Да, — Гхажш печально усмехнулся. — Они с нами не воюют. На нас с тобой они просто охотились. Для развлечения. Бэрол, он умел развлекаться не хуже моего подонка-брата. Я бы мог тебе об этом много рассказать, но не хочу.
— Не надо. Я просто хочу знать, почему ты приказал их убить.
— Мы жестокий народ, Чшаэм. Жестокий, подлый, коварный и хитрый. Нам ещё очень далеко до того, чтобы быть людьми. Людьми, такими, какими их задумал Единый. Но тех, кто отказывает нам даже в возможности стать добрее, мы тоже добрыми не считаем. Для Бэрола и таких, как он, мы всего лишь звери, на которых приятно охотиться. Он забыл, что у зверей бывают зубы.
— Ты и Гхажшура поэтому убил?
— Да.
— Но он был твоим братом.
— Он остался моим братом. Мы с ним двойняшки. Только он перестал расти в десять лет. Я такой же, как он. Мы различаемся лишь тем, что он любил властвовать, а я нет, хотя обладаю в нашем народе немалой властью. Я помню, что кроме власти есть ещё и ответственность. Но я такой же, как он, и мне также бывает трудно смирять мои прихоти.
— Если я уйду, как вы будете открывать башню Барад-Дура?
— А для чего я взял Огхра? Рано или поздно мы это сделаем. Может быть с тобой раньше, может быть, без тебя позже. Но мы это сделаем. Мы терпеливый народ.
— Вы можете все погибнуть.
— Мы и с тобой можем все погибнуть. У каждого из нас смерть стоит за левым плечом, но её не стоит принимать в расчёт. Рано или поздно этот солнечный мир покидают даже бессмертные эльфы.
— Мне надо подумать.
— Думай. Но когда взойдёт солнце, я должен услышать твоё слово.
И он поднялся и ушёл, оставляя на песке чёткие отпечатки подкованных сапог.
Всю ночь я смотрел на багровые угли.
Когда на небе стали меркнуть звёзды, и сгустилась предрассветная тьма, я толкнул Гхажша в бок.
— Просыпайся, — сказал я ему. — Через час взойдёт солнце. Нам пора в путь.
Глава 29
У поющего был звучный, приятный баритон. Петь он умел, и эту песню пел явно не в первый раз, очень уж выверен был каждый звук.
«Солнце спустилось к далёким горам,
Тени легли у овражного края».
вкрадчиво протянул запевала, и сотня лужёных глоток рявкнула мощно, заглушая всё вокруг: -
«Время скоту возвращаться к домам, -
Вот уж чего я меньше всего мог ожидать в таверне крепости Осгилиат, так это песни вольных орочьих ватаг в исполнении стрелков короля Гондора!
Поторопитесь, уже по холмам
Ватага крадётся хмельная».
И снова вступил баритон:
«Нас не услышать и не увидать,
Тихо скользим, как летучие мыши.
И не дано нашим жертвам узнать».
И лужёные глотки опять подхватили:
«Где и когда суждено запылать
Стенам, заборам и крышам.
Мы приближаемся, тише шаги,
Дружно навалимся дикой ватагой.
Жги, убивай, здесь для нас все враги,
Больше хватай да быстрее беги,
Глупость не путай с отвагой!»
вывел весёлый баритон, и сотня глоток так же весело закончила: -
«Кто угадает, какой из ночей
Кончится счастье для нашей ватаги?
Значит, сегодня гляди веселей, -
Звук сдвигающихся кружек подтвердил, что «бродяги» намерены «порадоваться» немедленно. Они и другие песни орали в тот вечер, но я почему-то запомнил только эту. Может быть, потому, что я её уже и раньше слышал.
Жизнь прожигай и о ней не жалей,
Радуйтесь воле, бродяги!»
— Я думал, — толкнул я жующего Гхажша локтем в бок, — это орочья песня.
— Угу, — Гхажш не счёл нужным отрываться от свиных ножек с луковой подливкой ради ответа.
— А почему они поют? — кивнул я на переполненный стрелками зал таверны.
— Нравится она им, — Гхажш проглотил кусок, вытер жирную ладонь о плащ на моём плече и протянул руку к кружке с пивом, — вот и поют. Чего бы им не петь? Живы, с добычей, жалованье получили. Напоются, напьются, и опять на войну. А пока чего бы и не порадоваться?
— Занятно, — подумал я вслух. — Кто-то же эту песню на Всеобщий должен был перевести.
— Неа, — вынул нос из кружки Гхажш. — Великий Гимбагх изначально сочинял свои песни на Общем, некоторые из них потом перевели на Тёмное наречие, но для этой я перевода не слышал.
И он снова присосался к пиву.
Замечу, что пиво в Осгилиате отвратительное. То пойло, что продают здесь под этим названием, с настоящим пивом роднит только цвет. Да и то, я бы назвал это родство очень отдалённым. Брендибэковский бралд тёмен, но он в то же время и прозрачен, а осгилиатское пойло цветом смахивает на жижу болот Лихолесья или слегка разбавленный дёготь. Пахнет оно тоже отвратительно. Хуже, чем шагху. Но шагху — честный напиток, его невозможно пить ради удовольствия, но можно пить ради опьянения. К тому же это не относится к шагху болотному, он-то своим изысканным вкусом может очаровать любого ценителя и не будет лишним даже на королевском столе. От осгилиатского же пива удовольствие способны испытывать только королевские стрелки. Им, по-моему, всё равно, что пить, лишь бы голова наутро болела.
В Осгилиат я попал из-за Гхажша. Вернее, из-за того разговора, что состоялся между нами на правом берегу Андуина, когда он высадил меня из лодки.
— Прощай, — сказал он мне. — Мы вряд ли ещё увидимся. Я понимаю, что это трудно — быть одним из нас. Напрасно я тебя втянул во всё это. Но в этом деле всё с самого начала пошло не так, как задумывалось. Я удивляюсь, почему мы оба до сих пор живы. Угхлуук был прав, когда говорил о вашей удачливости. Пусть твоя удача и дальше будет с тобой. Я тебя проводить не смогу. Возьми.
И он протянул мне туго набитый кожаный кисет.
— Не надо, — сказал я, — я же их не заработал.
— Это не награда, — ответил он. — Это в дорогу. В степи ни к чему, а когда уйдёшь к населённым местам — пригодятся. Куда ты сейчас?
— На запад, — я махнул рукой. — Обойду Фангорн, выйду на южный тракт и — домой.
— Лучше на север иди, — посоветовал Гхажш. — Если будешь обходить Фангорн с юга, можешь наткнуться на роханцев, они на южную опушку своих каторжников гоняют лес валить. Да и в степи легко на разъезд наскочить. Тебя никто и спрашивать ни о чём не будет, зарубят, с коня не слезая, или расстреляют издалека. На севере пойдёшь вдоль Серебряни. Если что, легко в кустах на берегу или в камышах спрятаться. Еду добывать проще при надобности. С водой легко. А Фангорн обогнёшь с запада, вдоль гор. Как раз к Хельмовой пади выйдешь. Там рынок есть, народ всякий-разный толчётся. Тебе легко будет. Наймёшься к каким-нибудь купцам в охрану и до своих с ними спокойно доберёшься.
— Благодарю, — поклонился я. — Ты меня тоже прости. Неладно у нас получается. Не надо было «медведей» убивать.
— Я тебе всё про «медведей» объяснил, — Гхажш пожал плечами.
— Да я понимаю, но всё равно — не надо было. Если хочешь быть добрым, надо отличаться в поступках от тех, кого сам добрыми не считаешь. Они же не мешали. Можно было их обойти, ты сам сказал. Так пусть бы жили.
— Я подумаю над этим, — Гхажш показался мне смущённым.
Мы обнялись, я повернулся спиной к огненной горбушке солнца и ушёл. Не оглядываясь. Когда уходишь, своё сердце надо уносить с собой. Я был уже довольно далеко, когда Гхажш меня догнал.
— Подожди, — сказал он прерывистым от быстрого бега голосом. — Подожди. Я подумал, что не стоит тебе одному идти через степь. Слишком опасно. Давай с нами по Реке. Мне всё равно надо в Осгилиат по одному делу. Это крепость гондорская на Реке. Я возьму тебя с собой, и оттуда ты без всяких хлопот попадёшь в Минас-Тирит. Там на рынке и наймёшься к купцам. Просто и безопасно.
— А парни? — спросил я. — Как я вернусь, когда уже ушёл.
— Парни ничего не знают, — ответил он. — Они не знают, зачем мы на этот берег поплыли. Что они, вообще, о тебе знают? То, что у колодца в Сторожевой Деревне было сказано. Для них ты урагх Шагхбуурза. С шагхратом пришёл, с шагхратом и уйдёшь. Они даже не знают, зачем ты с нами, и спрашивать не будут. Потому что задающий вопросы огненной крысе должен помнить об её клыках. Они тебя считают моим сохранителем. Поехали с нами. Не могу я тебя вот так, одного, в степи бросить.
— А Угхлуук? — высохший дедушка с когтистым взглядом меня пугал.
— Да ничего он не скажет. Я головой за дело отвечаю, он вмешиваться не будет. Мы в разных лодках поплывём. Мы с тобой — в одной, а остальные — в другой. Поехали.
И мы вернулись.
Красотами пути по Андуину я насладиться не успел. Первый день проспал на дне лодки, ночь правил лодкой сам, стараясь держаться ближе к берегу и вздрагивая при каждой волне, а на следующий день мы уже были на озере перед водопадами Рэроса. Течение на Великой реке только издали кажется медленным и плавным. Когда качаешься на нём в лодке, оно несёт быстрее любого коня. И, в отличие от коня, не устаёт. Путешествовать по воде страшно, но удобно. Очень сберегает силы. Как выразился Гхай: «Если бы мы за это время столько пешком прошли, то ноги бы стоптали до подмышек».
Каменные изваяния древних гондорских королей по обеим сторонам Реки, у озера, обозначающие границу Гондора, меня тоже не впечатляли. Изъеденный временем камень и ничего более. На мой взгляд, эти «стражи» слишком велики, чтобы вызывать какие-то чувства. Может быть, когда-то они и показывали мощь народа, который их создал, но их теперешний вид наводит на мысль, что мощь мало показывать, её надо ещё и поддерживать. По мне, так эти исполинские изображения — напрасно затраченный труд, наглядное выражение кичливой и гордой силы, одуревшей от самой себя и не находящей себе полезного применения.
Лучше бы творцы каменных королей сделали хорошую дорогу в обход водопадов. Тащить лодку на собственных плечах по узкой тропинке в скалах, на каждом шаге боясь оступиться и сорваться с кручи в несколько сотен футов высотой, — занятие только для таких недоумков, как мы. Понятно, почему по Андуину не плавают торговые корабли. Гхажш, правда, сказал, что правый берег легче для волока, но правый берег не для нас. На правом берегу — Рохан, а роханцы не жалуют чужаков. Тем более урр-уу-гхай.
Но кое-как мы, вчетвером, — эльф нёс Угхлуука, — и по левому берегу дотащили лодку до низовьев водопада. Одну лодку, для нас с Гхажшем, потому что дальше по Реке поплыли только мы. Остальные должны были идти напрямик, через болота Эминмуйла, к Чёрным воротам Мордора.
«Тебе надо сбрую снять и переодеться, — сказал Гхажш, когда нам пришло время собираться к отплытию. — Ремни от сбруи на куртке следы промяли, в Осгилиате достаточно народа, у которого на такие приметы глаз намётан. Сапоги можно не снимать, их в Карроке и на Долгом озере на рынках много продаётся, да и в Гондоре многие стрелки в таких ходят. Оружие тоже придётся заменить».
Порывшись в тюках, Гхажш вынул откуда-то ворох одежды и кинул мне просторный блузон серо-зелёного цвета. На выцветшем левом рукаве, чуть ниже локтя, темнело пятно от споротой нашивки, а на животе была заплатка из похожей, но другой ткани.
«Это я, когда в стрелках служил, носил, — пояснил Гхажш. — Мне сейчас все равно мало. Плащ ещё держи. Если кто про одежду спросит, скажешь, на рынке в Карроке купил. Бъёрнингов много в стрелках служит».
Плащ был такого же непонятного серо-зелёного цвета, как и блузон. Зато он имел капюшон и был больше похож на одежду, чем орочий буургха. Буургха пришлось оставить. Как и кинжал с кугхри. Я до слез жалел расставаться с кугхри, но и без объяснений Гхажша мне было понятно, что появление в гондорской крепости с орочьим мечом на плече может вызвать много лишних вопросов. Вместо меча Гхажш выдал мне длинный и широкий бъёрнингский нож на перевязи. Тяжёлое оружие с рукоятью из лосиного рога и тёмно-синим, воронёным, клинком. На толстом, в большой палец, обухе клинка чернело знакомое клеймо — болотная лилия. Удобный походный мешок заменила вместительная торба на косом ремне через плечо.
Бывшие мои пожитки Гхажш упаковал в буургха и, кивнув на получившийся тюк, беззвучно сказал что-то Угхлууку, тот только глаза прикрыл в ответ.
Сам Гхажш тоже переоделся и кое-что изменил в своей внешности. У меня сам собой открылся рот, когда я увидел перед собой совершенно незнакомого воина.
Вместо сапог у него были мягкие башмаки с широкими ремешками вокруг лодыжек и слегка загнутыми носками; икры и бёдра были так обтянуты тонкой кожей штанов, что я видел, как под ней при каждом шаге перекатываются бугры мышц; на торсе плотно сидел короткий, кожаный же, жилет со шнуровкой вместо пуговиц. На обнажённых руках у воина были тяжёлые литые браслеты. Два золотых — на плече и запястье правой, и один золотой — на плече левой. Запястье левой руки было охвачено четырьмя петлями толстенной серебряной цепи. Такая же цепь, только ещё толще и золотая, двумя витками охватывала шею, и на ней странно смотрелась слегка позеленевшая круглая медная бляшка. Пальцы были унизаны кольцами различного размера и вида. Довершала вид золотая монета, прицепленная к левому уху.
— Зачем это всё? — спросил я, ошарашено его разглядывая. — Раньше вроде обходился.
— Я же теперь королевский стрелок, — пояснил Гхажш, заплетая волосы в короткую толстую косичку. — Стрелки, те, что жалованье королевское и добычу не допивают, а копят, так и поступают. Обращают всё в серебро да в золото и на себе носят.
— И цепи тоже? — подивился я.
— Цепи — это чтобы расплачиваться между собой, — Гхажш загнул косу вперёд и подплёл её кончик к волосам надо лбом, получилось что-то вроде волосяного гребня. — Обычай такой. Звено в цепи весит ровно как одна монета. Когда в кости играют, выигрыш или проигрыш на звенья меряют. Отсчитал, сколько надо, ножом звено разомкнул, и в расчёте. И выигравшему к своей цепи пристегнуть недолго, не железо же, металл мягкий, зубами звенья сомкнуть можно.
— А монета тогда зачем? — продолжал удивляться я. — Для красоты?
— Нет, — серьёзно ответил Гхажш, внимательно меня разглядывая. — Не для красоты. Монета на похороны.
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся. Но и не бойся. До поножовщины дело редко доходит. Будет что серьёзное — я рядом с тобой встану. Меня будешь называть Нар или Огонёк, как тебе больше нравится. А теперь — в лодку, и поплыли.
«Как же так, — хотел ответить я. — А ребятам сказать пару слов?» Но не успел я эту мысль даже до конца додумать, как оказалось, что мы уже качаемся на речной волне, и течение быстро уносит нас на юг. В Осгилиате были к вечеру.
Гхажш привязал лодку к железному крюку, торчавшему из камня пристани, перемолвился парой слов на певучем языке Гондора с хмурым одноглазым лодочным смотрителем, получил от него деревянную дощечку с чёрной руной, заплатил за неё несколько медных монет и повёл меня к воротам крепости.
Ворота были распахнуты настежь, с обеих сторон створки подпирали плечами два сонных стражника довольно затрапезного вида. Народу в ворота туда и обратно сновало множество, но стражники обратились почему-то именно к нам.
— Кто такие? — лениво протянул левый и сделал движение, словно собирался преградить нам путь копьём.
— Адонар, — ответил Гхажш и щёлкнул пальцами по медной бляшке на золотой цепи. — Восемнадцатый ордо, возвращаюсь на службу после ранения. А братишка со мной, в стрелки записаться хочет.
— Забавно, — подумал я. — Мы же с ним совсем непохожи. Почему он назвал меня «братишкой»?
— А сюда чего? — также лениво тянул стражник. — Чего не в кордегардию?
— По реке пришли, — пояснил Гхажш. — От бъёрнингов сюда было удобнее. Переночуем, пива попьём, а потом — в Минас-Тирит.
— Восемнадцатый ордо, говоришь, — протянул уже правый стражник. — Там кто у вас капитан?
— Сейчас не знаю, — пожал плечами Гхажш. — Был Брад-живодёр. Я тяжело был ранен — чуть не год провалялся.
— Живодёр, говоришь, — вздохнул правый стражник. — Живодёр восемь месяцев назад сам на живодёрню попал. Одну голову нашли и ту еле узнали. В восемнадцатом сейчас Дъерг заправляет.
— Кривой? — Гхажш казался обрадованным.
— Во-во, Кривой Дъерг, — правый стражник задумчиво зевнул. — Чего он у вас «кривой»? Вроде не одноглазый.
— Он раньше у нас над вторым платунгом начальствовал. А «кривой» потому, что ему под Кирит-Унголом жилу на шее с одной стороны перерубили. Ходит, всё время голову набок. Плечо ухом трёт. А что? Наши в крепости? Меньше бы хлопот, и в кордегардию не надо.
— В Южном Гондоре сейчас ваши, — ответил левый стражник. — Кхандцев пасут, или они их.
— Слышь, братишка, — обратился он ко мне, — одёжку-то где надыбал?
— В Карроке, — ответил я, — на рынке.
— Оно и видно, — стражник усмехнулся. — Зря потратился, король тебе такое же тряпьё, новое, выдаст. Плащик в крепости лучше сними: не любят стрелки, когда кто-то под них рядится. Морду могут набить.
— Ты за него не бойся, — Гхажш потрепал меня по плечу. — Братишка не из простых, бывалый. Мы вместе с ним не одну лигу отшагали. Не смотри, что ростом не вышел, любому громиле шесть из восемнадцати вперёд даст.
— Да мне-то что, — пожал плечами стражник. — Я предупредил, а там, как хочет. Два белых звена с него, за вход в крепость, — он посмотрел на правого стражника, тот кивнул. — Ещё два — за ношение оружия.
— Плати, — подтолкнул меня в спину Гхажш.
Я достал из торбы кисет с монетами и отсчитал стражнику четыре штуки. Мне показалось, что это простое действие сильно повысило его уважение ко мне. Во всяком случае, стражник сделал глубокомысленное лицо, переглянулся с правым, а потом достал из поясной сумки две деревянных плашки с затейливыми чёрными рунами.
«Круглую носить на себе, на видном месте, — сказал он, протягивая их мне, — так, чтобы стража порядка могла свободно видеть. Треугольную — на рукояти оружия, также на виду. Разрешение действует до конца недели. Если захочешь остаться в крепости надольше, следующее можно получить у любой воротной стражи. Если к тебе обратятся стражи порядка, подчиняться их приказам беспрекословно иначе повиснешь высоко и коротко. У нас с этим строго. Стража порядка носит вот такие бляхи». И показал медный кругляш-застёжку на своём плаще с выдавленным изображением то ли совы, то ли филина: «Понятно?»
Я кивнул.
— Немногословный он у тебя, — сказал стражник Гхажшу. — Сразу видно, что северянин. Ты присматривай за ним тут, пока парень не обтешется. Сам знаешь, какие оторвы здесь водятся.
— Не боись, — Гхажш только ухмыльнулся. — За себя сам встанет. Ты лучше скажи, курятник Толстухи Фли всё ещё в «Глухом кабане»? Или, может, место поменяли?
— Что, груз с дороги сбросить спешишь? — понимающе засмеялся стражник. — Тамошние курочки тебя живенько растрясут.
И сделал приглашающее движение копьём: «Проходи!»
Подробно рассказывать о крепости я не буду. Не понравилась она мне. Камень, камень, камень, серый, грязный камень со всех сторон. Камень под ногами, камень по обеим сторонам улиц, и, кажется, даже, что камень над головой. Пыльные узкие улицы, вдоль которых, по канавам, текут нечистоты; толпы пьяных стрелков в одинаковых серо-зелёных плащах и висящий в воздухе густой запах, от которого к горлу подкатывает тошнота. Вот такой мне запомнилась крепость Осгилиат. Много позже, когда я побывал уже и в Минас-Тирите, и в Эсгароте, и в Умбаре, я понял, что бывают города и почище, и посветлее. Но тот, первый увиденный мною настоящий город, показался мне омерзительным.
Таверна «Глухой кабан» этого впечатления не исправила. Её огромный главный зал своими сводчатыми потолками и светом развешенных вокруг факелов живо напомнил мне подземелье Умертвищ. Только здесь не было плесени на стенах, и факелов было намного больше. Ещё здесь были люди. Много людей, в большинстве своём одетых в серо-зелёное. Очень много. Сотни две или три, а может, и больше. Они повсюду сидели на скамьях у длинных столов, что были расставлены между подпиравшими потолок столбами. Они ели, разговаривали, играли в кости, ожесточённо шлёпали по столам какими-то разноцветными листочками, пели, тискали потасканных девиц, раскрашенных, как орки, и занимались кучей разных других дел. И ещё они пили. Вот это занятие точно было для них самым главным. Могу поспорить, что любой из сидящих в таверне запросто перепил бы нас с Тедди. Обоих вместе. Над столами витал такой устойчивый многодневный перегар, что запах на улице казался просто свежим горным ветерком.
Мы подошли к стойке в середине зала, которая оказалась мне почти до подбородка. За стойкой возвышался устрашающего вида человечище, огромный, как изваяние древних королей у Рэроса. Волосатые ручищи человека-изваяния были сплошь покрыты синим узором прихотливо переплетающихся растений. Мне запомнился могучий дуб, в ветвях которого запуталось несколько маленьких рыбок.
«Привет, Кабан, — сказал Гхажш и изобразил перед человечищем что-то сложное пальцами левой руки. — Отдельный столик на четверых у окна, за занавеской. Свиные ножки с тушёной капустой на двоих, ну и пива, там, как обычно. Подошлёшь кого-нибудь потом, мы, наверное, ещё будем заказывать». И положил ладонь на стойку. Человечище молча кивнул, вынул из бэгга на кожаном переднике небольшие щипчики и ловко снял с запястья у Гхажша несколько серебряных звеньев.
Пока всё это происходило, меня кто-то сильно толкнул в спину. Я обернулся. Передо мной стоял бородатый верзила, ростом на две головы выше меня. На взгляд невозможно было определить, какого он роду-племени. Бородач был волосат, как бъёрнинг, беловолос, как роханец, а чертами лица напомнил мне Гху-ургхана, то есть имел курносый нос и слегка раскосые глаза.