Страница:
каком она появлялась передо мной, издеваясь надо мной так, как будто
соотношение силы, ума и возраста ей позволяло это делать. Не знаю ка-
кая, но какая-то сила повернула меня от их дома. Возможно, это был мой
собственный компромисс с самим собой, так как стопроцентной увереннос-
ти в том, что это происходит в объективной реальности, у меня не было,
а просто так осуществлять свои угрозы я просто не имел права. Иначе бы
я просто стал не собой, сделав это. Тем не менее, когда я пришел до-
мой, разборки продолжились. Павитрин мне так внушал убить Вику, что я
начал колебаться. "Ты не мужчина, если это не сделаешь, она же тебя
убивает". Я же не мог себя поднять, чтобы пойти на это, хотя душой это
уже делал. В это время ко мне на ум пришли слова доктора Фалькова из
его книги "Идеальное сознание", которую я прочел этой зимой: "Даже су-
масшествие не может оправдать убийство". Это означало, что в случае
Викиной невиновности я буду нести этот грех до тех пор, пока его не
искуплю, пока меня не простят ее родители. Я остался сидеть в кресле,
а потом лег спать.
Спустя неделю, когда я работал на огороде, я пережил такое раска-
яние по поводу всех этих своих мыслей, что не знал как его искупить. Я
написал Вике объяснительное письмо по поводу всех прошлых наших отно-
шений с ней, оправдываясь, что я имел право так относиться к ней и ко-
торое она, разорвав после прочтения на две части, одну половину оста-
вила себе, вторую отдала мне. Все это было очень непонятно.
По сюжету психоза, из которого я выходил не только субъективно,
но и объективно, я принял посвящение от всех его участников, в первую
очередь от вымотанного Павитрина, который меня, хотя и оказавшегося в
таком положении, не смог сломить. Я лежал в то утро в постели. Ночь я
не спал, посвятив ее "парапсихологической войне". Она заключалась в
объединении психической энергии всех свидетелей моего положения через
мои глаза и убиванием Павитрина этим лучом. Война шла не на жизнь, а
на смерть. Странным для меня было то, что после очередной передышки
при набирании сил для очередного объединения соратников, вдруг я
скользнул своим вниманием вверх, и у меня над головой откуда-то из
воздуха появились краски моего существа, которое в ходе этой войны и
от осознания своего положения давно стало бесцветным и придавленным.
Здесь же я вдруг словно вспомнил себя, коснувшись на мгновение созна-
нием этих цветных красок, на мгновение проявившихся из параллельного
мира. Эти краски тут же усвоились моими чувствами, оживив их, и сразу
исчезли под парапсихологическим давлением Павитрина. Но для меня это
была отдушина. Я вспомнил, каким я был раньше, и теперь знал, каким
должен стать сейчас, несмотря на то, что это чувство уже уносилось
вместе с памятью под унижающей меня реальностью. После еще двух актов
войны во время очередной передышки я захотел сходить в туалет. Подняв-
шись без задней мысли и отгоняя дрожь, охватывающую все тело, я встал
и пошел. На обратном пути, подходя к кровати, я перестал справляться с
дрожью и меня начал бить озноб. Казалось, что движение одной стороной
туловища пронизывает насквозь все тело, и что от этих вибраций телом
может нарушиться работа какого-нибудь жизненно важного органа. Ложась
в постель, в какое-то мгновение я почувствовал, что этот поход в туа-
лет чуть не обошелся мне жизнью, сразу неожиданно вспомнив того боль-
ного в Усть-Ивановке, который погиб у меня на глазах 4 года назад. В
моей дрожи и его было что-то общее.
Я лежал, тяжело дыша, и успокаивал свою дрожь. Но успокаивать не
хотелось. Я не знал, что мне делать. Может быть, в самом деле пойти в
больницу, как требовали некоторые мои подруги, боящиеся за разглашение
мной информации. Я пообещал это сделать утром. Проснулся я около вось-
ми, собрал свои вещи, закрыл дом и пошел. Я шел в неизвестность. В
вечную неизвестность. Каким я буду после транквилизатора? Отойду ли, и
смогу ли я восстановить после себя в том виде, каком я был, или тело
останется навсегда с каким-нибудь придурковатым выражением лица, а ду-
ша, не способная себя осознать и потерявшая контроль за своим телом,
застрянет где-то в вечности в непонятном самой себе виде? Я пришел в
больницу, вместе с медсестрой проник в служебное помещение и спросил у
сестры Бориса Владиславовича. Я сидел, полностью доверившись судьбе,
когда вдруг почувствовал в себе некоторую беспричинную уверенность,
вдруг встал и проходившую мимо медсестру попросил открыть дверь, бо-
ясь, что она поймет, что я больной и запрет меня в отделение. Она с
некоторым удивлением выполнила мою просьбу, и я, едва шагнул за дверь,
почувствовал себя вырвавшимся из темницы на природу.
Один раз я пошел к Вадиму за помощью и попросил принести мне ле-
карства, если сможет. Он принес нозепам.
-Я не могу понять где это происходит во мне или на самом деле -
говорил я ему. Он стоял передо мной и "махал" глазами вверх и вниз не
глядя на меня. С его лица не сходила самодовольная улыбка. В углу его
левого глаза скопилось то, что своими излучениями несло мне боль. Гля-
дя на это свое прорубание им Ноосферы, я сравнивал то махание Вадимом
передо мной во время его зимнего прихода ко мне. Мои глаза, хотя ими я
видел сам, через некоторое время, я начинал чувствовать, что они слов-
но кем-то водятся. Сравнивая тот зимний угол подъема его глаз, я нахо-
дил что мой - идентичный с ним.
Однажды вечером я был доведен голосами и поехал в Новотроицкое к
Славе за помощью. Несмотря на то, что он уверил меня в своей защите,
зная воздействие на меня Павитрина, я остался переживать за то, что
вовлек его в это дело. После еды, выйдя на улицу, мы побили мешок с
песком, служивший Славе макиварой, и Слава остался доволен моей спор-
тивной формой в отличие от меня. Это была только форма. Слава постелил
мне на полу полушубки, и я, утопая в бараньем меху и деревенских запа-
хах летней ночи, продолжил, слушая себя, думать, правильно ли я посту-
пил, приехав к Славе. На самом затылке внутри головы я нащупал твердую
прямоугольную структуру, напоминающую окошко - "проекцию". Какая-то
пленка, точнее пленки, открывали и закрывали ее просвет, плавно пере-
мещаясь, подобно переворачивающемуся листку бумаги. Похоже, это движе-
ние рождало тихий голос, хотя я не был уверен в том, кто кого рождал:
-Зачем ты приехал? Разве порядочно Славу подставлять под удар?
-Непорядочно, - у меня создалось чувство, будто это Слава, лежа-
щий в соседней комнате на кровати, вошел в мою голову и теперь прове-
ряет мою чистоту.
-Забери у него адрес Павитрина.
Я забрал. Слава, тем не менее пообещал навести свои справки о Па-
витрине.
...И тут, словно какая-то сила подняла меня с дивана, и я по-
шел в ДОРА, надеясь неизвестно на что, хотя и надеясь. Оказалось, что
концерт идет в областной филармонии. Я опаздывал от его начала на час.
Тем не менее желание увидеть своего кумира было так велико, а терять
мне было абсолютно нечего, что я пошел в филармонию. Старушка-контро-
лер, казалось, ждала меня, чтобы впустить меня на концерт. Не веря
случившемуся, я прошел в зал и сел на одно из свободных мест. Вокруг
меня сидели нарядно одетые люди. "Интересно, - думал я, - догадывае-
тесь ли вы, чем я занимался час назад? Вы ведь принимаете меня за та-
кого же как и вы." В общем, я себя чувствовал и таким тоже, переживая
одновременно двоякое ощущение себя - своей космической и простой чело-
веческой сущности. Но поскольку переживание было сильно, оно еще дов-
лело надо мной, и я немного чувствовал себя не в своей тарелке. Понят-
но, изо всех сил стараясь в нее попасть. Я попал в зал во время пере-
рыва пения Натальи. Выступал ее конферансье, пародируя плеяду генсеков
и наших президентов. После "проваливаний в Вечность" да еще попасть на
концерт своего кумира. И просто интересно было изучать его, свое отно-
шение к его юмору и отношение к нему людей. Но одно меня поразило.
Продавая с аукциона кассету Натальи, конферансье так сострил, после
перечисления мест, где интересно будет купившему послушать кассету,
многозначительным молчанием дав залу понять, что и в туалете, что я
подумал, что после концерта его ждет от Натальи взбучка. Но когда он
пригласил ее на сцену, заиграла музыка и Наталья, танцуя в ее ритм,
вышла из-за кулис, через несколько мгновений я был поражен еще больше.
Певица на мгновение задумалась, какой ногой ей делать правильное дви-
жение. Я был абсолютно уверен в том, что она задумалась о похожести
своего жеста на оригинал. Когда она подошла к микрофону - я ее не уз-
навал. Это была не она. Это была какая-то девушка, имеющая очень отда-
ленное сходство с Натальей. Своим поведением она словно говорила: при-
нимаете меня за Наталью - и ладно. У меня сначала руки не поднимались
ей хлопать. Я смотрел на овацию зала и удивлялся простоте людей. Но
для них перед ними стояла Наталья Ветлицкая. И звук, я уверен, был фо-
нограммным. Но пела тем не менее Наталья. И наслаждение от концерта я
получил не меньше, чем если бы выступала она сама. Приятно ведь себя
после тех разборок, которые у меня были до концерта, видеть себя не
глупее зала умных людей.
Я возвращался с концерта домой. Перед самым домом у меня вдруг на
мгновение возникло чувство, будто стены домов стали прозрачными. Хотя
это были какие-то доли секунды, и мне только показалось, что я это
увидел, тем не менее я был потрясен этим промелькнувшим чувством.
Вспомнилась армия. Служил я на одной из точек, "где начало межп-
ланетных трасс" - на Байконуре. Наша 32-я площадка, как я мог понять,
входит в триаду наиболее используемых. Корабли со старта запускали
часто по разу, два в месяц. Были, правда, и перерывы по 3-4 месяца и
иногда и побольше. На площадке находились 3 части: учебный центр, в
который я сразу попал, хозяйственная (техническая) часть, куда я пере-
шел служить, получив звание младшего сержанта из учебного центра и
третья часть, функции которой остались мне неясными по той причине,
что ничем особенным она вроде не занималась. Солдаты в ней, как и мы,
проходили службу в нарядах по площадке, в занятиях по политической и
спортивной подготовке, но их специализацию узнать я не мог, сколько ни
интересовался. Наша часть как раз и обслуживала технические позиции
площадки -сам стартовый комплекс. Суть нашей будущей службы точно вы-
разили слова одного "дедушки", когда мы, молодые сержанты, после расп-
ределения в часть и восторженно спросили у него: неужели и мы в космос
будем запускать ракеты?
-Нет. Только замерять зазор между полом и тряпкой под ними. Но я
рад был и этому. В таком месте все имело вес.
Наша группа (батальон) курировала один из МИКов - МИККО -монтаж-
но-испытательный комплекс космических объектов. Мы ходили в наряды на-
шей группе, патрулем в город Ленинск, расположенный от нас в 60-ти ки-
лометрах, где жили офицеры с семьями и специалисты, так и в МИККО.
Сержанты - помощниками дежурного офицера. Этот наряд у нас для не ле-
нящихся ходить по нарядам имел вес больший, чем дежурным по группе.
Там, после работы офицеров было поменьше, чем людей в части, а значит
и свободы побольше. Среди солдат и сержантов были специалисты, рабо-
тавшие до армии и здесь крановщиками на мостовых кранах, электриками,
сантехниками и дизелистами. Во время авральных спецработ они сутками
могли не появляться в группе, за что получили прозвище "дети подзе-
мелья". Стартовый комплекс охраняла рота охраны, а другие группы рабо-
тали на других объектах 31-й площадки и нашей части и отвечали за них.
Понятно, что каждый человек в душе оставляет след. Их у меня в ней от
армии много самых разных размеров. Но 2 человека оставили в ней самые
яркие, хотя сейчас, понимая причины этого выделения, я не хотел бы так
говорить. Гена Текунов, Саша Водчиц, Андрей Миронов, Володя Мельник,
Юра Бурмистров - где вы сейчас?
Я хотел прекратить медитацию. Ведь 8 лет назад я был счастлив и
без нее. Но я не мог. Во-первых, от иного удачного отгона какой-нибудь
мысли я получал огромное наслаждение. Правда, это бывало редко. Обыч-
но, когда я забывал об этом и смотрел телевизор. Этим отгоном я словно
попадал в точку. Это меня удивляло. В своем ревностном отгоне мыслей я
начинал чувствовать какое-то постороннее вмешательство. Словно что-то
меня заставляло это делать. На ум постоянно приходили слова Павитрина,
сказанные им в августе 91 года: "Сидишь просто и отгоняешь мысли". Но
эти слова могли бы и не приходить, так как видения и эманации, посто-
янно возникающие и раздражающие правое полушарие сами показывали, кому
я обязан постоянным желанием углубиться в себя при помощи медитации.
Было тридцатое апреля - день рождения Павитрина. Я шел по городу,
возвращаясь домой. Мои глаза от постоянного напряжения и раздражения
были красными. Идти к Павитрину или нет, я не знал. Я зашел в "Книжный
мир", купил "Даосскую йогу", еще не зная буду ли я ее дарить ему или
нет. Меня не покидал страх, что и эти мои действия делает Павитрин мо-
ими руками. А потом подскажет мне прийти к нему на день рождения. Дома
я сел в медитацию. Перед внутренним взором замелькали сцены сюжетов
прошлогоднего психоза. Вскоре я дошел до его начала. Перед глазами
стояла картинка из-за чего началась у меня ссора с Павитриным на дис-
танционной связи. А она началась из-за того, что я, не разобравшись в
голосах, стал валить всю вину своего положения и состояния на Павитри-
на, в то время как он хотел мне дистанционно помочь, защитив мою раск-
рытую психику от моих подруг, которые, используя свои супраментальные
способности, издевались надо мной как хотели. "Значит, он не виноват,
он сделал все что мог, чтобы помочь мне тогда. А то, что происходило в
течение этой зимы - лишь следствия того моего письма". Я встал, одел-
ся, взял книгу и пошел к его родителям. Не доходя до его дома, я услы-
шал Славин удивленный голос: "Миша, Павитрин же твой враг!" "Надо лю-
бить своих врагов" -убежденно ответил я. Голоса оставили меня в покое.
У Трифона Сигизмундовича в гостях были почти все родственники. Вадим
меня встретил, меня посадили за стол, положили полную тарелку еды, на-
лили полную рюмку вина, от полноты чего я отказался, сославшись на то,
что мне нельзя. Я боялся хмеля, начинающего кружить мне голову. Боял-
ся, наверное, зря, и не своим страхом. Несколько случавшихся застолий
показали мне устойчивость моей психики большую, чем у постоянных гу-
ляк. Я смотрел на Павитрина, пытаясь увидеть в нем то, что я совсем
недавно слышал от него внутри себя. Но по нему не было заметно ничего,
что мог я ожидать. В нем вообще не была заметна та сила и те способ-
ности того Павитрина, которого я слышал внутри себя. Трифон Сигизмундо-
вич пораспрашивал меня о насущном житейском. Некоторое неудобство,
несмотря на то, что на него никто не обращал внимания, все же присутс-
твовало. После застолья мы с Вадимом вышли на улицу. Там стояла их ма-
шина, в которую мы сели. Когда он говорил, я видел какое-то зеленова-
тое пространство иного рода, чем обычный воздух, похожее на неокрашен-
ные клетки лука под микроскопом, окружавшее его голову. Одновременно я
чувствовал прямое свое проникновение в эту область пространства, также
как некоторую свою открытость для внешних влияний. Одновременно с этим
я начинал чувствовать себя с ним уверенно. Я не терял своего лица в
ходе всего общения, несмотря на все те ужасы, которые я переживал от
него у себя дома. В это время подошел Зиновьев Сережа. Сев на первое
сидение и поздоровавшись, он, задав мне 2 вопроса о жизни и обсудив с
Павитриным свое какое-то дело, пошел домой. Он даже не коснулся моего
существа своим общением со мной. Павитрин меня не переставал поражать.
-Я уже не верю в то, что ты опять станешь собой.
Я для него выпрыгивал из себя, выкладываясь наизнанку, а он меня
не видел. Тем не менее я подумал, что, может быть, его смущают все мои
противодействия ему последнего времени? Но ведь принимая - отрицаешь.
Ведь даже я сам не обращаю на них никакого внимания, относя их к раз-
ряду частностей в общении. Он же меня не только не принимал как чело-
века, но и не оставлял мне сколько-нибудь права на признание себя в
его присутствии вообще полноценным существом. Кем же могу я быть, как
не собой? Каким бы я ни был. Поразясь до глубины души, тем не менее я
сказал:
-Я скоро уже стану собой.
Я ведь не мог отрицать что то, что переживаю я мешает мне быть
собой для себя. Но ведь перед ним я не только не проявлял ничего нече-
ловеческого, но и наоборот и прежнее отношение и ум, который продолжал
ставить его в тупик в спорах. -И ты опять будешь смеяться как раньше?
-Буду, - продолжали вылезать на лоб мои глаза. Он пошел меня прово-
жать. Он шел и делал головой и глазами движения, словно гонялся ими
как сачком за мыслями, которые оседают на поле вокруг его головы. Уви-
дев мое внимание, он приостановил это занятие. Было чувство, будто в
разрешении всех внутренних проблем он выходит на финишную прямую. "Ми-
ша, я все забываю", - успокаивающее говорил мне он. Я воспринимал
эти слова как издевку. Сам подобный процесс общения в этом случае те-
рял всякий смысл для меня или становился игрой в одни ворота, если он
все говоримое мной забывал, а то, что давал он мне, я знал, или, что
бывало чаще, я еще дополнял его или поправлял его понимание говоримо-
го, или по отношению к обсуждаемому вопросу. Его забывание всего гово-
римого мной делало меня дураком еще и в своих собственных глазах: за-
чем тогда убивать время на того, кто заведомо ставит себя выше тебя, а
тебя самого дураком, знает если не все то, что я знаю, то путь к нему,
в то время, когда вокруг столько людей бьются в проблемах, чьи мысли и
действия направлены на создание общего блага, а не только своего собс-
твенного. Исчезал сам смысл поддерживания дружеских отношений: в гости
он не ходил, а приходил лишь тогда, когда ему было нужно - раз в год
буквально - я же у них бывал часто, так дружба для меня была прежде
всего равенством с полной открытостью и не отталкиванием друга, а их
дом находился рядом с моим институтом. Я не переставал чувствовать
свою духовную свободу и был чистым по отношению к нему. Такое же его
отношение ко мне не могло понятно рождать к нему у меня положительные
чувства. Прощание происходило у стадиона "Спартак".
-И все таки я не могу понять - если ты живешь в трансцендентнос-
ти, какие у тебя могут быть проблемы? - его глаза и поведение говорили
мне, что он чего-то достиг на духовном пути. По крайней мере выглядел
и вел себя он сыто. Его же неудовлетворенность мной, понятно, рождала
у меня желание ее разрешить. Он ответил на мой вопрос понимающей улыб-
кой - улыбочкой.
-А как с этим делом у тебя?
-За одну ночь окупаются две недели болей. Ну, ладно, давай (про-
щаться).
Здесь он хитро взглянув на меня и посмотрев вперед и назад ска-
зал:
-Пойдем, я тебя еще квартал провожу.
Я почувствовал что-то неладное. Но сейчас я был настороже и смот-
рел во все глаза. Я понял, что сейчас я увижу причину моих постоянных
болей. Я вспомнил то видение, которое я видел перед походом к нему. Он
шел, философствуя сам с собой. Перед его губами прыгала черная дымка.
Мне было абсолютно нечего подумать против, если бы не чувство. Когда
мы остановись, я с гневом выдал ему про его закрытие души, сказав ему
про его отношение.
-Зачем ты сейчас мне все это говоришь?
Он сделал выдох, и его существо словно опустилось в нем на уро-
вень груди с уровня головы. Передо мной стоял простой мужиковатый Ва-
дим, не знающий что мне сказать. Мы попрощались. Теперь болей было ку-
да меньше. Я словно черпал энергию из этого его выдоха, покрывая вос-
поминанием о нем свои боли.
В одно утро я проснулся от неистового стука в дверь. Стучала со-
седка. Звала на помощь. Муж нашей соседки резал последнюю. Она лежала
в луже крови вместе с ним. Нож уже успела выбить у него из рук. Я был
слаб и не мог разжать его рук, держащих ее волосы, и стоял, держа его
за руки, чтобы он не вырвал волосы жены до прихода милиции, боясь, что
не смогу милиции произнести ни слова, прежде чем они меня заберут.
Слава Богу, соседка, позвавшая меня, не ушла, и меня сразу опустили,
не став одевать наручники, что парень начал было делать, не разобрав-
шись.
Полностью завершить мое расследование помогли мне три случая,
случившиеся со мной. Однажды, подходя к дому моей тети Оли, я увидел
вдруг на ее эгрегоре, что завтра ей нужна будет помощь - нужно будет
посидеть с приболевшим племянником. Можно сказать, что эгрегор я зри-
тельно-чувственно прочитал. Так оно и случилось. Мое "сидение" с пле-
мянником дало мне следующий существенный ключик к разгадке. Для исп-
равления небольшой деформации зрения ему нужно было временно поносить
очки. Вечером и вообще он категорически отказывался их надеть, и тетя,
беспокоясь за мои спартанские настроения в воспитании и нажимая на мою
сознательность, мягко заострила мое внимание на том, чтобы утром Алеша
обязательно надел очки. Я проснулся раньше его и сидел, читая, в дру-
гой комнате. Мы с ним были уже одни. Когда он проснулся, и пришел мне
показывать свои игрушки, я думал: сказать ему про очки или не надо. И
тут я увидел, как ему в правое полушарие со стороны расположения мами-
ного предприятия - пединститута - молниеносно влетела какая-то капля,
мгновенно осуществясь в его желание - "Очки! Сейчас я их надену" - он
у меня даже как будто спрашивал разрешения. Понятно, что возражать ему
я не стал. Но его вечерний отказ от них подсказывал мне, что эта капля
была ни чем иным как маминой мыслью, идущей от сердца. Примечательно,
что вечером мама требовала. Наверное, именно это, только в другом ви-
де, Лао-Цзы имел в виду, говоря, что близкий человек может быть дале-
ко, а далекий - близко.
Эта капля не была галлюцинацией. Подобное произошло и со мной в
моих взаимоотношениях с соседкой Леной Ляпуновой, жившей над нами. Я
занял у нее деньги, пообещав их отдать вечером. Закрутившись в делах,
я забыл про обещание. Утром я сидел дома, когда вдруг передо мной
сверху спустилась капля темного цвета, можно сказать плоский полевой
диск, через мгновение трансформировавшийся в напоминание мне о моем
обещании с некоторой даже укоризной, которая в нем присутствовала.
Третий случай, давший мне ответы на все вопросы, произошел со
мной на огороде. Во время моего гостевания у знакомых, я хозяйке поо-
бещал клубники. Она, провожая меня, взглянув вдруг мне в лицо, юркнула
на кухню, не став прощаться. Я понял, что я опять не вписался в ее
стереотипы восприятия меня. Она судила меня, отталкиваясь от той ин-
формации, которую я говорил, и манеры моего поведения, а я всегда ос-
тавался собой. Скрепя нервы, я попрощался и ушел. Весь мой психофизи-
ческий статус был подорван, так как оказалась перекрученной вся психи-
ка. Это было еще обусловлено тем, что раньше, пока стресс не задавил
мне все чувства, я испытывал к этой женщине душевную привязанность.
Вечером следующего дня я лежал на своей даче, окруженный каким-то баг-
ряным сиянием, худой, как адепт и думал: "Интересно, умру я или не ум-
ру". Сознание летало непонятно где - то ли у меня в психике по образу,
то ли по квартире этих людей. Правда, я никого там не видел. "Душа не
уходит", - вспомнил я слова одного шамана о душе умершего, которому не
отдали долг. Через три дня острота боли стала проходить. Через 5 дней
я вошел в прежнюю физическую форму.
Я стоял на огороде, когда почувствовал, что в меня вливается
страстное желание сегодня же отвезти обещанную клубнику. Поняв его ди-
аметральную противоположность моему теперь отношению к этому человеку,
хотя я и не собирался не отдавать обещанное, я стал анализировать от-
куда оно вливается в сердце. Анализ происходил параллельно росту жела-
ния, то есть мгновенно. Оно зарождалось у моего левого виска - угла
левого глаза. Это место всегда после очередного восстановления мной
себя после очередной любви показывало мне мою душевную свободу в виде
синтеза видения и чувства. Сейчас на этом месте, мыслью догнав конец
вливавшегося в меня желания этого человека, я увидел 3 полевые оболоч-
ки, начинающие спадаться и опять прилегать к моей коже. До этого они
были оттянуты в направлении города. На сантиметры, наверное, хотя это
трудно утверждать. В этом видении было и нечто, напомнившее о том пот-
рясшем меня видении осенью 92 года, в котором Вадим, приподнявшись
из-за сопки, воровал руками у меня энергию.
Ъ_МАЙ 1994г.
Моя клиническая смерть не была полной смертью тела. Это было лишь
чувство, что она такая. Душа тело покинуть не успела. Я лежал с откры-
тыми глазами и гнал мысли, за которые мог бы уцепиться Вадим, чтобы
лишний раз уязвить меня и унизить перед всеми. Вдруг голоса оказались
как-то далеко. "Он же умирает" - услышал я. Я посмотрел в свои глаза.
Взгляд был расфокусирован. По краям роговиц перестали появляться за-
чатки образов, и отгонять было нечего. "Так вот она какая - смерть, -
подумал я. - Так ведь она совсем не страшная". Я лежал и думал, куда
мне направляться - туда или сюда. Не хотелось никуда. Вдруг я обратил
внимание на то, что пока я думаю, живот мой все это время дышал. Потом
начала дышать и грудная клетка. "Ну, если жизнь утверждает саму себя,
- подумал я о теле, - пусть буду жить". В смерть звал меня один мой
эгоизм.
Итак, жизнь выбрала меня, а я - ее. Но, чтобы спокойно жить даль-
ше, нужно было ответить на свой главный вопрос: что происходит со
мной, как относиться к голосам и какую действительную роль во всем
соотношение силы, ума и возраста ей позволяло это делать. Не знаю ка-
кая, но какая-то сила повернула меня от их дома. Возможно, это был мой
собственный компромисс с самим собой, так как стопроцентной увереннос-
ти в том, что это происходит в объективной реальности, у меня не было,
а просто так осуществлять свои угрозы я просто не имел права. Иначе бы
я просто стал не собой, сделав это. Тем не менее, когда я пришел до-
мой, разборки продолжились. Павитрин мне так внушал убить Вику, что я
начал колебаться. "Ты не мужчина, если это не сделаешь, она же тебя
убивает". Я же не мог себя поднять, чтобы пойти на это, хотя душой это
уже делал. В это время ко мне на ум пришли слова доктора Фалькова из
его книги "Идеальное сознание", которую я прочел этой зимой: "Даже су-
масшествие не может оправдать убийство". Это означало, что в случае
Викиной невиновности я буду нести этот грех до тех пор, пока его не
искуплю, пока меня не простят ее родители. Я остался сидеть в кресле,
а потом лег спать.
Спустя неделю, когда я работал на огороде, я пережил такое раска-
яние по поводу всех этих своих мыслей, что не знал как его искупить. Я
написал Вике объяснительное письмо по поводу всех прошлых наших отно-
шений с ней, оправдываясь, что я имел право так относиться к ней и ко-
торое она, разорвав после прочтения на две части, одну половину оста-
вила себе, вторую отдала мне. Все это было очень непонятно.
По сюжету психоза, из которого я выходил не только субъективно,
но и объективно, я принял посвящение от всех его участников, в первую
очередь от вымотанного Павитрина, который меня, хотя и оказавшегося в
таком положении, не смог сломить. Я лежал в то утро в постели. Ночь я
не спал, посвятив ее "парапсихологической войне". Она заключалась в
объединении психической энергии всех свидетелей моего положения через
мои глаза и убиванием Павитрина этим лучом. Война шла не на жизнь, а
на смерть. Странным для меня было то, что после очередной передышки
при набирании сил для очередного объединения соратников, вдруг я
скользнул своим вниманием вверх, и у меня над головой откуда-то из
воздуха появились краски моего существа, которое в ходе этой войны и
от осознания своего положения давно стало бесцветным и придавленным.
Здесь же я вдруг словно вспомнил себя, коснувшись на мгновение созна-
нием этих цветных красок, на мгновение проявившихся из параллельного
мира. Эти краски тут же усвоились моими чувствами, оживив их, и сразу
исчезли под парапсихологическим давлением Павитрина. Но для меня это
была отдушина. Я вспомнил, каким я был раньше, и теперь знал, каким
должен стать сейчас, несмотря на то, что это чувство уже уносилось
вместе с памятью под унижающей меня реальностью. После еще двух актов
войны во время очередной передышки я захотел сходить в туалет. Подняв-
шись без задней мысли и отгоняя дрожь, охватывающую все тело, я встал
и пошел. На обратном пути, подходя к кровати, я перестал справляться с
дрожью и меня начал бить озноб. Казалось, что движение одной стороной
туловища пронизывает насквозь все тело, и что от этих вибраций телом
может нарушиться работа какого-нибудь жизненно важного органа. Ложась
в постель, в какое-то мгновение я почувствовал, что этот поход в туа-
лет чуть не обошелся мне жизнью, сразу неожиданно вспомнив того боль-
ного в Усть-Ивановке, который погиб у меня на глазах 4 года назад. В
моей дрожи и его было что-то общее.
Я лежал, тяжело дыша, и успокаивал свою дрожь. Но успокаивать не
хотелось. Я не знал, что мне делать. Может быть, в самом деле пойти в
больницу, как требовали некоторые мои подруги, боящиеся за разглашение
мной информации. Я пообещал это сделать утром. Проснулся я около вось-
ми, собрал свои вещи, закрыл дом и пошел. Я шел в неизвестность. В
вечную неизвестность. Каким я буду после транквилизатора? Отойду ли, и
смогу ли я восстановить после себя в том виде, каком я был, или тело
останется навсегда с каким-нибудь придурковатым выражением лица, а ду-
ша, не способная себя осознать и потерявшая контроль за своим телом,
застрянет где-то в вечности в непонятном самой себе виде? Я пришел в
больницу, вместе с медсестрой проник в служебное помещение и спросил у
сестры Бориса Владиславовича. Я сидел, полностью доверившись судьбе,
когда вдруг почувствовал в себе некоторую беспричинную уверенность,
вдруг встал и проходившую мимо медсестру попросил открыть дверь, бо-
ясь, что она поймет, что я больной и запрет меня в отделение. Она с
некоторым удивлением выполнила мою просьбу, и я, едва шагнул за дверь,
почувствовал себя вырвавшимся из темницы на природу.
Один раз я пошел к Вадиму за помощью и попросил принести мне ле-
карства, если сможет. Он принес нозепам.
-Я не могу понять где это происходит во мне или на самом деле -
говорил я ему. Он стоял передо мной и "махал" глазами вверх и вниз не
глядя на меня. С его лица не сходила самодовольная улыбка. В углу его
левого глаза скопилось то, что своими излучениями несло мне боль. Гля-
дя на это свое прорубание им Ноосферы, я сравнивал то махание Вадимом
передо мной во время его зимнего прихода ко мне. Мои глаза, хотя ими я
видел сам, через некоторое время, я начинал чувствовать, что они слов-
но кем-то водятся. Сравнивая тот зимний угол подъема его глаз, я нахо-
дил что мой - идентичный с ним.
Однажды вечером я был доведен голосами и поехал в Новотроицкое к
Славе за помощью. Несмотря на то, что он уверил меня в своей защите,
зная воздействие на меня Павитрина, я остался переживать за то, что
вовлек его в это дело. После еды, выйдя на улицу, мы побили мешок с
песком, служивший Славе макиварой, и Слава остался доволен моей спор-
тивной формой в отличие от меня. Это была только форма. Слава постелил
мне на полу полушубки, и я, утопая в бараньем меху и деревенских запа-
хах летней ночи, продолжил, слушая себя, думать, правильно ли я посту-
пил, приехав к Славе. На самом затылке внутри головы я нащупал твердую
прямоугольную структуру, напоминающую окошко - "проекцию". Какая-то
пленка, точнее пленки, открывали и закрывали ее просвет, плавно пере-
мещаясь, подобно переворачивающемуся листку бумаги. Похоже, это движе-
ние рождало тихий голос, хотя я не был уверен в том, кто кого рождал:
-Зачем ты приехал? Разве порядочно Славу подставлять под удар?
-Непорядочно, - у меня создалось чувство, будто это Слава, лежа-
щий в соседней комнате на кровати, вошел в мою голову и теперь прове-
ряет мою чистоту.
-Забери у него адрес Павитрина.
Я забрал. Слава, тем не менее пообещал навести свои справки о Па-
витрине.
...И тут, словно какая-то сила подняла меня с дивана, и я по-
шел в ДОРА, надеясь неизвестно на что, хотя и надеясь. Оказалось, что
концерт идет в областной филармонии. Я опаздывал от его начала на час.
Тем не менее желание увидеть своего кумира было так велико, а терять
мне было абсолютно нечего, что я пошел в филармонию. Старушка-контро-
лер, казалось, ждала меня, чтобы впустить меня на концерт. Не веря
случившемуся, я прошел в зал и сел на одно из свободных мест. Вокруг
меня сидели нарядно одетые люди. "Интересно, - думал я, - догадывае-
тесь ли вы, чем я занимался час назад? Вы ведь принимаете меня за та-
кого же как и вы." В общем, я себя чувствовал и таким тоже, переживая
одновременно двоякое ощущение себя - своей космической и простой чело-
веческой сущности. Но поскольку переживание было сильно, оно еще дов-
лело надо мной, и я немного чувствовал себя не в своей тарелке. Понят-
но, изо всех сил стараясь в нее попасть. Я попал в зал во время пере-
рыва пения Натальи. Выступал ее конферансье, пародируя плеяду генсеков
и наших президентов. После "проваливаний в Вечность" да еще попасть на
концерт своего кумира. И просто интересно было изучать его, свое отно-
шение к его юмору и отношение к нему людей. Но одно меня поразило.
Продавая с аукциона кассету Натальи, конферансье так сострил, после
перечисления мест, где интересно будет купившему послушать кассету,
многозначительным молчанием дав залу понять, что и в туалете, что я
подумал, что после концерта его ждет от Натальи взбучка. Но когда он
пригласил ее на сцену, заиграла музыка и Наталья, танцуя в ее ритм,
вышла из-за кулис, через несколько мгновений я был поражен еще больше.
Певица на мгновение задумалась, какой ногой ей делать правильное дви-
жение. Я был абсолютно уверен в том, что она задумалась о похожести
своего жеста на оригинал. Когда она подошла к микрофону - я ее не уз-
навал. Это была не она. Это была какая-то девушка, имеющая очень отда-
ленное сходство с Натальей. Своим поведением она словно говорила: при-
нимаете меня за Наталью - и ладно. У меня сначала руки не поднимались
ей хлопать. Я смотрел на овацию зала и удивлялся простоте людей. Но
для них перед ними стояла Наталья Ветлицкая. И звук, я уверен, был фо-
нограммным. Но пела тем не менее Наталья. И наслаждение от концерта я
получил не меньше, чем если бы выступала она сама. Приятно ведь себя
после тех разборок, которые у меня были до концерта, видеть себя не
глупее зала умных людей.
Я возвращался с концерта домой. Перед самым домом у меня вдруг на
мгновение возникло чувство, будто стены домов стали прозрачными. Хотя
это были какие-то доли секунды, и мне только показалось, что я это
увидел, тем не менее я был потрясен этим промелькнувшим чувством.
Вспомнилась армия. Служил я на одной из точек, "где начало межп-
ланетных трасс" - на Байконуре. Наша 32-я площадка, как я мог понять,
входит в триаду наиболее используемых. Корабли со старта запускали
часто по разу, два в месяц. Были, правда, и перерывы по 3-4 месяца и
иногда и побольше. На площадке находились 3 части: учебный центр, в
который я сразу попал, хозяйственная (техническая) часть, куда я пере-
шел служить, получив звание младшего сержанта из учебного центра и
третья часть, функции которой остались мне неясными по той причине,
что ничем особенным она вроде не занималась. Солдаты в ней, как и мы,
проходили службу в нарядах по площадке, в занятиях по политической и
спортивной подготовке, но их специализацию узнать я не мог, сколько ни
интересовался. Наша часть как раз и обслуживала технические позиции
площадки -сам стартовый комплекс. Суть нашей будущей службы точно вы-
разили слова одного "дедушки", когда мы, молодые сержанты, после расп-
ределения в часть и восторженно спросили у него: неужели и мы в космос
будем запускать ракеты?
-Нет. Только замерять зазор между полом и тряпкой под ними. Но я
рад был и этому. В таком месте все имело вес.
Наша группа (батальон) курировала один из МИКов - МИККО -монтаж-
но-испытательный комплекс космических объектов. Мы ходили в наряды на-
шей группе, патрулем в город Ленинск, расположенный от нас в 60-ти ки-
лометрах, где жили офицеры с семьями и специалисты, так и в МИККО.
Сержанты - помощниками дежурного офицера. Этот наряд у нас для не ле-
нящихся ходить по нарядам имел вес больший, чем дежурным по группе.
Там, после работы офицеров было поменьше, чем людей в части, а значит
и свободы побольше. Среди солдат и сержантов были специалисты, рабо-
тавшие до армии и здесь крановщиками на мостовых кранах, электриками,
сантехниками и дизелистами. Во время авральных спецработ они сутками
могли не появляться в группе, за что получили прозвище "дети подзе-
мелья". Стартовый комплекс охраняла рота охраны, а другие группы рабо-
тали на других объектах 31-й площадки и нашей части и отвечали за них.
Понятно, что каждый человек в душе оставляет след. Их у меня в ней от
армии много самых разных размеров. Но 2 человека оставили в ней самые
яркие, хотя сейчас, понимая причины этого выделения, я не хотел бы так
говорить. Гена Текунов, Саша Водчиц, Андрей Миронов, Володя Мельник,
Юра Бурмистров - где вы сейчас?
Я хотел прекратить медитацию. Ведь 8 лет назад я был счастлив и
без нее. Но я не мог. Во-первых, от иного удачного отгона какой-нибудь
мысли я получал огромное наслаждение. Правда, это бывало редко. Обыч-
но, когда я забывал об этом и смотрел телевизор. Этим отгоном я словно
попадал в точку. Это меня удивляло. В своем ревностном отгоне мыслей я
начинал чувствовать какое-то постороннее вмешательство. Словно что-то
меня заставляло это делать. На ум постоянно приходили слова Павитрина,
сказанные им в августе 91 года: "Сидишь просто и отгоняешь мысли". Но
эти слова могли бы и не приходить, так как видения и эманации, посто-
янно возникающие и раздражающие правое полушарие сами показывали, кому
я обязан постоянным желанием углубиться в себя при помощи медитации.
Было тридцатое апреля - день рождения Павитрина. Я шел по городу,
возвращаясь домой. Мои глаза от постоянного напряжения и раздражения
были красными. Идти к Павитрину или нет, я не знал. Я зашел в "Книжный
мир", купил "Даосскую йогу", еще не зная буду ли я ее дарить ему или
нет. Меня не покидал страх, что и эти мои действия делает Павитрин мо-
ими руками. А потом подскажет мне прийти к нему на день рождения. Дома
я сел в медитацию. Перед внутренним взором замелькали сцены сюжетов
прошлогоднего психоза. Вскоре я дошел до его начала. Перед глазами
стояла картинка из-за чего началась у меня ссора с Павитриным на дис-
танционной связи. А она началась из-за того, что я, не разобравшись в
голосах, стал валить всю вину своего положения и состояния на Павитри-
на, в то время как он хотел мне дистанционно помочь, защитив мою раск-
рытую психику от моих подруг, которые, используя свои супраментальные
способности, издевались надо мной как хотели. "Значит, он не виноват,
он сделал все что мог, чтобы помочь мне тогда. А то, что происходило в
течение этой зимы - лишь следствия того моего письма". Я встал, одел-
ся, взял книгу и пошел к его родителям. Не доходя до его дома, я услы-
шал Славин удивленный голос: "Миша, Павитрин же твой враг!" "Надо лю-
бить своих врагов" -убежденно ответил я. Голоса оставили меня в покое.
У Трифона Сигизмундовича в гостях были почти все родственники. Вадим
меня встретил, меня посадили за стол, положили полную тарелку еды, на-
лили полную рюмку вина, от полноты чего я отказался, сославшись на то,
что мне нельзя. Я боялся хмеля, начинающего кружить мне голову. Боял-
ся, наверное, зря, и не своим страхом. Несколько случавшихся застолий
показали мне устойчивость моей психики большую, чем у постоянных гу-
ляк. Я смотрел на Павитрина, пытаясь увидеть в нем то, что я совсем
недавно слышал от него внутри себя. Но по нему не было заметно ничего,
что мог я ожидать. В нем вообще не была заметна та сила и те способ-
ности того Павитрина, которого я слышал внутри себя. Трифон Сигизмундо-
вич пораспрашивал меня о насущном житейском. Некоторое неудобство,
несмотря на то, что на него никто не обращал внимания, все же присутс-
твовало. После застолья мы с Вадимом вышли на улицу. Там стояла их ма-
шина, в которую мы сели. Когда он говорил, я видел какое-то зеленова-
тое пространство иного рода, чем обычный воздух, похожее на неокрашен-
ные клетки лука под микроскопом, окружавшее его голову. Одновременно я
чувствовал прямое свое проникновение в эту область пространства, также
как некоторую свою открытость для внешних влияний. Одновременно с этим
я начинал чувствовать себя с ним уверенно. Я не терял своего лица в
ходе всего общения, несмотря на все те ужасы, которые я переживал от
него у себя дома. В это время подошел Зиновьев Сережа. Сев на первое
сидение и поздоровавшись, он, задав мне 2 вопроса о жизни и обсудив с
Павитриным свое какое-то дело, пошел домой. Он даже не коснулся моего
существа своим общением со мной. Павитрин меня не переставал поражать.
-Я уже не верю в то, что ты опять станешь собой.
Я для него выпрыгивал из себя, выкладываясь наизнанку, а он меня
не видел. Тем не менее я подумал, что, может быть, его смущают все мои
противодействия ему последнего времени? Но ведь принимая - отрицаешь.
Ведь даже я сам не обращаю на них никакого внимания, относя их к раз-
ряду частностей в общении. Он же меня не только не принимал как чело-
века, но и не оставлял мне сколько-нибудь права на признание себя в
его присутствии вообще полноценным существом. Кем же могу я быть, как
не собой? Каким бы я ни был. Поразясь до глубины души, тем не менее я
сказал:
-Я скоро уже стану собой.
Я ведь не мог отрицать что то, что переживаю я мешает мне быть
собой для себя. Но ведь перед ним я не только не проявлял ничего нече-
ловеческого, но и наоборот и прежнее отношение и ум, который продолжал
ставить его в тупик в спорах. -И ты опять будешь смеяться как раньше?
-Буду, - продолжали вылезать на лоб мои глаза. Он пошел меня прово-
жать. Он шел и делал головой и глазами движения, словно гонялся ими
как сачком за мыслями, которые оседают на поле вокруг его головы. Уви-
дев мое внимание, он приостановил это занятие. Было чувство, будто в
разрешении всех внутренних проблем он выходит на финишную прямую. "Ми-
ша, я все забываю", - успокаивающее говорил мне он. Я воспринимал
эти слова как издевку. Сам подобный процесс общения в этом случае те-
рял всякий смысл для меня или становился игрой в одни ворота, если он
все говоримое мной забывал, а то, что давал он мне, я знал, или, что
бывало чаще, я еще дополнял его или поправлял его понимание говоримо-
го, или по отношению к обсуждаемому вопросу. Его забывание всего гово-
римого мной делало меня дураком еще и в своих собственных глазах: за-
чем тогда убивать время на того, кто заведомо ставит себя выше тебя, а
тебя самого дураком, знает если не все то, что я знаю, то путь к нему,
в то время, когда вокруг столько людей бьются в проблемах, чьи мысли и
действия направлены на создание общего блага, а не только своего собс-
твенного. Исчезал сам смысл поддерживания дружеских отношений: в гости
он не ходил, а приходил лишь тогда, когда ему было нужно - раз в год
буквально - я же у них бывал часто, так дружба для меня была прежде
всего равенством с полной открытостью и не отталкиванием друга, а их
дом находился рядом с моим институтом. Я не переставал чувствовать
свою духовную свободу и был чистым по отношению к нему. Такое же его
отношение ко мне не могло понятно рождать к нему у меня положительные
чувства. Прощание происходило у стадиона "Спартак".
-И все таки я не могу понять - если ты живешь в трансцендентнос-
ти, какие у тебя могут быть проблемы? - его глаза и поведение говорили
мне, что он чего-то достиг на духовном пути. По крайней мере выглядел
и вел себя он сыто. Его же неудовлетворенность мной, понятно, рождала
у меня желание ее разрешить. Он ответил на мой вопрос понимающей улыб-
кой - улыбочкой.
-А как с этим делом у тебя?
-За одну ночь окупаются две недели болей. Ну, ладно, давай (про-
щаться).
Здесь он хитро взглянув на меня и посмотрев вперед и назад ска-
зал:
-Пойдем, я тебя еще квартал провожу.
Я почувствовал что-то неладное. Но сейчас я был настороже и смот-
рел во все глаза. Я понял, что сейчас я увижу причину моих постоянных
болей. Я вспомнил то видение, которое я видел перед походом к нему. Он
шел, философствуя сам с собой. Перед его губами прыгала черная дымка.
Мне было абсолютно нечего подумать против, если бы не чувство. Когда
мы остановись, я с гневом выдал ему про его закрытие души, сказав ему
про его отношение.
-Зачем ты сейчас мне все это говоришь?
Он сделал выдох, и его существо словно опустилось в нем на уро-
вень груди с уровня головы. Передо мной стоял простой мужиковатый Ва-
дим, не знающий что мне сказать. Мы попрощались. Теперь болей было ку-
да меньше. Я словно черпал энергию из этого его выдоха, покрывая вос-
поминанием о нем свои боли.
В одно утро я проснулся от неистового стука в дверь. Стучала со-
седка. Звала на помощь. Муж нашей соседки резал последнюю. Она лежала
в луже крови вместе с ним. Нож уже успела выбить у него из рук. Я был
слаб и не мог разжать его рук, держащих ее волосы, и стоял, держа его
за руки, чтобы он не вырвал волосы жены до прихода милиции, боясь, что
не смогу милиции произнести ни слова, прежде чем они меня заберут.
Слава Богу, соседка, позвавшая меня, не ушла, и меня сразу опустили,
не став одевать наручники, что парень начал было делать, не разобрав-
шись.
Полностью завершить мое расследование помогли мне три случая,
случившиеся со мной. Однажды, подходя к дому моей тети Оли, я увидел
вдруг на ее эгрегоре, что завтра ей нужна будет помощь - нужно будет
посидеть с приболевшим племянником. Можно сказать, что эгрегор я зри-
тельно-чувственно прочитал. Так оно и случилось. Мое "сидение" с пле-
мянником дало мне следующий существенный ключик к разгадке. Для исп-
равления небольшой деформации зрения ему нужно было временно поносить
очки. Вечером и вообще он категорически отказывался их надеть, и тетя,
беспокоясь за мои спартанские настроения в воспитании и нажимая на мою
сознательность, мягко заострила мое внимание на том, чтобы утром Алеша
обязательно надел очки. Я проснулся раньше его и сидел, читая, в дру-
гой комнате. Мы с ним были уже одни. Когда он проснулся, и пришел мне
показывать свои игрушки, я думал: сказать ему про очки или не надо. И
тут я увидел, как ему в правое полушарие со стороны расположения мами-
ного предприятия - пединститута - молниеносно влетела какая-то капля,
мгновенно осуществясь в его желание - "Очки! Сейчас я их надену" - он
у меня даже как будто спрашивал разрешения. Понятно, что возражать ему
я не стал. Но его вечерний отказ от них подсказывал мне, что эта капля
была ни чем иным как маминой мыслью, идущей от сердца. Примечательно,
что вечером мама требовала. Наверное, именно это, только в другом ви-
де, Лао-Цзы имел в виду, говоря, что близкий человек может быть дале-
ко, а далекий - близко.
Эта капля не была галлюцинацией. Подобное произошло и со мной в
моих взаимоотношениях с соседкой Леной Ляпуновой, жившей над нами. Я
занял у нее деньги, пообещав их отдать вечером. Закрутившись в делах,
я забыл про обещание. Утром я сидел дома, когда вдруг передо мной
сверху спустилась капля темного цвета, можно сказать плоский полевой
диск, через мгновение трансформировавшийся в напоминание мне о моем
обещании с некоторой даже укоризной, которая в нем присутствовала.
Третий случай, давший мне ответы на все вопросы, произошел со
мной на огороде. Во время моего гостевания у знакомых, я хозяйке поо-
бещал клубники. Она, провожая меня, взглянув вдруг мне в лицо, юркнула
на кухню, не став прощаться. Я понял, что я опять не вписался в ее
стереотипы восприятия меня. Она судила меня, отталкиваясь от той ин-
формации, которую я говорил, и манеры моего поведения, а я всегда ос-
тавался собой. Скрепя нервы, я попрощался и ушел. Весь мой психофизи-
ческий статус был подорван, так как оказалась перекрученной вся психи-
ка. Это было еще обусловлено тем, что раньше, пока стресс не задавил
мне все чувства, я испытывал к этой женщине душевную привязанность.
Вечером следующего дня я лежал на своей даче, окруженный каким-то баг-
ряным сиянием, худой, как адепт и думал: "Интересно, умру я или не ум-
ру". Сознание летало непонятно где - то ли у меня в психике по образу,
то ли по квартире этих людей. Правда, я никого там не видел. "Душа не
уходит", - вспомнил я слова одного шамана о душе умершего, которому не
отдали долг. Через три дня острота боли стала проходить. Через 5 дней
я вошел в прежнюю физическую форму.
Я стоял на огороде, когда почувствовал, что в меня вливается
страстное желание сегодня же отвезти обещанную клубнику. Поняв его ди-
аметральную противоположность моему теперь отношению к этому человеку,
хотя я и не собирался не отдавать обещанное, я стал анализировать от-
куда оно вливается в сердце. Анализ происходил параллельно росту жела-
ния, то есть мгновенно. Оно зарождалось у моего левого виска - угла
левого глаза. Это место всегда после очередного восстановления мной
себя после очередной любви показывало мне мою душевную свободу в виде
синтеза видения и чувства. Сейчас на этом месте, мыслью догнав конец
вливавшегося в меня желания этого человека, я увидел 3 полевые оболоч-
ки, начинающие спадаться и опять прилегать к моей коже. До этого они
были оттянуты в направлении города. На сантиметры, наверное, хотя это
трудно утверждать. В этом видении было и нечто, напомнившее о том пот-
рясшем меня видении осенью 92 года, в котором Вадим, приподнявшись
из-за сопки, воровал руками у меня энергию.
Ъ_МАЙ 1994г.
Моя клиническая смерть не была полной смертью тела. Это было лишь
чувство, что она такая. Душа тело покинуть не успела. Я лежал с откры-
тыми глазами и гнал мысли, за которые мог бы уцепиться Вадим, чтобы
лишний раз уязвить меня и унизить перед всеми. Вдруг голоса оказались
как-то далеко. "Он же умирает" - услышал я. Я посмотрел в свои глаза.
Взгляд был расфокусирован. По краям роговиц перестали появляться за-
чатки образов, и отгонять было нечего. "Так вот она какая - смерть, -
подумал я. - Так ведь она совсем не страшная". Я лежал и думал, куда
мне направляться - туда или сюда. Не хотелось никуда. Вдруг я обратил
внимание на то, что пока я думаю, живот мой все это время дышал. Потом
начала дышать и грудная клетка. "Ну, если жизнь утверждает саму себя,
- подумал я о теле, - пусть буду жить". В смерть звал меня один мой
эгоизм.
Итак, жизнь выбрала меня, а я - ее. Но, чтобы спокойно жить даль-
ше, нужно было ответить на свой главный вопрос: что происходит со
мной, как относиться к голосам и какую действительную роль во всем