Страница:
это наверное и бывает. Я заставил матушку, делавшую ремонт в доме,
слезть со стула и, пытаясь быть торжественным, сказал ей о нашем реше-
нии. Матушка из спокойной стала тоже несколько торжественной. Вечером,
за столом матушка спросила Иру какого она года. Узнав, что она меня
старше, матушка на мгновение поморщилась. "Наверное, подумала о се-
бе",-подумал я почему-то.
В городе, где находился Ирин ВУЗ, жил мой знакомый. Я предлагал
ей остановиться у него по его возможности, но хотя она его адрес взя-
ла, она предпочла остаться независимой. Прощались мы у Иры дома. Я уез-
жал полным, не подкрепляемый ее словами, чувствами. Она меня провожа-
ла. Поцеловав ее, я поднялся в вагон и выглянул из него. Она кокетливо
помахала рукой, складывая ладошку на поднятой руке пополам. Я почувс-
твовал себя каким-то шизофреником. Приехав домой, я написал ей письмо,
в котором тоже оставлял ей только надежду. Она позвонила.
-Это ты так решил поддержать меня перед сессией?- печально спро-
сила она. Я начал ее успокаивать, но чувствовал, что этого бальзама мне
не хватает. Оставалось только ждать встречи. После поступления у Иры был
отпуск, и ее приезд ко мне планировался однозначно. Время потекло. На-
конец-то! Ира приехала с сыном.
Как-то утром позвонил Павитрин после года разлуки.
-Поможешь закидать машину раствора в опалубку? Было солнечное ут-
ро.
-Поедем?- спросил я Иру.
-Поехали.
Машина в тот день не пришла.У нас договор был до обеда. Павитрин с
братом сварили картошку. Сели. Забыли о ложках. Они, развалясь, сидели на
своих стульях и переглядывались друг на друга, не желая идти.
-Хо, мужики!- презрительно сказала Ира. Она встала и принесла лож-
ки.Этой решительности у меня как раз и не хватало. Мы уехали. Вскоре
из-за непонимания друг друга у нас опять случилась ссора. Своим недове-
рием была виновата она, резкостью -я. После каждого его проявления я
все больше чувствовал себя одиноким и раздражался этим, так как она
присутствовала рядом.
-Ты что так всю жизнь собираешься жить?- спросил я.-Собирай тогда
свои вещи и уезжай домой.
Говоря так, я надеялся, что она не уедет. Хотелось как-то с пози-
ции силы отреагировать на случившееся -как это она делала по отношению
ко мне. Но я переборщил. Она собралась и уехала. И тут я сразу понял как
выглядит позиция силы.
В первую же ночь мне приснился сон, в котором она мне пела "Ябло-
ни в цвету" и ароматы яблок и зелени перевивались с ароматами, шедшими
от ее тела и голоса. Утром как-то без задней мысли я однозначно знал
что мне делать. Я пошел на автовокзал и взял билеты.
-Все. Хватит.Я тебе не пятилетняя девочка разъезжать неизвестно с
какой целью по людям. Я душой почти стоял на коленях. -Нет.
Я уехал ни с чем. Поехав на огород, я смотрел на столбы для забо-
ра, которые вкапывала она с сыном, ведро, в котором варил гудрон Да-
нил. И вдруг меня начало осенять. Я свободный человек, парень. Действи-
тельно моя психика не в порядке. Я сам ей об этом говорю. Разве не имеет
она право на недоверие, когда я позволил ей написать вместо напутствия
такое. Разве не имеет она право оберегать свою душу, когда она отвечает
за судьбу другого беззащитного человека в этом жестоком мире. Я начинал
открывать в ней новые глубины. Моя душа в них проваливалась. Я помчался
домой, хотя только пришел на огород. Расстояния для меня не существова-
ло.
Моя настойчивость ее смягчила. Она не стала отбирать у меня послед-
ней надежды. Однако поднимать вопрос, о том, когда она снова приедет в
Благовещенск окончательно, мне было страшно. После ее отъезда, я сразу
уволился из Усть-Ивановки. Причин было 2. Прошло уже 4 месяца, как я там
работал, но мне не начисляли денег, положенных за вредность рабо-
ты. Психология кнута была еще в силе, которой потворствовало еще мое
неудобство часто требовать деньги для себя. Себя я настраивал на два
месяца голого оклада, с надеждой подойдя к старшей медсестре после
первого. Настойчиво предупредил после второго. После третьего мне ткнули
на пыль под одной кроватью.
-Она стоит сто рублей?-спросил я.Это было бессовестно тем более,
что при сдвоенном и строенном с другими санитарами дежурствах заста-
вить работать больных, сестры бежали охотней ко мне. Сказать им было
нечего. Как-то вечером, когда из дежурной смены я остался лишь с моло-
денькой сестрой, раздался звонок в рабочий вход. Я открыл дверь. На по-
роге стояли 2 наших выпивших санитара с таким же дружком. Они вошли.
-Позови Убаревича.
Это был единственный больной, который у меня в груди вызывал пос-
тоянное что-то. Уже месяц, как он постоянно сам кормил больного, кото-
рый, будучи привязанным к кровати, смыслом своего полубреда и видом
представлял забавную картину.
-Саша, почему ты делаешь нашу работу?- спросил я его.
-Миша, потому что у меня есть душа.
Душа у него действительно была и оставалась, несмотря на службу в
ВДВ, 4 ходки в тюрьму, одну из которых за порезанную ножом жену и ха-
рактер, мгновенно становившийся сгустком нервов при малейшем неспра-
ведливом его задевании. Он также кровно ненавидел милицию, а меня нес-
колько первых дежурств звал ментом. Другие же больные, считающие, что у
них душа есть и тщательно оберегавшие ее местонахождение, ржали, когда
какой-нибудь санитар вдруг бил по губам ложкой того болтуна. Здесь я
почувствовал что-то недоброе.
-Зачем он вам?
-У тебя плохо с пониманием?
-Хорошо.
-Зови.
-Зачем?
-Если ты его не позовешь-отоварим тебя.
-Давайте.
-Пошли.
-Пошли.
Мы вышли в раздевалку. Один санитар и его друг были моими ровесника-
ми. Самому старшему было 40 лет, и однажды он продемонстрировал вбива-
ние ладонью гвоздя в фанерную дверь, о чем мне приходилось только меч-
тать. Годом позже, открыв для себя Виктора Цоя и в подлиннике переос-
мысливая его слова "в каждом из нас спит Бог", я вспомнил, что за 2
недели до этого случая я опять начал заниматься на работе в раздевалке
все свое свободное время, едва выпадала возможность передохнуть от рабо-
ты - каратэ, к которому все эти годы у меня в сердце находилась лишь
любовь. Мой Бог предвидел это?
Унизить меня им удалось. И теми, пропущенными мной, несколькими
ударами и началом драки, когда этот 40- летний, умник, подойдя ко мне,
спокойными движениями начал рвать мой халат, а затем толкнул меня в
грудь на подоконник, и я спиной выдавил внутренюю раму. Но и простофи-
лей я не был. Мой молодой коллега после драки захромал и на вторую но-
гу, а его дружку довелось полежать на полу от моей подсечки. Меня
спасли 2 батареи, на которые я запрыгнул, сократив тем самым расстоя-
ние от моих кед до их лиц и то, что я оказался "своим мужиком". Но оп-
леван я был с головы до ног и жалел, что не позвал Сашу. С его способ-
ностями и темпераментом мы смогли бы что-нибудь сделать. Сашу же они
хотели отоварить за его "борзоту". Я же чувствовал отвественность за
него. А переборщить они могли запросто.
"Стучать" на них я не стал, но мой синяк на известном месте сам
говорил о случившемся.
-Кто?-спрашивали женщины.- Скажи только кто.
Молчание тоже выглядело по-пацанячьи и своему наставнику по пер-
вому дежурству Коле Чубанову я рассказал.
-Ой, козлы!Ой,...-нецензурным прозвищем дятла назвал он своего
старшего коллегу. У меня зрело, что надо сказать не только ему. Тем бо-
лее, что они рассказали об этом своему дружку-санитару, чьи попытки
выехать в работе за мой счет несколько раз оставались бесплодными. Те-
перь он улыбочками восполнял их пустоты в своей душе. Перед зарплатой
было собрание коллектива.
-У кого есть еще что сказать?- спросила заведущая.-Значит, ни у
кого больше нет?
-У меня есть один вопрос,-сказал я.
-Какой у тебя вопрос, Миша?
Все, начавшие было вставать, удивленно посмотрели на меня. Саша,
сидевший у двери, взглянув на меня, вдруг резко встал и вышел в кори-
дор. Вслед за ним выбежал Сережа.
-Я хотел бы его задать в присутствии Саши. Но те были уже на ули-
це. Я особо и не был против. Когда мы получали деньги у старшей мед-
сестры, она вдруг сказала:
-Вот он Саша.О чем ты хотел его спросить?
-Наверное, о том кто из больных ворует его кеды, когда он спит на
дежурствах и бычки в рот сует, -сказал Саша.
Первое было.
-Кеды- моя проблема, а бычки - тебе наверное свои снятся.
-Что ты там про меня сказал заведущей?
-Я не успел сказать - ты быстро выбежал. Все ошеломленно молча-
ли. В глазах у старшей стало светиться какое-то понимание случившего-
ся. Я взял деньги и вышел. Последние несколько дежурств я не выходил на
работу-не хотел. Отпрашивался, мотивируя здоровьем, вынужденными поезд-
ками. Деньги же за эти дежурства начислили. От больницы у меня было и
стекло, нарезанное одним больным по моей просьбе для парника и дачи. Мы
с больницей были квиты. Двухмесячный срок со дня подачи заявления ис-
тек. Последнее, наверное, тоже подсказал мне подать мой Гид.
Однажды к нам в отделение привезли классического психически боль-
ного -мужчину в возрасте около 35 лет, снятого милицией с поезда. Нас-
колько я мог его понять, он с женой и детьми ехал в поезде Москва
-Владивосток. Снят он был в Белогорске, от которого идет железнодорож-
ная ветка на Благовещенск. Сам он был из Твери, что сразу приблизило
меня к нему душой. Я захотел помочь ему во что бы то ни стало. Даже воп-
реки своим обязанностям. Я решил помочь ему бежать из отделения, чувс-
твуя, что так ему будет лучше и у него будет больше шансов выжить и
выздороветь. Если верить его рассказам, которые у него переходили в
откровенную трактовку своих видений, в дороге к ним пристали парни,
обманом разлучили его с ней и детьми и сейчас им угрожает опасность.
Он так рвался к выходам из отделения, что его привязали к кроватям,
чему он особенно не сопротивлялся, так как был интеллигентным и довер-
чивым. Тем не менее слабым он не был. Иногда он в кульминационные момен-
ты переживаний такую ярость обрушивал на ремни, что мне становилось
жутко от мысли, что они могут не выдержать. Поговорив с ним сразу пос-
ле его прибытия я пообещал ему вечером организовать ему побег, о чем
он меня попросил. Его просьбы задели меня за живое. Когда я услышал в
этой постоянной табачной дымке в отделении, сочившейся из туалета ока-
ющий волжский говор и увидел его белую кожу и мягкость обращения к
медперсоналу, когда не все санитары и сестры отвечали ему тем же, я
понял что ему здесь не место лечения. Я видел весь ужас ситуации, в ко-
тором оказалась его душа. Его положение представало передо мной тем бо-
лее плачевным, что всю свою силу он тратил на доверчивые попытки обра-
тить внимание медперсонала к своим просьбам и выпустить его отсюда или
помочь его жене и детям. Запутался в себе он основательно. Часто на ме-
ня он реагировал с более отчужденным отношением, чем было у него ко
мне в предыдущем разговоре. Он не переставал оправдываться за сказан-
ное, осознавая, что его могут воспринимать как ненормального. Я чувс-
твовал-попади он на волю и вдохни он свободы необходимость оправды-
ваться у него бы исчезла. И он бы успокоился. Направленность действий у
него была - розыски жены. Мне казалось, что за "парней" он принял ра-
ботников милиции, которым, возможно, жена сама и отдала его из-за его
критического состояния.
Он умер этой же ночью от разрыва сердца.Не сделали вовремя укол.
Врач не хотела слушать его бред и мои просьбы помочь ему.
От больницы с небольшими исключениями у меня осталось только одно
светлое воспоминание- Карпов. Звали его Коля. Он, несмотря на свои со-
лидность, возраст и серьезность был тем, с кого постоянно смеются те,
кто может смеяться бесконечно. Однажды волейбольная подача, попав в
него, выбила его из равновесия, и он, покачнув скамейку, положил ее с
элитой отделения на землю.
-Мы пойдем другим путем,- дважды сообщал он своим зрителям и сво-
ему сопернику по шахматам. Ни его, ни их лица при этом не менялись. Я
угарал за всех. Как-то раз с парнем я стал спорить о высоте забора.
-3 метра,-говорил я.
-2,5.
-Ты смотри, я - 178-180.
-А я - 185.
-Понял?- спросил у
меня назидательно Карпов, -ты еще из ... не вылез, а он уже "Аврору"
красил.
В областной больнице я работу не бросал.
Матушка собралась уезжать на Сахалин. До пенсии ей оставалось 3
года. В больнице подошла ее очередь на квартиру. Таня с мужем Борисом и
детьми, уезжая по трудовому договору на Сахалин, не стала оформлять
бронь, так как в трудовом договоре сохранение прежней жилплощади обе-
щалось конституционным стилем. Директор совхоза им тоже не подсказал.
Сейчас же оказывалось, что бронь нало было оформлять отдельно, а указ-
ка на нее в договоре официальной силы не имеет. На этом основании ма-
тушку снимали с очереди на квартиру. Она обошла десятки инстанций -
бесполезно. По поводу своей женитьбы я тоже не мог сказать ничего опре-
деленного. Оскорбленная не только непониманием, но и некоторыми пред-
ложениями некоторых ответственных работников больницы, матушка поехала
на Сахалин тоже, зная, что заработки там выше, заключив трудовой дого-
вор с одной из больниц, неподалеку от Таниного поселка -в Углезаводс-
ке.
Я оставался один. Сентябрь и октябрь 90-го года-наверное самое на-
сыщенное нердинарными переживаниями время в моей жизни. Когда Ира мне
опять оставила надежду, я немного успокоился. Все отношения протекали
в настоящем и прошлом. О будущем мне страшно было и упоминать. Но как
можно жить без него. Через неделю я опять был у нее. Яркий свет в окнах
предвещал недоброе. Дверь открыла ее молодая соседка.
-Ой,Миша!Сейчас.
Навстречу из-за ее спины вышел одетый парень и, взглянув на меня, вы-
шел на улицу.
-Заходи,-сказала Ира ярко накрашенными губами. -Сегодня я не могу
тебя принять. У нас видишь-банкет.
Из кухни вышел другой парень полный болтливого настроения. С ним
же он и протянул мне руку.
-Сережа. Я молча ее пожал. Он меня понимал и не требовал моего имени.
-Ну, ладно, -я стал выкладывать из сумки кабачок и овощи на секретер.
-До свидания! И ушел.
Состояние было ужасным. Я даже не мог понять от чего. Чувствова-
лось, что вся их компания хорошо знакома друг с другом, но присутствие
в доме парней я воспринимал естественно. Могла же она общаться с мужчи-
нами как с людьми. О большем я и не думал.
До глубокой ночи просидев в ожидании поезда и утром приехав до-
мой, я усидел лишь до обеда. В сердце что-то щелкнуло и потянуло туда
сильнее обычного. Я взял деньги и побежал на автобус. Она была краси-
вой. Она вообще была красивой и эффектной. Но в тот вечер ее спокойное
лицо было обрамлено каким-то алым сиянием. Каждая черточка лица была
нежной и совершенной и излучала покой. Она гладила белье. Я сидел на
стульчике и умолял ее вернуться. "Матушка уезжает", -рисовал я ей
идиллию. Она лишь покачивала головой. Я чувствовал стену с одним отк-
рытым проходом. Я искал его. Я начал о прошлом.
-Ты знаешь, когда у меня с психикой было все нормально, я мог
представить себя, например, этой стеной.
Она заулыбалась, что называется, в усы.
-А когда в первые разы ты о себе рассказывала, я сидел и думал:
"Вот это волчица!"
Ее лицо вдруг озарилось догадкой. Я увидел, что она вдруг все по-
няла и сразу как-то бессильно обмякла. Но что она поняла? Моя мысль на-
чала усиленную работу. Разрушенная стена отошла на второй план. Однако,
благодаря этому мы как-то помирились. Про этих парней она сказала, что
они просто коллеги по работе. Ворочаясь в поезде, я не мог уснуть. Мысль
ритмично била в одном направлении. И тут она уперлась в неадекват-
ность. Ее соседка, открыв дверь и воскликнув, проявила какой-то испуг
всем своим существом. Это не вязалось с той легкостью, с которой Ира
рассказывала о парнях. Картина происходившего стала развертываться
дальше. Когда она вся была передо мной, я застонал.
Она вся была во мне. Я знал все черты ее характера. Сейчас, слива-
ясь с увиденным, они показывали мне все ее глазами. Я видел, что она -
частично раба самой себя и частично ситуации. Что она подавляет свою
гордость на на допускаемые унижения этим Сережей. Я видел и как он к
ней относится и сравнивал его отношение к ней со своим и стонал, что
она и сейчас остается свободной. Я переживал всем своим существом.
Мысль текла дальше, вскрывая очаги памяти. Касание первого из них мгно-
венно переменило мои настроения: "Так вот почему тюль была снята". "Ах
вот почему ты тогда испугалась, когда я уловил запах курева от те-
бя". Мысль, что подобное, если не большее происходило и раньше, когда я
дышал ее именем, меня шокировала. Теперь я думал иначе: "Нет. Если бы ты
сидела на одном стуле, ты была бы доверчивей". Право судить ее, кото-
рое я получал от своей чистоты, рождало теперь и искреннее сострадание
к ней. Оно усиливалось и тем, что, вспоминая ее озаренное лицо, я по-
нял, что она только в тот момент поняла, что в восприятии ее, я по
чистоте и непосредственности отношения к ней, был ребенком. Раньше я
несколько раз на ее эффектное, подчеркивающее мою мужскую силу, обра-
щение, говорил ей печально: "Ты не со мной разговариваешь". Что мне бы-
ло делать?Я ее любил и ненавидел. Последнее - не только из-за себя. Все
это происходило ведь при Даниле, отправленном спать в другую комнату
насильно. Теперь мне стали ясны многие детали его поведения. Я опять
застонал. Я и освобождался от нее чистотой. Но я был и привязан к ней
душой. И не только ей. И собой тоже. Как-то я сказал ей, что я ее никому
не отдам. "Почему я ушел? Мне надо было начистить фас этому Сереже и
отправить его вслед за своим другом. А потом ей дать втык",-внезапно
меняла направление мысль. Тогда бы я и сдерживал бы и свое слово и по-
лучал бы практически полную свободу действий по отношению к ней, и
прав на нее, из чего я выбирал второе. Но я проиграл и проигрывал. Более
того: я был привязан к ней и своими идеалами человека, которые были в
ней и которые, я знал, были не только моими. "Если ты такой сильный и
принимаешь человека целиком, у тебя сейчас есть полная возможность
продемонстрировать это",-думал я. Но я не хотел этого, так как чувство-
вал себя оплеванным с головы до ног, а она и сейчас оставалась свобод-
ной. Предложение свадьбы сейчас представлялось окончательным унижением
меня в ее глазах и казалось абсурдным. "Вот это жизнь!-думал я.-Это не
у матушки под крылом прохлаждаться". Матушка тем временем уехала. Я не
знал куда себя деть. Я сутками лежал на диване и думал: "Ну, почему,
почему так?" Огород требовал своего. Я ехал туда. Лопата валилась из
рук. Мне ничего не было нужно.
Ъ_Набор нового опытаЪ..
Я включал музыку и слушал "Алису", "Машину времени". Особенно
"Алиса" производила на меня впечатление. Я завидовал силе Константина
Кинчева, и мне казалось, что мне до такой силы далеко. В песне "Если бы
мы были взрослее" Александра Кутикова есть слова:
"Я очки терял, я не понимал, что можно проиграть.
Но, но меня спасло, что в те годы, в те годы
я не любил считать."
У меня вставал вопрос какие очки и что считать. Павитрин как-то с
радостью воскликнул:"Я знаю почему первая эманация от человека идет
обычно отрицательная, а потом все плохое исчезает, и человек кажется
хорошим. Потому что он открывает свою душу, и все плохое растворяется в
последущем". У меня возникала куча вопросов-не лицемерит ли этот чело-
век? Почему в его психике есть плохое? Значит он способен на плохое?
Но ведь душа же одна? То есть в ней плохое сожительствует с хорошим. И
как с таким человеком общаться? Как с хорошим или плохим? Слова Алек-
сандра Кутикова я понимал, что в детстве, когда люди открыты душой,
они не ведут счет отданного, и так же жил и он. А с возрастом он стал
рассчетливей, включая счет блоков отданной души. Эта песня стала для
меня ностальгической, так как в ней человек с уверенностью пел, ут-
верждая совсем не мои идеалы. Так благодаря Павитрину и Александру Ку-
тикову в мой обиход вошли понятия "счет отданной души", ее количества,
а также "закрытие и открытие души".
Границами каждого ее блока становился кашель, плевки и некоторые
другие приемы, которыми люди пользуются во время общения. Среди этих
приемов были и придуманные мной, например использование повелительной
формы глаголов.
И тут судьба мне опять подбросила Славу. Мы с ним учились вместе
в СПТУ. Потом я уехал на запад. Он, я узнал позднее, попал в тюрьму на
5 лет. Мы встретились раз. Он был мрачен, соответственно времени, ко-
торое переживал город и вся страна. Второй раз его лицо несколько
просветлело. Я продолжал приглашать его в гости. Я хотел стать бальза-
мом его душе, хотя своя и разрывалась. Но, видимо, подсознание чувс-
твовало, что вдвоем переносить боль легче. От него веяло какой-то но-
вой силой. Он и сам предупреждал, что сильно изменился. Во всем чувс-
твовалось знание своего места и меры, усиливающее эту силу. Я же на
своем месте оставался разве что только физически. Слава это почувство-
вал. У него была проблема. Он хотел отомстить парням, изнасиловавшим
его подругу. Он описал мне их приметы. Они неожиданно сильно совпадали с
чертами, живущих неподалеку. Когда я пошел его провожать, то показал
ему этот дом.
-У меня есть знакомый пацаненок.С завязанными глазами пальцем
откроет любой замок,-сказал Слава. -Эти зверьки без воды и пищи через
несколько дней станут шелковыми и сделают все, о чем я их попрошу.
Забрать их в заточение он хотел, выкрадя и увезя их с друзьями куда-то
на машине. Я был шокирован.
Во второй свой приход Слава пришел с шестеркой. Шестерка, которую
звали Димой, расставила перед Славой, усевшимся на диване, 6 бутылок
пива, попрощалась и смылась. Слава сделал широкий жест рукой. Для меня
он был слишком широким и поэтому я, поблагодарив, отказался. Слава на-
чал рассказывать о своих возможностях. Он мог достать собачьи шкуры для
двух пар унтов. Я знал сапожника. Начало общему делу было положено. Сла-
ва мог достать многое. Но и надо ему было не меньше, чем он мог. У меня
же в городе связей было достаточно. Я пообещал одно, другое, третье. Их
выполнение требовало времени, но Слава им располагал с избытком. Когда
же он принес шкуры, их оказалось только две, а табуны собак, бегавших
вокруг его деревни состояли, оказывается из трех собак, так как теперь
там бегала только одна. Я был так неуверен в себе и так напуган его
личностью, что в ходе второй встречи я отказался от двух наших прежних
с ним договоренностей познакомить меня с одной девушкой и одним пар-
нем. Это освобождало меня от связей с ним, и Слава воспринял мой отказ
со скрежетом зубов:"Пусть будет так!" Но унты мне зачем-то были нуж-
ны. Хотя и нужны. Его обман меня относительно собачьих шкур был явным,
но я ничего не мог сказать против. Общая картина наших взаимоотношений
складывалась печальной для меня. Он знал обо мне все, включая мои ноч-
ные дежурства в больнице. И у него был пацан с волшебным пальцем, прий-
ти с которым и еще с несколькими он мог в любое мое отсутствие. Я же к
тому же был связан им по рукам и ногам своими обещаниями. Я запутался
окончательно.
Я боялся выйти из своей квартиры. Я не привязан к вещам, но быть
ограбленным и поруганным мне не хотелось. "Это тебе наказание за
Иру,-думал я.-Слава сильный, она сильная, -это я кретин. Зачем я тогда
ушел от нее, оставив ее тому болтуну. Я же говорил, что ее никому не
отдам. Зачем я отказался от договора со Славой о знакомстве и настроил
его против себя. Он ведь мои побуждения понял правильно. Я ведь первым
проявил недоверие. Хотя я отказался и от чувства ненужности мне ни этой
девушки, ни этого парня из-за моей неспособности сейчас им что-то
дать. Но что-то делать было нужно. Я лежал и перебирал в памяти людей,
могущих мне помочь. Все оказывались занятыми своими делами. Я хотел до-
говориться с какой-нибудь женщиной, приглядывавшей бы за квартирой во
время моих дежурств. Одна родственница, о которой я вспомнил, не пове-
рила слову "чист", сказанное мной ей для разубеждения ее в подозрении
того, что здесь замешаны наркотики, которые имеются в больнице. Что
мне было делать? "Может дядя Валера поможет?- думал я о папином друге
подполковнике КГБ. По Славиным рассказам я знал о беспределах, творимых
его знакомыми и в людных местах, и возможное сведение Славы счетов с
ним меня останавливало. "Тем более контингент не КГБ-шный,-думал я.- Но
ведь у него должно быть есть связи в других органах УВД. Может быть
чем-то поможет".
Дядя Валера Бандурин как и прежде вдохнул в меня столько силы и
веры, что я не знал после как его благодарить. Сначала он предложил ор-
ганизовать ему встречу со Славой у меня дома. Я отказал ему в этом. Тог-
да он предсказал мне все дальнейшие Славины действия и сказал мне в
случае затруднения снова прийти к нему.
Домой летел я как на крыльях. Оставаясь порядочным, я стал силь-
ным. А и с тем и другим Слава считался и уважал. "Постоянство-лучшая
черта в человеке", - сказал он мне во время нашей первой встречи. Мы
со Славой сделали все так, как и сказал дядя Валера. Победив Славу, я
чувствовал уже побежденной и Иру.
слезть со стула и, пытаясь быть торжественным, сказал ей о нашем реше-
нии. Матушка из спокойной стала тоже несколько торжественной. Вечером,
за столом матушка спросила Иру какого она года. Узнав, что она меня
старше, матушка на мгновение поморщилась. "Наверное, подумала о се-
бе",-подумал я почему-то.
В городе, где находился Ирин ВУЗ, жил мой знакомый. Я предлагал
ей остановиться у него по его возможности, но хотя она его адрес взя-
ла, она предпочла остаться независимой. Прощались мы у Иры дома. Я уез-
жал полным, не подкрепляемый ее словами, чувствами. Она меня провожа-
ла. Поцеловав ее, я поднялся в вагон и выглянул из него. Она кокетливо
помахала рукой, складывая ладошку на поднятой руке пополам. Я почувс-
твовал себя каким-то шизофреником. Приехав домой, я написал ей письмо,
в котором тоже оставлял ей только надежду. Она позвонила.
-Это ты так решил поддержать меня перед сессией?- печально спро-
сила она. Я начал ее успокаивать, но чувствовал, что этого бальзама мне
не хватает. Оставалось только ждать встречи. После поступления у Иры был
отпуск, и ее приезд ко мне планировался однозначно. Время потекло. На-
конец-то! Ира приехала с сыном.
Как-то утром позвонил Павитрин после года разлуки.
-Поможешь закидать машину раствора в опалубку? Было солнечное ут-
ро.
-Поедем?- спросил я Иру.
-Поехали.
Машина в тот день не пришла.У нас договор был до обеда. Павитрин с
братом сварили картошку. Сели. Забыли о ложках. Они, развалясь, сидели на
своих стульях и переглядывались друг на друга, не желая идти.
-Хо, мужики!- презрительно сказала Ира. Она встала и принесла лож-
ки.Этой решительности у меня как раз и не хватало. Мы уехали. Вскоре
из-за непонимания друг друга у нас опять случилась ссора. Своим недове-
рием была виновата она, резкостью -я. После каждого его проявления я
все больше чувствовал себя одиноким и раздражался этим, так как она
присутствовала рядом.
-Ты что так всю жизнь собираешься жить?- спросил я.-Собирай тогда
свои вещи и уезжай домой.
Говоря так, я надеялся, что она не уедет. Хотелось как-то с пози-
ции силы отреагировать на случившееся -как это она делала по отношению
ко мне. Но я переборщил. Она собралась и уехала. И тут я сразу понял как
выглядит позиция силы.
В первую же ночь мне приснился сон, в котором она мне пела "Ябло-
ни в цвету" и ароматы яблок и зелени перевивались с ароматами, шедшими
от ее тела и голоса. Утром как-то без задней мысли я однозначно знал
что мне делать. Я пошел на автовокзал и взял билеты.
-Все. Хватит.Я тебе не пятилетняя девочка разъезжать неизвестно с
какой целью по людям. Я душой почти стоял на коленях. -Нет.
Я уехал ни с чем. Поехав на огород, я смотрел на столбы для забо-
ра, которые вкапывала она с сыном, ведро, в котором варил гудрон Да-
нил. И вдруг меня начало осенять. Я свободный человек, парень. Действи-
тельно моя психика не в порядке. Я сам ей об этом говорю. Разве не имеет
она право на недоверие, когда я позволил ей написать вместо напутствия
такое. Разве не имеет она право оберегать свою душу, когда она отвечает
за судьбу другого беззащитного человека в этом жестоком мире. Я начинал
открывать в ней новые глубины. Моя душа в них проваливалась. Я помчался
домой, хотя только пришел на огород. Расстояния для меня не существова-
ло.
Моя настойчивость ее смягчила. Она не стала отбирать у меня послед-
ней надежды. Однако поднимать вопрос, о том, когда она снова приедет в
Благовещенск окончательно, мне было страшно. После ее отъезда, я сразу
уволился из Усть-Ивановки. Причин было 2. Прошло уже 4 месяца, как я там
работал, но мне не начисляли денег, положенных за вредность рабо-
ты. Психология кнута была еще в силе, которой потворствовало еще мое
неудобство часто требовать деньги для себя. Себя я настраивал на два
месяца голого оклада, с надеждой подойдя к старшей медсестре после
первого. Настойчиво предупредил после второго. После третьего мне ткнули
на пыль под одной кроватью.
-Она стоит сто рублей?-спросил я.Это было бессовестно тем более,
что при сдвоенном и строенном с другими санитарами дежурствах заста-
вить работать больных, сестры бежали охотней ко мне. Сказать им было
нечего. Как-то вечером, когда из дежурной смены я остался лишь с моло-
денькой сестрой, раздался звонок в рабочий вход. Я открыл дверь. На по-
роге стояли 2 наших выпивших санитара с таким же дружком. Они вошли.
-Позови Убаревича.
Это был единственный больной, который у меня в груди вызывал пос-
тоянное что-то. Уже месяц, как он постоянно сам кормил больного, кото-
рый, будучи привязанным к кровати, смыслом своего полубреда и видом
представлял забавную картину.
-Саша, почему ты делаешь нашу работу?- спросил я его.
-Миша, потому что у меня есть душа.
Душа у него действительно была и оставалась, несмотря на службу в
ВДВ, 4 ходки в тюрьму, одну из которых за порезанную ножом жену и ха-
рактер, мгновенно становившийся сгустком нервов при малейшем неспра-
ведливом его задевании. Он также кровно ненавидел милицию, а меня нес-
колько первых дежурств звал ментом. Другие же больные, считающие, что у
них душа есть и тщательно оберегавшие ее местонахождение, ржали, когда
какой-нибудь санитар вдруг бил по губам ложкой того болтуна. Здесь я
почувствовал что-то недоброе.
-Зачем он вам?
-У тебя плохо с пониманием?
-Хорошо.
-Зови.
-Зачем?
-Если ты его не позовешь-отоварим тебя.
-Давайте.
-Пошли.
-Пошли.
Мы вышли в раздевалку. Один санитар и его друг были моими ровесника-
ми. Самому старшему было 40 лет, и однажды он продемонстрировал вбива-
ние ладонью гвоздя в фанерную дверь, о чем мне приходилось только меч-
тать. Годом позже, открыв для себя Виктора Цоя и в подлиннике переос-
мысливая его слова "в каждом из нас спит Бог", я вспомнил, что за 2
недели до этого случая я опять начал заниматься на работе в раздевалке
все свое свободное время, едва выпадала возможность передохнуть от рабо-
ты - каратэ, к которому все эти годы у меня в сердце находилась лишь
любовь. Мой Бог предвидел это?
Унизить меня им удалось. И теми, пропущенными мной, несколькими
ударами и началом драки, когда этот 40- летний, умник, подойдя ко мне,
спокойными движениями начал рвать мой халат, а затем толкнул меня в
грудь на подоконник, и я спиной выдавил внутренюю раму. Но и простофи-
лей я не был. Мой молодой коллега после драки захромал и на вторую но-
гу, а его дружку довелось полежать на полу от моей подсечки. Меня
спасли 2 батареи, на которые я запрыгнул, сократив тем самым расстоя-
ние от моих кед до их лиц и то, что я оказался "своим мужиком". Но оп-
леван я был с головы до ног и жалел, что не позвал Сашу. С его способ-
ностями и темпераментом мы смогли бы что-нибудь сделать. Сашу же они
хотели отоварить за его "борзоту". Я же чувствовал отвественность за
него. А переборщить они могли запросто.
"Стучать" на них я не стал, но мой синяк на известном месте сам
говорил о случившемся.
-Кто?-спрашивали женщины.- Скажи только кто.
Молчание тоже выглядело по-пацанячьи и своему наставнику по пер-
вому дежурству Коле Чубанову я рассказал.
-Ой, козлы!Ой,...-нецензурным прозвищем дятла назвал он своего
старшего коллегу. У меня зрело, что надо сказать не только ему. Тем бо-
лее, что они рассказали об этом своему дружку-санитару, чьи попытки
выехать в работе за мой счет несколько раз оставались бесплодными. Те-
перь он улыбочками восполнял их пустоты в своей душе. Перед зарплатой
было собрание коллектива.
-У кого есть еще что сказать?- спросила заведущая.-Значит, ни у
кого больше нет?
-У меня есть один вопрос,-сказал я.
-Какой у тебя вопрос, Миша?
Все, начавшие было вставать, удивленно посмотрели на меня. Саша,
сидевший у двери, взглянув на меня, вдруг резко встал и вышел в кори-
дор. Вслед за ним выбежал Сережа.
-Я хотел бы его задать в присутствии Саши. Но те были уже на ули-
це. Я особо и не был против. Когда мы получали деньги у старшей мед-
сестры, она вдруг сказала:
-Вот он Саша.О чем ты хотел его спросить?
-Наверное, о том кто из больных ворует его кеды, когда он спит на
дежурствах и бычки в рот сует, -сказал Саша.
Первое было.
-Кеды- моя проблема, а бычки - тебе наверное свои снятся.
-Что ты там про меня сказал заведущей?
-Я не успел сказать - ты быстро выбежал. Все ошеломленно молча-
ли. В глазах у старшей стало светиться какое-то понимание случившего-
ся. Я взял деньги и вышел. Последние несколько дежурств я не выходил на
работу-не хотел. Отпрашивался, мотивируя здоровьем, вынужденными поезд-
ками. Деньги же за эти дежурства начислили. От больницы у меня было и
стекло, нарезанное одним больным по моей просьбе для парника и дачи. Мы
с больницей были квиты. Двухмесячный срок со дня подачи заявления ис-
тек. Последнее, наверное, тоже подсказал мне подать мой Гид.
Однажды к нам в отделение привезли классического психически боль-
ного -мужчину в возрасте около 35 лет, снятого милицией с поезда. Нас-
колько я мог его понять, он с женой и детьми ехал в поезде Москва
-Владивосток. Снят он был в Белогорске, от которого идет железнодорож-
ная ветка на Благовещенск. Сам он был из Твери, что сразу приблизило
меня к нему душой. Я захотел помочь ему во что бы то ни стало. Даже воп-
реки своим обязанностям. Я решил помочь ему бежать из отделения, чувс-
твуя, что так ему будет лучше и у него будет больше шансов выжить и
выздороветь. Если верить его рассказам, которые у него переходили в
откровенную трактовку своих видений, в дороге к ним пристали парни,
обманом разлучили его с ней и детьми и сейчас им угрожает опасность.
Он так рвался к выходам из отделения, что его привязали к кроватям,
чему он особенно не сопротивлялся, так как был интеллигентным и довер-
чивым. Тем не менее слабым он не был. Иногда он в кульминационные момен-
ты переживаний такую ярость обрушивал на ремни, что мне становилось
жутко от мысли, что они могут не выдержать. Поговорив с ним сразу пос-
ле его прибытия я пообещал ему вечером организовать ему побег, о чем
он меня попросил. Его просьбы задели меня за живое. Когда я услышал в
этой постоянной табачной дымке в отделении, сочившейся из туалета ока-
ющий волжский говор и увидел его белую кожу и мягкость обращения к
медперсоналу, когда не все санитары и сестры отвечали ему тем же, я
понял что ему здесь не место лечения. Я видел весь ужас ситуации, в ко-
тором оказалась его душа. Его положение представало передо мной тем бо-
лее плачевным, что всю свою силу он тратил на доверчивые попытки обра-
тить внимание медперсонала к своим просьбам и выпустить его отсюда или
помочь его жене и детям. Запутался в себе он основательно. Часто на ме-
ня он реагировал с более отчужденным отношением, чем было у него ко
мне в предыдущем разговоре. Он не переставал оправдываться за сказан-
ное, осознавая, что его могут воспринимать как ненормального. Я чувс-
твовал-попади он на волю и вдохни он свободы необходимость оправды-
ваться у него бы исчезла. И он бы успокоился. Направленность действий у
него была - розыски жены. Мне казалось, что за "парней" он принял ра-
ботников милиции, которым, возможно, жена сама и отдала его из-за его
критического состояния.
Он умер этой же ночью от разрыва сердца.Не сделали вовремя укол.
Врач не хотела слушать его бред и мои просьбы помочь ему.
От больницы с небольшими исключениями у меня осталось только одно
светлое воспоминание- Карпов. Звали его Коля. Он, несмотря на свои со-
лидность, возраст и серьезность был тем, с кого постоянно смеются те,
кто может смеяться бесконечно. Однажды волейбольная подача, попав в
него, выбила его из равновесия, и он, покачнув скамейку, положил ее с
элитой отделения на землю.
-Мы пойдем другим путем,- дважды сообщал он своим зрителям и сво-
ему сопернику по шахматам. Ни его, ни их лица при этом не менялись. Я
угарал за всех. Как-то раз с парнем я стал спорить о высоте забора.
-3 метра,-говорил я.
-2,5.
-Ты смотри, я - 178-180.
-А я - 185.
-Понял?- спросил у
меня назидательно Карпов, -ты еще из ... не вылез, а он уже "Аврору"
красил.
В областной больнице я работу не бросал.
Матушка собралась уезжать на Сахалин. До пенсии ей оставалось 3
года. В больнице подошла ее очередь на квартиру. Таня с мужем Борисом и
детьми, уезжая по трудовому договору на Сахалин, не стала оформлять
бронь, так как в трудовом договоре сохранение прежней жилплощади обе-
щалось конституционным стилем. Директор совхоза им тоже не подсказал.
Сейчас же оказывалось, что бронь нало было оформлять отдельно, а указ-
ка на нее в договоре официальной силы не имеет. На этом основании ма-
тушку снимали с очереди на квартиру. Она обошла десятки инстанций -
бесполезно. По поводу своей женитьбы я тоже не мог сказать ничего опре-
деленного. Оскорбленная не только непониманием, но и некоторыми пред-
ложениями некоторых ответственных работников больницы, матушка поехала
на Сахалин тоже, зная, что заработки там выше, заключив трудовой дого-
вор с одной из больниц, неподалеку от Таниного поселка -в Углезаводс-
ке.
Я оставался один. Сентябрь и октябрь 90-го года-наверное самое на-
сыщенное нердинарными переживаниями время в моей жизни. Когда Ира мне
опять оставила надежду, я немного успокоился. Все отношения протекали
в настоящем и прошлом. О будущем мне страшно было и упоминать. Но как
можно жить без него. Через неделю я опять был у нее. Яркий свет в окнах
предвещал недоброе. Дверь открыла ее молодая соседка.
-Ой,Миша!Сейчас.
Навстречу из-за ее спины вышел одетый парень и, взглянув на меня, вы-
шел на улицу.
-Заходи,-сказала Ира ярко накрашенными губами. -Сегодня я не могу
тебя принять. У нас видишь-банкет.
Из кухни вышел другой парень полный болтливого настроения. С ним
же он и протянул мне руку.
-Сережа. Я молча ее пожал. Он меня понимал и не требовал моего имени.
-Ну, ладно, -я стал выкладывать из сумки кабачок и овощи на секретер.
-До свидания! И ушел.
Состояние было ужасным. Я даже не мог понять от чего. Чувствова-
лось, что вся их компания хорошо знакома друг с другом, но присутствие
в доме парней я воспринимал естественно. Могла же она общаться с мужчи-
нами как с людьми. О большем я и не думал.
До глубокой ночи просидев в ожидании поезда и утром приехав до-
мой, я усидел лишь до обеда. В сердце что-то щелкнуло и потянуло туда
сильнее обычного. Я взял деньги и побежал на автобус. Она была краси-
вой. Она вообще была красивой и эффектной. Но в тот вечер ее спокойное
лицо было обрамлено каким-то алым сиянием. Каждая черточка лица была
нежной и совершенной и излучала покой. Она гладила белье. Я сидел на
стульчике и умолял ее вернуться. "Матушка уезжает", -рисовал я ей
идиллию. Она лишь покачивала головой. Я чувствовал стену с одним отк-
рытым проходом. Я искал его. Я начал о прошлом.
-Ты знаешь, когда у меня с психикой было все нормально, я мог
представить себя, например, этой стеной.
Она заулыбалась, что называется, в усы.
-А когда в первые разы ты о себе рассказывала, я сидел и думал:
"Вот это волчица!"
Ее лицо вдруг озарилось догадкой. Я увидел, что она вдруг все по-
няла и сразу как-то бессильно обмякла. Но что она поняла? Моя мысль на-
чала усиленную работу. Разрушенная стена отошла на второй план. Однако,
благодаря этому мы как-то помирились. Про этих парней она сказала, что
они просто коллеги по работе. Ворочаясь в поезде, я не мог уснуть. Мысль
ритмично била в одном направлении. И тут она уперлась в неадекват-
ность. Ее соседка, открыв дверь и воскликнув, проявила какой-то испуг
всем своим существом. Это не вязалось с той легкостью, с которой Ира
рассказывала о парнях. Картина происходившего стала развертываться
дальше. Когда она вся была передо мной, я застонал.
Она вся была во мне. Я знал все черты ее характера. Сейчас, слива-
ясь с увиденным, они показывали мне все ее глазами. Я видел, что она -
частично раба самой себя и частично ситуации. Что она подавляет свою
гордость на на допускаемые унижения этим Сережей. Я видел и как он к
ней относится и сравнивал его отношение к ней со своим и стонал, что
она и сейчас остается свободной. Я переживал всем своим существом.
Мысль текла дальше, вскрывая очаги памяти. Касание первого из них мгно-
венно переменило мои настроения: "Так вот почему тюль была снята". "Ах
вот почему ты тогда испугалась, когда я уловил запах курева от те-
бя". Мысль, что подобное, если не большее происходило и раньше, когда я
дышал ее именем, меня шокировала. Теперь я думал иначе: "Нет. Если бы ты
сидела на одном стуле, ты была бы доверчивей". Право судить ее, кото-
рое я получал от своей чистоты, рождало теперь и искреннее сострадание
к ней. Оно усиливалось и тем, что, вспоминая ее озаренное лицо, я по-
нял, что она только в тот момент поняла, что в восприятии ее, я по
чистоте и непосредственности отношения к ней, был ребенком. Раньше я
несколько раз на ее эффектное, подчеркивающее мою мужскую силу, обра-
щение, говорил ей печально: "Ты не со мной разговариваешь". Что мне бы-
ло делать?Я ее любил и ненавидел. Последнее - не только из-за себя. Все
это происходило ведь при Даниле, отправленном спать в другую комнату
насильно. Теперь мне стали ясны многие детали его поведения. Я опять
застонал. Я и освобождался от нее чистотой. Но я был и привязан к ней
душой. И не только ей. И собой тоже. Как-то я сказал ей, что я ее никому
не отдам. "Почему я ушел? Мне надо было начистить фас этому Сереже и
отправить его вслед за своим другом. А потом ей дать втык",-внезапно
меняла направление мысль. Тогда бы я и сдерживал бы и свое слово и по-
лучал бы практически полную свободу действий по отношению к ней, и
прав на нее, из чего я выбирал второе. Но я проиграл и проигрывал. Более
того: я был привязан к ней и своими идеалами человека, которые были в
ней и которые, я знал, были не только моими. "Если ты такой сильный и
принимаешь человека целиком, у тебя сейчас есть полная возможность
продемонстрировать это",-думал я. Но я не хотел этого, так как чувство-
вал себя оплеванным с головы до ног, а она и сейчас оставалась свобод-
ной. Предложение свадьбы сейчас представлялось окончательным унижением
меня в ее глазах и казалось абсурдным. "Вот это жизнь!-думал я.-Это не
у матушки под крылом прохлаждаться". Матушка тем временем уехала. Я не
знал куда себя деть. Я сутками лежал на диване и думал: "Ну, почему,
почему так?" Огород требовал своего. Я ехал туда. Лопата валилась из
рук. Мне ничего не было нужно.
Ъ_Набор нового опытаЪ..
Я включал музыку и слушал "Алису", "Машину времени". Особенно
"Алиса" производила на меня впечатление. Я завидовал силе Константина
Кинчева, и мне казалось, что мне до такой силы далеко. В песне "Если бы
мы были взрослее" Александра Кутикова есть слова:
"Я очки терял, я не понимал, что можно проиграть.
Но, но меня спасло, что в те годы, в те годы
я не любил считать."
У меня вставал вопрос какие очки и что считать. Павитрин как-то с
радостью воскликнул:"Я знаю почему первая эманация от человека идет
обычно отрицательная, а потом все плохое исчезает, и человек кажется
хорошим. Потому что он открывает свою душу, и все плохое растворяется в
последущем". У меня возникала куча вопросов-не лицемерит ли этот чело-
век? Почему в его психике есть плохое? Значит он способен на плохое?
Но ведь душа же одна? То есть в ней плохое сожительствует с хорошим. И
как с таким человеком общаться? Как с хорошим или плохим? Слова Алек-
сандра Кутикова я понимал, что в детстве, когда люди открыты душой,
они не ведут счет отданного, и так же жил и он. А с возрастом он стал
рассчетливей, включая счет блоков отданной души. Эта песня стала для
меня ностальгической, так как в ней человек с уверенностью пел, ут-
верждая совсем не мои идеалы. Так благодаря Павитрину и Александру Ку-
тикову в мой обиход вошли понятия "счет отданной души", ее количества,
а также "закрытие и открытие души".
Границами каждого ее блока становился кашель, плевки и некоторые
другие приемы, которыми люди пользуются во время общения. Среди этих
приемов были и придуманные мной, например использование повелительной
формы глаголов.
И тут судьба мне опять подбросила Славу. Мы с ним учились вместе
в СПТУ. Потом я уехал на запад. Он, я узнал позднее, попал в тюрьму на
5 лет. Мы встретились раз. Он был мрачен, соответственно времени, ко-
торое переживал город и вся страна. Второй раз его лицо несколько
просветлело. Я продолжал приглашать его в гости. Я хотел стать бальза-
мом его душе, хотя своя и разрывалась. Но, видимо, подсознание чувс-
твовало, что вдвоем переносить боль легче. От него веяло какой-то но-
вой силой. Он и сам предупреждал, что сильно изменился. Во всем чувс-
твовалось знание своего места и меры, усиливающее эту силу. Я же на
своем месте оставался разве что только физически. Слава это почувство-
вал. У него была проблема. Он хотел отомстить парням, изнасиловавшим
его подругу. Он описал мне их приметы. Они неожиданно сильно совпадали с
чертами, живущих неподалеку. Когда я пошел его провожать, то показал
ему этот дом.
-У меня есть знакомый пацаненок.С завязанными глазами пальцем
откроет любой замок,-сказал Слава. -Эти зверьки без воды и пищи через
несколько дней станут шелковыми и сделают все, о чем я их попрошу.
Забрать их в заточение он хотел, выкрадя и увезя их с друзьями куда-то
на машине. Я был шокирован.
Во второй свой приход Слава пришел с шестеркой. Шестерка, которую
звали Димой, расставила перед Славой, усевшимся на диване, 6 бутылок
пива, попрощалась и смылась. Слава сделал широкий жест рукой. Для меня
он был слишком широким и поэтому я, поблагодарив, отказался. Слава на-
чал рассказывать о своих возможностях. Он мог достать собачьи шкуры для
двух пар унтов. Я знал сапожника. Начало общему делу было положено. Сла-
ва мог достать многое. Но и надо ему было не меньше, чем он мог. У меня
же в городе связей было достаточно. Я пообещал одно, другое, третье. Их
выполнение требовало времени, но Слава им располагал с избытком. Когда
же он принес шкуры, их оказалось только две, а табуны собак, бегавших
вокруг его деревни состояли, оказывается из трех собак, так как теперь
там бегала только одна. Я был так неуверен в себе и так напуган его
личностью, что в ходе второй встречи я отказался от двух наших прежних
с ним договоренностей познакомить меня с одной девушкой и одним пар-
нем. Это освобождало меня от связей с ним, и Слава воспринял мой отказ
со скрежетом зубов:"Пусть будет так!" Но унты мне зачем-то были нуж-
ны. Хотя и нужны. Его обман меня относительно собачьих шкур был явным,
но я ничего не мог сказать против. Общая картина наших взаимоотношений
складывалась печальной для меня. Он знал обо мне все, включая мои ноч-
ные дежурства в больнице. И у него был пацан с волшебным пальцем, прий-
ти с которым и еще с несколькими он мог в любое мое отсутствие. Я же к
тому же был связан им по рукам и ногам своими обещаниями. Я запутался
окончательно.
Я боялся выйти из своей квартиры. Я не привязан к вещам, но быть
ограбленным и поруганным мне не хотелось. "Это тебе наказание за
Иру,-думал я.-Слава сильный, она сильная, -это я кретин. Зачем я тогда
ушел от нее, оставив ее тому болтуну. Я же говорил, что ее никому не
отдам. Зачем я отказался от договора со Славой о знакомстве и настроил
его против себя. Он ведь мои побуждения понял правильно. Я ведь первым
проявил недоверие. Хотя я отказался и от чувства ненужности мне ни этой
девушки, ни этого парня из-за моей неспособности сейчас им что-то
дать. Но что-то делать было нужно. Я лежал и перебирал в памяти людей,
могущих мне помочь. Все оказывались занятыми своими делами. Я хотел до-
говориться с какой-нибудь женщиной, приглядывавшей бы за квартирой во
время моих дежурств. Одна родственница, о которой я вспомнил, не пове-
рила слову "чист", сказанное мной ей для разубеждения ее в подозрении
того, что здесь замешаны наркотики, которые имеются в больнице. Что
мне было делать? "Может дядя Валера поможет?- думал я о папином друге
подполковнике КГБ. По Славиным рассказам я знал о беспределах, творимых
его знакомыми и в людных местах, и возможное сведение Славы счетов с
ним меня останавливало. "Тем более контингент не КГБ-шный,-думал я.- Но
ведь у него должно быть есть связи в других органах УВД. Может быть
чем-то поможет".
Дядя Валера Бандурин как и прежде вдохнул в меня столько силы и
веры, что я не знал после как его благодарить. Сначала он предложил ор-
ганизовать ему встречу со Славой у меня дома. Я отказал ему в этом. Тог-
да он предсказал мне все дальнейшие Славины действия и сказал мне в
случае затруднения снова прийти к нему.
Домой летел я как на крыльях. Оставаясь порядочным, я стал силь-
ным. А и с тем и другим Слава считался и уважал. "Постоянство-лучшая
черта в человеке", - сказал он мне во время нашей первой встречи. Мы
со Славой сделали все так, как и сказал дядя Валера. Победив Славу, я
чувствовал уже побежденной и Иру.