Берг Кэрол. Песня зверя

   И внятна мне в повисшей тишине
   Вся боль твоя, тоска твоя и мука,
   Как внятен посвист ветра зимней ночью,
   Как слышен в небе шорох птичьих крыл.
   О, не печалься, ибо дни летят
   Стремительно, как искры от костра,
   Настанет час, и весь народ крылатый,
   Которого избранник ты любимый,
   Подхватит песнь твою, споет с тобою -
   Ведь это предначертано судьбою.
 
   О Эйдан, голос твой утишил боль
   Моих сестер, чьи небеса померкли,
   Когда они оплакивали горько
   Детенышей утраченных. А ты,
   Ты врачевал мелодией своею
   Безумье их. А вспомни, как Джодар,
   Мой брат крылатый, — и не он один,
   Кто опьянялся кровию людскою -
   Они, тебе внимая, исцелялись,
   С их глаз спадала мрака пелена.
   О мой любимый, ты слагаешь песни,
   И с каждым днем растет и крепнет мощь
   Той магии, что наполняет голос
   Твой сладкозвучный…
 
   Что его терзает?
   Его страшит день завтрашний, и смутно
   Ему грядущее в неверном мире этом,
   Который зыбок, словно отраженье
   Луны в озерной глади. Он тоскует
   О том, что соплеменники его
   Плутают, будто путники во тьме
   Лесной чащобы. Все же знаю я:
   Не раз сойти снегам, созреть плодам,
   Не раз листве опасть и вновь раскрыться,
   Пока они услышат и постигнут
   То, что поет любимый мой… Послушай,
   Твою, как книгу, я читаю душу,
   Ужель меня ты думал обмануть?
   Так знай же — связь меж нами неразрывна,
   Ты предан мне навеки, закаленный
   Тем пламенем, что было жарче ада
   И снегопада первого белей.
   Ты полон боли, ты подобен ране
   Кровоточащей. Роэлан не в силах
   Страданье видеть. Выше, выше в небо
   Летим, любимый, — только так отыщешь
   Ты то, что потерял в себе самом.
   Лечу! Пока клубятся облака
   И ветер наполняет эти крылья,
   Не кончена история, не смолкнет
   И песнь твоя крылатая. Лечу!
   ЛАРА

Глава 37

 
   Я сидела у костерка в трех днях пути от Кир-Накай — или того, что от него осталось, — и ждала, когда растопится снег в котелке. Мой огонек был не более чем крошечной искоркой в бесконечной ночи — ясной и немилосердно холодной, хотя уже почти настало лето. Надо бы спуститься пониже.
   Я поворошила вялый огонь. На такой высоте дров не найти. Кустарник отсырел, потому что днем было довольно тепло и снежное одеяло подтаивало. Как хорошо одной. Можно спокойно выбросить из головы сумятицу и неопределенность, донимавшие меня всю весну. Сыновьям и дочерям Клана замешательство не пристало.
   Скоро мне станет не до слезливых мечтаний. Грядет война — подобных войн те, кто живет в этом мире, еще не знают. Только стрелы, мечи и копья. Люди против людей. В Камартане есть один умелец, который может вытравить с моей руки знак Клана. Надо бы это сделать, пока никому в голову не приходит присматриваться.
   После того, как наше племя покончит с междоусобной местью, начнется настоящая резня. Как только летнее солнце расчистит перевалы в горах, окружающих Элирию и ее цивилизованных соседей, весть о том, что драконы вернулись на запад, достигнет степных дикарей. По рекам на ладьях-плоскодонках приплывут варвары с раскрашенными лицами, в меховых плащах и рогатых масках. Они промчатся по стране на мохнатых лошадках, гортанно крича, звеня костяными серьгами и размахивая кривыми саблями.
   Опытный разведчик окажется как раз к месту. А тот, кто умеет обращаться с мечом и к тому же способен предсказать, что сделают лишенные могущества Всадники, — к месту вдвойне. Разыщу принца и дам ему знать, что не прочь на него поработать. Такому принцу, как Донал, служить не зазорно. Давин видел его в деле. Да и я видела, просто мое проклятое упорство не позволило мне признать его достоинства при всех. Особенно при Эйдане. Потому что мне мешали замешательство, гордость и чувство вины. А теперь Эйдан ушел — ушел со своими драконами, следуя зову долга, дара, сердца…
   Прекрати! Думай о чем-нибудь другом!
   Все эти дни я думала только об Эйдане, и сумятица в голове лишь усиливалась. Эти его слова… Полная чушь. Я не могу даже просто находиться рядом с ним, это невыносимо! Вот чего я так и не смогла ему сказать! Стоило мне взглянуть на его кошмарные руки — и меня начинало трясти, так живо я представляла себе его мучения! Неужели он думает, что целую жизнь, полную преступлений и обмана, можно перечеркнуть одним махом? Как мне объяснить ему, что я видела, какое у него было лицо, когда он пел Роэлану, и что мне нет места в подобном таинстве? Каково мне было видеть, как омывает его божественное пламя…
   Прекрати!
   Только одну загадку мне так и не удалось разгадать за эти три дня. Вопрос Эйдана не давал мне покоя. Чего же я боюсь?
   Огонь оживился и запрыгал на угольях, волосы взметнулись и упали мне на глаза. Поднялся ветер… теплый… и этот запах… В тревоге я обернулась. О дочери огня! Я вскочила, вытаращив глаза на темную тень, закрывшую полнеба.
   Он пролетел так низко, что растопил снег у меня под ногами. Он кружился, снижаясь, он летел ко мне, и ужас сдавил мне грудь, а сердце затрепыхалось где-то в горле. Но что-то… странное ощущение охватило меня, словно нежное прикосновение сна… и я выпрямилась и шагнула ему навстречу, хотя и разум, и чувства люто сопротивлялись.
   Он сел на слякотную пустошь в каких-то двадцати шагах, и мягкое тепло охватило меня предвестником лета. Он поднял голову и затрубил — оглушительно, победно, — испустив голубое с золотом пламя. Голубые искры осыпали меня, они гасли, чуть покалывая кожу. Потом он лег, вытянув шею и положив голову на проталину. Мягкие прозрачные веки на миг прикрыли алые глаза, уставившиеся прямо на меня. Ждет.
   — Тебя Эйдан послал? — Я обращалась даже не к дракону, а скорее к себе самой. Надо было напомнить себе, что я ничего не боюсь. Потому что гул даже мирного драконьего пламени в ночной тиши был так могуч, что нельзя было не ответить. Потому что даже если я сейчас умру, если мне суждено сгореть, я умру с именем Эйдана на устах и с его образом в сердце.
 
   Он о тебе томится, мой любимый,
   Он без тебя ущербен, словно месяц,
   Который не находит отраженья
   В озерной глади. Он послал меня -
   Верней, его тоска меня послала,
   Погнала в путь, как хлыст. И я не мог
   Не отыскать тебя.
 
   Откуда я знаю, что говорит этот зверь? Поток рева и дыма, извергавшийся из его пасти, разобрать было невозможно. Нет, это не слова. Но я поняла его так ясно, словно сама себе это сказала.
   — У меня остались дела, — ответила я. — Будет война…
   Нет, не могла я врать, глядя в эти алые глаза!
   — Я предала его.
 
   О нет, напрасно говорить, что нет пути назад -
   На месте время не стоит, года, века летят,
   Мир изменяется, и он распахнут, как врата -
   Войди, не бойся, не страшись, увидишь: красота
   И доблесть — дело рук твоих — сияют в небесах.
   Летим со мной, дитя, отринь
   Постыдный этот страх.
   А одиночество и боль
   Твои сгорят — пора -
   Как эти угли догорят,
   Оставшись от костра…
 
   Зверь вытянул могучую лапу и уложил ее вдоль шеи. Никогда не видела, чтобы драконы так лежали. Можно осторожно-осторожно подняться по лапе к ляжке, а там… Как он странно скруглил крыло… Чтобы подсадить меня на спину? О боги!
   И тогда я поняла, что как яростный зимний ветер прогоняет запах палой листвы и сквозь прозрачный лес видно ясное, чистое, сияющее небо, так и то, что предложил мне сейчас дракон, навеки развеяло мое замешательство. Я поняла. Я все поняла. Я стала другой, последние недели изменили меня так же необратимо, как драконье пламя — Эйдана Мак-Аллистера. Я знаю, чего я боялась. Я боялась понять то, что узнала. Боялась получить прощение. Потому что тогда мне пришлось бы забыть все, в чем я была так уверена, — забыть, кто я и что я. Ведь и я превратилась во что-то новое. Новое и неизвестное.
   — Скажи ему, — я закрыла глаза, стараясь собрать воедино разрозненные осколки, — скажи, что я приду, но не прямо сейчас. У меня остались дела. Нужна моя помощь. И мне самой нужно время. Но потом, зимой… во время солнцестояния… когда ночи станут долгими и реки замерзнут… тогда война волей-неволей прекратится. И тогда, ненадолго… на несколько дней… до весны… тогда я вернусь. Но тогда, о, тогда, дитя ветра и огня, я приду пешком, — я махнула рукой в горы, откуда он прилетел, и указала себе под ноги, туда, где я стояла, — только ты, пожалуйста, прилети сюда и покажи мне дорогу.
   Роэлан снова затрубил, задув мой костер и запалив три новых, и когда он взмахнул медно-зелеными крыльями, угольки, камешки и ветки так и полетели во все стороны. Он кружил в небесах, осыпая меня дождем голубых искр. А я глядела на него, плача и смеясь, глядела, пока он не скрылся за горами.